Я не искала любовь

Глава 9

Арон

Это она?

Джейн?

В ней появилось что-то другое.

Не взгляд. Взгляд — её, губы — её, и эта беспокойная манера поправлять волосы, чтобы сделать занавес.

Шаг — её, шея — её, ключицы, грудь, которую не совсем прикрывает платье, руки, кисти. Она накрашена. Её шрам менее заметен, а губы кажутся ещё больше благодаря помаде.

Ладно, лучше выпить это чёртово шампанское. Я допиваю напиток, ставлю фужер на поднос проходящего мимо официанта и беру ещё один. И наблюдаю за Джейн, не позволяя ей понять, что заметил её.

Она выглядит счастливой. Нервничает, несомненно, нервничает, но и по-детски радуется. Интересно, участвовала ли она когда-нибудь в подобном мероприятии? Джейн двигается, словно парит. Она красивая, чёрт возьми. Похожа на фею. Не на одну из этих великолепных фей, не на богиню, а на маленькую лесную нимфу, созданную из коры и цветов, испачканную землёй и мхом, неуклюже передвигающуюся среди листвы.

Через несколько минут она меня замечает. Джейн широко раскрывает глаза, смыкает губы, и с её лица исчезает счастье.

Мысль о том, что это я радикально изменил выражение на её лице, сделал мрачной и неуверенной, вызывает у меня ощущение, будто я её ударил. Неужели её внутренний свет выключил я? Не слишком ли резко я повёл себя, когда она пришла ко мне домой?

Что я должен был сделать?

Пойти за ней и извиниться?

Извиниться за что?

Ладно, она проявила заботу, и, возможно, я мог быть менее агрессивным. В последнее время, к сожалению, не могу сохранять спокойствие. Ощущаю постоянное беспокойство, меня посещают странные мысли, и это сильнее, чем обычно, сказывается на моей способности понимать, когда нужно выразить себя более спокойно. Это влияет на мою способность знать, как правильно выразить себя. Когда правильно оценить доброту и сказать «спасибо».

Правда в том, что мне очень хотелось извиниться перед Джейн. Последовать за ней из моей квартиры и сказать спасибо. Я почти сделал это, клянусь. Это искушение, эта потребность вымолить у неё прощение, впустить девушку в свой дом, чтобы она ходила по нему, прикасалась, даже готовила, заставляют меня злиться не только на неё, но и на себя. Вероятно, я огрызнулся на Джейн, чтобы наказать её за то, что она заставила меня захотеть, чтобы она осталась. Я ускоряю шаг, чтобы приблизиться к ней, хотя и не знаю зачем.

Но неожиданно художник, которому посвящён вечер, нечто среднее между пиратом и денди, с которым Дит познакомила меня полчаса назад, доверительно берёт Джейн за руку и уводит.

Я смотрю, как они уходят вместе. И злюсь ещё больше, чем раньше, хотя до сих пор не понимаю почему.

— Арон, ты увидел что-нибудь, что тебя заинтересовало? — восклицает Дит, положив руку мне на плечо.

— Да, — импульсивно отвечаю я.

— Никогда бы не подумала, что тебе нравится такое искусство. Я даже не думала, что ты придёшь сегодня, — продолжает она счастливым голосом.

— Я тоже так не думал, — бормочу я, пригубив шампанское.

— Поторопись, если тебе что-то нужно, иначе это может достаться кому-то другому.

Я быстро оборачиваюсь и с сомнением смотрю ей прямо в лицо.

— Что ты имеешь в виду?

В ответ на мой хмурый взгляд она, мягко говоря, лучезарно улыбается.

— Если тебя заинтересовала картина, купи её, пока не купил кто-то другой. Спрос на них очень высок. Томас — гений.

— Иначе ты и не скажешь. Ты ведь получаешь процент от продажи.

— Чем обусловлен этот циничный вывод? Ты прекрасно знаешь, я никогда не принимаю у себя артистов, которые мне не нравятся и чьё творчество не волнует все фибры моей души. Томас очень хорош, он полон страсти и чувств, его техника безупречна, но не перегружена множеством правил, и он рассказывает истории, которые пронзают душу. О, и я думаю, что он влюблён в Джейн. Разве это не замечательно?

Я не комментирую. Не могу сказать ничего, кроме опасного сарказма.

— Кто тебе это сказал? — спрашиваю я через несколько мгновений, хватая на лету ещё один фужер шампанского.

— Он сам. Кажется, это была своего рода любовь с первого взгляда. Меня не удивляет: она прекрасна, а он — художник и умеет видеть не только внешность. Тебе не кажется, что они созданы друг для друга?

— Не знаю! — почти огрызаюсь я.

— Надеюсь, ему удастся убедить Джейн позировать для портрета. У неё есть много качеств, спрятанных под поверхностью неуверенности в себе. Она чуткая, внимательная, умеет слушать и имеет отличные идеи. Думаю, я попрошу её остаться в галерее, чтобы работать со мной, даже после того, как ты уладишь другой вопрос.

