Выкупленная жизнь (СИ)

Глава 8

Когда все дела в Москве были завершены, мы улетели в Краснодар. Один телефонный разговор я откладывала до последнего: нужно было сообщить новости Седому и его жене, но так, чтобы их не хватил удар.

Внезапно я обнаружила, что симкарта, на которой хранились их номера, неисправна. Я даже не знала, сдают ли старики квартиру Дилана, сменили ли замок или вовсе продали её. Мы просто ехали в неизвестность.

Голый московский март сменился зеленеющими газонами Краснодара, на деревьях уже распускалась листва, а солнце светило почти по-летнему. Максимка прыгал и смеялся, радовался, что теперь он будет часто видеться с бабушками и дедом.

До дома мы взяли такси. Моё сердце колотилось так, как будто я бегу марафон. Наконец, показался наш дом. У подъезда стояла заведённая служебная машина Владимира Александровича.

Максимка, будучи почти налегке, только войдя в подъезд, понёсся вверх по лестницам.

— Почти пришли. — сказала я Дилану. — Твой отец ещё дома, зайдём?

Тут же я услышала возглас Максима:

— Дедушка! — дальше эхом раздался невнятный ответ Седого, затем снова звонкий детский голосок. — А мама с папой внизу идут!

Мы поднялись на этаж. Дилан пожал отцу руку, они обнялись. Меня старик как будто не увидел, даже не поздоровался со мной. Я почувствовала себя лишней и подумала, что это только самое начало кошмара.

Седой отменил свою поездку, Дилан до глубокого вечера провёл у родителей, Максим тоже был у них в гостях, но вернулся чуть раньше. Он поинтересовался, почему бабушка с дедушкой так не любят меня, я не нашлась, что сказать. Оставалось только представлять, каких гадостей обо мне наслушался мой сын.

Квартира всё это время пустовала, с дороги я в первую очередь занялась уборкой, потом сходила в магазин и приготовила еду.

Вещей из Москвы привезли не очень много: только одежду, мой ноутбук и Максимкин велосипед, остальное оставили. Я нашла время и позвонила маме, долго говорила с ней, делилась новостями. Мама заметила, что голос у меня грустный. Собственно, мне было из-за чего грустить.

Но одна вещь меня всё-таки радовала: круглая сумма на моём счёте. Её хватало на то, чтобы отдать Ирме долг, и ещё должно было остаться. Я подумывала о том, чтобы купить в ипотеку квартиру, вложить деньги в качестве первоначального взноса. Квартиру можно сдавать, пока Максим растёт. Конечно, в этой семье никогда не было проблем с жильём, но мне почему-то не хотелось зависеть от них, я уже привыкла обходиться без посторонней помощи, тем более что теперь даже Дилан вёл себя, как чужой. Нужен был запасной вариант, куда я смогла бы уйти в случае обострения ситуации. Мало ли что.

Но планы планами, а в текущей ситуации меня волновало то, как мы теперь будем спать: с тех пор как Дилан пришёл в себя, он не позволял притрагиваться к себе и жил в отдельной комнате, а здесь была только одна комната, один диван и одна детская кровать Максима, — не спрячешься, не закроешься.

Жизнь началась по новой: очередной детский сад для Максима, интернатура в больнице, с которой было связано столько воспоминаний. По иронии судьбы мне опять попался Костя Жуков, мой бывший одногруппник, маниакально помешанный на эзотерике, монстрах и, в частности, на мне. Он весь расцвёл, когда мы лицом к лицу столкнулись в кабинете. Я, как могла, старалась воздерживаться от рассказов о себе, кокетничала, прыгала с темы на тему и была ещё более скользкой, чем раньше. Мастерства-то поприбавилось. Впрочем, я была рада увидеть знакомое лицо.

Дилан тоже начал ходить на работу, но сильно психовал, что не помнит ничего из того, что умел раньше, иностранные языки он тоже забыл, даже разучился водить автомобиль. Мы видели его только с утра и перед сном, а выходные он предпочитал проводить без нас.

Общая постель не изменила наших отношений к лучшему, он по-прежнему раздражался от любого моего действия. У меня были серьёзные причины полагать, что это родители настраивают его против меня.

Иногда Дилан ночевал в квартире родителей, так как, по его словам, мы с Максимом были невыносимыми. Однако Владимир Александрович с резким негативом отнёсся к тому, что младший сын слишком часто гостит в его квартире с ночёкой, чем вынудил Дилана искать ночлег на стороне.

Сначала я восприняла новый виток отчуждения с болью, но потом и сама перехотела видеться с мужем.

В мае, на дне рождения Дилана, в квартире его родителей собралось всё их семейство, формально была приглашена и я. Присутствовать мне не хотелось, но я решила, что так буду в курсе новостей, а мои недоброжелатели поостерегутся от неосторожных высказываний.

Помимо родителей, брата и сестры Дилана, в гости заявились Петро с Лизой и сыном Степаном, который был примерно на год моложе Максима. Мальчики до этого не были знакомы, но быстро нашли общий язык на почве компьютерных игр.

Зато Лиза, вокруг которой когда-то давно едва не разгорелся скандал из-за чрезмерной похотливости её жениха, разговаривать со мной не стала, ограничилась лишь коротким кивком и отвернулась. Мои слова о том, что мы не станем подругами, оказались пророческими. Семья Дилана не любила меня уже тогда. И, признаться, было за что. Я сама очернила себя массовыми убийствами и способностью попадать в передряги.

Нет, я не собиралась винить Лизу в том, что та приняла на веру общее мнение обо мне. Жену Петра можно было понять: у неё просто не хватило бы сил пойти против всех. Одна я такая выискалась. И теперь я — изгой и вообще не часть этой семьи.

Зато Лиза нравилась всем: её умение держаться и не болтать лишнего, стильный притягательный образ и милое личико располагали к себе. Было с первого взгляда заметно, что Пётр гордится своей супругой. Будь я в юности чуть умнее, мой муж тоже мог бы мной гордиться. На душе стало ещё тяжелее и как-то совестно.

По сравнению с ухоженной и явно не обременённой тяжёлой жизнью родственницей я выглядела, как пастушка из глухой деревни. На меня косились все, и никого не волновала мысль, что к жизни Дилана вернула именно я. Мне оставалось только держаться в стороне от беседующих друг с другом родственников и делать вид, что приглядываю за Максимом.

На празднике я была явно лишней. Интересней всего мне было наблюдать за отцом Дилана: это был редкий случай, когда старик не скрывал радости. Зато я вспомнила, как тот объявил о смерти младшего сына и подписал согласие на отключение Дилана от аппаратов. Почему же Седой делал вид, что ничего этого не было, а я — вообще не я, а пустое место? Возможно, он так и не научился признавать собственную неправоту. Ведь, согласись он тогда со мной, я не увезла бы Дилана в Москву, и всей этой грязи с проституцией не случилось бы!

