За синими горами (СИ)

Глава 4

— Почему ты не сказала, что я ошиблась?

Да что ж это?! Они теперь по очереди за мной ходить будут, выясняя, кому и что я сказала?

С огромным неудовольствием поднимаю глаза от книги. Даже мысль мелькнула: «а осиновый кол, он и вправду помогает?» Хотя, велено ж не обижать. Тогда чеснок. Вязанку на грудь, и все вопросы она задает супругу.

— Меня в школе учили никогда не спорить с Великими и Мудрыми вампирами, — произнесла максимально спокойно и невероятно серьезно. — И если кому-то из них взбрело в голову, что я из-за гор, значит, надо срочно сменить биографию. Потому что вампиры, если ты вдруг не в курсе, не ошибаются.

Смеется.

— А ты забавная. Знаешь, ты очень красиво смотришься: к тебе от дерева тянутся сотни нитей, оплетают тебя, как коконом, а потом… как сказать?..

— Скажи по эльвийски, — пожимаю плечами на ее мучения. Все равно ж не отвяжется.

— Ты знаешь эльвийский? — я думала, ее огромные глазищи еще огромней стать не могут. Наивная.

— Ну ты же знаешь человеческий.

— Я — да, — она усаживается напротив, скрестив ноги в коротких светлых штанишках. И иголки ее не тревожат, и возможная грязь не пугает. Сама я сижу на пледе, и он достаточно широк. Но подвинуться она не просит. — А кто тебя учил эльвийскому, Анхенаридит? — она переходит на родной, но явно старается говорить помедленней.

— Меня учил твой брат. Потом Анхен. Потом опять твой брат. Кстати, можешь говорить быстро, я привыкла. Так что ты хотела мне объяснить про дерево?

Она открывает рот, собираясь что-то сказать. Но тут же закрывает его, сглатывает, чуть качает головой.

— Да не важно уже. Я хотела спросить: то, что кедр отдает тебе силы — ты чувствуешь?

— Если только по наличию сил. Сам процесс — нет, не чувствую. И не вижу.

— Но тогда откуда?.. Как ты?..

— Да никак. Мне его доридэ нашел. А я просто ему поверила.

— Да ты точно надо мной смеешься! — брата, обучающего меня эльвийскому, она еще проглотила, но это… — Что делать доридэ в этом доме?

— Гостить. Так похоже, что мне смешно?

— Нет, — она смотрит внимательно и серьезно. И глазищи такие… С-синие… — Тебе больно и горько, — выносит вердикт. — А меня ты и вовсе с трудом выносишь.

— Так чего ж ты ко мне пристаешь? Я не игрушка твоя, я тебя развлекать не обязана.

— Я хочу подружиться. Ты пойми, я тебе не враг…

— Ты мне и не друг, и никогда им не будешь. Не трать свое время.

— Я разве тебя обидела? Так ты скажи, чем? Я с людьми не много общалась, мало даже, могу что-то не понимать. Я спрашивала про тебя у Анхена, но он не хочет ничего рассказывать. Сказал только, что ты по духу нашей девочкой так и не стала, тебе те люди ближе, поэтому он и хочет тебя туда… А какая ты? Почему?.. Я не могу представить брата, обучающего человека эльвийскому. Но я и Анхена не могу представить, вывозящего наших людей за Границу. Он их завозил, завозил и завозил, Границу запирал, чтоб никто и никогда, а тебя… А ты говоришь по-эльвийски, и доридэ учит тебя общаться с деревьями…

— А Лоу учил меня летать во сне, так и что? А твой муж клялся в вечной любви, и где она? И если Риниеритин нашел для меня это дерево, так просто потому, что понял, что я скорее сдохну здесь, чем один бесконечно любящий меня авэнэ отвезет меня туда, где мне станет легче, — от ее дурацких расспросов слезы из глаз потели, а ведь я обещала себе, что никогда… Что жалеть себя не стану… Резко вытерла намокшие щеки. — Я любила его, ты можешь это понять? Люди — они настоящие, они любят, они чувствуют… А теперь мне велено попросту не отсвечивать, если я все же хочу пересечь эти дракосовы горы…

Тянется… Погладить, что ли? Но руку все же отдергивает, ума хватает.

— Ты мне расскажешь? — вместо этого интересуется.

Конечно, что ей моя любовь, не ревновать же?

— А расскажу, — вдруг решаю я. Позабавиться хочешь? Сказок о глупой человеческой жизни? Так мне не жалко, слушай. — Началось все, как это ни странно, с твоего братца. Был он, как ты догадываешься, красив, загадочен и непостижим…

Она слушала. Она слушала, не перебивая, а я рассказывала. Вновь вспоминая, переживая и пытаясь отпустить. Выговориться и отпустить уже, наконец, эту историю. Эту жизнь, эту боль…

Она даже заплакала. Не ожидала, но… Кто ее знает, что именно ее проняло. Может, как прекрасен и благороден ее супруг, связавшийся с неблагодарной человеческой девкой? Я не стала спрашивать. Вернее, просто уже не успела.

Я и дорассказать уже не успела. Она ж хотела про доридэ, а значит, про Бал, а я очень хотела поведать ей про последнюю встречу с ее разлюбезным братцем.

Но меня прервали.

Оглушительнейший хлопок, порыв ледяного ветра, вой какой-то аварийной сирены, и на цветочный ковер возле наших ног стремительно опускается алая с золотом машина.

— Владыка, — мгновенно бледнеет Ясмина, вскакивая на ноги.

Я испуганно поднимаюсь тоже. И тут же жалею, что не подхватила с земли плед, воздух в саду стремительно остывает. Опускаясь, машина Владыки пробила пленку защитного купола, и теперь через дыру тянуло леденящим холодом, на стремительно вянущие цветы падал снег, а прямо на нас от машины двигался вампир, от одного взгляда которого пробирало холодом уже просто могильным. И смелости на то, чтобы просто отвести от него взгляд и наклониться за брошенным пледом, не было. Совсем. На нас двигалась смерть.

Он был похож на Анхена. Очень. И от этого становилось еще более жутко. Черные волосы с белыми искорками упавших на них снежинок свободно развевались за его спиной. Черные глаза на холеном лице с тонкими, будто прорисованными кистью, чертами горели ненавистью. Губы презрительно кривились, будто он шел не по ковру из цветов, а по дну выгребной ямы. Длинные тяжелые полы черной царской халеи хлопали на ветру, ее богатое золотое шитье резало глаза нестерпимым блеском, а широкие рукава рубахи, казалось, просто сочились кровью.

— Ясмина Лорэлиэна ир го тэ Аирис? — он останавливается прямо перед ней. И его голос звучит не вопросительно, обвиняюще.

— Да, — она делает маленький шаг в сторону, закрывая меня собой, и подрагивающей от страха рукой задвигая меня себе за спину. Зачем? Она и сама не знала, и даже не помнила впоследствии, что вообще сделала это — этот маленький шаг, этот маленький жест. Инстинкт, должно быть. Я была человеком, а значит младше, слабей, беспомощней. А она слишком уж хорошо знала, как недорого начинает цениться жизнь человека, когда глаза представителей дома Ставэ черны от гнева.

— Да-а? — издевательски тянет он. — А я слышал — ир го тэ Ставэ. Неужели ошибка?

— Н-нет, я…

— Ты! — практически ревет он. — Ты! Проклятая девка с грязной коэрской кровью! Рожденная на погибель моей семьи и моей страны! Я говорил, что тебя надо было придушить еще в колыбели! Но моя Ара была слишком чиста для этого, слишком благородна. И чем ты отплатила ей за ее благородство?

— Я…

— Ты! — вновь ревет Владыка, не дав Ясмине сказать и слова. — Ты наслала на нее бесплодие, свела с ума. Столетиями сводила мою девочку с ума, ты даже после суда не оставила ее в покое! А как удивлялись некоторые твоему «благородству». Даже я поверил, решил, что существо, подобное тебе способно испытывать благодарность. Но благодарность коэрам не ведома, верно же? Просто, не будь тебя рядом, ее безумие развеялось бы как дым. И, как знать, быть может, она бы еще сумела зачать ребенка!..

— Неправда, я никогда… — Ясмина плачет. Но едва ли он видит это. И уж точно — не верит.

— Тебе завещала мать, верно? Изворотливая лживая ведьма, мечтавшая прорваться к вершинам власти! Что она приказала тебе, умирая? Уничтожить мою семью? Ты сгубила дочь, оставшись вне подозрений, и теперь взялась за племянника?

