Выше только звезды

Она никак не могла привести в норму дыхание, но, зная, что первое впечатление самое сильное и что нужно именно сегодня доказать ему, на что она способна, сказала: «Засекайте время, я проплыву еще раз».

— Нет, на сегодня хватит, ты устала, — возразил он.

Вероятно, ему не понравилось, как она плыла, и он зачислил ее в неперспективные. Иначе он бы заинтересовался ее результатом, ведь он все время на нее смотрел.

— Я сказала, засекайте время. — Она вспыхнула от злости и направилась к лесенке бассейна. Если так будет продолжаться, то первенства ей не видать.

— А я сказал, на сегодня хватит. — Он поймал ее за руку, оттащив от края бассейна, и, легко преодолев ее сопротивление, подвел к двери, ведущей в женскую раздевалку, а потом повернулся и пошел в сторону душевой.

«Кретин», — шепотом выругалась она, чтобы он не услышал. Обозвать его вслух она бы не посмела — за это можно было не только не поехать на первенство, но и вылететь из команды.

К ее ужасу, он вдруг обернулся, но, не сказав ей ни слова, ушел. Она долго ревела, стоя под душем и потом, в раздевалке, пока сушила волосы под феном, ревела от злости, обиды и страха.

Выйдя на улицу, она все еще не могла успокоиться, и слезы текли у нее в три ручья. Расставаться со спортом только потому, что к ним прислали какого-то дебила, который в тренерской работе ничего не смыслит, а она была настолько возмущена, что сказала правду о нем, — это казалось ей верхом несправедливости.

— Ты что, Наташа, обидел кто? — участливо спросил ее старичок-сторож, выходя вслед за ней, чтобы запереть дверь вестибюля.

— Да ну, дядя Коля, — пожаловалась она сторожу, стоя на крыльце, — у нас вместо Сергея Николаевича такой… — Она осеклась, заметив сквозь слезы, что дядя Коля делает ей какие-то знаки, указывая глазами на что-то за ее спиной.

Она резко обернулась, и внутри у нее все оборвалось. На крыльце, засунув руки в карманы модного кожаного плаща, стоял ее новый тренер. Первой ее мыслью было: «Он все слышал». Второй: «Что он здесь делает?». Третьей: «Если дядя Коля запер дверь, значит, во дворце никого не осталось, и ждет он меня». И тут ей стало совсем плохо: «Значит, он слышал то, что я сказала у дверей раздевалки, и ждет, чтобы выгнать меня из команды». А он все это время, пока она соображала, стоял как истукан и молча смотрел на нее, а потом достал из кармана платок и вытер ей слезы.

— Пройдемся, — сказал он.

И они шли по желтым осенним листьям, шуршащим у них под ногами. Она украдкой посматривала на его красивый профиль и думала, что в лучшем случае он предложит ей извиниться, а в худшем скажет, что больше не хочет видеть ее на тренировках. И она понимала, что ни за что на свете не сможет просить у него прощения, хотя и рискует расстаться со спортом. Может, потому, что, несмотря на возраст, он был очень интересным, и оттого его невнимание было особенно обидным. Поэтому она так себя и вела. Но разве это объяснишь? Она готовилась к резким жестким словам.

— Я ждал тебя, чтобы пригласить в ресторан, — наконец вымолвил он. — Но в ресторан идти ты не в состоянии. — Его слова звучали неожиданно мягко и тепло.

— А зачем в ресторан? — опешив, остановилась Наташа.

— Поговорить. — Он опять смутился.

— Но ведь я вам не понравилась, — Наташа решила, что он хочет обсудить с ней ее участие в первенстве.

— Этого я не говорил, — возразил он, помолчав, и вдруг предложил: — Может, пойдем ко мне?

— Да, — с радостью согласилась Наташа.

Похоже, ее переживания были необоснованны.

Его квартира ей очень понравилась и показалась верхом совершенства: вымпелы, кубки, медали были украшением интерьера. Пока она с восхищением рассматривала их, он подошел к ней.

— А я думала, что не заинтересовала вас, — весело призналась Наташа, повернувшись к нему.

— Наоборот, чересчур заинтересовала. — Он вдруг обнял ее.

Она от удивления вырвалась и отшатнулась. Они ведь шли разговаривать о первенстве.

— Иди ко мне, — властно сказал он.

К командам тренеров она привыкла с детства, и то, что их нужно исполнять, знала тоже и, конечно же, подошла к нему только поэтому. Когда он целовал ее, пол уходил из-под ее ног, и она отвечала на его поцелуи, убеждая себя, что делает это лишь потому, что тренерам нужно подчиняться беспрекословно. У нее был строптивый характер, и бывший тренер, старичок Сергей Николаевич, без конца говорил ей об этом. Правда, кроме спортивных достижений, он от нее ничего не требовал, да и она не особо ему подчинялась, как, впрочем, никогда не подчинялась никому, считая себя личностью, а не просто спортсменкой. И когда его руки, такие ласковые и умелые, раздевали ее, она тоже не сопротивлялась, объясняя это тем, что ради участия в первенстве можно принести и такую жертву. А когда они лежали в постели и она полностью растворялась в нем, переставая ощущать себя, и ее тело, независимо от нее самой, отдавалось ему, она больше ни о чем не думала, потому что ее самой как личности или как спортсменки уже не существовало. Была лишь женщина, которая самозабвенно любила мужчину и была полностью его и телом, и душой, и разумом. Впрочем, потом, когда все закончилось, а он, не выпуская ее из объятий, называл милой, любимой и самой лучшей из всех живущих на земле, она чувствовала себя счастливой, объясняя это лишь тем, что теперь первенство России ей обеспечено. И она была ужасно собой недовольна, когда очень скоро поняла, что странным образом начинает подпадать под власть этого человека не только в постели, но и вообще в жизни. Она теряла свое «я», зависела от его взгляда, от его слова. Ее это бесило, она всеми силами сопротивлялась этой зависимости, но ничего не могла с собой поделать. Она всегда была гордой, независимой и самостоятельной, и даже родители смирились с ее непокорностью: «Наташку все равно не переупрямить», — говорили они, и она делала, что хотела. С ней все всегда мучились: и учителя в школе, и прежний тренер. Ни криком, ни угрозами от нее ничего добиться было нельзя. А ему достаточно было посмотреть на нее и спокойно сказать, и ей хотелось исполнять любое его желание. Это было так унизительно, что она с превеликим трудом ему этого не показывала. И еще она привыкла чувствовать себя сильной. Она ведь была спортсменкой, и даже мальчишки в школе не могли с ней сладить. А с ним она чувствовала себя слабой, а главное, боялась, что он ее бросит. Боялась безумно, хоть и продолжала уверять саму себя, что спит с ним ради карьеры. Когда она прогорела на первенстве России и не вошла в сборную, ее больше всего расстроил не сам этот факт. Она думала, что теперь-то он ее бросит, потому что она далеко не самая лучшая. И была искренне удивлена, когда после этого он все же продолжал с ней встречаться. А потом она поняла, что беременна. Сказать ему об этом она не решалась, понимала, что не бросает он ее лишь из жалости, к тому же о браке он никогда не заговаривал. Сам он был неоднократным чемпионом России, и она знала: чтобы он ее любил, нужно тоже быть сильной, мужественной, непреклонной, чтобы побеждать. А она теряла одно за другим все эти качества. Конечно, она решила избавиться от ребенка. Собственно, из-за беременности она и проиграла первенство. Но для этого все же нужно было сказать ему. Во-первых, чтобы отпустил ее на две недели с тренировок, во-вторых, чтобы объяснить, почему она приплыла к финишу чуть ли не последней. В тот день, когда Наташа отважилась все-таки ему все сказать, он не пришел на тренировку, и она подумала, что это еще одно свидетельство его охлаждения. С ней занимался второй тренер, его заместитель. Но, когда она вышла, он ждал ее на улице. Он был не такой, как раньше, мрачный и суровый, и от этого она его любила еще сильнее. Ей так хотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе, но она из гордости старалась этого не показывать, а когда он взял ее под руку, высвободила руку.

— Пойдем ко мне, — предложил он.

— Лучше в ресторан.

Она знала, что в квартире разговора не получится, не до разговоров.

— Как знаешь. — Он стал еще мрачнее.

Когда они ехали в его «москвиче», он был таким неприступным, что она не смела и слова вымолвить. К тому же чувствовала себя не очень, и от этого особенно хотелось, чтобы он был с ней ласков. Она была так растерянна в связи с этой свалившейся на нее беременностью, ей так нужна была его сила, поддержка. Но когда он протянул руку, чтобы помочь ей выйти из машины, она сказала: «Я сама». Не хотела показывать, как сильно зависит от него. Так сильно, что сама даже не в состоянии принять решение. Если быть честной перед самой собой, то разговор затевался не только по тем причинам, в которых она себя убеждала.

— Неужели нельзя без фокусов? — сквозь зубы процедил он.

В ресторане было многолюдно, играла громкая музыка, за соседним столиком сидела шумная компания, и девушки беззастенчиво и оценивающе разглядывали ее красивого спутника. Разговора не получалось.

— Ты любишь детей? — Долго же она собиралась с духом, чтобы задать этот вопрос.

— Я их безумно люблю! Они такие забавные. — Он впервые за вечер улыбнулся.

Дальше нужно было говорить без обиняков и подтекста.

Но она так и не смогла решиться и говорила намеками. Он их не понимал или делал вид, что не понимает. Когда официант принес счет, он собирался расплатиться. Но она не могла этого допустить. Она сама затащила его сюда, сама заказала дорогостоящие блюда, и если он ее не любит, то и оплачивать ее ужин не должен. Она опередила его и протянула официанту деньги. И тут он ее ударил. От пощечины она чуть не слетела со стула, и только благодаря хорошей реакции успела удержаться за край стола.

— Чтобы этого никогда больше не было! — сердито сказал он.

— И не будет, — ответила она не менее сердито и встала. — Потому что я тебя больше знать не хочу.

На нее во все глаза, похихикивая, пялились девицы с соседнего столика, и ей нужно было показать им, да и ему тоже, что все случившееся ее совсем не волнует. Она подошла к первому попавшемуся парню и попросила у него сигарету, хоть и не курила никогда. Просто она знала, что ее любимый терпеть не может курящих женщин, а значит, надо ему показать, что ее больше не интересует его мнение. А когда парень пригласил ее танцевать, она согласилась, не стала даже возражать, когда он прижал ее к себе и его рука стала гладить ее по спине, опускаясь все ниже. Было противно, рука была холодной и влажной, она ощущала это даже сквозь ткань платья, но терпела. Щека все еще полыхала огнем, он ударил ее очень сильно. Но она испытывала непреодолимое желание подойти к нему и, прижавшись к ударившей ее руке, просить у него прощения. Это было невероятно, но это было так, потому она стала целоваться с пригласившим ее парнем, чтобы не сделать этого. Впрочем, это не помогло, и она уже хотела было поддаться своему желанию, но тут увидела, что на ее месте сидит наглая девица с соседнего столика и, кокетливо улыбаясь, говорит что-то ее любимому. Потом они встали и тоже пошли танцевать, и в сторону Наташи он даже не смотрел, обворожительно улыбаясь хорошенькой девушке. Девица так и прижалась к нему, буквально повисла у него на шее, чего Наташа не позволяла себе никогда. А потом у девушки сломался каблук, и он подхватил ее на руки. Как они смотрелись, и как он улыбался ей, а она ему! Видеть это было невыносимо.

— Пойдем к тебе, — как можно громче сказала она парню, заметив, что ее любимый находится совсем рядом и должен ее слышать.

— Пойдем, конечно, сейчас, — засуетился парень. Он, вероятно, был очень удивлен, когда на улице она сразу же бросила: «Пока!» — и покинула его.

— Что это значит? — заорал он, догнав ее и схватив за руку.

— Спокойной ночи, мне пора. — Она вырвала руку.

— Пошли со мной, тварь. — Он попробовал силой подтащить ее к своей «волге».

Он видел, как с ней обошелся ее спутник, и, вероятно, полагал, что и ему все дозволено. Но тут-то он и ошибся. Ей не составляло особого труда разделаться с ним, и он отключился после четвертого удара.

— Я же сказала, спокойной ночи, — спокойно произнесла Наташа и пошла домой.

После драки она слегка успокоилась и стала смотреть на все несколько иначе. Конечно же, ему не нужна эта пигалица, он пошел с ней танцевать лишь из ревности, а значит, он ее все-таки любит. Она все ему объяснит, извинится, и они поженятся. Она едва дождалась следующей тренировки, но он не пришел опять. Не приходил он и к ней.

Она решила оставить ребенка. Теперь ей почему-то очень этого хотелось. Кроме того, решиться на аборт без его согласия она не имела права… Он появился в бассейне лишь через месяц и общался с ней холодно и отстраненно. Она поняла, что теперь не сможет ему доказать, что беременна от него, что не была близка с другим. Но ничего. До девяти он считать умеет, а в том, что ребенок будет похож на него, она не сомневалась. Но сказать все же стоило. Она вышла из здания первая и направилась к его машине, решив его дождаться. В машине сидела девица из ресторана…

Наташа долго ревела по ночам, но от своей идеи не отказалась. Когда ребенок родится, он сам к ней придет. Через несколько дней до нее дошли слухи, что он женился, так и не узнай, что случилось с Наташей, потому что ушел с тренерской работы. Больше они никогда не встречались. Наташе оставалось только утешаться тем, что это она сама в погоне за женской независимостью бросила мужчину. Теперь-то Наташа, вернее, Наталья Сергеевна, знала, что в ее чувствах к любимому не было ничего позорного и сверхнеобычного, то же самое испытывает любая женщина. Так Господь наказал их прародительницу Еву за непослушание. «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твое, и будет он господствовать над тобой», — повелел он, прогоняя ее и Адама из рая. Вот и Наташа в болезни родила свою дочь, а любимый человек не стал ее мужем, потому что она пошла против женского естества. Власть мужчины провозглашена Богом, заложена природой, а она старалась не признавать ее. Поэтому она несчастна. Попытки обрести счастье с другими были неудачными. Однажды она даже собиралась выйти замуж, тот человек жил у нее, но несмотря на то, что он хорошо относился к ее дочери, они расстались. Что-то было не то в их отношениях. Вероятно, потому, что все эти годы, и даже сейчас, четырнадцать лет спустя, она все еще не могла забыть своего первого мужчину и по-прежнему любила его. Интересно, а как же эти светские женщины, матери ее учеников, господствующие над своими мужьями? Впрочем, кто сказал, что они счастливы? Их мужья живут с ними не потому, что любят, а ради комфортной жизни, ради карьеры. А страдают дети. Как сейчас Алик Горшков, как потом будет страдать Лолита, потому что и на них распространяется проклятие за грехи родителей. И, вероятно, их мужьям тоже непросто. «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой» — такими словами напутствовал Бог Адама, а в его лице и всех мужчин. И они должны нести свой крест так же, как и женщины. А те, кто нарушает эту заповедь, вроде Роберта Сафронова-Вершинина, расплачиваются за это своим унижением. Это была еще одна причина, по которой Наталья Сергеевна хотела встретиться с ним — посмотреть, счастлив ли человек, живущий под властью женщины, или ему так же плохо, как ей самой.

