За гранью тьмы [СИ]

ГЛАВА 2

Вновь вижу прилипшие ко лбу волосы, мокрый свитер, облепляющий худое тело. Но это больше не видение — реальность вокруг осязаемая и объемная.

Настоящее. Не дразнящее прошлое, не неизведанное пока будущее, а самое истинное Здесь и Сейчас.

В этот самый миг, в момент, когда мое тело, сотканное из черного тумана, обретает форму, я ощущаю течение времени. Часы и минуты вновь обретают смысл.

Солнце слепит, не по-осеннему жарко. Хороший день для рыбалки, вода озера темна и непрозрачна, в ней прячутся скользкие рыбы.

Ирония, которая могла бы вызвать улыбку, но мои губы — ощущение губ — плотно сжаты.

Делаю шаг, приближаясь. Длинный, чуть ниже колена, приталенный плащ из плотной ткани скользит по ногам, порыв ветра приподнимает полы. Ноги ступают по желтеющей траве. Земля проминается, пружинит, я наслаждаюсь каждым шагом, чувствами, которые дарит мне этот мир.

Пусть мои ощущения лишь грезы, пусть исчезнут, как только Нить будет перерезана, но я жажду их каждый раз. Предвкушаю как награду за то, что обрываю чужие жизни.

Опускаю взгляд, оглядываю себя с едва проснувшимся интересом. В моем облике никогда и ничто не меняется уже последние… сколько лет? Не помню. Не знаю.

Высокие ботинки — сплошь ремни и тускло блестящие пряжки на черном. Узкие штаны кажутся второй кожей, на бедрах продета в шлевки штанов серебряная цепочка — звенья плоские, но увесистые. Один край свисает по ноге до середины бедра, покачивается при ходьбе, а на самом конце — роза ветров. А, может быть, символическая звезда.

Легкая ткань расстегнутой до середины груди рубашки свободно струится.

Меняются цвета сверкающих Нитей, меняются истории, картины, которые я вижу в распахнутых окнах прошлого. Чужие судьбы проносятся мимо, сливаясь в вереницу мазков краски, но я всегда неизменно в черном.

Вытягиваю руку, смотрю на собственную ладонь. Узловатые худые пальцы, светлая кожа. Никакого тумана — не здесь, не в этом мире. Сжимаю пальцы, разжимаю, наблюдая, как перекатываются под кожей мышцы.

Это я… настоящий? Или лишь мимикрия под чуждую мне реальность?

Когда-то я знал ответ. Думаю, что знал.

Поднимаю руку и накидываю на голову глубокий капюшон плаща, скрывая лицо.

Это излишне, потому что на мне маска.

С внутренней стороны она теплая, точно живая. Касается лица нежно, знакомо. Она всегда на мне, когда я прихожу в этот мир.

Смотрю вперед сквозь узкие прорези. С той стороны глазницы словно пустые, зашиты нитями веки, рот крест-накрест стянут крупными стежками. Кожа — как мел белая.

Маска кажется живой, возможно, она и есть живая. Под ней — мое лицо. Лицо, которое я не помню. Не знаю, как выгляжу, не знаю, есть ли оно там на самом деле, под ужасающей личиной. Или, сдернув маску, можно увидеть лишь клубящийся языками черного пламени туман.

Душа девочки — худая прямая фигурка, стоит над своим телом и смотрит, как отец, сложив ладони в кулаки, бьет по ее грудной клетке. Хрупкое тело подбрасывает, руки безвольно падают на траву. Слезы текут по покрытому каплями озерной воды лицу мужчины. Кричит что-то, зовет, рот кривится, зияя черным провалом.

Горе не украшает. Знаю это — видел слишком много страданий и печали.

Девочка чувствует мое приближение, вероятно, слышит шаги, или ощущает что-то вокруг, почти неуловимое изменение в воздухе. Что-то, что заставляет ее оглядеться в спешке и изумленно застыть, не в силах отвести влажный взгляд.