— Он собирается написать её портрет?

— О да, Томас почти ни о чём другом не говорит.

— А она… Она согласилась?

— Пока нет. Знаешь, она очень скрытная. Живёт прячась; она не хочет, чтобы за ней наблюдали. Но я верю, в конце концов ему удастся убедить Джейн. Уверена, Томас сможет раскрыть всю её красоту.

— Это будет до того, как он её трахнет, или после? Чёрт возьми, мама, я отправил Джейн сюда, чтобы защитить, а не для того, чтобы найти ещё одного мудака, который распустит свои руки!

— Томас не мудак, и если он когда-нибудь протянет руки, то только потому, что Джейн сама этого захочет. Если она согласится, то это будет хорошо до, после и во время: ты так не думаешь?

Я так не думаю.

То есть я так думаю, но сейчас сосредоточен только на величественном бесновании, которое заставляет меня сжимать кулаки. В трёх грубых словах: меня всё зае*ало. Просто так, без мотива. Не задумываясь о причинах.

— Пусть трахаются после того, как мы решим то, что ты назвала «другим вопросом». Сейчас мне нужно, чтобы Джейн сосредоточилась на более важном. Портреты и секс будут потом, — жёстко говорю я.

Дит продолжает мне улыбаться раздражающе ослепительной улыбкой.

— Я не думала, что ты придёшь сегодня, тем более что ещё несколько дней назад был болен, — продолжает она. — Как получилось, что ты передумал?

— И почему ты достаёшь меня тремя тысячами вопросов? — спрашиваю я.

— Не знаю, сегодня мне радостно. Я заметила кое-что, что заставило меня улыбнуться и задуматься.

— Я не спрашиваю тебя — что, хотя очевидно, тебе хочется мне рассказать, а возьму ещё фужер шампанского. Картины ужасны, художник — мудак, похожий на плевок из парка развлечений, но алкоголь приличный.

— Ты более едкий, чем обычно, дорогой. Отдых от работы не идёт тебе на пользу. Ты уже видел работы Томаса, если они не для тебя, зачем пришёл? Думаю, в твоём погребе есть более достойные вина.

— Я выпил почти всё на прошлой неделе, — сухо возражаю я и отворачиваюсь от Дит и её странной, вкрадчивой весёлости, от которой у меня начинается крапивница.

Заметить Джейн не так-то просто, но мне нужно найти Томаса, или как там, мать его, зовут, что гораздо менее сложно. В такой одежде и с этими волосами это легко.

Они по-прежнему вместе, сидят в беседке во внутреннем дворике. Разговаривают, сидят близко друг к другу. Он склонился над ней, она застенчиво смотрит вниз, на каменную плитку, руки на коленях. Джейн не смотрит ему в лицо. Это может означать, что он ей слишком нравится или совсем не нравится.

Я склоняюсь к последнему и приближаюсь к ним.

Не говорю «добрый день» или «добрый вечер», не спрашиваю разрешения, не кашляю, чтобы объявить о своём присутствии.

— Нам нужно поговорить, — обращаюсь к Джейн, нависая над её маленькой фигуркой. С такой высоты мне видна её грудь. И, судя по всему, Томасу она тоже видна.

Джейн вздрагивает, а художник бросает на меня непристойный взгляд.

Он узнал меня, знает, — Дит — моя мать, но его это не волнует. В определённом смысле я его не виню, мне тоже было бы всё равно, если бы кто-то пришёл и потревожил меня, пока я с девушкой, которая мне нравится; я мог показать выражение лица ещё менее дипломатичное, чем у него. Рационально я это понимаю, но сейчас мне плевать на логику. Мне просто нужно с ней поговорить.

Джейн выглядит озадаченной. Возможно, какая-то её часть хотела бы отправить меня куда подальше, но другая часть сопротивляется правилам хороших манер. А может быть, ей не терпится избавиться от Томаса, и я даю ей отличный повод.

Но факт остаётся фактом: она встаёт и следует за мной.

В галерее слишком много народу, несколько человек перехватывают меня и пытаются заговорить. Несколько человек — красивые женщины. В другое время я бы остановился, но сейчас быстро здороваюсь и направляюсь к выходу. Джейн идёт рядом со мной, от неё пахнет тальком и цветами. Внезапно, чтобы избежать очередного захвата кем-то, кто мешает, разделяет нас, я хватаю девушку за запястье и притягиваю к себе. Чувствую, как она вздрагивает и сопротивляется, но это длится лишь мгновение.

— Возьмите пальто, мы уходим, — говорю решительно.

Я ожидаю категорического отказа, но она соглашается.

— Я соглашаюсь только потому, что мне тоже есть что вам сказать, а не из-за вашего тиранического тона.

При мысли, что мой «тиранический тон», как она его назвала, — это ещё один звук в её жизни, полной приказов, вызывает во мне желание закидать себя камнями.