Она подошла к высотному зданию, где располагалась редакция.

Прохладный ветерок, дующий с реки, освежал лицо, разгоряченное воспоминаниями и волнением по поводу предстоящего разговора.

Она оставила паспорт у вахтерши и прошла через крутящийся турникет к лифту, поднялась на девятый этаж и подошла к двери с табличкой «Редакция журнала «Жизнь».

— Могу я видеть Сафронова-Вершинина? — спросила она.

Головы сидящих за столами сотрудников поднялись от бумаг. Все внимательно осмотрели ее и снова погрузились в работу.

— Кто там, Лида, посмотри. Это не статью принесли? — услышала она мужской голос, донесшийся из кабинета начальника.

К ней вышла симпатичная молоденькая секретарша.

— Это опять к Роберту, — не без иронии сообщил секретарше парень в очках.

Девушка понимающе улыбнулась и ушла в кабинет.

— Это к Роберту Михайловичу, — донесся до Натальи Сергеевны ее язвительный голосок. — Очередная красотка.

Из кабинета вышел начальник, плотный седой мужчина. Он приветливо улыбнулся Наталье Сергеевне, а сам, как только что его сотрудники, оценивающе ее разглядывал.

— Поднимитесь на десятый этаж, — посоветовал он. — Там фотолаборатория. Если повезет, там его застанете.

— Одного! — вставил парень. Все засмеялись.

— Я — учительница его дочери, — сгорая от стыда, начала оправдываться Наталья Сергеевна.

Смех стал еще громче, и она вылетела в коридор, захлопнув дверь.

— Мне нужен Роберт Вершинин. — Постучав, она открыла дверь фотолаборатории на десятом этаже.

— Если приходит красивая женщина, то непременно к Роберту, — шутливо проворчал сидящий за столом худой длинноволосый мужчина, в усах и бороде. — А я, простите за нескромный вопрос, ничем не могу вам его заменить? Его, вынужден вас огорчить, нет. Он на объекте.

— Нет, — отрезала Наталья Сергеевна. — Я — учительница его дочери и пришла поговорить с ним. Я преподаю физкультуру.

— А если я отдам свою дочь в вашу школу, то все учительницы будут приходить ко мне? — осведомился фотограф. — Как вы думаете? Или женская часть вашего коллектива по-прежнему будет предпочитать Роберта? Тогда я не буду нарушать учебный процесс своего ребенка. Посоветуйте, как мне быть.

Наталья Сергеевна, буквально озверев, вылетела на улицу. К стоянке перед зданием подъехал синий «шевроле», и из него вышел Роберт. На нем был модный широкий легкий плащ синего цвета. Он был отчаянно хорош. Но она не стала к нему даже подходить. С нее достаточно. Кто она такая, чтобы вмешиваться в чужие судьбы? Кто ей дал право мнить себя демиургом, способным влиять на течение жизни? Полезла не в свое дело и получила. Пусть эта чертова элита сама разбирается со своими проблемами.

Сегодня Власта Ракитина возвращалась из хореографического училища немного раньше, чем обычно. На уроке танца у нее закружилась голова, и учительница ее отпустила. Жили они вдвоем с тетей Таней. Отец год назад погиб в тюрьме в результате несчастного случая, когда до окончания срока ему оставалось лишь несколько месяцев. Мама по-прежнему находилась в больнице, но теперь уже в другой. Власта видела ее лишь раз за все эти восемь лет, года три назад. Мама неузнаваемо изменилась и Власту не узнала, как ей ни объясняли, что перед ней дочь. Тетя Таня поменяла свою комнату в коммуналке и квартиру родителей Власты на двухкомнатную квартирку, и теперь у них были отдельные комнаты. Власте очень хотелось поскорее прийти домой и лечь — у нее болела голова и тупо ныло в низу живота. Причину она знала. Сегодня ночью она стала девушкой. Ей было почти тринадцать лет. Зайдя в подъезд, она привычно осмотрелась, проверяя, как учила тетя, не идет ли за ней следом незнакомый мужчина, и вошла в лифт. Она была готова к тому, что с ней произошло, будучи девочкой просвещенной. Но все равно ночью, когда живот резко схватило и заколотилось сердце, она ничего не поняла, решила, что умирает, и, придерживаясь рукой за стенку, чтобы не упасть, пошла к тете Тане. С испугу она даже забыла, что к тете Тане сегодня пришел один из кавалеров, и вспомнила о нем лишь когда вошла в комнату и увидела его. Но у нее не было сил уйти, она лишь опустилась в кресло, держась за живот, и шепотом сообщила тете, что умирает. Взрослые вскочили, оделись, зажгли свет. Тетя побежала за водой, а мужчина, подняв ее с кресла, повел к кровати, но вдруг рассмеялся.

— Ты спятил? — Власта впервые услышала, как ее покладистая тетя кричит на мужчину. — Девчонке плохо, а он ржет. Вызывай «скорую»!

Но ее кавалер, продолжая смеяться, указал тете Тане на Властин подол, и та тоже зашлась от смеха. Потом подошла к шкафу и, вынув оттуда пачку гигиенических пакетов, протянула племяннице.

— Вот не думала, Власта, что ты у меня еще такая дуреха, — сказала она.

А мужчина, сев в кресло и усадив на колени Власту, которая сгорала от стыда, начал втолковывать ей вещи, которые она прекрасно знала и без него. Потом он, к ее удивлению, на руках отнес ее к ней в комнату и, уложив на кровать, вернулся к тете Тане. Скоро Власта услышала привычные звуки и стон. Девочки из училища давно объяснили ей, что это значит. Многие из них, приехав из разных городов и деревень области, жили в интернате, а там, по соседству со старшими подругами, просвещались быстро и потом просвещали глупых домашних детей. Но ко всему этому Власта по-прежнему относилась с ужасом и омерзением. Ей казалось, что это больно и противно. Иначе тетя Таня так не стонала бы. К мужчинам она тоже относилась по-прежнему и была полностью солидарна с тетей, когда та говорила: «Ничего путного от них не дождешься. Все они кобели». Но она догадывалась, зачем тетя с ними дружит. Они приносили им конфеты, дефицитные продукты. Один даже подарил Власте магнитофон, другой подарил тете заграничную косметику, а еще один подарил им по платью, и они хвастались друг перед другом своими подарками. Власта была убеждена, что только из-за подарков женщины и терпят мужчин. Старшие девочки мечтали выйти замуж за богатых парней, чтобы они их обеспечивали, значит, замуж выходят ради денег. Мужчины гадки и омерзительны, и поэтому платят несчастным женщинам за то, что те их терпят. Она очень радовалась, что тетя Таня не так глупа, как другие, и не выходит замуж, а потому ей не приходится выносить этот кошмар ежедневно — мужчины приходили хоть и часто, но все же не каждый день. Иногда они давали и деньги, и Власта радовалась, что тетя Таня так ловко использует этих гадов, как они их за глаза называли.

Власта зашла в комнату и от испуга попятилась — на кровати в ее комнате сидел вчерашний тетин ухажер. Власта не знала его имени, как не знала имен остальных — их было много, и она не пыталась их запоминать.

— Не убегай, Власта, — ласково сказал он. — Тетя Таня дала мне ключи, чтобы я подождал ее. Она скоро придет. А я зашел к тебе, чтобы узнать, как ты после вчерашнего. Очень испугалась?

Власта молча исподлобья смотрела на него. Его приветливый тон не мог ее обмануть. От мужчин ничего хорошего ждать не приходится, она это знала точно. Особенно просто так, ни с того ни с сего. И подарки, и деньги они дают за что-то.

— Не бойся, подойди, — сказал он.

Она не двигалась. Он сам встал и подтянул ее к себе за руку. Она хотела убежать, но поняла, что все равно не успеет.

— Ну вот, так будет лучше. — Он посадил ее к себе на колени. — Ты знаешь, крошка, что ты очень красивая? — Он наклонился и поцеловал ее.

От отвращения ее затошнило. Это действительно было противно. Его язык, с силой раздвинув ее губы, проник в рот, и она изо всех сил пыталась вытолкнуть его обратно и освободиться, но он был сильный и крепко держал ее.

— Не понравилось? — миролюбиво спросил он, заглядывая ей в глаза, — это с непривычки. Потом сама войдешь во вкус.

— Пустите. — Она уже не вырывалась, понимая, что это бесполезно.

— Ты очень эротична, девочка, — сказал он. — Если будешь послушной, я для тебя сделаю все, что пожелаешь. Я куплю тебе платья, игрушки, сладости. Все, что попросишь. — Он опять наклонился к ее губам.

— Нет, отстаньте! — Она вертела головой, стараясь увернуться.

— Ты вчера стала девушкой, — спокойно увещевал он. — И должна вести себя как взрослая. Все взрослые этим занимаются. И твоя тетя, и девушки из вашего училища.

Это она знала, и даже знала, кто и с кем, благодаря своей подружке из интерната, но сама этими вещами заниматься не собиралась даже за обещанные подарки — настолько ей было страшно и противно.

Когда он снова прижался к ее губам, она его укусила.

— Вот что, — его тон переменился, стал строгим и властным, — если ты еще раз посмеешь мне сделать больно, тебе будет плохо. Поняла?

— Да, — сказала она и залилась слезами. Что может сделать мужчина с причиняющей ему боль женщиной, она знала прекрасно. Ее мать ударила отца, и уже восемь лет не выходит из больницы.

— Не плачь, малышка, не плачь. — Он, достав платок, вытирал ее слезы. — Все будет хорошо, только делай, что тебе говорят. Я тебя хочу, ты знаешь, что это значит? Ты будешь моей, только моей. — Он покрывал поцелуями ее лицо, и она содрогалась от отвращения, но ничего не могла поделать. — Я хочу тебя. Но сегодня ты немного не готова стать женщиной, и мы поступим по-другому.

Он спустил ее на пол и, с силой нажав на плечи, заставил встать на колени. Вскочить она не могла — он продолжал крепко удерживать ее между колен. Она не знала, что он хочет сделать — детское просвещение таких вопросов не касалось. Он, больно сжав ей челюсти, заставил ее раскрыть рот и расстегнул ширинку.

— Только не вздумай сжать зубы, — ласково посоветовал он.

Потом Власту долго рвало в туалете, а он заботливо отпаивал ее водой.

— Это тоже с непривычки, — объяснял он. — Потом будет легче, а вскоре и понравится.

Когда девочка успокоилась, он сам умыл ее и сказал, посмотрев на часы:

— А теперь мы пойдем в театр. У тебя есть красивое платье?

Он сам на руках перенес ее из ванной в ее комнату и раскрыл шкаф.

— Да, с гардеробом у тебя плоховато, — сказал он, снимая с плечиков единственное красивое платье. — Помнится, я сам тебе его и подарил.

Он, умело действуя, надел его на нее, потом причесал. Власта не сопротивлялась. Она была в шоке и все еще не могла прийти в себя. Она вытерпела этот кошмар, потому что боялась, хотя терпеть это было невозможно. Теперь она убедилась на собственном опыте, как плохо приходится женщинам и отчего они не могут сдержать стона даже тогда, когда их могут услышать. Она мечтала только об одном: поскорее рассказать обо всем тете, когда он уйдет.

Разумеется, тетя Таня придет в бешенство и согласится уехать куда-нибудь подальше, где он их не сможет найти. То, что тетя Таня может его просто выгнать или сделать что-то похуже, ей пока что в голову не приходило.

Они вышли на улицу, и он распахнул перед ней дверцу какой-то синей машины.

— Прошу садиться, моя принцесса, — сказал он.

Власта сидела рядом с ним и смотрела в сторону — лишь только ее взгляд обращался к нему, как новая волна тошноты захлестывала ее. Она пыталась смотреть в окно, но точно такое же впечатление на нее производили и другие мужчины. Она закрыла глаза.

В театре она немного отвлеклась и стала забывать, что с ней произошло. Спектакль назывался «Полеты над гнездом кукушки» и не совсем соответствовал ее возрасту. Ей ничуть не было жаль бедного Макмерфи, как было жаль его всем остальным зрителям. Она лишь радовалась, наблюдая, как медсестра жестоко расправляется с ним и с другими пациентами — ведь они были мужчинами. И она думала злорадно: «Так им и надо», в то время как главный герой содрогается под разрядами электрошоковой терапии. А когда он погиб в конце спектакля, она встала, как все остальные, и стала бурно аплодировать, радуясь финалу.

— Понравилось? — глядя на ее довольное лицо, спросил мужчина.

— Да, — она даже заговорила с ним.

Он, как и прежде, галантно посадил ее в машину.

— А теперь послушай внимательно, — сказал он, берясь за руль. — Если ты расскажешь кому-нибудь о том, что было между нами сегодня, с тобой будет то же, что с главным героем.

— Не врите, — сказала она. — Я не дурочка. С какой это стати?

— Не перебивай, — строго сказал он. — И учись хорошим манерам. Ты знаешь, что твоя мама лежит точно в такой же лечебнице?

— Знаю, — сказала Власта. — Ну и что?

— Понимаешь, малышка, все люди знают, что психические болезни передаются по наследству. Если не веришь мне, спроси у того, кому веришь. Так вот, если ты станешь болтать, мне не составит особого труда отправить тебя туда же, объявив сумасшедшей. У меня большие связи, и я это сделаю. А там… врачи будут поступать с тобой так же, как ты только что видела в театре. Поняла?

У Власты от ужаса по спине забегали мурашки и пересохло в горле. Она смогла только кивнуть головой.

— Ну и замечательно. — Он остановился за квартал от ее дома. — А теперь беги домой, и чтоб ни слова никому, даже тете Тане.