— Не смей запугивать мою жену! — Анхен стремительно врывается на поляну. Подлетает к Ясмине, обнимает ее, прижимает ее голову к своему плечу. Ее тело сотрясается от рыданий. А я стою у них за спинами, и лишь одна мысль бьется в сознании: бежать! Нужно бежать отсюда, пока обо мне не вспомнили. Это их разборка и, чем бы она ни кончилась, мне лучше при этом не присутствовать.

Вот только двинуться страшно. От Владыки веет мощью почти запредельной. Его аура давит, затрудняя дыхание, замедляя мысли. Ни от одного вампира я никогда не ощущала такой мощи. Разве что Анхен в приступе безумного, не контролируемого гнева, мог бы сравниться, пожалуй. Но сейчас — явно не тот случай.

— Я рад видеть тебя в своем доме, дядя, — сообщает авэнэ таким тоном, что даже мне с трудом верится в его радушие. — Он всегда открыт для тебя, ты это знаешь. Как и то, что на моей парковке всегда есть место для твоей машины. А потому нет необходимости прорывать контур и губить мой сад.

— Да я, дорогой племянник, не привык летать вокруг да около, — преувеличенно мягко ответствует Владыка, — когда все, что меня интересует, находится прямо здесь! — на последних словах в его голос врывается сталь. И взгляд, каким он смотрит… нет, не на Анхена, на всех нас, весьма далек от благожелательного.

— Давай пройдем в кабинет, и все обсудим, — Анхен широким жестом указывает на свой дом, однако Владыка даже не думает двигаться с места.

— Мне нечего делать в доме предателя и изменника.

— Я никогда не предавал тебя.

— Правда? Я послал тебя достойно завершить все дела моей погибшей дочери. А чем занялся ты? Твой позорный тайный брак без оглашения — это что? В нарушение сроков траура, в нарушение всех мыслимых и немыслимых приличий. В нарушении всех законов — ты посмел не просто жениться, но жениться на коэрэне! Кем будет выродок, которого она носит, ты хоть раз подумал? Что ты будешь делать с этим чудовищем? Что мы все будем с ним делать?

— В тебе говорят предрассудки, дядя…

— Полагаешь, если двадцать раз повторить слово «дядя», я сильнее проникнусь родственными чувствами? Да куда уж сильнее, племянничек, если ты умудрился испахабить не только жизнь моей дочери, но и саму память о ней?

— А мою жизнь эта святая женщина ни разу не испахабила? — тут же взрывается Анхен. — Или моя не в счет? Открой глаза, дядя! Все браки, что ты мне навязывал, презрев волю богов и шепот душ, никого ни от чего не спасли. Лишь губили — и меня, и тех женщин, что ты своей волей ставил рядом со мной. Чем это обернулось для страны? Ничем, пшиком! Где столь желанные тебе наследники с «чистой» кровью? Нет. Ни одного нет, не только моих. А вот их семью, — он кивает на Ясмину, — боги любят. Их семью, в отличие от нашей, хранят. Их детей — берегут. Им — детей даруют. И если ты действительно хочешь сохранить власть в нашей семье, если ты хочешь оставить после себя законного наследника, а не гражданскую войну, тебе придется признать мою жену авенэей, а нашего ребенка исирэнэ. Боги даровали мне его, указав единственный путь. Другого не будет.

— Ты сам как ребенок, Нэри, — Владыка огорченно вздыхает, вмиг становясь усталым добрым дядюшкой. — Боги любят коэров, и это естественно. Кто ж не любит своих самых преданных слуг? Но тебе ли не знать, что любовь богов плохо совместима с жизненным благополучием. Боги отнимают у коэров душу, лишают разума, делают лишь сосудом, слепо проводящим их волю. Сосудом, не способным осознать, на зло или на добро направляют его с небес. Тебе ли не знать, что богов не интересует процветание или благосостояние того или иного народа. А правителя оно интересовать должно. Коэры ведомы духом, но делами государства должен управлять разум. Правитель слышит коэра, но проверяет его глас доводами рассудка и государственной целесообразности. И потому, со времен Гантородара Безумного, поставившего страну на грань исчезновения, погрузившего ее во тьму хаоса и смуты, мы следим за чистотой нашей крови. А что делаешь ты? Пытаешься посадить на престол Эльвинерэлла внука Проклятого Коэра? И это, по-твоему, не предательство?

— Это только слова, дядя. Много красивых и умных слов. Но, во-первых, безумию подвержены не только коэры. А во-вторых, оглянись. Мы давно в ином мире, в иной реальности. Ясмина — не коэрэна, и даже не жрица. Она вампир, рожденный на крови. На крови, не на магии. В ней магии нет. Никакой, ни капли. Нашему ребенку просто нечего унаследовать от нее. Впрочем, он даже от меня ничего не унаследует. Дитя без магии. Без способностей слышать богов. Его ли тебе бояться?

— Дивный ребеночек. Только один вопрос, — он лезет в нагрудный карман и достает оттуда две небольшие карточки, переливающие золотом из-за сложных геометрических узоров, выложенных на них тончайшей золотой нитью. — Почему воспитывать его ты собрался за Границей? — на последних словах голос Владыки вновь обретает начальственные ноты, а карточки рвутся с оглушительным треском и уже ошметками летят Анхену в грудь.

И падают на траву, поскольку авэнэ этот жест старательно игнорирует.

— Мне вменяется в вину желание отвезти супругу в свадебное путешествие? — сама невозмутимость.

— Тебе вменяется в вину? — передразнивает Владыка. — Так желаешь разговаривать? Что ж, давай посмотрим, что тебе вменяется. Тебе вменяется в вину оскорбление Владыки в связи с нарушением сроков траура. Тебе вменяется в вину государственная измена, в связи с зачатием ребенка, потенциально опасного для государства. А так же, — с нажимом продолжает Владыка, пресекая попытку Анхена возразить, — самовольный уход с поста военного министра и попытка незаконного пересечения границы, сопровождающаяся подделкой выездных документов. Это трибунал, племянничек. Или ты и впрямь думаешь, что раз ты у нас единственный авэнэ, я буду терпеть все? Когда ты требовал трибунала для моей единственной дочери, тебя не остановило ни родство, ни то, что она единственная. Так почему ты полагаешь, что это остановит меня? Тем более, ее преступления основу государства не подрывали, а вот про твои такого не скажешь.

— Ее преступления подрывали основу нашей морали. И, в случае нашего молчания, делали правящий дом соучастникам преступления. А дискредитация такого масштаба, да в условиях общей нестабильности, чревата тем самым бунтом, который тебя так пугает. Мои же действия, напротив, даруют нашей стране спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, нашему роду — продолжение и процветание…

Спокойный, уверенный… Он отговорится, я не сомневалась. Но моя свобода, мой мир за синими горами, останется лежать ошметками золотых карточек на присыпанной поздним мартовским снегом траве. Я никуда и никогда отсюда не выберусь. Буду любоваться их клятым счастьем, а потом научусь виртуозно прятаться от их вечно голодного вампиренка.

И горечь от осознания этого факта была куда сильнее страха перед Владыкой. Если надежды нет, что еще? И я медленно сделала назад шаг, другой, третий. Почти скрылась за кедром…

— Я позволял уйти?! — нет, он не закричал. Он даже голос едва повысил. Но при этом так ударил направленной волной силы, что я пошатнулась. Владыка смотрел теперь прямо на меня, тяжелым черным взором. И воздух застревал в легких, и ноги дрожали… И все-таки подогнулись.

И я в буквальном смысле упала на колени, беспомощно опираясь о землю дрожащей рукой и не в силах подняться.

— И вот это еще, — недовольно молвит Владыка. — Очередное твое безумие. Очередная ложь и очередное предательство интересов государства. Где ребенок?

— Какой ребенок, дядя? — сама невозмутимость. Нет, он не сделал ни шага, чтоб помочь мне подняться. Едва ли взглянул в мою сторону. — Если ты о моем — то он в чреве моей жены и, полагаю, прекрасно тебе заметен. Других в моем доме нет.

— Я вижу, что нет, — желчно усмехается Владыка. — А уговор у нас был какой? Я тебе на каких условиях позволил держать в твоем доме это… создание? Пошел на частное изменение законодательства, разрешил выгуливать ее по обе стороны Бездны… Результат где? Где обещанные генетические образцы? Не ты ли обещал мне двух-трех детенышей уже к лету?