Не отличима от себя, лежащей неподвижно на холодной земле, разве что волосы ее сухи — того и гляди взметнутся надо лбом, подхваченные ветром.

Только, в отличии от меня, души не способны чувствовать тепло или холод, а ветер не замечает их, проносясь мимо.

Темные глаза широко распахиваются, с опаской разглядывают мое лицо, пытаясь заглянуть под капюшон.

Бледнеет тонкая кожа щек, губы потрескавшиеся, обкусанные, кончик языка быстро скользит от одного уголка рта до другого — испуг выглядит реальным, когда девочка шарахается в сторону, рассматривая в деталях маску Смерти на моем лице.

Неизменно одно и то же.

Души ищут, пытаются понять. Найти в моем облике что-то способное объяснить, дать ответы.

Но это невозможно. Я существую не для того, чтобы разъяснять придуманные не мною истинные законы бытия.

Повторяющие свой земной облик, лишенные ран и увечий, болезней и боли, души всегда просят меня о чем-то, кричат и восклицают. Их умоляющие голоса доносятся эхом.

Никогда не слушаю, не ищу смысла в наполненных слезами словах. И чаще всего они смиряются.

Некоторые же не прекращают свои мольбы, даже когда видят занесенную Косу.

С безразличием наблюдаю последние штрихи их былого существования, не удивляясь бледности кожи, расширенным зрачкам, заполнившим радужки, трясущимся рукам. Они выглядят как живые, не подозревая, что между жизнью и смертью их протянута тонкая паутинка, настолько прочная, что только Коса одного из Жнецов Смерти способна ее рассечь.

Серебристая Нить плавно колышется, тянется от девочки, из самой середины груди. Держу второй ее конец в своей руке, не торопясь оборачиваю единожды вокруг ладони. Иду вперед без спешки, а Нить проседает, ложится петлей на траве.

Девочка сглатывает, отступает на шаг, страшась моего приближения. Трава не колышется, не сминается под ее ногами. Тело лежит в стороне, безутешный отец склоняется над ним, вдыхает воздух в полные воды легкие.

Опустевшая оболочка еще жива. Я чувствую холод озерной воды, заполнившей грудную клетку, слышу шум замедляющей бег крови в венах, ощущаю, как застывшее сердце теряет тепло.

Останавливаюсь в шаге от замершего, запрокинувшего голову ребенка. Сколько земных лет она прожила? Мысленно задаю вопрос и мгновенно получаю ответ. Он возникает в голове как данность.

Неполных семь лет.

Смотрит на меня снизу вверх, затаив свое иллюзорное дыхание. В пронзительно-карих, как спелые каштаны, глазах блестят слезы.

Повисли на длинных ресницах, грозясь скатиться по нежным, покрытым пушком щекам.

Я привык к тому, что вызываю ужас. Лишь совсем еще малыши, не мыслящие словами, живущие образами и ощущениями, никогда не боятся. Смеются и гулят, тянут маленькие ручки, а я улыбаюсь им.

Под маской.

Когда-то мне было жаль забирать детей. Когда-то я ощущал несправедливость происходящего.

Когда-то очень давно.

Смотрю на девочку, не отводя взгляда.

Медленно отвожу выпрямленную в локте руку в сторону, в предвкушении разжимаю пальцы. Призываю Косу одним своим желанием.

Теплое, совершенно точно живое древко привычно ложится в ладонь. Ощущаю немалый вес, глубоко вдыхаю свежий осенний воздух.

Зов, как проголодавшийся зверь, оскаливает пасть, едва Коса появляется в этом мире. На длинном изогнутом лезвии играют солнечные лучи. Черное древко длинное, почти с мой рост, блестящее, великолепное своей нездешней красотой.

Кончики пальцев знакомо покалывает, тело как пружина, ощущаю каждую мышцу — чувствую себя частью этого мира всякий раз, когда держу древнее как мир оружие в руках. Продолжение моей руки, превращающее существо без имени в слугу Смерти.

