За синими горами (СИ)

Глава 3

— Обещала остаться, — вздыхает надо мной Лоу. — А сама все время сбегаешь.

Я лежу на траве посреди степи, и домик коэра — лишь едва различимая точка на горизонте. Сам коэр сидит рядом, и тень от созданного им дерева по-прежнему закрывает солнце.

Женился, стучит у меня в висках, женился…

— Нет, — выдыхаю непослушными губами. — Ты обманываешь меня, я тебе не верю, ты обманываешь… Как мог он женится, он поехал на похороны… И он сто лет уже, как в разводе, ты сам мне рассказывал, хотел бы — давно бы женился, зачем сейчас? Это бред, Лоурэл, зачем ты? Мы собирались уехать, мы вещи уже упаковали, если бы он собирался жениться, разве он стал бы?… И потом, он авэнэ, его свадьба — это общегосударственный праздник, торжественная церемония…

— Он вампир, Ларис. Его свадьба — это зачатый ребенок. И никаких церемоний.

Как тихо. Как чудовищно тихо в этой степи. Хоть кузнечики бы стрекотали… цикады… саранча какая-нибудь… хоть кто-то…

— Ребенок… — сумела выговорить, наконец. — Наследник… Владыка будет доволен… — смотрю на небо, такое синее, такое ясное. На нем, почему-то, совсем нет облаков… А ведь нужны облака… Но они не слушаются меня, не приходят…

— Владыка в ярости, — не соглашается со мной Лоу. — Это было прощание с ушедшей, поминовение. Зачать ребенка на похоронах той, что так и не смогла подарить миру дитя… Владыке плюнули в душу, причем смачно так, с оттягом… Они правы, что не торопятся возвращаться.

Владыке… Владыке плюнули, да. А я… А я всего лишь человеческая девочка, которая отказалась рожать… Которая заболела, лишь бы не зачать… А он хотел ребенка… Столько сотен лет хотел ребенка… И ему было все равно, кто станет отцом моего, раз уж он не может сам, а я… Сломанная кукла — ни детей, ни секса, ни крови. Не нужна…

Тяжелая капля катится куда-то за ухо. Одна единственная, больше нет. Я хочу облака в небе, хочу скрыть эту сияющую голубизну, но облака мне не подчиняются, сон мне не подчиняется, это больше не наш сон, только его, я в гостях…

— Так и не спросишь, на ком он женился? — Лоу не выдерживает затянувшегося молчания первым.

Чуть качаю головой:

— Разве это так важно?

— Мне важно.

— А мне важно, что облака в твоем небе меня не слушают…

— Он женился на моей сестре! — Лоу почти выкрикивает это, почти выплевывает.

Я, наверно, должна была быть к этому готова. Давным-давно сделать выводы на основании всех разговоров, рассказов, намеков. Но я не сделала, не подготовилась, и даже сейчас не готова была это понять, потому как…

— Она же его дочь! — я даже сажусь, настолько я ошарашена.

— Она дочь моего отца, — возражает мне Лоурэл. — Анхен всего лишь приютил сиротку.

— Но… он же растил ее, воспитывал… Ты сам говорил, он относился к ней, как к дочери, любимой, обожаемой дочери…

— Любимой дочери, — кивает Лоу. — Очень правильное словосочетание. Все эти годы, что она росла в его доме, ключевым для него было именно слово «дочь». Обожаемая и любимая — но именно дочка, маленькая девочка, он иначе ее и не видел. А она давным-давно выросла, и любила его отнюдь не так, как любят отцов. Он не понимал и не замечал, она злилась… И не прогадала, порвав с ним на долгие годы. Встретив ее теперь, после столь долгой разлуки, он осознал, наконец, что главное в том словосочетании отнюдь не «дочь», ключевое слово — «любимая»…

— Ты, наверное, рад, — вновь бессильно откидываюсь в траву. Любимая… Любовь всей жизни… За столетия до моего рождения… И я — пять минут от его вечности, возомнившая себя центром его вселенной… Принцесса его души, почетно… Ну вот, нашлась и королева сердца…

— Рад? — горько переспрашивает Лоу. — Я был бы рад, если б они не вздумали женихаться, когда пепел еще не остыл и прах не развеян. Зачать ребенка в тени смерти… Ну вот чем надо было думать, чем?! И ведь говорил, увещевал, убеждал… Но это ведь я — зло, а отнюдь не то, что они творят!.. Как безумные ж оба, честное слово! Хочу-хочу-хочу… «Если это Любовь…», «если это Судьба…»… Ну любовь, ну судьба, а дальше что, кто-то думал? А дальше пепел, прах и смерть, но это ж я безумен безумием коэров!..

— Здорово, — он переживал о чем-то, мне уже не доступном. — А меня ты зачем позвал, рассказал мне все это? Ведь я могла бы быть еще счастлива, еще ждать, еще верить… много-много дней…

— Зачем? — усилием воли оттолкнув от себя свои переживания, он оборачивается ко мне. — Анхена больше нет, Лара. Для тебя — больше нет. Просто оставайся со мной…

— Во сне?

— Во сне. Раз уж я не могу достичь тебя наяву, значит, во сне, — он наклоняется и нежно касается моих губ своими. Его губы теплые, мягкие… на этом все.

Мглистый туман застилает глаза, я отстраняюсь, истончаюсь, развеиваюсь… Или это сон мой развеивается, повинуясь единственной мысли: не хочу. Чувствовать его губы, его навязчивое внимание, его серый пепельный взгляд без единой искорки страсти. Не хочу быть здесь, с ним. Хочу проснуться.

И я просыпаюсь. Почти.

Потому что я вновь в доме коэра. В уютном кресле посреди маленькой гостиной. В платье, которого я у себя не помнила, с волосами, свободно струящимися по плечам. В камине потрескивает огонь, а Лоурэл неподвижно сидит напротив.

Его снежно-белые волосы кажутся кричащим пятном на фоне темной обивки кресла, на фоне серой его сорочки, на фоне чуть посеревшего, словно воскового лица.

— А ты, похоже, голодный, — замечаю отстраненно.

— Просто давно не евший, — он тоже не слишком эмоционален.

— Почему я не могу проснуться? — есть вопросы, которые волнуют меня сейчас больше его питания. Я хочу уйти. Я хочу отсюда уйти. Не видеть, не слышать, не помнить…

— Зачем? — он чуть выгибает красивую бровь. — Ты будешь там одна, я здесь один… Не сбегай от меня, Лар. Тебе ж раньше нравилось мое общество.

— Я бы хотела сейчас побыть одна. Я устала, Лоу.

— Устала? Ты сейчас спишь, твое тело в полном покое. Это ли не отдых?

— Ты не даешь мне проснуться?

— Еще рано просыпаться, Лара. До утра далеко.

Закрываю глаза. Открываю глаза. Я здесь, он здесь, ничего не меняется.

— Ну тогда хоть беседой развлеки, — обреченно вздыхаю я. Мне ли тягаться с коэром? — Но, если можно, не о том, какой ты счастливый вампирский дядюшка. Или братец. Каково это, быть братом одновременно и матери, и ребенку?

— Так «не о том» или «каково это»? — вновь лишь легкое движенье брови на неподвижном, как маска, лице.

— Неважно. Только не молчи. Не смотри так, — я уже не жду от него искренности, объяснений его поведению, его настроению. Я хочу лишь избавиться от его молчания и немигающего взгляда пепельных глаз.

Но его все-таки прорывает.

— Я не знаю, что делать, Лар, — произносит он с отчаяньем, наклоняясь вперед, опираясь локтями о колени и упирая пальцы в виски. — Я не знаю. Мой мир — рухнул.

— Из-за этой женитьбы? — недоумеваю я. — Этого ребенка? Но не думал же ты, что твоя сестричка будет вечно одна? Сам же мечтал новый мир ей открыть, чтоб твой племянничек там коэрствовал. Племянничек, считай, уже есть, дело за миром. Или не знаешь, как открывать?

— Я мечтал, да, — соглашается он. — Я стремился. И про Анхена — я, в общем, знал, что он ее судьба, и ребенок будет от него…

— Ну, тебя послушать, так ты знал и что Анхен — моя судьба. Или это не ты убеждал меня в этом чуть ли не с пеной у рта?

— Я, Лар, я. Я не забыл. И, самое паскудное, я не ошибся. Но судьба… Понимаешь, когда мы произносим «он ее судьба», мы домысливаем себе невольно, будто это означает их счастливую совместную жизнь. Но судьбе нет дела до таких мелочей, судьбе неважно, будут ли эти двое вместе долго или счастливо, судьбе просто надо, чтоб эти двое были вместе в некий ключевой момент истории, ибо это даст ниточку к следующей цепочке событий. Боги творят судьбу не ради индивидуумов, но ради народов. Не ради частного, но ради глобального. Ради спасения мира, спасения народа, вывода его на какую-то новую ступень бытия… И частная жизнь конкретной пары, как и конкретной личности, для них — ничто, я тебе вроде уже говорил…

— Говорил? Может быть, абстрактно. Вот только убеждая меня быть с Анхеном, вновь и вновь, раз за разом толкая в его объятья, ты забывал уточнить, что «моя судьба» — это просто быть для него «суррогатом», напоминающим, что где-то есть «настоящая» — твоя несравненная сестричка… — от горечи сводит скулы.