Детенышей?? Уговаривая меня завести ребенка, он всего лишь имел ввиду расплатиться с Владыкой моими… «детенышами»?? «Двух-трех», с размахом. С собачьим размахом! Искусственная беременность нередко многоплодна, а если еще и целью задаться…

— Даже я не могу того, что природой не предусмотрено, — светлейший авэнэ лишь чуть пожимает плечами. — Это нежизнеспособная тупиковая ветвь. Бесплодная, к тому же. Забудь. Уж она-то точно не стоит твоего внимания.

И слова его давят не хуже, чем сила Владыки.

И пусть я понимаю, что его цель сейчас — отвлечь от меня внимание царственного дяди, продемонстрировать всю глубину моей ничтожности, не стоящей интереса Владыки. Но мне не забыть и того, что он счел меня не стоящей более и своего интереса. Это нашу любовь он признал нежизнеспособной и бесплодной. И променял на другую — ту, что цветет и плодоносит.

— Решать, что стоит, а что не стоит моего внимания, я буду все-таки сам, — вкрадчиво начинает дядя. — А ты будешь слушать, очень и очень внимательно, потому как повторять я не буду. Итак. Я признаю твой брак и своего будущего внука в случае, если глубокое сканирование действительно не выявит у твоей жены открытых каналов, свидетельствующих о коэрских либо жреческих способностях…

— Ты не хуже меня знаешь, что глубокое сканирование на данной стадии смертельно опасно для младенца и крайне неблагоприятно для будущей матери! — с негодованием перебивает его Анхен. Ясмина же просто стоит, застынув статуей. Бледная, как мрамор, с ладонью, поднесенной ко рту.

— А куда нам спешить? — невозмутимо откликается Владыка. — Я готов подождать до лета. После воплощения ребенка на физическом плане сканирование уже не представляет угрозы. Да и результаты мы получим не только на мать, но и на дитя.

— В этом нет ни малейшей необходимости, — не сдается Анхен. — У Ясмины нет способностей, это известно с детства, она росла на моих глазах, на глазах твоей дочери, на глазах своего брата, наконец, чьи способности коэра очевидны. Обладай она хоть зачатками способностей жрицы, мы бы об этом знали.

— Ну вот раз не обладает, то тебе и тревожится не о чем, ведь так? А вот если обладает и, более того, передаст в наследство ребенку, я на Совете буду ставить вопрос о прерывании беременности, ставящей под грозу интересы государства…

— Нет, — Ясмина едва шепчет, пошатнувшись.

— Я не позволю!.. — гневно начинает авэнэ, подхватывая супругу одной рукой.

— А тебе трибунал светит, мой мальчик, ты не забыл? Слишком много громких слов для того, кто и сам висит на волоске.

— Ты не убьешь его, — говорит он вроде бы дяде, но при этом сжимает плечи Ясмины, словно стремясь передать ей свою уверенность. А ей страшно, ей безумно страшно, и она даже не пытается этого скрыть.

— Не убью, — с ложной покладистостью соглашается Владыка. — В одном единственном случае, — а дальше голос его леденеет. — Если ты, так же, как и твоя жена, будешь беспрекословно выполнять все мои требования. Никакого самовольства. Никаких свадебных путешествий и отпусков по собственному желанию. Вы живете здесь, у меня на виду. Общаетесь с теми, с кем я дозволю. Выполняете то, что я велю. Летом будет проведено сканирование. И раз ты так уверен в своей жене, чего тебе опасаться? А я тоже хочу быть уверен. Малейшее неповиновение — и ты идешь под трибунал за госизмену, а твоя жена переезжает ко мне. Под мое покровительство, как старшего родственника. До родов, разумеется. После родов она мне будет без надобности, наследника я воспитаю сам.

— Даже ты не настолько чудовищен, чтоб отнять у нас сына.

— А ты веди себя достойно своему высокому положению, и я, возможно, сочту, что и ты не настолько чудовищен, чтоб не справится с воспитанием собственного ребенка.

Молчит. Злится, бессильно сжимая тонкие губы.

— Я надеюсь, у тебя больше никогда не будет повода считать мое поведение недостойным, — наконец выдает абсолютно бесстрастным тоном.

— Ну вот и замечательно, — удовлетворенно кивает Владыка. — Вот это недоразумение, — короткий кивок на меня, — я забираю. Меня совершенно не устраивает, что мать исирэнэ общается на равных с человеческими экземплярами. Тем более бракованными. Чему она научит будущего Владыку?

— Дева принадлежит мне, — начинает Анхен.

— И у тебя есть время до вечера, чтобы оформить и переслать мне дарственную, — обрывает его Владыка. — Никаких человеческих любимцев в этом доме, если вы хотите сами воспитывать своего ребенка. На этом все, — тяжелый взгляд на меня, ослепительное сияние черных, как смерть, глаз… И голову разрывает от нестерпимой боли, я со стоном касаюсь лбом земли, из глаз катятся слезы.

— Ты что, поставил ей блок на чужие приказы? — недовольный возглас Владыки где-то за краем ускользающего сознания.

— От природы у нее блок, не мучай, — моих плеч касаются чьи-то руки, помогают подняться на ноги, прижимают. Анхен. Он же не отдаст меня? Он же меня не отдаст? Он обещал… — И я говорил тебе об этом миллионы раз.

— Разумеется, на приказы рядовых эльвинов, я в курсе. Но не мои же! — и вновь мощнейший ментальный удар раскалывает голову, я повисаю на руках у Анхена, перед глазами все кружится, начинает тошнить.

— Не надо… — Анхен что-то долго говорит, я уже не слышу. Мне настолько плохо, что хочется только лечь — хотя бы просто на землю, главное, чтоб не шевелить головой, чтоб больше не мучали…

Анхен поднимает меня на руки и несет. Недалеко. В машину.

Пол багажника холодный и гладкий.

— Прости, — тихо шепчет он мне в самое ухо. — Но чем больше раз я скажу «нет», тем больше раз он тебя ударит. А так… может быть… у тебя останется шанс. Я бы хотел, чтобы все закончилось иначе.

— Не отдавай!..

— Прости, — он начинает отстраняться.

— Ты обещал… мою кровь — не в землю, ты обещал! — паника — жуткая, невообразимая — захлестывает меня, отодвигая в сторону даже боль. Лучше умереть, чем оказаться в руках Владыки, пусть лучше убьет!..

— Значит, предам, Ларис. Жизнь моего ребенка дороже клятвы. Любой клятвы.

— Ты веришь, что он может убить своего внука? Вампирского ребенка? Не сходи ты с ума!

— Я знаю, что может. Его дочь убивала. А он… много чего сказал мне тогда наедине. Не слишком собой владея. Я не хочу рисковать. Прости.

— Анхен!

Но он уходит. Отстраняется и уходит. А дверь багажника закрывается, погружая меня в тишину и полумрак. Я не слышу, о чем они там еще говорят. Я не вижу уже ничего.

Только чувствую, что через какое-то время машина резко взвивается в небеса. Вот и все…

Летим не долго. Минуты, когда мне бы хотелось — вечность. Вечность я лежу после приземления в запертой машине, ожидая, когда обо мне вспомнят.

Багажник все же открывают. Не Владыка. Какой-то вампир.

— Ты можешь встать? — интересуется на человечесом.

Встаю. Голова еще болит, меня пошатывает. Но я спешу исполнить, пока он не вздумал подкреплять свои команды ментальным приказом. Мы на парковке перед входом в башню. Как и у Анхена, этот вход высоко-высоко над землей, вокруг башни зеленеет сад. Вот разве что машин здесь значительно больше, чем бывает обычно на парковке авэнэ, да и размер парковки весьма представительный.

То есть дом… дворец… словом, место, где он живет, не стада. Лучше это или хуже? Не знаю. «Значит, предам», — все еще эхом звучит в раскалывающейся голове, лишь усугубляя боль.

— Иди за мной, — окинув меня равнодушным взглядом, вампир разворачивается и направляется ко входу в здание. Иду за ним. Ледяной ветер пробирает до костей. Снег все еще идет. А я была одета для прогулки в саду, не для улицы.

Но ветер… и холод… означают, что над парковкой нет защитного купола. И если резко бросится к ее краю я, возможно успею… Нет, не успею. Парковка огромная. А вампиры быстрее. А если вдруг и успею, то что? Прыгнуть вниз? Разбиться? Закончить свою нелепую жизнь, поскольку Он считает, что я уже больше ни на что не нужна? Ему не нужна? Он даже всплакнет, да. С облегчением, поскольку уже совсем ничего не сделать.