Всего один взмах — и яростный зуд; терзающий меня Зов наконец исчезнет, получив свою жертву.

Девочка ежится будто от холода, плечи ее сотрясает лихорадка. Слезинка обрывается с ресниц и катится по щеке, скрываясь под подбородком. Странное выражение мелькает на миловидном лице, не сразу могу понять, прочитать. Будто за стеной страха прячется что-то еще, проглядывает несмело, неуверенно.

Затухающая искорка надежды на спасение, которое она ищет во мне.

Ну не смешно ли?

Нахмуриваюсь, скрывая свои эмоции под надежной маской.

Ребенок смотрит на меня, смаргивает слезы, колеблется. Тихонько поскуливает, поднимает дрожащую руку и вытирает рукавом под носом, размазывая вполне реальную слизь по вытянувшемуся свитеру.

Напугана, несомненно. Не понимает, почему видит себя со стороны, неподвижную, мокрую насквозь, с бледным помертвевшим лицом; почему отец ее рыдает в голос, прижимая темноволосую голову к груди.

Хочу сказать ей, что бояться не нужно, но молчу. Потому что не знаю слов, не знаю языка, на котором говорит эта девочка. Не уверен даже, что смогу произнести хоть единый звук — не помню, когда последний раз слышал собственный голос.

Ребенок вдруг словно решается, сдвигает тонкие брови — на лице ее настоящая мука. Протягивает руки навстречу и ступает вперед как слепая, спотыкаясь и в самый последний миг удерживая равновесие. Вспыхивают бледно-розовым щеки. Кусает губы, всхлипывает от смущения, тянет ладони и хватает меня за рубашку, цепляется сильно, натягивая ткань.

Прижимается всем телом, тихонько поскуливая.

Делаю вдох и замираю. Мир, кажется, застывает навсегда.

Движение прекращается, бесконечные песчинки песочных часов вдруг становятся осязаемыми, они висят в воздухе, дробят пространство на миллиарды крошечных объемных точек.

Небо над головой трескается со звоном лопнувшего стекла; превратившаяся в лед молния расползается ветвями по небосводу.

Время словно пепел, медленно оседает вокруг, его можно потрогать — только протяни ладонь.

Магнитные полюса моего существования сбиваются, изменяют свое положение.

В один краткий, неуловимый миг меняется все.

Смотрю вперед, поверх темной макушки прижавшегося ко мне ребенка, мимо лежащего на земле тела, на спокойные воды озера. Почти на самой середине мелькает что-то бесформенное. Перевернутая надувная лодка. Понимаю это отчужденно, не задумываясь.

Чужие руки ныряют под полы плаща. Обхватывает меня за талию, сжимает крепко-крепко, так, как это могут делать только дети.

И мир оживает, сбрасывая ледяную корку.

Слышу пение птиц, жужжание насекомых, плеск волн о поросший травой берег. Звуки вокруг объемные, проникают в уши не спрашивая позволения. Запрокидываю голову, смотрю в темно-синее небо. Вытянутая рука, держащая Косу, дрожит от напряжения.

В груди становится тесно. Шумно выдыхаю, вдруг понимая, что дышу. Дышу так, как это делают люди.

Девочка, будто ища утешения, трется щекой о мой живот, волосы елозят по черной ткани рубашки.

И тут же что-то тянет внутри, там, где заходится запутавшееся сердце — там, где оно должно быть — выкручивает до боли, отзываясь на неожиданное прикосновение. Теряюсь совершенно, не понимая.

Беспощадный вихрь буквально обрушивается сверху, сносит немилосердно, лишая почвы под ногами.

В груди как провал зияет — черная пустота завывает ледяным ветром.

Потому что я не знаю, как реагировать. Потому что никто и никогда не пытался обнять меня.

Руки девочки сомкнуты на моей пояснице, голова упирается в живот, сминает струящуюся ткань рубашки. Обнимает изо всех сил, что-то шепчет тихо, слов не разобрать, да и разбери я их — не пойму.