Почему эта чёртова девчонка всегда заставляет меня чувствовать себя виноватым в чём-то? Неужели я всю оставшуюся жизнь буду извиняться перед ней за то, что рисковал причинить ей какую-то боль?

Иметь дело с ней всю оставшуюся жизнь — это не вариант, поэтому часть уравнения уже не имеет смысла.

Как только мы оказываемся на улице, Джейн заговаривает первой, скороговоркой, словно боясь в ожидании потерять мужество.

— Невозможно отрицать, что вы хам, адвокат Ричмонд. Однако, признаюсь, я зашла слишком далеко. Мне не следовало приходить в ваш дом. Этого больше не повторится. Но всё же, планируете ли вы по-прежнему вести моё дело, или мне действительно нужно искать другого адвоката?

— Я вчера был у одного из заместителей окружного прокурора, — отвечаю я.

— П-правда?

— Она хочет поговорить с вами и выяснить, есть ли основания для судебного преследования. Она защищает права женщин, особенно в случаях сексуального насилия, домогательств и преследований. Судя по всему, она уже несколько лет пытается прижать Джеймса Андерсона. Этот мудак изнасиловал трёх девушек. К сожалению, он всегда выбирает бедных и отчаявшихся, и в итоге они соглашаются на деньги, предложенные его семьёй, чтобы снять с себя обвинения. Я заверил её, что тебя не купят. Конечно, это будет нелегко, но…

— Адвокат Ричмонд, — перебивает Джейн. — Никогда больше не делайте этого.

— Что?

— Вы обратились ко мне на «ты». Ни с того ни с сего. Я бы избегала этого. Это слишком конфиденциально… — Она замолкает, плотнее укутываясь в пальто, которое едва защищает от ветра, дующего с Ист-Ривер, и смотрит на меня. — Если в вашу голову хоть на мгновение закралась иллюзия, что мы можем стать друзьями или даже чем-то большим, избавьтесь от неё, иначе вам будет больно.

Джейн использовала мои слова, которые сказал ей, когда она пришла ко мне домой, чтобы навести порядок и приготовить суп.

Я одариваю Джейн едкой улыбкой.

— Когда вы правы, вы правы, — признаю я.

— Вы говорили мне о помощнике прокурора. Вы рассказали ей что-нибудь о.… о моём прошлом?

— Это сделаете вы, мисс Фейри, — я провокационно подчёркиваю вы и мисс. Джейн понимает. Она выпячивает губы, слегка надувая. Они красные, как коралл. Я сердито отвожу взгляд.

Джейн кивает и слегка склоняет голову.

— Ну, раз уж мы более-менее всё сказали, я пойду.

— Галерея в другой стороне.

— Я не вернусь в галерею, а пойду домой, — Я хмурюсь, представляя, как она идёт девять миль. Словно прочитав мои мысли, Джейн продолжает: — Я не парализована, мне немного трудно ходить, и я пройдусь, пока не устану. Обычно это несколько миль. Потом поймаю такси. Но сначала хочу прогуляться вдоль Ист-Ривер, мне это нравиться. Не то чтобы это вас интересовало, так что извините за отступление.

— Гулять ночью по Лонг-Айленд-Сити в одиночку не очень благоразумно.

— Уверяю вас, в этом районе гораздо спокойнее, чем в любом другом районе Манхэттена. Со мной никогда ничего не случалось, и я сомневаюсь, что Джеймс Андерсон настолько самоотвержен, что покинет Верхний Ист-Сайд, чтобы преследовать меня здесь.

— Джеймс Андерсон — не единственный засранец в округе. Я провожу вас.

— Это любезно, но, как я уже говорила, я хочу прогуляться.

— Я пойду с вами.

Она так дрожит, что кажется, будто вот-вот упадёт. Я не уверен, но мне кажется, она краснеет.

— Не нужно. Я делаю это каждый вечер, когда выхожу из галереи.

— В другие вечера вы, твою мать, так не одеваетесь.

Матерное слово скорее для меня. Почему я продолжаю вести себя так, будто её безопасность — моя проблема? Джейн способна постоять за себя, она это не раз демонстрировала. А у меня есть дела поважнее, чем сопровождать девушку, которая ходит по улицам Куинса со скоростью улитки, и которой ясно дал понять, что не хочу переступать границы профессиональных отношений.

Провожать её домой — это не переходит грёбаную черту?

В чём смысл моего стремления?

Я не знаю, пока не знаю, возможно, никогда не узнаю, а может быть, узнав, — пожалею, что сделал это.

Дело в том, что я не оставляю её одну.

Я показываю ей дорогу, сделав своеобразный ироничный поклон.

— После вас.

— Повторяю…

— Вы не можете запретить мне идти по общественной улице. Если мне нравится любоваться горизонтом Нью-Йорка с этого ракурса сегодня вечером, то вас это не касается.