— Да нет, дракос тебя раздери! Ты все цепляешься к тем словам, ты мне так их и не простила, но эти слова — ложь, весь смысл их был в том, чтоб развести вас с Ясминой по времени! Ну я же живой, Лара, — смотрит он на меня с тоской и болью. — Я слишком живой для коэра, — чуть качает недовольно головой, вздыхает, берет себя в руки. И пытается объяснить спокойней. — Ты — для него, и она — для него, и отменить это я не в силах. Но его жизнь длинна, твоя нет, вы с Ясминой могли бы просто никогда не пересечься. И быть счастливы — каждая… Я ведь тоже сбиваюсь, Ларис. Мне тоже хочется трактовать эти «ты для него» в самом бытовом и приятном смысле. Мне казалось, будто это значит: ты та, ради которой он перевернет этот мир, перемешает небо и землю, изменит законы и порядки, политику, мировоззрение — да что угодно, и это послужит тому, что портал в новый мир не просто откроется, он будет нужен и желанен всем… Но это мечты, Лара. Все прозаичнее, проще, жестче. Ты для него, да. Но не спутница, не возлюбленная, не его половинка. Ты для него всего лишь ключ, катализатор целого ряда событий, которые свершаться, если ты будешь рядом…

— Не суррогат, — горько киваю я. — Ключ и катализатор. Это ж так все меняет! — пытаюсь вложить весь сарказм, на который еще способна. — А половинка, спутница и возлюбленная — это, конечно, прекрасная Она чистейших эльвийских кровей?

Молчит, едва заметно качнув головой.

— Я бы хотел, — наконец, произносит. — Да, я хотел бы. Я видел их парой еще в те дни, когда она была ребенком, я знал, что дитя, которого не сможет подарить Арчара, моя сестра ему однажды родит… Вот только богам нет дела до чьих-то фантазий и чьего-то счастья… — болезненно сжимает губы и молчит, глядя невидящим взглядом куда-то мимо. Затем, словно решившись, чуть трясет головой, будто прогоняя раздумья, и продолжает, уверенно глядя мне прямо в глаза. — Ну а раз так — мне нет дела до подобных богов… Не надо мне такого солнца. Ни третьего, ни четвертого…

Молчу, потонув в водовороте его объяснений. Я, все же, отвыкла от него за эти полгода. От его предвидений и предчувствий, поиска указующих знаков за каждым событием, его манеры видеть окружающих лишь фигурами на божественной доске, все движения которых — лишь замысловатый рисунок ради высоких божественных целей. Каждый день проживая «здесь и сейчас», выстраивая по кирпичику наше совместное с Анхеном счастье, гоня от себя неправильные мысли и неправильные ощущения, стремясь стать той, с кем любимому хорошо и уютно, я не задумывалась о том, что такое наш с ним союз в рамках вселенной. Я просто жила. Просто проживала каждый свой день с ним. Им… Если бы я не заболела, не сломалась, если бы я согласилась бы зачать этого ребенка…зачала бы… то сейчас… он бы не стал проводить обряд зачатия с Ясминой, или это не изменило бы ни-че-го?..

— Понимаешь, Лар, боги, конечно, оставляют нам знаки, и их много, целая россыпь… — А Лоу продолжал меж тем о своем, о коэрском. — Но когда ты позволяешь своим чувствам взять верх, когда начинаешь жить идеей, мечтой, когда фанатично служишь этой мечте… В один прекрасный миг ты забываешь, что это — всего лишь твои желания, а не предначертанное свыше. Ты перестаешь беспристрастно внимать знакам, ты трактуешь их так, чтоб итог сходился: предаешь больше значения одним, не замечаешь других, веришь, что сможешь чуть скорректировать третьи… И я видел, да, я чувствовал, что не все так гладко, но я трусливо закрывал глаза, мне казалось, что я смогу… исправлю, сглажу… И все будет — и третье солнце, и счастье моей сестры…

— Погоди, я не понимаю уже ничего! — прерываю его бессмысленные бормотания. — При чем тут все это? Со счастьем у твоей сестры все, вроде, хорошо, куда уж больше? И любимый мужчина, и ребенок, зачатый чуть ли не с первой попытки, а не через двести лет мучительных неудач. Учитывая, что портал к третьему солнцу ты собирался открывать исключительно ради сестры с ее дитятей, дабы все их почитали и любили, — так все тебе только на руку. Да и титул авенэи куда уж более почтению способствует.

— Помнишь… — невесело, обреченно даже тянет Лоу. И продолжает — хрипло так, горько, — да, я жил только ради этих двух целей: третье солнце — и ее счастье. Ее счастье — и третье солнце. И две цели слились для меня в одну… Так давно, что я уж и не помню… А теперь — я не могу больше прятать глаза, не замечать, я вижу это ясно, словно это уже случилось: для того, чтобы моему народу был открыт вход в третий мир — не сейчас, не сиюминутно, но однажды потом — моя сестра должна умереть. Именно ее смерть спровоцирует те события, что приведут однажды… — его голос срывается, он замолкает, закрыв лицо руками. — И вопрос встал иначе, — продолжает он минуту спустя ровным безжизненным голосом, выпрямляясь в кресле и не мигая глядя перед собой глазами, полными пепла. — Третье солнце — или ее счастье. Спасение моего народа — или ее жизнь. А при таком раскладе я выберу жизнь сестры, Ларис. Прости, но я выберу жизнь сестры.

— У меня ты прощения за что просишь? Я, знаешь ли, не принадлежу к тому народу, который ты сегодня передумал спасать. И который, в массе своей, никогда спасаться и не жаждал. Им, как и тебе, и вампирами быть неплохо.

— Да, я знаю, но… боги все же ведут мой народ к спасению… Долгой, мучительно долгой дорогой… по которой никто не рвется идти… И все знаки указывают на то, что именно ты станешь той формальной причиной, которая погубит мою Ясмину. Принесет ей смерть, — он смотрит мне в глаза, будто пытаясь прочесть там… Что? Подтверждение своих слов? Мое понимание изложенной им позиции?

А я… впервые начинаю сомневаться в его здравом рассудке. Все же детские травмы, вечная жизнь между сном и явью, бесконечные попытки услышать божественный шепот и прозреть будущее… Скорректировать будущее, помочь богам, помешать богам… Может, все эти плетения судьбы существуют только в его голове?

— И как же я погублю ее, Лоу? Она вампирша, коэрэна, авенэя… Любимая жена, в конце концов. А я? Человечка, не сумевшая стать для вампира кем-то большим, чем девочка для досуга… Да, досуг затянулся, но… Уж не думаешь ли ты, что, снедаемая дикой ревностью, я всажу нож в ее сердце? Даже будь в моей душе столько ненависти, нож я всадила бы ему — не ей. Она передо мной ни в чем не виновата, она и не знает, что я существую, а он… обещал… Он мне обещал увести туда, где я смогу жить, смогу вылечиться…

— Так, может, и увезет. Решит выполнить свое обещание, отдать долги… А Яся останется здесь одна, без поддержки, без защиты… И она вовсе не коэрэна, не унаследовала… А уж за то, что она теперь авенэя, Владыка первый готов ее растерзать… Я не знаю, Лара, я не сказал, что ты ее убьешь, это абсурд, но косвенно… Чувство вины, Ларис. Оно просочилось из будущего в прошлое и витало над девочкой студенткой, приходя к ней во снах… сумбурных снах, ведь вы еще не знакомы… Будь ты не причем, оно не травило бы твое подсознание…

— Каких еще снах?

— Уже не помнишь… А мне рассказала однажды, и я с тех пор забыть не могу… Неважно, Ларис. Но если ты — причина ее гибели, мне остается только одно, — он вздыхает, но продолжает твердо, — предотвратить вашу встречу. И способ у меня для этого тоже остался только один.

— Нет… — шепчу я, отчаянно дергаясь, не веря, не желая верить, что он безумен настолько, что он действительно решил сделать это… Я проснусь, я непременно проснусь, это только сон! Это только мой воспаленный бред, нет ни Лоу, ни свадьбы Анхена и Ясмины. Я проснусь!

Явь сбивается, идет волнами, сереет туманом, я ухожу, улетаю, просыпаюсь… Почти.

В этой степи не растет ни одного цветка. Лишь ковыль, седой и безумный. Даже дерева, взращенного для того, чтобы прятать нас от солнца, здесь больше нет. Впрочем, нет здесь и солнца. Все небо затянуто облаками. Белесыми, словно стебли вечного ковыля.

— Ты сильная, Лар. Даже удивительно, насколько сильная. Но ты не сбежишь.

Мой коэр сидит на траве напротив меня. И даже не скрывает уже, что он — мой тюремщик.

— Знаешь, мне казалось всегда, что есть что-то еще, — я смотрю на него, и вроде все уже понимаю, но не могу ненавидеть. — В твоем отношении ко мне, в твоей заботе, в твоем участии… Не ради Анхена, не ради воли богов, не во имя воплощения каких-то там хитрых комбинаций… Мне казалось, есть еще и симпатия между нами, и приязнь… Такая простая личностная привязанность. И хоть самую капельку, но я все же тебе дорога. Сама по себе, вне знаков и предначертаний.