Она реальна.

Дух мертвого ребенка совершенно реален. Я чувствую ее плоть, прикосновения и тепло. Она, испуганная, жмется ко мне, плачет, а черная рубашка намокает от ее слез. Пропитывается влагой, как будто все это происходит на самом деле.

Коса в моей руке ходуном ходит. Ошарашенно поворачиваю голову, смотрю, как мелко трясется всегда сильная рука.

Ребенок обнимает меня, а я просто стою, замерев, сосредоточившись на ощущениях, подчинивших мое тело.

Лихорадит всего, тело ощущается тяжелым, непослушным. Невозможный холод пробирает насквозь, и игра солнца на лезвии кажется насмешкой.

Девочка мертва, и нужно всего лишь завершающее движение, один взмах, расставляющий все точки.

Но я медлю.

Смотрю на черное, отполированное собственными прикосновениями древко Косы и медлю.

Девочка шевелится, острый подбородок упирается мне в живот. Медленно отвожу взгляд от Косы. Смотрю вниз, на шелковистую макушку, на непослушные темные волосы и заметно вздрагиваю, когда ребенок, задрав голову, встречается со мной взглядом.

Она не может видеть моих глаз, но я хорошо вижу ее.

Карий цвет радужек почти слился с черными бездонными зрачками, тонкие веки подрагивают, густые ресницы влажные. Девочка с надеждой смотрит, глаза ее бегают из стороны в сторону, выискивают под белой маской что-то, что дало бы надежду. А пальцы сжимают сильнее, вбирают в кулаки черную ткань, не расслабляя объятие ни на мгновение.

Непрошенная улыбка растягивает губы. Улыбка проигравшего.

Там, под маской, я улыбаюсь, смотря на вцепившегося в меня ребенка.

Удивительно ненормальны чувства, обуревающие меня при взгляде в карие глаза. Они как давнее воспоминание, доносятся эхом, полузабытым сном, который выскальзывает из рук, как ни старайся ухватить.

Имя. Мне нужно ее имя, и я ищу его в блестящих глазах.

Оно возникает на языке, невысказанное и такое, как я и ожидал — краткое, нежное, но несущее в себе силу.

Тео.

Малышка Тео, сумевшая обмануть саму Смерть.

Коса исчезает в вечности, сжимаю кулак, бессильно опускаю уставшую руку.

Обманул ли меня этот испуганный несчастный ребенок? Нет. Не существует игр, в которых Жнец Смерти мог бы проиграть.

Я обманул себя сам.

Налетевший ветер порывом поднимает полы черного как ночь плаща. Нестерпимо хочу снять опротивевшую вдруг маску и почувствовать теплый воздух, скользящий по коже. Если там, под маской, прячется мое лицо.

Не время.

Едва осознавая свои действия, очень аккуратно дотрагиваюсь до волос девочки слабым прикосновением и тут же отдергиваю пальцы.

Пришел мой черед пугаться. Ее волосы мягкие. Настоящие. Это… невероятно.

Ощущение гладких прядей под руками кажется самым удивительным, что я помню за долгое, очень долгое время.

Она лишь дух, видение, идеальная копия живой себя. Снова мираж, пародия на жизнь, последняя перед забвением, созданная только для одного зрителя — меня.

Кем и почему — ответа не найти, возможно, его просто не существует.

Поднимаю руку, кончиками пальцев зарываюсь в темные пряди, смотрю в карие глаза и знаю, что не посмею отнять у девочки жизнь. Не в этот раз.

В благодарность за прикосновение к себе.

За то, что позволила вспомнить, каково это — чувствовать особенное, ни с чем не сравнимое тепло объятия.

За то, что не испугалась самой Смерти.

Выпускаю серебряную Нить из руки, кладу ладони на плечи заплаканной девочки и аккуратно отстраняю его от себя. Вяло сопротивляется, ощущаю ее нежелание, пальцы до последнего удерживают черную ткань рубашки.

