За гранью тьмы [СИ]

ГЛАВА 11

Тео просит меня сыграть для нее. Заставляет, скорее, не принимая возражений. Настаивает, с присущим ей упрямством не желая отступать.

Объясняю ей, что моя музыка может изменить ее, внести в душу смятение, посеять зерна, которые взрастут хаосом; натянуть до предела стальными канатами душу и уничтожить то, что делает человека человеком.

Я помню Ангела и прозрачные слезы, текущие по худым щекам, когда звуки моей мелодии касались ее слуха. Помню, как дрожали бледные тонкие руки, прижатые к груди, как трепетали светлые ресницы.

Это напоминало крушение самих основ, когда вслед за штормом наступает полная беспросветная чернота. Ни блика просвета, только непостижимая человеческим восприятием тьма.

Но единожды услышав мою игру, Ангел желала ее снова. Снова и снова. Ее голубые глаза наполнялись влагой, затуманенные далекими мирами, которые она ощущала в звуках чарующей скрипки, видела как наяву сотканные для нее вселенные.

Вероятно, это было последним штрихом, предвестником грядущей неминуемой катастрофы, которую я лишь приблизил своим беспощадным даром.

Но Тео вынуждает меня, требует, зная, что впереди нет ничего, кроме края обрыва. Она слышит отдаленный грохот падающей воды, может различить туманную пелену брызг водопада, свергающегося в глубокую бездну, но неудержимо следует течению несущей ее реки.

Не сопротивляется даже, а только подталкивает меня, уничтожая решимость спасти ее.

Она покоряет мое слабое человеческое тело, лаская своими губами, прикасаясь нежно, но требовательно; забирает меня всего, не желая отпускать. Разрушает самую суть, отдавая мне всю себя, не размениваясь; раз за разом она делает тоньше ту грань, что отделяет ее от сгустившейся рядом тьмы.

Не нахожу слов, чтобы остановить ее, не могу остановиться сам, покоренный ее руками.

То, что я получаю от Тео — как бесценный дар, дающий мне силы. Я возрождаюсь, пробуждая сознание, взывая к очагу, питающему меня. Он тлеет во мне, разгораясь жарче с каждым прикосновением, с каждым стоном, сорвавшемся с губ. Ярче, чем солнце, ослепительно белый свет наполняет меня изнутри, стекает по коже хрустальными каплями — я слышу звон разлетающихся осколков, когда губы Тео скользят по моему телу.

Я кажусь ей — себе — человеком, но это обман.

Пылая высоким пламенем, затмевая собой бескрайнее небо, моя любовь убивает Тео. Прикрывая глаза и позволяя себе прикасаться к человеку, я ощущаю, как истончается серебряная Нить. Я наблюдаю, как прежде полная река мелеет, обнажая сухое русло. Но каждый раз, когда за закрытыми веками разливается темнота, я вновь вижу Город. Таким, каким он был когда-то.

Украшенные мрамором террасы венчают роскошные храмы богов, чьи имена давно забыты в веках, стершись в древнем, замшелом камне.

Кажутся сном попирающие неизменно алое небо острые шпили; я вижу скульптуры и искрящиеся журчащей водой фонтаны, теперь же пересохшие, разрушившиеся до основания.

Лучезарный рассвет разливает над Городом сияние. Взмахами огромных крыльев поднимаются ввысь исполинские создания, прекрасные и величественные, в жестоком настоящем похожие на исковерканные тени себя былых.

Щемящая душу тоска сжимает где-то в груди, причиняя невнятную, тягостную, но отчего-то сладкую боль.

И я уже не различаю начала и конца, не могу определить чувств, что ведут меня. Не могу опознать любовь, не могу выстроить стен, отчего и не могу уйти, зная, что убиваю ту, кто дарит мне саму жизнь.

Я одержим Тео, а она одержима мной.

А потому, когда Тео тихо, почти беззвучно, непривычно робко, заглядывая в мое лицо, вновь просит сыграть для нее, я, не отводя взгляда, вытягиваю руку в сторону, через мгновение ощущая в ладони вес скрипки.

Маленькая, погруженная в полумрак комната сжимается в размерах, будто становясь еще меньше, чем прежде.

Широко распахиваются веки Тео, загораются лихорадочным блеском темные глаза, и я уже знаю, что приближаю ее гибель еще на шаг, сокращая невидимое, но ощутимое пространство до пропасти, ждущей ее с раззявленной пастью.

За окном мигает и гаснет уличный фонарь, погружая в темноту нас обоих: девушку, сидящую на кровати в одних синих джинсах и тонкой футболке с коротким рукавом, и меня, стоящего близ нее.

Смотрю в полное ликования лицо, делаю глубокий вдох — и смычок касается струн.

