Зов сердец

Глава 1

Во всех путеводителях этот дом фигурировал как «замок Стэньон», в деревне его называли просто «замок», что же касается так называемого света, то он знал его под именем Стэньон, что звучало ничуть не хуже, чем, скажем, Чивли или Уобури. Расположен он был в Линкольншире, всего в нескольких милях от Грантэма, что неподалеку от Стэмфорда, — неплохое местечко для тех, кто любит на досуге побродить по лесу, поохотиться. Тем же, кто предпочитает любоваться великолепными видами из окна, тут делать нечего.

У Стэньона было гораздо больше оснований претендовать на то, чтобы именоваться замком, чем у любого другого аристократического особняка на много миль вокруг. Еще во времена крестоносцев на этом месте высилась крепость — документы, свидетельствующие об этом, хранились в несгораемой комнате, которую мистер Теодор Фрэнт гордо именовал хранилищем. Останки ее, над которыми время было не властно, позже стали частью величественного замка в стиле Тюдоров, выросшего на том же месте.

Поколения сменяли друг друга, и каждый из владельцев считал за честь добавить что-то свое, насколько это позволяли его фантазия и вкус. Замок рос, становился все красивее, и единственная трудность, заключавшаяся в том, что любые пристройки к нему разрешались только специальным постановлением высокого суда, очередным наследником обычно успешно преодолевалась. Один из Фрэнтов даже вызвал в обществе шумный скандал — его обвинили в чрезмерном пристрастии к дубовым панелям, которыми он обивал стены. Внук его, питавший необыкновенную страсть к путешествиям, много позже пристроил к замку новое крыло, украсив его великолепными фресками и обильной позолотой. А следующий Фрэнт, не устоявший перед роскошью и очарованием модного в те времена стиля рококо, дал волю своей буйной фантазии, и именно благодаря ему на свет появился Фонтейн-Корт. Только неумолимая смерть помешала этому реформатору пойти дальше и воздвигнуть что-нибудь еще более грандиозное в том же стиле, но его наследник, один из наиболее стойких приверженцев и последователей Уолпола [1], вернулся к готике. С тех-то пор постепенно и прекратились постоянные перестройки, ставшие уже чем-то вроде освященной веками традиции. Но, как выяснилось, к этому времени нигде в Англии, кроме как в замке Стэньон, уже невозможно было найти таких массивных дверей из настоящего дуба, таких старинных тяжелых железных засовов и узких, стрельчатых окон, больше похожих на бойницы.

Шестой эрл [2] Сент-Эр, возможно посчитав, что его наследственные чертоги и так уже занимают чересчур много места, каким-то образом удержался от того, чтобы добавить к замку предков еще одно крыло в древнегреческом стиле, а возможно, столь мудрое решение было вызвано просто тем, что ему выпало появиться на свет в довольно мрачные времена. Но, как бы то ни было, он ограничился всего лишь тем, что перестроил конюшни, во многих комнатах поменял обивку на стенах да возвел новый закрытый очаг в гигантских размеров кухне, который озлобленные лакеи объявили единственным сколько-нибудь заметным свидетельством современной цивилизации в груде камней, именуемой замком. Но главный повар, с подозрением воспринимавший подобные новшества, отнесся к нему весьма неодобрительно, а потому использовать его было приказано лишь для варки овощей. Заниматься этим для кухонной прислуги означало нечто вроде ссылки за провинность. Сам же он по-прежнему предпочитал священнодействовать у древней печи, над очагом, в котором можно было зажарить целого быка, пользуясь все теми же старинными вертелами и тяжелыми железными котлами, что и бесчисленные его предшественники.

Люди, гостившие в замке, сбитые с толку его размерами, потерянно бродили по тускло освещенным галереям, натыкались на лестницы, которые вели в какие-то давным-давно позабытые комнаты неизвестного назначения, и наконец, совершенно выбившись из сил, с помутившимся взором, появлялись там, куда уже отчаивались попасть, от усталости лишь вяло удивляясь, как это кому-то может прийти в голову жить в подобной крысиной норе, в то время как он является владельцем по крайней мере еще двух великолепных загородных резиденций?! Конечно, ни одна из них не могла похвастаться чем-то вроде величественного Парадного зала, галереи Менестрелей, Оружейного зала, Дозорной башни или сохранившегося еще со средних веков крепостного рва. Но с другой стороны, надо было признать — по бесчисленным темным коридорам замка не гуляли сквозняки, сложенные из грубо обтесанных валунов стены вовсе не были сырыми, а многочисленные трубы дымили крайне редко.