Он помог ей выйти и смотрел вслед, как она неслась к дому, оглядываясь на него. Было темно и страшно, а от того, что он сделал с ней и сказал, еще страшнее, но он был единственный живой человек в этой темноте.

Таня смотрела на стрелку часов, приближающуюся к одиннадцати, за окно, где была кромешная темень — у них на окраине были побиты все фонари, — и глотала валерьянку. Племянница была послушной девочкой, у них никогда не было проблем, они любили друг друга, и она только отмахивалась, когда ей на работе советовали отдать девочку в интернат при училище.

— Ты знаешь, что такое одной воспитывать девчонку-сироту в переходном возрасте! — внушали подруги. — Сбагри ее с рук долой. Что случится, тебе же потом отвечать. А там за нее будут отвечать другие. И личную жизнь тебе нужно устраивать, а она небось мешает.

Личной жизни Власта не мешала. Она совершенно равнодушно относилась к мужчинам, с которыми Таня спала уже скорее по инерции, чем на что-то надеясь. Они восемь лет пели одну и ту же песню, и ни один из них пока не развелся, чтобы жениться на ней.

И вот Власта, которая всегда возвращалась домой в положенные ей восемь часов вечера, отсутствовала. Таня предполагала самое ужасное. Ей даже в голову не могло прийти, что Власта могла «уйти в загул», как порой сама она в тринадцать лет — просто пойти на последний сеанс с мальчиком. Власта была не такая, какой она была в ее возрасте. И она проклинала своего любовника, который обещал к ней прийти сегодня на вечер и на ночь и даже взял ключи от квартиры, сказав, что может освободиться раньше и подождет ее у нее дома. Если бы он пришел, как и обещал, он, может быть, посоветовал бы ей, где искать девочку. Но его не было и ей даже не с кем было посоветоваться. Когда позвонили в дверь, она побежала открывать, чувствуя, что сердце колотится у нее где-то в животе, и готовясь к самому страшному. На пороге стояла Власта, живая и невредимая.

— Ты где была? — Таня от радости бросилась ее целовать.

— Нигде, — неожиданно для Тани ответила Власта.

Таня опешила и уставилась на племянницу. По виду девочки было заметно, что с ней что-то произошло.

— Уже одиннадцать, где ты была, что случилось? — расспрашивала она, но та упорно молчала, как партизан на допросе, лишь как-то по-новому на нее глядя.

Таня поняла, что случилось то, о чем ее предупреждали подруги.

— Где ты шлялась? — закричала она. — Отвечай сейчас же, я ремень возьму. — Так когда-то давно кричал на нее саму ее брат.

— Не скажу, — тоже перешла на срывающийся крик девочка и убежала к себе в комнату, захлопнув дверь. Таня услышала рыдания.

«Переходный возраст, — подумала она и усмехнулась. — Ремень возьму! А где, скажите на милость, я его возьму?»

Зазвонил телефон. Таня взяла трубку.

— Танечка, прошу прощения, не смог заехать. Был занят на работе, — услышала она голос своего любовника. — Как девочка? Лучше себя чувствует? Отошла от вчерашнего?

— Даже слишком, — раздраженно сказала Таня. — Шлялась неизвестно где, и ничего не говорит. Я стала настаивать, а она заперлась у себя и ревет. Что велят делать с такими умные люди? Бить их, что ли?

— Умные люди советуют оставить их в покое и обращаться как можно мягче, — сказал он. — И не настаивать на объяснениях. Трудные дети, когда на них давят, становятся только хуже. Но я хотел поговорить не о ней, а о нас с тобой. Она меня интересует только как твоя племянница.

— О чем? — не поняла Таня.

— Я долго думал… я ухожу от жены… все равно это не жизнь, — произнес он с паузами. — Может быть, ты выйдешь за меня замуж, когда утрясется с разводом? Мы бы уже могли жить вместе.

— Что?! — Тане даже показалось, что она ослышалась или что ей это снится.

— Давай поженимся, — повторил он. — А завтра я к вам перееду.

— Хорошо, — только и сказала она и долго стояла, слушая гудки в трубке и не веря своему счастью.

— Власта! — Таня даже забыла, что поругалась с ней. — Представляешь, я замуж выхожу! Он только что позвонил и сделал мне предложение. Он по-настоящему разведется и женится, и уже завтра придет к нам жить.

Власта сидела, укрывшись одеялом, подтянув ноги к подбородку. Таня присела к ней на кровать.

— Это тот, вчерашний? — спросила девочка.

— Ага, — Таня мечтательно смотрела в потолок. — Я уж и не ждала. Тридцать два года все-таки. Это тебе в тринадцать легко рассуждать. Вчерашний! Я на него восемь лет потратила. Восемь!

— Ну его, тетя Таня, — сказала девочка. — Не надо. Давай лучше жить вдвоем. Может, уедем куда-нибудь, в другой город.

— Ты что мелешь? «Ну его!» Советчица! — рассердилась Таня. — Думаешь, мне легко одной?

— Тетя Таня, а это правда, что он важный человек и что у него большие связи? — спросила девочка.

— Да, — гордо ответила Таня. — А ты откуда знаешь?

— Слышала, — сказала она.

— Ну вот, заживем мы теперь! У него денег куры не клюют, — радовалась Таня. — Будет у тебя, Власта, дядя. Все равно что папа.

— Я не хочу, чтобы он с нами жил, не хочу. Не хочу. — Девочка опять разрыдалась.

Таня поняла, что сказала лишнее, напомнив ей об отце. Конечно, девочка не хочет повторения трагедии, произошедшей в ее семье. Но ведь этот человек не чета ее брату.

— Ну ладно, ладно, завтра поговорим, — сказала Таня, вспомнив его совет по обращению с трудными детьми.

— Тетя Таня, — девочка продолжала рыдать, — а это правда, что если у меня мама сумасшедшая, то и я могу быть такой же? Это передается по наследству?

— Не знаю, — пожала плечами Таня. — Спи лучше. Что тебе в голову пришло?

Она винила себя за то, что напомнила девочке об отце и о матери, и, сокрушаясь, ушла к себе, но сокрушалась недолго: кажется, у нее наконец начинается новая жизнь.

Во дворе около подъезда Лолита увидела синий «шевроле» и, даже забыв попрощаться с Даней и друзьями, побежала домой. Она не стала дожидаться лифта и буквально взлетела на третий этаж, чтобы было быстрее. В прихожей на вешалке она увидела плащ отца. Значит, она не ошиблась, это его машина, и он — дома, несмотря на то, что редко уходил с работы раньше шести. На вешалке висел и мамин плащ, но это было делом обычным — мама работала дома.

— Папочка, — Лолита ворвалась в комнату отца. — А у нас в школе… Ты что, уезжаешь в командировку?

На столе стоял раскрытый чемодан, и отец укладывал туда вещи. Другой чемодан, с уже застегнутыми ремешками на замках, стоял на полу.

— Да, — отец кивнул. — Я уезжаю, Ло.

— За границу, да? — Лолита уселась на стол рядом с раскрытым чемоданом. — И надолго. — Она пальчиками пересчитывала уложенные рубашки. — Я угадала? Даня называет это методом дедукции. Иначе зачем столько вещей, если не за границу. А какая страна?

Он ничего не ответил, только погладил ее по голове и прижал к себе.

— Зачем же изображать из себя любящего папочку? — В комнату зашла с полотенцем на голове заплаканная мама. — Скажи своей дочери правду.

Он по-прежнему молчал.

— Он нас бросает, доченька. — Мама заплакала. — Он уходит к другой женщине. Он нас больше не любит.

— Зачем ты так, Роксана? — Роберт повернулся к жене. — Ведь ты прекрасно все понимаешь. Зачем травмировать ребенка?

Он смотрел на жену, осознавая, что напрасно тратит слова. Перед ним стояла излишне полная для своего низкого роста женщина с расплывшимися чертами покрытого пятнами лица, с заметной сединой в тусклых, некогда каштановых волосах, с красными прожилками в белках с ненавистью на него смотрящих глаз.

— А что, я не права? — Она истерически зарыдала. — Ты не уходишь к другой? Чем она лучше меня, Роберт? Обычная плебейка.

— Папа, а я? — Лолита спрыгнула со стола и вплотную подошла к отцу, запрокинув голову и с испугом глядя на него. — А как же я?

— У него будет там другая дочь, Лолочка. — Мама уже справилась с собой. — Пусть уходит, проживем и без него. Знаешь, к кому он идет?

— Я не знаю, что сделаю с тобой, Роксана, если ты не замолчишь, — сурово сказал отец и захлопнул второй чемодан. — Лолита, я тебе сейчас все объясню. — Он сел в кресло. — Я тебя очень люблю.

Лолита забралась к нему на колени и, обняв за шею, старалась заглянуть ему в глаза, но он сначала отворачивался, а потом вообще их закрыл.

— Зато знаешь, что сделаю я, если ты не замолчишь и не уйдешь сейчас же, и не перестанешь морочить ребенку голову?

— Это правда, что ты меня любишь? — доверчиво спросила Лолита. — Тогда возьми меня с собой.

— Нет. — Он вдруг разжал руки дочери, причинив ей помимо душевной физическую боль, резко поставил ее на пол и, не оглядываясь, пошел к двери, легко подхватив чемоданы.

— Роберт, подумай! Я могла бы все забыть, и все будет по-прежнему, — вслед ему крикнула Роксана.

— У меня было время подумать. — Он захлопнул за собой дверь.

— Нам будет хорошо вдвоем, доченька, — Роксана обняла девочку.

Лолита не плакала. Она только смотрела на дверь, за которой скрылся отец, словно ожидала, что он вот-вот зайдет обратно.

Весь день Таня с замиранием сердца ждала конца работы. И сразу же после смены поспешила домой, отмахиваясь от вопросов подруг. Она боялась спугнуть свое счастье, если расскажет о нем раньше времени. Но больше всего боялась, что он передумает. Вдруг он просто поссорился с женой, а теперь помирился? Около дома она вздохнула свободней — у подъезда стоял, совершенно не вписываясь в унылый экстерьер обшарпанной хрущевской пятиэтажки, синий «шевроле». Но ведь это еще ничего не значит. Он мог заехать извиниться — он был очень вежливый и воспитанный, как раз ее идеал.

— Я пришел, как мы и договорились, — весело сказал он.

У него был вид человека, решившегося на трудный для него поступок, суливший ему счастье. Его глаза так и сияли, освещая лицо. Власта, наоборот, была мрачна и сердита, хотя обычно встречала Таню с работы весело. Таню радовало, что этот мужчина, ушедший ради нее от своего ребенка, старается наладить отношения с ее племянницей. Она боялась, что он разозлится, когда Власта ворвалась к ним среди ночи, но он был на удивление мягким и тактичным с этой глупышкой. И сейчас он привез ей два новых красивых платья, модный плащ, импортные дорогие сапожки, а она только бросает на него злые взгляды и, когда он к ней обращается, отвечает односложно или вообще не отвечает. Вместо того чтобы мирно, по-семейному поужинать всем вместе и отметить счастливое в жизни тети событие, она, шарахнув дверью, ушла к себе, отказавшись ужинать вообще и заявив, что ее тошнит.

— Я поговорю с этой мерзавкой, — возмутилась Таня и направилась в комнату девочки. — Надо же, какая вредная!

— Оставь ее, — властно остановил будущий муж. — Привыкнет, и все образуется.

Но Таня еще сильнее рассердилась на племянницу. С ней по-хорошему, а она… Тане было даже обидно, что он столько подарков привез этой несговорчивой девчонке и забыл о ней, хотя она понимала, что о ней он вовсе не забывал, просто его беспокоит мир в доме и он приручает девочку.

— Ведь тринадцать лет, уже взрослая деваха, — искренне возмущалась Таня на следующий день, когда рассказывала обо всем подружкам на кухне ресторана. — А понять не хочет, что у меня с ним будет все совсем не так, как у ее матери с моим братом. Он же, слава Богу, не чета моему Сашке-алкашу, царство ему небесное.

— Дело не в этом. — Посудомойка Лиза закрутила кран, чтобы шум воды не мешал серьезному разговору, и, вытирая о фартук красные руки, подошла к ней. — Девчонка тебя просто ревнует. Она у тебя была свет в окошке, и вдруг ты привела чужого дядю.

— Да он сколько приходил, — возразила Таня. — А ей было все равно.

— Одно дело зашел-ушел, — обстоятельно разъясняла Лиза. — А другое — жить пришел. Ты будешь его кормить, о нем заботиться, а раньше заботилась только о ней. Вот она и бесится. У моей знакомой такой же случай был… — Лиза долго рассказывала, как не состоялась свадьба ее подруги из-за несогласия дочери. — Что поделаешь? Расстались. Мужик тоже не железный, каждый день скандалы выносить. Так и живет одна, уж скоро пятьдесят, как и мне. И эта так и будет вам счастье портить.

— Что же делать? — растерянно спросила Таня.

— А то и делать, что тебе советовали. Отдан ее в интернат. — Лиза вернулась к раковине. Зашумела вода, зазвенела посуда.

— Может, и правда, Лиз, ведь впервые так повезло, — Таня задумчиво оперлась на стол с грязной посудой. — Нет, подожду еще. Может, образумится.

Таня колебалась несколько дней. Она ждала, что Власта привыкнет, но становилось только хуже. Чем больше старался Роберт, тем агрессивнее и невыносимее становилась девочка. Таня по своим каналам навела справки в загсе района, где он жил, и узнала, что заявление о разводе он еще не подавал. Она не сомневалась, отчего, и выхода у нее не оставалось.

— Власта, ты не спишь? — Она зашла к племяннице в комнату.

Та сидела, подтянув ноги к подбородку — любимая поза в последнее время — и уткнувшись лицом в колени.

— Ласточка, я не знаю, что нам делать, — начала тяжелый разговор Таня. — Он к тебе так хорошо относится, ты ему нравишься. А ты как себя ведешь?

— Он мне не нравится, — вскинула голову Власта, и Таня увидела, что лицо у нее опять зареванное. — Я не хочу с ним жить.

— Может быть, может быть… — Таня никак не могла решиться. — У вас ведь есть интернат. Что, если бы мы, если бы ты… Только попробуешь, а если будет плохо, вернешься домой.

— Мне не будет плохо! — Власта вдруг бросилась ее обнимать. — У меня там подружка живет. Вот здорово!