Черным заливает карие глаза, зрачок, кажется, вмещает в себя свет звезд, когда Тео ловит первые звуки; лицо ее застывает, превращается в живую маску, красивую и полную яркого безумия.

Легко веду кистью — мелодия льется по комнате, останавливая время. Вселенная сужается до нас обоих, не больше и не меньше: не существует ничего и никого, во всем мире остаемся только я, держащий в руках скрипку, и Тео, замершая без движения, поднявшая грудь в глубоком вдохе.

Я смотрю на нее и вижу прекрасную статую, идеальную и невероятным образом оживленную: дрожат темные ресницы, влага мерцает в широко распахнутых глазах — глазах, которые видят то, что я с трудом могу ощущать, создавая музыку как паутину, пленяющую глупую бабочку.

В глазах, наполненных светом далекого солнца, тенью скользят чуждые, незнакомые лики, украдкой мелькает великолепие других вселенных. Там, в окружении прекрасного, я вижу тьму как смешение красок на холсте. А за самой гранью тьмы плещется ужас, находящийся за пределами человеческого понимания. Я вижу то, что уничтожает Тео, гасит ее своим светом, заглушая живое бодрствующее сознание, отодвигая его, поглощая, ослепляя невообразимой красотой. Невыносимо прекрасна затягивающая черная бездна, ломающая Тео, подминающая ее под себя.

Чистое сияние истинного безумия.

Шелест волн касается слуха, веду смычком резко, вскидывая локоть, и струна лопается, обжигая болью пальцы. Капля крови скользит по ладони, щекоча кожу, срывается вниз, невероятным образом тягуче-медленно падая. Зависает в воздухе, искрясь в лучах яркого света рубиновыми отблесками, и музыка смолкает, резко обрываясь.

Вскидываю руку и глубоко вдыхаю, наполняя легкие влагой и солью. Свежий ветер овевает лицо, треплет волосы, мгновенно проясняя разум. Смычок предательски дрожит в моей ладони.

Сглатываю, поднимая затуманенный взгляд на Тео.

Кругом — бескрайняя водная гладь. Спокойный океан, катящий свои волны, переливающиеся оттенками синего под солнечными лучами. Накат за накатом, немного белой пены на самом гребне; цвета мешаются, глубокий мерцающий бирюзовый превращается в насыщенный темно-синий, ослепляя золотом солнца.

Дрожь спускается по плечам, ледяной хваткой сжимая позвоночник. Легкий бриз оставляет на губах соль; медные волосы скользят вдоль лица, ласкают шею.

— Васааго, — тихо и очень ровно произносит Тео, поднимая на меня взгляд. Щеки ее мокрые от слез, а, может, от брызг соленой воды. Вздымающиеся волны касаются ее голых ступней, мочат синие джинсы по самому краю — она стоит на воде, не замечая тверди.

Ее лицо в золотистом свете кажется пугающе красивым, озаренным пониманием всего сущего. Удивительно юные черты, горящие глаза под стеклами квадратных, забрызганных слезами или морской водой очков, и чуть приоткрытые губы — не человек, а юная, рожденная вселенной богиня.

То, что предает меня раз за разом — слабое сердце из плоти и крови, — срывается вниз, когда я слышу, осознаю звучащее из уст Тео собственное имя.

Оно вспыхивает под веками, слепит, кажется, выжигает роговицу, лишая на миг зрения и навеки воли. Создает невидимые узы, стальными тросами связывающие меня и человека, нашедшего ответ на все свои вопросы.

Очертания Тео меняются, застилаются пеленой перед глазами, исчезают почти. Смаргиваю, сосредотачиваясь на размытом силуэте, и ощущаю препятствие, которое не могу преодолеть.

Сталь скручивает по рукам и ногам, обвивает грудь, сжимая трещащие ребра. Легкие саднят: не могу сделать вдох, как ни пытаюсь.

Невидимые преграды удерживают прочно — не разорвать, пока тот, кто знает Имя, не пожелает подарить мне свободу.

Привыкаю с невообразимым трудом к незнакомым прежде чувствам, выхватывая, наконец, маленький глоток воздуха. Сипло втягиваю носом, приоткрываю губы и ощущаю на языке вездесущий привкус соли. Мир медленно обретает четкость. Отпускает точно, расслабляет понемногу, но это обманчивое чувство не что иное, как морок.

Стальные жгуты невидимы глазом, они въедаются в тело, растворяясь во мне, проникают сквозь кожу, разливаются по крови и лимфе, становясь частью меня.

Впервые… так.

— Васааго, — говорю, смотря в голубые глаза. Ангел хмурится, вслушиваясь в незнакомо звучащие звуки, не несущие знания.

