Глава 6

Я проснулась в два часа дня с одолевающим меня тяжелым чувством, вызванным слишком продолжительным сном и голодом. При свете маленькая спальня выглядела еще хуже. На столике лежала записка от Джо, прожженная сигаретой. Внутри, слава Богу, лежала свернутая пятидолларовая купюра. Текст был очень простым: «Дорогая, помни, это все, что ты можешь истратить. Обожаю тебя. Джо.»

Я приняла душ (поверьте, в крошечной грязной ванной это было совсем не забавно), намерзлась под водой неопределенной температуры оделась, накрасила губы и посмотрела на часы. Три. Я положила пять долларов в сумочку вместе с десятью долларами, которые достались мне как шальные деньги за последние два года, и приготовилась таким образом к первому субботнему дню и вечеру в Нью-Йорке.

Я быстро вышла из номера, услышала щелчок замка на двери и спустилась по лестнице.

Фойе (мрачное, покрытое линолеумом пространство с облупившимися хромированными стульями и софами, обитыми грубой, засаленной материей, которая как бы кричала: «Не садитесь на меня!») было пустым. Я подошла к конторке (она больше напоминала клетку банковского клерка или в моем представлении вход в тюрьму) и сдала ключи маленькому лысоватому человечку. Тот даже не взглянул на меня.

Мне требовались кофе, зубная щетка и еще кое-какие мелочи. Я переступила через порог отеля и шагнула в настоящую печь.

В Нью-Йорке царило позднее лето. Тротуар вонял смесью выхлопных газов, запахов людей, раскаленного асфальта, и все это ударило мне в ноздри, как раскат грома. Воздух был влажным, и я мгновенно вспотела. (Мама сказала бы: «Начала пылать».) Люди казались усталыми, заторможенными от жары, вялыми, обиженными и старались скрыться от тяжелого солнца в тени и прохладе. Я толкнула дверь находящейся по соседству с отелем аптеки и вошла.

Внутри никого не оказалось. Я купила зубную щетку, взяла вареное яйцо, чашечку кофе и села за столик.

Меня охватило огромное возбуждение. Вот о чем я мечтала, чего ждала, что запланировала. Ощущение было раздражающим.

Я выпила кофе (точнее, помои) и с трудом проглотила яйцо.

Тост оказался сырым.

Затем я откинулась на спинку стула и закурила. Впервые я курила так рано, но вкус сигареты был приятным. Любой вкус показался бы приятным, если бы он забил вкус только что проглоченного мной завтрака.

Затем я почувствовала себя одинокой.

Позвольте мне объяснить ситуацию, потому что маленькое, отдельное предложение не выражает того, что я имею в виду. Меня звали Джоан Смит. Джо сказал, чтобы я всегда по возможности пользовалась своим именем. Тогда не выдашь себя. Опасно, когда тебя назовут фальшивым именем, и ты не отзовешься. На Джоан я реагировала нормально, вполне естественно. Но факт оставался фактом: я потеряла свое имя, а с ним все, что оно значило.

Я никого не знала, но что еще хуже, не могла ни с кем познакомиться. Мне нужно было оставаться в тени, в абсолютной тени. Я понимала, как это важно. Я не могла никому улыбнуться, не могла ни с кем поболтать, даже не могла быть человеком. Мне требовалось постоянно следить, не делаю ли я что-нибудь необычное, что-то выделяющее меня среди миллионов мечущихся существ в горниле огромного города.

Куда бы ни пошла маленькая Джоанни, туда шел огромный… ноль. Я не могла издать ни звука, повернуть голову на улице… если не хотела попасть в тюрьму. Я была в бегах (кажется, это так называется) и, должна признаться, являлась забавной преступницей.

У меня была уйма свободного времени, но от мысли о возвращении в крысиную нору бросало в дрожь. По крайней мере, не сейчас, пока что-то не определится, не примет некие формы в моем сне перед тем, как он не разрушится окончательно.

Не раньше приезда Джо.

Моя сигарета почти догорела, и тут вдруг случилась странная вещь, Я попыталась вспомнить лицо Джо и не смогла. Я знала, что он существовал, но не могла вспомнить, как выглядел. Мне вспоминались аккуратные мускулы его спины, рук, прикосновение нижней губы во время поцелуя, но я не могла вспомнить, например, цвет глаз, форму губ, форму ладоней (хотя я знала, насколько особенными они казались мне с самого начала). Я не могла вспомнить, как выглядел Джо, отчаянно старалась, сидя на потертом кожаном сидении в аптеке, но не могла. Когда ярость стала закипать во мне, я начала плакать слезами бессильной злобы, пытаясь вспомнить внешность своего любимого. А он все удалялся от меня в туман, уменьшался, пока от него не осталось почти ничего ничего, за что я могла бы зацепиться, ничего, что могла бы считать своим. В конце концов передо мной оказался лишь бессмысленный, переполненный, горячий и шумный внешний мир.

Я несколько минут беззвучно плакала над грязной чашечкой из-под кофе, затем заплатила сорок центов, оставила десять центов сверху (нехватка денег была для меня новым явлением, и оно мне совсем не понравилось) и ушла. На улице я остановилась, не зная, чем заняться.

Я решила купить пластинку. Слушать ее мне было не на чем, но одной из моих первых покупок — после выкупа обязательно станет приличный проигрыватель. Разлука с моим ящиком разбила мое сердце. Я слышала о магазине Сэма Гуди и направилась в сторону Сорок девятой улицы и Бродвея, предварительно заглянув в телефонную книгу.