И наконец, шестому по счету эрлу, а также его второй по счету супруге даже не приходило в голову, что можно жить где-то еще, а не в Стэньоне. Самому эрлу потому, что как-никак это был дом его предков, в котором он родился и вырос, а супруге — потому, что она провела юность в еще менее приспособленном для жилья замке на севере Англии. Доведись ей выбирать, где жить, она, вне всякого сомнения, отдала бы предпочтение этому, не только более комфортабельному, но еще и более роскошному, чем ее родной дом.

Первая же супруга эрла ненавидела Стэньон всей душой. Но она, хотя и была леди от рождения и обладала поистине замечательной красотой, к несчастью, оказалась совершенно не способной оценить то высокое положение, которое ей выпало счастье занять благодаря выгодному замужеству. Ее сын еще не научился ходить, когда эта дама исчезла из замка, сбежав с каким-то юным повесой. Преданный и покинутый супруг, ставший в глазах света посмешищем, приказал, чтобы даже имя нечестивицы было вычеркнуто из семейных хроник и никогда, покуда он жив, не произносилось в стенах его дома. С ее исчезновения прошло не более трех лет, и эрл все еще кипел местью, когда вдруг до него докатилась неожиданная весть, что ветреная супруга скончалась в полной нищете. Все это дало дворецкому и экономке, существам весьма сентиментальным, некоторые основания надеяться, что, может быть, хотя бы на смертном одре хозяин вспомнит ее и простит. Им казалось невозможным, чтобы такая мягкая и нежная леди, как их прежняя хозяйка, не оставила ни малейшего следа в сердце эрла. Фантазия этих достойных людей простерлась до того, что им даже удалось мало-помалу убедить себя, будто открытая неприязнь, с которой эрл всегда относился к своему старшему сыну, крылась в тайных муках, испытываемых обманутым супругом при виде очаровательного мальчугана, как две капли воды похожего на красавицу мать. Но если верить воспоминаниям его преподобия Феликса Клауна, епископа Шаплэна, то последними словами умиравшего эрла, во всяком случае теми, которые еще удалось разобрать, были проклятия в адрес подлеца лакея, осмелившегося подать ему на редкость мерзкое вино, отдававшее жженой пробкой. Несколько раньше он успел благословить своего второго сына, Мартина, ласково попрощаться с племянником Теодором, соблюдая все формальности, церемонно проститься с супругой и даже распорядиться, чтобы его благословение передали замужней дочери. Но имя покойной жены и старшего сына — наследника — так и не слетело с его губ. Впрочем, и тот не примчался в Стэньон к смертному одру отца, хотя мистер Теодор Фрэнт позаботился, чтобы письмо с сообщением о близкой и неизбежной кончине эрла было ему заблаговременно послано.

Виконт Десборо, как его именовали в то время, в чине капитана квартировал тогда со своим полком в Мопсе. Но молчаливому соглашению было решено, что исполнить сыновний долг ему помешали многочисленные обязанности по службе. Это было вполне убедительно, так как тогда никто не сомневался, что Наполеон вот-вот перейдет границу.

Седьмой эрл, унаследовав семейное состояние, титул и замок, вскоре был ранен, хотя и легко, под никому не известной деревушкой, потом участвовал в сражении при Ватерлоо, снова был ранен, на этот раз тяжело, но, тем не менее, не выказал ни малейшего намерения вернуться в родовое гнездо. Спустя некоторое время он продал офицерский патент и вышел в отставку, однако продолжал оставаться на континенте, возложив нелегкое бремя по управлению семейным поместьем на двоюродного брата.

Прошел почти год с тех пор, как его отец испустил последний вздох, когда вдовствующая графиня и кузен эрла краем уха услышали, что он находится в пределах Англии, собираясь, по-видимому, вступить во владение семейным состоянием. Наконец эрл и сам прислал мачехе весьма лаконичное письмо с датой предполагаемого им появления в Стэньоне, не забыв, однако, при этом вежливейшим образом осведомиться о состоянии ее здоровья, сводного брата и сестры. Вдовствующая графиня тут же назвала письмо чрезвычайно милым, хотя и не преминула с кислым видом заметить, что мальчик, скорее всего, имел несчастье унаследовать от покойной матери некоторую, склонность к безрассудным поступкам, ведь всем известно, покойница — как бы это выразиться? — отплатила супругу черной неблагодарностью.