Она слышит Имя, но не понимает истины.

Я называю Ангелу свою суть, поддавшись на нескончаемые просьбы. Знаю, что добровольно вкладываю в руки человека поводок, тянущийся к своей шее, но устоять не могу. Это искушение, которому я слепо уступаю, зачарованный ласковыми прикосновениями и ощущением светлых кудрей под пальцами.

Совершаю простейшую ошибку по неведению — я, тот, кто не замечает времени и пространства. Нескончаемая ирония бытия.

— Мне нравится, — улыбается Ангел, обвивая меня руками и заглядывая в мое лицо, — мне нравится твое имя. Васааго…

— Не произноси его без причины, — склоняюсь, касаясь губами розового рта, — прошу тебя…

Меня и сейчас пробирает дрожь, когда я вспоминаю шепот, звучащий в голове, зовущий меня, изводящий, не оставляющий выбора. Ангел позвала меня, когда я почти потерял вкус собственного имени, звучащего на ее устах. Не ведая сомнений, не смея противиться истинному Зову, я устремился к той, кто держала в своей ладони мою волю.

Я помню захлестывающую радость от предвкушения встречи, глупое, заполнившее меня счастье от одной только мысли, что я не забыт, а она жива, потому что я нашел в себе силы уйти, не облекая ее разум в темницу безумия.

Я оставил ее под сенью монастыря, сжавшуюся на узкой кровати, обхватившую тонкие плечи поцарапанными руками; оставил ее в надежных стенах, дарящих успокоение потерявшим себя. Монахи должны были позаботиться о ней, вознося молитвы своему древнему богу, окропляя исхудавшее тело освященной серебром водой и зачитывая молитвы со страниц покрытых пылью книг.

Изгнали.

Не изгнали — я покинул моего Ангела сам, подарив ей жизнь.

Улыбка острием режет губы. Уже не боль, а только давнее эхо ее задевает сердце.

— Васааго, — повторяет Тео ошеломленно, смотря перед собой пустым, невидящим взглядом. — Я все видела…

Имя разит подобно клинку, разрезая невесомую материю воспоминаний и чувств. Давнее, как вселенная, Имя, мое имя, срывается с губ Тео, звучит в наполненном легким свежим бризом воздухе, и я чувствую, как дрожат мои пальцы.

— Тео, — выдавливаю из себя полустоном, колеблюсь и с трудом делаю шаг навстречу. Пространство кажется плотным, но преодолеваю невидимый барьер, окутывающий меня клейкой вязью по коже.

Опускаю руки и несмело приближаюсь к Тео. Мокрый след остается на черной коже ботинок от лизнувшей волны, пена мочит шнуровку, лопаясь пузырьками.

Смотрю на девушку сверху вниз, в полные понимания и звезд глаза. Облака проносятся над головой слишком быстро, а вода под ногами течет слишком медленно, и я явственно ощущаю, что мы оба достигли непостижимого.

— Когда я умру, ты найдешь меня? — спрашивает Тео, касаясь кончиками пальцев моей дрожащей ладони. — Васааго…

И в ту секунду, когда ее ладонь сжимает мою руку, реальность меняется. На краткий миг как яростная вспышка мелькает, вселенная делает скачок, звезды гаснут перед нашими глазами, а затем холодные волны мгновенно обволакивают тело. Твердь под ногами становится самой собой: мы проваливаемся вниз, под воду; с шумным плеском смыкается над головой водный свод.

Я больше не чувствую прикосновения Тео, теряя ее в океанских пучинах.

Слепящий золотом солнечный свет исчезает, а глубина кажется невообразимой и темной. Оттенки синего заполняют пространство, занимают весь мир; распахиваю глаза и вижу, как квадратная оправа очков плавно опускается вниз. Вскидываю подбородок, развожу руками, преодолевая сопротивление воды, мельком отмечая, как потемневшие пряди моих волос невесомо касаются подбородка — и вижу Тео.

Совсем рядом, погруженная в океан, как и я, парящая словно в невесомости, в ареоле темных волос, она делает вдох, заполняя легкие соленой водой, глаза ее широко распахнуты, а улыбка растягивает губы.

Улыбаюсь в ответ, тяну к ней руку, силясь дотронуться. Вода сопротивляется, а Тео тянется ко мне кончиками пальцев.

И когда наши ладони соприкасаются, я узнаю, сколько времени нам отведено.

— У нее были светлые волосы и голубые глаза, — говорит Тео, проводя ладонью по горячему песку. Зачерпывает горсть и медленно просыпает ее сквозь пальцы. — Ты назвал ей свое имя, а она рассказал его людям в черных рясах.

— Да, — отвечаю кратко, наблюдая за странно чарующими движениями пальцев девушки.