Владимир Александрович — человек состоятельный, он без особого труда мог бы выделить средства на лечение сына, и я до сих пор искренне не понимала, почему он так поступил. Дилан был его любимым сыном. То, что старик не верил в выздоровление сына, это ясно, но он обязан был биться за его жизнь до последнего. Мне тоже было больно видеть Дилана неподвижным, как овощ, но я, тем не менее, сумела вернуть его к жизни.

3 долгих года, проведённых в аду, и вот, мы снова здесь.

Дилан сдержанно отвечал на вопросы родных о самочувствии, о ближайших планах. На меня не смотрел, на Максима, впрочем, тоже. У Дилана была идея фикс, что вернуться к прежней жизни ему поможет именно семья, в которой он вырос. Женитьбу на мне он считал недоразумением и не верил, что между нами могла быть какая-либо духовная близость.

Долго пробыть во враждебной обстановке мне не дали. Владимир, старший брат, рассказал Дилану, что в Москве я зарабатывала на жизнь грязным стриптизом и бог ведает, чем ещё. Если бы он наверняка знал про мою связь со старикашкой Игорем Евгеньевичем, то с удовольствием доложил бы и об этом.

Дилан схватил меня за плечо и вывел из квартиры, мы зашли домой. Как только дверь за ним захлопнулась, он отвесил мне пощёчину и осыпал оскорбительными словами, назвал меня шлюхой, проституткой, позором семьи и т. п.

Я пыталась оправдываться, что работа в клубе была единственным способом вернуть его к жизни, так как никто из его родных не согласился помочь мне, но он был глух ко мне. Он снова и снова хлестал меня по щекам и, похоже, вошёл во вкус. После он показательно долго мыл руки в ванной, затем вернулся к празднику, оставив меня рыдать на диване.

Раньше я бы обязательно дала ему понять, что нельзя поднимать на меня руку, но сама считала себя виноватой. Да, я заслужила всё это. Труднее было признать, что Дилан меня больше не любит. Похоже, призрак Ларисы предупреждал меня именно об этом. Неужели ей всё это было известно наперёд?

Но внезапно я решила, что бессмысленно винить во всём себя, этим проблему не решить. Я умылась, привела себя в порядок и вернулась в дом Седого. Жестом я попросила Владимира, брата, выйти со мной. И хоть по возрасту он годился мне в отцы, его личность в моих глазах была настолько ничтожна, что он не заслуживал обращения на «вы».

— Зачем? — потребовала объяснений я.

— Ты думала, я оставлю своего брата в неведении?

— Два года с лишним каждую чёртову копейку я отдавала на то, чтобы оплатить кредит за лечение Дилана! Два года никто из вашей семьи не верил, что он когда-нибудь встанет на ноги!

— Я что-то не припомню, чтобы ты просила меня о помощи. — язвительно заметил тот.

— Ты хочешь сказать, что не знал, что твой брат в беде?! Твой же отец дал согласие на то, чтобы Дилана отключили от аппаратов! Я ползала у него в ногах, прося о помощи, он отказал мне! Это в миллион раз хуже, чем танцевать стриптиз!

Мы стояли на лестничной площадке возле дверей, мои звуковые волны эхом отражались от стен подъезда. Вероятно, они так же отскакивали и от Владимира, смысл моих слов пролетел мимо его ушей, его взгляд как был пустым, так и остался. Я очень надеялась, что кто-нибудь в квартире слышал мою речь. Слёзы начали застилать мне глаза, я ушла домой.

В любом случае, нельзя было просто так оставлять ситуацию, нужно было как-то её исправлять. Возможно, Дилану требовалось ещё время, чтобы привыкнуть к такой жизни? Или всё дело в последствиях обратной мутации гена? А вдруг это вообще инородная субстанция в его теле? Тогда что делать? Сразу уходить? Сдаться?

Я боялась, что Дилан вот-вот превратится, во всяком случае, нарастающая агрессия свидетельствовала о повышенной концентрации гормонов в теле. Но время шло, а он так и не смог превратиться в зверя, причём по всем срокам это уже должно было произойти, даже бессознательно. Возможно, антиген превратил его в обычного человека, и в таком случае всё должно было остаться, как сейчас.

В июне я увезла Максима в Нижний Волчок, он захотел остаться там на всё лето, чтобы не ходить в садик и не видеть отца. Мама со Светой не были против. Я приезжала каждые выходные, мы ходили купаться, возились в огороде, загорали. По правде говоря, будними вечерами я очень тосковала без сына, но Максиму было гораздо комфортней в спокойной обстановке. За лето, проведённое в деревне на свежем воздухе, он сильно вытянулся, окреп.

Иногда у Дилана всё-таки случались приступы раскаяния; после очередного скандала и побоев он как-то резко замолкал, выходил на балкон и после этого несколько дней держал себя в руках. Но так повторялось снова и снова. Надежда на возрождение его чувств ко мне таяла с каждым днём. Я лишь радовалась, что Максим находится далеко и избавлен от подобного рода стрессов.

Летом у нас с Диланом в первый раз был секс. Именно секс, а не занятие любовью, если проводить грань между ними. Это произошло после его очередной вспышки гнева, но не принесло особого сближения и удовлетворения. Если говорить совсем уж честно, это был кошмар. Я всё больше убеждалась, что Дилан стал совершенно другим человеком. Да, он признавался, что порой не может сдерживать свой гнев, но от слов ничего не менялось, и он снова и снова поднимал на меня руку.

Однажды он залез в мой компьютер и прочитал переписку с Сашей. Кроме пошлых шуточек, рассуждений о жизни и планов на его визит, там ничего не было, но и этого оказалось достаточно для очередного гневного срыва. Я опять выслушала в свой адрес поток оскорблений, и то, что Саша — просто мой друг и что, кроме меня, у него есть другая веская причина для приезда, Дилана не волновало. Я была в его глазах потаскухой, дешёвкой.

Я давно перестала носить обручальное кольцо (оно было давно починено, но так и лежало в шкатулке): сначала чтобы не распускать слухи о подробностях своей жизни, а теперь из-за того, что наши отношения развалились.

Я с сожалением понимала, что потеряла Дилана ещё тогда, когда он превратился в зверя. И даже то, что он очнулся, не вернуло мне мужа. Я терпела его оскорбления и побои, а потом выслушивала, что он был не в себе, что погорячился, не осознавал, что делает… И так по кругу. Нет, Дилан даже не извинялся, просто ругался, что потерял над собой контроль. Раскаяния с его стороны не было.

Лето кончилось, Максим вернулся в город, в атмосферу постоянного раздражения, и с первого дня запросился обратно в деревню.

Чтобы хоть как-то оградить сына от скандалов, я иногда отводила его на ночь к родителям Дилана, мне было неудобно просить их о чём-то, но они были добры к внуку.