Тонкая паутинка тихо шевелится у наших ног, пульсирует. Мне жаль расставаться с теплом, подаренным девочкой, с мимолетной лаской детского объятия, искреннего и невероятно настоящего.

Но здесь, в реальном мире, время утекает по песчинкам, просачиваясь сквозь пальцы. Нельзя больше ждать. Смотрю поверх головы ребенка на скорчившегося у тела дочери мужчину. Плечи сотрясаются от рыданий, воет в небо диким зверем.

Меня ждет мука, которой нет названия. Боль, которая будет казаться реальнее самой природы мира — этого ли, полного ветра и солнца, или того, где властвует черная ночь.

Я желал чувствовать, и мое желание будет исполнено.

Наверное, я мог бы рассмеяться, наконец услышав свой позабытый голос, но слишком тороплюсь. Времени почти не осталось, если я не хочу обречь доверившуюся мне девочку на жестокое существование в почти мертвом теле.

Оставляю ее, растерянную и поникшую, за спиной, слышу зовущий тонкий голос, но не оборачиваюсь.

Приближаюсь к лежащему на земле телу. Лишенное жизни, оно напоминает брошенную пластиковую куклу. Незримая тень забвения уже скользит по посиневшим губам, трогает обескровленную кожу.

Мужчина больше не плачет, съежился рядом, склонившись лицом к собственным коленям, точно желая спрятаться от закрывшей свет безысходности.

Присаживаюсь на корточки рядом с телом и низко склоняюсь. Скрипит кожа ботинок, полы плаща ложатся на зеленую траву. Мелькают тонкие ноги в темных заношенных джинсах, бросаю быстрый взгляд — девочка стоит напротив, по другую сторону тела. Кулаки сжаты, губы лишены красок, шмыгает носом, но молчит.

Поднимаю руку к лицу, пальцы подцепляют края маски, тянут вверх — и свет ослепляет. Капюшон падает на спину, и я чувствую ветер, играющий в моих волосах. Бережно опускаю маску на землю.

Тепло солнечных лучей трогает кожу, мягко скользит по щекам ветер.

Это чистый незамутненный восторг. Закрываю глаза, делая глубокий вдох. Наполняю легкие до предела, до легкой распирающей боли.

Красота всего мира обтекает меня своими чарующими волнами. Свет и тепло, огромный махаон, черная бабочка расправляет крылья в самой груди, щекочет нежно — и я чувствую, что живу.

Всего на миг, а затем…

Затем я слышу тихий изумленный вздох.

Медленно открываю глаза. Поднимаю взгляд на замершую напротив девочку.

Смотрит прямо на меня, в мое лицо, жадно и по-детски пытливо.

Чувствую укол необъяснимой тревоги, сжимаюсь от ожидания, от неминуемой реакции, словно имеет значение, что увидит ребенок в моем лице.

Почему-то имеет.

Губы девочки растягиваются в неуверенной улыбке. А на лице ее… восхищение.

Теряюсь, потому что ожидал иного. Страха, отвращения — любой гримасы неприятия. Возможно, в наилучшем из возможных вариантов — равнодушия. Но не того, что озаряет лицо подобно солнечному свету.

А время жизни утекает, рассеивается по ветру, и я опускаю глаза, рассматривая линию полураскрытых губ лежащей у моих колен мертвой девочки. Две родинки на левой щеке, мокрый, потемневший от воды локон, прилипший к виску.

Тео.

Имя, которое я запомню.

Склоняюсь совсем низко, длинные волосы цвета темной меди скользят по лбу, свисают вдоль лица тонкими прядями.

Мои волосы, оказывается, лишены черного. Удивительно, ведь я — сама вездесущая тьма.

Невесомо дотрагиваюсь ртом до посиневших губ. Они холодны и пахнут озерной водой.

То, что я делаю — глубоко неправильно. Мои действия нарушают созданный задолго до меня порядок.

