Я тебе изменил. Прости

— Тимоша, она так на тебя похожа.

— Да, есть такое.

— Я купила кое-что для Эшли. Мы можем сходить на почту и отправить посылку?

— Конечно.

— Помру, наверное, так и не увижу правнучку, — бабушка вытирает слезу, выкатившуюся из уголка глаза.

— Ба, ну хватит! — прошу с раздражением.

Тяжело вздохнув, машет на меня рукой — мол, ну тебя — и встает выключить

погревшийся борщ. Я оглядываю простенький интерьер кухни, в которой вырос.

Бабушка не хочет делать ремонт. Она вообще от всего отказывается, что я ей предлагаю. «Мне ничего не надо» — вот ее ответ. А если я сам, не спрашивая, что-то ей покупаю, то она либо не пользуется вообще (как микроволновкой), либо сдувает пылинки (как с нового большого телевизора).

Бабушка привыкла жить в бедности и вечной нехватке денег Она не понимает, как можно просто пойти и купить что-то новое и дорогое, ведь нужно копить деньги пару лет. Я рос в этом бесконечном дефиците денег абсолютно на всё: продукты, одежду, обувь, мебель. При этом бабушка все равно старалась дать мне все самое лучшее, что могла, отказывая себе в элементарных нужных вещах типа нового пальто или новых сапог. И на мой первый компьютер она копила два года. Тогда в детстве я и пообещал себе: однажды я буду зарабатывать столько, что моя бабушка ни в чем не будет нуждаться, а у меня будет все, что я захочу.

Я исполнил свое обещание. Только бабушка по привычке живет, на всем экономя (зачем тратить деньги, даже если их много!). Ну а я действительно имею все, что мне хочется: от конкретной квартиры, в которой хочу жить, до конкретной девушки, с которой хочу спать. Сейчас это Вера.

— Меня все соседи спрашивают, чем ты занимаешься. Я отвечаю, что ты айтишник. Но они просят рассказать подробнее, а я не могу. Что именно ты делаешь, я не могу никак понять. Мне эти твои компьютеры непонятны.

Я ем борщ и улыбаюсь.

— Моя работа не столь осязаема, как была твоя.

Бабушка всю жизнь проработала акушеркой в роддоме. У нее каждый день был день рождения, а то и не один.

— По-моему, компьютеры только портят молодежь, — разводит руками. — Как посмотрю, кто по улицам ходит. Ужас! Не поймешь, то ли это мальчик идет, то ли девочка. А как страшно матом ругаются! Я аж не выдержала, сделала замечание в автобусе одной молодой компании. Ну хоть не стали огрызаться, а правда замолчали. Это все влияние компьютера и интернета, потому что в наше время такого не было. А по телевизору недавно сказали...

Я молча слушаю бабушку и киваю. Она убеждена, что компьютер испортил современную молодежь. И ни капли не согласна с тем, что телевизор испортил родителей. А я слишком сильно люблю свою бабушку, чтобы спорить с ней из-за такой ерунды.

Накормив меня борщом, бабушка ведет меня в гостиную, чтобы показать, что она купила для Эшли. Здесь несколько платьев, кофт, юбок, куклы и другие игрушки, а также русские сладости: шоколад «Аленка», конфеты «Мишка косолапый», батончики, вафли... Эшли любит наши сладости. Она будет рада получить такую посылку.

Мы собираемся и идем на почту. Там я помогаю бабушке сложить все в коробку и пишу американский адрес Рэйчел. Потом мы немного гуляем по близлежащему парку. Бабушка рассказывает про своих подруг их детей и внуков. Я слушаю и киваю, задаю какие-то вопросы про тех людей, которых помню из детства. Через час прогулки провожаю бабушку домой. Там кладу в хлебницу на кухне несколько пятитысячных купюр. Если буду совать деньги ей в руки, она их не возьмет и начнет убеждать меня, что ее пенсии на все хватает. Она и эти-то вряд ли потратит. Скорее всего, купит что-нибудь для Эшли, чтобы отправить новую посылку. Но я спокойнее себя чувствую, когда знаю, что у бабушки есть деньги, а не одна мизерная пенсия.