— Думаю, следует напомнить вам, мадам, что мой кузен вряд ли сочтет возможным выслушивать подобные замечания в адрес покойной матушки, — недовольно поджав губы, сухо высказался мистер Теодор Фрэнт. — Так что в его присутствии на эту тему вряд ли стоит распространяться.

— Мой дорогой Тео, — отозвалась графиня, — тебе не кажется, что было бы по меньшей мере странно, если бы я спрашивала твоего совета, что мне делать и что говорить в его обществе? — И, не питая ни малейшей обиды к Теодору, который ей поклонился, с легкой улыбкой добавила: — Да и не только твоего, милый! Но будь уверен, Десборо — или Сент-Эр, как я должна с этого дня привыкнуть его называть, — может рассчитывать, что в этом доме к его мнению будут прислушиваться со всем возможным вниманием.

— Конечно, ваша милость, — невозмутимо произнес мистер Фрэнт, отвесив еще один поклон.

— Провидению было угодно, чтобы именно он унаследовал имение и титул дорогого отца, — продолжала графиня, невольно посетовав про себя, что случилось именно так, а не иначе. — Кто-то, может быть, думает, что после военной службы на Апеннинах — а как я слышала, там очень нездоровый климат, да и нельзя исключить, что бедный мальчик мог быть ранен или убит в любую минуту, — здешняя жизнь может показаться ему немного пресной. Но это чепуха! Если хотите знать, что я думаю по этому поводу, так вынуждена заявить: выбор военной карьеры, тем более человеком, которого я без малейших колебаний могу назвать весьма далеким от идеала, иначе как рукой судьбы и не назовешь. И вот что еще я должна тебе сказать, мой дорогой Тео: каковы бы ни были мои материнские чувства, они ничто по сравнению с другими, которые я ставлю неизмеримо выше, — чувствами истинной христианки! С тех пор как леди Пенистоун занялась внуком, а мой дорогой покойный супруг не нашел в этом ничего плохого, мне оставалось только молчать. Но я всегда считала — к добру это не приведет! Конечно, кто осмелится хоть слово сказать против ее милости? Она весьма достойная женщина, хотя и не без странностей. Я даже готова отдать ей должное — леди Пенистоун ни разу в жизни, как этого можно было бы ожидать, не пострадала от своего невероятного легкомыслия, если, конечно, не считать того прискорбного случая с ее дочерью! Но если бы она смогла вырастить и воспитать Десборо, не внушив ему при этом самой черной неблагодарности по отношению к моему дорогому покойному супругу, я, скажем так, была бы несколько удивлена! К тому же должна заметить, во всем остальном этот юноша — на редкость неинтересная личность. Ни живости, ни обаяния, ничего! Да ты и сам знаешь, ведь в Итоне он ничем не выделялся. Можно себе вообразить, что за солдафон из него вышел!

— Прошло ведь немало времени с тех пор, как вы последний раз видели кузена, — перебил ее Теодор. В голосе его слышалось сдержанное раздражение.

— Надеюсь, ты не собираешься обвинять меня в этом?! — насмешливо фыркнула графиня. — Если леди Пенистоун постоянно забирала мальчика к себе на все каникулы, а мой дорогой супруг позволял ей это делать, то нет ничего удивительного, что Стэньон так и не стал для юноши родным домом. Во всяком случае, моя совесть чиста: пока он был ребенком, я всегда выполняла мой долг по отношению к нему! Да и теперь можешь ни минуты не сомневаться, с моих губ не слетит и слова упрека этому несчастному, столь долго и упорно пренебрегавшему родственными узами и сыновним долгом, ничего, кроме того, что полагается по отношению к человеку, являющемуся в настоящее время эрлом, а, следовательно — главой семьи! Теодор, я намерена принять его в Парадном зале!

Вот благодаря этому неожиданному заявлению и случилось так, что пятеро родственников собрались в огромном помещении, многие века именуемом не иначе как Парадным залом замка Стэньон, над внутренним убранством которого поработали представители многих поколений этого старинного рода, оставив в наследство потомкам свидетельства своего изысканного художественного вкуса и богатой фантазии. Однако грубо оструганные топором балки на самом верху сильно скошенного потолка остались нетронутыми, так же как и старинный камин, в котором мог бы свободно разместиться ствол столетнего дуба, и даже не один. К сожалению, деревянные панели, украшенные искусной резьбой, но источенные жучком, исчезли еще в прошлом веке, и сейчас, открытый до самого вестибюля, или парадного входа, зал казался особенно просторным. А прямо напротив него брала начало парадная лестница, выстроенная еще во второй половине семнадцатого столетия с таким расчетом, чтобы по ней могли одновременно спускаться не менее полудюжины представителей славного рода Фрэнтов. Она величественно взмывала вверх, а между двумя ее пролетами размещалась широкая площадка, оттуда по обе стороны зала расходилась знаменитая галерея Менестрелей.