Все еще могу призвать Косу и решить дело так, как должно. Отказаться от овладевшего мною порыва, забыть имя, которое назойливо вторглось в разум. Хочу произнести его вслух, услышать звучание, ощутить силу, которая покорила даже Жнеца Смерти.

Серебряная Нить колеблется в воздухе, парит над кажущимся почему-то очень одиноким телом.

Прикрываю веки и жаром выдыхаю прямо в приоткрытый рот, делая выбор.

Меня сметает боль.

Вокруг кромешная непроницаемая темнота и бесконечная, терзающая тело боль. Зов, не получивший свое, пожирает меня, выкручивает веревками, обвивает колючей проволокой, терзает с силой бушующей стихии.

Я не чувствую себя — только боль. Полуослепшие глаза с трудом различают черный туман, бывший мною, моими руками.

Тело горит, полыхает, пламя пожирает снаружи и раздирает изнутри. Черный деготь, разлитый вокруг, обволакивает, но не дарит облегчения.

Схожу ли я с ума? Не знаю. Возможно.

Вероятно, я давно не в себе, потерявший счет времени, переставший замечать проносящиеся мимо века. Древнее существо, одно из многих слуг Смерти, я совершил ошибку, сохранив серебряную Нить целой.

Знаю это с непоколебимой уверенностью, как и то, что кем-то не без причины мне было даровано право не только отнимать жизнь, но и дарить ее.

Все защитные барьеры давно пали, сокрушенные Зовом, сгинули под неудержимым напором.

Когда крик прорывается из глотки, я наконец слышу свой голос. Не узнаю его, обезображенный страданием.

Кричу вновь, и крик звенит в ушах, повязнув в окружающем меня эфире, и длится это вечность. Боль сама становится вечностью.

И нет выхода, кроме как утолить нечеловеческий голод Зова.

Мне не нужна ничья Нить, чтобы найти Путь.

Вижу темнеющий край неба; холодеющий вечерний воздух ощущается всем телом. Поднимаю взгляд, смотрю сквозь прорези маски на темно-синие облака — гонимые усиливающимися порывами, бегут по сумрачному небу.

Солнце как расплавленное, все еще немного греет, пронзенное тучами, закатывается за кромку горизонта.

Какова цена одной человеческой жизни?

Древко Косы мягко ложится в ладонь. Зов горит во мне — становлюсь черным пламенем, сплошь ведущим меня инстинктом, неодолимой потребностью.

Медленно перевожу взгляд с бескрайнего неба на длинную мощеную набережную, наполненную людьми. Облицованная камнем, тянется вдоль спокойной реки, почти во всю ширину большого города.

Уличные фонари уже зажглись, на аккуратных скамеечках любуются закатом поглощенные друг другом парочки и усталые старики.

Ветер несмело, точно пробуя силы, дует в спину. Полы плаща задевают по ногам, когда я ступаю вперед.

Тускло блестит лезвие, кроваво-красный закат отблеском скользит по металлу.

Не веду счет, лишь прислушиваюсь к Зову, жадно пожирающему чужие жизни.

Даю ему волю, отпускаю и забываюсь, растворившись в слепом чувстве древнего как мир желания.

И с каждым взмахом, рассекающим тянущиеся вверх сверкающие Нити, мне становится легче. Зов расслабляет челюсти, из яростного становится раздраженным, а затем успокаивается будто и стихает, забирая с собой всю боль.

Цена жизни только начавшего свой путь человека по имени Тео равна многим жизням ушедших в слепую безвестность людей. Ушедших раньше отведенного времени. Цена высока, но мне не жаль.

Я не чувствую ровным счетом ничего. В моем несуществующем сердце есть место только для одного — воспоминания о крепком объятии темноволосой девочки.

Останавливаюсь у самого гранитного парапета, слышу многоголосые крики, поднимающиеся в вечернее небо, звук искореженного металла, когда полный людей рейсовый автобус все-таки срывается с набережной.

Солнце совсем скоро утонет в реке, и наступит прекрасная осенняя темная ночь.