Она хватает прядь волос между пальцами и накручивает, будто это цветная ленточка на упаковке. Надувает губы, которые становятся ещё более пухлыми. Интересно, а Джейн осознаёт, насколько она чувственна, невинна и обольстительна? Вряд ли она это понимает. Она не может представить, что творится у меня в голове.

Мысль, что и Томас заметил это, что он тоже сумел пробиться сквозь пелену её несовершенства, заметить непреднамеренный эротизм её медленных, изящных жестов, мягкую теплоту голоса и сформулировать мысли, схожие с моими, о нежной теплоте всего остального, необъяснимым образом выводит меня из себя.

В раздражении я ухожу, а она остаётся на шаг позади. На мгновение, мне кажется, что Джейн не отступит, чтобы её оставили в покое. Или она передумала и решила вернуться в галерею, чтобы продолжить свою интрижку с Томасом?

Её голос устраняет все сомнения.

Она не говорит ничего особенного.

Джейн просто говорит:

— Спасибо, — И восемнадцатилетний придурок во мне даже осмеливается улыбнуться.

***

Если бы не то, что я притормаживаю, чтобы не оставить Джейн далеко позади, мы бы действительно выглядели как два человека, случайно оказавшиеся на одной дороге. Через некоторое время она начинает хромать всё заметнее. Не предупреждая, Джейн садится на одну из скамеек, стоящих вдоль балюстрады, с видом на канал.

Я прислоняюсь к перилам, спиной к воде, переливающейся свинцовым цветом.

Что я делаю?

С какой стороны ни посмотри, я гуляю с девушкой.

Я.

Арон Ричмонд.

Тридцати двух лет.

Адвокат с панцирем на душе и атрофированным сердцем.

Я гуляю с девушкой.

Не делал этого уже лет четырнадцать.

Последний раз, когда я бесцельно гулял, я был с Лилиан. Я сказал ей, что люблю её. Мы были вместе полгода. Пока она не переспала с Эмери.

Теперь у меня есть цель, я не собираюсь делать никаких романтических признаний, но это не отменяет того факта, что всё это странно.

Вообще-то, самое странное происходит дальше.

— Вы поели, Джейн? — спрашиваю неожиданно.

Она резко поднимает голову.

— Нет.

— Я тоже не ел, и голоден, как волк.

— Вы можете идти, я вызову такси и…

— Вы не хотите поужинать со мной?

— Ч-что? — спрашивает она, округлив глаза.

— Я в долгу перед вами. Вы заботились обо мне. И ваш бульон был вкусный.

— Вы… вы его выпили?

— Он поставил меня на ноги. Так что я у вас в долгу. В районе Митпэкинг, на террасе Standard Hotel, есть ресторан, который…

— Нет.

— Нет?

Она качает головой, глядя на реку. Несколько мгновений она выглядит обеспокоенной, растерянной, раздражённой. Такое со мной происходит впервые. Чтобы женщина отказалась от моего приглашения. Признаюсь, я тоже раздосадован.

— Я угощу вас ужином, — продолжает она.

— Это я должник, а не вы.

— Неправда. Я обязана вам всем. Так что теперь вы пойдёте со мной.

— Куда?

Джейн одаривает меня опасно яркой улыбкой. На неповреждённой щеке я впервые замечаю ямочку.

— Тут недалеко, я не могу позволить себе ужин в Standard Hotel, — она поднимается со скамейки и указывает на что-то неподалёку. Очередь людей, передвижной киоск, карикатурный рисунок сэндвича на крыше оранжевого фургона. Джейн снова улыбается мне. — Могу я предложить вам хот-дог, адвокат Ричмонд? Уверена, вы привыкли к совсем другой пище, и ваш модный наряд больше подходит для ресторана на крыше Манхэттена, но могу вас заверить, вы не разочаруетесь. Иногда для того, чтобы вкусно поесть и насладиться захватывающим видом, вовсе не обязательно подниматься на террасу эксклюзивного отеля. Вкус и красота могут таиться где угодно.

***

Чёрт возьми, они могут притаиться где угодно. Вкус и красота. Хот-дог наивкуснейший. Я не ел таких лет сто, на улице, пачкая руки, как мальчишка. Профиль небоскрёбов на Манхэттене впечатляет даже отсюда. А Джейн… её профиль пока она ест, более эффектен, чем скайлайн.

Простая, тихая, умиротворяющая.

Кроме моментов, когда она слизывает горчицу с губ, а затем с пальцев.

В этот момент она совсем не умиротворяющая.

Мы по-прежнему мало разговариваем. Всё ещё похожи на прохожих, случайно встретившихся в одном месте.

Но вдруг ни с того ни с сего, я нарушаю молчание вопросом:

— Это правда, что Томас Мур хочет написать ваш портрет?

— Да, — простодушно признаётся она.

— Думаете согласиться?

— Нет. Он уже написал мой портрет, хотя и не знает об этом. Я — то существо на картине с танцорами, израненное и растерзанное, с кровью на обрубках крыльев и торчащими лопатками. Не хочу, чтобы он видел что-то другое.