В вестибюль выходило несколько массивных дубовых дверей, не считая парадного входа напротив лестницы, с такими же массивными старинными петлями и запорами. Это обстоятельство не добавляло особого комфорта, поскольку все двери вели в анфилады гостиных и салонов и жар, исходивший от исполинского камина, в котором всегда горело несколько массивных поленьев, наполняя зал приятным теплом, не спасал от гулявших по всему огромному помещению сквозняков. Похоже, дуло одновременно из всех углов. Даже тяжелая портьера, закрывавшая окно неимоверных размеров, которое занимало почти всю стену напротив камина, и та непрерывно колыхалась от порывов холодного ветра.

Сгущались сумерки, на столах в старинных бронзовых канделябрах уже горели бесчисленные свечи. То и дело крохотные язычки пламени мигали, вслед за этим раздавалось злобное шипение, и растопленный воск капал вниз, что заставляло одну из собравшихся в зале персон досадливо морщиться, поскольку стежки ее шитья тут же начинали разбегаться вкривь и вкось. Дважды пересев с места на место, она, наконец, безнадежно вздохнула и убрала шитье в рабочую корзинку, решив вместо него занять пальчики таким прозаическим делом, как вязание. Именно за этим весьма не аристократическим занятием она и коротала время с тем невозмутимым видом, с которым любая уважающая себя особа встречает незаслуженные удары судьбы.

Обстановка зала могла бы служить примером того буйства стилей и направлений, которые были характерны для всего замка в целом, ибо всего лишь несколько находящихся здесь вещей были подобраны с действительно безупречным вкусом. Это великолепный обеденный стол, попавший сюда, вероятно, из какой-нибудь монастырской трапезной, и несколько резных дубовых стульев с деревянными сиденьями — единственные предметы, хоть как-то соответствующие средневековому замку. Вся остальная мебель никак не вязалась между собой, представляя хаотичное смешение различных стилей и эпох. Особенно это касалось современного и невообразимо уродливого углового столика с мраморной крышкой и бронзовыми ножками в виде голов грифонов. Вход украшали рыцарские доспехи эпохи раннего средневековья, а по стене над массивной каминной доской были в беспорядке развешаны щиты, пики, алебарды и пищали. Среди всего этого великолепия помещался написанный в полный рост портрет последнего эрла — сей достойный дворянин был изображен небрежно прислонившимся к своему боевому коню. На заднем плане художник несколькими мазками изобразил поле битвы, где глаз зрителя приковывала к себе фигура распростертого на земле воина, и дым, поднимавшийся над жерлами бесчисленных орудий.

Из пятерых людей, собравшихся в Парадном зале в ожидании появления нового эрла, лишь одна особа, казалось, отдавала себе отчет в том, сколь затруднительно положение, в которое они все попали. Но она и не думала жаловаться, а лишь молча отодвинула кресло подальше от камина, чтобы жар горевших поленьев не опалил ей лицо, и накинула на плечи шаль, поскольку из холла тянуло холодным воздухом.

Поставив ноги на маленькую скамеечку, вдовствующая графиня восседала в кресле с поистине царственным видом, высокомерно не обращая ни малейшего внимания ни на сквозняки, ни на собственного сына, Мартина, который с унылой физиономией глядел на огонь, время от времени ковыряя каминными щипцами горящее полено. Так же не замечала она и мистера Теодора Фрэнта, стоявшего возле стола, и преподобного Шаплэна, безмолвно застывшего в кресле по ее левую руку.

Бедняга епископ так давно привык к царившим в Стэньоне спартанским правам, что даже осмеливался называть замок весьма уютным местечком. Это несмелое заявление не раз вызывало одобрительную улыбку на губах вдовствующей графини. Вслед за ней обычно следовали величественный кивок и несколько негромких фраз о том, что лишь у такого камина, как этот, можно действительно согреться.

Так было и на этот раз. Впрочем, через пару минут ее милость выразила пожелание, чтобы мисс Морвилл сходила в Малиновую гостиную за небольшим ручным экраном. Все это было сказано тоном, в котором одновременно звучали и изысканная вежливость, и покровительственная снисходительность.