— Ты мне дорога, — кивает он. — Я же сказал, мой дом без тебя опустел. Будь это не так, я бы выбрал тебе иное место. А так — останешься здесь, со мной. Будешь духом-хранителем моей самой любимой долины, незримой хранительницей моего очага… Никогда не состаришься, никогда не умрешь, никогда не будешь страдать от обескровливания, сколь бы я в запале не выпил. Ты ведь помнишь, как нам хорошо было вместе? Все это вернется, но уже без всяких ограничений. Болезни тела оставят тебя вместе с телом. Да и зачем оно тебе — тяжелое, уязвимое, подверженное разложению? Ты будешь духом — свободным, прекрасным…

— Как много слов, Лоу. Таких красивых, ничего не значащих слов… И ты правда думаешь, что став духом, я прощу тебе тот маленький, не стоящий внимания факт, что ты убил меня? Лишил жизни, отделив душу от тела и не пуская обратно?

— Да, не сразу, — он спокоен и даже уверен. — Но со временем ты поймешь, это выход. Это самый приемлемый выход. Для всех. Для тебя тоже. Ну зачем тебе возвращаться, что ждет тебя там? Анхен, который счастлив с другой, а твое присутствие лишь болезненно давит ему на совесть, и потому он вечно будет стремится уйти, скрыться, заняться делами. Ясмина, которой тебя искренне жаль, и которая хотела бы тебе помочь, да не в силах, в то время как тебя все ее попытки лишь раздражают, потому как ревность… Да, ее тебе не хватит, чтоб воткнуть ей нож в сердце, но чтобы просто ее ненавидеть — вполне. А потом ты погубишь ее, и вина за это сожжет тебе душу… Тебе это правда надо?

— Да прекрати! Ты сам себя разве не слышишь? Это же бред, Лоу! Как я могу погубить вампиршу?! Как?! И, главное, откуда такая уверенность? Какие-то сны, которых никто не помнит, обрывки твоих ощущений, которые вчера ты трактовал так, а сегодня иначе… Что будет, если ты опять ошибся, а, Лоу? Что будет, если твоей сестре от меня ничего не грозило, а, напротив, я могла бы ее спасти, будь я рядом, но меня не было, ты помешал? Может быть, в тех снах, про которые лишь ты и помнишь, гуляло не чувство моей вины, а пережитый страх, что самое страшное едва не случилось? Ты разве знаешь доподлинно? Или опять додумываешь «чтобы итог сошелся»?.. И, кстати, сестрица твоя мне как раз на днях снилась. Довольная, словно с пережору, качалась себе на качельках и ржала на весь парк. И ничего там про смерть, знаешь ли. И «чувства вины» ни малейшего.

— А подробнее? — напрягается Лоу. — Что именно тебе снилось?

— Для тебя только сны и имеют значение, верно? — чуть разворачиваюсь, чтобы смотреть мимо него. Вдаль, на степь, к которой он меня приговорил. — Да ничего судьбоносного мне не снилось. Так… Яська твоя была девочкой, совсем маленькой, и качалась на тех качелях, что ты для меня в саду у Анхена сделал. Ну, вернее, она на своих качалась, тех, что вы ей когда-то делали. Но, поскольку как выглядели те, я не знаю, видела эти.

— Те были сплетены из цветущих лиан, — чуть прикрыв глаза, просвещает меня Лоу.

— Ну, видишь, как хорошо. Чего не знаю, то и не снится. Выглядела она, кстати, точь в точь, как ты, если б вдруг стал ребенком. И лицо, и волосы…

— Седые?

— Нет, белые. Как здесь. И дли-инные. Так и летали за ней, будто крылья.

— Так может, — он взволнованно сглатывает, — это был мальчик?

— В юбке?

— Почему… в юбке?

— Потому что это лишь сон, не надо искать в нем то, чего нет. Я Ясмину в жизни не видела. Поэтому перенесла на нее твой облик. И, поскольку для меня естественно, что маленькие девочки носят юбки и длинные волосы, я перенесла эти знания на вампиршу…

— Да, конечно. Вот только мы с Ясей действительно очень похожи. Глаза, разве что…

— Синие!

— Что? — недоумевает он.

— У Ясмины во сне глаза были синие. Очень яркие, словно подсвеченные изнутри. Может, это из-за того, что она смеялась? Знаешь, она вся словно лучилась от радости, — вспоминая подробности сна, я вновь погружалась в те чувства, что тогда испытывала. И вся моя неприязнь к Ясмине сегодняшней, Ясмине, перечеркнувшей всю мою жизнь, испарялась, когда перед моим мысленным взором вставала Яся-ребенок, и я вновь смотрела на нее — жадно, пытаясь запомнить каждую черточку, и радовалась ее радости, и боялась, что тяжелые железные качели ударят ее, когда она вздумала пролететь их, яростно раскачивающиеся, насквозь. И огорчалась, что она улетела — слишком уж быстро…

— Что именно она сказала тебе? — уточнил Лоу по ходу рассказа. — Просто «смотри, как я умею»?

— Ну да, — вот нашел, к чему прицепиться. — Ну, или «могу». Да, «здесь могу», если тебе это важно. Имелись в виду, видимо, способы хулиганства с качелями, — меня вновь передернуло, стоило вспомнить, как тяжелые железные качели летят навстречу хрупкой маленькой девочке. Нда, моя б воля — она б у меня точно исключительно на лианах качалась. — Но это все ни о чем. На самом деле во всем этом сне важно лишь одно — птичка. У нее на шее была моя птичка. Моя душа, как ты утверждал когда-то. Поганка украла мою душу. Моего Анхена. И улетела, весело хохоча… И нет, у меня не было желания запустить ей вслед чем-нибудь тяжелым. Ни чувства вины, ни жажды убийства… Так что бред все твои выкладки, Лоу. Твои очередные ошибочные воспаленные фантазии. Они в самом деле стоят моей жизни? Ты в этом уверен?

Молчит. Смотрит вроде на меня, но будто насквозь.

— А где сейчас твоя птичка? — интересуется, наконец.

— На мне, — тянусь рукой к шее, но там, понятно, ничего нет. Мое зримое тело сейчас — это всего лишь результат его фантазий. — Знаешь, я ее не носила, Анхен так и не принял ту историю. А вот после этого сна — надела.

— И она дала тебе достаточно сил, чтоб я наконец-то смог тебя зацепить, — кивает Лоу. — А теперь она дает тебя силы вновь и вновь пытаться бороться против моей блокады… И ведь пару раз ты едва не вырвалась… — он вновь задумывается, уходя глубоко в себя, его взгляд пустеет. — А про птичку тебе напомнила девочка из сна… А ей дала ее ты, больше некому… — он опять размышляет о чем-то о своем, путая сны и явь, прошлое, будущее и несуществующее. — Как ее звали? — огорошивает он меня вопросом.

— Кого?

— Девочку. В твоем сне.

— Ясмина, разумеется, как еще? Ты вообще меня слушал?

— Слушал. Очень и очень внимательно. Повторяю вопрос. Когда проснулась и разобрала свой сон по полочкам — что и откуда подсознание позаимствовало — то поняла, что тебе снилась Ясмина. А во сне, просто глядя, но еще не анализируя, ты называла ее как-то?

— Ясей и называла, — пожимаю плечами. Кто-то себя уже явно до белки довел со всеми этими снами и знаками. — Ее звали Яся, Ясмина, это я знала во сне и без всяких анализов. Что ты надеялся, я вызнала в этом сне? Ее тайное имя?

Молчит, вновь углубившись в свои коэрские мысли. А я вновь пытаюсь уйти. Проснуться, пока он слишком занят сличением знаков. В духи долины я не записывалась. И вообще, может, нет ничего, может, все это он придумал! Я же вижу, что он не в себе. Мне бы только проснуться!

Мгла. Серая, беспросветная. Но она рассеется, вот уже совсем скоро, я почти ощущаю лед простыней под моими ладонями… Рывок. И жесткие пальцы, обхватившие меня за предплечье. Оборачиваюсь. Мгла никуда не делась. Только в этой мгле нас теперь двое: я и Лоу. Мы посредине, она вокруг. Не ушла. Но и не мешает. Ждет.

— Так хочется жить? — его серые бездны смотрят в упор.

— Разве право на жизнь есть лишь у твоей сестрички?

— Присмотри… за сестричкой. Ты все же нужна ей.

О!.. Смотрю на него, не в силах сказать ни слова. Да даже подумать… Он что, передумал? Он, все же, меня отпускает?