Мне не жаль, что Джейн не хочет быть изображённой, но я против того, что она думает о себе только в определённых терминах. Только как о чём-то сломанном и никогда не собранном вновь. Мне чертовски жаль.

«Почему мне жаль?

Вернее, почему мне жаль так сильно?»

— Скоро нам снова придётся открыть тему психотерапии, Джейн.

— Не сейчас, — со вздохом шепчет она. — Вы знаете, что картина продана? Интересно, кто захотел обладать этим… смотреть на эту вещь. Видеть эту постоянную боль.

На мгновение я задумываюсь над ответом.

— Тот, чьи крылья никогда не отрывали, и кто не знает, каково это на самом деле. Или тот, кто знает, что это такое, и находит эту постоянную боль по-своему очищающей. Вот что делает искусство, Джейн. Оно помогает исцелиться или почувствовать себя менее одиноким. Или это может быть кто-то, у кого есть мотив, о котором мы не знаем.

— Надеюсь, это будет второй тип покупателя. Тот, кто сможет понять, что он не одинок, нас много таких с обрубками вместо крыльев. Вы предпочитаете абстрактное искусство, верно? У вас дома я видела странные и прекрасные работы, на первый взгляд не поддающиеся расшифровке.

Я наблюдаю за Джейн; она постоянно отводит взгляд на воду, кажется, что девушка делает всё возможное, чтобы не смотреть на меня. Понимаю, она делает это для того, чтобы я не смотрел на неё. Старается скрыть свою раненую половину в укрытии, созданном гримом и тенью. Мне хочется подойти ближе и развернуть её лицо к себе, потянув пальцами за подбородок.

Но я этого не делаю. Уже слишком, что я стою здесь, и мне наплевать на её шрамы, видимые или скрытые, и говорю с ней о том, о чём не говорю ни с кем.

— Абстрактное искусство принадлежит только мне. В нём есть красота, которую не все понимают, а те, кто понимает, делает это по-своему. Мне нравится ценить то, что для кого-то является чистым безумием. Это помогает мне чувствовать себя менее банальным.

— Поэтому вы помогаете мне? Потому что я нестандартна? Ведь я тоже как абстрактная скульптура. У меня непостижимая красота! — Она горько смеётся, словно шуткой ранила больше себя. — В любом случае вы не были бы банальны, даже если бы любили натюрморты с вазами, полными цветов и фруктов.

Когда я уже собираюсь сделать очередное замечание, звонит мобильный телефон. Я достаю его из кармана и смотрю на дисплей. Лилиан. Я подавляю ругательство, но лицо всё равно выдаёт меня в мимолётной эмоции. Я отклоняю вызов, и через мгновение получаю сообщение.

Пожалуйста, позвони мне. Мне нужно тебя увидеть. Я под твоим домом.

— Бл*дь, — бормочу я.

Джейн ни о чём меня не спрашивает, она продолжает пить молочный коктейль из трубочки, созерцая реку.

Я пишу сообщение Лилиан.

Ты можешь уйти, меня нет дома, и я не знаю, когда вернусь.

Она отвечает сразу.

Я буду ждать тебя.

Сердито бросаю ей вызов.

Тогда ты будешь ждать до рассвета.

Ответ огорчает меня и злит одновременно.

Ты ждал меня четырнадцать лет. Я могу подарить тебе восход солнца.

Мне хочется выбросить мобильный телефон в реку. Я снова блокирую её номер. Затем убираю телефон обратно в карман.

Только теперь Джейн спрашивает меня:

— Всё в порядке?

— Нет, — молниеносно и искренне отвечаю я.

Она встаёт со скамейки и бросает стакан с молочным коктейлем в урну.

— Я вызову такси, адвокат, — говорит она. — Идите решать свою проблему.

— Мне не хочется её решать. Не сейчас. Мне просто хочется повеселиться и не думать.

— Мне… мне очень жаль. Что вы расстроены, я имею в виду. Уверена, если вернётесь в галерею, то найдёте много способов развлечься и не думать.

Она не ошибается. Чуть больше двух миль отделяют меня от уверенности в том, что смогу выбрать себе развлечение на ночь из множества молодых женщин в галерее, которые даже не делали вид, что не замечают меня. Могу поймать такси для Джейн, попрощаться и отправиться обратно. Я могу снять любую цыпочку и поехать с ней домой. Могу сделать так, чтобы Лилиан меня заметила. Могу много чего сделать, и всё это если не улучшит, то, по крайней мере, не ухудшит моё самочувствие.

Но я ничего не делаю. Ничего характерного для меня. Ничего, что сделал бы другой Арон. Не будет киски, что подцепил взглядом и трахнул не глядя.

Я выхожу на улицу и действительно останавливаю такси. Открываю дверь, позволяю Джейн сесть.

Потом сажусь и я.

— Полагаю, сегодня тебе снова придётся меня терпеть, — говорю ей и называю таксисту её адрес.

