Золотой плен

ГЛАВА 24

Оказалось, совсем нетрудно проехать в город. Фриггид едва сдерживался, чтобы не разразиться торжествующим смехом.

Но он остался сидеть спокойно на разбитой старой кобыле, свежая дичь болталась, ударяясь о круп лошади. Он остановился во внутреннем дворе королевской резиденции. Невольно восхищаясь своим врагом, рассматривал каменную кладку. Когда же он бросил взгляд вверх и увидел ставни с вырезанными эмблемами волка, то почувствовал прилив ярости.

Фриггид не боялся, что его узнают в городе. Он срезал свою длинную бороду, чтобы иметь возможность пройти неузнанным. Потом надел рубаху ирландских монахов и натянул на голову мрачный шерстяной капюшон. Он нес большую корзину-как целитель, который собирает травы, и к тому же он знал ирландский язык.

Фриггид задержался надолго только на рыночной площади, чтобы освободиться от своего груза, потом направил свою дряхлую клячу опять к большому каменному дому. И снова он не встретил никаких препятствий, войдя в большую залу, так как было известно, что любой мог прийти к королю с жалобой или просьбой. И не имел отказа. В Дублине не было нищих и голодных. Каждому стоило только прийти и попросить, и его накормили бы. Следуя обычаю, Фриггид попросил приюта, и его усадили перед очагом с полной миской тушеной баранины. Пока он ел, он внимательно осматривал всех входящих и выходящих. Слуги были заняты уборкой, какая-нибудь женщина изредка проскальзывала вверх по лестнице.

Фриггид бросил взгляд на эту лестницу. Наиболее вероятно, что Волк спал наверху, так как он бы первым распознал опасность, угрожающую его логову, и схватился бы за оружие.

Никто не обращал внимания на скромного монаха, и он терпеливо выжидал. Когда в зале стало тихо, он молча прокрался вверх по ступеням с жаром мести, пылающим в крови. Из-под своего капюшона он осмотрелся еще раз, и хотя слышал смех женщин из близлежащей комнаты, никто не появился и не окликнул его. Он открыл первую дверь, осмотрел комнату и мгновенно заметил колыбельку с искусной резьбой, подошел к ней, и мрачная улыбка искривила его губы. Сын Волка спал, маленькая золотая головка давала знать, кто, бесспорно, является его отцом. Фриггид осторожно переложил ребенка из кроватки в корзину, так как очень боялся, что тот может проснуться и закричать. Он не хотел навредить ребенку, младенец был всего лишь приманкой.

Фриггид быстро двинулся назад по направлению к двери. Он не думал, что леди Эрин оставит своего ребенка надолго. Но прежде, чем покинуть комнату, он осмотрел ее снова, испытывая при этом черную зависть. От мехов и занавесей на кровати до тщательно отполированных сундуков — вся комната говорила о мире и согласии. Фриггид хорошо мог представить Волка на этой кровати, наслаждающимся самой прекрасной забавой со своей гордой зеленоглазой красавицей.

Пальцы Фриггида сильнее сжали корзину. Дублин однажды ненадолго принадлежал ему. И не Олаф, а он был бы королем, потребовавшим изумительную девушку в награду, и построил бы эту залу как памятник своей победе.

— Наконец я победил тебя, Олаф, — прошептал он громко.

Молча он отворил тяжелую дверь в залу, до него донеслись шаги приближающейся женщины. Фриггид быстро и бесшумно сбежал по лестнице. Он вышел из дома, никто не обратил на него внимания. Кому придет в голову мысль окликнуть оборванного монаха?

Фриггид покинул город, сидя на хромой кобыле, но как только он достиг северного леса, то сорвал свой капюшон, и его смех прогремел на ветру. Его люди, те, кого ему удалось заставить поклясться в верности, ожидали его в лесу с женщиной, готовой принять младенца. Здесь же Фриггида ждала новая лошадь. Вернувшись, он первым делом пристрелил свою клячу.

Фриггид откинул голову, и в лесу зазвенел его холодящий кровь смех.

Эрин напевала, медленно выходя из залы. День начался так прекрасно, так кристально ясно. Она чувствовала себя чудесно с тех пор, как встала. Лейту исполнилось уже три недели, и она была вынуждена приступить к своим обязанностям. Надо было много всего сделать, так как Олаф провозгласил, что католики в Дублине могут отметить Рождество по всем правилам. Наиболее верные викинги ожидали этого дня с интересом, так как Эрин сказала им, что будет грандиозный пир, что всегда приводило их в хорошее расположение духа.