Таня вышла из комнаты в растрепанных чувствах. «Любила, как родную дочь, а она так легко из дома бежит, — разочарованно думала она. — Но с другой стороны, хорошо, что согласилась. Может, я еще ребеночка рожу. Комната для маленького будет нужна, чтобы мужику не мешать по ночам».

Несколько дней она пробегала по комиссиям, собирая документы и уверяя всех в необходимости интерната для местной девочки, имеющей жилье и городскую прописку.

— Я на работе допоздна, не знаю, где она, что с ней, — говорила она в приемных. — Возраст опасный, характер трудный. Родители сами знаете где. Мало ли что с девочкой случится?!

Дина с Данилой и Алик вышли из лифта на Аликовом этаже. Дверь открыл Виктор.

— Здравствуйте, дядя Витя, — хором поздоровались близнецы.

— Привет, папа, — смущенно произнес Алик.

— Как прошел симпозиум, дядя Витя? — важно осведомился Данила.

— Спасибо, Даниил, симпозиум прошел на высшем уровне, — улыбнулся Виктор. — Мой проект признали лучшим. А что, скажи мне, произошло с твоим лицом? Защищал честь дамы?

— Нет, — Даниил залился краской. — Я просто упал.

— Ох, какие мы скрытные, — рассмеялся архитектор, но перестал смеяться, взглянув на сына, собирающегося проскользнуть мимо него в комнату. — А это еще что? — Он указал на свежие ссадины.

— Я тоже упал, — хмуро сказал Алик.

— Все ясно, Даниил, мой тебя опять разукрасил, — сказал Виктор. — Передай родителям, что я сам зайду к ним извиниться за этого бандита, и ты тоже прими мои извинения. — Он повернулся и ушел.

— Я расскажу ему, — Данила торопливо начал расшнуровывать ботинки. — Расскажу все, как было.

— Только попробуй, — угрожающе сказал Алик, скидывая сапоги, один вправо, другой влево. — Так отделаю — никакая Динка не поможет.

— Ну, это мы еще посмотрим, — взъерепенилась Дина, — кто кого отделает.

— Альберт. — Из комнаты выглянул архитектор. — Хотя бы с девочкой веди себя прилично. — Он посмотрел на близнецов. — Я одного не могу понять, почему вы, нормальные воспитанные дети, дружите с ним и все это терпите? — Он скрылся за дверью.

— Пошли ко мне, — Алик, небрежно насвистывая мелодию, направился к своей комнате.

— Сколько раз тебе можно повторять, что свистеть — это дурной тон. — Из кухни вышла Женя. — Здравствуйте, ребята, — заулыбалась она, увидев близнецов. — Вот Данечка, разве он свистит?

— Данечка не свистит, — усмехнулся Алик. — Он и свистеть-то не умеет.

— Нашел чем гордиться, — рассердилась Женя. — За что такое наказание? У всех дети как дети. Ну в кого ты такой?

— Вполне с тобой согласен. — Архитектор слушал их разговор, прислонясь к косяку двери своей комнаты. — В кого бы ему быть?

— Надоели! — Алик ушел к себе.

— Извините, — промямлили близнецы и ушли за ним.

— Лолита сказала, что Альбина Петровна поставит двойки всем, у кого не будет в альбоме той вазы, которую они рисовали на уроке, — сказал Данила, усаживаясь на стул.

— Веди себя прилично с девочкой, — Алик спихнул его со стула. — Она же дама, предложи сначала стул ей. Так тебя учит гувернантка?

— Гувернантка советует поступать вот как, — Дина попыталась кинуть в Алика стулом, но он был слишком тяжелый и с грохотом упал.

— Вы живы? — В комнату заглянул архитектор. — Представляю, что будет, когда ваш милый друг вырастет. — Он поставил стул на ножки и ушел.

— Это Альбина из-за меня взбесилась, — сказал Алик, вполне довольный собой. — Она меня не выносит и хочет мне вывести за год двойку, чтобы меня из колледжа поперли. Меня ведь на уроке не было, она выгнала.

— Из-за тебя она и Дане двойку поставит, — сказала Дина. — Его на уроке тоже не было, и тоже из-за тебя, между прочим.

— При чем тут это? — возразил Данила. — Она вообще мальчишек не любит и будет рада, конечно, поставить нам двойки.

— Ага. — Лицо Алика расплылось в улыбке. — Она обожает только паинек-девочек, а пацанов терпеть не может. И меня особенно. У вас альбомы с собой?

— Да, — Данила достал из рюкзака альбом. — Только что мы будем рисовать? Разве у тебя есть такая же ваза?

— Зачем она нам? — удивился Алик. — Она ведь в кабинете рисования шестой год стоит. Сейчас мы ее и забабахаем.

— Нет, я так не могу, — возразил Данила. — Мне нужна ваза. Может, нарисуем другую, какая ей разница? Спроси у мамы.

— Ну и схлопочешь пару, — сказал Алик. — Альбина ведь крыса. Вот, смотри, это же так просто. — Он придвинул к себе альбом Данилы.

— Ух ты, как настоящая, — восхищенно разглядывал Данила появляющийся рисунок.

— Свет должен падать из окна, значит, справа, — рассуждал Алик. — Тень будет слева, а здесь будет такая фиговина, где ни то и ни другое.

— Теперь себе, — сказал Данила. — Рисуй себе такую же. Где твой альбом?

— Если бы он у меня и был, ни за что бы этой дуре рисовать не стал. Она все равно через Лолиту передала, что меня больше на урок не пустит, — отмахнулся Алик.

— У меня есть запасной альбом, — Данила покопался в рюкзаке. — Возьми, нарисуй. Я ей отдам, и она тебе наверняка поставит пятерку.

— Вот еще, — сказал Алик. — Я такое придумал! Я ей стул водой оболью! Она про меня гадости в учительской говорит. Давай я лучше тебе, Дина, нарисую.

— Мне не нужно, она только мальчишкам двойки ставит, — не соглашалась Дина.

— Ну а вдруг поставит за компанию? — сказал Алик. — Где твой альбом?

— Ну, тогда я тебе сам нарисую, — предложил Данила. — Я с твоей срисую. У меня, конечно, не получится, как у тебя.

Алик сосредоточенно рисовал, высунув от напряжения кончик языка, рядом, добросовестно стараясь срисовать готовую вазу, примостился за столом Данила, Дина, сидя на полу, решала задачи по математике.

— Готово. — Алик слегка провел ластиком по рисунку.

— Вот это да! — воскликнул Данила. — Ты прямо художник. Алька. И для Динки ты больше старался, еще лучше получилось.

— Ничего я не старался, — отвернулся к окну Алик. — Просто второй раз рисовать легче, чем первый.

— А это еще зачем? — Динка ткнула пальцем на то место, где мальчик провел ластиком. — Здесь же тень. Давай я сама закрашу.

— Там белая стена рядом. — Алик отобрал у нее карандаш. — Я давно заметил, что так получается, когда предмет стоит у стены.

— Ладно, пусть останется, — согласилась Динка. — Так быть не может, но пусть будет неправильно, а то она еще подумает, что нам твой папа нарисовал.

— Не подумает, — Алик с улыбкой рассматривал то, что нарисовал Данила, а потом вывел на альбоме свою фамилию. — Ладно, отнеси этой дуре.

Данила зашнуровывал ботинки, сев на корточки в коридоре и положив три альбома на пол. Дина, одетая, ждала его, держа два рюкзака. Алик провожал друзей. Дверь в комнату архитектора была приоткрыта, оттуда доносились голоса.

— К вам кто-то пришел? — спросил Данила.

— Это Роберт, он часто приходит к папе, — ответил Алик.

Данила оставил свой ботинок и прислушался. В последнее время его интересовали отношения взрослых, а дядя Роберт был человеком, о котором разговоров было больше всего. Особенно теперь, когда он так неожиданно ушел из семьи.

— И что тебе сказал психиатр? — спросил архитектор.

— Сказал, что не считает это психическим отклонением, — ответил гость, — говорит, такое нередко бывает с творческими личностями.

— Обратись к другому, — посоветовал Виктор. — Если такое поведение доставляет неприятности кому-то, то это явная патология. Хотя и другой врач тебе скажет то же самое.

— Ты так думаешь? — расстроенно спросил Роберт. — Но я так больше не могу.

— Я думаю, лучше тебе забыть всю эту историю и вернуться в семью, тогда все утрясется само собой. Ты где сейчас живешь, у нее?

— Нет, я снял квартиру, живу один. Прихожу в гости. Нужно время, чтобы девочка меня полюбила, — сказал Роберт.

— Не создавай себе дополнительных проблем. Роберт. — Архитектор заметил в коридоре детей и вышел к ним. — Уходите без новых травм?

— Мы рисовали, дядя Витя, — ответил Данила, вставая с пола и поднимая альбомы. — Мы все пропустили урок рисования и рисовали сейчас.

— Можно, я посмотрю? — Архитектор протянул руку. — Неплохо, совсем неплохо, — сказал он, разглядывая альбом Данилы. — А где вы взяли вазу? У нас таких нет.

— Нигде мы ее не брали, она у нас в кабинете рисования с первого класса пылится, — сказал Алик.

— Неужели ты так рисуешь по памяти? — удивился Виктор Горшков, глядя на Данилу.

— Это ваш сын нарисовал, — возразил Данила.

— Да? — расхохотался Виктор. — Я очень уважаю. Даниил, твое желание выставить своего беспутного друга в выгодном свете, но он безнадежен. Я даже перестал покупать ему альбомы, он их все равно выбрасывает.

— Я их не выбрасываю, — нахмурился Алик.

— Потерять можно один, но не двадцать, — начал заводиться Виктор. — Если ты балбес и бездарь, то не будь хотя бы еще и лгуном.

— Вы не смеете так с Аликом разговаривать, — вспыхнул вдруг сдержанный Данила. — Он…

— Заткнись, — толкнул его Алик.

— Извини, Даниил, с тобой, наверное, дома так не разговаривают, — сказал Виктор. — Но моею отпрыска вынести трудно, сам видишь. — Он раскрыл альбом Дины. — Диана, а у тебя прирожденный талант. Такое редко бывает, чтобы не учиться нигде специально, не знать законов наложения теней и так правильно их передать. Особенно этот блик…

Он открыл альбом с фамилией своего сына:

— Ну, а с тобой все ясно, обычные каракули. Диана, я поговорю с твоими родителями, тебе бы надо в художественную школу помимо колледжа.

— Выметайтесь отсюда, быстро. — Алик начал выталкивать близнецов, видя, что они собираются что-то сказать, и всовывая им альбомы.

— До свидания, молодые люди, — сказал архитектор. — А ты зайди ко мне, — бросил он Алику через плечо.

— Ну, что? — спросил Алик, зайдя в комнату и глядя в пол.

— Хотя бы поздоровайся с гостем, — сказал Виктор.

Алик мрачно посмотрел на Роберта и отвернулся.

— Я тоже больше не могу, — пожаловался Виктор Роберту и обратился к мальчику: — Я тебя позвал только затем, чтобы спросить — тебя опять не допускают до уроков рисования? Я ведь видел, что твой альбом забрали Дегтяревы. Так? И мне опять придется идти в школу?

— Моя дочь сказала бы, что ты владеешь методом дедукции, — грустно заметил Роберт.

— Так, — сказал Алик.

— Все ясно, можешь быть свободен и постарайся мне поменьше попадаться на глаза, сделай одолжение, — раздраженно выпалил Виктор.

Алик ушел на улицу.

— Тебе не кажется, что ты с ним излишне строг? — спросил Роберт. — Все мы в детстве дрались, и всех нас выгоняли с уроков рисования.

— Тебя, может, и выгоняли, а меня — никогда, — сказал Виктор.

— Ты хотя бы пробовал с ним заниматься?

— Чем? Футболом? Я в детстве, кроме карандаша, ничего в руках не держал, а к мячу и близко не подходил, — усмехнулся Виктор. — А на него зато учительница физкультуры просто не нахвалится. Может, займешься наряду с удочерением еще и усыновлением?

— Господи, опять ты! — поморщился Роберт.

— Это я по привычке, меня уже мало волнует эта проблема. И этот мальчик волнует меня только по причине беспокойства, которое он мне причиняет. Я и без того вымотался на симпозиуме, а тут такие сюрпризы. А тебе все же советую не делать глупостей и вернуться в семью, пока это не кончилось самоубийствами, убийствами, тюрьмой или, в лучшем случае, сумасшедшим домом.

Таня, периодически доставая платок и начиная плакать, ждала племянницу на вахте здания интерната хореографического училища.

— Случилось что? — с любопытством спросила бабуля-вахтерша.

— Мужик от меня ушел, — Таня, увидев интерес, от жалости к себе расплакалась навзрыд. — Не понимаю, что сделала не так.

— Привет, тетя Таня! — Сверху по лестнице спустилась Власта.

Увидев, что Таня плачет, она подбежала и обняла ее.

— Ты из-за этого гада, да? — Она сочувственно стала гладить Таню по голове.

— Он с женой помирился, Власта, — сквозь рыдания сказала Таня. — Так что не женится теперь. Сказал, что будет заходить. За что? Правильно ты была против него.

Власта, ничего не отвечая, продолжала утешать ее. Тане было хорошо оттого, что она хоть кому-то нужна.

— Ты давай собирайся домой, — сказала она племяннице. — Его теперь нет. Будем вдвоем, как раньше.

— Нет, я останусь здесь, — замотала головой девочка. — Я не пойду.

— Да ты что, обиделась, что ли? Ну, прости меня, дуру, — Таня опять заплакала.

— Нет, мне здесь просто нравится, — Власту уже не трогали ее слезы.

«Нет», — на все уговоры твердила она, даже не соблазнясь новыми туфлями.

— У меня ведь никого, кроме тебя, — рыдала Таня. Но Власта встала и не оглядываясь поднялась по лестнице и скрылась.

— Вот так-то, милая, — вздохнула вахтерша.

Юные балерины шумной стайкой высыпали из училища. Все худенькие, стройные, с волосами, уложенными на затылке, они шли, по-балетному ставя ступни длинных ножек.

— А это последнее па, как она красиво нам показала. — Одна из девочек остановилась посреди тротуара, бросила портфель на землю и, поставив руки полукругом, так, что они соединились пальцами, несколько раз подпрыгнула.

— Неправильно, — закричала Власта. — Вот смотри, как нужно.

Она легко взлетела, оторвавшись от земли, и сделала изящное движение руками. У нее было на редкость хорошее настроение, хотя тетю было жаль.