Она не ругает меня за то, что снова обратился на «ты». Я сделал это без объяснений и разрешения, будто что-то вдруг свело нас вместе.

Джейн молчит, возможно, не дышит. Она передвигается к окну, застыв, как маленькая статуя. И судорожно сжимает юбку, как в первую нашу встречу, когда рассказывала мне о нападении Джеймса.

Мы молчим всю поездку — четверть часа, которые кажутся веком. Я расплачиваюсь с таксистом, мы выходим, я легонько сжимаю ей локоть в нескольких шагах от лестницы, ведущей в подвал.

— Мне кажется, ты неправильно поняла мои слова, — говорю я успокаивающим тоном.

— Нет, — возражает она. — Я всё поняла.

— И что же ты поняла? — спрашиваю с сомнением.

— Что сегодня ты грустный, — продолжает она, тоже обращаясь на «ты». — Этот телефонный звонок причинил тебе боль, возможно, открыл старые раны, может, заставил задуматься о решениях, которые необходимо принять. Ты не хочешь идти домой, не хочешь возвращаться в галерею. В конце концов, сегодня вечером ты не хочешь быть самим собой. Я так далека от твоей жизни, от всего, что напоминает тебе о ней, что идеально подхожу для того, чтобы не думать или, если уж на то пошло, меньше думать. Так что, если хочешь, можешь остаться ещё немного. Я, мой маленький дом и моё ничтожное ничто готовы подарить тебе ещё немного забвения.

— Ты меня пугаешь, Джейн.

— О нет, не сегодня. Платье милое, и у меня странный блестящий лак в волосах. Сегодня я не такая уж и страшная.

— Я говорю не о твоей внешности, чёрт возьми. Но тот факт, что… ты мыслишь как ведьма. Ты влезаешь в мою голову, как будто… как будто всё знаешь.

— Полагаю, для тебя это комплимент.

— Для меня, так и есть.

— Тогда и забвение, которое тебе предложу, будет в моём стиле. Не думаю, что я подходящий объект для твоих обычных развлечений.

— Я бы никогда не предложил тебе ничего подобного! — восклицаю я ложь с бесстыдством опытного негодяя. — Ничего, если я буду обращаться на «ты»? Ты пока не подражаешь моей прошлой нотации.

— Было бы смешно обращаться на «вы», пока смотрим фильм по телевизору и поедаем карамельный попкорн.

— Это и есть то забвение, которое ты мне предлагаешь?

— Да. Ничего больше. Бери или уходи.

Я смотрю на неё. Размышляю об альтернативах. Лилиан или другая цыпочка с кричащей красотой. Дикий секс. Обычный Арон, который получает всё, что хочет, а потом избавляется от этого.

Я, наверное, сошёл с ума. Возможно, эта девчонка, и правда, ведьма? Другого объяснения нет. Потому что единственное слово, которое говорю:

— Беру.

***

Будь она моей женщиной, чёрт возьми, я бы вытащил её из этой дыры. Если бы она была моей женщиной, я бы купил ей нормальный дом, и мебель, и одежду, и драгоценности, и…

Но она не моя женщина. Этого никогда не случится. Я не хочу, чтобы она ею стала. Я просто хочу переспать с ней. Но если сделаю это, то причиню Джейн боль во всех смыслах. Так что хватит больных фантазий.

Дом хоть и небольшой, но чистый и уютный. Диван удобный. Телевизор работает. Отсутствие мебели скорее плюс, так как пространство не уменьшается. Звук хлопающей кукурузы на сковороде действует гипнотически.

Джейн уходит на кухню, а затем возвращается с пластиковой миской, полной попкорна в карамели, бумажными салфетками и двумя бутылками кока-колы.

— Прости, у меня нет ни пива, ни алкоголя, — извиняется она. — Ты всегда можешь уйти, — она протягивает мне бутылку и салфетку. — Ты привык к другой роскоши, — продолжает она, но не выглядит опечаленной этой уверенностью.

Я смотрю, как она устраивается на этом же диване. Не могу отделаться от мысли, что эта девушка — загадка. Мать с детства угнетала и избивала её. Правосудие предало. Джеймс Андерсон чуть не изнасиловал. И она доверяет мне.

Джейн включает телевизор. Выбирает чёрно-белый фильм с актрисой, которая уже лет сто как умерла. В комнате тускло, единственный свет исходит от телевизора.

Я делаю глоток колы и ставлю бутылку на пол. Нас разделяет миска с попкорном, наполненная до краёв.

Что я здесь делаю? Почему я не там, где находился всегда и где мне лучше быть? И почему я не хочу находиться там, где мне лучше быть?

Прилагаю усилие, чтобы смотреть на экран и проявить интерес к фильму, полному сцен разных оттенков серого, в котором люди большую часть времени танцуют чечётку, и перестать задаваться вопросом, почему я чувствую себя виноватым. Не то чтобы это было легко, чёрт возьми: вся моя философия об отношениях между адвокатом и клиентом полетела к чертям.