А я? Есть ведь еще я, и это моя жизнь, данная мне вовсе не для того, чтобы услаждать собой одного вампира до тех пор, пока его это услаждает. И я выживу. Если есть хоть малейший шанс, то я выживу. Не для того мне дана была моя жизнь, чтоб закончится столь нелепо. Не им. Моя жизнь закончится не им, он сам отказался от своей клятвы.

Владыка… Страшно даже представить… Но вдруг…

Следом за вампиром я вошла в лифт, и он начал спуск, больше похожий на падение. Вниз. В чрево башни Владыки. Дальше был коридор, заполненный неярким светом и истошными криками. Боли, ужаса, отчаянья. Стоны, хрипы, оглушительные вопли, переходящие в визг.

Идти не смогла. От ужаса замутило так, что начала тихо оседать по стенке. Вампир заметил, подошел, равнодушно перекинул меня через плечо и понес сам. В одну из комнат. Где аккуратно положил на топчан и молча вышел. Щелкнул замок.

Огляделась, ожидая увидеть нечто ужасное. Но комната, а вернее, одиночная камера, была пуста. Свет, льющийся из узенького окошка под самым потолком, позволял рассмотреть голые стены, выкрашенные неровными мазками в красновато-бурый цвет, так, что казалось, будто они покрыты десятком слоев человеческой крови. Кроме неширокого топчана с жестким матрасом, на котором я лежала, в комнате имелся лишь низенький, грубо сколоченный столик, да отхожее место в углу.

И если прежде мелькали смутные мысли, что моя уникальность, возможно, заставит Владыку отнестись ко мне как-то по-особому, то теперь от них не осталось и следа. Много у него здесь таких «уникальных». От которых ему нужны только боль и страх. Лоу, видно, не зря намекал, что Владыка давно импотент. А иначе он сам бы уже завел себе и сыновей, и внуков. И не снискал бы себе славу лучшего мастера байяты…

И вот как я здесь выживу, как? Физически — может быть, Сэнта постаралась. Но как не сойти с ума?

Звукоизоляции не было ни малейшей. И я до вечера лежала в одиночестве, слушая бесконечные хрипы, крики и стоны. Мне приносили еду, но даже смотреть в ее сторону я не могла. Я не сомневалась, что меня пугают специально, что Владыке нужен мой страх, мой ужас, что меня целенаправленно доводят до того состояния, когда я стану «наиболее питательной». Но отрешиться от этого ужаса не могла. Одного страха ему не хватит, он захочет еще и боль…

За мной пришли вечером, когда за окошком совсем стемнело и мне даже удалось задремать. Снова вампир, не лунный. Служить Владыке, видимо, особая честь, даже тюремщиком.

— Иди со мной, — вновь спокойный голос, отсутствие ментального приказа, и равнодушная спина перед глазами. Не сомневается, что пойду. Не допускает и мысли, что не пойду.

И я иду, да. Мне безумно, непередаваемо страшно, но я иду. Всегда надеешься на лучшее. Всегда веришь, что если все сделаешь правильно, не станешь злить тюремщика, будешь послушной, то тебя пожалеют и все обойдется. Ну… хотя бы больно будет не прямо сейчас. А потом… потом ведь тоже может что-нибудь случится.

Снова лифт. Подъем, столь же стремительный, как прежде спуск. Коридор. Тихий и светлый, с коврами на полу и роскошными букетами в больших напольных вазах. Здесь любят срезанные цветы.

Вампир открывает передо мной дверь:

— Заходи.

Захожу. Горят свечи. Множество свечей, расставленных на полу и мебели по периметру комнаты. Мягкое мерцание света. Легкий аромат плавящегося воска, смешанный с запахом каких-то цветов.

Центр комнаты пуст. А у дальней стены в роскошном кресле — Владыка. Свою царственную халею он сменил на просторный черный халат, отороченный золотом по воротнику и обшлагам. Его волосы свободно распущены, и в обманчивом свете множества свечей на миг кажется — Анхен. Это Анхен, он не бросил, не предал, он со мной, все прочее — мне приснилось.

— Подойди, — а вот голос не похож. Совсем. Ни тембром, ни интонацией. — Вот сюда. Опустись на колени.

Опускаюсь. Там и так как велели. Он хотя бы не зол, бьется мысль, он хотя бы не зол. В отличие от своего слуги, Владыка обращается ко мне на эльвийском. Знает, что владею.

— Что ж, — неторопливо продолжает глава государства после весьма продолжительной паузы, — давай посмотрим, на что ты можешь сгодиться.

Он лениво шелестит страницами лежащего у него на коленях досье.

— Значит, тупиковая нежизнеспособная ветвь… Жаль, меня весьма интересовали твои дети… Интересный мог бы выйти эксперимент… Все запорол, никчемный мальчишка, все бездарнейше запорол. Он хоть дарственную мне прислал на нее? — повышает он голос.

— Нет, Владыка, документы от авэнэ не поступали.

Мы, оказывается, не одни. Но оглядываться на говорившего… Ситуация любопытства не предполагала.

— Что ж, пусть тешет себя надеждой, — совершенно не расстраивается Владыка. — Подготовь пока приглашение для светлейшего авэнэ. На Большую Байяту. Изысканнейшее угощение только для самых близких и дорогих мне эльвинов. И не забудь приписать, что отказа я не приму.

— Будет исполнено, Владыка. На какое число назначить мероприятие?

— Число? — Владыка вновь задумчиво шелестит листами. — Ну, вот прекрасная дата: двадцать шестое апреля, — его палец замирает на одной из строчек. — Сколько тебе там исполнится, девочка? Двадцать два? Красивая цифра, совершенная в своей симметричности. Что ж, так и решим. Мой тебе подарок — умереть в день рожденья дано не каждому. А коли уж мой дорогой племянник так не любит лишней писанины, то придется ему распорядиться устно и при свидетелях, — Владыка чуть усмехается. — Как тебе, крошка? Я даже позволю ему еще раз тебя поцеловать. А может, и не раз, это уж сколько ты выдержишь.

Стою. Даже на коленях это вдруг стало мучительно сложным. Он питается этим, твержу я себе. Боль, страх, отчаянье. Он просто питается этим. А я не буду… не буду давать ему пищу. Я подумаю о его словах потом. Потом… у меня еще целый месяц. Даже больше. Я загнусь от отчаянья после. Потом. Не сегодня.

— Ну а пока у нас есть время, — все так же неспешно продолжает Владыка, — давай посмотрим на чудеса твоей регенерации. А то столько наслышан, — он откладывает бумаги на стоящий сбоку от кресла маленький столик. — Встань и сними одежду.

Мои руки рефлекторно тянутся к груди в бессмысленном защитном жесте.

— Объясняю один раз, — чуть вздыхает Владыка. — У тебя месяц жизни и ровно одно платье. Ты можешь обращаться с ним бережно, и до последнего дня ходить в одежде, как человек. А можешь позволить сорвать его с себя, и получить вместо платья обрывки. Компенсировать тебе утраченную из-за непослушания одежду никто не будет.

Встать выходит не сразу. Ноги ватные, перед глазами все плывет. А вот пальцы, напротив, деревянные, и с застежками справляются с трудом. Быть обнаженным — не стыдно, твержу я себе. Помогает мало. Ему ведь не только посмотреть.

Наконец, платье падает к моим ногам.

— Подними, — тут же раздается его голос. — Аккуратно сложи и убери в пакет. Туда же — белье и туфли. Ты ведь не хочешь, чтоб что-нибудь потерялось.

Пакет мне протягивают. Вампир. Тот, что привел меня. Кажется.

Руки дрожат так, что справиться с задачей удается не с первого раза. Впрочем, утверждать, что я спешила, было бы глупо.

— Хорошо. Встань. Спокойно, я просто хочу рассмотреть.

Он поднимается со своего кресла и движется ко мне. Все так же лениво. Неспешно. Скользя взглядом по моему телу.

— А у авэнэ есть вкус, — чуть снисходительно бросает Владыка. — Пропорции тела весьма неплохи, для хорошей игры это немаловажно. Тело должно вдохновлять. Хотя, — не прикасаясь, он плавно обходит меня по дуге, — кормил он тебя все же плохо, немного мяса стоило бы нарастить. Ты сегодня ела?