— Еще, покажи еще раз, — загалдели девочки.

Прохожие оглядывались на светловолосую девочку в школьном форменном платьице, элегантно и без напряжения выполнявшую на улице сложное движение танца, и останавливались, не в силах оторвать глаз. Власта лишь улыбалась, видя их интерес, но вдруг улыбка сбежала с ее лица, и она так и осталась стоять в позиции перед прыжком.

— Здравствуй, дорогая. — К ней подошел один из зрителей и поцеловал в щеку. — Пойдем, я за тобой.

— Я не пойду, мы с девочками идем делать уроки, — воспротивилась Власта.

— Опять все сначала? — улыбнулся мужчина. — Ты забыла наш разговор в машине? Возьми свою сумку и пошли.

— Это кто? — шепотом спросила подружка, державшая Властин портфель.

— Ухажер моей тети, — ответила Власта.

— Красавчик — ухажер твоей тети, — подмигнула ей девочка, и подруги направились в сторону интерната, оставив Власту с мужчиной.

— Я снял квартиру, чтобы встречаться с тобой, — сказал мужчина. — Если ты будешь себя хорошо вести, я ее куплю для тебя.

— Нужна мне ваша квартира, — передернула плечами Власта. — Я буду жить в интернате.

— Ты когда-нибудь вырастешь, — возразил мужчина. — А что бы ты хотела сейчас?

Детские желания боролись в девочке с отвращением. Поняв, что ей все равно придется сделать то, что он хочет, она решила удовлетворить и свои желания.

— Сейчас я бы хотела мороженое «Сникерс», — сказала она.

Ее спутник, усмехнувшись, подошел к лотку и протянул ей пакетик.

— А еще «Баунти», и вот это, в вафельном стаканчике, и «Лакомку», — желания сыпались одно за другим.

Если она терпит, пусть он платит, раз уж это неизбежно.

— Хватит, горло заболит, — прервал ее он.

Власта окинула его злобным взглядом: «Ну и хорошо».

— Балерины не бывают толстые, а от сладкого толстеют, — сказал он. — А у тебя, дорогая, помимо наследственности еще и склонность к полноте. Посмотри на свою тетю.

— Тогда купите мне золотые сережки, — капризно сказала девочка. — У наших в классе у всех золотые, а у меня позолоченные.

— Ладно, — согласился он. — Завтра придешь ко мне сама и получишь их. Мне некогда ежедневно прохлаждаться у твоего училища. И придешь ровно в два, у меня в это время обеденный перерыв.

Синий автомобиль помчал их к новой квартире.

Тринадцатый день рождения детей взрослые решили объединить в один торжественный праздник и отметить его в ресторане Дома творчества. Детям впервые разрешили официально выпить шампанского, хотя никто не сомневался, что они уже давно попробовали запретное спиртное. Пожалуй, впервые пила его только Лолита, но она выпила шипучий напиток залпом и даже не ощутила его вкуса. Она продолжала всматриваться в проем стеклянной двери, ведущей в вестибюль. Алик Горшков вчера сказал ей, что у них был ее отец и просил передать, что непременно зайдет ее поздравить. Если бы не это, она бы вообще не пришла. Ей было не до веселья. За этот год она превратилась из живой, задорной, самоуверенной девчушки в замкнутого подростка с бледным неулыбающимся личиком, на котором явственнее проступили веснушки. Она неожиданно почувствовала, что ей трудно общаться со сверстниками. Даже с Данилой она не могла болтать запросто, как раньше, а на шумных праздниках, где всем было смешно и весело, ей становилось особенно тоскливо. Вот и сейчас она ощущала эту отчужденность от всех, кто смеялся и поздравлял ее и троих ее одноклассников. Данила, немного подросший за год, но не утративший ни своего обаяния, ни учтивых манер, встал, как взрослый, держа в руке бокал шампанского, и сообщил, что хочет произнести ответный тост. Алик Горшков, который по случаю дня рождения выглядел более-менее прилично, хмыкнул и явно хотел уже съязвить, но Дина, специально севшая рядом, чтобы защищать брата, толкнула его под столом ногой и показала кулак. Хотя она и была ростом меньше мальчика сантиметров на пять, она его не боялась. Она теперь занималась карате и не сомневалась, что в случае чего сможет с ним потягаться.

Лолита едва не вскочила, прервав красивую благодарственную «оду» одноклассника, обращенную ко взрослым, потому что за дверью появился ее отец. Она не видела его целый год. Лолита не верила тем гадостям, о которых слышала от мамы и от друзей их семьи. Вовремя же она сдержалась! Он вошел в зал… с девочкой. Лолита сразу определила, что девочка либо ее ровесница, либо чуть постарше, хоть и выглядит взрослее. Она смотрела на нее во все глаза, девочка казалась ей верхом совершенства и красоты, потому что была выше ее больше чем на голову. Лолита в свои тринадцать выглядела на десять, и от этого очень страдала.

— Моя дочь, — сказал Роберт и с каким-то испугом посмотрел на девочку.

Та усмехнулась и иронично подняла красиво очерченную бровь. Совсем как взрослая. Лолита так не умела.

— Да уж, — едва слышно пробормотала девочка, но Лолита это услышала, вернее, прочла по ее губам.

Отец с девочкой заняли свободное место за столом далеко от Лолиты, и он хоть и посматривал в ту сторону, где сидели Лолита с матерью, но дочери даже не улыбнулся. Лолите стало совсем одиноко. Взрослые с преувеличенной пылкостью стали восхвалять достоинства Данилы и восхищаться его речью, — всем было не по себе от появления Роберта, год назад неожиданно покинувшего бомонд.

Как это обычно бывает, когда за столом собираются разные поколения, после совместной части торжества все разбились на кучки. Старушки сели посплетничать, женщины помоложе — поговорить о своих проблемах, старичков потянуло в бильярдную, где работал телевизор и можно было послушать новости, мужчины вышли покурить, а дети сбились в кучку и что-то болтали о колледже, кажется, обсуждая новую каверзную задумку Алика. Лолита как бы присоединилась к ним, но не слушала их разговоры, непрестанно глядя на сидящего в отдалении отца. Он не курил, поэтому не ушел с мужчинами, дамы бомонда его явно игнорировали. Так что вокруг него и девочки быстро образовалось пустое пространство. Бабушка Лолиты с неодобрением поглядывала на своего бывшего зятя и что-то шептала на ухо своей подруге, бабушке близнецов.

— Привел с собой чужую девчонку, — громким шепотом сообщала Елизавета Сафронова, почти не изменившаяся за эти девять лет, Тамаре Евстафьевой.

— Громче говори, громче, ты ведь знаешь, я плохо слышу. — Голова у бывшей писательницы-юмористки заметно сотрясалась.

— Говорит, она ему дочь, — повысила голос подруга. — Как он может возиться с чужой, а свою бросить?! И знаешь, с ее матерью он так и не живет, говорят. Если правда, то что-то здесь не так. Мне он всегда не нравился, и Роксане я сразу сказала, как только его увидела, чтобы она с ним порвала. Твой муж тоже долго был против их знакомства.

— Мне, например, все ясно, — Тамара Евстафьева что-то зашептала на ухо Елизавете.

— Не может быть, — ахнула та.

— Вполне, — сказала Тамара. — А дети сами по себе его никогда и не интересовали. Если бы он не об этом думал, он бы и сына любил, а он все эти годы даже не признавал его, и сейчас не признает.

Молоденькая официантка, пухленькая и хорошенькая, разносила мороженое. Полгода назад она заменила другую официантку и очень старалась. Работа ей нравилась. Она тоже была в курсе жизни тех, кого обслуживала, и старалась побольше крутиться около Роберта, который ушел от жены, но пока что жил один. «Если год живет один и не сходится с матерью девочки, значит, что-то у них не ладится, — думала она. — И значит, я имею шанс».

Она принесла мороженое Роберту и девочке и, улыбаясь, остановилась рядом. «Вот старые трещотки», — обругала она мысленно старушек, чей чрезмерно громкий шепот наверняка доносился до края стола, где сидел этот мужчина. Ей было наплевать на то, что они говорят. Ее беспокоило лишь то, что он их слышит, а значит, разозлится и ему уже будет не до ее прелестей. Ему и точно было не до нее. Девочка, которая тоже все слышала, хмурилась. Он, улыбаясь, протянул ей мороженое, но она резким движением оттолкнула вазочку, отчего содержимое вывалилось на его красивый серый костюм. Наблюдающая сцену Лолита ахнула. Эта девочка так обращалась с ее отцом! Ей очень хотелось, чтобы он за это закричал на нее или прогнал, но он лишь невозмутимо улыбнулся и что-то сказал официантке. Та стремительно убежала и вернулась через несколько секунд с новой вазочкой. Отец просто поставил ее на стол, не протягивая этой нахалке, а потом встал и вышел из зала. Девочка, проводив его взглядом, нагло усмехнулась и принялась за мороженое. Лолита тоже встала и отправилась ждать отца, скрывшегося за дверью мужского туалета. Она хотела сказать ему, что по-прежнему любит его. И узнать, почему он ее разлюбил. И еще сказать, что никогда не станет бросать в него мороженым, если он вернется к ней, потому что она гораздо лучше, чем эта девчонка.

Роберт подошел к раковине и включил воду, чтобы отчистить костюм. Из курилки доносились голоса его друзей.

— Это совершенно точно, Виктор, — говорил Владимир. — Он маньяк. Посмотри, все сходится. На матери девочки он не женился, если купил себе отдельную квартиру и живет один. Ты уверяешь, что он к ней приходит. Но это наверняка для отвода глаз. Ему нужна только девочка. А она, видимо, вертит им, как хочет, потому что он боится ее. Ведь если она расскажет кому-нибудь, он окажется либо в тюрьме лет на пять, либо в психиатричке. А знаешь, год назад он спрашивал, не знаю ли я хорошего психиатра. Значит, сам понимает, что болен. А может, это ему нужно как прикрытие в случае, если девочка вздумает поделиться с подружками. Лучше ведь отлежаться в больнице, чем отсидеть в тюрьме. Диагноз все же лучше судимости.

— У тебя бурная писательская фантазия, — засмеялся Виктор. — Привык писать романы. В жизни-то все проще. Он любит ее мать, вот и возится с девочкой, чтобы та к нему привыкла. Семья без проблем. Как и я мечтал когда-то. Девочке ведь около четырнадцати лет.

— Нет, уверяю тебя, она его любовница, — сказал Владимир. — Думаешь, такое только в романах бывает, а в жизни нет?

— В жизни разное бывает, — опять засмеялся Виктор. — Но ты не прав.

— Он, между прочим, всегда любил Набокова и даже дочь Лолитой назвал, — не унимался Владимир. — И Роксану бросил, как только она располнела и перестала быть похожей на… — Он замолчал, густо покраснев, потому что увидел стремительно приближающегося Роберта.

«Разболтался, как старая сплетница», — обругал он себя. Все думают так же, как он, и Виктор не исключение, но у того хватает ума держать язык за зубами. Он с тоской готовился получить по морде, понимая, что Виктор ему не помощник. Не с его хилыми мускулами связываться с Робертом. А у него самого вряд ли хватит сил долго противостоять Роберту. Он с ужасом смотрел на огромные сжатые кулаки.

— Роберт, мордобой — не средство объяснения, — неожиданно дорогу разъяренному Роберту перегородил Виктор.

К удивлению Владимира, Роберт остановился и, выдав в адрес Владимира и всего бомонда длинную непечатную фразу, которую тот меньше всего ожидал от него услышать, вышел. Постоять за себя Роберт мог, но так материться… Владимир механически перевел его слова на литературный русский и, несмотря на только что пережитый страх, засмеялся. На порядочном языке она звучала очень забавно из-за обилия упоминания мужских и женских гениталий и уверений, что он имел половую связь с его матерью и всеми обитателями бомонда. Владимир достал блокнот и стал все еще дрожащей рукой записывать сказанное Робертом, переводя фразу обратно на жаргон, чтобы при случае втиснуть ее в роман. Потом, засунув блокнот и ручку в карман, он бросился благодарить Виктора за спасение, впервые за все время их знакомства испытывая к нему теплые чувства.

Лолита ждала отца так долго, что к ней успела присоединиться мама, заметившая ее отсутствие и, вероятно, имевшая такие же намерения. Но он вышел так быстро, что чуть не сбил их с ног, на секунду остановился, заметив их, а потом, отвернувшись, прошел в зал. Лолита вырвалась из объятий матери и побежала за ним. Но он подошел к девочке и что-то ей сказал, показывая на выход. Та отрицательно замотала головой. Он так же быстро ушел. Лолита отодвинула занавеску и посмотрела в окно: он пошел к стоянке.

— Лолочка, ну ты же видишь, мы ему больше не нужны. — Мама прижала ее к себе.

— Пойдем домой. — Глаза у Лолиты были сухие, в отличие от материнских.

Пока мама ловила такси, Лолита все еще смотрела в сторону стоянки, на которой до сих пор стояла машина отца. Боль в ее душе все разрасталась, и девочке казалось, что она ее не выдержит, настолько сильной она была. Ей хотелось разрыдаться, чтобы уменьшить ее, но слез все не было. Вместо них вдруг появились, зазвучали в ее голове какие-то звуки, слова. Лолита прислушалась к ним, и оказалось, что в них есть смысл. Она сочинила стихотворение. О боли, о разлуке. Когда она тут же, в такси, прочла его маме, то сразу же разразилась слезами, почувствовав наконец облегчение. Боль ушла, а стихотворение осталось. И мама сказала, что оно хорошее, хоть и не стоит его посвящать адресату.

Троих оставшихся друзей бушевавшие страсти не затронули, они их даже не заметили. На постороннюю девочку, которая очень быстро ушла, покосился только Алик, да и тот сразу забыл о ней, он обсуждал с близнецами новую страшную месть учительнице рисования. Его фантазия была неистощима, становилась лишь изощреннее. Вдруг он заметил, что Данила перестал его слушать, и, проследив его взгляд, увидел, что тот неотрывно смотрит на немного возвышающуюся над полом сцену, где только что страдал со своим саксофоном надоевший детям нудный музыкант, а теперь стояла девочка. Алик тоже недовольно стал смотреть на нее. У нее была юбочка, какие он видел по телевизору у балерин, и такие же тапочки.

— Она балерина, — мечтательно сказал Данила, глядя на девочку. — У нее настоящая пачка и пуанты.