Мы сидим на самом берегу, устроившись на желтом, мелком, как пыль, песке; мокрая одежда сохнет на нас, прилипая к телу, оставляя на коже белую соль. Солнце жарит, приятным теплом доносясь с легкими порывами слабого ветра. Волны с шумным гулом накатывают на пустынный берег.

— Она позвала тебя, а ты не мог не прийти. Но они не хотели изгонять тебя, ведь ты ушел первым. Они хотели пленить тебя, — Тео вытягивает ноги, и вода щекочет ее босые ступни.

— Да, — соглашаюсь, наблюдая за ее намокающими джинсами. Плотная ткань только высохла, обрела свой светло-синий цвет, и вновь медленно становится темной.

— Она предала тебя, когда ты уже оставил ее. Почему она так сделала? — песок сыпется тонкой струйкой из сжатой ладони, чуть развеиваясь по ветру.

— Потому что она человек, — придвигаюсь к Тео, касаясь плечом ее руки. Наклоняю голову, носом веду по ее виску вверх, глубоко вдыхаю соленый запах мокрых волос. Это как необходимость, как навязчивое желание, и я не в силах с ним бороться.

— Ты убил ее. Ты убил их всех. Она звал тебя по имени, приказывала остановиться, но ты не послушал ее. Почему? Ведь тот, кто владеет именем демона…

В голосе Тео мелькают нотки растерянности, она замолкает, и, наконец, поднимает на меня взгляд. В карих глазах плещется сомнение, а сразу за ним, прячась за темными радужками, выглядывает неутоленное человеческое любопытство.

— Прикажи мне остановиться, — шепчу я, прикрывая веки и касаясь губами мягкого рта Тео. — И я послушаю тебя.

Она не понимает. В ее глазах туман, на губах соль, и я ласкаю нежный рот, забирая теплое дыхание. Тео не понимает и, наверное, никогда не поймет разницы.

Чуть отстраняюсь, не скрывая нежелания, возвращаясь к далеким, потерявшимся во мраке воспоминаниям. Высоко в небе раздается пронзительный и долгий крик чайки.

— Я стоял на этом берегу и мыл лицо от ее крови. Прямо здесь, Тео. Это было так давно, — говорю тихо, не громче, чем гулом звучит в ушах плеск накатывающих на песок волн. — Я отказался от всего, чем я являлся: от мелодии, от скрипки, от своей сути. Я желал забыть ее, а для этого я должен был забыть себя. Все, чего я желал — это забвения и аромата смерти.

Тео молчит, внимая мои словам, а я наклоняюсь и целую ее лицо, лишившееся очков, веду губами по скулам, по линии роста волос, вдыхаю ее запах, не желая упустить ни единой ноты.

— Знаешь, как пахнет смерть, Тео? — спрашиваю шепотом, губами дотрагиваясь до мягкой мочки. — Знаешь, какого цвета Нити? Я расскажу тебе о Городе, таким, каким я помню его… Я расскажу тебе, если ты захочешь. Я расскажу тебе обо всем, о чем ты попросишь. Я покажу тебе…

— Покажешь… — нерешительно, точно обдумывая мои слова, отвечает она, прижимаясь щекой к моей щеке, — и расскажешь обо всем… Знаешь, когда ты играл, я видела прошлое. Я видела все, что произошло тогда. Я… словно услышала твое имя в звуках скрипки… — Тео обвивает мою шею рукой, невесомо пробегается пальцами по затылку, зарываясь в волосы.

Сглатывает и задает терзающий ее вопрос: — Теперь ты убьешь меня?

Убью?

Смеюсь ей в ключицы почти неслышно и мягко отстраняюсь, заглядывая в полные волнения глаза. Кажущееся беззащитным без привычной оправы очков лицо Тео прекрасно.

— Ты умрешь сама, потерявшая разум. Ты забудешь собственное имя, но больше никогда не забудешь мое, — это предел честности, который я могу себе позволить.

Тео сдвигает брови, не отводя взгляда, а когда начинает говорить, ощущаю, как звездное небо в ее глазах становится ближе.

— Ну и пусть, — солнцем опаляет мягкая, почти беспомощная улыбка, — но ты так и не ответил мне. Ты найдешь меня?

Молчу долго, слушая глухое звучание бьющего в унисон с моим сердца.

— Чтобы снова убить? — разлепляя сухие губы, выдавливаю из себя, не в силах отвести взор от затягивающей вселенной в глазах человека, привязавшего меня к себе, даже не понимая как.

— Пусть так, — пожимает она плечами.

Отвечаю не сразу. Прижимаюсь губами к соленому лбу в долгом поцелуе и шепчу чуть слышно:

— Найду, Тео.