Замерев перед ним, словно кролик перед удавом, не сразу понимаю, что вопрос задан мне.

— Ответь, — голос не повышает, но резкий удар ладонью по ягодице заставляет пошатнуться и упасть на четвереньки.

— Нет, — выдавливаю, стараясь не зашипеть от боли.

— Вот и ноги не держат, — кивает на это Владыка. — Ноэр, распорядись, чтоб кормили внутривенно. Мне нужна ее выносливость. Встань, — это уже мне.

Встаю. Меня трясет крупной дрожью, паника подкатывает к горлу, хочется с визгом забиться в какую-нибудь щель… Но я же человек, а не перепуганная грозой кошка, я не поддамся панике, я продержусь…

— Как ты дрожишь, — его руки опускаются мне на плечи. Мягкие, как и голос. Стоя у меня за спиной, он ласково поглаживает мне предплечья. — Стой спокойно, я просто смотрю. Выпрямись. Расправь плечи. Держи голову ровно, не опускай. Вот молодец, — он проводит рукой по моей голове. Ближе к шее рука сжимается в кулак и выдирает из косы прядь волос. — Хорошие волосы, — одобряет Владыка, растерев волосинки между пальцами. — Интересная структура, по ощущениям почти эльвийская. Тебя ведь подвергали санитарной обработке при помещении в стада, верно?

— Да, — спешу ответить, пока он вновь не начал выбивать ответы силой.

— И за сколько времени они отросли до такой длины?

— За год.

— И больше не растут?

— Нет.

— Интересный гибрид, — задумчиво проведя пальцами по моим косам, он перебрасывает их мне на грудь. — И, возможно, не столь бесперспективный, как кто-то считает, — его пальцы неторопливо скользят по коже моей спины. — В другой ситуации я нашел бы тебе более интересное применение… В другой ситуации, — несколько озадаченно повторяет он, а его пальцы вновь оглаживают только что пройденный ими участок кожи.

— Свет! — требует Владыка, и сотня свечей в комнате начинает гореть вдвое, а то и втрое ярче. — Как любопытно, — продолжает осматривать мою спину Владыка, — значит, в байяту ты уже играла? А мне рассказывал, что завязал… Какой удивительно лживый и жадный мальчик…

— Нет.

— Не лживый? — усмехается Владыка. — Или не жадный?

— Не играла… Он не пил… кровь… тогда, — слова даются с трудом. Воспоминания о том дне, когда… когда все уже ясно было с тем, кого я предпочла романтизировать в своих мечтах, закрывая глаза и вычеркивая из памяти все плохое, приносят боль. А я его еще будто оправдываю сейчас.

— Тогда зачем было уродовать спину, рассекая до крови? — кривится Владыка. — Не хочешь пить — не порти сосуд. Чистая боль — это искусство, требующее совершенных инструментов и совершенного исполнения. А не абы чем, абы как, абы где… просто из плохого настроения… Профан. Как был, так и остался… Ладно, — по мановению его руки свет вновь становится приглушенным, — хоть заживает на тебе все неплохо. Сколько ударов ты выдерживаешь? — отпустив меня, он вновь направляется к своему креслу. — Не слышу?

— Я не знаю, — спешу ответить, видя, что он начинает разворачиваться в мою сторону.

— Вот сейчас и проверим, — Владыка лишь опускается в кресло, и не думая возвращаться. — Зафиксируйте, — его голос летит во тьму за моей спиной. — Она ж едва на ногах держится. Покалечится еще, а у нас уже праздник назначен. И приведите мою еду.

От стены отделяются двое. Вампиры. Солнечные, не лунные. Они защелкивают тяжелые металлические браслеты на моих запястьях, щиколотках. Выводят на середину комнаты. С леденящим душу лязгом с потолка начинают спускаться цепи. Медленно. Словно тот, кто крутит лебедку устал, очень устал… Словно это пауза для того, чтобы в комнату ворвался герой, и спас меня. Но в Стране Вампиров воюют только со слабыми. Героев нет.

— Подаришь свой голос в мою коллекцию? — все так же доброжелательно интересуется Владыка, глядя, как мои наручные браслеты карабинами пристегивают к спустившимся, наконец, цепям, а ножные, заставив широко расставить ноги, к выступающим из пола скобам.

Молчу, охваченная ужасом, и с трудом понимая, о чем он. Все это уже было. Только тогда вампир, так похожий на Владыку, был охвачен чудовищным гневом, а я не верила и умоляла, заливаясь слезами. Теперь же передо мной был довольный, спокойный и уравновешенный… вампир, так похожий на светлейшего авэне. И мне не о чем умолять того, кто собрался насладиться действом. И я уже знаю, что так бывает. Только так здесь и бывает.

— Разве тебе не понравились мои голоса? — продолжает спрашивать о чем-то своем Владыка. — Я собирал эту коллекцию много лет, дабы услаждать слух тех, кто лишь ожидает аудиенции. Сегодня и твой голос в нее вплетем. А завтра я поставлю тебе послушать саму себя. Соло. Согласна?

— Нет, — и пусть мое слово ничего не меняет. Он требовал отвечать на вопросы. Я ответила.

Владыка чуть усмехается, поглаживая маленький шарик вампирского камня. Включает запись, видимо. Голоса. Значит то, что я слышала в своей комнате, просто запись?.. Едва ли «просто», но они уже отмучились, а я…

Владыке приводят двоих, без волос и одежды. Мужчина и женщина, молодые, прекрасно сложенные. Ну да, он любит, чтоб была фигура. Они опускаются перед ним на колени и протягивают ему свои запястья.

— Начинайте.

Боль дикой змеей жалит мне спину. И потом, и еще, и снова. Кричу? Наверно, горло потом болело. Но пока могу видеть, вижу перед собой вампира, так похожего на авэнэ. Уютно устроившись в кресле, он неспешно посасывал кровь то из одного, то из другого запястья, полузакрыв глаза и наслаждаясь происходящим.

Очнулась в своей камере, на топчане, на матрасе. Жестком, но чистом. Все тело болело, руки дрожали, вес собственного тела оказался для них чрезмерным. Горло болело от криков, но пить… особо не хотелось. Нет, я бы не отказалась от стакана воды, но безумной жажды, которая заставила бы меня подняться и доползти до умывальника, я не испытывала. Мою кровь не пили.

Лязгнул замок. Вампир. Тот самый, что привел меня сюда. Теперь он толкал перед собой штатив с капельницей.

— Твоя еда, — пояснил он мне. — Но сначала душ. Вставай.

— А одежда? — хриплю на эльвийском, пытаясь приподняться на руках. Мало ли, как он знает человеческий. Может, только приказы. — Мне обещали одежду.

— Сначала душ, — отставив капельницу, он подходит ко мне и помогает подняться, — а потом одежда. Ее уже постирали.

Недоуменно морщусь. Нет, вещи, конечно, ношеные. Но в грязи я, вроде бы, не валялась. С чего такая забота?

— Ну и где же твоя регенерация? — вампир проводит пальцами по моей спине, совсем как накануне Владыка. Аккуратно, едва касаясь.

— Так она не работает.

— Вот как? А как работает? — перейдя на эльвийский, мой тюремщик стал куда более многословен.

— У Владыки в отчете это наверняка прописано.

— Наверняка, — хмыкает вампир, помогая мне идти. После… вчерашнего меня здорово шатает.

Душ, по счастью, недалеко, всего через несколько дверей по коридору. Доведя, вампир передает меня на руки двум лунным эльвийкам (все же были тут лунные), и лишь с их помощью мне удается помыться. Сама я вряд ли сумела бы вымыть волосы, да и согнуть руки так, чтобы коснуться спины, у меня бы не получилось.

Тюремщик никуда не ушел. Стоял и смотрел, словно я была в состоянии сбежать. А когда руки лунных начали без всякой жалости терзать мою покрытую свежими рубцами спину, чуть прикрыл глаза, пряча под веками искорки удовольствия от ощущения моей боли.

А ведь это он порол меня, лишь сейчас поняла. Вчера мне было не важно, кто. Достаточно и того, по чьему приказу. И с чьего согласия. А сейчас… Мне ведь показалось на миг, что он мне сочувствует.

— Вам тоже нравится боль?

— Да, — улыбнулся он. — Зачем иначе я бы тут работал?

А дальше, под его молчаливым руководством, эльвийки меня «кормили», напичкивая через вену питательными веществами, одевали в мое выстиранное и выглаженное платье, и даже заплетали мне косы. По две тонких «лунных» косички от каждого виска, свисающие свободно, и какое-то очень сложное многосоставное плетение из остальной массы волос с добавлением черных и золотых лент.