Заиграла музыка.

— Это из «Лебединого озера», — продолжал очарованно говорить просвещенный Данила, которого, в отличие от Алика, водили в театр. Данила, не отрывая от нее взгляда, что-то начал горячо шептать Дине.

— Вот еще, — возмутилась та. — Влюбляться стыдно, а показывать это — тем более.

— Ну пожалуйста, я тебя очень прошу, — взмолился Данила.

Дина позвала официантку и, вынув из сумочки деньги, сказала:

— Принесите нам букет роз.

Музыка смолкла, девочка перестала танцевать и поклонилась, взмахнув светлой челкой. К ней подошли близнецы.

— Это тебе, — сказала Дина, протягивая букет, — ты хорошо танцуешь.

Данила стоял, краснея и бледнея, и ничего не говорил.

Девочка улыбнулась близнецам. Ее щеки разрумянились от танца, карие глаза возбужденно блестели, потом она убежала за кулисы.

— Кто это? — спросил Данила.

— Я откуда знаю? — пожала плечами Дина.

— Папа, кто эта девочка? — Данила повернулся к отцу.

— Не знаю, — смутившись, ответил Владимир.

— Ее зовут Власта, она учится в хореографическом училище. Племянница нашей бывшей официантки Тани, — объяснил Виктор.

— Власта, — пробормотал Данила.

— Влюбился, — захохотал Алик. — Как девчонка втюрился. Жених!

— Я не влюбился, — Данила покраснел и чуть не плакал.

— Оставь в покое моего брата, — Динка вскочила и подошла к Алику. — Все люди влюбляются. Это только ты — недоразвитый инфантил. Ты ни на что не способен, кроме как строить пакости Альбине. Куда уж тебе влюбиться! Ты ему просто завидуешь.

— Это я недоразвитый инфантил? — Алик тоже вскочил.

— Альберт, умерь свой пыл, — крикнул из-за стола Виктор.

— Давай выйдем и поговорим, — подзадоривала Дина, демонстрируя стойку карате.

— Никуда я с тобой не пойду, — Алик опустился на свой стул.

— Струсил, — презрительно сказала Дина. — Кого испугался, папу или меня?

— Скорее вас, мадемуазель, — улыбнулся Виктор. — Мне с ним не тягаться. Я человек умственного труда, а он живет по принципу: сила есть, ума не надо.

— Ой, извините, — опомнилась Дина. — Я забылась.

— Не нужно извиняться, вы совершенно правы насчет моего наследника, — продолжал улыбаться ей Виктор. — Он запаздывает с умственным развитием, и о любовных чувствах, разумеется, еще не думает.

Власта прижимала к груди букет и выглядывала в щелку двери, ведущей на сцену из гримерной. Саксофонист мешал ей разглядывать близнецов, подаривших ей букет, и она крутила головой и приседала. Она поняла, что все трое детей, близнецы и мальчик, как, впрочем, и ушедшая девочка, дети любовников ее тети. Что-то всплывало в ее памяти, особенно когда девочка-близняшка так круто обошлась с мальчишкой. Берег пляжа, малыши у воды… Конечно, это они и есть. Тогда девочка поколотила противного мальчишку, тоже защищая своего брата. «Динка», — всплыло у нее в памяти имя девочки. Власте не впервые подарили такой красивый букет. Цветы ей дарили часто во время учебных выступлений. Когда она танцевала одна, ее просто заваливали цветами. То, что она почувствовала сейчас, привело ее в замешательство. Она вспоминала детство, свои мысли и мечты, сказку про принцессу. Какой она тогда была чистой и смешной! Сегодняшнее выступление она заставила устроить ей, закатив скандал своему любовнику. Она узнала, что у его ребенка день рождения, который будет праздноваться так пышно, и захотела над ним поиздеваться. О дне рождения она узнала от тети Тани, которая хотя и не работала больше в ресторане, но часто заходила сюда поболтать со своими подругами.

А вот эта девочка, подарившая ей букет, осталась такой же, как тогда, сильной и бесстрашной, в то время как сама она превратилась в развратницу. Она смотрела на детей, почти своих ровесников, и поклялась во что бы то ни стало порвать с грязью, в которой оказалась.

— Ладно, Ромео, пойду приглашу твою Джульетту к нам, — сказал, вставая, Владимир сыну.

У Данилы даже сердце заколотилось от радости.

— Поощряешь раннее увлечение сына? — подмигнул Владимиру Виктор. — А может, ты и прав. Ранняя страсть характеризует душу, которая будет любить изысканные искусства. Так, кажется, говорил Лермонтов?

— Таня попросила подвезти племянницу до интерната, — понизив голос, пояснил Владимир. — Я ее недавно на улице встретил, разговорились, она и попросила, — сбивчиво говорил он, косясь в сторону жены. — Она волнуется, как ребенок один доберется. Я, конечно, не допущу, чтобы дети подружились, но причина, чтобы не объясняться с Лилей, неплохая.

— Зачем же объясняться, если случайно встретил? — саркастически улыбнулся Виктор.

— Ну, Лиля на гастролях была, целый месяц один, сам понимаешь, — Владимир залился краской. — Кстати, она о тебе…

— Помилуй, Володя, я тоже с женой. — Мужчины вышли.

Один — в гримерную, другой — покурить.

— Гордая девочка, — обескураженно заключил Владимир, вернувшись. — Сказала, что предпочитает такси.

Уже на улице Данила опять увидел девочку. В красивом разлетающемся по ветру плащике, в модных туфельках на каблучке и с сумочкой, как у взрослой девушки, она, тоже как взрослая, ловила такси. Они с сестрой и родителями и все Горшковы прошли мимо. Девочка, заметив их, повернулась и стала на них поглядывать. Когда она танцевала, волосы у нее были убраны в сеточку, а сейчас они развевались от дуновения ветра и в свете фонарей казались белыми. К груди она прижимала букет.

— Чего уставилась? — Алик, садясь в машину отца, показал ей язык.

— До свидания, — одновременно сказали близнецы, Дина тоже скрылась в машине, а Данила так и застыл, продолжая пялиться на девочку.

— Извините, мадемуазель, — сказал Власте Виктор Горшков, садясь за руль. — Недостаток воспитания. А вы были великолепны.

— Может, все-таки с нами? — спросил Владимир, предлагая Власте сесть.

— Чао! — Она сделала прощальный жест рукой и тут же села в остановившуюся машину.

Женя с Виктором по дороге домой попытались начать лекцию о том, как должны вести себя воспитанные мальчики, но оборвали ее на полуслове: сын их не слушал, глядя назад, на машину Дегтяревых. Там сидящему на переднем сиденье Даниле тоже совместными усилиями читали лекцию о «нашем и не нашем круге», а он ее тоже не слушал, растерянно созерцая весенние пейзажи за окном. Динка с заднего сиденья демонстрировала Алику свой сжатый кулак и хлопала рукой по бицепсу.

Власта вышла у интерната и, войдя в комнату, где жила с пятью девочками, поставила букет в трехлитровую банку с водой.

— У Власты завелся поклонник, — оторвав голову от подушки, сказала подружка. — Богатый?

— Больше никаких богатых поклонников, — категорически сказала Власта.

— Ребята, у кого есть дома бинокль? — спросил на перемене у одноклассников Алик.

— У меня есть, — отозвалась Лолита. — Папин. Театральный.

— И у нас есть, — сказали близнецы. — Папа ходит смотреть маму. Можно подумать, у тебя нет.

— У папы тоже есть, — сказал Алик. — И тоже театральный. Но я не смогу ему объяснить, зачем он мне.

— А зачем он тебе? — хором поинтересовались все.

— Я решил послать Альбине посылочку с секретом, — сообщил Алик, немного поколебавшись. — И хочу понаблюдать, как она отреагирует.

— А как ты узнаешь? — заинтересованно стала расспрашивать Лолита.

— Зайду в подъезд дома напротив, поднимусь этажом выше, чем живет она, и вся комната будет у меня как на ладони. А если ты ей. Ло, проболтаешься, я тебя убью, и никакой папа тебя теперь не защитит.

— Я не проболтаюсь, — сказала Лолита. — Но бинокля тебе не дам. Он мне самой нужен.

— Я дам, — сказал Данила. — И с тобой пойду, и Динка пойдет.

— Ну нет, я один, вдруг такую ораву она из окна заметит, — возразил Алик.

А у Лолиты в глазах вспыхнул огонек…

Она долго караулила отца у дверей проходной, а когда он появился и направился к машине, она поймала такси и, как в кинофильме, велела шоферу следовать за синим «шевроле».

— Деньги-то есть, сыщица? — засмеялся шофер.

— Да, — Лолита отдала ему все, что смогла занять у близнецов.

— Ну ладно. — Шофер спрятал деньги в карман, радуясь, что ему попалась глупая малолетка, не знающая расценок. — Он от нас не уйдет.

Шофер затормозил во дворе десятиэтажного дома. Лолита подождала, пока отец выйдет и зайдет в подъезд, а потом вбежала сама. Она смотрела, стоя на первом этаже, как над кабинкой лифта вспыхивают лампочки: третий, четвертый, пятый. Лампочки погасли, значит, он вышел. Она побежала в дом напротив и, поднявшись на шестой, стала наводить бинокль на окна пятого этажа. Когда она наконец увидела отца в одной из комнат, сердце ее сжалось от боли. Девочка сидела у него на коленях и обнимала его, как когда-то она сама. Потом девочка вскочила, и тут Лолита увидела, что халат на ней распахнулся, а под халатом ничего нет. Она изумилась, увидев, какая у девочки грудь. Не то что у нее. Слезы полились рекой, и ей пришлось их вытереть, прежде чем она смогла посмотреть опять. Отец по-прежнему сидел в кресле, девочка застегивала ему ремень на брюках, а потом опять обняла его, сев к нему на колени, и они стали разговаривать. Дальше смотреть Лолита не стала, ей и так было понятно, что отец и вздорная девочка помирились, и он любит ее теперь так же, как раньше Лолиту. Она шла, не разбирая дороги, и ревела, как маленькая, а потом вдруг успокоилась. И поняла, что отец ушел навсегда и больше к ней не вернется. У него есть другая дочь.

Власта первая пришла в квартиру и стала ждать у окна, когда подъедет ее любовник. Она даже не знала, может ли называть его любовником, или те, кто занимается тем же, чем они, называются по-другому, если этим вообще занимается кто-то еще. Разговаривать с подругами на эту тему она не решалась, а в их разговорах ничего подобного не проскальзывало.

— Я заставил ждать тебя, любимая? — спросил он, подходя к ней. — Сегодня у меня много работы, так что обойдемся без прелюдий. — Он обнял ее и повел к креслу.

— Нет! — завопила она. — Я пришла сказать, что с меня хватит!

— Вот как? — Он удивленно посмотрел на нее. — Что-то мне это не нравится.

— У меня есть подруга, ей пятнадцать. Она красавица, обожает интимную жизнь, ждет богатого кавалера. Могу познакомить, — выпалила Власта заготовленную речь. — А я хочу с вами расстаться.

— Ты расстанешься со мной тогда, когда этого захочу я, — сказал он. — А твоя подружка мне не нужна, мне нужна ты. Пока нужна. А теперь, милая, за дело, и разденься. И, пожалуйста, побыстрее, у меня мало времени. Или я завтра же отведу тебя к психиатру.

Власта уже узнавала о том, где и как принимают психиатры, и решила сходить к ним сама, не дожидаясь, что он отведет ее насильно. Ей все чаще стало казаться, что он ее дурачит, иначе зачем он терпит ее капризы? Консультации были платные, но зато это был консультативный центр, куда можно было обратиться под вымышленной фамилией.

— Хорошо. — Она решила, что делает это в последний раз.

Затея с подругой не удалась, теперь нужно выяснить, не врет ли он. Но для этого нужны деньги, а их может дать только он. У тети Тани денег в обрез, она никак не может устроиться на хорошо оплачиваемую работу.

— А теперь дай мне денег, — сказала она, окончив ненавистную ей процедуру и сев к нему на колени, как он любил.

— Ты не получишь ничего: за вчерашнее и за то, что сегодня устроила сцену, — твердо сказал он. — Вчера я столько вынес из-за тебя, что с меня довольно. Я не дам тебе ни рубля целый месяц и не куплю тебе ни одного подарка, чтобы ты впредь не заставляла меня нервничать. — Он, разжав обнимающие его руки, снял ее с колен. — Придешь через неделю. Я буду очень занят. И подумай о своем поведении.

Власта думала всю ночь, где бы достать деньги. И на следующий день, после занятий, уже стояла у окошечка кассы платной поликлиники.

— На что жалуетесь, деточка? — улыбнулся ей дородный крепкий мужчина в белом халате, когда она вошла в кабинет.

— Я только пришла узнать, передаются ли психические болезни по наследству, например, от матери к дочери, — пробормотала она. — У меня есть подруга, и она боится.

— Хорошо ли ты спишь по ночам, детка? — спросил врач, ничуть не поверив в ее ложь.

— Плохо, — сказал Власта. Ей и правда каждый раз было очень трудно уснуть после встречи с любовником.

— Снятся ли кошмары? Особенно вспомни, снится ли один страшный повторяющийся из ночи в ночь сон? — ласково допрашивал он.

— Да, — кивнула Власта. Ей действительно снился один и тот же кошмар, который происходил с ней наяву.

— Назови мне свой адрес, имя, фамилию — нужно заполнить карточку. — Он взялся за ручку. — Ничего страшного у тебя, деточка, нет. Обычная неврастения.

— А зачем тогда адрес? — Власта не верила ласковым голосам мужчин.

— Для порядка, — ответил он.

Она придумала имя, фамилию, улицу, номер дома. Когда она назвала номер, он отложил ручку и посмотрел на нее.

— Я живу на этой улице, — сказал он. — Она заканчивается пятидесятым домом. Это маленькая улица, дитя мое.

Он встал, но Власта уже успела вскочить и пулей вылететь из кабинета. Она не сомневалась, что встал он затем, чтобы схватить ее и отправить в больницу. Она прибежала в интернат, опасаясь, что врач объявит розыск и ее будут искать по всем школам. Она мало что соображала от страха, когда бросила в тумбочку украденный у учительницы из сумки кошелек. Она легла на кровать и притворилась спящей, чтобы все думали, что она спала в то время, когда больная психически девочка сбежала от психиатра.

