Я люблю тебя, алло...

13

Наташа была из тех людей, которые в любой проблеме ищут повод для оптимизма, а не лазейку для пессимизма.

Она знала, что в каждом десятилетии свое представление о любви. До двадцати одно, до тридцати другое, до сорока третье и т. д. Поэтому в их взаимности заложено не непонимание, а разный возрастной взгляд на одно и тоже.

Утром опять автобус, опять дорога, опять работа.

В Феодосии все складывалось, как нельзя неудачно. Руководитель турфирмы уехал в Киев, а остальные, естественно, не спешили работать. К 11 часам, наконец, собрались. Договорившись, что через два часа вернется за оформленными, напечатанными и подписанными договорами, Наташа пошла по городу. Хорошо, что у наших людей есть необъяснимое чувство юмора, которое частенько украшает жизнь. Завернув за угол, она увидела «хибару», которую еще лет десять назад не мешало бы снести. Единственно, что ее украшало — это дверь, рядом с которой по вертикали было написано «нотариус», а по горизонтали «гинеколог». При том, абсолютно одинаковым шрифтом. Больше никаких опознавательных знаков. Ну, как тут не улыбнуться. А в пицерии, куда зашла позавтракать, висел то ли призыв, то ли предупреждение, то ли угроза — «за столы без нужды не садиться». Этого было достаточно, чтобы дважды с удовольствием улыбнуться. Последняя капля в удовольствии — название частной клиники: «Небосвод».

Но мысли, все равно, возвращались к Кириллу. От нее не ускользнули заинтересованные и удивленные взгляды девушек, обращенные к нему. Наташа, в общем-то, и поспешила пригласить на танец, увидев очень решительную девушку по имени Яна, направляющуюся к ним. Но не к ней же. И конечно же, обычное женское чувство частной собственности, пусть на один вечер, взыграло. Почему она опять об этом вспомнила? Ведь по большому счету, вспоминать-то нечего.

У каждого человека в жизни, конечно же, бывают моменты, может не самые важные, которые врезаются в память намертво.

Она помнила, как двенадцатилетней девочкой поехала с отцом и друзьями на охоту. В общем-то, это была даже не охота, а однодневный отдых на берегу реки, в лесу, с удочками и одним охотничьим ружьем на всех. В тот момент, когда уже варилась уха из сома и все в ожидании обеда, кто-то увидел диких уток. Но ружье в не очень трезвых руках ранило не утку, а маленькую красавицу-горлицу. Наташа всю жизнь помнила, как папа расстроился, побежал в траву, взял ее в ладонь, а потом отдал ей. Впервые за двенадцатилетнюю жизнь она увидела смерть. Птица открывала глаза и закрывала, тяжело дышала, а потом закрыла их совсем. То ли маленький ветерок смерти, то ли первое очень сильное чувство жалости, то ли одно и другое. Но память запечатлела намертво.

Зимний вечер, дома никого, а на улице ветер несет поземку, темно. Видимо, у нее уже тогда наступил возраст, когда находится любой повод для тоски. Вот эта поземка по дороге, освещенной луной, и чувство необъяснимой тоски врезалось в память навсегда.

Но один случай запомнился чувством ужаса, которое сопровождало ее при воспоминании о нем.

На небольшой железнодорожной станции она не смогла купить билет на проходящий поезд, который стоял пару минут. Остановившись у открытого вагона, попросила проводницу взять без билета, та согласилась, но не открыла крышку, закрывавшую ступени. Наташа бросила сумку, ухватилась за поручни, и в этот момент почувствовала, что они покрыты льдом, они скользят. А поезд начал очень медленно двигаться. Она и потом, через многие годы, так и не поняла, откуда взялась ловкость с больной-то ногой, как не помешала шуба. Но влезла. Проводница стояла, смотрела, но даже не шелохнулась, чтобы помочь. Один раз она разжала руку — тогда, держась за поручни троллейбуса. Здесь была та же ситуация, только хуже. Здесь было не одно колесо, а много. И уж точно никакой помощи.

Опять в неподходящем месте, в тихой, теплой Феодосии ее настигала память.

Наверно у всех так.