А он разжимает пальцы, и мгла кружит водоворотом, увлекая меня за собой. А он остается во мгле, и лишь взгляд его преследует меня до конца. Серый пепельный взгляд, полный ужаса от возможной ошибки. И шепот: «боги, не дайте мне ошибиться…»

И я просыпаюсь. Ведь лишь наяву холод может быть столь пронзителен. И лед… Лед! Никаких простыней, только лед под моей спиной! И тьма вокруг, и дышать практически нечем… В безумной панике ору, бьюсь, ощущая стенки ящика, в котором… Ударяю руками в боковины, в крышку… Она откидывается. Сама не верю, но она откидывается, и я вижу белый потолок, светлые стены… Вылезаю. Руки не слушаются, ноги тоже… вываливаюсь, скорее…

Действительно, ящик. До боли похожий на гроб. В комнате, похожей на морозильную камеру. И пара обнаженных человеческих тел на полу. Да, хозяина нет, но Младшие дома Ставе, все эти ир ра Ставэ, что кормятся за его счет, в обмен на бесконечную преданность… Мертвецкая… И если она заперта…

Из последних сил добредаю до двери, дергаю ручку… Открыто. Вываливаюсь в коридор. Прохожу лишь пару шагов, но это не важно, здесь хотя бы тепло. И пол… практически мягкий…

Потом… не скажу, насколько потом, но меня все же нашли. И даже признали живой, и, поскуливая от ужаса при мысе о возможной расплате за ошибку, перенесли в мою комнату, на кровать, укутали одеялами. Даже позвали врача. Бхндара, кого ж еще.

И он лечил меня от воспаления легких, развившегося в результате переохлаждения, да уговаривал меня простить слуг, которые сочли меня мертвой, после того, как я неделю пролежала без признаков жизни.

— Пойми, люди здесь умирают. Всегда, по-другому еще не бывало. Все девы авэнэ рано или поздно… А ты болела, они это знали. И у них есть приказ авэнэ: в случае смерти его девы в его отсутствие тело сохранять до его возвращения.

— Он… — ушам не могу поверить, — он отдал такой приказ… лично обо мне? Он поэтому?.. Он просто ждет?..

— Да что ты, Ларис, конечно же нет, — в ужасе отмахивается Бхндар. — Приказ был отдан давно и на веки вечные. А авэнэ задерживают дела на границе. Ну подумай сама, как авэнэ, у которого полно государственных дел, требующих его присутствия в столице, будет скитаться по дальним концам страны, лишь бы только дождаться чьей-то смерти? Ты правда допускаешь что тот, кто не задумываясь убивает вампиров, постесняется поднять руку на человека? Будет ждать, когда же оно само?.. Вот и не говори ерунды. Он закончит с делами и вернется. И будет только счастлив, если ты встретишь его здоровой и полной сил.

Будет ли? Свидание с Лоу не прошло даром не только для моего тела. Оставаясь одна, я не находила себе места, пытаясь понять, что же правда? Он женился? Или это был бред безумного коэра? Или это, как раз, правда, и именно эта правда заставила его строить столь безумные догадки и пророчества? Или не безумные? И почему он, все-таки, меня отпустил?

Впрочем, встречаться с Лоу еще раз, дабы прояснить некоторые моменты, мне, понятно, совершенно не хотелось. И опасаясь, что он вновь доберется до меня во сне, птичку я сняла. Вот только убирать вновь в дальний ящик шкафа не стала. Вспомнив дикарские предания, решила доверить хранение моей «души» тому самому кедру, что выбрал для меня доридэ, назвав моим. Именно дерево подарило мне когда-то этот амулет, так пусть же дерево его и хранит. И если этот кедр и впрямь, как говорил Риниеритин, дарует мне свои силы, то и силы костяной птички через него до меня доберутся.

Хотела спрятать птичку в дупло. Но это лишь в сказках у нужного дерева дупло всегда в наличии. У кедра не было. Поэтому, подумав, принесла из дома стул, забралась с его помощью на нижние ветки, потянулась повыше и привязала свою птичку к основанию одной из ветвей. С земли не видно. А летать среди колючих иголок, я надеюсь, желающих не найдется.

А вот встретиться с Анхеном я не только очень хотела, но и пыталась всеми возможными способами. Нет, лететь в Ичиасэ, чтоб разобраться во всем на месте, я, разумеется, не могла. Водить вампирские машины мне было не дано, а слуги не получали указаний вывозить меня куда-либо за территорию дома авэнэ. Но визуализатор, прекрасно заменявший вампирам телефон, и во многом превосходивший его, поскольку давал еще и изображение, в доме, разумеется, имелся. Активировать его самостоятельно я тоже, разумеется, не могла (ну не срабатывает вампирская техника на человеческие прикосновения!), но тут у слуг не было распоряжения мне перечить.

И Тхандл'гр'нр'рла терпеливо сидела со мной возле визуализатора, перебирая возможные точки вызова авэнэ. Дом Арчары молчал. Как мы выяснили потом, он был попросту продан, поскольку перешел Владыке, а тот не видел необходимости в сохранении за собой этой собственности. У Ясмины собственности в Ичиасэ зарегистрировано не было. Среди постояльцев гостиниц авэнэ тоже не значился. Подтверждение дала лишь служба общественного питания. Да, они имеют честь обслуживать светлейшего авэнэ. Но нет, доставкой ему они не занимаются, его слуги отбирают и отвозят ему еду лично. Как и возвращают остатки либо материал для утилизации. Нет, адреса они не знают. Был еще передатчик непосредственно у Анхена в машине. Но он был выключен. Просто выключен. Чем бы и где бы ни был занят Анхенаридит ир го тэ Ставэ, он предпочел, чтобы его не отвлекали. О его возможной женитьбе тоже никто ничего не слышал…

А приехал он по весне, как Лоу и обещал. Была середина марта, и заоблачный его сад благоухал ароматами цветов — знакомых и экзотических — заполнивших, казалось, все пространство вокруг. И по нежнейшему ковру весенних цветов он вел Ее — свою любовь, свою весну…

«Лоу не соврал», — было первым, о чем я подумала, увидев их вместе. Он держал в своей ладони ее тонкие пальцы, что-то говорил ей негромко, куда-то показывал, и улыбка ни на секунду не покидала его губ. Лицо его буквально сияло, а в глазах, стоило ему обратить их на спутницу, появлялось выражение безграничного обожания.

Она… Да, она и впрямь казалась Весной в этом цветущем саду. Красивая нереальной, сказочной красотой, сияющая счастьем, безумно похожая на собственного брата и, в то же время, совершенно другая — открытая, непосредственная, веселая. Невозможно белые волосы подстрижены коротко, по последней вампирской моде, а пронзительно голубые глаза вмещают небо.

Они идут через сад, поглощенные лишь друг другом, а я стою и смотрю… и смотрю…

И, надо, наверное, что-то сделать — подойти и поинтересоваться, как же он мог, вот так… или, напротив, сбежать от них, скрыться, уйти, чтоб только не видеть их счастливых лиц, не слышать его не нужных уже никому объяснений… Но я просто стою, не в силах сделать ни шага.

— Ой, качели, — восторженно выдыхает эта сказочная фея. — Ты помнишь, да? Ты распорядился восстановить их? Для меня? К нашему приезду?

— Едва ли бы я успел, — мило улыбается ей в ответ герой ее грез… и встречается взглядом со мной.

«Давай, расскажи», — мрачно сверлю его взглядом, — «расскажи этой восторженной дурочке, как ты их вешал. Не для нее, но под гнетом воспоминаний и в надежде, что однажды…». Злая усмешка кривит мне губы.

— Их повесил твой брат позапрошлым летом, — не переставая улыбаться, сообщает Анхен своей зазнобе. — Идем, познакомлю тебя кое с кем, — он решительно направляется прямо ко мне.

— Анхен, — заметив меня, его ненаглядная лишь смеется, — ты все такой же! Сто лет прошло, а ничего ж в твоем доме не поменялось! Девочки, цветочки, бабочки… Я словно опять вернулась в детство.

— Привет, Ларис, — он подходит ко мне вплотную и… обнимает. Крепко, нежно, искренне. Так, словно ничего же совсем не случилось. Словно не пропадал он почти на три месяца и не возвращался домой с молодой женой. — Как я рад тебя видеть, ты бы знала, — целует. В щеку, зарывшись рукой в мои волосы, прижавшись ко мне, вдыхая аромат. Затем спускается дорожкой поцелуев к губам, очень осторожно целует губы. Словно прислушиваясь к моим ощущениям, ловя искорки эмоций. А я… я… Мне горько до слез, но мне так приятно. Вновь чувствовать его внимание, его руки, его губы, его запах… Нет, голова не кружится от возбуждения, а горло перехватывает если только от горьких слез.

— Ну что ты, малыш, — его пальцы стирают покатившуюся по щеке слезинку. — Все хорошо будет. Все у нас теперь обязательно будет хорошо.

— Ты обещал, — только и могу вытолкнуть сквозь непослушное горло. — Ты обещал, а сам… только бросил…

— Лара, ну что ты придумала? Я же сказал — мне надо закончить с делами…

— И что теперь? Закончил? — интересуюсь, не скрывая горечи. Отстраняюсь, чтоб заглянуть в его глаза. Нечеловеческие, да. Без единой капли сомнений, неловкости или сожаления.