Я устала, но все равно шла. Бродвей в пекле оказался не очень привлекательным. Я вдруг почему-то почувствовала себя мучительно голодной и купила себе два хот-дога, но съесть их не смогла. Я заплатила и вышла, сопровождаемая удивленным взглядом кассира.

Кстати, со мной еще кое-что происходило. На меня смотрели мужчины. Так, как никогда не смотрели. Словно все случившееся со мной за последнюю неделю было написано на моем лице. Я чувствовала взгляды и за всю прогулку услышала (сама подсчитала) пять свистков. И это не имело отношения к моему внешнему виду — не такая уж я сексуальная.

Может, мне не стоит это говорить… но я понимала. Думаю, каждая девочка понимает, если хотите знать. Я не выглядела счастливой, я была грустной. Что-то навсегда покинуло меня; и я… изменилась… и теперь уже никогда не стану прежней. То, что я потеряла, ушло, может, это и к лучшему.

В магазине Гуди было полно народу и жарко. Мальчик, помогавший мне, вел себя как-то странно… Я так и не поняла, в чем именно заключалась эта странность.

Я ничего не покупала и просто стояла рядом с молодым человеком лет восемнадцати в очках (тяжелые, в роговой оправе) на маленьком носу, просматривавшим альбомы с выражением огромного и безнадежного желания на лице. Я никогда не слышала так много музыки и, конечно, впервые познакомилась с Высоким Качеством. Это была сенсация, и мое желание приобрести хороший проигрыватель еще больше возросло. Стерео — это для меня! Хотя и не нужно включать его так громко. Потом я ощутила жажду и, выходя из магазина, осторожно оглянулась в поисках молодого человека в очках. Видимо, он уже ушел. Мне почему-то стало грустно.

На улице я вцепилась в свою сумочку, зашагала вперед, пересекла Бродвей, нашла Седьмую авеню и двинулась по жаре, надеясь добраться до Центрального Парка. Там я могла расслабиться на одной из скамеек, посмотреть на закат солнца и решить, где потратить на обед свои четыре доллара.

Джо не приедет до восьми часов.

Я даже не думала о письме с требованием выкупа — забавная вещь. Все уже было сделано — конверт опущен в почтовый ящик, и это в общем-то являлось сейчас самым важным. Остальное могло подождать.

Позже, поверьте мне, я встревожилась. Но не в этот первый субботний вечер.

Я вошла в парк и села. Краснолицый мужчина медленно развернул газету, издавая ворчливые, протестующие звуки уголком губ и все время поглядывая на меня глазами-бусинами, спрятанными в складках его лица, очевидно, ожидая моего кивка или одобрительного жеста.

Справа от меня худая, эмоциональная итальянка ела чесночную колбасу и тяжело дышала. Сказанного достаточно.

Через некоторое время солнце начало опускаться, и пять лебедей на замусоренной поверхности прудика напротив меня (там, вероятно, глубина была не больше фута, и огромные блестящие каменные глыбы на берегах траурно смотрели в ослепительное небо, словно протестуя против этого неожиданного, нежелательного взгляда внешнего мира) медленно прокладывали себе путь, даже не поворачивая ни к кому головы. Они держали клювы с каким-то отчаянным видом, словно им было очень жарко, но они не позволяли жалеть себя.

У меня не было их гордости. Когда тени сгустились, и некоторая свежесть спустилась на город и парк, я опять ожила. Девушка справа закончила есть, рыгнула разок, озарила меня улыбкой и, слава Богу, ушла. Толстяк слева поэтически храпел в надвигающихся сумерках.

Через некоторое время стало достаточно прохладно, чтобы двигаться. Я встала и потянулась. Настало время обеда.

Я не ощущала голода, но нужно было чем-то заняться. Я вышла из парка и через минуту снова оказалась на улице (теперь кое-где уже горели неоновые вывески ресторанов). Здесь жара еще не улетучилась. Город накопил ее за день и теперь извергал через асфальтовую пасть прямо мне в лицо… Я совсем измучилась.

Передо мной оказался Карнеги-Холл. «Руджеро Риччи» — гласила афиша. «Барток, Концерт для скрипки». Казалось, смотревшему на меня с цветной афиши мистеру Риччи было как-то не по себе. Даже в такой жаре я почувствовала волнение. Мне никогда не приходилось бывать на концертах. Сейчас музыкант смотрел на меня. За два доллара я могла послушать живую музыку.

Может, Джо поведет меня на концерт? Мне так хотелось пойти туда. Я решительно отвернулась, и тут кто-то сказал:

— Привет.

Я обернулась, словно меня ударили. Парень, смотревший на меня, смутно показался мне знакомым, и через несколько секунд я его узнала… Магазин Сэма Гуди.

— У прилавка с пластинками, — напомнил он. — Мы стояли там рядом.

Думаю, я могла повернуться и уйти или бросить на него взгляд, который в книгах из моровиллской библиотеки называется «холодно-презрительным», но ничего этого не сделала. Я чувствовала себя очень одинокой, и было приятно поговорить хоть с кем-нибудь, даже с тем, кто пытался подцепить меня. Кроме того, парень не знал, кто я такая, и никогда не узнал бы. Где же здесь опасность?

— Да, — отозвалась я. — Я помню тебя. А где твои очки?

— Я в них только читаю, — он постучал себя по карману. — Любишь музыку?

— Да.

— Идешь на концерт?

— Нет, — ответила я.

— Я тоже. Но очень хочу. Можно, я назову тебе свое имя?

— Хорошо.

Он довольно умный, подумала я. И симпатичный.