Для Эрин это особенное Рождество. В этот день исполнится шесть недель, как она родила, и она намеревалась обольстить своего мужа и потребовать, чтобы он поверил в ее преданность. И хотя они все еще не говорили о том, что было у них на сердце, они многое испытали, и перед тем как Лейт появился на свет, она твердо знала, что Олаф любит ее.

Она не была Гренилде, но теперь, потеряв брата и дорогого друга, понимала, что и женщина, и мужчина могут погоревать, но все же найти уголок в своем сердце для новой любви. Вероятно, могучий Волк должен понять это сейчас.

По-прежнему улыбаясь и напевая при мысли, что она сейчас увидит спящего сына, Эрин вошла в комнату и подошла к прекрасной колыбельке. Когда она не увидела там младенца, ее мгновенно охватила паника. Волна холода, от которой задрожало тело, и застыла кровь, захлестнула ее. Она заставила себя успокоиться, так как наотрез отказывалась верить, что что-то произошло. Наверное, Олаф или Мойра пришли и взяли его. Но это было не так, Олаф охотился с группой мужчин в западном лесу, а она только что покинула Мойру в солнечной комнате, где они обсуждали блюда для рождественского пиршества.

Может быть, Мергвин, который все еще наслаждался гостеприимством города… нет, Мергвин, хотя он и полюбил горячо дитя, не прикоснулся бы к юному наследнику, не спросив разрешения у нее или у Олафа. Риг? Мэгин? Вряд ли, подумала она быстро.

Мучительный вопль, который сдавил горло Эрин, вырвался у нее с такой силой, что, казалось, задрожали стены. Она вылетела из комнаты и побежала к зале, где на ее крик собрались в тревоге все, кто находился в замке.

— Ребенок… Лейт… его нет, — задыхаясь, быстро произнесла Эрин, ее взволнованные глаза обежали воинов и женщин из солнечной комнаты, которые прибежали на крик, и умоляюще обратилась к Ригу:

— Риг, где мой ребенок? Олаф приказывал, чтобы его куда-нибудь унесли? Мэгин… Он проснулся и закричал? О, пожалуйста! Кто-нибудь скажет мне, куда его отнесли?

Ей отвечали только изумленные печальные взгляды. Эрин повалилась на пол, страшный вопль снова вырвался из ее горла. Мойра шагнула вперед, стараясь успокоить Эрин.

— Мы найдем его, Эрин. Вероятно, есть какое-то объяснение.

Один из дюжих викингов из команды Эрика заговорил:

— Успокойся, моя леди. Я поеду и найду Волка.

Он бросился бежать вниз по лестнице. Остальные стали высказывать предположения, где можно поискать, и разбежались, пытаясь найти младенца и облегчить страдания матери. Эрин уткнулась в плечо Мойры и отчаянно рыдала:

— Ему только три недели, Мойра. Он не мог уйти или даже уползти куда-нибудь. Он слишком мал и не выживет без меня. О Боже, где мой сын?

Дом был обыскан сверху донизу; ни одна щель, ни один угол не был обойден. Люди в тревоге обегали весь город, но нигде не было обнаружено следов обожаемого принца. Эрин уже мало, что сознавала к тому моменту, когда в большую залу вошел Олаф. Он прижал дрожащее тело Эрин к себе.

Все были в смятении, и каждый пытался рассказать о своих поисках и высказать догадки.

Мергвин, отправившийся на охоту с Волком, которым он восхищался все больше и больше, наблюдал происходившую сцену со страхом. Он знал, что тьма опустилась. Он думал, что с опасностью столкнется Эрин, и не подозревал, что это коснется младенца.

Он пробрался сквозь толпу воинов, ремесленников и женщин, норвежских и ирландских, и обратился к светловолосому гиганту, лицо которого было искажено от горя, и который все еще прижимал к груди свою рыдающую жену.

— Спроси, лорд Волк, — сказал Мергвин с болью в голосе, — какие незнакомые лица входили в залу сегодня. Зная это, мы сможем выяснить приблизительно, где находится юный принц.

Синие глаза, искаженные болью, устремились на Мергвина, и Олаф осознал мудрость его слов. Голос Волка резко прозвучал в зале:

— Кто заходил сюда сегодня? Какие странники искали здесь приюта?