Дни, когда Дилан уезжал в командировку или задерживался до ночи на работе, были для нас с Максимом счастливыми. Мало-помалу мы стали привыкать к такой жизни, в конце концов, я могла стерпеть любые скандалы и побои, лишь бы они не касались моего сына.

Но в один из дней Дилан перешёл границу: мы сидели втроём и обедали, Максимка, как обычно, что-то изобретал, лепил из хлеба комочки и бросал их в суп; вдруг Дилан отвесил ему подзатыльник.

— Ешь нормально!

Максим покраснел от обиды и ссутулился.

Я поспешила поставить Дилана на своё место:

— Я сморю, ты полностью восстановился после болезни. Энергию некуда девать? Тебе он, что, помешал?

— Ты сына воспитываешь или девку? — злобно гаркнул он.

— Дилан, он — ребёнок, а у ребёнка должно быть детство! Никогда больше не смей поднимать на него руку!

— Да ты сама ведёшь себя и выглядишь, как малолетняя потаскуха! Это тебе нельзя доверять воспитание детей!

— Ты на самом деле хотел это сказать, или просто повторяешь слова своих родителей?

Он встал из-за стола, громко брякнул кружкой, жестом показал мне, чтобы я вышла с ним. Стоило ждать очередного приступа гнева, я шепнула Максиму, чтобы сидел на кухне и не ходил пока в комнату. Дверь за собой я притворила.

Дилан снова кричал, оскорблял, сыпал какими-то нелепыми предупреждениями, он делал это так, как будто все эти годы не был болен, как будто был точной, но бледной копией своего отца.

Я уже не могла сказать, что он равнодушен — он был зол на меня, его чувства были похожи на ненависть, он мстил мне за то, чего сам не мог вспомнить. Или, может быть, отрывки памяти начали проясняться в его голове? Тогда он вспомнил бы не только плохое… Но своими действиями он доказывал обратное.

— Почему ты так относишься ко мне? Чем я это заслужила?

— А ты посмотри на себя! Ты торговала своим телом, за моей спиной спуталась с каким-то якобы другом! — язвительно упрекнул меня он. — Ты за идиота меня держишь? Думаешь, я буду это терпеть?

— Дилан, он на самом деле только друг! Пожалуйста, верь мне, всё, что я делала, — это только ради того, чтобы ты смог вернуться к жизни. Ты очень многого не знаешь. Мы принадлежим клану, мы не такие, как остальные люди. Саша тоже один из нас, но до знакомства со мной он не знал, что есть подобные ему.

Дилан просто стоял и смотрел на меня в упор. Я поняла, что мои слова улетели в пустоту.

— Я всё надеюсь, что ты вспомнишь хоть что-то… И тогда всё встанет на свои места. Но ты не любишь нас с Максимом, тебя раздражает то, что связано с нами. Максим — твоя маленькая копия, он похож на тебя прежнего больше, чем ты сам! Почему ты относишься к нему, как к чужому? Мне кажется, ты — какой-то посторонний человек, который по ошибке поселился в теле моего мужа.

— Это всё твой бред. А к тебе я отношусь так, как ты того заслуживаешь.

— Ты даже не слышишь меня! Тебе, что, нужно, чтобы я была, как твоя мать?

— Да! Если бы ты была такой, всего этого дерьма не случилось бы!

— В этом ты прав. — тихо согласилась я. — Я думаю, нам лучше развестись.

— С удовольствием, но я не хочу позорить свою семью ещё больше.

— Обиды нужно прощать, Дилан, и жить дальше. Я за свои ошибки давно уже расплатилась.

— Этим ты ничего не исправила. — он пренебрежительно махнул рукой, как бы давая понять, что разговор окончен.

Мысли о разводе стали казаться мне вполне разумными. Всё чаще я видела Максима грустным, он выпросился, чтобы я записала его на секцию каратэ, только бы как можно меньше находиться дома. И с этим нужно было что-то делать.

Я тоже изо всех сил старалась окунуться в работу, второй и последний год стажировки был в самом разгаре. Несколько раз на операции, где я ассистировала врачу, умирал пациент. Мои эмоции были несколько другими, не такими, как когда я ломала чужие шеи, здесь было волнение, ощущение ускользающего момента, а не садистское удовольствие. Практика дала мне едва ли не больше знаний, чем шесть лет учёбы, я набирала драгоценный опыт. О том, своим делом занимаюсь, или нет, я уже не задумывалась, но во время операции мои руки никогда не дрожали.

А дрожали они, когда я поворачивала ключ в замке, надеясь, что, может, к Дилану начала возвращаться память, и гадая, будет очередной скандал или нет.

Иногда Дилан срывал на нас свой гнев из-за неприятностей на работе: видимо, Седой требовал с Дилана, как раньше, и потеря памяти не была достойной причиной для снижения нагрузки. В подробности меня не посвящали.

Что касается финансовой стороны, себя и Максима полностью содержала я, иногда старики покупали что-нибудь для внука. Сколько зарабатывал Дилан, и куда он тратил деньги, мне не докладывалось.

Были моменты, когда я уже порывалась собрать вещи и уйти, но в последний момент меняла решение. Время тянулось, а наша жизнь оставалась прежней, Дилан не желал меняться или просто уже не мог.

В тот день, это было в январе, я пришла с ночной смены в больнице, отвела Максима в детский сад и вернулась домой спать. Где-то к обеду явился Дилан и взбесился из-за того, что я не разогрела еду к его приходу. Я встала с постели, сделала то, чего он хотел. Но он уже завёлся и не мог остановиться, не рассчитал силу и ударил меня по щеке так, что я упала. На его лице читалось безумие. Похоже, ему нравилось наносить побои.

Он поел, оставил после себя на столе грязную посуду и снова ушёл на работу. Странно, раньше он обедал в столовой, видимо, Седой снова лютовал. Насколько я знала, Владимир Александрович никому и никогда не делал поблажек.

После случившегося мне было уже не до сна. Я умылась, посмотрела на себя в зеркало: разбитая губа опухла, щека покраснела. Появился синяк. Бодяга немного сняла воспаление, но гематома всё равно не исчезла. Я замазала следы удара тональным кремом и пудрой, прикрыла волосами.

Дилан впервые ударил меня так сильно. Мысли о переезде снова начали кружиться в моей голове.

Из детского сада я забрала Максима сразу после тихого часа, предложила ему сходить куда-нибудь погулять. Он заметил, что половина лица у меня опухла, я сказала, что споткнулась на лестнице и стукнулась, но отговорка не сработала.

— Я знаю, что это он тебя ударил. Когда я вырасту, я убью его!

— Не говори так. Он просто не в себе. Раньше он никогда таким не был.

— Я всё равно его ненавижу! — с искренним убеждением в голосе заявил Максим.