Рассеянно опускаю руку в миску. И задеваю пальцы Джейн. Она вздрагивает, как от удара током. Миска подпрыгивает, повсюду сыплется снег из мягкого липкого попкорна; им забрызганы даже её волосы и платье.

— Фу-ты, — говорит она, не слишком раздражаясь, просто слегка смущаясь. Джейн трясёт волосами со рвением промокшего щенка, пытаясь привести себя в порядок. — Наверное, надо сделать ещё, — продолжает она и опускается на колени на пол, чтобы собрать этот странный снег.

То же самое делаю и я.

Фильм продолжает рассказывать историю, которую я не знаю, пока мы стоим на коленях на ветхом ковре. Я в смокинге стою на коленях на ветхом ковре, в доме, похожем на обувную коробку, с девчонкой, полной сложных тайн, которая предложила мне хот-дог и бутылку кока-колы. Я, должно быть, сошёл с ума. Это не я здесь. Парень с руками, испачканными карамелью, не может быть мной.

Внезапно я замечаю у неё в волосах зёрнышко кукурузы. Я протягиваю руку, чтобы убрать его. Никто не говорит, кроме актёров в фильме на заднем плане. Даже моя совесть молчит, пылает, но не дышит.

Мы оказываемся ближе — на четвереньках, как кошки. С таким наклоном туловища Джейн не может спрятать свою грудь, которая выглядывает между шелковой драпировкой декольте, что свисает вперёд, как зияющий карман. Соски похожи на фарфоровые наконечники. От холода или возбуждения? В доме не холодно, значит?.. Из ямочки у основания её шеи медленно стекает капля пота. Эта единственная капля кажется мне самым похотливым из всех, что я когда-либо видел.

Джейн не осознаёт этого и продолжает уборку.

У меня даже нет оправдания, что пьян. Я трезвый, но всё равно мудак. Если бы я мог… если бы я только мог… Я бы уложил Джейн на ковёр, полный скрипучего попкорна, и целовал, словно так и должно быть, словно это нормально, правильно. А потом трахать её до рассвета.

Но я бы сотворил херню.

Горе тому, кто будет иметь дело с девушкой с таким прошлым и таким настоящим. Неуклюжая 23-летняя, как подросток. Хрупкая, как стекло.

Горе тебе, если не можешь ничего ей пообещать, не можешь ничего ей дать, не можешь быть для неё ничем, кроме сиюминутного опыта.

Не могу я делать с ней то, что делаю с другими. Они знают, мои намерения, и делают то же самое со мной, причём никто не выигрывает, и никто не проигрывает.

Поэтому я собираю разум, как если бы он был раскатанной по земле вещью, и найден спрятанный в пыли.

— Уже поздно, Джейн, я лучше пойду.

— Окей, — лепечет она. Джейн встаёт, а я инстинктивно помогаю, протягивая ей руку. — Я сама могу, — протестует она уворачиваясь.

Я провожу рукой по волосам, стараясь казаться спокойным, не выдать искушения, которое на несколько мгновений полностью затуманило рассудок. Стараюсь не дать ей понять, что оказался на грани и готов был вести себя как тот говнюк Джеймс Андерсон.

Нет, не как он. Если бы она не захотела меня, я бы остановился. Может, я и придурок, но не подонок.

— Увидимся в понедельник у помощника прокурора, — это последнее, что говорю я, прежде чем уйти.

— Хорошо, — последнее, что говорит она.

Затем Джейн исчезает за дверью своего дома, похожего на обувную коробку.

Досадно, но, как ни странно, именно внешний мир мне кажется меньше.

***

Домой я не еду. Не собираюсь рисковать встретить Лилиан (на тот случай, если обещание дождаться меня не блеф). Сомневаюсь, что она настолько глупа, чтобы ждать всерьёз, но даже малейшей вероятности достаточно, чтобы заставить меня пойти в другое место.

Я чувствую себя неуверенно, как тот подросток, который ещё живёт во мне и время от времени напоминает, что я не повзрослел, а только двигаюсь вперёд. Если бы встретил Лилиан у дома, я мог впустить её, и мы оказались бы вместе в постели. Сегодня я уже боролся и не думаю, что устою перед дальнейшими провокациями.

Не то чтобы Джейн меня провоцировала. Она ничего не делала. Она просто существовала, и это делает всё ещё более непонятным. Обычно я не замечаю ничем не выделяющихся женщин. Слишком много усилий. Джейн не провоцировала меня, она не обладает той красотой, что обычно меня привлекает, и поэтому не понимаю, почему она мне нравится.

Единственный способ перестать задаваться вопросами и не изводить себя «почему» — отправиться в ночной клуб. В Виллидже недавно открылся один, и сейчас это самое модное место, там живая музыка и танцпол. Меня не интересуют музыка и танцы, честно говоря, я ненавижу хаос, но в данный момент это единственное лекарство от искушения думать.