— Монах! — последовал ответ после секундного молчания.

Мергвин почувствовал, что его плечи опустились. Викинг, который нашел Олафа и привел его домой, выступил вперед и заговорил:

— Он был единственный, неизвестный нам. Страх охватил Олафа и молотом прошелся по его сердцу.

— Опиши мне этого монаха.

— Он был в рваной коричневой рясе с капюшоном, но я плохо рассмотрел его лицо, так как оно было в тени. Олаф нахмурился, мучительно размышляя.

— Кажется, он ходит странно, как будто он сидит на лошади.

— Это Фриггид Кривоногий… — тихо и изумленно прошептал Эрик, который стоял с краю. Эрин подняла голову с плеча Олафа и встретилась с испуганным взглядом деверя.

— Датчанин? — спросила она, тяжело дыша, хорошо зная ответ. Это был тот самый человек, который устроил кровавую резню, в результате которой поля у Карлингфордского озера были полны трупов.

Она начала пронзительно кричать, и никто не мог успокоить ее. В истерике, колотя своего мужа в грудь, она забрасывала его страшными проклятиями и обвинениями, говорила, что ирландцы никогда не вовлекали в воину младенцев; только викинги все как один захватчики, независимо от того, откуда они пришли, могут сделать такое. Как мог Олаф допустить, чтобы эта собака, с которой он сражался, пришла в их дом, как он мог подвергнуть опасности ее ребенка. Она требовала, чтобы Олаф нашел его, чтобы викинг нашел викинга. Она визжала, едва не потеряв сознание.

Олаф терпел ее отчаянные удары, пока Эрин не ослабела, сжав губы от ее диких обвинений. Его взгляд устремился на Мергвина, который подошел к Эрин и повел ее, убитую горем и рыдающую, вверх по лестнице, где принудил выпить зелье, которое притупляло сознание, принося облегчение.

Олаф послал воинов осмотреть местность за стенами и позвал Эрика и Сигурда в свой покои на совет.

Эрик коснулся плеча брата.

— Она не сознает, что говорит, Олаф, — сказал он мягко.

Арктический холод затуманил глаза брата.

— Нет, Эрик, она точно понимает, что говорит. Но не в этом дело. Сначала я найду своего сына, а потом разберусь со своей женой.

Они решили обследовать большой сектор вокруг города и подавать сигналы военными трубами, если какая-нибудь команда наткнется на след. Эрик не верил, что Фриггид мог собрать большое войско. Он потерял слишком много людей в сражениях с Волком.

Сигурд колебался, боясь разгневать Олафа, но все же сознавал: его вождь предпочитает, чтобы все мысли были высказаны, даже если они печальны. Он тихо предупредил:

— Ребенок может умереть, Олаф. Кривоногий вряд ли будет заботиться о сохранении его жизни, и его ненависть к тебе сильна.

Резкие черты лица Олафа напряглись, но он ответил спокойно и решительно:

— Я не думаю, что он причинит вред моему ребенку. Эта смерть будет ему дорого стоить, потому что я все еще жив. Это меня он хочет выманить.

Он только что закончил говорить, как раздался стук в дверь, и страж объявил, что посланец от Фриггида Кривоногого ожидает приема. Олаф зашагал из комнаты в залу; он был подобен грому и датчанин, ожидавший его, струсил при виде его едва сдерживаемого гнева. Олаф нетерпеливо подошел к съежившемуся мужчине и приподнял его с пола за ворот рубахи.

— Скажи мне, что ребенок жив, датчанин, или ты умрешь прямо здесь и сию минуту.

Испуганное лицо посланца побагровело, когда он поспешно заверил Олафа в этом.

— Но если я не вернусь, Повелитель Волков, Фриггид прикончит ребенка.

Эрик положил руку на плечо Олафа, и тот поставил датского посланника на ноги.

— Так говори же! — потребовал Олаф, и датчанин, как и, многие до него, почувствовал, как нордический лед, исходивший от викинга, пронизывал его до костей.

— Если ты хочешь вернуть своего ребенка, ты должен прийти в рощу около южного леса на рассвете. С собой возьми только одного человека-чтобы унести обратно ребенка.

Олаф помолчал мгновение, и арктические ветры, казалось, прожгли посланца ледяным огнем.

