Я не искала любовь

Глава 10

Джейн

— Ты хочешь о чём-то поговорить со мной, дитя моё? — спросил Натан.

Я качаю головой, надевая пиджак единственного костюма, который у меня есть. Тот самый, который был на мне, когда я впервые разговаривала с Ароном.

Арон.

«Перестань думать о нём.

Перестань, перестань, перестань».

— С чего ты взял? — отвечаю я, глядя на себя в зеркало. Племянница миссис Кармен подарила мне тональную основу и научила её растушёвывать, чтобы не выглядеть так, будто я ношу маску из папье-маше. Шрам стал гораздо менее заметен; меня это радует и огорчает одновременно. Это я и не я. Смогу ли привыкнуть к этой новой версии Джейн, приспособлюсь к тому, что время от времени буду нравиться себе и стану собой снова только ночью, как Золушка, вдали от праздника. В любом случае нет риска, что меня кто-то увидит. В моей истории нет принца, который будет искать меня с туфелькой.

— Может с того, что я видел, как Арон Ричмонд выходил из твоего дома ночью в прошлую субботу? — произносит он в форме вопроса, но это, несомненно, утверждение. Утверждение, сопровождаемое нахальной улыбкой.

Я краснею, но, к счастью, тональный крем маскирует достаточно, чтобы всё скрыть.

— Не о чем говорить, — комментирую я, пожимая плечами.

— Не о чем говорить? — смеётся он. — Нет, милое дитя, сейчас ты сядешь, соберёшься с мыслями и всё мне расскажешь! Не деликатные подробности, конечно, но хотелось бы знать всё остальное. Я должен знать, радоваться мне или тревожиться.

— Нет пикантных деталей! И нет причин для радости, как нет причин для тревоги. Мы просто смотрели вместе телевизор, ели попкорн, а потом он ушёл.

— По-моему, он не из любителей попкорна! — воскликнул Натан, почти возмущённо. — И он также не кажется мне парнем, который согласится провести вечер без пикантных деталей с девушкой, которая ему не нравится.

— Значит, ты делаешь вывод, что я ему нравлюсь? — На этот раз моя очередь смеяться, даже если в моём смехе слышна нотка горечи. — Нет, Натан, всё не так. Ему просто нужна было… перевести дух.

— Перевести дух от чего?

— Ни от чего, абсолютно ни от чего. Я полагаю… что он влюблён в женщину… в замужнюю женщину. У них очень сложная история, и иногда он кажется переполненным беспокойством. Они знают друг друга с детства, потом она вышла замуж за другого, но Арон… он никогда её не забывал.

Я не рассказываю Натану, как я пришла к таким выводам. Не рассказываю ему, что уже начала делать выводы на благотворительном вечере, но убедилась в этом, когда в последний раз была у Арона в квартире и прибиралась.

Окей, я немного покопалась.

Я была не в меру любопытна и бестактна.

Когда я снова складывала книги на журнальном столике перед диваном, то увидела, как со страниц «Правил секса» Брета Истона Эллиса, выпали фотографии. Я всё поняла. На снимках, сделанных фотоаппаратом Polaroid, были они вдвоём. Совсем юные. Они, несомненно, любили друг друга, хотя подозреваю, в основном он любил её.

Боже, как они были молоды и как прекрасны. Арон выглядел менее мускулистым и носил короткие волосы, но даже тогда его самоуверенность окутывала его юность тёмным, бунтарским сиянием. Лилиан выглядела как принцесса: почти такого же роста, как и он, фарфоровая кожа, безупречный макияж, шелковистые волосы, и ничего лишнего.

— Дитя, я бы не беспокоился, никто не любит разогретый суп, — заявляет Натан.

— Это не разогретый суп, а большая любовь, которая возвращается, — поправляю Натана. — Но даже будь это не так, я всё равно ничего не значу. Я же говорила, — я просто странная девушка, которая своими причудами отвлекает его от более важных вещей. Но мысли у него всегда сосредоточены на этой женщине. Из-за неё он напился, из-за неё заболел и пытается от чего-то сбежать, но не может.

— Надеюсь, у него получится. Убежать, я имею в виду. Когда ты убегаешь от чего-то, это значит, что есть опасность.

Я снова пожимаю плечами, глядя на себя в зеркало, досадуя на свою ужасную худобу по сравнению с чувственной сладострастностью Лилиан Пэрриш. Я чувствую себя глупо, испытывая эту ревность, немотивированную по двум причинам: сравнение с Лилиан выставляет меня не только как неудачницу, но и как униженную, и даже если бы не было Лилиан, Арон считал бы меня не более чем бедной девушкой, которую нужно защищать, чтобы заглушить свою совесть.

— Я просто надеюсь, что с ним всё в порядке и он счастлив. Арон неплохой человек, Натан. Думаю, он на самом деле хочет мне помочь, даже если это просто из жалости. Так что не могу сказать тебе ничего особенного. За исключением того, что сегодня утром я разговариваю с помощником прокурора.

— Арон за тобой заедет?

— Нет, конечно, нет! Поеду на метро. Надеюсь… что оно того стоит. Иногда… мне кажется, что кто-то следит за мной, шпионит. Может, это просто галлюцинация, но…

Меня передёргивает. Не знаю, возможно, это результат страха и травмы, но у меня постоянное ощущение, что моя тень на дороге — принадлежит не только мне.

— Боишься, что это тот негодяй?

— Да. Натан, он не нормальный. Он вбил себе в голову, что должен причинить мне боль, и… рано или поздно ему это удастся, если я его не остановлю. К сожалению, я боюсь, что фактов, которые собираюсь сообщить помощнику прокурора, будет недостаточно. У меня нет свидетелей, я не пошла сразу заявлять на него, он даже не причинил мне физического вреда, у меня нет документа из травмпункта, подтверждающего нападение. У меня вообще ничего нет.

— У тебя есть твоё слово. И его плохая репутация.

— Сомневаюсь, что этого достаточно.

Тем более что у меня репутация тоже плохая. Не думаю, что судья, у которого есть голова на плечах, поверит девушке с историей насилия в прошлом. Дело, основанное на столь шатких предпосылках, никогда не дойдёт до суда. Я уже знаю, Джеймс Андерсон не проведёт в тюрьме ни одного дня. Я уже знаю, что мои обвинения будут для него в лучшем случае лёгкой щекоткой. Но я хочу попробовать. Хочу иметь возможность сказать себе, что я сделала всё, что могла. Больше не собираюсь прятаться за своим прошлым, внутри своих воспоминаний, за страхом, что кто-то другой всё узнает.