— Тед Лереби. Я в городе только второй день. Наверное, это нехорошо заговаривать на улице с незнакомыми девушками.

Парень сильно растягивал слова. Как выяснилось позже, он приехал со среднего Запада.

— Джоан, — представилась я. — Джоан Смит.

— Ну и жара.

Мы оба почти расплавились. Я согласно кивнула.

— Как насчет пива?

Ладно, пусть так. Уличное знакомство. Конечно, я должна была мило улыбнуться и сослаться на неотложные дела, но я опять ничего этого не сделала. Мой голос прозвучал как будто со стороны:

— Я люблю… голландское.

Парень улыбнулся, и через две минуты мы сидели за столиком нео-германской пивной прямо напротив Карнеги-Холла. Я никогда особенно не любила пиво, но сейчас проглотила большую кружку почти залпом, закурила, закашлялась, отложила сигарету и взглянула на парня напротив.

Он был худым, очевидно, не очень состоятельным, но его одежда отличалась чистотой, даже в такую жару, и, когда была новая, стоила немало.

Кожаный пиджак вряд ли подходил для нью-йоркского лета — хотя тут вряд ли какая одежда являлась подходящей. Всем нам нужно было бы отправиться на нудистский пляж.

Парень не дал мне особых шансов раскрыть рот. Кажется, я пыталась объяснить ему, что я девушка не того типа, но он начал говорить сразу. У него были большие, серьезные карие глаза и длинные, костлявые запястья, которые вылезали из-под рукавов. Очевидно, ему требовалась новая одежда, но на нее не было денег. И еще ему нужно было постричься.

— Слушай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала, как я ценю это. Знаешь, ты первый человек, с кем я заговорил за последние три дня. Я имею в виду, по-настоящему заговорил. Я ехал в летнюю школу в Нью-Йорке, но до сих пор еще ни одной не нашел. Увидев тебя у Гуди, я захотел поговорить, но решил, что ты примешь меня за деревенщину. Я из Висконсина. Сюда меня послали мои родители, Я надеюсь стать дантистом. Мой отец дантист. Мне восемнадцать лет, а тебе? Хочешь еще пива? Я хочу. Страшная жара. Официант, еще два пива, пожалуйста. Они называют эти большие стаканы кружками. Надеюсь, ты не сочтешь меня грубияном, но ты очень симпатичная. Ходишь в колледж? Нет, ты моложе. Школа, наверное. Твои родители разрешают тебе ходить по вечерам на свидания? Любишь музыку?

Он наконец замолчал. Я не смогла вспомнить вопросы — так их было много. Знаю, на бумаге слова Теда выглядят смешными, но на самом деле это не так. С ним было так хорошо, так прекрасно, что это казалось невозможным. И я знала, он никогда не причинит мне вреда, никогда.

Конечно, я не могла ответить на вопросы Теда, поэтому просто улыбнулась и сказала:

— Расскажи мне о себе.

И он рассказал. Тед говорил постоянно, и через полчаса я знала о нем больше, чем его мать действительно, больше, поскольку я уверена, некоторые вещи он ей точно не рассказывал.

Я почти ничего не помню. Да это было и неважно: я имею в виду, Тед не рассказал ничего необычного. Он и сам не был необычным. Я помню только его лицо: худые, серьезные щеки, карие глаза, глядящие на меня и на стол, большие, костлявые руки с розовыми мальчишескими суставами (я так и не поняла, как они могли быть такими в страшной жаре) и голос, рассказывающий, старающийся понравиться мне, радостный от того, что кто-то его слушает. Как я могла остановить Теда? Как я могла сказать «нет» ему, когда он на улице предложил мне выпить пива?

Через некоторое время он замолчал. У меня сложилось приблизительное представление о благополучной семье, живущей в большом, немного запущенном доме, полном любви и смеха, в маленьком городке в Висконсине, где отец Теда практикует как дантист, и все соседи знают его, ходят к нему, болтают холодными вечерами с матерью и сестрой Теда. Каждое его слово ножом врезалось в мое сердце: потому что я хотела иметь такой дом, такую семью, всегда хотела.

Но, думаю, Тед не подозревал, как он счастлив, или считал это само собой разумеющимся. Когда ею рассказ подошел к концу, Тед взглянул на меня. Я знала, что он уже немного влюблен. Подобное уже случалось со мной; в любую пятнадцатилетнюю девушку, в которой есть хоть какая-то искорка, влюбляются мальчишки. Но не так, не с такой беззащитностью и тоскливой невинностью. Мне стало очень жаль Теда, но объяснить ему я ничего не могла. Только лгать.

Наконец он оплатил счет (хотя я протестовала), и мы вышли в кипящий вечер. У меня оставалось всего десять минут, чтобы вернуться в отель, к Джо. Тед остановился на углу улицы среди проходивших мимо пешеходов (все было отлично — они обходили нас, словно мы были статуями) и положил руки мне на плечи.

— Джоан… когда я увижу тебя снова?

— Не знаю, — ответила я. — У меня много дел.

— Каких?

Я улыбнулась ему и ничего не сказала.

— У тебя есть молодой человек?

— Нет, — отозвалась я, чувствуя, что единственный шанс избавиться от него, это выброситься в окно. Я могла сказать «да». Даже если бы он не поверил мне, это было бы намеком. Но я сказала «нет».

— Тогда почему нет? Я тебе не нравлюсь?

— Очень нравишься, — ответила я, и если мой голос прозвучал резко, то только из-за того, что я боялась опоздать и хотела узнать, как развивались события после моего исчезновения. — Очень. Но я занята.