— Нет, я сделаю не так. Если Фриггид желает сразиться со мной, я с удовольствием предоставлю ему такую возможность. Передай ему: я встречусь с ним наедине перед воротами Дублина. Ребенка отнесут в безопасное место, и потом мои люди тоже отступят. Это наша битва. Эта битва ни ирландская, ни викингов, ни битва датчанина и норвежца. Это поединок. Слишком много жизней потеряно. Принеси это известие своему вождю и доставь ответ.

— Нет! — раздался истошный крик сверху. Эрин стояла на лестнице, пальцы охватывали перила, ее волосы дико разметались по плечам, контрастируя с изумрудным огнем в глазах. Она готова была слететь вниз по лестнице, и прежде чем муж смог ее остановить, заговорила с датским гонцом.

— Не передавай ему этого! — закричала Эрин. — Скажи ему, что я приду, куда он укажет, если он освободит ребенка. Я буду более удобным заложником, так как я хорошо езжу верхом и не доставлю хлопот. Скажи ему…

— Эрин! — прогремел Олаф, наконец, поймав ее за руку и тряхнув сильно. Он повернулся к посланнику.

— Иди! Вон из моей залы, пока я не оторвал тебе уши и нос. Передай мои слова своему вождю, а не те, что кричала эта женщина!

Эрин боролась с Олафом, неистово крича:

— Слушай то, что я говорю, так как твой вождь будет рад услышать это…

Она не знала, слышал ли ее посланец или нет, но он наверняка отлично расслышал искреннюю угрозу в словах Олафа и не хотел иметь кровавое месиво вместо носа, с которым он жил бы до конца своих дней. У Эрин не было времени размышлять. Олаф тряхнул ее что есть силы.

— Неужели ты постоянно будешь предавать меня? — прогремел он сурово, едва сдерживая ярость. — Дура! Ты не знаешь этого датчанина. Он хочет увидеть меня одного, чтобы перерезать горло моему сыну на моих глазах, прежде чем он займет мое место. Идиотка! Ты думала, что он обменяет тебя на ребенка? Нет, он возьмет вас обоих.

Эрин смотрела на негр долго и напряженно, чувствуя, что ее голова все еще раскалывается и кружится после встряски.

— Викинг есть викинг, — фыркнула она, задрожав всем телом. Она знала, что эти слова должны звучать жестоко, это был крик ее собственного сердца. — Для ирландцев нет особой разницы, кто их завоевывает — норвежцы или датчане.

Гневный взгляд мужа проник в ее душу, и она осознала боль так, как должна была осознать. Олаф был прав: датчанин хочет убить и его, и ребенка. Но она знала, что могла бы обмануть Фриггида и освободить сына. Даже если ей придется пожертвовать собой, это бы ничего для нее не значило, так как Лейт — и Олаф — будут жить. Она провела много времени, размышляя над этим, в то время, пока Мергвин был уверен, что она безмятежно спит.

Но Эрин не подозревала о том, как разгневан Олаф. Он жестоко оттолкнул ее с проклятиями, и она упала бы на Сигурда, если бы тот не подхватил ее.

— Проследи, чтобы мою жену заковали в цепи, — приказал он, — и хорошо заковали, чтобы она не совершила сегодня нового предательства.

Сигурд чуть не рыдал. Он не мог видеть, как страдали люди, которых он любил.

— Я уведу королеву в ее комнату…

— Нет! — прогремел Олаф. — В темницу — она ведьма, хорошо знающая, как можно обмануть людей, переманить их на свою сторону.

Сигурд обхватил Эрин за плечи, переминаясь с ноги на ногу.

— Олаф, я…

— Я хорошо понимаю, что говорю, Сигурд. Выполняй.

— Нет! — завизжала Эрин, но ее увели, несмотря на протесты.

— Волчий ублюдок! — вопила она, но Олаф едва ли слышал более, чем эхо ее проклятий, так как Сигурд увел ее вниз по сырым ступеням — в темницу.

О Боже! Она лихорадочно думала, как ей убежать из этой каменной и стальной тюрьмы. Но она должна! Жизнь ее ребенка в опасности… и жизнь Волка тоже.

Сигурд не заковал ее в цепи. Он позаботился об Эрин, насколько было в его силах. Он снабдил ее теплым медом, обильной едой и питьем и лучшими шкурами, чтобы ей было тепло. Но она поняла, взглянув в глаза викинга, что, хотя он любит ее, он будет верен ярлу, за которым он последовал в Ирландию, Повелителю Волков.