Полагаю, — это благодаря Арону. То, что он всё знает и не смотрит на меня, как на какое-то неприглядное существо, совершившее ужасные проступки, придаёт мне смелости. Я глупая, знаю, и не менее хрупкая, чем раньше, но я верю, что его дружба — это трамплин, благодаря которому я могу нырнуть в жизнь, чтобы восстановить и мою дружбу. Понемногу за раз.

Пока размышляю, оставить ли пиджак расстёгнутым, посмеиваясь над собой, ведь застёгнутый или нет, он всё равно остаётся дешёвой одеждой на манекене-калеке, я слышу трель сообщения на своём мобильном телефоне.

Номер Арона.

Сердце замирает и пробивает потолок дома.

Жду тебя снаружи. Поедем к Мелинде вместе.

Мой разум одновременно фиксирует слишком много вещей. Слишком много всего. Я не могу дышать. Боже мой, он снаружи. Он заехал за мной. Он всё ещё обращается на «ты», словно такая объединяющая нас близость — это установленный факт. Арон ждёт меня. И он называет помощника прокурора по имени. Ладно, по крайней мере, с ней он переспал.

Когда Натан замечает на дороге машину Арона, то одобрительно свистит.

— Ни один адвокат, дитя моё, не станет делать это ради своего клиента, поверь мне.

— Пока что я его единственный клиент. Он в творческом отпуске и занимается только моим делом, — объясняю я, но сердце не собирается успокаиваться. — Может, у него было свободное время?

— Дай мне поговорить с ним две минуты, и уверяю, я пойму, если…

— Нет! — протестую я. — Спасибо за отеческую тревогу, но в этом нет необходимости. И чтобы ты понимал, что я имею в виду, когда будет время, найди в интернете Лилиан Пэрриш и посмотри на её фотографии. Венера Боттичелли, переплетённая с Шарлиз Терон, всегда будет для любого недостижимой соперницей. После того как увидишь её, скажи мне, веришь ли ещё в разогретый суп.

— Красота — это ещё не всё. Но ты должна сама это понять. И в любом случае я считаю тебя маленькой жемчужиной.

— Да, из дешёвой бижутерии, — с иронией говорю я за мгновение перед тем, как выйти с бабочками в животе и сердцем, умоляющим мою душу сбавить темп, иначе оно рассыплется на осколки.

***

Арон такой серьёзный, что меня охватывает трепет. Я почти жалею, что он заехал за мной. Похоже, он сделал это по необходимости, и ему неприятно находиться рядом. Часть меня хочет вжаться в роскошное сиденье из чёрной кожи, а другая часть — ударить Арона.

Но внезапно я снова начинаю его любить.

— Я сержусь не на тебя, Джейн, — говорит он, словно уловив мой дискомфорт из-за своего плохого настроения. — Просто… У меня многое на уме.

— Мне… мне очень жаль. Ты не должен был меня забирать. Я бы доехала на метро.

Он на мгновение замолкает, а потом сердито бормочет:

— Боюсь, этот придурок следит за тобой.

Я сглатываю, и это похоже на глотание камня. Одно дело — впечатление, другое — получить подтверждение от человека, который уж точно не провидец.

— Как… откуда ты знаешь? — спрашиваю его и одновременно задаю себе миллион других вопросов. Причина его хмурого настроения в этом? Не думаю, что такое возможно. Арон не может дуться из-за меня. Наверняка произошло что-то другое.

— Я встретил его пару ночей назад. Кажется, я сломал ему зуб.

От шока у меня открывается рот.

— Ч… что?

— Мне не следовало этого делать, но мудаков, которые мешают мне, когда занимаюсь своими делами, я не выношу. А потом я немного выпил.

Арон рассказывает мне очень короткую историю, которая включает в себя как он только что предложил коктейль девушке в баре, не знаю какого клуба, к нему подошёл «мудак» и спровоцировал. Произошла потасовка с Джеймсом, который тут же упал на пол.

Должно быть, я действительно схожу с ума, потому что из всего сказанного Ароном, вместо того, чтобы зациклиться на словах Джеймса и опасности, которую они представляют, именно упоминание о девушке, для которой Арон покупал выпивку, вонзается в мою плоть, как очередь из автомата. А осознание, что речь идёт о том же вечере, когда он заходил ко мне домой, заставляет себя почувствовать грустной и опустошённой.

Неужели он ушёл подцепить какую-то случайную цыпочку в ночном клубе?

«Но он ударил Джеймса. Он сделал это ради тебя. Он защищал тебя!»

Нет. Арон просто был раздражён, потому как не выносит, когда к нему пристают придурки, пока он занимается своими делами. Особенно, я полагаю, если его дела совпадают с интересами красивой девушки, которой можно купить выпивку и сразу после этого закончить вечер. Уж точно не собирать попкорн с пола.

Я мрачнею, молчу, смотрю в окно. Удары сердца перестают быть признаком эйфории и становятся следствием опустошения.

Арон тоже молчит. Краем глаза и частично в отражении в стекле я вижу его: рука вытянута на руль, светлые волосы зачёсаны назад, воротник серого пиджака, галстук, ноги обтянуты брюками дорогого костюма, сшитого на заказ. Его пряный парфюм приятно наполняет салон и вместе с тишиной располагает к беспрерывным размышлениям.

Его.

Мои.

Как бы мне хотелось, чтобы он рассказал о себе, как это сделала я. Знаю, этого никогда не случится, а если бы и случилось, я бы, наверное, пожалела, что загадала такое желание. Потому что он почти наверняка рассказал бы мне о Лилиан и обо всех женщинах, которые не являются ею и которых ему недостаточно.

И вдруг ни с того ни с сего, Арон спрашивает меня:

— А у тебя нет подруги, к которой ты могла бы переехать на время?

— Нет, — сухо отвечаю я. — Мои соседи мои друзья.

— Но ещё они пожилые люди, и в любом случае вы не живёте вместе. Этот придурок — психопат.

— Я могу сама о себе позаботиться, я делаю это всю жизнь.

— Если бы можно было позаботиться о себе и не убивать кого-то другого, было бы лучше.

Его замечание, высказанное грубым тоном, задевает меня настолько, что на мгновение становится трудно дышать. У меня почти возникает искушение открыть дверь и выйти из машины на ходу, как уже делала раньше. Может быть, он вспомнил об этом, а может, я повторяю тот жест — незаметно наклоняюсь вправо, совсем немного отстранюсь от него, символически ухожу от его слов. Арон убирает руку с руля и хватает мою.