— Пожалуйста. Я буду ждать тебя на этом углу. В понедельник. В шесть. Мы пойдем на концерт или куда-нибудь еще.

— Хорошо, — согласилась я, зная, что не приду на это свидание.

— В шесть, — я посмотрела на часы. — Мне надо бежать.

Я улыбнулась Теду, хотя тот не хотел уходить, повернулась и пошла, затем обернулась, но он уже исчез, проглоченный городом. В Морнвилле я видела бы его на протяжении квартала или двух. Но не здесь, среди миллионов жителей.

Когда я села на Бродвее в автобус, мне вдруг пришло в голову, будто Джо и наш план не принадлежат реальному миру. И за целую неделю реальным являлось только мое сегодняшнее свидание с этим парнем.

Когда я открыла дверь номера, Джо уже был там. Он стоял без плаща, спиной ко мне, глядя в маленькое окно гостиной, и не повернулся, хотя замок щелкнул довольно громко. Я остановилась в душной комнате, озадаченная, но Джо не поворачивался.

— Привет.

— Где ты была?

— Гуляла.

— Ты опоздала на десять минут. Куда ты ходила?

— В центр, — я села на маленькую, туго обтянутую материей кушетку.

— Этого недостаточно, крошка. Джо наконец повернулся ко мне с озабоченным, бледным лицом. Я никогда не видела его таким расстроенным. Он никогда не называл меня раньше «крошкой». Да и тон, которым это было сказано, казался отнюдь не ласковым.

— Куда в центр? — мягко спросил Джо. — Я хочу знать точно, что ты делала. Каждую минуту, каждую секунду. Говори, Джоан. Сейчас же.

Я заговорила. Я не знала, что случилось, но испугалась. Я рассказала ему обо всем, включая пивную, но о знакомстве, естественно, умолчала. Это заняло довольно много времени, поскольку Джо все время перебивал меня, спрашивая, сколько времени я шла пешком, сколько пробыла в магазине Гуди, какие пластинки смотрела, где находился прилавок. Мне стало ясно, что он сверял мой рассказ со своими сведениями (конечно, я была права — ведь Джо много раз заходил к Гуди).

Я сердилась все больше, но осознавала и свою вину, поэтому не огрызалась. Наконец я все рассказала и достала из сумочки сигарету.

Джо смотрел мне в глаза несколько секунд, затем подошел и поднял меня на ноги. Его руки вцепились в мое плечо, как клещи.

— Ты мне что-то не договариваешь, — сказал он. — Ты что-то утаиваешь. Ты знала, что нужно прийти вовремя. Дай-ка, я посмотрю, сколько у тебя денег.

Я взглянула на него и испугалась и разозлилась одновременно.

Я не успела ничего сказать, а Джо уже рылся в моем кошельке. Купюры и мелочь рассыпались по тахте. Он быстро все пересчитал.

— Сколько, ты говоришь, выпила пива?

— Два. Я уже сказала тебе.

— Ты не могла заплатить меньше шестидесяти центов за кружку. Говоришь, ты ушла с пятью долларами?

— Да, — ответила я. Было слишком поздно. Мне хотелось провалиться под землю. Зачем я позволила ему заплатить? Зачем?

— Невозможно. Здесь слишком много денег.

— У меня всегда есть лишние деньги, — заявила я. — За последние два года накопилось десять долларов.

Джо схватил сумочку, расстегнул молнию внутреннего отделения и достал оттуда аккуратно свернутую десятку.

— Эти? Ты не притрагивалась к ним. Он запихнул деньги обратно в сумочку слегка дрожащими пальцами и повернулся ко мне.

— Кто это был?

— Не знаю…

— Кто заплатил за твое пиво? Или ты все же не пила его?

— Да, — услышала я свой голос, словно со стороны. — У витрины.

— Где?

Я начала объяснять, но Джо скорчил гримасу, будто его пронзила острая зубная боль.

— Шлюха, — сказал он. — Не хочу слышать никаких извинений.

Джо начал плакать.

Я хотела подойти к нему, обнять, но сейчас он казался каким-то чужим, и мне теперь было не только страшно… Я почувствовала себя одинокой. Мои мосты сожжены — между мной и невероятным ужасом неизвестности стоял этот бесшумно плачущий человек с перекошенными губами. Спустя мгновение он закрыл лицо руками.

Я докурила сигарету и ничего не сказала. Мне нечего было сказать. Я решила, что мне лучше скрыть свою историю. Что бы ни случилось, лучше скрыть. Джо руководствовался лишь смутными подозрениями, хотя я не понимала, откуда они у него взялись.

Через несколько минут он перестал плакать, подошел к графину с несвежей водой, стоящему на заляпанном столике, выпил целый стакан, сел в кресло и посмотрел на меня.

— Ты действительно сказала мне правду?

— Да.

— Хочется в это верить, — произнес Джо. — Я очень хочу верить в это.

— Правда есть правда, милый, — я закурила еще одну сигарету. — Чем ты так расстроен?

Я задала вопрос равнодушным тоном, но мой интерес был отнюдь не праздным.

— Не знаю. Потому что я люблю тебя.

— Что произошло сегодня, Джо? Он посмотрел на свои руки.

— Ничего. Абсолютно ничего. Сейчас они уже получили письмо. Полиции нет, насколько я мог видеть. Дом выглядел как обычно.

— Как на работе?

— Настоящий ад. Не знаю, смогу ли я выдержать это — работать, ждать, выглядеть спокойным… — Он тоже закурил и выпустил изо рта дым, словно у табака был отвратительный привкус. — Ничего. Как будто ничего не случилось. Я подумал… может, письмо потерялось на почте.