Она слишком замерзла, слишком разволновалась, шагала по холодному каменному полу в неистовом возбуждении, надеясь, что это успокоит ее душу и позволит ей размышлять. Но планы, которые она строила, зашли в тупик, и сейчас, если бы она была способна думать, она бы томилась от безнадежности, так как была уверена, что только она одна сможет спасти своего сына.

Час за часом раздавались ее медленные шаги по камню. «Я должна остановиться», — предупреждала она себя. Она едва восстановила силы после родов и понимала, что может навредить себе. Но, думая об этом, она снова возвращалась в мыслях к крошечному любимому существу, ее грудь набухла и болела, так как была переполнена молоком. Боль была хорошо ощутимой, ведь ребенок пропустил уже два кормления.

Наконец слезы снова хлынули у нее из глаз, так как она подумала: не плачет ли он сейчас, не больно ли ему, не голоден ли он?

— Я не должна, я не должна думать об этом, — громко говорила она, слыша лишь унылое эхо своего голоса, раздававшегося в каменной темнице.

— Эрин!

Это было сказано едва слышным шепотом. Она подумала, что ей почудилось, будто кто-то зовет ее. Но шепот повторился, и Эрин заспешила к толстой деревянной двери и посмотрела в маленький зарешеченный квадрат. К ее величайшему облегчению, она услышала шум ключей.

— Кто там? — прошептала она, волнуясь. Дверь скрипнула, и она затрепетала от радости, когда увидела Мэгин, в глазах которой застыло выражение ужаса.

— Поспеши, Эрин, если Олаф поймает меня, он сдерет с меня кожу заживо.

— О Боже, Мэгин, ты с ума сошла!

— О, быстрее, пожалуйста, пожалуйста, быстрее! Эрин пошла за Мэгин по извилистому туннелю под королевской резиденцией.

— Мы подойдем к кухне отсюда, и, вероятно, выйдем на задний двор незамеченными, — прошептала Мэгин. — Скоро будет рассвет; наиболее вероятно, что мужчины спят, но скоро им предстоит подняться.

Они вышли из темного сырого подвала в кухню, и, как и предполагала Мэгин, слуги, которые старались бодрствовать всю ночь, задремали на стульях и на чистых тростниковых подстилках на полу. Обе женщины смогли молча пробраться во тьму, еще не рассвело.

— Слава Богу, Мэгин! — зашептала Эрин возбужденно. — Но мне нужны кинжал и лошадь.

Мэгин поколебалась, ее голос задрожал, но она храбро промолвила:

— Если ты поедешь к датчанам, я поеду с тобой.

— Нет, я должна идти. А ты будешь подвергать себя риску.

— А кто вывел тебя на свободу?

После большого перерыва Эрин вздохнула.

— Да благословит тебя Господь, Мэгин, и знай, что ты поистине благородна. Теперь нам надо миновать стражу.

Мэгин заговорила, и в ее голосе слышались и определенная гордость, и хитрость.

— Я сдружилась с ирландским кузнецом, который путешествует от города к городу, предлагая свои услуги. Он проведет наших лошадей мимо стражи, и мы встретимся с ним у западной стены, там есть дыра, которая образовалась от того, что водяной лаг сгнил и его должны заменить новым.

Рассвет наступил быстро, и они уже скакали к западному лесу. Страх колотил в сердце Эрин, и она про себя благодарила снова Мэгин, так как знала, что та еще более боялась, чем она сама. Но Эрин не могла позволить страху завладеть ею, потому что она не могла допустить даже незначительной ошибки.

Когда они подъехали к лесу, Эрин взволнованно повернулась к Мэгин, увидела в ее глазах предупреждение, и они остановились. Если Фриггид был в лесу, он уже знал о ее приближении, и она должна держать дистанцию, чтобы быть уверенной в успехе своего предприятия.

Шорох среди деревьев подсказал ей, что она должна все хорошо рассчитать; Фриггид, в самом деле, был там, он наблюдал за ней, выбирая момент для нападения.

Она заставила себя смело крикнуть:

— Я не пойду дальше, Кривоногий Фриггид. Покажись, но будь осторожен, так как я могу повернуться и поскакать назад, так же как и вперед.

Она услышала низкий смех, и потом появился датчанин, вместе с могучими воинами по обеим сторонам.