— Зачем это? — интересуюсь у вампира. Каковы бы ни были его пристрастия, разговаривать с собой он не запрещал. А молчать было слишком невыносимо.

— Ты украсишь собою прием в честь свадьбы авэнэ.

— С-сегодня? — белею. — Но он сказал, что байята — еще через месяц.

— Игра — через месяц, — кивает вампир. — Сегодня — просто прием. А ты — одно из его украшений. Украшение, не еда. Живые скульптуры, доводилось слышать?

— Нет.

— Не бойся, тебя сегодня не тронут. Никакой новой боли. Только старая, пропитавшая тебя насквозь, источаемая тобой словно аромат прекрасным цветком — легкий, воздушный, едва ощутимый, и от того — почти волшебный.

Замутило. Такой поэт пропадает. А ведь не агрессивен, не зол. Просто маньяк.

— А прическу зачем так сложно? — слушать его воспевания моей боли не хотелось.

— Владыка презентует свою новую рабыню, и косы, как общепринятый символ рабства, должны многократно подчеркнуть твой статус.

— Косы — символ рабства??

— А ты два года живешь с вампирами и не знаешь?

— Нет. Вернее… Мне говорили, что для лунных эльвинов это так, но я не думала, что прически людей…

— А люди, по твоему, это что-то совсем другое? — усмехается мой тюремщик. — Ну да, вы же свободные люди свободной страны…

— Смешно. Посмотрела бы я на вас в клетке. И посмеялась.

Но пока что он смотрит на меня. И — нет, не смеется.

— Жаль, что Владыка решил использовать тебя так. Ты интересный экземпляр, мы бы столько могли попробовать, столько сделать на основе твоих генов… Я уж не говорю про удовольствие от процесса… Но ему виднее, конечно. Идем. Ах, да, забыл. Последний штрих, — и в его руках оказывается… ошейник и цепь.

И в этот миг я сломалась.

— Нет, — рыдала я, пытаясь забиться от него в самый дальний угол, — нет! Только не так! Нет!

Владыке мало причинять боль. Ему надо растоптать, унизить, не просто замучить, на продемонстрировать… А Анхен будет смотреть. Будет просто смотреть, я знаю. Тем пустым взглядом, о котором рассказывала Инга. Взглядом, в котором ничто. Смерть как отсутствие жизни. И почему мне казалось, что Инга — это одно, а я… а со мной так не будет. Я умней, я любимей, я лучше…

Он поймал меня, конечно. И заставил кричать от боли, разбередив раны. Мне наказание, ему удовольствие. А металлический ошейник был тяжелым. Он не сдавливал горло, он просто тянул к земле. Как и цепь, за которую вел меня тюремщик.

В тронном зале, еще пустом и гулком, он заставил меня опуститься на колени возле трона, и прикрепил цепь к ножке так коротко, что пришлось еще и склониться, не имея возможности ни опуститься хотя бы на локти, ни, напротив, выпрямить спину и шею. Расправил полы моего синего платья, слишком скромного для этого блестящего позолотой зала, перекинул основную массу волос со спины мне на грудь, открывая иссеченную спину в вырезе платья, по-летнему открытого до лопаток. Отошел, чтоб полюбоваться результатом. «Цветок боли» у трона Владыки его, видимо, удовлетворил.

К тому времени, когда зал наполнился, наконец, гостями, спина и шея затекли, добавив мне болезненных ощущений, а слезы высохли. Уже ничего не изменить и не исправить. Я плыла в мареве своей боли, иногда ненадолго отключаясь, но, даже будучи в сознании, не слишком осознавала реальность происходящего. Все было сном. Болезненным бредом воспаленного разума.

Владыка чествовал Анхена и Ясмину, демонстрируя отеческую заботу, любовь и радушие. Некая безликая толпа ему поддакивала, чего-то желая. Светлейший авэнэ, как я и ожидала, был холоден, высокомерен и равнодушен, принимая поздравления как должное и просто не замечая моего присутствия. Ясмина была бледна, и белизна ее полупрозрачных одежд это только подчеркивала. Она явно чувствовала себя некомфортно в этом обществе, а возможно, вампиры, на словах поздравлявшие авенэю, просто не прятали от нее своих негативных эмоций. Ее взгляд испуганно метался по залу, и, хотя на красивых губах лучилась улыбка, искренней она не выглядела.

Вот Ясмина меня заметила, и скрыть этого не смогла. Глаза ее потрясенно расширились, она прикусила губу… И Анхен тут же развернул ее ко мне спиной, не прекращая при этом диалога с каким-то вампиром.

Пытка длилась долго. Долго. Долго. Ее взгляды я временами ловила. Он не видел меня в упор.

Но однажды все разошлись. Вернувшись из очередного забытья, я обнаружила, что зал пуст. Устало прикрыла глаза, опираясь лбом об обод сиденья. Еще немного, и за мной придут.

Вот и шаги. Вампир склоняется надо мной, касаясь рукой плеча.

— Ты только продержись, — шепчет мой тюремщик голосом Анхена. — Я вытащу тебя отсюда, только продержись.

Открываю глаза. Действительно Анхен. Или я уже брежу.

— И мои поздравления, светлейший авэнэ, — разлепляю пересохшие губы.

— Ты сильная, Лара, ты сможешь, — склонившись к самому уху шепчет он. — Не сдавайся. Пожалуйста.

— У меня день рождения скоро. Придешь? Мне обещали твой поцелуй.

— Я знаю. Этого не будет.

— И поцелуй пожалеешь?

— Байяты не будет, — уточняет он. — Я не позволю тебя убить. Я тебя вытащу. Обещаю.

— Ты хозяин своего слова. Захотел — дал, захотел — обратно забрал.

— Пожалуйста, верь мне, Лара. Не сдавайся, не позволяй сломать себя.

— Дарственную принес? — вкрадчиво интересуется Владыка, картинно застыв в проеме двери. — А то мой секретарь вчера ее так и не дождался.

— Правда? — Анхен неторопливо поднимается на ноги и оборачивается. — Видимо, плохо ждал, пусть попробует подождать еще.

— Ты не слишком дерзок для молодожена? Я не шутил, Анхенаридит, неподчинения не потерплю. Шаг вправо — шаг влево, и начнут происходить непредвиденные несчастные случаи. Ты ведь не настолько глуп, чтоб допустить это?

— И зачем ты сразу угрожаешь? Ты ведь знаешь, я при любых обстоятельствах на твоей стороне. И, кстати, документы я направил еще вчера, и не моя вина, что в твоей канцелярии снова что-то напутали, — Анхен равнодушно пожимает плечами. — Но, раз ты говоришь, что документов нет, и формально она все еще моя… — он отворачивается от дяди и снова склоняется ко мне. Берется за цепь и разрывает ее. Затем помогает мне встать. Но ноги меня не держат, затекли от долгого сидения, и Анхен подхватывает меня на руки. — Вечеринка окончена, а дева устала, — сообщает он Владыке, а я забываю даже дышать. Неужели?.. — Прикажи своим слугам проводить нас. Я хочу посмотреть, как ты ее устроил.

Нет! Только не снова! Только не после того, как я почти поверила!

— Взглянешь, время будет, — отмахивается Владыка. — Ноэр! Забери ее, сегодня больше не потребуется, — и, немедленно появившийся, мой тюремщик весьма настойчиво вынимает меня из рук Анхена. — А к тебе у меня серьезный разговор по поводу неполадок на антиполярных вышках, — Владыка уже решительно тянет своего племянника прочь. — Еще немного, и у нас небо без защиты останется, пока у меня военный министр по рабыням бегает…

Они уходят, меня уносят. В моей камере Ноэр кладет меня на топчан и тут же выходит, посоветовав выспаться, а я все лежу, лежу, и так и не могу решится поверить… И отказаться от надежды тоже не в силах.

И лишь только в сумерках обращаю внимание, что сегодня здесь тихо. Весь день. Своей «коллекцией голосов» Владыка нынче не балует. Потому ли, что я ответила ему «нет»?

Да нет, конечно. Просто сегодня он играет в другую игру. Зачем смешивать?..