Почему, удивилась я, мое сердце сейчас дрогнуло? Я хотела именно этого. Почему-то в моей памяти вдруг всплыло лицо Теда.

— Я не гожусь для этого, Джоан, — сказал Джо. — Я говорил тебе, что меня нельзя отнести к преступникам такого рода.

— Эллиот аккуратный парень, — заметила я. — Он обо всем подумает. Просто для этого ему требуется некоторое время.

Джо на минуту сел прямо, затем расслабился в кресле и закрыл глаза.

— Боже, как я устал. Устал до смерти.

— Когда ты ел последний раз, дорогой?

— Ел? — рассеянно спросил он потолок. — Не знаю. Слишком жарко, чтобы проголодаться.

— Эта беда характерна для нас обоих, — сказала я. — Мы оба измучены. Голодны. Давай выйдем ненадолго.

— У меня другие идеи, — возразил Джо. — Иди сюда, киска.

Ласковые слова. Нежные имена, которые я никогда раньше не слышала. Не знаю, почему они так меня встревожили.

— Нет, — ответила я. — Это похоже на роман.

— Что-то не так?

— Ничего. Просто я боюсь, — выпалила я. — Вот что не так.

— Я тоже боюсь, но мы выпутаемся.

— Что касается тебя, — сказала я. — Терпеть не могу сцен. Одна из причин того, что я сейчас делаю, это возможность никогда больше не видеть сцен. Эллиот их обожает. Я боюсь тебя, и схожу по тебе с ума. Хочу, чтобы ты знал это. Хотя я собиралась подождать до ужина.

То, что произошло дальше, немного смешалось у меня в голове и на бумаге выглядит довольно бессмысленно. Все случилось так неожиданно, в смятении чувств. Джо вдруг встал на колени, подполз ко мне, словно животное, и стал целовать мои туфли. Он все время глухо, быстро бормотал что-то вроде «прости, милая… больше никогда…» Это было нелепо и почти смешно. Но Джо вовсе не дурачился.

Он снова заплакал. Его губы тянулись ко мне. Я видела руки Джо, нежные руки, словно белые животные на линолеуме, двигающиеся, дрожащие под тяжестью хозяина. Его голова склонилась к полу. Помню, я впервые увидела, что волосы на макушке Джо уже поредели, совсем немного, но это причинило мне боль. Я наклонилась, подняла его голову, села рядом с ним и начала целовать его, как ребенка, своего ребенка, молча, долгими поцелуями, в которые вкладывала всю себя и ничего не требовала взамен. Джо вел себя, словно смертельно раненый, и я целовала его, что-то шептала ему. Я видела его лицо, всегда строгое, собранное, а сейчас потерянное. Уголки рта были опущены, сморщившиеся щеки опали… Все лицо его стало расслабленным и уязвимым.

Как мне объяснить это? Страшная и в то же время великолепная картина. В ней было что-то неприятное, не правильное, и я пировала в этой не правильности, мне нравилась эта неприятность. У доктора Сары есть ряд теорий о том вечере, но на самом деле — уверяю вас — она ревнует. Любая женщина стала бы ревновать в тот момент, если бы увидела большого и сильного мужчину, который целует ноги сопливой десятиклашке. Потом он стал ласкать языком мои колени и внутренность бедер. Я буквально вся застыла, повинуясь волнам наслаждения, которые наплывали на меня с каждой секундой. Вскоре я почувствовала, как он ложится рядом со мной. Его объятия наполняли меня неизъяснимым блаженством. Я буквально купалась в нежности, которую он источал… Он раздевал меня, но я не чувствовала этого физически. Тело мое, словно змея, сбрасывало кожу под лучами солнца, но этим солнцем были его жгучие поцелуи. Его пьянящий рот впивался в мои соски и они твердели и ныли в его ласковых губах, мое тело буквально таяло в объятиях его нежных и твердых ладоней. Затем я почувствовала, что он пытается раздвинуть мои бедра, и почти поддалась этому, но что-то во мне воспротивилось пьянящему желанию. Я обхватила ногами его бедро и впервые почувствовала в такой близости от себя его восставшую плоть. Я даже украдкой попыталась подглядеть, что это у него такое. Но наши объятия были слишком тесными, и поэтому я прикоснулась к нему в этом месте рукой… И ощутила пульсирующую энергию, которую источал он. Он буквально рвался, пытаясь войти в меня, я почувствовала, что еще мгновение, и наше противоборство как-то разрешится, и поэтому еще теснее прижалась к нему и еще крепче обхватила это место кулачком — и он разрядился, выплеснув на меня всю свою энергию, забрызгав мой живот и часть дивана своим сладостным соком…

Он сразу как-то обмяк, и мне тоже стало легче, ведь я слышала о таких ситуациях от многих девочек из моего класса, и теперь понимала, что все у нас с ним в общем-то идет как положено.

Лучше объяснить я не могу.

А потом мы вдруг почувствовали голод. Джо взял меня за руку, и мы вышли из номера, оставив гостиную в таком виде, будто по ней пронесся ураган. Но мы не стали убирать ее.

Внизу нам обоим стало очень весело. Вечер сверкал — вокруг фонарей висели маленькие ореолы. Все было нелепо и забавно. Мы отлично поели. Между нами возникло удивительное единение. Когда я смеялась, смеялся и Джо. Когда я бросала на него быстрый взгляд, Джо смотрел на меня в ответ.