— Да, Ларис, — он просто расплывается в улыбке — широкой, шальной, счастливой. — Вот теперь уже точно со всеми делами закончил, — он чуть разворачивается в сторону своей распрекрасной, приобнимает ее одной рукой, мимоходом целует в сияющую счастьем щечку. — Осталось только расплеваться с Владыкой — и можем ехать.

— Куда, если не секрет? — тут же интересуется его любезная. Как и Анхен при разговоре со мной, она переходит на человеческий. — Ты, кстати, нас познакомить обещал. А сам?

— Знакомлю, знакомлю, куда ты так спешишь? — он чуть склоняет к ней голову, чтоб мимолетно коснуться виском виска. — Это Лариса, Ясь. Моя самая дорогая, самая любимая и самая невозможная человеческая девочка.

Я впечатлена, да. Это я ему не просто любимая, а самая любимая из всех любимых человеческих девочек! Впору начать гордиться. Впрочем, его «самая любимая из всех любимых» вампирских девочек, и по совместительству, как я уже нисколько не сомневаюсь, его жена, кивает на подобное его заявление весьма благосклонно.

— Лара, знакомься, это Ясмина…

— Дочка твоя, — «понятливо» перебиваю его я. Очень уж взглянуть хочется на реакцию. Но нет, ни капли смущения, только смеются весело. Довольные-э…

— Нет, Лар, дочка — это давно и неправда, — не прекращая улыбаться, сообщает мне Анхен. — Ясмина носит моего ребенка. И потому теперь она — моя жена, моя авенэя, — его рука обхватывает ее осиную талию, ладонь ложится на абсолютно плоский живот, пальцы чуть скользят по нему, даря мимолетную, едва ли осознаваемую им самим ласку. — А я — самый счастливый вампир на свете, — он блаженно жмурится, словно сытый кот, обхватывает меня второй рукой, и ведет нас обеих к дому, не переставая делиться впечатлениями. — Ты даже не представляешь, насколько свободным я себя чувствую. Я, наконец-то, никому — ничего — не должен! Я не осознавал даже, насколько меня гнетет эта проблема наследника. Весь этот долг, верности которому от меня требовали едва ли не с младенчества… А теперь — всё, я действительно сделал для своей страны все, что мог, и имею право просто пожить для себя… И даже где-нибудь очень далеко отсюда…

— Ты не слишком спешишь? — перебивает его Ясмина. — Ребенок еще не то, что не родился, он еще даже на материальном плане не воплощен…

— Яся, чего ты боишься? Этот ребенок уже есть, он существует, он создан. И, если б богам было не нужно его рождение, они никогда не даровали бы нам его с нашей первой просьбы. Этот ребенок родится, я знаю. И станет самым великим правителем в истории Эльвинерэлла…

Все, не могу больше этого слушать, не выдерживаю. Это самодовольное самолюбование, эта неколебимая уверенность, что я должна искренне разделить его радость… Выворачиваюсь из его рук и убегаю. Прочь, вдаль, в чащу. Не важно, лишь бы не слышать, не видеть, не ощущать…

— Что случилось? — несется мне вслед удивленный голосок Ясмины, вновь перешедшей на эльвийский.

— Лара очень необычная девочка, — еще слышу я объяснения Анхена. — Ей многое сложно, хоть она и старается… Собственно, именно поэтому мы и уезжаем.

— Но куда? Ты так и не говоришь…

— Ну… помнится, в детстве, ты очень хотела отправиться со мной в путешествие. Тогда я тебе отказал, а сейчас… Готов предложить в качестве свадебного кругосветное.

— Анхен! — от ее радостного вопля закладывает уши. Дальше, судя по паузе, следуют очередные объятья с поцелуями. А затем ее глубоко недоуменное, — но погоди, ты что, собрался везти нашу девочку за Границу? Но это же…

— Вот такой я неправильный вампир, — он лишь беззаботно смеется. — Найдем с тобой там для Лары хорошего мальчика, выдадим ее замуж…

Дальше я, наконец, не слышу. Мой очередной шаг оказывается шагом с платформы, я неловко падаю вниз, умудряясь ушибиться даже при падении на мягкую пружинящую пленку. В голове гудит, наружу рвутся судорожные рыдания. Бабочки, девочки, цветочки… Цветочки, девочки, бабочки… Я ничто, я всегда была для него лишь сорванной розой. Сорванной не им и по ошибке, и ее нужно было как-то спасать, пристраивать… Да, искать мне производителя, замуж меня выдавать… Что, собственно, изменилось с нашей первой встречи? Он тогда уже сообщил, что мальчики — на девочках, а вампиры — исключительно на вампиршах. Он миллион раз повторял мне это в самых разных формах. Он говорил о моем будущем муже — отце моих будущих детей — тоже едва ли не с первой встречи. И да, именно в этом ключе — он мне его подберет…

Почему, почему я пропускала все это? Почему мне казалось, что наша любовь — это что-то особенное для него, исключительное? Лишь потому, что она была особенной и исключительной для меня?

Анхен пришел через час. Или, может быть, через два. Или это всего пятнадцать минут прошло, а мне показалось — вечность. Подошел, обнял за плечи. Я неприязненно передернула ими, отстраняясь.

— Прости, — он не настаивает, присаживается рядом. — И спасибо, что не стала при Ясе… Я знаю, ты меня осуждаешь. И едва ли простишь, и едва ли поймешь…

— Но тебе плевать, верно? И на мое прощение, и на мое понимание. А иначе о твоей женитьбе я узнала бы как-нибудь иначе… Или и вовсе бы не узнала. Потому что ты сначала увез бы меня отсюда, как сам же мне предложил. И там, где у меня есть хоть какие-то шансы начать свою жизнь без тебя, ты расстался бы со мной достойно, и вернулся на родину — хоть жениться, хоть плодиться, хоть разводиться. И вот тогда бы я смогла тебя и простить, и понять, и даже не осудить — что делать, любовь проходит, ты не обязан любить меня вечно… Но подлости можно было и не совершать!

— Да я же не отказываюсь, Лара. Я отвезу. И ты сможешь начать без меня. Дело ведь не в любви или ее отсутствии. Дело в том, что наши отношения себя исчерпали, ты не можешь этого не понимать. Я пытался помочь тебе стать мне достойной спутницей. Но ведь тебе этого не надо. Ты не можешь принять мою жизнь. Ты продолжаешь ассоциировать себя с людьми, с рабами, стадами. А это путь в никуда, он тебя убивает. И пусть мы уедем туда, где нет ни одного вампира, я от этого вампиром быть не перестану. И способ питания там для меня лишь один — дикая охота. И все твои неврозы будут от этого лишь усугубляться, и перемена мест нам ничего не даст. Я не могу перестать быть вампиром, Лара. А вампир тебе не нужен. Никогда не был нужен. Ты превратила бы меня в мальчика Антона, если б могла.

— Ровно как и ты до бесконечности пытаешься превратить меня в вампиршу, и досадуешь, что не выходит, — пожимаю плечами. — Но ведь речь сейчас не о том. Речь о том, что все это ты мог бы сказать и сделать до того, как жениться. А не в качестве оправданий.

— Я не оправдываюсь, Лара, я объясняю. И все это я действительно собирался тебе сказать. Вынужден был бы однажды тебя сказать. Вот только не здесь — там. Потом, когда ты освоилась бы в новом мире, нашла свое место, друзей… Впрочем, возможно, ты и сама поняла бы это. Там. А здесь тебе было слишком страшно, болезнь отняла у тебя уверенность в собственных силах и в собственной значимости. Я не мог лишить тебя последней опоры.

— Но ты лишил…

— Нет. Ты ждала, верила, жила мечтами… И ты выглядишь сейчас значительно лучше, чем при нашей последней встрече.

— Тебя послушать, так ты и женился исключительно для моего блага.

— Женился я для себя, — качает он головой. — Только для себя. И, честно говоря, сам в шоке, от того, что это случилось. Я не планировал… мыслей не допускал… это было не то, что последним, о чем я думал — я вообще об этом не думал. Собирался закончить там все в кратчайшие сроки и покинуть уже, наконец, страну. Злился на непредвиденную задержку… А потом увидел ее и понял, что если я немедленно не пошлю весь мир со всеми его условностями непосредственно в Бездну, настоящая жизнь опять пройдет мимо. И снова я буду жить чужой жизнью, отдавая чужие долги и устраивая чужие судьбы… Я уже жил так… Я всю свою жизнь только так и жил, повинуясь долгам и предписаниям. Так имею я право хоть что-то — для себя?..

— Ты всю жизнь живешь для себя.

— Что ты знаешь о моей жизни, Ларис, кроме того, что тебе рассказали?

— Кроме того, что ты мне рассказал? Кроме того, как ты счастливо жил сотни лет со своей возлюбленной — Истинной Возлюбленной, как было принято говорить в вашем сказочном Эльвинерэлле — упивался любовью и семейным счастьем… А для меня пожалел… даже пары месяцев, даже просто достойного расставания… Я для тебя лишь «чужие долги и чужие судьбы», девочка, взятая в дом по ошибке. А что есть у меня, кроме возлюбленного, который так долго клялся в любви, и так горько предал?