Пару дней меня не тревожили. Мне даже начало казаться — просто забыли. Меня регулярно «кормили» — внутривенно, как и велел Владыка (просто чтоб исключить саму возможность неповиновения, полагаю, а вовсе не затем, чтоб мне «подправить» фигуру). Но кроме своего тюремщика я не видела более никого. Для Владыки я была, видимо, просто способом ущемить Анхена. И продемонстрировав ему меня избитой и униженной, а самого авэнэ — беспомощным изменить хоть что-то, Владыка попросту потерял ко мне интерес.

Но несколько дней спустя меня вновь поставили «пред царственные очи». Мое время шло, и ресурсом светлейший Владыка решил не разбрасываться. Все эти визиты, окончания которых терялось для меня во мгле забвения, были похожи один на другой, а потому попросту смешались в памяти. Владыку интересовала боль. Она была нужна ему в качестве еды и в качестве услады. И эту боль из меня извлекали. Различными способами. Ожоги на моем теле Владыку развлекали не меньше, чем следы от кнута, а способов связывания и подвешивания в самых болезненных и неестественных позах его подручные знали великое множество.

И это пронизывало немыслимой болью тело, но оставляло равнодушной душу. Сначала мне казалось, что это оттого, что Анхен выбил из меня все эмоции на эту тему в тот день, когда взял в руки отцовский ремень. Но потом поняла, что дело не в этом. Вернее — не совсем в этом. Владыка не был для меня человеком. Нет, не так. Он не был для меня разумным существом, не был для меня живым. Он был словно тот самый мертвый вампир из человеческих сказаний, чуждая форма жизни, бездушное воплощенное зло. Он так питался. Ничего личного. И я для Владыки разумным существом не была, говорящий салат, не более. Он не лез в душу, не догадываясь о ее наличии.

А Анхен… Анхен… Он играл в человека, он хотел, чтоб я воспринимала его, как человека. Он хотел сначала моей симпатии, а затем и любви. Он раскрывал мне свою душу, даря свои чувства, свои эмоции, свое внимание и понимание. Он построил эмоциональную связь двух душ. И втоптал мою душу в грязь, взяв в руки ремень. Тогда — впервые… И то, как я билась тогда, как кричала, как плакала, и каждый его удар, разрывавший мне плоть я помню четче, чем все, что творили со мной для Владыки именно потому, что тогда обливалась кровью моя разрываемая в клочья душа. Для Владыки я живой не была. А Анхен заставил поверить, что я для него — живая, настоящая, разумная. А с разумными так нельзя. С живыми — так нельзя. А он — смог…

И я бы не думала об этом. Я бы не вспоминала. Я бы не сравнивала. Но во время всех экзекуций я видела перед собой Владыку. А он был так похож… так похож… Особенно, когда от боли сознание начинало плыть и зрение ухудшалось, и все мелкие различия в облике дяди и племянника скрашивались. И передо мною был Анхен. Передо мной все время был Анхен. Его черный халат. Его черные волосы, разметавшиеся по плечам. Его темные очи цвета земных глубин, аккуратный аристократический нос и тонкие губы. Лицо, которое я так любила. Лицо, которое временами ненавидела, но потом забывала, вытесняла из собственной памяти, каким монстром он может быть, и любила вновь…

Лицо, которое мне уже не забыть. Боль, которую мне уже не забыть. Все предательства, которые мне уже не забыть. И его слова в нашу последнюю встречу, которым мне уже не поверить. Он не спасет. Меня всегда спасал кто-то еще. Лоу. Обычно спасал Лоу. Но он уже не придет, ему больше не надо меня спасать, он передумал… Меня не спасет никто…

Только случай. И мое отчаянное желание выжить. Им всем назло.

Тот вечер был обычный. Очередной. Вот только не заладился в самого начала. Не у меня, у Владыки. Не успел он еды затребовать и глазки прикрыть в блаженной истоме, отдав неизменный приказ Ноэру начать экзекуцию, как в дверь постучали. Нет, я не услышала, оглушенная визгом кнута, вспарывающего воздух… а потом и не только воздух… Но ведь и стучали не мне.

А Владыка отстранил ото рта прокушенное запястье своей очередной сладострастно вздыхающей жертвы, дал знак Ноэру прерваться и позволил стучавшему зайти. Вошедший в помещение вампир был мне незнаком, а впрочем… В доме Анхена бывало немало представителей военного ведомства, а, судя по форме, нас потревожил один из не самых низких военных чинов. Могли и встречаться. Но он обошел меня, обратив внимания не больше, чем на любой другой предмет мебели, а я была не в том состоянии, чтобы детально его рассматривать.

— Прошу прощения, что прерываю, Владыка, но ситуация требует вашего вмешательства.

— Ночью?

— Ждать с решением до утра нежелательно.

— Хорошо, что там?

— Системный сбой в работе подстанций аэро-космической защиты.

— То же мне новость! Я ведь уже просил авэнэ разобраться. В конце концов, он ваш непосредственный начальник, решите это вопрос с ним.

— Он разбирается, Владыка, — почтительно склоняет голову военный. — Собственно, он и предложил решение… Временное, разумеется, до тех пор, пока работа подстанции не будет отлажена. Но оно… без вашего одобрения… — мнется вампир.

— Ладно, что там?

— Вы позволите визуализировать карту?

Небрежный жест сиятельной руки, и полупрозрачная карта возникает в воздухе, отгораживая Владыку с его посетителем от меня и Ноэра.

Последний стоит за моей спиной и тихонько оглаживает мое тело, дрожащее после первых ударов. Я ему нравлюсь. Вернее, не так. Ему нравится мое тело, являющееся для него источником удовольствия. Музыкальным инструментом, из которого он извлекает боль, словно музыку. А когда не «играет» — как же бережно он «стирает пыль», «убирает в футляр», переносит с места на место. Его руки бывают просто сказочно нежны, когда по утрам они втирают в мои раны лечебную мазь. И столько обожания звучит в его голосе, когда он рассказывает мне при этом, как я прекрасна. И столько обещаний — даже не мне, а, скорее, самому себе — он дает каждый раз, мечтая довести меня во время очередного сеанса до новых, еще не познанных вершин боли и наслаждения. Сейчас его музыку грубо прервали, но он ждет, и даже его поглаживания означают: все еще будет, я еще подарю тебе сказочную, непереносимую боль, лишь подожди…

— Вот эта вышка, Владыка, — меж тем вещает военный. — Если ее отключить для тестирования и отладки, то мы оголяем вот этот периметр, — жест руки, насколько я могу разобрать, чертит круг где-то за Ионэсэ. — Мы можем увеличить мощность вот этих подстанций, — еще несколько быстрых точных движений, — они вполне перекроют… Но на ряде участков возникнут проблемы с Границей.

— В чем суть?

Руки Ноэра легли мне на грудь, сжимая соски. Не слишком любовно, заставляя еще не вскрикнуть, но подавиться воздухом на вздохе. Владыка недовольно поморщился, его отвлекали. А военный продолжал объяснения, не реагируя на внешние раздражители. Повышенная солнечная активность… полнолуние, активизирующее природные источники силы… перекрытие… перебои… сбои… Руки Ноэра скользнули мне на живот, сам он вплотную прижался к моей спине, одна из верхних пуговиц его куртки при этом болезненно вжималась в свежий след от его хлыста, и я снова со свистом вдохнула воздух, отключаясь от разговора. Ощущения пониже спины ясно давали понять, что Ноэр, в отличие от своего повелителя, проблем с потенцией не имел, и, коль уж ему не дают продолжить экзекуцию, хотел бы сбросить напряжение более естественным способом.

А впрочем, кто их поймет, уродов, что для них более естественно. Да и кто ж ему даст? По крайней мере, прежде таких приказов ему от Владыки не поступало, и потому я надеялась. Пока он терся об меня, бередя старые и новые раны и отчаянно пытаясь возбудить, растревожив пальцами эрогенные зоны.

— Холодная, — едва слышно шептал он мне в ухо, — прекрасная и холодная…

— … Пахомовка, — вдруг долетело до меня от Владыки. И сразу вспомнились зима, горнолыжный курорт и мы с Петькой, такие юные, такие наивные… И я вновь попыталась прислушаться к разговору.

— Это единственный участок, оголяющийся на территории заповедника, но, в силу указанных причин прекрыть его у нас возможности не будет. Дня четыре, как минимум, а при худшем развитии событий и того больше. Подземная река питается энергией водного храма в ее истоках, и при такой солнечной и лунной активности просто отторгнет Границу, ослабленную из-за переключения мощностей. В итоге мы получим дорогу, по которой при желании любой житель заповедника сможет беспрепятственно выйти во внешний мир.