Мы шли по улицам, и они принадлежали нам. На углу Джо взял такси роскошь, которую мы клялись не позволять себе, и мы отправились в Вилладж, в этот самый странный, самый напряженный вечер моей жизни.

Ничего драматического не случилось. Это было просто чувство, возникшее на грани веселья и смеха, темный зверь, которого я почти могла разглядеть краем глаза, но который исчезал, как только я начинала смотреть на него прямо.

Оглядываясь на нас тогдашних, на нашу поездку на такси в ресторан, теперь я понимаю, что мы, наверное, сошли с ума.

Заметьте: мы страстно клялись никому не попадаться в городе на глаза и оказались в самом веселом и переполненном ночном клубе, который смогли найти.

Заметьте: я даже не подумала заглянуть в газеты или включить радио, хотя новости о моем похищении должны были появиться на первых полосах, если Эллиот решился на огласку. Мы просто не подумали об этом.

Фактически похищение было надолго забыто. Поездка, оплата такси, поход в ресторан — все это напоминало очень веселый праздник.

Внутри оказалась крошечная танцплощадка (на которую Джо не рассчитывал). Съев прекрасный итальянский обед, мы оставили в том заведении двадцать два доллара. Оркестр играл неплохо, ненавязчиво, негромко. И здесь было полно подростков. Не моего возраста, а немного старше. Учащиеся колледжей, наверное — семнадцать-восемнадцать лет, некоторые моложе. Я заметила, что Джо чувствует себя неуютно.

Многие здесь знали друг друга. Это был один из клубных субботних вечеров, когда каждый находится в отличном настроении, и по каким-то причинам, рушатся все барьеры. Мы сидели вдвоем, отгороженные от других своей тайной, и я почувствовала себя одинокой.

Вокруг нас танцевали. Когда я посмотрела на Джо, он покачал головой. Я вдруг поняла, как его мучает усталость, хотя его глаза были яркими, и он поддерживал разговор в необычной для него форме ничего не значащей болтовни. Я заметила, что он нервничает… а вот почему, понять не смогла.

Через некоторое время произошло неизбежное. Светловолосый парень с аккуратной прической (очень симпатичный, хорошо одетый, в хорошем галстуке) посматривал на наш столик. Наконец он подошел к нам и остановился, улыбаясь.

— Сэр, — обратился он к Джо, и я почувствовала, как напряглось колено моего спутника. — Не хотите присоединиться к нашей компании?

Джо уже хотел сказать «нет». Я должна была сказать «нет», но во мне находилось что-то живое, не подчиняющееся моему контролю. Хотя, клянусь, я ничего не понимала. Мне захотелось подразнить Джо, совсем немного, с любовью.

— Хотим, — ответила я. — Разве нет?

— Мужчина не может отказать своей дочери, — сказал парень. — Верно, сэр?

Я уже встала. Джо пожал плечами, тоже поднялся, бросив на меня взгляд, который я никогда не забуду, и мы пошли за нашим новым широкоплечим знакомым через лабиринт столиков к тому, где сидели четыре пары, все друзья, все принадлежащие одному кругу, очевидно, даже учащиеся одного колледжа. Выяснилось, что это гарвардцы.

Я удивилась, почему Джо не возразил мне. Он должен был понимать, что это безумие, сумасшествие. Я поняла это позже…

Нас представили всем сидевшим за столиком. Не помню никого, кроме двоих, сыгравших главные роли в тихой, грустной пьесе, которая последовала потом. Светловолосого звали Декстер. Его подружка была примерно моего возраста, бледная девушка в голубом платье, с не сильно накрашенными губами, огромными зелеными глазами и каштановыми волосами, завязанными в хвостик, что придавало ей вид, на взгляд мужчины, двенадцатилетнего ребенка. Она пила только ячменный эль. Ах да, чтобы закончить с ней, можно упомянуть о серебристом лаке на ее ногтях.

Я говорила вам о том, как реагируют на меня мужчины. Декстер совсем забыл о своей девушке (которую звали, кажется, Эллой) и начал изо всех силу ухаживать за мной. Чтобы понять это, Элле с хвостиком, серебристым лаком и прочим понадобилось минуты три. Но она была начеку. Единственный мужчина, с которым она могла поговорить, был мой спутник — все, естественно, приняли его за моего отца.

Я не стала отрицать этого.

Мы начали болтать. Джо представил нас остальным.

— Мою дочь зовут Джоан. Я мистер Смит.

Жозеф Смит.

Но все хотели называть его «сэр», и через некоторое время он начал отзываться. Кажется, ему даже было приятно. К Джо давно уже никто не относился с уважением, и я была рада за него.

Очень странное ощущение — болтать и следить за собой, как бы не допустить ошибку, ничего не выдать. Но беседа шла обычная и довольно глупая. Декстер был немного навеселе, как и все юноши, но оставался приятным. Да и вся обстановка была легкой. Как я уже сказала, Элла начала разговаривать с Джо очень уважительно, и он смог достойно отвечать, поэтому я забыла о нем на несколько минут. Декстер задал неизбежный вопрос:

— Сэр, могу я потанцевать с вашей дочерью?

— На ее усмотрение, — ответил Джо, и я проигнорировала его горящий взгляд. Что-то в нем, в том, как он говорил с Эллой, в его постоянно прижатом к моему колене, через которое мне шли сигналы, вызвало во мне легкомысленное желание все делать наперекор ему.

— С удовольствием, — сказала я, вставая. Джо повернулся к Элле и спросил:

— Вы танцуете?