Продолжая вести машину, он поворачивается ко мне.

— Извини меня, Джейн. Я продолжаю грубо себя вести. Не обращай внимания на мои слова, — моё напряжение хоть немного, но спадает. — Я не считаю тебя убийцей, ты знаешь, только отчаянным и смелым существом, которое защищалось единственным возможным способом. Я просто не хочу, чтобы ты была вынуждена повторить этот опыт. Поэтому мы должны найти решение, которое на какое-то время тебя обезопасит.

— Нет.

Он продолжает смотреть на меня недоумевая.

— Я никогда не получал столько «нет», как от тебя.

— Моя безопасность не твоя забота. Пожалуйста, не беспокойся об этом больше.

— Я не могу.

— Почему?

Мы приехали на Манхэттен и, похоже, направляемся в сторону зарезервированной парковки рядом со зданием суда. Арон плавно переключает передачу, и его последние слова совпадают с прибытием к месту назначения.

— Потому что несмотря на то, что ты сделала, ты самый невинный человек, которого я когда-либо встречал. Невозможно знать тебя и не хотеть тебе помочь. Только психопат может желать тебе зла. А я хоть и бываю иногда настоящей сволочью, но я не психопат. Я не хотел заниматься твоим делом, оно было навязано мне, но теперь я намерен докопаться до сути. А докопаться до сути означает также предотвратить изнасилование Джеймсом или то, что тебе придётся убить его, чтобы защитить себя. И в первом, и во втором случае больше всего пострадала бы ты, а я не настолько близок к аду, чтобы желать подобного.

***

Мелинда Грей — авторитетная, но не авторитарная сорокалетняя женщина. Она уверенно приветствует Арона, и у меня нет сомнений — в прошлом они были вместе. Она ясно даёт понять, что добиться справедливости будет нелегко, но обещает, что это не будет невозможным.

Объясняет мне, что по новому закону (очень строгому в отношении сексуальных преступлений), жертва насилия не обязана доказывать, что не давала согласия, а вот агрессор должен доказать, что его получил. И то, что я ударила его степлером по пенису, причинив очевидные повреждения, — явный признак того, что согласия не было. Конечно, есть риск, что эта деталь будет использована против меня, но верно и то, что если я нанесла ему травму там, значит, он был голый, и я не получала удовольствия от происходящего.

В процессе рассказа выясняется, что в тот проклятый вечер, хотя я ничего не рассказывала своей коллеге, всё же поведала ей, что мне плохо и нужно срочно уйти домой, а она спросила меня, почему я расстроена и плачу. Я ответила неопределённо, но, несомненно, Кристина вспомнит тот вечер.

Как и ожидалось, к сожалению, моё прошлое может мне навредить. Даже если меня признали виновной в убийстве второй степени, а не в умышленном убийстве, тот приговор демонстрирует, что мне не чужды бурные реакции. Присяжные не поверили в самооборону и признали меня виновной. Молодая девушка, убившая свою мать в порыве эмоций только потому, что та хотела помешать ей стать балериной, могла превратиться в женщину, которая сначала соглашается на секс с мужчиной, а в самый прекрасный момент пришпиливает ему пенис.

Когда Мелинда (имевшая доступ к моему досье), видит разочарование у меня на лице, она говорит мне решительным тоном:

— Я не из тех, кто сдаётся. Будет назначено предварительное слушание, чтобы выяснить, достаточно ли у нас доказательств и какие контр доказательства намерен представить истец. Судья определит, есть ли основания для судебного разбирательства или дело следует прекратить. А пока не меняйте свой внешний вид и манеру поведения. Эта мягкость, хрупкость и полное отсутствие у вас злобы будут в нашу пользу. Теперь я перейду к несколько нескромному, но существенному вопросу. Могу ли спросить о вашей сексуальной жизни? Если сторона истца покопается, у них есть шанс найти любовников, которые засвидетельствуют, что вы сексуально агрессивная женщина?

Я краснею так сильно, что чувствую, как горят щёки. В комнате присутствует Арон (сидит чуть позади меня). Я уже рассказывала ему об этом, но всё равно продолжаю ужасно смущаться.

— Н-нет, — бормочу я. — У меня был только один… всего один парень… четыре года назад. Мы были с ним очень недолго, а потом всё закончилось. С тех пор у меня никого не было.

— Продолжайте в том же духе, избегайте отношений в этот период. Ведите безупречную жизнь. Тем временем ваш адвокат будет просить запретительный судебный ордер, чтобы Джеймс Андерсон не приближался к вам и прекратил преследовать. Но эти меры не всегда эффективны: проверить их соблюдение практически невозможно. К каждой жертве преследования не приставишь полицейского, и часто их игнорируют, что приводит к известным результатам.

— Смерть преследуемого?

— Также, — таков её прямолинейный ответ.

В последующий час мои показания протоколируются, и я вынуждена повторить всё сначала. При этом возникает ощущение, что я рассказываю о жизни другого человека. Когда всё заканчивается, я физически измотана.

Хотя и не прилагала никаких усилий, кроме умственных, я хромаю больше чем обычно. Арон большую часть времени молчал, предоставив мне говорить, и продолжает молчать, даже когда выходим из здания. Не отрицаю, его присутствие меня очень ободряло. В те моменты, когда теряла голос, я чувствовала его руку на своём плече.

Но сейчас мне нужно отстраниться. Мне нужно побыть одной. Подумать, убедиться, что я поступила правильно, а не совершила глупость, которая вернётся ко мне бумерангом.

И мне отчаянно нужно перестать надеяться, что Арон Ричмонд заметит меня и увидит во мне женщину, а не несчастного промокшего под дождём птенца, которого нужно защищать, чтобы чувствовать себя хорошо.

Поэтому, когда мы оказываемся за воротами и он спрашивает меня, всё ли со мной в порядке, а из-за его голубых глаз даже воздух, которым дышу, кажется голубым, я поворачиваюсь к нему спиной и торопливо спускаюсь по широкой лестнице.

Он догоняет меня, останавливает.

— Тебе больно, притормози!

— Я в порядке.

— Тебе нужно попить, и не только воды. Ты бледная, как труп. Может, коньяку.

— Я ничего не хочу, правда. К тому же — я не пью алкоголь, и если попробую на голодный желудок, мне будет только хуже.

— Тогда я угощу тебя обедом.