Сейчас он был бессилен против тирании Дилана, но внутри у моего доброго и нежного сына зрело недоброе чувство к отцу.

Когда Дилан впадал в ярость, ему вообще невозможно было что-то сказать, он кричал и сыпал оскорблениями, видимо, изо всех сил брал пример с отца.

Вечером мне было страшно вести сына домой, но я надеялась, что на сегодня Дилан уже выплеснул весь гнев, который в нём был.

Тот, кто звался моим мужем, сидел за работой. Когда он был занят, Максиму запрещалось играть в комнате; всё, чем я могла его развлечь, — это мультфильмы и игры на моём ноутбуке.

— Где вы были столько времени? — спросил он так, словно мы были курсантами, сбежавшими в самоволку.

— Гуляли. — ответила я, желая только одного: чтобы он отстал.

Но, видимо, не весь запас агрессии был вылит на меня днём, внутри Дилана снова проснулся деспот:

— Почему не поставили в известность меня?

— Ты думал, я захочу разговаривать с тобой после того, что ты сделал?

— Значит так: с этого момента ты будешь делать только то, что говорю тебе я.

Я отрицательно покачала головой:

— С таким отношением, как твоё, вместе мы жить не сможем.

— Что? Да я ещё мягок с тобой, ты даже этого не заслуживаешь, так что скажи спасибо, что не оказалась на улице!

И, наконец, я решилась окончательно:

— Я подаю на развод. Живи, как хочешь. Больше мы не будем тебя раздражать.

— Что ты сказала?!

Он встал, сделал шаг в мою сторону:

— То есть ты хочешь опозорить мою семью ещё больше? — ещё больше повысил голос он.

— Наш брак потерял всякий смысл. Нет никакой семьи.

Я повернулась, чтобы выйти из комнаты.

— Я с тобой ещё не закончил! — прогремел он и больно дёрнул меня за руку.

— Максим, выйди, пожалуйста, на кухню. — обратилась я к сыну, он в растерянности исподлобья уставился на меня. — Иди! — повторила я, и он вышел, едва не плача.

Как только дверь за ним притворилась, я получила пощёчину.

— Хватит! Да что с тобой такое!? — громко вырвалось у меня.

— Что со мной? Это ты опозорила и разрушила нашу семью! — он сделал ударение на слово «ты». — Из-за тебя я стал таким!

Мне уже порядком надоело, что он бросал мне в укор одни и те же слова, я словно видела, как они вылетают из уст Седого, а его безликий сын способен лишь повторять их, как попугай.

— До меня всё яснее доходит, что ты — это не он. — сказала я. — Мой муж никогда так не поступил бы с нами. Я не могу и не хочу называть чужого человека своим мужем.

— Я сказал, ты будешь делать, как я говорю!

Он ударил меня ещё раз, уже с большим остервенением, я не удержалась на ногах и свалилась на пол. Из кухни выбежал Максимка, с рёвом набросился на Дилана и попытался оттолкнуть его от меня, но тот отшвырнул ребёнка, как игрушку. Максим разбил головой зеркальную дверцу шкафа, острые, как лезвия, осколки осыпались прямо на него.

Я мгновенно подскочила к сыну, от шока он не мог выговорить ни слова, только хватался за голову и шумно дышал.

Я увела Максима в ванную, осмотрела: макушка и затылок у него были в крови. К счастью, травма оказалась не смертельной, только царапины, но всё равно нужно было ехать зашивать.

— Мама, почему ты не убьёшь его? Ты же сильная? — плакал Максим.

— Держи полотенце на голове, жди меня здесь. — сказала я ему и вышла.

Человек, который ещё назывался моим мужем, стоял ко мне спиной, упёршись руками в подоконник.

— Смотри мне в глаза. — потребовала я.

Он обернулся. В ту минуту я впервые показала ему, какой могу быть, если вызвать у меня гнев. Его зрачки расширились, когда он увидел изменения на моём лице.

— Нравится обижать тех, кто слабей тебя?

Спустя пару мгновений он валялся в куче осколков стекла от второй дверцы шкафа. Мне хотелось отплатить за все побои и унижения, но я заставила себя успокоиться и отстать от него, вызвала такси и увезла сына в больницу.

Максим уже не плакал, но сидел хмурый и всё время твердил одно только слово: «ненавижу».

— Эй, ты как? — спросила я у сына.

— Я не пойду обратно!

— Я тоже, сын.

— Я вырасту и убью его!

— Сначала вырасти. Сегодня переночуем в гостинице, завтра заберём вещи.

Максиму наложили два шва, остальные ссадины не было смысла зашивать, их просто заклеили БФ-клеем.

Мы сняли номер, заказали себе пиццу и до ночи смотрели телевизор. С утра Максимке было не в садик, а мне не на работу.

Утро началось с обзванивания съёмного жилья и разъездов. Мы выбрали двухкомнатную квартиру неподалёку от больницы, где я работала. Собственно, «двушка» нам была не особенно нужна, но она была выставлена по цене однокомнатной и в ней имелась вся необходимая мебель. Правда, водить Максимку с детский сад теперь было неудобно, но он уже ходил в подготовительную группу и очень просился в школу, так что менять сад ради нескольких последних месяцев было бессмысленно. Весной он пошёл на подготовку к первому классу, где очень быстро научился бегло читать и считать.

Ехать в квартиру Дилана за вещами Максим боялся, но признать это было бы ниже его достоинства, он рос смелым мальчиком. В итоге решили, что в то время, пока я собираю вещи, он пробудет у бабушки с дедушкой (и пусть они увидят, до чего опустился их любимый сын).

В комнате был всё тот же разгром, Дилан лежал на диване вниз лицом, подложив под голову руки.

Без сомнения, он слышал, что я пришла. Я даже не стала снимать обувь, схватила чемодан, сумку и принялась собирать вещи. А вещей было достаточно много. Пока я выбирала самое необходимое, Дилан сел, и я тут же предупредила его:

— Шаг в мою сторону и я повторю вчерашний бросок.

— Что ты за тварь? — глухим, словно сорванным, голосом спросил он.

— Такая же, каким раньше был ты… как твои родители, как мои, как мой сын. Надеюсь, ты понимаешь, что после случившегося ты лишился сына? Во вторник будь в городе, я позвоню, подадим заявление на развод. В противном случае я разведусь с тобой через суд.

— Я не хотел его бить.

— Но ты это сделал. На днях я заеду ещё, заберу оставшиеся вещи. — сказала я, направляясь к выходу.

— Сволочь! Гадина! Ты добилась своего? — закричал он.

Его отчаянный выпад заставил меня оглянуться.

— Я добивалась не этого. — довольно сдержанно и с неподдельной грустью в голосе ответила я. — Знаешь, каждый раз, когда ты поднимал на меня руку, я одним движением могла сломать её и тебя самого заодно. Но я до последнего надеялась, что память вернётся к тебе, и ты станешь собой. Больше я не надеюсь. — с этими словами я покинула давно опостылевшую квартиру.