— Я ожидал тебя, Эрин из Тары. Добро пожаловать.

Он говорил по-ирландски хорошо, и в эту минуту Эрин узнала в нем того мужчину, который завел ее в тот день на скалы, когда она встретилась с Волком. Ее пронзила боль, но она не показала этого.

— Я хочу, чтобы мой ребенок вернулся в Дублин, и потом я охотно поеду с тобой.

— Охотно? — Фриггид похотливо поднял брови и грубо захохотал, так, что у Эрин от страха засосало под ложечкой. — Почему я должен отдавать ребенка? — спросил он более резко. — Волк придет за своим сыном-и я уверен, что он часто не ладит со своей женой.

— Тебе не нужна жизнь ребенка, датчанин, тебе нужна жизнь только его отца, — — сказала Эрин холодно. — А Олаф-человек, который любит свою собственность. Он придет за мной. А тебе со мной будет гораздо легче, чем с ребенком. Обо мне не нужно заботиться.

Фриггид снова засмеялся, и этот звук опять вызвал у Эрин резь в животе.

— Эрин из Тары, ты желанная добыча. Да, возможно, ты лучший заложник, так как от тебя можно добиться того, что не может дать ребенок. Сойди с лошади, моя леди, и подойди ближе, чтобы я мог разглядеть хорошенько, что мне предлагают.

Мэгин что-то возразила, но Эрин быстро двинулась, чтобы исполнить приказание, так как она учла и этот момент. Она подошла бесстрастно, все рассчитав, к датчанину и услышала его голос.

— А… моя леди, теперь у меня и ребенок, и жена.

Он запнулся, хватая ртом воздух, как будто задыхался, так как она рванулась к нему с таким проворством, какого он не ожидал, приставив лезвие своего хорошо отточенного кинжала к его паху. И теперь уже она отдавала команды.

— Моя жизнь ничего не будет значить, если мой сын умрет, датчанин, а я хочу умереть. Ты не будешь настолько удачлив. Ты проживешь остаток своих дней скорее как женщина, нежели как мужчина.

— Стоять! — скомандовал Фриггид своим воинам, пытавшимся подойти ближе. Он чувствовал, что лезвие твердо приставлено к его мужскому органу, и быстро выкрикнул:

— Принесите ребенка женщине, которая пришла вместе с королевой.

Эрин не ослабила хватки, пока не увидела, что спеленутый кулечек с ее сыном передали Мэгин. Она затаила дыхание и услышала крик, свидетельствующий о том, что ребенок жив, но даже тогда она не ослабила мертвой хватки.

— Она подъедет к воротам, датчанин, прежде чем ты двинешься. Я очень волнуюсь и не хотела бы, чтобы моя рука дрогнула.

Фриггид промолчал и посмотрел на нее сурово. Потом он оскалился и сказал с сарказмом:

— Ребенок голоден. Может, ты накормишь его, прежде чем мы уедем. Я бы насладился такой… домашней… сценой.

— Нет, — ответила Эрин. Она обратилась к Мэгин:

— Уезжай сейчас же. Я не повернусь, пока не узнаю, что ты достигла стены.

Эрин чувствовала, что Мэгин колеблется, а потом услышала ее голос, прозвеневший четко и поразительно смело.

— Подумай над этим, датчанин. Леди Эрин только три недели назад родила. Если ты дотронешься до нее, ты убьешь ее, и у тебя не будет ничего, чем бы ты мог заманить Волка.

Фриггид медленно перевел свои хищные глаза с Эрин на Мэгин и потом снова на Эрин.

— Она желанная добыча, ради которой я могу и подождать.

Опять установилось молчание, и потом Эрин услышала топот конских копыт по дерну, это Мэгин наконец, ускакала прочь. Эрин пришлось собрать всю свою волю, чтобы выдерживать насмешливый взгляд Кривоногого. Но она смотрела и ждала… ждала. Ее подмывало вонзить в него кинжал, но потом она умрет. И все-таки как нелепо и безнадежно ни казалось ее положение, у нее оставалась надежда. Ее сын жив.

Наконец Фриггид заговорил:

— Твоя женщина доехала до стены, моя леди. Убери свой кинжал, я ведь не собираюсь убивать тебя, но я хорошо изучил искусство причинять боль.

Кинжал выскользнул из пальцев Эрин. Она не могла больше держать его. Она стиснула зубы, когда руки Фриггида впились в ее волосы и коснулись набухшей груди. Он засмеялся, когда она побледнела.