— Нет.

— Твои «нет» похожи на заевшую пластинку. Тебе нужно поесть. Здесь неподалёку есть ресторан, где…

— Нет, — повторяю я. — Мне просто нужно немного тишины и покоя. Увидимся на предварительном слушании. Серьёзно, Арон, тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Не убегай, Джейн.

— Я не убегаю. И не хочу показаться неблагодарной. Я благодарна за всё, что ты для меня делаешь. Но… мне нужно побыть одной, и я не сомневаюсь, что у тебя есть куда более интересные дела, чем нянчиться со мной.

Смотрю на него с улыбкой. Я не могу не улыбаться тому, кто хочет мне помочь, но это вынужденная улыбка, а макияж, скрывающий мой шрам, скрывает и мою искренность. Меня пугает не только мысль о том, что я снова должна открыться на слушаниях. Я готова: я приняла решение и дойду до конца, так или иначе. Меня больше пугает мысль о том, что рано или поздно всё закончится, и я потеряю право иметь дело с Ароном.

Но я должна начать привыкать к этому, поэтому лучше пока создать между нами дистанцию. Как бы там ни было, у него всегда будет красивая девушка, для которой можно купить выпивку. Или что ещё лучше, у него будет Лилиан.

Поэтому, не давая ему времени на другие предложения, которые искусят и напугают меня и заставят чувствовать себя, как обычно, на краю пропасти, я, не давая себе труда выдохнуть от усталости, выхожу на дорогу и ловлю такси. Не совсем привычное для меня действие. Я ожидаю, что таксист проедет и не обратит на меня внимания.

Но машина подъезжает, как в кино, останавливается, забирает меня, и всё происходит чудесным образом быстро.

Арон, честно говоря, и не пытается меня остановить. Он стоит неподвижно на предпоследней ступеньке перед дорогой, и угрюмо смотрит на меня. Последний жест, который вижу, прежде чем отвернуться от него, — Арон надевает солнцезащитные очки, вынутые из внутреннего кармана пиджака.

Эта картинка останется со мной навсегда.

Высокий, элегантный и решительный, окутанный светом.

Мы никогда не были так далеки друг от друга, как сейчас. Он, несомненно, принадлежит к миру, слишком отличному от моего, и чем скорее я начну понимать это, тем скорее начну залечивать раны в своём сердце.

***

— Джейн, можно с тобой поговорить? — спрашивает Дит через несколько дней.

В галерее суетятся рабочие, унося уже проданные картины Морриса.

— Конечно, — бормочу в ответ. — Я тоже хотела с тобой кое о чём поговорить.

— Тогда ты первая.

— Ах… окей… хорошо, — я сглатываю, немного смущаясь. Не хочу говорить ей, что должна сказать, но это необходимо. — Я думаю… Я думаю, что мне придётся оставить эту работу. Я прекрасно проводила время, но… Думаю, ты найдёшь себе в помощники кого-то более квалифицированного, чем я.

— Ты очень квалифицирована, — вежливо возражает Дит. — На самом деле, прочитав твоё резюме при приёме на работу, я задавалась вопросом, почему, имея диплом по литературе, курсы рисования и зная итальянский и испанский языки, ты стала работать уборщицей. Не то чтобы в этом было что-то плохое, любая честная работа заслуживает уважения, но почему ты не стремилась к большему?

Я избегаю упоминать, что поступила в колледж в Теннесси, благодаря программе государственной поддержки несовершеннолетних бывших правонарушителей. То же самое произошло и с курсом рисования. Если в течение всего срока заключения ведёшь себя хорошо (и даже становишься образцом праведности), государство финансирует подобные проекты, показывая, что верит в твою полную реинтеграцию в общество. Конечно, я не окончила Гарвард. Колледж был маленьким и неважным, но всё же я приложила усилия и получила высшее образование, находясь в тюрьме. В исправительном учреждении я также выучила итальянский и испанский языки. Для тех, кто хотел заполнить своё время и избежать неприятностей, учёба была единственным решением.

Стремление к чему-то большему, чем работа уборщицей, слишком сильно раскрыло бы меня. Мой работодатель, кем бы он ни был, стал бы больше меня изучать, и разбилась бы моя надежда остаться незамеченной. Стремление занять низшую ступеньку помогло мне спрятаться. Никто не копается в прошлом уборщицы.

Конечно, ничего такого я не рассказываю Дит.

— Мне нравится простая, незамысловатая жизнь, и я не особо амбициозный человек. Поэтому не думаю, что смогу остаться здесь надолго. Тебе нужен… более представительный и уверенный в себе сотрудник. Дженна подходит больше, она организована и эффективна.

— Дженна работает у меня уже некоторое время, она, конечно, хорошо организована и работоспособна, но ей не хватает воображения, и когда ей не нравится художник, она не стесняется дать ему это понять в слишком грубой форме. Я не могу терпеть подобное. Ты же, напротив, добра и чувствительна. Знаешь, что тебе нравится, но никогда не выставляешь это напоказ в ущерб объективности. Именно об этом я и собиралась поговорить: хочу спросить тебя, не согласишься ли занять её место? К этому предложению я добавлю ещё одно — провести День благодарения и последующие выходные в моём доме в Саутгемптоне и… позировать для Морриса. Однако сейчас я в полном замешательстве.

Её недовольство кажется искренним. Инстинкт кричит мне, чтобы я согласилась, приказывает не отказываться, по крайней мере, на этот раз. Возможно, я продолжу встречаться с Ароном даже после окончания судебного процесса.

Но в чём смысл, если не в том, чтобы усилить мою неспособность обладать им? Куда может привести меня тайная страсть, разжигаемая взглядами украдкой? Притворяться, что моё сердце не разрывается при каждой встрече с ним, будет непомерным усилием!

Я не могу позволить себе такую опасную смелость. Не могу остаться. Это будет слишком больно.

— Прости, Дит, но я… я не могу остаться. А что касается Морриса, думаю, он найдёт другой интересный объект для своего творчества.

— Это будет не так просто, как ты думаешь. Он подвержен бурной влюблённости художников. Сейчас он без ума от тебя. Не в романтическом смысле, я думаю, у него творческий пыл. Он попросил меня убедить тебя. Если Томас не сможет написать твой портрет, то пострадает вся его последующая работа. Он пообещал, — если ты захочешь, работа не будет выставлена на продажу. Но он должен её создать. Я надеялась, что ты передумаешь и сделаешь это в качестве личного одолжения.