— Разве я предал, Ларис? Я здесь, с тобой, и я сделаю для тебя все, что я обещал. И я люблю тебя — как никогда не любил ни одну из человеческих девочек. И всегда буду тебя помнить и тебя любить. Но моя истинная любовь, истинная судьба, моя пара — это женщина моего народа. Не ты.

— Но она умерла, разве нет? Истинная Возлюбленная у эльвина может быть лишь одна — об этом написано в каждой вашей книге.

— Она умерла, — согласно кивает Анхен. — Но возродилась для меня в своей дочери.

Поднимаю на него глаза, полные глубочайшего непонимания. Его возлюбленная была его женой и матерью его детей. Которые погибли. Ясмина — всего лишь дочь подруги жены. Безумно влюбленной в него, как утверждал Лоу. Но не любимой.

— Вот ее я действительно предал, — вздыхает Анхен, верно расценив мое недоумение. — Мою Эльсиэю. Я любил ее, Лар. С детства, с первого взгляда, с первой встречи. Я был совсем мальчишкой тогда, и моя любовь казалась мне не просто смыслом жизни — самой жизнью. Я ей жил, я ей дышал. Как и она жила лишь мной… По закону просить благословения в Священной роще можно было лишь после совершеннолетия, но мы не дождались, мы сбежали туда раньше. Положили руки на теплый ствол, принесли обеты и долго слушали, как сердце дерева бьется в такт с нашими сердцами… Мы получили благословение богов. Но для эльвинов оно ничего не значило. Она была из жреческого рода, я из правящего, мой сын — потенциальный Владыка. А во Владыке не может течь жреческой крови. Две ветви власти — светская и духовная — не могут объединитьcя. Таков закон, таково желание глав родов… Да, мы знали, конечно. Но мы были детьми, мы верили, все решает любовь, и если древо души соединит нас, если боги благословят, то эльвины уже не посмеют разрушить… Разрушили, Ларис. Легко. Ее отдали в храм, проходить посвящение высшего круга, меня в армию. Дабы мы очнулись и вспомнили долг. Долг, долг, долг. Процветание Эльвинерэлла, незыблемые традиции, освященные веками устои… И я предал свою Эльсиэю. Отказался от истинной любви. Признал обряд незаконным — ведь мы были несовершеннолетними. Согласился вычеркнуть тот обряд из памяти и никогда не упоминать, что он вообще был проведен. Взял в жены другую деву — с чистой огненной кровью. И публично признал ее своей Истинною Любовью, мы даже были с ней в роще, чтоб ни у кого не осталось сомнений…

— Так все, о чем ты мне рассказывал раньше…

— Я рассказывал об Эльсиэе. Халиану я даже не помню. Нет, я помню ее лицо… как мне кажется… помню голос… Но вот чем были заполнены наши дни, о чем мы говорили с нею, что делали… Мир становился настоящим, лишь когда приходила Эля.

Молчу. Единожды предав, отказавшись от своей любви, от своей души… Не удивительно, что они уничтожили к дракосу эти деревья — не только память своего народа, но и совесть. Сколько еще раз деревья шептали им: «так — не надо»? Ломали их хитрые политические планы, вскрывали наглую беспринципную ложь… И они не знали, что выжигая чужие, уничтожат свои? Да не верю, знали они все…

— И ты правда думаешь, что ухватившись сейчас за Ясмину, ты поворачиваешь время вспять и искупаешь то давнее предательство? Нет, Нэри, ты опять предаешь, — на этом имени его передергивает.

— Не смей называть меня так!

— Прежде просил, чтоб называла…

Что, больно, когда имя Нэри стоит рядом со словом предательство? Остатки совести чуть дрожат?.. Да нет, льщу. Он просто вычеркнул меня из круга тех, кому это позволено. Волевым решением. Как и всегда.

— Ты немного опоздала с этим, ты не находишь? И уж тем более я не намерен выслушивать от тебя подобные заявления, да еще и в подобном тоне, — авэнэ во всей красе: оскорбленный, возмущенный, высокомерный. — В любом случае, я уже сказал: я не надеюсь на твое понимание, да и не нуждаюсь в нем.

— Так зачем же тогда ты мне все это сейчас рассказываешь?

— Привык, — он как-то растерянно пожимает плечами. — Ты, все же, порой умеешь слушать… Да и не Ясе же мне об этом говорить…

— Так она даже не знает?..

— Нет. Ни она, ни Лоу… Из всех живущих ныне ту историю помнит разве что Владыка. Да и то, я не уверен, что он помнит, что именно жена последнего коэра Эльвинерэлла была моей суженной.

— А Сэнта?

— А Сэнта была в те годы ребенком. К тому же она — непрямая родня по матери: другой род, другой клан. Кто станет распространяться?.. Да и не в той старой истории дело. Просто когда я увидел Ясю…по-настоящему увидел, впервые в жизни, наверное… вдруг пронзило понимание: а если она — моя, мне судьбой предназначенная? А я сейчас не просто пройду мимо, я уеду на долгие годы — на пятьдесят лет, на сто, да даже если на десять. Сколько еще она будет ждать и надеяться? А когда я вернусь — не будет ли уже слишком поздно?.. Знаешь, когда произошла катастрофа, когда целый мир со всеми его устоями рухнул — в тот момент я мог бы жениться на Эле, объявить ее своей парой, и никто б мне не помешал. Но она была уже не свободна. Столько лет ждала и надеялась, а в тот миг была не свободна. Боги сохранили ее ребенка и подарили еще одного. Боги не простили мне предательства и не дали нам с ней счастья… И сейчас — да, я спрашивал богов, благословляют ли они наш союз или отвергают, и именно поэтому я просил Ясмину согласиться на ритуал зачатия. Если бы ребенка не получилось — я бы вернулся из Ичиасэ один, я бы уехал с тобой из страны и не слишком-то спешил возвращаться.

— Ты… просил бы ее о любви, а потом бросил? «Прости дорогая, но ты бесплодна, а потому мне не пара»? И это ты называешь своей истинной любовью?

— Да как ты не понимаешь, если пара истинная — боги дают ответ. И если не истинная — мы тоже ответ получаем. И если бы боги сказали «нет», нам бы просто не стоило терять время, напрасно мучая друг друга и пытаясь достичь гармонии, которая невозможна. Тебе ли не знать, ведь с тобой мы как раз и пытались — наперекор всему.

— Ну да, а раз моя кровь больше не приправлена страстью, а значит, и не вкусна, конечно, это боги тебе шепчут: можно бросить, можно предать.

— Еще раз, Лара. Не путай причину со следствием. Ты заболела, потому что твоя психика не выдержала реалий жизни с вампиром. Это ли не знак, что отношения мертворожденные? Я тебя не бросал, я приехал именно за тобой. Мне нужно день, два от силы, чтобы оформить на Ясю разрешение на пересечение границы, и мы уезжаем.

— А на меня тебе разрешение не нужно?

— Там Нить, Лара, наши ауры сцеплены законом о собственности, в моей ауре ты пройдешь без преград. Как необходимое мне в дороге питание. Разрешение на питание, слава светочу, у нас пока не требуется.

— Питание, значит, — заставляю себя не кривиться. Вот оно и настало — то время, которого я так боялась, когда из принцессы души я вновь стала собственностью и питанием, и он не пытается прятать это за красивыми оборотами речи. — И ее с собой волочешь. Ты же не надеешься, что я стану кормить этого вашего «невоплощенного ребенка»?

— Да Светоч тебя сохрани, Ларис, нам мальчик нужен. Наследник.

— И??? — связи не вижу совершенно.

— И для его воплощения Ясмине требуется только мужская кровь.

Ндааа, у людей, конечно, тоже свои заморочки, как пол у ребенка подгадать, но это все же к зачатию, а не после.

— Но ведь ребенок уже зачат. Значит, пол его определен, разве нет? Мне, конечно, без разницы, чем питается твоя единтвенная…

— Лишь бы не тобой. Я догадался. Не бойся, тебе не грозит. А пол это только у людей определяется сразу. А нас же ребенок сначала воплощается на энергетическом плане, и лишь спустя шесть месяцев обретает плоть и начинает физически развиваться. Так что пол определится только к лету, а пока важна правильная диета. Мы не люди, у нас второго шанса не будет.

— А родится же он когда?

— Через год, в следующем марте, — говоря о ребенке, Анхен вновь улыбается. И я могу его понять… наверное… Но ничего не могу поделать с желанием стереть эту самодовольную улыбку с его лица.

— А что говорит Владыка? Рад, что скоро будет, наконец, наследник? Он столько ждал…

И улыбка стирается. Мгновенно и бесследно.

— Встреча с Владыкой еще предстоит, и легкой она не будет, — вздыхает. — Мы не просто так избегали любых контактов все эти месяцы. И не просто так я сейчас увожу Ясю из страны. Владыка не изменился с тех пор, как он растоптал мой брак с Эльсиэей. Ребенок жреческого рода, потенциальный коэр, ему на престоле не нужен.

— Так о чем же ты думал, когда заводил этого самого ребенка? — недобро усмехаюсь на его откровения. — Или тут главное был процесс? Вроде как завел — и за все перед богами оправдался? Ну, не с матерью, с дочкой, да не все ли богам равно, так?