В доме стариков мне был устроен допрос, больше всех была взбудоражена Лидия Николаевна, а Седой весь покраснел от гнева и только иногда отпускал едкие словечки, поведение сына больно ударило по нему.

Я рассказала, что мы с Максимом переезжаем и что решение уже принято. На удивление, на меня не стали кричать и ругаться: может, от старческого бессилия, а может, от понимания, что я не такая уж плохая мать. Напоследок Максимка позвал их в гости, а затем мы взяли такси и уехали.

Во вторник, как было запланировано, мы подали на развод. Я успокаивала себя тем, что это чужой человек, а вовсе не тот, кого я любила. Мы перекинулись всего парой слов, к моему облегчению, внешне он был спокоен, я бы даже сказала, тих. Или это Седой провёл с ним «беседу», а уж это Владимир Александрович, несмотря на годы, мог.

В тот же день я позвонила маме и рассказала ей, то случилось. Мама упорно не хотела верить в то, что Дилан мог так измениться, придумывала ему разные оправдания, говорила, что его просто нужно было показать врачам, обследовать, лечить и т. п.

Меня беспокоило только то, что неизвестно, как правление клана отреагирует на развод, и реакция эта не заставила себя ждать.

В следующую пятницу приехал Сашка, и мы встретились с человеком, одним из верховных клана. Перед этим я настрого запретила Саше говорить о том, что он может превращаться, как и я, по первому желанию. Ни к чему говорить про наши гипергенетические особенности.

Встреча прошла как-то сумбурно и больше была похожа на защиту от обвинений. В свой адрес я услышала много не самых приятных вещей. Обо мне шла дурная слава, я была, по словам одного из верховных, первым кандидатом на нейтрализацию. Однако главным было — скрыть ото всех, что Сашка — такой же, как я. Собственно, это они сами вскоре выяснили: нашли в базе его родителей, которые около двадцати пяти лет назад были казнены за то, что учинили массовую расправу над людьми; верховный сказал, что они убивали ради удовольствия. Безусловно, это была правда, и теперь стало понятно, откуда у Саши такие наклонности.

Я сидела и чувствовала холодок, пробегающий по спине. Исключительно из добрых намерений я навела на своего друга опасность. Саша сказал, что рос в детском доме и не помнит родителей, его очарование по поводу того, что он не один такой и что он теперь член клана, бесследно прошло.

Также от верховного я узнала, что скоро на свет появится девочка, которой в будущем предстоит стать невестой для моего сына. Мне дали телефон и адрес будущих родителей малышки. Это был волнительный момент для меня.

Когда Саша заметил ещё не успевшие зажить следы побоев на моём лице, первым его порывом было пойти и проучить Дилана, но я резко обрубила эту ветвь разговора, попросила не вмешиваться.

Максимка был вне себя от радости, когда увидел Сашку. Мы втроём ходили на аттракционы, гуляли, играли. Я была рада, что мой сын получает мужское внимание хотя бы таким образом.

Разумеется, я никогда не смогла бы полюбить Сашу, как своего мужчину, но очень ценила, его тёплое отношение к моему сыну и то, что мы были по-дружески близки. Теперь я могла не бояться, что за это меня побьют и устроят скандал. Впервые за долгое время я почувствовала лёгкость, свободу. Я словно вдохнула свежего воздуха: по сравнению с многолетними мучениями это было для меня настоящим счастьем.

От Дилана больше не было слышно никаких вестей. Даже старики, его родители, которые иногда забирали внука из детского сада, ничего не рассказывали о своём сыне, словно он перестал существовать. Наше с ними общение было минимальным, взаимная неприязнь всё-таки никуда не делась.

В субботу днём мы втроём поехали в Нижний Волчок, я давно хотела познакомить Сашку со своими родными, показать ему волчью деревню.

— Летом приеду сюда на байке. — размечтался он.

— А меня покатаешь? — воодушевлённо спросил Максим.

— Так! — громко сказала я.

— Покатаю. Тс-с-с… В тайне от мамки. — полушёпотом, но так, чтобы я слышала, пообещал Сашка, Максим хихикнул.

Такси всадило нас у вокзала, до дома мы шли пешком.

— Мама! — закричала я с порога. — Мы приехали! Встречай гостей!

Мама, как обычно, вся в хлопотах, вышла в прихожую, Максимка кинулся обнимать её.

— Мама, это Саша, новый член клана и мой хороший друг. — объявила я.

Мама умеренно вежливо поздоровалась.

— А чем это так вкусно пахнет? — поинтересовался Сашка.

— Я пироги готовлю, раздевайтесь. — пояснила она. — Мужчины — в ванную мыть руки!

Мы с мамой остались наедине, и она сказала мне шёпотом на ухо:

— Ты что творишь? Ты была предназначена только для одного человека!

— Он просто друг, не больше, у нас нет и не будет никаких отношений.

Она сердито и с недоверием посмотрела на меня и принялась раскладывать ужин по тарелкам.

Сначала в атмосфере чувствовалось напряжение, но постепенно всё успокоилось, Максимка весь сиял и дурачился с Сашкой, а тот стеснялся.

Чуть позднее с работы вернулась Света, в это время все как раз сидели за столом, играли в карты. Когда она вошла в кухню, мы втроём подошли поздороваться с ней. Я стояла возле Сашки и заметила, как он весь покрылся мурашками и замер.

Света, похоже, ничего не знала о нашем приезде, не готовилась, была растрёпанная и почти без макияжа, или она просто перестала ярко краситься, престала ждать свою судьбу.

«Неужели Сашка очарован?» — удивилась я.

Света же, напротив, отреагировала на него так же, как мама вначале. Но как только мы сели за стол играть, сама собой завелась беседа, посыпались шутки, разные правдивые и выдуманные истории… Мы просидели до полуночи, затем я увела Максимку спать и заодно уснула сама.

Утром Сашка со Светой как-то странно отводили друг от друга глаза, я тактично делала вид, что ничего не замечаю, но на самом деле меня снедало любопытство: что же у них там случилось?

День предстоял насыщенный, нам с Сашей нужно было попасть сначала в охотничью деревню, а потом в волчью. Должно было состояться его первое в жизни полное превращение.

Когда мы, наконец, остались наедине, я строгим тоном задала ему вопрос:

— Что произошло?

— Ну… — он закатил глаза. — Мы целовались, потом я немного э…

— Это же моя сестра и вы знакомы меньше суток! — взвизгнула от негодования я. — Чёрт! Надо же тебе было всё испортить!

— Да я знаю… я перевозбудился и… в общем, она неправильно меня поняла и сказала, чтобы я больше не прикасался к ней.

— Извини, но ты просто идиот! — сказала я с чувством.