В машине долго кручу в руках телефон, не решаясь набрать номер Рэйчел. Самые трудные разговоры — те, в которых за вежливыми фразами скрывается океан боли и недосказанности. В Калифорнии на десять часов назад. То есть, сейчас утро. Должно быть, Рэйчел уже проснулась и готовит завтрак для Эшли. Дочь еще болеет. Вчера я снова разговаривал с ней, температура не проходит.

Нажимаю кнопку вызова. Гудки идут долго. Это странно для Рэйчел, обычно она всегда носит телефон с собой, и я начинаю немного беспокоиться.

— Алло, — наконец-то, раздается слабый сонный голос.

— Привет, Рэйчел. Я разбудил тебя?

Она кашляет в трубку.

— Все в порядке, уже пора вставать.

Я хмурюсь.

— Ты тоже заболела?

— Да, мы с Эшли вдвоем. Какой-то ужасный вирус.

— Оу, она не говорила, что ты тоже болеешь.

— Ты что-то хотел? — переходит сразу к делу.

Рэйчел всегда так делает, когда я звоню. Она намеренно сводит разговоры только к ребенку или к оплате счетов. Больше ни о чем она со мной общаться не хочет.

Откидываюсь затылком на подголовник и прикрываю свинцовые веки.

— Да. Я отправил вам посылку для Эшли. Это от моей бабушки. Придет через несколько недель.

— Хорошо. Что-то еще?

Да. Что-то еще. Куча чего еще. Я, блядь, хочу знать, как ты. Чем ты занимаешься. Что у тебя нового. Как дела на новой работе. Я даже не знаю, что это за работа.

— Как твои дела, Рэйчел? — спрашиваю в лоб.

На том конце провода висит растерянное молчание.

— Нормально, — отвечает после паузы в несколько секунд. — Ну, если не считать этого дурацкого вируса.

— Вы были у врача? У вас есть лекарства? Тебе кто-нибудь помогает?

— Да, все в порядке.

Теперь я растерянно молчу. Потому что мой последний вопрос был немного опрометчив. Рэйчел некому помочь, кроме пары замужних подруг, у которых своих забот по горло. Ее родители живут в другом штате, в четырех часах езды на машине. И они не очень любили навещать нас в Калифорнии, предпочитая, чтобы это мы ездили к ним. Даже когда родилась Эшли.

— Точно? — переспрашиваю с подозрением. — У тебя есть помощь?

— Да, не переживай. Все в порядке. Обо мне есть кому позаботиться.

Блядь, я не понимаю, что она имеет в виду под «обо мне есть кому позаботиться». Ее родители приехали из другого штата? Она попросила о помощи подруг? Или у Рэйчел появился мужик? Последнее — куда более вероятно, чем помощь от родителей или друзей. В висках появляется пульсирующая боль.

— Ладно, Тим. Эшли проснулась. Мне пора идти.

Я хочу попросить ее не класть трубку. Я хочу попросить еще поговорить со мной. Я судорожно пытаюсь придумать предлог, чтобы продлить разговор, но в голову ничего не приходит.

— Мне приехать? — вопрос вырывается быстрее, чем успеваю осознать его.

— Что? — изумляется. — Зачем?

— Ты болеешь, и ты одна с Эшли, которая даже минуты не может усидеть на стуле. Думаю, я смогу приехать. Работу могу делать удаленно...

— Нет, Тим! — перебивает. — Что за ерунда? Тебе не нужно приезжать из-за этого. Мы правда в порядке. Мы уже идем на выздоровление. Еще пара дней, и Эшли снова пойдет в садик, а я на работу. Все в порядке. Правда. Не бери в голову.

— Что у тебя за работа? Зачем ты вообще пошла на работу? Ты же пока не собиралась.

Снова напряженное молчание.

— Мне пора идти, Тим. Спасибо, что позвонил.

Короткие гудки раздаются быстрее, чем я успеваю сказать «пока».