Завоевание куртизанки

Глава 14

Кайлмор заполз в темное углубление между кустами, в котором он всегда чувствовал себя в безопасности. Разъяренное чудовище, преследовавшее, его, подбиралось все ближе и ближе, вот оно уже начало ломать ветви колючей ежевики, образовавшей защитную стену.

Затаив дыхание, Кайлмор съежился в темноте. Чудовище знало, где он.

Конечно, он не мог раствориться. Чудовище протянуло свои страшные белые руки и ухватилось за его разорванную, испачканную рубашку.

Кайлмор заплакал от ужаса. Шипы впивались в спину, не отпуская его, он не мог скрыться. Он зарыдал, презирая себя за слабость, за глупость, из-за которой попался.

Чудовище разразилось безумным смехом и потащило его наружу.

Он знал, что его ожидают еще большие муки. Чудовище разрежет его на куски и скормит собакам, как уже не раз угрожало сделать.

– Нет! Нет, папа! Нет, пожалуйста! Я обещаю быть хорошим. Только не бейте меня! Папа, не надо!

Но длинные белые руки тащили его из кустов.

– Нет! – рыдал он. – Пожалуйста.

Длинные белые руки встряхнули его. Они больше не впивались в него как когти. Они были прохладными и нежными. Он открыл глаза и в темноте разглядел склонившуюся над ним Верити. С минуту он слишком плохо соображал, чтобы стыдиться своей нервной дрожи и слез.

– Кайлмор, проснитесь. Вам снова снятся кошмары, – успокоил его ее голос.

Значит, нет никакого чудовища. Он в безопасности.

Это чудовище умерло двадцать лет назад. Придя в себя, Кайлмор глубоко вздохнул. Он чувствовал боль в груди, как будто после долгого многочасового бега.

– Кошмарный сон, – повторил он, с отвращением услышав свой хриплый голос.

Дурные сны преследовали его в Итоне. Жестокие одноклассники постоянно издевались над его ночными рыданиями и стонами. Эти тяжелые сны продолжались и в молодые годы. Он думал, что сумел избавиться от них. Многие годы воспоминания не тревожили его. Холодный Кайлмор, величественный герцог, не позволял слабости поколебать его хладнокровие.

Дело было в долине.

Кайлмор дрожал. Чувство одиночества было настолько сильным, что казалось смертельным.

С беззвучным стоном он обхватил руками женщину, которая его ненавидела, и уткнулся лицом в ее мягкую грудь. Знакомый запах коснулся всех его чувств, и сердце забилось спокойнее.

Как она могла подумать, что он когда-нибудь отпустит ее? Она – единственное существо, дающее ему покой. Верити одна стояла между ним и безумием. Это непереносимое и вечное бремя, которое судьба возложила на них обоих.

Они долго лежали молча, обнявшись. Он боялся, что Верити станет презирать его.

Он не заслуживал ее великодушия. Даже в своей всепоглощающей страсти Кайлмор признавал это. Он еще крепче прижал Верити к себе, приготовившись к насмешкам и отчужденности.

– Тс-с, Кайлмор, – прошептала Верити. – Здесь вы в безопасности.

От изумления он лишился дара речи. Он внушал ей ужас, она желала ему смерти. Так почему в ее голосе была такая нежность? Почему ее прикосновения так успокаивают его?

– Ш-ш… – Она убрала волосы с его мокрого лба с нежностью, пронзившей его до самого сердца. – Это всего лишь сон.

Так приятно было получать женское сочувствие.

Родная мать никогда так не обнимала его. Родная мать никогда, насколько он помнил, не была с ним ласкова.

Он лежал не шевелясь, а прохладная рука Верити гладила его по волосам. С каждым ее прикосновением понемногу исчезал ужас, оставшийся от кошмарного сна.

От нее пахло всеми благами мира. Свежевыпеченным хлебом, скошенной травой, полями, орошенными дождем, свежестью водопада на вершине холма.

И в тоже время она не пахла ничем в отдельности, а только сама собой.

Если она теперь прогонит его, думал он, то он будет плакать, как тот испуганный мальчик, убежавший от собственного отца. Но она не прогнала его. Наоборот, прижалась к нему, прикрывая от темных призрачных теней этого дома.

Она нашептывала ему на ухо милую чепуху. Более чарующих звуков Кайлмору еще не приходилось слышать. Он прижался к ней, путаясь пальцами в ее ночной рубашке. Постепенно кошмар рассеялся.