Попасть внутрь не так-то просто. Для других. Вышибала тут же открывает передо мной красный шнур.

Шум — это то, что мне нужно. Музыка не оглушает, а отдаётся эхом между рёбер. Длинная, блестящая барная стойка из цельного дерева окружена людьми, заказывающими коктейли. Типичный клиент — чванливый мудак с кучей денег. Типичный клиент — это я. Нет ни одной девушки, которая не выглядела бы как модель. Нет ни одного мужчины, который выглядел бы как заурядный офисный работник, зарабатывающий тридцать тысяч долларов в год. Идеальное место, чтобы отвлечься от девушки, которая не похожа на модель и всё же застряла в мыслях.

Я заказываю «Манхэттен», а затем неразбавленный виски. Пара девушек пытаются соблазнить «классический костюм». Мне ещё не приходилось — никогда — самому заводить разговор с женщиной.

Так продолжается почти час: ко мне подходят цыпочки, я предлагаю им выпить, они предлагают закончить вечер у них, осознанно показывая свои буфера. Я инстинктивно вспоминаю Джейн, когда она наклонилась, чтобы собрать попкорн.

Ещё виски, пожалуйста.

Затем, оглядевшись по сторонам, я окончательно понимаю, что моя миссия — не думать, забыться, стереть всякую видимость ясности — сложнее, чем ожидалось.

Среди группы придурков находится самый настоящий мудак.

Джеймс Андерсон. Почти наверняка обкуренный и пьяный. Он сидит за столиком, на коленях у него девушка. Твою мать, совсем мелкая. Ей уже есть двадцать один? Должны быть, если её пустили, но выглядит она, как сильно накрашенная шестнадцатилетняя.

У меня руки чешутся. Хочется подойти к этому придурку и реально разбить ему лицо, на глазах у всех. Мне хочется схватить его за шею и сломать ему нос о стену.

Быстро обдумываю возможные последствия. Я определённо принесу вред Джейн и жалобе, которую она намерена подать. У засранца появится ещё один повод прикинуться преследуемой жертвой. Конечно, я могу загнать его в угол без зрителей, и тогда ему понадобится пластический хирург.

Я встряхиваюсь.

Откуда во мне этот инстинкт мести? Джеймс Андерсон всегда оставлял меня равнодушным. Я давно знал, что он идиот, избалованный папенькин сынок, который тратит свои карманные деньги на кокаин и шлюх. Но я никогда не испытывал такой яростной потребности заставить его заплатить за проступки. Не по отношению к нему. Моя ненависть всегда была направлена на Эмери.

Мысль о его руках на Джейн вызывает у меня оскал, но я остаюсь на месте. Сначала я отделаю его в суде, а потом буду ломать ему зубы один за другим.

Я оборачиваюсь, возвращаю своё внимание к красивой девушке, которая настойчиво рассказывает мне о себе, а потом задаёт вопросы, спрашивает, один ли я, не хочу ли проводить её в квартиру в Сохо.

Времени ответить ей у меня нет.

Тошнотворный голос заставляет меня снова обернуться.

— Ты её трахаешь? — Джеймс Андерсон смотрит на меня красными, водянистыми глазами наркомана. — Маленькая калека, я имею в виду. Я не раз видел, как она заходила в здание, где ты живёшь, и…

Намерение сохранять нейтралитет исчезает, как пар. Моя реакция мгновенна, импульсивна и порывиста. Я бью его с такой силой, что он шатается и падает на пол. Из носа и рта у него течёт кровь. Надеюсь, я выбил ему несколько зубов.

Я приближаюсь к нему и говорю со зловещим спокойствием.

— Будь осторожен в своих словах и поступках, придурок. Или в следующий раз я сделаю тебе очень больно.

Я оставляю его на полу, скорченного и истекающего кровью. Не все заметили эту сцену, слишком много хаоса вокруг, да и не совсем это была драка, так как Джеймс тут же упал как подкошенный. Свидетели нашей перепалки отреагировали с безмятежным спокойствием тех, кто — либо не хочет вмешиваться, либо привык наблюдать за оживлённым обменом мнениями.

Я в ярости, хотя по моему виду этого не скажешь. Не видно, что я хотел его убить. Незаметно и то, как я расстроен.

Какого чёрта я так защищаю Джейн? Почему меня тревожит до такой степени, что всё моё спокойствие начинает расшатываться?

Я должен перестать думать и действовать так, будто она моя ответственность. Я должен перестать думать и вести себя так, словно она мне небезразлична, кроме как по работе.

Проклятье, мне нужно прекратить.

Поэтому, когда прежняя молодая женщина, ничуть не напуганная происходящим (более того, даже более возбуждённая), повторяет своё приглашение пойти к ней домой, я не колеблюсь.

И соглашаюсь.

Лучше трахнуть незнакомку, чем идти домой и рисковать трахнуть Лилиан.

Но, прежде всего, лучше трахнуть незнакомку, чем постоянно представлять, как трахаю Джейн.