— Он тоже будет в Хэмптоне?

— Я пригласила его вместе с небольшой группой близких друзей.

— А… Арон?

— Точно не знаю. Обычно праздники Арон проводит с дедушкой. Но если хочешь, чтобы он присутствовал, я могу настоять и он приедет.

— Нет! — восклицаю я, вернее, кричу, тоном человека, который считает возможное появление Арона Ричмонда на любом мероприятии равносильным присутствию ядовитой змеи.

— Чем вызвана такая яркая реакция против его присутствия? Что-то случилось? Он плохо себя вёл?

— Нет! Он… он всегда очень милый. И я сказала нет только для того, чтобы… Я имею в виду, если он празднует со своим дедушкой, мне было бы неловко отрывать его ради… ради себя.

— А я думаю, ему бы это понравилось. Арон заботится о тебе, и ему будет не по душе отставка от тебя.

— Он… Он не мой опекун. Я сомневаюсь, что он будет возражать.

— Ему будет что сказать по этому поводу. Арон воспринимает твою ситуацию очень близко к сердцу.

— Я могу позаботиться о себе сама, и хотя ценю его заботу… я… ненавижу его сострадание. Он должен заботиться обо мне только… только в зале суда. Всё остальное его не касается. — И снова мысль о его жалости вызывает во мне очень странную боль, состоящую из уныния, но и из злобной гордости. — Если Арону… Если ему нужно почувствовать себя лучше, пусть… пусть пойдёт в питомник и позаботится о щенках, которые нуждаются в помощи. Я… Я не какой-нибудь несчастный брошенный зверёк, — Быстро поняв, что выразилась слишком резко, я спешу извиниться. — Прости меня, Дит. Вы все были так добры ко мне. Я буду благодарна вам вечно. Никто не был так внимателен… я имею в виду, давно. Но я не могу здесь больше оставаться. Я должна… я должна сделать это одна. Надеюсь, ты не будешь на меня сердиться.

— Сердиться, нет, дорогая. Наверное, мне грустно, потому что не хочу так легко с тобой расставаться. Могу я попросить тебя подумать об этом? Может, ты останешься при том же мнении, но… пообещай мне взять несколько дней на размышление, прежде чем дать окончательный ответ? Давай, я задам вопросы ещё раз, а ты ответишь — «Я подумаю?» Не хочешь заменить Дженну в качестве моего ассистента, провести уик-энд Дня Благодарения в моём доме в Хэмптоне и позировать Томасу?

Думаю, я обязана предоставить Дит этот шанс. В конце концов, это правда, — она была добра ко мне, наняла несмотря на мою не слишком артистичную внешность, не просила меня прятаться за кулисами, советовалась со мной, привлекала и уважала меня, защищала. Так что я нисколько не жалею, что даю ей то, о чём меня просит.

— Я подумаю, — тихо отвечаю я, растроганная, потому что никто ещё не заботился обо мне так сильно.

До того, как Арон посвятил своё сострадание моему невзрачному существованию, никто.

***

Я продолжаю работать в «Аркадии». Работа идёт мне на пользу. Не только для моего кошелька, но и для настроения.

Вообще-то, для моего плохого настроения.

Она сдерживает его, отталкивает. Работа разбивает его, не давая ему громко звенеть и рождать эхо, которое отдаётся в голове, доводя меня до какого-то изощрённого безумия. Безумие безответной любви. Девичье безумие. Безумие сожаления. Безумие от страха снова увидеть его и понять, как сильно я по нему скучаю. Арон больше не появлялся, даже в галерее.

Я живу по-прежнему — занимаюсь делами, стараюсь не думать. Ресторанная суета, быстрота подачи блюд и невозможность отвлечься — именно то, что мне нужно.

Вдруг пока передаю заказ повару-греку, я чуть не сталкиваюсь с Доротой и Артемидой, которые прибежали из зала в полном восторге.

— Он вернулся! — восклицает Дорота, обмахивая лицо ламинированным меню.

— Интересно, кто эта? — вторит ей Артемида, немного надувшись.

Я уже собираюсь спросить, о ком они говорят, но даже не успеваю закончить мысль. Я знаю, о ком они говорят. Вернее, подозреваю. Надеюсь, я ошибаюсь.

Пусть я ошибаюсь.

Пусть я ошибаюсь.

Пусть я ошибаюсь.

Я выхожу из кухни, сердце не просто в горле. Оно повсюду. Я и есть сердце.

Выглядываю из-за перегородки с эллинскими узорами, что разделяет зал, и вижу их.

Арон и Лилиан сидят за одним из самых укромных столиков. Арон и Лилиан вместе. Они разговаривают и прекрасно дополняют друг друга, оба блондины, оба красивы. У них одинаковое прошлое, одинаковый опыт, и великая любовь, никогда не угасающая, хранимая слоями горячего пепла. Они — две стороны одной идеальной медали.

Внутри меня всё болит. Мне кажется, что меня вот-вот вырвет едой, которую съела семь реинкарнаций назад, когда была ещё лягушкой. Не то чтобы сейчас я стала принцессой: что-то от лягушки осталось. Клянусь, у меня тошнота, от которой сводит кишечник.

Делаю несколько шагов назад, возвращаюсь на островок перед кухней. Дорота и Артемида недоуменно смотрят на меня, а потом первая заявляет:

— Ты жёлтая, как лимон. Я обслужу твои столики, а ты отдохни.

— Нет, их возьму я, у тебя уже есть четыре! — нетерпеливо перебивает Артемида.

Прежде чем осознать смысл их слов, мне нужно упорядочить свои мысли. Я слишком сосредоточена, чтобы не расплакаться, как безнадёжная дура.

Арон и Лилиан выбрали один из моих столиков. Мне самой придётся идти и обслуживать их? Представиться с весёлым, но профессиональным выражением лица, спросить, что они намерены заказать и пожелать хорошего ужина? Я не могу этого сделать.

Обе коллеги смотрят на меня, призывая сделать выбор. Кому же доверю свой столик, учитывая, что я не в состоянии обеспечить достойное обслуживание?

— Я обслужу, как и запланировано, — говорю уверенным тоном. Моя твёрдость удивляет их, но больше всего она удивляет меня.

Я уверенная снаружи, пока внутри всё дрожит от сомнений.