— Девочки, — в комнату зашла растерянная воспитательница, — сегодня у учительницы рисования украли из сумки кошелек с только что полученной зарплатой. Все опять думают на интернатских. Не обижайтесь, но я обязана проверить ваши портфели и тумбочки, хотя и не понимаю, зачем. Кто сумел украсть, тот и спрятать сумеет.

Власте стало под одеялом совсем плохо, и она зажмурилась изо всех сил, притворяясь, что спит.

— Кошмар, кто бы мог подумать, такая хорошая девочка, — слышала она раздающиеся вокруг возгласы. Потом их тон переменился.

— Надо же, какая хладнокровная воровка. Украла и спит, как младенец.

На следующий день ее даже не допустили к занятиям, а после занятий она стояла посреди учительской.

— Может быть, тебе подкинули этот кошелек? — допытывалась Альбина Петровна. — Я уверена, что это сделал какой-нибудь мальчишка. Им нужны деньги на сигареты.

— Девчонки тоже курят, — возразил курящий преподаватель физики. — А если не курят, то жуют жвачку, на нее тоже деньги нужны.

— Но Власта такая милая, золотая девочка, — защищала ее Альбина Петровна. — Она не могла это сделать.

Оттого, что все были настроены враждебно, и только она одна в нее верила, Власте стало стыдно.

— Это я их украла, — сказала она. — Из кабинета рисования. На перемене.

— Но зачем, скажи, зачем? У тебя, наверное, была очень важная причина. Тебе было просто необходимо достать деньги? Для тети? — расспрашивала Альбина Петровна.

Власта была очень ей благодарна, но сказать правду не могла.

— Иди, — махнул рукой в сторону двери директор. — Думаю, коллектив решит тебя отчислить. Нам тут воровки не нужны.

Власта вышла за дверь и прислонилась ухом к щелочке. Она не представляла, что будет с тетей Таней, когда та узнает, что ее выгнали. Особенно сейчас, когда у них нет денег. Тетя Таня так гордилась, когда Власту приняли, не без содействия ее любовника, в хореографическое училище. Знала бы она, что он потом сделает с ее племянницей!

— Может, у нее психическая болезнь, клептомания? — предположил балетмейстер. — Говорят, у нее мама в психушке.

Власта чуть не села на пол. Сейчас они позвонят в больницу.

— И отец у нее в тюрьме погиб, — сказал директор. — Так что нужно от нее избавляться, пока кражи не стали у нас обычным делом.

«Сейчас они позвонят в милицию», — подумала Власта, которая по-прежнему ничего хорошего от мужчин не ждала.

— А я не позволю никому калечить ребенку жизнь, — вдруг встала Альбина Петровна. Сквозь узкую щель двери было видно, что ее некрасивое лицо от волнения пошло розовыми пятнами и стало еще некрасивее, но Власте оно в тот момент казалось самым лучшим на свете. — Если бы я знала, что ей нужны деньги, я бы ей их дала, а если бы знала, что кошелек взяла она, я бы вообще промолчала. В этой девочке я уверена, как в себе. И прошу вас, Никита Яковлевич, — она обратилась к директору, — позволить мне взять ее на поруки. Этого не повторится, я гарантирую.

— Да, но если дети увидят, что воровать можно безнаказанно… — развел руками директор.

— Ну, поставьте ей за поведение неуд, лишите права выступать в концерте — для нее это будет удар. Но оставьте в училище. — Никто не ожидал такой настойчивости от тихой незаметной учительницы. — Я с ней сама поговорю и все выясню.

— Мы решили дать тебе испытательный срок, — сказал директор Власте, позвав ее обратно. — И ты не будешь танцевать в показательном концерте.

— А кто, скажите, будет солировать? — возмутился балетмейстер, но умолк под взглядом директора.

— Пойдем ко мне в гости, поговорим, — предложила Альбина Петровна, выйдя с Властой из учительской.

Она жила в маленькой, хорошо обставленной комнате, стены которой были украшены рисунками учениц. Среди них Власта с удивлением обнаружила и свой рисунок. А один листок из альбома особенно привлек ее внимание. На нем карандашом была нарисована ваза, и казалось, что это сделал настоящий художник. «Диана Дегтярева, 12 лет», — прочла Власта и поняла, что это рисунок той девочки.

— Пойдем, попьем чайку, и ты мне все расскажешь. — Обняв Власту за плечи, учительница провела ее на кухню.

Она была такая добрая и хорошая, а Власта так устала и измучилась, что, не скрывая, рассказала ей все. Она ушла в комнату и села на диван, закрыв лицо руками. Теперь Альбина Петровна знает, какая она гадкая и развратная, еще и сумасшедшая.

— Все будет хорошо, все совсем не так, — Альбина Петровна словно угадала ее мысли. Она села рядом и снова обняла ее. — Послушай меня. Я читала твое личное дело. Твоя мама попала в больницу после травмы, она не была такой изначально, так что с тобой все в порядке, и ты можешь на этот счет успокоиться Он тебя просто пугал. Но больше он к тебе не подойдет на пушечный выстрел.

Власта заплакала и тоже обняла ее. Она поняла, что наконец-то у нее есть опять близкий человек, который ее любит. Как в сказке о Маленьком принцессе, которая ей когда-то нравилась и в которой она разуверилась. А выходит, все правда. Когда ты в беде, приходит на помощь кто-то, кто тебя любит.

— Я устроюсь воспитательницей в твой интернат, и он даже там тебя не достанет, — пообещала Альбина Петровна. — Я давно хотела уйти из колледжа. Только ты больше не делай так, как вчера, и во всем меня слушайся, как маму или тетю.

— Конечно, — сквозь слезы улыбнулась Власта. — Но почему тогда врач…

— Он сказал тебе правду, — успокоила ее учительница. — У тебя обычная неврастения, и он, как опытный врач, определил это с первого взгляда по тому, как нервно ты себя вела.

Два дня колледж буквально лихорадило, особенно седьмой «А»: сбежал из дома Алик Горшков, и его никак не могли найти. Данила Дегтярев в подробностях рассказывал всем о том, что Алик сбежал В Африку и взял у него для охоты бинокль. Все выслушивали рассказы о путешествиях по Африке, такие интересные и подробные, как будто Данила совершал их сам. На третий день Алик вдруг возник на уроке физкультуры. Наталья Сергеевна чуть не вскрикнула от радости и удивления, когда увидела его. Он был аккуратно подстрижен, причесан и одет не хуже, чем Данила. Она не стала ни о чем спрашивать, потому что видела: мальчик еще неловко чувствует себя в этом преображенном виде.

— Я теперь у бабушки буду жить, — сам сообщил он ей.

— Как, вдвоем с бабушкой? — спросила Наталья Сергеевна. Она знала, что у Веры Анатольевны Горшковой парализованы ноги после смерти мужа.

— Да, — сказал мальчик. — У нее, можно сказать, ног нет. Зато у меня вон какие.

«Может, это и к лучшему», — подумала учительница, наблюдая за тем, как радостно, весь светясь от счастья, он носится по площадке, играя в волейбол. «Нос вылез, хвост завяз», — грустно подумала она, переведя взгляд на Лолиту. Девочка стояла, забившись в угол площадки, и не двигалась с места, совершенно не реагируя на мяч и только глядя пламенным влюбленным взглядом на Данилу Дегтярева, играющего с ней в одной команде. Данила был рад возвращению друга и тоже с увлечением играл, но злился на девчонку, не сводящую с него глаз и пропускающую мячи. Лолита похудела еще сильнее, вся как-то сникла и потускнела, и Наталья Сергеевна знала, что не в силах ничем ей помочь. Даже если она будет сутками разговаривать с ее отцом или матерью, это ничего не изменит.

Убедившись, что за время ее кратковременного отсутствия в зале ничего не произойдет, Наталья Сергеевна вышла в коридор и направилась к кабинету директора. В сумке у нее лежало написанное дома заявление об уходе. В приемной она столкнулась с учительницей рисования, пришедшей с таким же заявлением. Наталья Сергеевна решила, что они поговорят потом, и поспешила обратно в класс, отдав заявление секретарше.

После звонка все окружили Алика.

— Ты где был, в Африку пытался сбежать? — спросил Данила.

— Ну, ты фантазер, — усмехнулся Алик. — Я был у бабушки.

К Даниле молча подошла Лолита, и, сунув ему в руки сложенный листок, убежала. Данила развернул его и, закатив глаза к потолку, скомкал, но не бросил, потому что не увидел поблизости урны. Он положил бумажку в карман.

— Что это? — поинтересовались Алик и Дина.

— Опять стихи о любви, — раздраженно сказал Данила.

— Ну, ты ведь можешь с ней… — Алик задумался, — дружить.

— Я с ней и так дружу, — улыбнулся Данила. — А если ты имеешь в виду, что я мог бы с ней встречаться, то она мне как девушка не нравится. Она маленькая, все время молчит, грустит о чем-то и смотрит. С ума от нее можно сойти. Уж если встречаться, то с красивой девушкой. — Взгляд Данилы стал мечтательным. — А эта — какая-то пигалица.

— Наталья Сергеевна, — после возмущенной речи о том, что сразу две учительницы покидают коллектив, спросил директор, — скажите мне по секрету, неужели нашли место лучше, чем наш колледж?

— Нет, не нашла, — покачала головой учительница.

— Но почему тогда? — развел руками директор. — А вы, Альбина Петровна, почему?

Банальная фраза в обоих заявлениях гласила «по личным обстоятельствам».

Дмитрий Николаевич Крутых, менеджер ночного клуба «Элита», известный его завсегдатаям под именем Джима Крутого, сидел в полутемном зрительном зале хореографического училища в четвертом ряду, за спинами дипломной комиссии, внимательно смотрел на сцену, где выпускники училища показывали свое мастерство, и чутко прислушивался к разговорам педагогов. На него никто не обращал внимания. Его принимали за администратора или помрежа какого-нибудь провинциального театра, приехавшего на выступления последнего курса для подбора новых кадров.

Джим был недоволен и измотан. Он занимался новой развлекательной программой для своего клуба. Программа должна была угодить творческой молодежи, собирающейся в клубе, а это было делом сложным. У этих ребят были неординарные запросы, изысканный вкус и повышенный интеллектуальный коэффициент, и ему приходилось тратить много сил и времени, чтобы программа им понравилась. В других клубах все проще, у них не такая прихотливая публика, и ее вполне устраивают дешевые безголосые певички, бездарные танцовщицы и непритязательные шоу. Но он, Джим, Дмитрий Николаевич, раньше был администратором дачного поселка творческих работников и привык иметь дело с этой публикой. Помимо всего прочего, эта работа приносила хорошие деньги. И вот теперь он ходил на просмотры, разыскивая девочку для стриптиза, которая могла бы стать гвоздем новой программы. Он хотел найти такую, которая буквально ошеломила бы посетителей, а для этого она должна была обладать не только внешними данными, умением танцевать и раздеваться под музыку, но еще и тем, что называют «изюминкой», и что выделяло бы ее из безликой массы смазливых девочек из стриптиза, к которым «золотая молодежь» уже успела привыкнуть. В ней должна была присутствовать подлинная высокая эротика, которая могла бы зажечь сердца мужчин, обладающих хорошим вкусом. Пока найти что-то хотя бы отдаленно похожее он не мог, начал уже терять надежду и был готов согласиться на предложение своего коллеги из клуба «Золотая ночь», который будет теперь гей-клубом, и взять к себе их стриптизершу, выступающую там два года, а теперь оставшуюся без работы. Хотя его она мало устраивала — слишком была откровенна, и ее номер отдавал похотливостью, а не эротизмом.

Глядя на худющих плоских балерин, появляющихся на сцене, Джин понял, что опять даром тратит время. Если бы он выпустил такую девушку к себе на сцену и она продемонстрировала бы эти выступающие ребра и ключицы, номер провалился бы с треском. Он не понимал, зачем вообще пришел сюда, но это был тот случай, когда к делу подключилась его интуиция, заставившая его сидеть, не уходить и разглядывать девушек, совершенно не подходивших для пикант-шоу. И вот его сердце впервые дрогнуло, когда на сцену выпорхнула одна из выпускниц, и она была такая же худенькая и изящная, как и ее однокурсницы, но в том, как она легко выбежала из-за кулис, в каждом движении обязательных па, должных продемонстрировать уровень мастерства, в повороте головы, да и во всем ее облике было нечто, отличающее ее от других девушек, одетых, как и она, в легкие, взлетающие от танца полупрозрачные белые одежды. В ней, пожалуй, была та самая эротика, которую он искал. И он вдруг не на шутку испугался, когда один из зрителей встал со своего места и подошел к ряду, где сидела комиссия. Представившись помощником режиссера балетной труппы Псковского театра, он осведомился, не подписан ли у этой балерины с кем-нибудь контракт. Помреж удивился и обрадовался, услышав отрицательный ответ, так же удивился этому и Джим. Обычно выпускниц, которые чего-то стоят, помрежи и администраторы разбирали заранее, еще на зимней сессии, и к выпускным экзаменам будущие звезды провинциального балета уже имели подписанные контракты.

Когда закончились одиночные показательные выступления и курс стал показывать «Жизель», Джим понял, почему девушка, которая произвела на него и на псковского режиссера такое впечатление, оказалась не занятой. Она танцевала в массовке, у нее, несмотря на прирожденные танцевальные данные, не было даже собственной роли. Но и в массовых сценах, где внимание на себя оттягивали партии главных героев, была заметна ее профессиональная, вдруг обнаружившаяся несостоятельность. В руках партнера она теряла всю грацию, была напряженной и неумелой. Псковский помреж тут же потерял к ней всякий интерес и стал расспрашивать одного из членов комиссии о другой балерине, а Джим до окончания спектакля вышел на улицу и пошел пообедать в ближайший ресторанчик. У него неожиданно оказалось много свободного времени. Он пообедал и, довольный и успокоившийся, вернулся в училище к тому моменту, когда дипломная комиссия, совещавшаяся в пустом зрительном зале, впустила толпящихся под дверью волнующихся дипломников.

Джим вошел вместе с ними Председатель комиссии объявлял выпускникам оценки, поздравляя их с успешным или отличным окончанием училища. С девушкой, которая его заинтересовала, все произошло примерно так, как он и предполагал, сидя в ресторане.

Когда все оценки были объявлены и довольные выпускники покинули зал, она, удивленно глядя на председателя, сказала:

— Вы пропустили мою фамилию.