Но Кайлмор не шевелился. Он слушал ровное дыхание Верити, и ее тепло медленно проникало в его холодную, холодную душу.

О чем она думала? Он не чувствовал ни осуждения, ни презрения, хотя заслуживал и того, и другого после той бурной, губительной страсти, которую ранее возбудил в них обоих.

– Я родилась на ферме в Йоркшире, – после долгого молчания тихо заговорила она. – Мой отец был арендатором у сэра Чарлза Нортона.

Она замолчала, словно ожидая вопроса, но Кайлмор молчал, опасаясь прервать ее рассказ каким-нибудь неловким замечанием.

Его удивило, что она наконец предлагала ему ключ к тайнам. Удивило, что она раскрывает свои тайны в то время, когда он меньше всего заслуживает такого подарка.

– Мой брат Бенджамин на пять лет моложе меня, еще у меня есть сестра, Мария, на пять лет моложе Бена. У моей матери было слабое здоровье, и я заботилась о малышах.

Наверное, хорошо заботилась. В ней очень силен материнский инстинкт.

Она говорила тихим, спокойным голосом, как будто читала ребенку волшебную сказку. Наступавшая ночь располагала к доверительным беседам.

– Мой отец не был хорошим фермером, но мы жили в относительном достатке, пока мне не исполнилось пятнадцать и по долинам не распространилась лихорадка. – Здесь ее голос дрогнул, но после некоторого колебания она продолжила: – Мои родители умерли один за другим в течение недели. Денег у нас не было, а я была слишком молода, чтобы взять на себя ферму. У нас не было родственников, к которым можно было бы обратиться за помощью. Тогда я подыскала для Бена и Марии место в деревне у одной женщины, а сама нанялась в горничные в большом доме. Я зарабатывала немного, но этого хватало, чтобы дети не голодали.

Кайлмор знал, это был нескончаемый тяжелый труд.

Он знал это потому, что единственными людьми, проявлявшими к нему в детстве доброту, были слуги, он был прекрасно осведомлен об условиях жизни на нижнем этаже. Крестьянская девочка пятнадцати лет могла получить только самую низшую должность в огромном штате слуг. Младшие горничные выполняли самую грязную, тяжелую и неприятную работу.

– Я не была счастлива, но была готова терпеть. – Она снова замолкла, переполнявшие ее чувства мешали говорить. Она больше не гладила его. – Потом…

Кайлмор поднял голову. Несмотря на темноту, он различал безупречную линию ее щеки. Свечи давно догорели. Отсутствие света обостряло другие чувства. Осязание, обоняние, слух.

– Что, Верити? – подбодрил он. – Что потом? – Он повернулся, и она оказалась в его объятиях, но, кажется, почти не заметила этого.

Ее тело напряглось, утратив свою мягкость. Она покачала головой.

– Это глупо, – с раздражением сказала она. – Не знаю, зачем я вам это рассказываю. Что может быть интересного для вас в жизни шлюхи?

– Не называй себя так! – резко сказал он, затем заставил себя перейти на более спокойный тон, чтобы не пробудить в ней привычную осторожность. – Расскажи мне, что произошло, Верити. – Он больше не хотел видеть в ней свое единственное убежите, прижимая ее к себе, он стремился дать ей силы продолжить свой рассказ.

– Сэр Чарлз был старым. И по-своему добрым. Жизнь была опасной. До того лета. – Ее короткие, отрывистые фразы свидетельствовали о волнении. – Из Кембриджа приехал его сын Джон. По существу, он не должен был и знать о моем существовании.

– Но он захотел тебя.

– «Старая история», – с горечью подумал Кайлмор.

Он мог представить, какой была Верити в пятнадцать лет. Только что превратившись из девочки в девушку, она была прелестной.

Прелестной и совершенно беззащитной.

Верити кивнула, распущенные волосы приятно скользнули по ее голым рукам.

– Да. – Она судорожно вздохнула. – Я поняла, чего он хочет, и старалась не попадаться ему на глаза. Я просила его не преследовать меня. Я просила помощи у других слуг. Они делали что могли. Но…

– Но он был сыном и наследником, а ты была нищим ничтожеством.