Захожу в туалет для персонала, смотрю на себя в зеркало. Достаю из сумки пудру, освежаю слой на щеках, проверяя, на месте ли макияж и если ещё способен замаскировать шрам, превратив его в не слишком навязчивого гостя. Немного светлой помады телесного цвета. Взмах расчёской. Поправляю заколку со стразами, что удерживает волосы на одной стороне. Глубокий вдох. Два глубоких вдоха.

Потом выхожу из туалета, беру два меню, а Дорота и Артемида смотрят на меня и, уверена, желают мне споткнуться и сломать нос.

Но я осторожна, двигаюсь медленно, стараюсь не хромать, хотя очень устала после двух часов беготни по ресторану. Выхожу в зал, выпрямляю спину и улыбаюсь.

Они так близко. Разговаривают доверительно-тихо. Я ещё успеваю вернуться. Пока они не подняли лица и не увидели меня, я могу исчезнуть и сказать Дороте и Артемиде, чтобы кинули жребий, решая, кто должен меня заменить.

Но я продолжаю двигаться вперёд. Я всего в нескольких метрах от его роскошных волос, синих глаз, похожих на синеву сапфиров, льда, моря, синие цветы… всех этих синих вещей вместе взятых. Я нахожусь всего в нескольких метрах от их возрождённой связи, которая убила меня.

— Добрый вечер, я ваша официантка. Могу я дать вам наше меню?

Арон резко поворачивает ко мне лицо. Он узнал мой голос и теперь узнал меня.

Он ничего не говорит, только смотрит на меня в изумлении.

Я имела преимущество заметить его первой и получила время опомниться от неожиданности, поэтому могу позволить себе роскошь выглядеть спокойной и ничуть не расстроенной этой случайной встречей.

По крайней мере, могу с уверенностью сказать, что встреча со мной не оставила его равнодушным. Арон продолжает смотреть на меня. В одной руке он зажал меню, которое я протягиваю ему, брови нахмурены, будто хочет задать вопрос, который не задаст.

— Вернусь через несколько минут, — добавляю я. — Так, у вас будет время выбрать с комфортом.

Сразу ухожу за перегородку, скрываясь. Один вдох. Три вдоха. Шесть глубоких вдохов. Я могу это сделать. О боже, нет, я не могу.

Поэтому я делаю то о чём, боюсь, буду жалеть, но без чего сейчас не обойтись. Иду в кладовку, наливаю себе бокал греческого вина и выпиваю одним глотком.

На несколько секунд у меня буквально перехватывает дыхание. Быстро дышу, дышу, дышу. Но потом мне становится легче. Вино вкусное. Очень вкусное. Почти…

Я считаю в обратном порядке, чтобы убедиться, что я всё ещё в сознании: десять девять восемь семь шесть пять четыре три два один, и, наконец, возвращаюсь к их столику.

Улыбаюсь более спонтанно, чем раньше, возможно, из-за вина. Арон, напротив, совсем не улыбается. Мне хочется сказать ему, что мужчина, который идёт на свидание с любимой женщиной и демонстрирует такое мрачное выражение лица (совсем не романтичное), должен задать себе два вопроса о чувствах, которые связывают его с дамой, с кем он разделяет трапезу. Короче говоря, он, похоже, больше стремится показать, что зол на меня, по неизвестным мне причинам, чем пленён чарами Лилиан. На ней, конечно, нет обручального кольца. Оно было на благотворительном вечере, но сейчас она его сняла. То ли Лилиан собирается расстаться с мужем, то ли спрятала на время в сумке, чтобы не выглядеть распутной?

В любом случае Арон смотрит на меня больше, чем на свою спутницу. Недобро. Как будто ему не выносимо моё присутствие. Я пытаюсь вспомнить, сказала ли я или сделала что-то настолько серьёзное, чтобы вызвать такую злость, но мои мысли затуманены первыми эффектами вина. Мне жарко. Голова кружится. Чувствую эйфорию и сонливость одновременно.

Беспрестанно улыбаясь, принимаю заказ и ухожу на кухню.

Дорота и Артемида окружают меня, выспрашивая, выяснила ли я, кто эта женщина с белокурым красавчиком.

— Как ты думаешь, они вместе?

— Ты не видела, есть ли у них обручальные кольца?

Потом они замечают, что я краснолицая, чрезмерно улыбчива по моим меркам и склонна к лёгкой глупой томности.

— Ты пила? Но ты же никогда не пьёшь! Ты не можешь пойти и упасть! Я об этом позабочусь, — возражает Дорота.

Артемида пресекает её претензии в зародыше.

— Тебя ждут два столика. Или, может быть, они заслуживают меньшего внимания, потому что клиенты неприятные?

— Смиритесь, — говорю я с удивившей меня твёрдостью. — Столик мой, и я вполне способна о нём позаботиться.

Не знаю, так ли это, но я вдруг рискую уронить тарелку с салатом на Лилиан. Я не делаю этого специально, клянусь. Арон помогает мне избежать беспорядка. Он хватает меня за запястье и останавливает.

Он ничего не говорит, просто продолжает разглядывать с тем неодобрением, которое выказал бы по отношению к необычному и раздражающему существу. Я ненавижу его, потому что он заставляет меня чувствовать себя дефективной, виноватой, словно меня здесь не должно быть, будто я помешала ему, как будто я помеха. И я даже не понимаю почему. Ничто не оправдывает столь суровое выражение.

Могу понять удивление, но почему такое раздражение? Может быть, он подумал, что я хочу навредить его красавице?

Нет, он был раздражён уже до этого момента.

Я ненавижу его, ненавижу, ненавижу.

Мне хочется размазать по его лицу заказанную им мусаку, проткнуть его роллом сувлаки и завершить всё это, вылив ему на голову соус цацики.

Вместо этого я вежливо обслуживаю его и ухожу. Сразу же после этого я прошу Артемиду позаботиться о ней.

Не хочу снова столкнуться с этим непонятно на что обиженным взглядом. Я запираюсь в маленькой комнате, где мы, девушки, переодеваемся, и опускаюсь на пол, прислонившись к одной из стен. Так и остаюсь, свернувшись калачиком, от желудка к горлу поднимается кислота, ноги подкашиваются.

Значит, они снова вместе? Не думаю, что он пригласил бы её на ужин, пусть даже в небольшой ресторанчик в Астории, который наверняка не посещает ни её семья, ни их друзья, будь между ними лишь тайная связь. Значит ли это, что они решили жить в открытую?

В моей голове властно и яростно сменяют друг друга вопросы. У меня нет ответа ни на один из них. Их не последовало бы ни будь я трезвой, и тем более сейчас, когда я немного навеселе.