Элла грустно улыбнулась и тоже поднялась. Мы прошли на тесную, крошечную танцплощадку. Декстер обнял меня, и мы начали топтаться со скоростью четверть дюйма в минуту. Парень имел большую смелость, и я ничего не могла поделать с тем, как он меня к себе прижимал.

— Это фокстрот, — заметила я. — Тесных объятий не требуется.

— Извини. Я ничего не могу поделать, Конечно, он был прав. На узкой танцплощадке топталось много пар, но что-то в том, как Декстер произнес свою фразу, подсказало мне, что он бы танцевал так же, если бы на площадке мы находились вдвоем. Я одернула себя и позволила ему прижать меня к себе покрепче.

— Славный малый, твой старик, — сказал он. — Хороший парень.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Привести тебя сюда. Пригласить Эллу на танец. Хотел бы я иметь такого отца. Выяснилось, что отец Декстера был с Уолл-стрит.

— Номер сто двадцать, — произнес он, словно это что-то значило, поэтому я уважительно кивнула. Декстер принял это за знак восхищения и усилил свои медвежьи объятия.

Тут мимо нас довольно близко проплыли Джо с Эллой. Это меня шокировало и разозлило.

Я с расстояния в десять футов почувствовала возбуждение Джо, и вечер вдруг стал серым и безвкусным. Элла смотрела на своего партнера дьявольским взглядом — самодовольного удивления — и все прекрасно понимала. Потому что, встретившись со мной взглядом, она вспыхнула с головы до пят.

Потом они исчезли из моего поля зрения. Через несколько секунд оркестр умолк. Декстер остановился, шесть футов солидного мужчины, не отпуская меня. Я стала высвобождаться — но это было все равно, что толкать каменную стену.

— Я устала, — сказала я. — Хочу пить. Декстер не ослабил своих объятий.

— Эй, — весело воскликнул он, — видишь своего старика? Он прекрасно развлекается.

Я удивилась, почему в колледжах все любят разговаривать, как уличные хулиганы. Однако в случае с Декстером это не было притворством.

На мгновение мой слух обострился. Я распростерла свои чувства, словно щупальца, тысячу острых щупальцев, чтобы поймать в них моего Джо, услышала вздох Эллы и злой шепот. Я опять стала высвобождаться и злобно сказала «нет». Декстер отпустил меня, и пока он не передумал, я вернулась за столик.

Элла и Джо уже сидели, и если девушка несколько минут назад вспыхнула, сейчас она была кирпично-красная. Элла избегала моего взгляда и молчала, но могу сказать точно, очень хотела что-то сказать старине Декстеру. Могу себе представить, что именно. Это был бы окончательный разрыв. Я быстро села рядом с Джо.

Он был удивительно оживлен. Сверхоживлен. Его лицо двигалось в такт словам, иллюстрируя сказанное, и я стала следить за этой сценой. Она выглядела почти пародией, словно Джо надел на себя резиновую маску. Губы расплылись в улыбке, руки забавно двигались по скатерти на столике. Джо наклонился и что-то шептал на ухо Элле. Он нервно опустил руку, чтобы сжать свое колено. Мое оказалось рядом, но Джо даже не почувствовал этого. Я ничего не могла поделать с милым папочкой, и мне пришлось уделить внимание моему гарвардскому герою, который продолжал свою игру.

Вообще, им было легко управлять. Я все время краем глаза наблюдала за Джо. Его глаза блестели. Он вел себя словно пьяный или кольнувшийся. Я не могла видеть, что происходило во время беседы, но конец наступил очень быстро. В виде пощечины. Эллы. По щеке Джо.

Странно. В зале было так шумно, но звук пощечины разлетелся по всему помещению, как удар грома. Казалось, вокруг вдруг стало тихо. Сотни глаз повернулись к нам. В такой ситуации я смогла придумать только одно.

— Идем, папа, — сказала я. — Тебе уже достаточно.

Я встала, и Джо тоже поднялся со стула. Все его оживление пропало, лицо стало серым.

Ребята из Гарварда молчали. Элла сидела, глядя прямо перед собой. Теперь она не покраснела, а сильно разозлилась. Декстер встал, чтобы проводить меня.

— Очень жаль, — проговорила я. — Он иногда бывает таким. Идем, папочка.

Я повела Джо к выходу. Тысячи сочувствующих взглядов следили за мной. Метрдотель был подчеркнуто вежлив по отношению ко мне и бросил взгляд холодного осуждения на моего серолицего отца, на старину Джо, на человека, выпившего лишнего и распустившего себя перед собственной дочерью.

На улице швейцар подогнал к нам такси. Я затолкала Джо в машину. Он двигался скованно, словно кукла. Его дыхание со свистом вырывалось через нос. Я сказала водителю такси наш адрес и откинулась на спинку сидения.

Джо молчал. Машина медленно пробиралась по улицам среди оживленного движения. Я ждала.

Скрипнула кожаная обивка сидения. Это Джо положил голову на спинку. Он взял меня за руку. Я оттолкнула его.

— Почему? Молчание.

— Почему? Что с тобой?

— Не знаю, — ответил наконец ответил Джо спокойным голосом, — Мне очень жаль, что я расстроил тебя.

— Мы не хотели нигде показываться, — напомнила я. — Ничего подобного этой первоклассной сцене в ночном клубе не планировалось, чтобы мы могли укрыться за завесой секретности.

Джо промолчал.

— Вы отступили от плана, мистер Вито. Один раз, затем другой. Чем вы заслужили пощечину?

Но я знала и это. Мне не требовался набросок сцены. Я хотела знать причину.