— Я не вижу причин для иронии, — у светлейшего желваки играть начинают. Некрасиво так. — И, дракос тебя дери, да, богам нужен этот ребенок. Объединение родов, которое так отвергает Владыка. Возможно — именно в этом Путь, определенный моему народу. И если бы я мог понять в юности, что наша любовь с Эльсиэей не была просто нашей прихотью…

— То не стал бы предателем и научился бы сражаться за тех, кто тебе действительно дорог! — раздраженно вскакиваю на ноги. — А что теперь? У тебя есть запасной план, если не удастся убедить Владыку? Как будешь избавляться от беременной супруги? Несчастный случай? Или просто плод из утробы вытравишь?

— Да как ты смеешь?!!

— Да легко! Ты никогда не умел сражаться за свою любовь! За то, что ты в данный момент именуешь «любовью». И не на Эльсиэе там дело кончилось. Ты отрекаешься при первых же сложностях. Я не знаю, конечно, про всех. Но сколько раз ты бросал меня? Навсегда бросал, вычеркивал из жизни, чуть тебе показалось, что ничего уже не изменить. Будем считать?

— Прекрати, — авэнэ морщится.

— Не дождешься! — надежда, отчаянье, ожидание, апатия — весь тот горький коктейль, что я пила целый месяц после известия о его возможной женитьбе, — вдруг пролился ненавистью на его никчемную голову, и я не видела причин останавливаться. Он меня бросил. Очередной раз. Чего ради мне сдерживаться? Что еще может быть хуже? — Ты выгнал меня из университета. Из родного города, лишь бы больше не видеть. Навсегда, разве нет? Потому что не знал, что еще со мной делать. Притащить в свой дом и сделать послушной с ходу не вышло, вот и выкинул. Ты бросил меня умирать в горах. Навсегда, опять, вырывая из сердца. Потому что не знал, что делать. Аниара из меня не получилась, человечьи привычки не выветрились. Ну не бороться же, не добиваться? Зачем? Сказать «не годна», и на этом бросить. На смерть. А что, не годна же. И плевать, что секунду назад то была «любовь». А теперь ты отрекся от меня… от своих чувств, которые называл «любовью» всего лишь в третий раз! Да подумаешь! Я могла бы уже привыкнуть. Ты просто считаешь, что мою болезнь не излечить, так чего и пытаться, не лучше ли сразу придумать себе новую «любовь», подкрепив это байками из прошлого и слюнями по поводу твоей «судьбы»… Ты так и остался тем мальчишкой, которого сломали в юности! Ты слабак, и все твои «карательные акции» этого не замаскируют!

Падаю. От пощечины, стоит ли удивляться. Резко взвившись, он улетает. Я остаюсь. Злые слезы все жгут глаза, но так и не проливаются. Ненавижу. Его. Себя. Как я могла любить его? Как я могла ему верить? Вся наша «любовь» — лишь череда его попыток вывернуть меня наизнанку, перемежавшихся попытками меня бросить. Бросал, бросал… И ведь когда порол — тоже бросал, тоже утверждал «последняя встреча». Унизить и бросить, чтоб и подобрать не хотелось… И когда из стада вытащил — тоже ведь бросил. Подыхать, ему ж показалось, что я безумна… А сейчас… только ли из-за Владыки он не появлялся дома три месяца? Риниеритин сказал, я напоминаю ему его дочь. Которую из них? Не ту ли, что угасала у него на руках от нехватки энергии? И не поэтому ли он потратил время и силы на поиски «моего дерева»? И кто знает, что было бы со мной без этого дерева, без найденной птички? Лоу недаром сказал, что с трудом подцепил мою душу. Может, и угасла бы тихо… Как удобно…

Но как, как могла я его любить???

Слуги меня не нашли. Ну еще бы. Чай, приказа искать не поступало. А вот Она отыскала. Спустилась ко мне через пару часов, прекрасная фея красы несказанной, похлопала ресничками, создавая ветер.

— Ты упала? Давай помогу. Ты зачем не кричала? Надо было просто позвать.

По-человечески говорила она плохо. Медленно, с акцентом, явно с трудом подбирая слова. Язык учила давно, и давно им не пользовалась.

— И кого же мне звать, не тебя ли? — нет, понимаю я, что ни чем она не виновата, и что растопчет он ее так же, как меня или ее мать. Но неприязни скрыть не могу. Слишком уж она… слишком.

— Того, кто услышит. Сейчас, правда, есть только я, Анхенаридит улетел…

Ну кто бы сомневался. Золотое решение всех проблем.

— По делам, несомненно?

— По делам, — кивает она, недоуменно меня разглядывая.

Что, снова здорово, будем сейчас выяснять, что влюбленной девочке такого безмерного скепсиса выражать не положено? Интересно, а глазами сверкать эта кукла умеет?

Глазами сверкать не стала.

— Давай, помогу тебе выбраться, — приобняла за плечи, помогая подняться.

— Куда? — смотрю на нее хмуро. — Ты ж у нас беременная глубоко, тебе тяжести таскать нельзя должно быть.

— Почему? — недоумевает кукла.

— Чтоб ребенка не потерять, — вздыхаю тяжко. — Слугам прикажи, они вытащат. Если, конечно, правда помочь хочешь.

Вновь смотрит недоуменно, чуть щурясь.

— А ты ведь не наша девочка, верно? Он из-за гор тебя привез, — выдает она мне продукт своих размышлений. И тут же легко подхватывает на руки. — Не бойся. Ты не тяжесть.

Взлетает она без усилий, а я даже дернуться не пытаюсь, огорошенная ее словами.

Нет, я, конечно, не «ваша» девочка, спорить не стану, но вот остальное…

— С чего ты решила, что я из-за гор? — интересуюсь, едва она ставит меня на землю.

Она отходит меня на шаг, окидывает взглядом мое длинное темно-синее платье, тугие косы, оттягивающие голову. Чуть улыбается.

— Тебя слова выдают. Одета ты правильно, даже классически. И прическа. Я не думала, что там еще кто-то так носит, это только у нас. Но так говорить… думать… чувствовать… никто из наших людей не может, они другие.

Другие. Другие люди. Мысли скачут, я никак не могу ухватить. Что-то важное. Что всегда ускользало. Отворачиваюсь, прикусив губу.

— И много ты видела людей из-за гор?

В самом деле, она ж не бывала нигде. Что она знает?

— Достаточно. И из-за гор, и из-за морей — разных. Но знаешь, — она пытается говорить доверительно, — они не бывали здесь счастливы. Никогда. Так что это хорошо, что Анхенаридит решил тебя отсюда увезти. Ты не смогла бы здесь выжить. Он все делает правильно. Не грусти. Вернешься домой, все забудешь…

— Да, разумеется. Прости, я устала.

Ухожу… Нет, конечно, сбегаю. Она не преследует. Ей есть чем заняться в этом саду. В ее саду, который она покидала так надолго. И который ей опять предстояло покинуть.

Анхен вернулся поздно вечером. В саду уже погасили огни, и непроглядная тьма за окном притупляла боль. Потому что сад был ее. И дом был ее. И книги, которые стопкой лежали на моем столе, были ее же. И одежда, которую принес мне Лоу в первый день, тоже была ее. И пусть я носила ее лишь день, но ведь носила же… И даже мужчина, который принес меня в этот дом и в этот сад — он был ее. Мне просто дали попользоваться. Как домом, как садом, как старой, забытой в шкафу одеждой. Он был ее, хозяйка вернулась…

Светоч, как гнусно!

— Зачем ты сказала Ясмине, будто я привез тебя из-за гор? — раздалось от двери.

— Я ей сказала? — голос звучит до невозможного хрипло. Я не плакала, нет. Задумалась. Не заметила даже, как он пришел. — Чтоб придумать такое самой, мне не хватило бы данных.

Эмоций нет. Вспышка гнева давно прошла, даже ненависти не ощущаю. Он тот, кто он есть. Вампир, живущий так, как привык. А мне бы выбраться отсюда. Только выбраться. А уж там…

— Ты вечно все усложняешь, — он не проходит, не зажигает свет. Так и остается стоять в темноте у двери. А я все так же сижу. На неразобранной кровати, сгорбившись, глядя на клубящуюся по полу тьму. — Давай с тобой хоть раз расстанемся мирно. Без слов, которые лучше было бы оставить при себе, без действий, которых потом не исправить…

— Слова уже прозвучали. Других у меня нет.

— Я забуду. А ты не станешь их повторять, — он отрывается от стены, возле которой стоял, и приближается ко мне. Тьма во тьме. Опускается передо мной на колени, берет меня за руки. — Наше время ушло, Ларис. Оно подарило нам и горе, и радость, и боль, и счастье. Оно было обжигающе горьким и обжигающе страстным. Но оно — кончилось. Не убивайся так, ты поймешь, мы все делаем правильно. Я желаю тебе только счастья. Я хочу, чтобы ты жила. Нашла свой путь, прожила свою жизнь. Так же, как и я — проживу свою.

— Скольким ты говорил уже это?

— Многим, — не стал отпираться он, — я не считал. Но разве это что-то меняет? Разве это делает меня сейчас менее искренним?