— Что мне теперь делать? — виновато спросил он.

— Постараться не испортить всё ещё больше.

— Диана… Это она. Я не знаю, поймёшь ли ты меня, но это — ОНА. Она снилась мне, когда я даже с тобой не был знаком!

— Этого не может быть, она не член клана и старше тебя. Ты в каком году родился?

— В 1990-м. — ответил Сашка, наморщив нос.

— Ей было 3 года на этот момент. В клане невеста всегда моложе своего жениха.

Но Сашке было глубоко плевать на порядки клана и возраст Светы.

— Я впервые в жизни влюбился, понимаешь? — он встал передо мной и посмотрел мне прямо в глаза. — Диана, мне нужна ОНА.

— Я сомневаюсь, что это хорошая идея. Честно. Один раз ей вот так уже разбили сердце, и в этом была виновата я. Второй раз я не стану так поступать, извини.

Сашка ничего не ответил, но по нему было видно, что он нервничает: он шёл с опущенной головой и пинал камни, валявшиеся на дороге.

До обрыва мы добрались в тягостном молчании, теперь настал момент сообщить ему, что придётся прыгать.

— Кто первый? — спросила я, заглядывая в пропасть.

— Ты вот так просто избавишься от меня? — спросил он и уставился на меня, надеясь понять по моему лицу, что это шутка.

Однако вместо ожидаемой реакции он услышал:

— Ага.

Я улыбнулась и резким движением столкнула его, затем, выждав пару мгновений, шагнула сама.

Он лежал на земле и шумно дышал.

— Чего разлёгся? Я всего лишь разыграла тебя. Небольшая встряска пойдёт тебе на пользу.

— Никогда так больше не делай! — обиделся Сашка.

— Ладно, извини. Пошли к домику, оставим там свою одежду.

— Мы будем раздеваться?

— О, это меньшее из того, что мы будем делать! — заинтриговала его я. — Главное — не отставай меня.

Надо сказать, он держался лучше, чем я в день своего первого превращения. Я предупредила его, что человеческое сознание с непривычки может полностью отключиться, и что в лесу могут встретиться другие члены клана. Но Сашка уже хотел скорее оказаться в волчьей шкуре и не внимал моему инструктажу.

Всё произошло быстро, мой спутник превратился с первой попытки, как будто проделывал это уже десятки раз. Я с облегчением и лёгкой грустью вздохнула и перекинулась вслед за ним.

Мы понеслись бегом через весь лес, зарезали кабана-одногодку, затем добрались до волчьей деревни, приняли человеческий облик, немного прошлись, но быстро замёрзли и снова превратились в волков.

К моей великой радости Сашка превосходно контролировал обе свои ипостаси, однако возможность охотиться в волчьей шкуре его прельщала мало. На обратном пути он признался, что быть монстром-убийцей куда круче, а я при этом подумала, что моей сестре больной на голову извращенец точно не нужен.

Обратно в Нижний Волчок мы вернулись только к вечеру, и нам надо было торопиться, так как ни междугородние автобусы, ни такси поздно вечером не ездят, а завтра к семи утра я должна быть на работе.

Мы уехали. Сашка несколько раз пытался заговорить со мной о Свете, просил её номер мобильного телефона, а я ответила только, чтобы в следующий раз был умнее. Признаюсь, он — первый человек, который так настойчиво интересовался моей сестрой, и это подкупало.

«Нормально ли это? — недоумевала я. — Мог ли он влюбиться в неё? Она же не член клана. Или, может, это мгновенное влечение к девушке, которую нельзя убивать? Ведь знает же, что Света — моя сестра…»

Я решила подождать с выводами и спросить об этом у тех, кто знает лучше. Вдруг это всё-таки судьба?

Сашка улетел поздно вечером. Перед сном Максим сказал, что хочет, чтобы Саша был его папой. Я при этом ощутила очередной укол совести и с грустью подумала о том, что у моего сына даже нормального отчима быть не может.

В начале марта нас с Диланом развели. Всё прошло спокойно, я бы даже сказала, чересчур. Он молчал и не смотрел на меня, вид у него был не то чтобы неопрятный, а какой-то помятый, болезненный, как будто он не спал и не ел несколько дней. Дилан поставил подпись в бланке и сразу покинул кабинет. На лишение его родительских прав я подавать не стала, решила, что мне ни к чему все эти судебные заседания и волокиты. Однако в скором времени мне довелось пожалеть об этом.

Я давно уже искала возможности увидеться с Ирмой, и вот, наконец, мы договорились, что мы с Максимом приедем к ней в гости и часть моего отпуска проведём в Австрии.

При оформлении визы для Максима возникли проблемы: необходимо было письменное согласие отца на вывоз ребенка из страны. И, разумеется, Дилан дал резкий отказ. Первым моим порывом было заставить его подписать документы, но, как оказалось, он уехал куда-то далеко и надолго. Меня это дико взбесило, но изменить так ничего и не удалось.

Ирма не стала расстраиваться и приехала сама, одна. Лукасу, её сыну, уже исполнилось 17 лет, и он пережил своё первое превращение, а сейчас находился на обучении в колледже. Мы провели вместе 4 прекрасных дня, я вернула ей деньги, которые она давала мне на лечение и транспортировку Дилана в Москву. О том, что произошло, она была в курсе, но воздержалась от высказывания своего мнения.

А вот я не знала о некоторых весьма ярких событиях в жизни Ирмы: она вышла замуж за своего друга Карла и родила от него дочь Еву. Девочке уже исполнилось 3 года, на время отъезда Ирма оставила её с родителями мужа. На свет появился ещё один человек с пассивным волчьим геном. Возможно, у них в Европе с этим всё проще, но я невольно сравнила малышку с вечно потерянной Светой и не пожелала ей такой судьбы.

Мы все вместе ездили в Верхний Волчок, охотились и даже брали с собой Максимку. Подобная вольность явно нарушала законы клана, но кто-то там сверху покрывал меня: и я, и Ирма это понимали.

Максимка научился здороваться и прощаться по-немецки, заваливал Ирму вопросами, подарил ей фигурку, которую сам вылепил в садике из пластилина. На прощание я пообещала, что, как только получу согласие от Дилана, мы с сыном приедем в гости.

На моём счету оставалась сумма около полумиллиона рублей, и я решила, что вложусь в покупку квартиры. Мне хотелось иметь собственное жильё, пусть и скромное. Я просто обязана была сделать всё возможное, чтобы как-то компенсировать сыну потерю отца. О собственном счастье думать уже не приходилось, сама виновата.

Также с марта я снова начала танцевать в клубе, но теперь уже у меня не было чётко зафиксированного графика, я просто приходила, когда у меня был свободный вечер. За смену мне платили по полторы тысячи, это меня вполне устраивало; не Москва, конечно, но теперь ситуация позволяла не перенапрягаться, я танцевала больше для удовольствия. Танцы спасали от перевозбуждения, которое преследовало меня по ночам. Отсутствие интимной жизни вовсе не означало, что я перестала быть женщиной.