Никакого ответа.

— Ты же почти ничего не пил. Виски с содовой. Джо, что в тебя вселилось? Мы были так счастливы.

— Ты не можешь понять, — выпалил наконец Джо. Он говорил радостно, быстро, будто перешел к любимой теме, с точно такими же интонациями, какие я слышала у Эллиота, когда тот обсуждал банкет, на котором он главенствовал, или маленькие деловые успехи. — Ты не можешь понять. Ни одна девушка не может. Это волнение. Слушай, Джоан… честно… — он повернулся ко мне, — ты не почувствовала этого? Это все для тебя.

— Для меня? — удивилась я. — Не понимаю.

— Это была не маленькая девочка, — произнес Джо. — Это была ты. Всегда будешь ты. Но иметь тайну и делиться ею с Эллой, Розой, Джейн… Ты не понимаешь? — он резко подался вперед. — Это пряность. Ради этого стоит жить. Джо снова откинулся назад. — Она даже не предполагала. О нас. Вы были правы, вы сплавились, стали химическими элементами, притягивающимися друг к другу. Я знаю, ты понимаешь. Мы были вместе.

— Ничего не понимаю, — осторожно произнесла я, ощущая прилив волны сильного, неприятного холода.

— Конечно, понимаешь. Должна понять, — Джо говорил торопливо, но с таким же воодушевлением, с таким же удовольствием, как раньше. — Мы были единым целым. Ты, я, Элла. Три светлые точки, двигающиеся в пространстве параллельно. Три магнита, притягивающихся друг к другу. Нас связывало одно общее. Ты должна понимать и понимаешь.

Он возбужденно посмотрел на меня, и я опять откинулась на спинку сидения. Боже, что же будет?

Я наконец поняла, что Джо частично был безумцем. Больная часть его находилась глубоко, и я любила его не меньше, чем раньше, но в душе этого человека существовал уголок, пораженный много лет назад.

— Хорошо, — сказала я. — Но мне не нравятся тройные связи. Ясно?

— Извини, — произнес Джо. — Я никогда не занимался ничем подобным.

Он говорил уже сонным голосом. Мы ехали по центру города. Люди выходили из театров, словно мухи из кондитерской лавки. Машина продвигалась вперед дюйм за дюймом. Мы с Джо разговаривали тихо, чтобы не слышал водитель. И все время к моему сердцу подкардывался холод.

— Я очень устал, — сказал Джо. — Я должен ехать обратно. Дай мне поспать, Джоан. Извини, что я расстроил тебя. Я люблю тебя.

Он почти сразу уснул и тихонько захрапел. За три минуты, которые мы ехали к отелю, меня посетили ужасные мысли. Доктор Сара не знает о них. Никто не знает. Я боюсь говорить об этом, поскольку они частично не имеют никакого смысла и все-таки чертовски сложны.

Я хочу сказать, что какая-то часть меня хотела этого. Мне были непонятны слова Джо. Не думаю, что он сам хорошо понимал себя. Это было… только чувство. Прекрасное, ужасно волнующее чувство.

Словно весь мир сверкал своей переливчатой, гибкой кожей, и каждая женщина, шедшая по улице, казалась мне сестрой, разделяла мою любовь. Это была дверь, открытая в мир постоянного сексуального возбуждения; сумасшедший мир, более чем привлекательный. Разрешение могло быть куплено взглядом, удовольствие — кивком головы. И все это сфокусировалось в спящем рядом со мной мужчине — все упиралось в него и выходило из него. Горящий бокал страсти, пассивный и необходимый мне, как зеркало, в которое я заглядывала… и видела, что исчезла часть моей души, моей молодости, часть меня.

Даже сейчас я не хочу думать об этом. Я никогда этого не забуду, не забуду взгляд в рай сумасшедшего, никогда не забуду часть себя, которая с волнением откликалась на это, плакала, желала одновременно и чуда, и разрушения. Я чувствовала себя победительницей и побежденной; счастливой и грустной; теплой и холодной, словно лед. Я хотела Эллу, хотела ее через Джо, и всех остальных, как она. И я презирала ее. Я была испугана до смерти и в то же время уверена в себе. В одно мгновение мне на глаза навернулись слезы, и тут же мой рот робко дрогнул в дикой улыбке. В течение трех минут я была Джо, чувствовала через него и все поняла.

А потом, узнав, что такое безумие, я разбудила своего спутника.

Такси остановилось.

Он потянулся, весело, по-мальчишески улыбнулся мне слабой и чистой улыбкой древнего римлянина и расплатился с водителем.

Мы стояли перед отелем.

Я молча поцеловала Джо, и он направился к своей машине. Я посмотрела, как он отъехал, повернулась и пошла в свой номер. Старый двигатель заурчал. (Мы взяли такси из бравады и из-за того, что не хотели, чтобы нашу машину можно было опознать. Хотя теперь это уже не имело никакого значения.) Странно, подумала я, устало ложась в постель. Сейчас я ненавидела Джо и любила его больше прежнего. Он потерял только одно: мою веру в то, что он является для меня счастьем.

Теперь я хорошо знала, он на самом деле — для меня горе. Большое, настоящее горе. Но было слишком поздно волноваться из-за этого.

Через некоторое время я уснула. Мне приснился Джо, тащивший меня по широкой, светлой улице, Джо и целый строй Элл, держащихся за руки, улыбающихся мне улыбкой Джо, кричащих тоненькими, высокими голосками.

Я вскрикнула и проснулась, но через несколько секунд снова уснула, провалившись в глубокую черную дремоту.

Загрузка...