Кайлмору захотелось, чтобы этот неизвестный ему Джон Нортон оказался здесь. С каким удовольствием Кайлмор выбил бы из него душу. Забавно, если вспомнить о собственном поведении по отношению к Верити.

– Да, тогда я была такой простушкой. Мои родители были строгими методистами, а я – наивной деревенской девчонкой, каких много. – Она грустно усмехнулась. – По глупости я верила в добродетель человечества.

– Этот ублюдок обманул тебя, – сдержанно сказал Кайлмор.

Ее рассказ причинял ему боль, в нем, как в зеркале, безжалостно отражалось его собственное поведение.

– Он… он прислал мне записку, написал, что хочет попросить прощения. Как будто этот идиот с рыбьими глазами мог до такой степени унизиться. А я была так глупа, что поверила, я сама напросилась на то, что произошло.

Кайлмор крепче прижал ее к себе.

– Нет, – глухо произнес он. – Ты ни на что не напрашивалась.

Он имел в виду все беды, выпавшие на ее долю, а не только надругательство беспечного молодого отпрыска дворянского рода. Стыд, темный и острый, пронзал его сердце, душа мучилась от раскаяния и сожаления.

– Он как-то попросил встретиться с ним в музыкальной комнате. И… он…

Она спрятала голову у него на груди, как будто хотела убежать от старых воспоминаний. Сознавала ли она, что человек, мучавший ее в эти дни, сейчас охраняет ее от призраков прошлого? Догадывалась ли, как сжимается его сердце от жалости и изумления?

– Он напал на тебя, – с отвращением подсказал Кайлмор.

– Да. Я не могла отбиться от него, – глухо прозвучал ее голос у его груди. – Я звала на помощь, но никто не пришел. Он разорвал на мне одежду и ударил меня кулаком. Я боролась, но он был больше и сильнее. Он сбил меня с ног. Я упала и ударилась головой. Когда я опомнилась, он был… он лежал на мне и пытался… пытался…

– Он надругался над тобой.

– Нет, – сказала она дрожащим голосом и, подняв голову, посмотрела на герцога. Ее глаза ярко блестели на побледневшем лице. – Нет, он не изнасиловал меня. В доме гостил сэр Элдред Морс. Он услышал крики и вошел раньше, чем… – Она передохнула и затем продолжила: – Он оттащил Джона от меня и не захотел слушать, когда этот пес попытался обвинить меня в том, что произошло. Должно быть, было ясно, что он принуждал меня, у меня шла кровь от его удара.

– Элдред спас тебя, но только для того, чтобы совратить самому, – мрачно сказал Кайлмор.

Почему, черт побери, он так разозлился? Он сам вел себя нисколько не лучше. Горькая правда заключалась в том, что они с Джоном Нортоном были похожи как два брата. Кайлмор, может быть, никогда не нападал на служанок, в этом у него не было необходимости, но его обращение с любовницей выглядело не лучше.

– Нет, вы не поняли, сэр Элдред помог мне, – горячо возразила она. – Он был добрым. Он рассказал сэру Чарлзу о Джоне. И не его вина, что я потеряла работу.

– Они уволили тебя за то, что ты провинилась, привлекая к себе внимание их сына.

– Они поверили Джону, а не Элдреду. Я была не первой служанкой, приглянувшейся ему, и, конечно, не последней, просто самой невезучей. Теперь я понимаю, что этому человеку нравилось мучить женщин. Сэр Элдред спас меня от всего этого.

– Боже, – чуть слышно прошептал Кайлмор.

Он резко освободился из ее объятий и встал с постели. Ярость в его душе грозила выплеснуться наружу. Ему необходимо взять себя в руки, пока не сломила буря обрушившихся эмоций. Чувство вины. Сожаление. Гнев. Невольное сочувствие другому человеку с таким же полным страданий детством, как и у него самого.

Не переставая проклинать всех и все, он подошел к окну и рывком раздвинул занавеси. За окном по-прежнему было темно. Но не темнее, чем в его смятенной душе.

– Кайлмор? – с недоумением спросила она.

– Элдред спас тебя ради жизни в грехе и унижении, – с усилием сказал он, хмуро глядя сквозь решетку на силуэты гор, видимых на фоне ночного неба.

– Это было лучше, чем идти на улицу, – с таким же жаром возразила она. – А что бы тогда было с Беном и Марией?