Когда выхожу из комнаты, то узнаю, что Арон и Лилиан уже ушли. Он также оставил щедрые чаевые. Артемида предлагает разделить их, но я говорю, чтобы оставила всю сумму себе. Мне ничего не нужно, особенно деньги.

Мне следует остаться после закрытия, чтобы помочь навести порядок, но я прошу разрешения уйти пораньше. Алкоголь, который теперь циркулирует в крови, превратил меня в какую-то глупую куклу, и я даже икаю. Я не совсем лишилась способности рассуждать, но если не пойду домой, не лягу и не посплю, то рискую упасть в обморок, или меня вырвет, или даже меня вырвет и потеряю сознание.

Как только выхожу, я мельком вижу на расстоянии то, чего лучше было бы не видеть. Арон и Лилиан. Они стоят на противоположной стороне дороги, недалеко от его машины. Они целуются.

Тошнота усиливается до невозможности. Я сжимаю кулаки так сильно, что руки затекают. Не желая больше смотреть на это зрелище, бегу в противоположную сторону, к станции метро. Всего две остановки не в подземке; через десять минут я буду дома. Будь я менее уставшей и не такой пьяной, пошла бы пешком. Но я слишком устала, слишком пьяна и, главное, слишком грустная. Чувствую себя, словно во мне что-то остановилось: возможно, время, также мечты, и ещё надежды.

Прибывает поезд, а моя прострация достигает своего апогея. Одновременно с приступом икоты, головокружением и рвотным позывом со вкусом розового «Каненас» я делаю ошибочный шаг вперёд.

Я слишком поздно понимаю, что сейчас упаду на пути и меня размажет. Понимаю, но не могу лететь назад.

А может быть, и могу.

Потому что вдруг что-то тянет меня к платформе; стремительная сила вытягивает меня, как в сцене, прокрученной назад, и поезд только задевает нос.

Потом меня крепко хватает рука, и разъярённый голос говорит близко с ухом:

— Тебе не следует ездить в метро ночью! Особенно если ты пьяна!

***

Я смотрю на него с определённо глупым выражением лица.

Арон.

Что он здесь делает?

Разве он не должен быть с Лилиан?

Разве они не целовались несколько минут назад?

— Что… что… что… что… — заикаюсь я. По крайней мере, икота прекратилась.

— Ты чуть не оказалась под поездом! — продолжает он. — Ты говоришь, что можешь о себе позаботиться, но это неправда! Если бы меня здесь не было, ты бы сейчас лежала месивом!

— П-почему ты здесь?

— Это самое важное? Установить, почему я здесь? А не осознать, что ты могла умереть?

Я пожимаю плечами, словно такая альтернатива не является большой потерей. Мне следовало бы ужаснуться при мысли о том, что я едва избежала ужасного конца, но я чувствую себя странно отрешённой. Может быть, виноват алкоголь, может, дело в том, что я не считаю свою жизнь такой уж ценной.

В конце концов, если я умру, кого это будет волновать? Есть ли на свете человек, кто почувствовал бы себя потерянным без меня? Разве хоть одна живая душа будет по мне скучать, причём ощутимо и глубоко? Кто-то будет опечален, кто-то, возможно, будет оплакивать мою судьбу, но кто будет переживать моё отсутствие с искренним отчаянием?

Боюсь, что никто. В конце концов, если Джейн не волнует Джейн, почему это должно волновать кого-то ещё?

— Спасибо за вмешательство, — смущённо бормочу я. — Но сейчас я пойду домой. Я не очень хорошо себя чувствую.

— Я вижу, что тебе нехорошо. Пойдём со мной. Я отвезу тебя.

Мысль о том, чтобы сесть в одну из его машин вместе с Лилиан — она сидит впереди, красивая и раздутая, как богиня, а я сзади, загаженная, как мешок с мусором, и не так уж далеко от острой потребности в рвоте, — вызывает у меня желание добровольно броситься под поезд.

Поэтому, воспользовавшись моментом, когда Арон ослабляет хватку на моей руке, я вскакиваю в вагон за мгновение до закрытия дверей. Он остаётся снаружи, на возвышении, и смотрит на меня с видом человека, который хотел бы убить собственными руками.

Я смотрю на него так, будто это в последний раз. Как будто вместо того, чтобы находиться в вагоне метро, в двух остановках от дома, я стою на палубе океанского лайнера, который унесёт меня на другой конец света.

***

Когда выхожу из поезда, мне кажется, что я растаяла. Уничтожена. Устала. Зрение размыто.

Людей немного, но создаётся впечатление, что вокруг целая армия.

Неожиданно я даже на кого-то натыкаюсь.

— Извините м…

Резкий голос Арона, словно неожиданное бряцание саблей.

— Сегодня ты действительно хочешь меня разозлить, Джейн, — он прижимает меня к себе так, что трепещет каждая моя клеточка, но продолжает говорить со мной властным тоном. — А теперь перестань убегать.

Арон зажимает моё запястье между пальцами. Не причиняя боли, но и не давая мне шанса вырваться.

— Что ты хочешь? — бормочу, заикаясь. — Ты решил принять участие в… конкурсе на… на самого милосердного адвоката года?

Он отвечает не отвечая.

— Я не знал, что ты работаешь в том ресторане, — говорит он. — Это был сюрприз.

— Не слишком приятный сюрприз, по-видимому. Но можешь не волноваться, если… если ты боишься, что я расскажу кому-нибудь о тебе и… о миссис Андерсон, — я не называю её Пэрриш, а сознательно использую фамилию мужа, чтобы подчеркнуть тот факт, что она замужем. И шлюха.

Я никогда в жизни не была вульгарной. Религиозное воспитание, привитое матерью, влияет на меня даже после её смерти, но я не могу думать о Лилиан и не становиться сквернословом. Стерва и шлюха. Я даже не знаю её, не знаю, такая ли она на самом деле, может, она самая лучшая женщина на свете, но сам факт её существования и что Арон её любит, заставляет меня ненавидеть Лилиан.

— Я ничего не боюсь, — презрительно возражает Арон. — А теперь пойдём.

— Я пойду одна, мне не нужен твой эскорт. Ты мой адвокат, а не опекун, — протестую, пытаясь освободиться, но тщетно. — И скоро ты перестанешь быть и моим адвокатом.

— Но тебя шатает! С каждым шагом кажется, что ты вот-вот рухнешь на землю!

— Я даже могу превратиться в леопардовый коврик, но тебя это всё равно не касается!