Но была у моей свободы и обратная сторона: теперь никто не мог запретить мне заниматься чем-либо, абсолютная свобода действий пьянила меня. Мы с сыном жили в гармонии и оба наслаждались этим.

На второй неделе моего весеннего отпуска мы с Максимом ездили в Таганрог, к родителям его будущей невесты.

Невеста Максима ещё не появилась на свет, но мы решили познакомиться заранее. Встретили нас холодно, со страхом и неприязнью.

Как оказалось, слава обо мне распространилась на весь клан, кривые смысловые волны сарафанного радио добрались до ушей каждого, кто хоть как-то соприкасался со мной.

Максим единственный не знал, почему к его маме так относятся, ему хотелось общаться с новыми людьми, он воодушевлённо и в своей манере задавал различные вопросы:

— А как вы её назовёте?

— Мы ещё думаем. — ответила Галина, будущая мама.

— Я хочу, чтобы её назвали, как мою маму. Я хочу, чтобы она была, как моя мама. — заявил Максим.

Галину и её мужа заметно перекосило от таких слов, несколько мгновений все эмоции были крупными буквами написаны на их лицах. Я смотрела на них и видела, что они ещё совсем зелёные: ей было лет 18, её мужу — около 30. Этакие милые толстые хомячки со злобными глазками. Но меня их неприязнь не особенно беспокоила: не делить же нам одну крышу, да и детей сватать ещё не скоро.

Однако слышать тёплые слова от сына мне было лестно. То, что Максим любит меня, было самой высокой наградой, которую я только могла получить. Я не смогла сдержать улыбку.

Тема для разговора была сменена на менее приятную, Галина не постеснялась задать вопрос.

— Мы слышали, ваш муж погиб от рук охотников в Верхнем Волчке?

— Вовсе нет, он жив-здоров, насколько я знаю. — неохотно ответила я.

— Да? — растерялась Галина. — Мне казалось… А почему он не приехал вместе с вами?

— У меня нет папы! — со злостью в голосе воскликнул Максим.

— Мы в разводе. — пояснила я.

И Галина, и её муж, Сергей, были шокированы и возмущены. Разумеется, в их глазах я была виновницей распада нашей семьи. Однако их отношение ко мне никак не могло повлиять на будущий союз наших детей.

В семьях, принадлежащих клану, не принято разводиться; вероятно, мы с Диланом первые, кто предпринял такие крайние меры. Развод среди полуволков — это открытый позор, который ложится на всех родственников. Именно поэтому никто не хотел иметь с нами ничего общего. Разумеется, у других тоже бывают разные ситуации, но в нашем случае роковую роль сыграл мой гиперген, с которым я не сразу смогла совладать, и все вытекающие оттуда последствия.

Нас, как и следовало ожидать, не пригласили остаться на ночь, поэтому вечером мы собрались уходить. Напоследок я спросила Галину о предполагаемой дате родов, мне ответили, что где-то 28 апреля.

Мы с Максимом переночевали в отеле, на следующий день вернулись в Краснодар. Максиму будущие родители девочки не понравились, он назвал их скучными и тучными.

К работе я вернулась, чувствуя, что совершенно не отдохнула. Днём мне не давало покоя чувство вины за испорченные жизни близких мне людей, а по ночам я просыпалась от перевозбуждения. Снился, мать его, Дилан, и от этого я ненавидела его ещё сильнее. Но взмокшее нижнее бельё напоминало о том, что во сне моё подсознание, так сказать, бурно «мирится» с презренным бывшим мужем.

Теперь каждый раз, прежде чем лечь в постель, я убедительно настраивала себя на волну отвращения к Дилану, вспоминала самые отвратительные моменты нашей совместной жизни. Без сомнений, развод был необходим.

В какой-то момент я осознала, что стала одинокой женщиной, у которой больше никого никогда не будет. И дело вовсе не в том, что на меня никто не позарится, — напротив, просто своей истинной пары, человека, с которым мне будет так же хорошо, как когда-то с Диланом, я уже не найду. Я была рождена только для одного мужчины. А переступать через себя, чтобы прибиться к какому-нибудь одинокому человеку, мне было противно, всё равно удовольствия никакого.

На первое апреля молодая часть нашего коллектива решила устроить небольшой корпоратив после рабочего дня. Ради такого дела я даже договорилась со стариками, чтобы на ночь забрали Максима себе.

По правде говоря, корпоративом это сложно было назвать: так, посиделки в общем кабинете. Намерения у меня, как и у остальных, были вполне человеческие: хорошенько напиться и забыться. Я так устала от неснимаемого напряжения, что готова была затуманить сознание чем-нибудь вредным для здоровья.

Нас собралось две девушки и трое парней: Вахтанг (негласно самый талантливый и перспективный из молодых хирургов), Николаша (новенький, но уже готовый к любым дебошам интерн), Неля (наша каменная леди и по совместительству тайная девушка Вахтанга; тайная, потому что они всеми силами шифровались и отрицали сей факт), затем на посиделки изъявил желание прийти Костя Жуков и я. Остальные отказались и сбежали домой под разными предлогами.

К тому моменту как я появилась в кабинете, стол уже был накрыт. Все ждали только меня. Всё в духе медиков: этиловый спирт в качестве веселительного пойла, сок для дам, банка маринованных огурцов да бутерброды с колбасой и сыром.

— Эмм… — протянула я. — Я так-то не пью спирт…

— Ну, это не беда, у нас есть то, что тебе точно понравится! — радостно сообщил Костя Жуков.

Я насторожилась и пронаблюдала, как мой бывший одногруппник достаёт из холодильника чашечку из чёрного непрозрачного стекла и протягивает мне.

— Что это? — поинтересовалась я.

— Вот выпей — и узнаешь!

И я пригубила.

Ещё по счастливой широкой Костиной улыбке должна была понять, что тот задумал подлянку, но всё равно повелась.

В чашке была кровь. Человеческая. По всей видимости, донорская. Этакая первоапрельская шутка в Костином стиле.

Мне повезло, что желудок был пуст, так как от осознания случившегося незамедлительно сработал рвотный рефлекс. Я в два прыжка добралась до раковины, шумно сплюнула кровь и прополоскала рот.

— Ах ты скотина! — завизжала я, всё ещё ощущая во рту привкус крови. — Ты у меня сейчас сам выпьешь эту пакость!

Костя явно ожидал другой реакции, поэтому с лицом сильно нашкодившего мальчишки отпрянул к противоположному краю стола, не давая к себе приблизиться. Все остальные откровенно ржали, они давно уже были в курсе Костиных нелепых подозрений на мой счёт.

— Я всего лишь хотел проверить, вампир ты или нет… — пытался оправдаться мой злопыхатель.