— Я думаю, что я сделал выгодный обмен, Эрин из Тары, так как я никогда не встречал такой прекрасной и смелой женщины. Еще три недели, да? Я дам тебе это время, чтобы восстановить силы, но не беспокойся, потом я возьму то, что принадлежит Олафу, и хорошо этим попользуюсь.

Эрин заставила себя улыбнуться в ответ.

— Ты не сделал никакого выгодного обмена, датчанин. Ты не заманишь Волка, так как я его не волную, он считает, что я его предала — своими руками, которые ты так тщательно выкручиваешь. Ты имеешь всего-навсего женщину, датчанин.

Фриггид осклабился.

— Мы ждем здесь слишком долго. Садись на свою лошадь и не пытайся что-нибудь выкинуть, иначе мы, возможно, поразим Олафа, послав ему нежный пальчик, а не локон. Возможно, он не придет, Эрин. Но я очень доволен тем, чем я завладел.

Он подтолкнул ее к лошади. Хорошо сознавая, что он отрежет ей пальцы без малейших угрызений совести, если она не повинуется, Эрин встряхнула головой и оседлала лошадь, мучительно думая, куда он ее повезет.

— В лес! — скомандовал он.

— Может быть, он последует за нами, — прошептала Эрин.

— Нет, моя леди. В пеленках твоего ребенка предупреждение, что ты умрешь, если мне не дадут день, чтобы отступить. Когда бы Волк ни пришел, он встретится с моим войском. А теперь вперед!

Он ударил ее лошадь по крупу, и Эрин вынуждена была схватиться за него, чтобы удержать равновесие, когда животное подпрыгнуло и пустилось вскачь. «Сколько у него людей?» — интересовало ее, и она пыталась сосчитать тех, за кем следовала. Сотня? Больше, гораздо больше.

Она проглотила слезы отчаяния. Она совсем не спала, и ее тело, казалось, слабело на глазах; скачка была бешенной и причиняла боль. Тем не менее, очевидно, что Фриггид сейчас хочет установить дистанцию между собой и Олафом. Казалось, он давно это задумал, сознавая, что Волк не испугается и придет со своими людьми, чтобы убить его.

Олаф был ошеломлен, когда в залу вошла Мэгин с его сыном, так ошеломлен, что похолодел, но потом бросился к ребенку и раскрыл пеленки. Убедившись, что с ребенком все в порядке, он повернулся к своей бывшей любовнице с нарастающим гневом.

— Как это произошло?

Мэгин едва могла говорить.

— Эрин… Эрин…

Олаф резко позвал Мойру и передал ей младенца.

— Заботься о нем так же, как о своей дочери, — попросил он мягко, и затем тяжелая суровость вернулась в его голос.

— Эрин предала меня еще раз, — заявил он холодно.

— Нет, мой лорд, — сказала Мэгин, со страхом сознавая, что может сама встретиться с его гневом. — Она поступила, как любая мать, которая только стремится спасти своего ребенка… и мужа.

Олаф разразился гневными проклятиями. Боль, раздиравшая его, выразилась только в ярости.

Мэгин дрожала, стоя перед ним.

— Эрин сейчас у датчанина, Олаф, — прошептала она с болью.

Она увидела, что трепет пробежал по его мускулистому телу. Но, тем не менее, его голос был по-прежнему твердым. Он говорил не о любимой, а о собственности.

— Он не будет владеть тем, что принадлежит мне. Я верну ее.

Мэгин увидела и резкую синеву его глаз. Он расправил плечи и вдруг выкрикнул:

— Сигурд, пошли людей на север и на юг, в Тару и в Улстер. Датчанин наконец-то умрет. Он больше не будет вредить этой земле!

Мергвин, который чувствовал его страх и боль всем своим сердцем, глядел на Олафа мудрыми глазами, потускневшими от сокрушительной печали, и думал, осознает ли все-таки викинг, что он действительно стал ирландцем. Он молился своим древним богам, чтобы Волк понял ценность сокровища, которым владел, и попросил прощения у своей жены, но в данный момент все, что он мог сделать, — это только вздохнуть с облегчением. Повод не был существенным; Волк поехал на выручку.

И он поехал не слишком поздно. Мергвин развел огонь. Но вид огня был устрашающим; запах дыма, который раздражал чувства старого друида, принес холодящий страх.