— С вами, Ракитина, разговор особый, — произнес председатель, и с лица его разом соскочила приятная торжественная улыбка, с которой он обращался к ее однокурсникам. — Комиссия, посовещавшись, пришла к выводу, что диплом мы вам выдать не сможем. Мы не имеем права оценить ваше мастерство даже удовлетворительно. У вас будет обычный аттестат об окончании средней школы и справка об окончании хореографического училища.

Джим видел, как дрогнули губы девушки и как председатель, которому говорить этим безразличным канцелярским тоном удавалось с трудом, вытер платком пот с лица.

— Не расстраивайтесь, деточка, не вы первая, не вы последняя, — мягко сказал он. — Искусство жестоко, оно не признает жалости. Советую вам серьезно подумать о другой профессии. Ни балериной, ни даже танцовщицей в захудалом танцевальном коллективе вы не будете никогда. — Он встал и, не глядя на нее, вышел из зала.

Она продолжала стоять не двигаясь, и Джим понял, что нужно дать ей время осознать свое положение, чтобы она согласилась работать в его клубе. Он вышел в коридор и, зайдя в преподавательскую, где еще теснились члены комиссии, бегло их оглядев, подошел к самому молодому и отозвал его для разговора. В людях он, благодаря своей работе, разбираться умел, и выбранный им педагог охотно рассказал об этой выпускнице все, что ему было нужно. Оказывается, с ней долго мучились балетмейстеры, и последние два года постоянно возникал вопрос о ее отчислении. Не отчисляли ее лишь потому, что в одиночных танцах она превосходила всех своих подруг. Но стоило ей оказаться в руках партнера, как она забывала все движения и буквально деревенела. Надеялись, что это со временем пройдет, но чем старше она становилась, тем дело обстояло хуже. «Она не подходит для балета, — заключил молодой человек. — В балете очень мало сцен, где балерина могла бы танцевать одна, без партнера. У этой девушки проблема явно психологического плана, но мы-то не психологи и не психиатры и ничем помочь не можем». Он рассказал о жизни девочки, о ее семье, и тут Джин понял, откуда знакома ее фамилия. Когда-то давно, лет пятнадцать назад, он нашел в одном пивном баре девушку, которую пригласил работать в ресторане их дачного поселка. Ему показалось, что это будет именно то, что нужно. Ведь он искал не просто официантку. Девушка, которую он хотел видеть в этой должности, должна была обладать соблазнительной наружностью и милым покладистым характером, чтобы нравиться посетителям ресторана, и особенно мужчинам, а при случае удовлетворять их сексуальные запросы. От спокойствия отдыхающих зависела тогда общая атмосфера в поселке, и безошибочно выбранная им тогда девятнадцатилетняя девушка успешно играла ту роль, на которую он ее пригласил, даже не догадываясь об этом. Он знал, что благодаря ей мужчины разрешали свои личные проблемы, сохраняя относительный покой в своих семьях. Когда же она по возрасту больше не могла соответствовать этой своей функции, он уволил ее без сожаления, а на ее место взял другую, столь же наивную и не менее обольстительную и доступную. И вот теперь Бог послал ему встречу с ее племянницей, и он был убежден, что и эта девушка прекрасно подойдет для той роли, которую он ей предназначил. Она была великолепна в одиночном выступлении, а именно это и требовалось. Стриптиз с партнером отдает порнографией, да и она будет менее возбуждать мужчин, если будет выступать с партнером. Она нужна ему одна, и помимо всего прочего, он надеялся, что ей передалась хоть толика доступности ее тети. Тогда он мог бы зарабатывать на ней дополнительно, получая комиссионные от богатых клиентов.

Вернувшись в зал, он увидел, что девушка сидит и тихо плачет, и понял, что момент наступил. Он подошел к ней, обнял за плечи, отчего она отпрянула как ужаленная. Он представился и начал описывать прелести работы в ночном клубе, заманивая ее крупным заработком, тем, что работать придется не каждую ночь, а все дни у нее вообще будут свободными.

— Мне нужно подумать, хотя бы несколько дней. — Она была в полной растерянности.

Он не отставал, играя на ее тяжелом материальном положении, отсутствии родителей и тете, работающей за гроши на вокзале. Через десять минут она, как он и ожидал, дала согласие.

— Выступать начнешь в сентябре, когда откроется новый сезон, — сказал он. — А пока у нас два месяца впереди, займемся тобой.

Он заставил ее встать и критически осмотрел.

— Я должна буду спать с вами? — напрямик спросила она.

— Мне есть с кем спать, — с усмешкой заверил он. — Ты меня интересуешь только как будущая звезда стриптиза.

— Я должна буду спать с теми, кому вы меня предложите?

Да, у этой девочки потрясающее знание жизни. Но чего еще ждать от интернатской сироты.

Он сделал рукой неопределенный жест.

— Ладно, я согласна работать у вас, только с одним условием. Я не лягу с тем, с кем не захочу, — сказала она.

Он вынужден был согласиться, тем более что на первой же пробе, когда они репетировали номер, она превзошла его ожидания.

— У меня к тебе тоже одно условие, — сказал он. — Ты должна больше есть, чтобы поправиться, хотя бы килограммов на пять.

Он сам водил ее по ресторанам, выбирал меню, и к началу сезона она выглядела на все сто. Он не сомневался, что условие, поставленное ею, ничего не значит. Просто ломается, как все девицы ее возраста, и наверняка не устоит от первого же предложения клиента, который хорошо ей заплатит или сделает богатый подарок.

Четверо друзей собрались за столиком ночного клуба «Элита», открытого при Доме творчества, встретившись после летних каникул. Дискотека, которую ди-джей обычно открывал после полуночи, еще не началась, и на сцене, вделанной в стену в виде грота, шла новая развлекательная программа.

— Нашего менеджера пора уволить, — недовольно произнес Берт Романовский, красивый широкоплечий парень в распахнутой на груди голубой джинсовой рубашке и точно таких же джинсах, сидевший слегка развалясь на стуле и закинув ногу на ногу. — И зачем он пригласил в клуб эту блеклую девочку? — Он кивнул в сторону певицы.

С превеликим трудом можно было узнать в этом парне прежнего хулигана и неряху Алика Горшкова. Безупречный вкус Берта был признан всеми, и если только он хотел, то по части манер мог заткнуть за пояс самого воспитанного и манерного представителя «золотой молодежи», Даниила Дегтярева, но обычно он этого не делал. Легкая нарочитая небрежность как в обращении с людьми, так и в подборе гардероба была отличительной чертой его стиля, но удачно сочеталась с его мужественной внешностью. Настоящий синеглазый ковбой из американских вестернов. Так, во всяком случае, считали девушки из художественного училища, где он учился. С ними была не согласна лишь одна, та, что сейчас сидела рядом и, как обычно, не сводила с него настороженного взгляда. Его однокурсница, сестра его друга, Диана Дегтярева. То, что в художественное училище поступила Диана, не удивило никого. Она училась в художественной школе и успешно ее закончила. Но то, что туда же поступил Альберт, нигде специально не обучавшийся, да к тому же, в отличие от Дианы, получивший по живописи «хор», а все вступительные экзамены сдавший на пятерки, было сенсацией. А следующей сенсацией было то, что при получении паспорта он изменил фамилию. С тех пор прошло три года, они учились на третьем курсе, и сейчас тот факт, что профессор, преподающий в училище, собирался отправить его для дальнейшего обучения в Москву, а потом в Италию, как самого одаренного студента, уже не так сильно шокировал местный бомонд. К сюрпризам, преподносимым этим парнем, привыкли.

— Наоборот, Джим позаботился о тех, кто получает кайф от хорошего пения. У этой певицы абсолютный слух и приятный голос, — возразил Даниил Дегтярев, студент второго курса филфака, начинающий писатель, печатающий свои рассказы, полные любви и романтики, не только в университетской газете, но и в городских газетах и журналах. Везде, не только в ночных клубах и барах, а даже на лекциях в университете, он неизменно появлялся в отглаженном костюме, белоснежной рубашке и при галстуке. Несмотря на то, что по природной конституции он мало уступал своему другу, он с первого взгляда напоминал херувима с рождественской открытки, благодаря русым кудрям до плеч, огромным, несколько наивным голубым глазам и застенчиво улыбающимся губам с трогательной детской припухлостью.

— Для этого, беби, существуют другие места, например, филармония, консерватория и опера, — с изрядной долей иронии и некоторого покровительства сообщил ему Берт. — А я пришел в ночной клуб, и, как нормальный мужчина, предпочитаю смотреть в ночное время на красивые женские лица и фигуры. Это тебя, мальчик мой, до сих пор не интересует прекрасный пол, и ты не понимаешь, зачем вообще нужны красивые женщины. Ты согласна со мной, Лолита? — обратился он к девушке с высокой женской прической, выглядевшей нелепо на ее детском личике. Так же смешно смотрелось на ней дорогое вечернее платье с декольте, которое болталось на ней как на вешалке, открывая худенькие плечики, острые ключицы и подчеркивая почти плоскую грудь. Из-за этого столь явного стремления соответствовать некоему образу терялась ее миловидность, стройность и изящество, которые могли бы составлять ее шарм, если бы девушка с внешностью подростка не выходила бы из себя, чтобы походить на взрослую даму.

От вопроса парня она покраснела, и ее взгляд уперся в бокал с коктейлем, который она держала в руке.

— Его, кроме творчества, вообще ничего не интересует. Он пишет о любви и не знает ее. Он не мужчина, он писатель. — Она через силу пыталась шутить, и от того, что ее усилие было всем заметно, шутка не удалась.

— При чем тут творчество? — пожал плечами Берт. — Я тоже не слесарь. Просто наш беби никак не может забыть наказы старой девы гувернантки, называющей отношения между мужчиной и женщиной развратом.

— Может, ему стоит обратиться к врачу или сменить пол? — опять глупо пошутила Лолита.

— А может, стоит подумать, что ты просто не в его вкусе? — бросилась на защиту брата, смущенно молчавшего под их натиском, Диана. — И что даже самая пылкая любовь, вроде твоей, бывает невзаимной?

Лолита покраснела так, что веснушки на ее носу стали незаметными.

— Я в него вовсе не влюблена, — оторвав, наконец, взгляд от бокала, ответила Лолита.

— И не ради него ты поступила в университет, хотя собиралась просто пописывать стихи? И новая подборка стихов в журнале «Жизнь» вовсе не о нем? О чьих же русых кудрях и голубых глазах там идет речь? — продолжала наступление Диана.

— Мало ли таких, — робко защищалась Лолита, но в конце концов сдалась. — Извини, Данила, конечно, твоя личная жизнь никого из нас не касается.

— Один противник пал, — Берт с улыбкой посмотрел на Диану. — Зато второй еще в силе Жду вашего вызова, мадам!

Несмотря на то, что Диана была и сейчас очень похожа на своего брата, но в отличие от него впечатления херувима не производила, хотя и цвет волос, и глаз, и даже форма губ у нее были такими же. Но волосы она подстригала коротко, чтобы не мешали во время занятий спортом, в выражении глаз была решительность, а когда она смотрела на Берта, — настороженность и вызов, а губы были обычно твердо сжаты. Все считали, что у нее сильный мужественный характер и что она, в отличие от брата, не витает в облаках и всегда умеет постоять за себя. Она, как и Берт, была одета в джинсы и рубашку и предпочитала эту одежду, не стесняющую движений, женским юбкам и платьям.

Диана с каким-то раздражением посмотрела на Берта. Еще год назад, придя на занятие первого сентября, она с ужасом обнаружила в нем вместо мальчишки, на котором можно было попрактиковать приемы карате, высокого парня, у которого вдруг неизвестно откуда взялись широкие плечи, и развитые мускулы рук выпирали из-под засученных рукавов джемпера. Она тогда же отправилась заниматься бодибилдингом, но он, вроде бы за компанию, отправился туда с ней вместе. И после того, как она оставляла тренажер, он, до того сидевший на скамье у стены, вставал и шел к тому же тренажеру. Он увеличивал нагрузку до максимальной и выполнял все то же, что делала она, не затрачивая особых усилий, и при этом мило улыбался ей. Она старалась вести себя с ним поосторожней, так как прекрасно понимала: он доказывал ей, что уже давно не тот прежний мальчик, которого она безнаказанно колотила, потому что была сильнее и храбрее. Они учились на одном курсе, в одной группе, и ей завидовали все девушки в училище, даже старшекурсницы.

— Счастливая, — говорили они. — Все-таки сам Романовский…

— Ха-ха, — только усмехалась она.

Иногда они, кто с искренней, кто с напускной жалостью, рассказывали ей о том, что ее парень гуляет с такой-то и такой-то. И конечно же, никто не верил, что она вовсе не девушка Берта и что она — единственная на все училище, кто спокойно реагирует на его синие глаза и великолепное телосложение. Последнее, правда, спокойной ее не оставляло, она знала, что когда-нибудь он отыграется на ней за все.

— Что ты делала на каникулах, Лолита? — спросила Диана, чтобы перевести разговор.

— Мы были с мамой в Швейцарских Альпах, в санатории, — сказала Лолита. — Обе писали. Она — сказки, я — стихи. А вы с Даниилом?

— Нам предки устроили великолепные каникулы, — сказал Даниил. — Купили нам круиз по Средиземному морю. А сами укатили в Арабские Эмираты. Каникулы без предков — это, я вам скажу, класс!

— Только вряд ли ты свой шанс использовал, — опять подколол его Берт.

Диана злобно сверкнула глазом, сознавая, что только это ей теперь и осталось.

— А ты, конечно, торчал в городе? — стараясь сдержать злость, спросила она Берта. — Тебя ведь твой папочка даже на дачу вряд ли захотел бы пустить.

— Да, на даче у господина Горшкова я не был, — сказал Берт. — Я был в Болгарии, потом в Германии, Франции, Швейцарии… короче, объехал всю Европу. Только в Италию заглядывать не стал, чтобы потом было интереснее. Но в Грецию заехал.

— Неужели Виктор Семенович сменил гнев на милость? — удивился Даниил. — Неужели ты и это смог?

— Нет, все было гораздо проще, — сказал Берт. — Этого бы я никогда не смог. Просто я поехал в Москву, рисовал там портреты на Арбате. Накопил «бабок», купил путевку в Болгарию. Там познакомился с добрым милым человеком, и он помог мне с визой. И потом я путешествовал и рисовал, на жилье и еду хватало. И даже осталось кое-что на безбедное существование здесь.