Он продолжает удерживать меня, и в какой-то момент его хватка на моём запястье соскальзывает вниз, нарушает границу, и его ладонь сжимает мою ладонь. В животе разливается яркий жар: это не просто бабочки, это орда доисторических существ, дышащих огнём. Но жар не останавливается на животе, он тоже нарушает границу, тает, проникает ниже, как греховный ликёр.

Боже мой, как я хочу этого мужчину.

Я люблю и желаю его так, как никогда в жизни.

Я должна держаться от него подальше.

Только бы он отпустил мою руку…

Почему он не отпускает мою руку?

Мой дом находится всего в нескольких сотнях метров от станции метро, но Арон настаивает на том, чтобы я села в его машину. Лилиан там нет. Её нет в спортивном «Ягуаре» насыщенного чёрного цвета, модель которого я не знаю. Куда она подевалась? Уехала?

Мы проезжаем небольшое расстояние в молчании. Мне кажется, что Арон изредка оборачивается, чтобы посмотреть на меня. Я вижу своё отражение в стекле, освещённом фонарями, и понимаю почему. В вагоне поезда я немного поплакала, тайком, прикрывая лицо рукой, будто совершала что-то предосудительное, хотя рядом почти никого не было. Тушь размазалась, и на макияже образовались глубокие потёки. После Лилиан, я последнее, на что захочет смотреть мужчина.

Добравшись до места назначения, я открываю дверь с поспешностью человека, который хочет убежать. Арон всё ещё удерживает меня.

— Ты должна быть осторожна, Джейн, — говорит он серьёзно, но без раздражения. Арон, скорее, задумчив, чем-то озабочен, чем-то озадачен, чем-то опечален, и поскольку я не такая идиотка, чтобы воображать, что причина во мне, я понимаю, что всё зависит от неё.

Не знаю, почему Лилиан сегодня ушла, я не знаю, что между ними произошло, но вижу, что произошедшее его расстроило. И расстроило его настолько, что он пришёл искать меня. Когда вы цепляетесь за последнюю спицу в колеснице, это означает, что вы терпите крушение.

Поэтому я говорю что-то глупое (действительно глупость), только для него. Что-то, что причиняет мне боль, но для меня ещё больнее видеть, как грустит он.

— Если ты влюблён, не упускай свой шанс, — тихо говорю я.

Он вздрагивает. Не могу разглядеть его в темноте салона, но я чувствую движение, выражающее его удивление.

— О чём ты говоришь?

— О ней. Лилиан. Я ещё на благотворительном вечере в «Плазе» почувствовала, что между вами существует связь. Я знаю, это не моё дело, как и то, что касается меня за пределами суда, тоже не твоё дело. А ты всё равно этим занимаешься. Иногда мне кажется, что мы понимаем друг друга. Что мы могли бы… могли бы быть друзьями. Но даже если нет… позволь мне сказать тебе следующее: если вы любите друг друга, к чёрту её мужа и будьте вместе, не скрываясь. Жизнь слишком коротка и полна неизвестностей, чтобы тратить её впустую, убегая от тех немногих возможностей быть счастливыми, которые выпадают на нашу долю.

Несколько секунд Арон молчит, но это молчание тяжёлое и почти хлещет меня по спине, как это делала мама, когда кричала. Потом произносит то, чего не ожидала, и это парализует меня и даже ранит сильнее, чем порка.

— Я любил Лилиан безумно и отчаянно, когда мы были юными. Она ушла от меня, заставив адски страдать. Долгие годы я думал, что отомщу, что буду мучить её, когда придёт время. Потому как знал, — это время придёт. Но теперь… мысль о мести улетучилась, и я чувствую себя идиотом, который бессмысленно жил обидой. Я на самом деле чувствую себя идиотом, который потратил время впустую. Четырнадцать лет ненависти. Это очень долгий срок.

Его злая печаль душит меня. Я хочу протянуть руку и коснуться его руки. Но сдерживаю себя. Не могу ласкать его, когда он говорит, что безумно и отчаянно любит не меня, а другую.

— Любовь сильнее ненависти. У вас будет возможность наверстать упущенное время. Я уверена… всё будет хорошо.

И снова его низкий, тёплый голос ударяется о стены салона и эхом отдаётся в моей груди.

— Ты так думаешь? Я не уверен. У меня такое чувство, что моя жизнь определённо разваливается на части.

— Может быть, это потому… что она ещё не развелась. Это как бы сдерживает вас, заставляет… заставляет тревожиться. Когда она будет свободна, всё будет лучше. Вы оба будете свободны.

Я жду, что Арон скажет что-то ещё о Лилиан, но он удивляет меня:

— Почему ты плакала, Джейн? Почему ты пила?

«Потому, что я люблю тебя безумно и отчаянно».

— Иногда со мной такое случается. В последнее время чаще, чем обычно. Я не пью, сегодня это исключение. У вина был такой красивый цвет, словно жидкий рубин. Когда думаю о предварительном слушании и обо всём, что ждёт меня впереди, мне хочется вернуться назад и ничего не делать. Вот почему я плакала. Потому что не могу вернуться.

— Ты можешь вернуться, отозвав жалобу. У тебя ещё есть время это сделать.

— Самое безумное, что я не хочу этого делать. Мне бы хотелось сделать это и не делать одновременно. Знаю, я сумасшедшая, это невозможно понять.

— Однако я всё прекрасно понимаю.

Я широко открываю дверь, и Арон тоже собирается открыть свою, чтобы следовать за мной.

— Нет, Арон, пожалуйста, не выходи из машины, — останавливаю его. — Ты довёз меня до дома, этого достаточно. Ты очень заботишься обо мне, и за это я всегда буду тебе благодарна. Но сейчас я должна… Мне надо пойти домой, принять холодный душ, чтобы устранить все следы похмелья, и, возможно, меня вырвет. Я не хочу иметь зрителей. — Мысленно бью себя кулаком по голове, представляя, что у него возникнет образ моей блевотины. Я, с этим лицом, макияж смешан с солью слёз, пока прилипаю к унитазу. Я ненавижу себя, ненавижу себя, ненавижу себя. Не то чтобы это что-то меняло, но я всё равно себя ненавижу.

— Будь осторожна, Джейн, — повторяет Арон, и это последнее, что он мне говорит.

Я киваю и выхожу. Закрываю дверь и не оглядываюсь. Укрывшись в своей крохотной допотопной квартирке, я чувствую себя одинокой, как последняя особь официально вымершего вида.