Помоги ей, Боже, помоги ему, Боже, но она права. Он сжал руками роскошную парчу драпировок. Она начала свой рассказ, чтобы отвлечь его от мучавшего его кошмара. Но описываемое ею, по сути, само было кошмаром.

Это была исповедь, но исповедь перед священником, погруженным в ад собственных омерзительных грехов.

– Сэр Элдред отыскал меня в деревне. Когда он увидел мое бедственное положение и узнал, что у меня на руках маленькие дети, он предложил взять меня в содержанки.

– И ты сказала «да», – с горечью сказал Кайлмор.

Ревность разъедала его душу. Ревность не только к старому баронету, физически обладавшему ею, но и к той теплоте в ее голосе, с которой она о нем говорила. Она все еще восхищалась, уважала и любила сэра Элдреда.

Любила ли она его?

Почему ему захотелось это узнать? Любовь никоим образом не входила в условия сделки, которую он заключил с Сорайей. Или с Верити.

– Я не хотела этого, – ответила она, явно оскорбленная. – Но он обещал содержать Марию и Бена. Он сказал, что я могу извлечь пользу из своих достоинств. Или сама стану их жертвой.

Кайлмор отвернулся от окна, зажег свечу и только тогда посмотрел на Верити. Она лежала, откинувшись на подушки, а ее глаза затуманились от волнения.

– Он сказал, что мужчины всегда будут домогаться тебя. – Кайлмор уловил циничные нотки в своем голосе.

– Вовсе нет, – возмутилась она. – Он предложил мне кров и защиту. Роскошь. Мир, которого я никогда не знала. Шанс чему-то научиться, получить опыт.

– А взамен получил твою девственность.

Верити одарила его улыбкой, полной житейской мудрости, напомнившей герцогу, что когда-то весь Лондон был у ее ног.

– Кайлмор, кому, как не вам, знать, что мужчины не заботятся о женщинах, не получая ничего взамен.

Ему хотелось бы возразить. Хотелось бы сказать, что он совсем не такой, но это было бы ложью. Ему уже поздно становиться благородным рыцарем Верити.

С глубокой скорбью он оплакивал как свою, так и ее потерянную невинность. Безжалостные обстоятельства и людское зло заставили их обоих стать взрослыми задолго до того, как они были к этому готовы.

Она пожала плечами и продолжила рассказ. Это движение настолько было свойственно Сорайе, что у него перехватило дыхание.

– По крайней мере Элдред неукоснительно выполнял все обязательства. И даже с исключительной щедростью. Он повез меня в Париж, он нанял мне учителей, он создал знаменитую куртизанку. Поверьте мне, такая важная личность, как герцог Кайлмор, не уделил бы и минуты внимания деревенской девушке из Йоркшира.

Но он бы заметил ее.

Да, теперь она приобрела светский лоск. Но что привлекло его, что всегда его привлекало, так это какое-то неопределимое свойство, присущее только ей. То, что она ему рассказала, могло удовлетворить его любопытство, но не изменило его отношения к ней. Он приходил к заключению, что оно никогда не изменится.

Он не сказал ей этого. А задал вопрос, всегда интересовавший его.

– Откуда взялось это имя – Сорайя?

Он пожалел, что спросил. Мягкая улыбка озарила ее лицо, и сомнения Кайлмора превратились в уверенность. Верити любила Морса.

Ему захотелось что-нибудь разбить. Это могло бы дать выход буре, бушевавшей в его душе, буре, которую он не имел никакого права переживать.

– Вы, должно быть, знаете о собрании пикантных книг Элдреда.

– Да.

Во время поисков сведений о жизни Сорайи он узнал о ее покровителе не меньше, чем о ней самой. И даже больше. Знаменитое собрание редких эротических книг было весьма кстати для мужчины, имевшего молодую любовницу, огромное состояние и никаких забот и ответственности перед домом, и семьей.

– Сорайя была героиней одного из его любимых рассказов. Элдред часто читал его мне. Сорайя была молодой пленницей в серале старого султана, мужскую силу которого она сумела восстановить. Вскоре после нашего приезда в Париж Элдред стал называть меня в шутку Сорайей, и это имя осталось за мной.

Это воспоминание вызвало новый взрыв острой зависти. Оно подразумевало отношения, основанные на более глубоких чувствах, чем те, которые существовали между Кайлмором и Верити.

Что между ним и Верити общего? Близость, к которой он принуждал ее. Подозрительность. Неприязнь.