— Так уж и любой? — скептически кривится Владыка. — По реке, подземной на две трети своей длины? Я не вижу проблемы, закройте на время эти пещеры, повесьте табличку «ремонт», никто и близко туда не сунется. Недаром их там дрессировали на безусловное послушание.

— Но возможны и визиты из внешнего мира, которые останутся не зафиксированными службой Границы…

— Так их нам аборигены сдадут в течение часа. Ладно, пусть реки текут, как текут. Закрыть небо важнее. Меня не устроит, что какие-то полуразумные твари станут разглядывать нашу территорию со спутника. Приступайте.

— Нужна ваша подпись, Владыка.

Они склоняются над бумагами. А я вновь начинаю давиться воздухом, потому как мой нежно любящий палач начинает весьма настойчиво давить своим уже обнаженным членом мне на промежность.

— Да что ж ты жрешь мою еду?! — в мгновение ока карта исчезла, а в нас летит огненный шар. Просвистев буквально в миллиметре от моего виска и опалив нестерпимым жаром, он ударяется прямо в лицо Ноэра. И он отлетает от меня назад с диким криком, падая навзничь, с головой, пылающей, словно факел. Впрочем, огонь гаснет практически сразу, оставляя после себя обожженную, лишенную волос кожу и отвратительный запах гари.

— Не задерживаю, Даратининор, — спокойно кивает Владыка своему посетителю, — и пригласите прислугу, тут надо убраться.

Тот выходит, а Владыка, неспешно поднявшись со своего кресла, направляется ко мне. Двумя ударами огненного бича перерубает цепи, сковавшие мне ноги, и я могу, наконец, соединить их вместе. Хотя чувства защищенности мне это не дарит. В этой комнате чувство защищенности не дарит ничто.

— Все настроение испортили, сволочи, — кривится Владыка, резкими движениями отстегивая мои наручники и придерживая меня одной рукой, чтоб я не упала. За моей спиной глухо воет Ноэр, катаясь по полу и даже не пытаясь подняться.

— Вот, — указывает мне на него Владыка, — вот это — боль, а тебя я пока только гладил. Ладно, идем, посмотрим, в чем твоя ценность.

Обхватив меня за запястье крепче любого наручника, он тянет меня к своему креслу. Садится, поставив меня на колени возле себя (и небрежно оттолкнув для этого тех, кто был предназначен ему сегодня в пищу изначально), несколько задумчиво трет большим пальцем мое запястье, вглядываясь в проступающие вены. И решительно вгрызается острыми, как иглы, зубами.

Даже не вскрик, вздох. После всего его укус разве что чувство легкого дискомфорта способен вызвать. Впрочем, и вампир доволен не остается.

— И ради этого весь сыр-бор? — кривясь, он откидывает прочь от себя мою руку. Где-то на заднем плане шумят слуги, помогая Ноэру покинуть комнату. Но Владыка их игнорирует. Он задумчиво рассматривает меня. — Совсем потеряла вкус, если он и был. Ни эмоций живых, ни впечатлений… Даже аромат уже не тот… Этак ты мне к игре вообще товарный вид потеряешь… — он тяжко вздыхает. — Что там авэнэ у нас бормотал про улучшение твоей функциональности? Выгуливать тебя надо чаще? Ну давай попробуем, на предмет насыщения тебя ароматами жизни. А то от твоей крови нынешней едва не тошнит, — он вновь презрительно кривится и щелкает пальцами, приказывая слугам меня увести.

Следующим утром я, наверное, впервые проснулась не от того, что все тело болит. Просто проснулась. Лежала и пыталась понять: а что не так? Потом вспомнила: он меня укусил. Этот древний самовлюбленный садист снизошел, и меня укусил. И теперь… не болит. Ну, почти, не совсем, не полностью…

Я резко села на своем ложе и начала осматриваться. Следы ударов, ожогов… да просто следы от наручников на запястье побледнели. Нет, не исчезли совсем, но стали затягиваться. Заживать, проходить. Регенерировать. Его укус все же запустил в моем немыслимом организме регенерацию. Без секса, без значительной кровопотери, без всей этой их энергии эйе… Или энергия эйе — это не сексуальная, я тогда не так поняла, поскольку без сексуального контакта меня попросту никогда не кусали… прежде? Может быть, в тот момент, когда кровь становится единой, и ауры как-то объединяются? И этот миг слияния и есть эйе, и именно за этот миг единства зацепила тогда Сэнта мое восстановление?

А Владыка знал. Знал, и не пользовался. Зачем, с болью же слаще… Не учел видимо, что когда эту боль не разбавляет всепрощающее обожание Великих, умирает все, кроме боли. А теперь невкусно, какая печаль…

Дотянулась до пакета с одеждой и старательно натянула на себя все, что имела, тщательно застегнув платье до последней пуговички. Как-то Владыка сказал, что однажды я сама откажусь от нее. Просто проснусь однажды и пойму, что одежда мне не нужна, ведь служить ему я могу лишь голой. С тех пор одеваться по утрам стало самым важным, что еще осталось в жизни.

Вампир, вошедший ко мне, был мне незнаком. Ноэр, видно, еще не отошел от огненного подарка Владыки. Или был отстранен за превышение полномочий. В любом случае, жалеть — ни о нем, ни о его отсутствии — у меня не получится. Более того, я б, наверно, взглянула еще на пару-тройку горящих. Долго-долго, и никак не сгорающих. Прощать? Я прощала уже в своей жизни. Много раз. И в итоге закончила здесь.

Еды мой новый тюремщик мне не принес. Ни в каком виде. А вот знакомый ошейник с поводком протягивал. Странно, а платье нынче не постирали. Мы не на бал?

— Одень, — последовала команда. На человеческом.

— Пальцы, — мило лепечу на эльвийском, — почти не слушаются после вчерашнего. Вы не могли бы помочь?

Не знаю, какой реакции я ожидала. Заработавшая регенерация, лишившая меня привычной боли, наверно, сыграла со мной злую шутку, лишив и страха. Казалось, он удивится и… Станет добрее ко мне? Или просто чуть менее надменным?

Получила удар. По лицу, с размаху. Этот, в отличие от Ноэра, был агрессивен.

— Не сметь поганить своим языком Высокое Наречие! — зашипел он по-прежнему на человеческом. — Надевай!

Надела. И через несколько минут оказалась в багажнике знакомой машины. Ожидание, значительно более долгое, чем весь последующий полет, и вот я уже у порога того самого дома, который не думала больше увидеть. На этот раз пробивать защитный купол никто не стал, мы спокойно приземлились на парковке. Потянув за поводок, Владыка молча вытащил меня наружу и уверенным шагом направился к дому.

От входа к нам уже спешила Ясмина.

— Владыка Анадэродэт, — остановившись в двух шагах, она склоняет голову в почтительном поклоне.

— А что одна? — отвечать на приветствие даже кивком он нужным не считает. — Где счастливый супруг? Ужели обезножил от счастья?

— Но вы же сами отправили авэнэ… — растерянно хмурится она.

— Росу с подснежников собирать? — преувеличенно серьезно перебивает ее Владыка. — Да, припоминаю, было дело. Дальневосточные особенно хороши… Ладно, пока он там ездит по моим делам, займись его, коли уж возомнила себя авенэей. Вот это вот, — Владыка резко дергает за поводок, заставив меня сделать шаг вперед и, проехав коленями по мелкому гравию, ударится лбом в лодыжки Ясмины, — надо привести в порядок. Твой муж утверждал, что прогулки за Бездну подходят для этого идеально. Дарственную от него я так и не увидел, поэтому формально она все еще собственность вашей семьи. Значит и за Бездну ее тащить тебе, больше некому.

— Но я… — недоумевает Ясмина.

— Мужу своему спасибо скажи. Другой раз документы будет оформлять правильно и своевременно. Значит так. Берешь это создание, везешь в Страну Людей — к маме с папой, к друзьям-подругам — в общем, туда, где ей гарантированы яркие, глубокие и преимущественно положительные эмоции. Выгуливаешь там дня два. Послезавтра привезешь ко мне и покажешь, что получилось. Увижу улучшения — подумаю, как отблагодарить. Не увижу — подумаю совсем о другом. Старайся. Пропуск за Бездну я тебе сделал.

На этом он разворачивается и уходит, даже прежде, чем она успевает сообразить, что сказать в ответ. Садится в машину и улетает. А я остаюсь. Остаюсь!