— Не знаю. Тебе видней, — если он боялся, что я стану устраивать истерики при каждой встрече, хватать его за полы одежды, умоляя вернуться или, напротив, козлить последними словами, провоцируя на гнев и жестокость на глазах молодой жены, то напрасно. О нем я думать себе запретила. Все уже сделано. Все уже сказано. — Значит, там, за горами — за Западными, верно? — живет мой народ? — спросила о том, о чем размышляла сегодня весь день. — У них другие прически и другая одежда. Но внешность та же. И язык — тоже мой, — про язык Ясмина не сказала ни слова. Но будь там в ходу другой — ей было б сложнее принять меня за чужестранку. — «Люди запада», верно? Те, кого вы привозили, как военную добычу, и из кого создавали Страну Людей, — продолжаю, поскольку Анхен молчит. — Вы ее потому и создали там, возле Западных гор, чтоб ближе везти. Но поработили не всех. Часть осталась по ту сторону гор. Свободными… Да? — не выдерживаю его молчания.

— Да, — все же кивает он. Мои руки он давно отпустил, но с пола не поднялся. Так и остался сидеть. Можно даже представить, что у моих ног. Не только в буквальном смысле.

— И нет никаких… «других вампиров», никого больше нет. Была планета людей, а вы выползли из своей Бездны, расселились по ее краям, захватили земли — сколько в состоянии были контролировать, захватили людей — сколько требовалось, и закрыли границу. А там они все еще живут, как будто вас нет и не было — просто люди…

Он молчит.

— Я права?

— Да. В основном, — он вновь замолчал, словно раздумывая, а стоит ли продолжать разговор. Но все же продолжил, — ты забыла две вещи.

— ? — просто жду. Решил, так скажет.

— Слово «вампир» не эльвийское. Его придумали люди. Задолго до нашего появления.

— И? — я все-таки не выдерживаю очередной его паузы.

— И «Вампиры Адской Бездны», — он решительно поднимается на ноги. — Идем. Ты права, надо думать о будущем, о том новом, что тебя ждет, а не перемалывать в сотый раз… — он доходит до двери и оглядывается. Я все еще сижу на кровати. — Идем, Ларис, — повторяет он. — Дам тебе почитать одну весьма любопытную книжку.

Иду. По длинному светлому коридору. В его кабинет.

Тот самый, где мы столько вечеров подряд… Нет, стоп.

— Так что там, с «Вампирами Бездны»?

— Ты ведь читала их в детстве, верно? Сборник страшных-престрашных сказок про вампиров-отступников, творящих зло. И их предводителя, принца Дракоса.

Киваю. Я не знаю ребенка, который бы не читал.

— Не задумывалась, зачем нам это? — подойдя к одному из шкафов в своем кабинете, Анхен вынимает часть книг первого ряда, внимательно просматривая корешки тех, что стоят в глубине. — Мы же добрые. Светлые. Благодетели. Зачем же нам столь отрицательный персонаж?

— Чтоб быть еще положительней на его фоне? — никогда не задумывалась. Столько раз сравнивала его с Дракосом, но не задумывалась.

— В том числе, но не это главное, — он находит, наконец, что искал, и начинает задвигать книги обратно. — Перенаправляли негатив. Потому что вампиры в человеческом фольклоре были. Живых не встречал, да и сомневаюсь, что их встречал хоть кто-то, а вот легенды о них слышали все.

— И в этих легендах вампиры злые?

— Очень злые. И очень мертвые. И вообще — люди, — закрыв шкаф, он оборачивается, наконец, ко мне, дабы полюбоваться произведенным эффектом.

— Злые мертвые люди? — я безуспешно пытаюсь переварить данную абракадабру. — Так вы здесь тогда причем? Вы ж для людей наоборот — почти бессмертные… вечно живые… И точно нелюди.

Он чуть улыбается.

— Вампир, Ларис, — это тот, кто пьет кровь. Держи, — он протягивает мне книгу, — почитай, пока мы готовимся к отъезду. Хоть будешь знать, что думают о вампирах на твоей будущей родине. Чтоб впросак не попасть при разговоре.

— Когда мы уезжаем? — интересуюсь, принимая у него книгу.

— Послезавтра, я думаю. Ясе надо передохнуть с дороги. Да и жестоко мгновенно увозить ее из дома, не дав побыть тут и дня. Еще один день ты ведь потерпишь?

Пожимаю плечами. Иногда мне кажется, что проще выдержать месяц, чем всего один день. Потому что месяц проходит, а один последний день — никогда. Что-то вечно случается, и настает еще один день, и тоже последний…

Решительно остановила поток негативных эмоций, и взглянула на книгу, ради которой он привел меня в кабинет. На обложке было написано три слова. Вполне узнаваемыми буквами. Вот только смыслового значения ни одно из слов не имело.

Надпись гласила: «Брэм Стокер. Дракула».

Мысленно пожав плечами, открываю. Размашистая надпись от руки на эльвийском: «Создателю бессмертного образа Принца Дракоса с почтением и любовью». Так Дракула — это Дракос, что ли? Ну а тогда:

— Брэм Стокер — это автор?

Кивает.

— Он человек?

— Мы, вроде бы, выяснили, что никого, кроме людей, за Границей нет.

— Но почему его имя такое… — мой взгляд падает в самый низ титульной страницы. Там, мелким шрифтом, значится: «Сыктывкар. „Парма-Пресс“. 1962 год». — Этой книге что, больше пяти тысяч лет???

— Смеешься? Лет пятнадцать… ну, может, двадцать уже. Мне ее один хороший приятель из своей последней командировки привез. Собственно, когда мы Дракоса выдумывали, мы за основу легенды всякие брали, байки. Повесть эта у них значительно позже появилась. На тех же байках основанная. А это и вовсе — двести пятое переиздание. Я более ранние издания выкинул, переплет там был слабый…

— Но погоди, тут написано «тысяча девятьсот…»

— Да у них там с летоисчислением кавардак полный, — безразлично машет рукой. — Когда мы в этот мир пришли, они годы от сотворения мира считали. Ну, считали и считали, нам не жалко. Чтоб не путаться, мы у них даты и позаимствовали. Да и для легенды красиво, что Страна Людей уже более семи тысяч лет существует. А потом у их правителей перемкнуло что-то, решили годы не от сотворения мира, а от дня рождения бога считать…

— Какого бога? — даже опешила.

— Какого-то. Лар, вот ты правда думаешь, будто мне своих богов мало? Не вникал. И летоисчисление вслед за ними мы менять уже не стали… Ладно, ты потом почитаешь, — потянувшись, он закрыл книгу в моих руках. — Я ведь с тобой, собственно, о другом поговорить собирался. И я бы очень просил меня услышать.

Лишь молча поднимаю на него глаза.

— Ясмину не обижай. Ладно, ты наговорила гадостей мне. Мне не привыкать, ты всегда упорно искала во мне одни недостатки. Но она тебе ничего не сделала. Это было мое решение. Может быть, неправильное, может быть… — он кривится. — Но на нее негатив выливать не смей! — заканчивает, тем не менее, уверенно и с угрозой.

— Забавно. В начале нашего знакомства ты почти то же самое говорил об Инге, — отворачиваюсь, гляжу на тьму за окном. — Любопытно даже, хоть кому-нибудь ты говорил подобное обо мне?

Он делает шаг, и прижимает меня спиной к своей груди, обхватив за плечи.

— Я за тебя убивал, — практически шепчет.

— И меня убивал… — шепчу в ответ.

— И тебя… Это все не забыть, Лара. Этого не вычеркнуть, этого не отнять. Но Ясмина… — он отпускает меня и отходит. Нервничает. Не вижу, но чувствую. — Я ведь говорил тебе, что я все сделал правильно? Так, как нужно и так, как должно? Про волю богов и прочие доводы?

— Собираешься повторить? — не скрываю сарказма.

— А я каждый день это себе повторяю, — горько бросает он. — Который месяц уже. Раскладываю по полочкам, сам себе привожу неопровержимые доказательства… А не было в этом ничего правильного, ничего разумного. Я просто увидел ее — и пропал. Забыл обо всем, обо всех. Просто любил ее, упивался этой любовью, упивался счастьем в ее глазах… А потом осознал — и мне стало страшно. Мне еще никогда не было так страшно, Ларис. Я боюсь ее потерять. Я не знаю, где ее спрятать, чтоб никто до нее не добрался. Потому что Владыка — он все тот же, Ларис. И если ты говоришь, что даже я не меняюсь, стоит ли ждать, что изменится он? Ведь он старше меня почти что вдвое. И он ненавидит… если б ты знала, как он ненавидит весь ее род!..

— Так что ж ты наделал? — оборачиваюсь, чтоб взглянуть в его лицо. — Ладно я — я человек, я всегда не в счет, но ведь это были похороны, Анхен. Его дочери.

— Думаешь, я не знаю?! — взвивается он. Но тут же берет себя в руки. — Я люблю ее, Лара. Возможно, я все сделал не так и не там… Но я люблю ее. И у меня нет запасного пути. Мой путь только с ней, и нет на свете того, чего бы я за это не отдал.