Кайлмор невидящим взглядом смотрел в окно и пытался успокоить бушевавшие в нем чувства. Ему надо быть благодарным ее покойному покровителю. Морс спас ее от унижений и нищеты. Он заметил ее способности и развил их. Мало кто из мужчин сделал бы так много.

Память вернула его к тому моменту, когда он впервые увидел Сорайю.

Когда сэр Элдред Морс ввел свою любовницу в полную гостей залу, Кайлмор увидел на лице барона лишь торжество обладания. Теперь же, оглядываясь назад, он понял, что лицо Морса выражало и что-то другое.

Гордость. Морс не скрывал, что гордится этим совершенным бриллиантом.

Без вмешательства этого старика Верити никогда бы не встретилась на пути Кайлмора. И любой разумный человек только за это проклял бы Морса.

Не будь Морса, Кайлмору не пришлось бы прожить несколько лет, полных разочарований и страданий. Сорайя была единственным человеком, почти погубившим его. Она была его мукой и его гибелью.

Она была его единственной надеждой на спасение.

В предрассветном сумраке он увидел припухлость ее посиневших губ и недоверие в прекрасных серых глазах. Конечно, она не боялась, что он осудит ее за совершенный поступок. У нее не было выбора, от ее поведения зависела жизнь других людей. У нее хватило смелости воспользоваться красотой и умом, данными ей Богом, чтобы обеспечить свое будущее. И надо признать, блестящее будущее.

– А где теперь Джон Нортон? – Кайлмор перевел разговор на менее двусмысленную часть ее рассказа.

– Кайлмор, слишком поздно вызывать его на дуэль за то, что он сделал с молоденькой служанкой более десяти лет назад, – заметила Верити, не спуская серых глаз с его лица.

Он знал, что она умна и проницательна. Но его удивило, что она так хорошо все поняла. Он пытался скрыть свои чувства, вызванные ее рассказом.

– Это никогда не поздно, – мрачно заметил он.

Оборвав молчаливую связь, возникшую между ними, он снова повернулся к окну. Без всякого интереса он наблюдал, как бледный рассвет отражается в озере.

Он услышал шорох простыней, Верити вставала, а затем тихие шаги; она направилась к нему. Ее аромат окутал герцога, как всегда, пробуждая греховные желания.

Но на этот раз у него хватило силы воли устоять перед искушением.

– Слишком поздно для Джона, – все так же тихо сказала она. – Его убили в трактирной драке в Йорке. Он дрался из-за служанки. Он не изменился.

Так, значит, ублюдок торит в аду, и до него уже никогда не добраться. Кайлмор подавил гнев. Затем произошло невероятное, он почувствовал, как тонкие руки обняли его талию.

Сорайя до того предательского прощального поцелуя никогда не проявляла любви, прикасаясь к нему. А Верити вообще никогда не хотела прикасаться. И вот она обнимает его без какого-либо принуждения. Он чувствовал себя растерянным, как будто заблудился в каком-то другом мире. Каким образом они перешли от грубой бурной страсти предыдущей ночи к этому странному умиротворению?

– Вы не должны защищать мою честь, – прошептала она, уткнувшись в его плечо. Ее дыхание согревало кожу, создавая чувственный контрасте прохладой наступавшего дня. – Все равно мы оба знаем, что защищать нечего с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.

Он смотрел не на нее, а на блестящую поверхность озера.

– Верити, в тебе больше чести, чем в любом из моих знакомых.

Она издала приглушенный жалобный звук и попыталась отстраниться от него, но он поймал ее за руки и повернул лицом к себе.

– Ты отказалась от всего, во что верила, ради тех, кого любила. Ты оказалась достаточно храброй, чтобы ухватиться за возможности, которые предлагала тебе новая жизнь.

Она подняла на него глаза, полные ненависти к себе.

– Вы не всегда были такого высокого мнения обо мне.

– Черт побери, Верити, ты сбежала. Я был зол. Я всегда восхищался тобой. Теперь я понял, какая ты на самом деле.

Она вздрогнула и попыталась вырваться.

– Прекратите!

Он не выпускал ее.

– Я никогда не презирал тебя, хотя, когда ты покинула меня, старался изо всех сил. Ты пожертвовала собой, чтобы спасти семью.

И когда она снова попыталась вырваться, он отпустил ее.