Я закатила глаза и злобно рявкнула на него:

— Костя, ты придурок!

Единственным желанием сейчас было забить чем-нибудь этот противный привкус во рту. Первым на глаза попалась мензурка, почти до краёв наполненная спиртом. Я опрокинула её в себя залпом и тут же поморщилась от жжения в носу.

— Ахх… — непроизвольно вырвалось у меня.

Вахтанг, самый старший и опытный в таких делах, с видом знатока произнёс:

— Чистый спирт! Это тебе не какая-то бормотуха! Пробирает что надо!

Я это заявление не оценила и уже вовсю заедала горючую жидкость бутербродами. Больше мне не наливали, и даже попыток не предпринимали.

Мой изнеженный вечной трезвостью организм развезло почти моментально. Сначала стало легко и весело, затем нещадно заштормило, а потом тяжёлая голова начала клониться к горизонтальной поверхности стола и в довершение картины вернулись мрачные мысли.

К концу посиделок было решено, что ответственность за мою кислую тушку ляжет на виноватого во всём Костю. Логика была проста: Вахтанг вызвался провожать Нелю, Николаша нас толком ещё не знал, а Костя — мой давний знакомый и бывший одногруппник, питавший к моей персоне нескрываемый интерес. Мне, впрочем, было всё равно.

Из больницы мы с Костей вышли в обнимку. Я крепко вцепилась в его куртку и радовалась уже хотя бы тому, что мой спутник, в отличие от меня, был в состоянии идти прямо.

— Ты вообще никогда не пьёшь, что ли? — поинтересовался он.

— Неа. — убедительно воскликнула я.

— Мда-а… Может, тебе свежим воздухом подышать? Быстрее проветришься.

К тому моменту, как он договорил, мои пьяные глаза уже нашли в темноте скамейку, и я потянула своего провожатого в её сторону.

— Волчица, а ты в самом деле не любишь кровь? — спросил Костя.

Я громко икнула и уставилась на него, как на дурака:

— Я, по-твоему, вампир, что ли?

— Ну, это было бы логично. — ответил он. — Вот смотри, ты пошла учиться на врача, трупов не боишься, убиваешь людей, как комаров… Я подумал, что работа в больнице тебе нужна для прикрытия, чтоб не спалиться.

— Нет. — твёрдо опровергла его предположения я. — Не вампир я. И работа мне нужна, чтобы… — тут я замялась, соображая, как бы точнее выразиться. — Чтобы сына прокормить.

Мне стало ещё грустнее, к горлу подкатил ком.

— Так у тебя же муж вроде из комы вышел?

— Ага… — уже сиплым плаксивым голосом сказала я. — Мы развелись.

— Чего? Правда что ли? — неподдельно удивился мой собеседник. — Ну и ну! А я-то думал, чего это ты кольцо теперь не носишь. Так что случилось-то?

В трезвом уме я вообще не допустила бы такого разговора, но окаянный спирт сделал своё грязное дело. И я, рыдая и всхлипывая, протянула:

— Он нас би-и-ил…

От нахлынувших переживаний я уткнулась мокрым лицом Косте в грудь, и тот даже обнял меня из сострадания.

Так мы просидели несколько минут, затем мой спутник снова завёл привычную пластинку:

— И всё-таки не могу понять, кто ты…

Моё всё ещё не до конца адекватное сознание взбунтовалось, и я, отпрянув от Костиной тщедушной груди, возвестила на весь двор:

— Да баба я! Баба обыкновенная! Разведёнка с ребёнком! Что тут непонятного?

Костя тяжко вздохнул, ибо даже под градусом я не сказала ему того, что он хотел услышать, затем счёл нужным подбодрить меня.

— Да ладно тебе. Ты вполне себе ничего, кто-нибудь да позарится. Даже я бы с тобой не прочь… — разоткровенничался он, но тут же оговорился. — Не жениться, разумеется, но…

Я уныло покачала головой:

— Никого мне не надо.

— А чего страдаешь тогда, раз никого не надо? — усмехнулся Костя.

Соображать мне становилось всё труднее, поэтому я лишь махнула рукой, чтобы отстал. Больше ни о чём не говорили, вскоре мой провожатый устал от пьяного сопливого общества и посадил меня в такси.

Уже дома я предалась раскаянию, а затем полночи просидела возле унитаза. Хорошо, что Максим был у бабушки с дедом и не видел меня, такую пьяную и жалкую.

Утром мне было, хоть и стыдно, но как-то легко: спала я мало и совершенно не помнила снов. Ни единого сна! Никакие мерзкие твари в лице бывшего мужа не приходили и не покушались на обладание моим телом. Красота. Всегда бы так.

Зато в следующие рабочие дни я в полной мере пожалела о своём болтливом языке и женской слабости: Костя наш разговор запомнил, да не просто запомнил, а воспринял его как призыв к активному наступлению. На каждом перерыве я не знала, куда деться от его двусмысленных намёков, а в конце дня, пока он провожал до остановки, вынуждена была объяснять ему, что Костя не интересует меня как мужчина.

Коллеге потребовалось две недели, чтобы осознать отчаянно повторяемые мной слова, после чего он обиделся и перешёл в следующую фазу повышенного внимания ко мне: обидные шуточки и подколы.

Этой весной мне посчастливилось узнать тайну, которая волновала моё сознание уже очень давно: кто и каким образом выбирает нам будущих супругов. В правлении клана имелся верховный шаман, или колдун, можно называть его как угодно. Сама природа, точнее, энергетическое информационное поле сообщало шаману, кто и для кого будет рождён.

Мне стало интересно, относится ли этот провидец к волчьему народу? И вообще, кто это? Как я могу встретиться с ним? Наверняка, помимо верховных, к нему никто не имеет входа.

Как ни странно, информацию о провидце я получила от того же члена клана, который незадолго до этого допрашивал Сашку.

В тот день меня вызвали для беседы, забрали прямо с работы, сказали, чтобы я не волновалась по поводу сына. Мы сидели в каком-то офисе, разговор длился несколько часов. В основном говорил сам верховный, причём и на второй встрече он отказался называть своё имя.

Меня предупредили, что я жива и свободна только потому, что от меня зависит нечто важное для клана. Разговор был лишён всякой конкретики, но смысл я уловила такой: больше никаких нарушений с моей стороны или всем нам придётся туго.

В конце встречи я-таки смогла озвучить свои вопросы о предполагаемом союзе Саши и Светы и моей встрече с шаманом.

Как я и думала, провидец оказался недосягаемым для меня. Моего собеседника оскорбила даже сама просьба о встрече. Но отчаиваться я не спешила, так как знала, что рано или поздно получу ответы на свои вопросы.

О Свете и Сашке верховный нехотя, но всё же пообещал узнать, после чего объявил, что встреча закончена.