Мисс Морвилл, мгновенно отложив в сторону вязанье, бросилась выполнять поручение графини. В ее отсутствие у всех отпала необходимость сдерживаться, и Мартин, оторвав угрюмый, желчный взгляд от пламени камина, брюзгливо проворчал:

— Что за идиотская ситуация! Много бы я дал, чтобы все это было уже позади! С чего это, скажите пожалуйста, мы обязаны здесь торчать? Неужели только для того, чтобы доставить ему удовольствие?! В конце концов, его милость прекрасно знает, что все мы терпеть его не можем! Вместо этого дурацкого ожидания я бы предпочел отправиться пообедать с Бартоном!

Его кузен, нахмурив брови, пару минут с недовольным видом рассматривал разгорячившегося юношу, но предпочел промолчать. В этот момент, оплывая, замигала одна из свечей на столе, и он принялся снимать нагар. Это был высокий, мощного телосложения мужчина, который еще только приближался к своему тридцатилетию. Лицо его обычно хранило серьезное, даже решительное выражение, в манерах сквозила сдержанность и осторожность. Чертами лица он был немного схож со своим юным кузеном — такой же орлиный нос, немного тяжелая, выдающая скрытое упрямство линия челюсти и глубоко посаженные глаза под низко нависшими бровями. Глаза были светло-серого цвета, холодные и невыразительные, как вода в озере. Рот его, с всегда поджатыми тонкими губами, походил на плотно запертую дверь сейфа, надежно храпящего секреты своего хозяина. Можно было не сомневаться, что у человека с такими губами весьма решительный характер и он никогда не позволит себе забыться настолько, чтобы совершить необдуманный поступок. Кроме этого, он обладал безусловным тактом, а его манера говорить и все его поступки свидетельствовали о безупречном воспитании.

Что же касается Мартина, то у него все было по-другому. Его настроение менялось поминутно, точно погода в мае, и это мгновенно отражалось в его глазах, таких темных, что они казались почти черными, и в то сердитых, то насмешливых гримасах полных губ. Поскольку он был всего лишь на шесть лет моложе двоюродного брата, естественно, от него нельзя было просто отмахнуться, как от неразумного мальчишки. К тому же, будучи чем-то вроде идола для матери и любимым сыном отца, юноша вырос изрядно избалованным, испорченным, совершенно не желающим, да и не способным хоть как-то обуздать собственные капризы. По непонятной причине он то вдруг впадал в отчаяние, то в безудержную ярость, когда что-то непредвиденное грозило испортить его драгоценные планы. С младых ногтей Мартин, к сожалению, был воспитай так, будто именно он, а отнюдь не его старший единокровный брат был рожден наследником — почему-то никому не приходило в голову, что когда-нибудь ему придется столкнуться с неизбежным появлением на сцене настоящего седьмого эрла. Детская надежда на то, что старший брат, скорее всего, вряд ли уцелеет в кровопролитной испанской кампании, заставила его сжиться с мыслью, что именно он унаследует и отцовский титул, и отцовское состояние. Поэтому весть о том, что нелюбимый и нежеланный брат, седьмой эрл, намерен возвратиться в родовое гнездо, прогремела для него как гром среди ясного неба, застав врасплох. А когда миновал первый шок, осталась жгучая обида на незаслуженную несправедливость судьбы. Мартин почти не помнил брата, который был старше его на семь лет. В памяти сохранился лишь неясный образ хорошенького, на редкость застенчивого и тихого мальчика с приятными манерами и едва слышным голосом. Но почему-то он ничуть не сомневался, что тот ему не понравится. И сейчас, бросив злобный взгляд в сторону рассудительного кузена, юноша недовольно проворчал:

— Прошу заметить, уже седьмой час. Когда мы будем обедать, хотелось бы мне знать? Если он намерен установить в Стэньоне свои порядки, можете быть уверены, я этого не потерплю!

— Не стоит так волноваться, мой дорогой, — посоветовала его родительница. — На этот раз вполне можно подождать с обедом до его приезда. Вынужденная задержка служит лишь прискорбным подтверждением его дурного нрава. Уверяю тебя, я вовсе не намерена менять что-либо в нашем образе жизни в угоду тем привычкам, которые он, должно быть, приобрел благодаря воспитанию, полученному в доме леди Пенистоун. Меня это вряд ли устроит, а уж я не тот человек, с мнением которого в Стэньоне не привыкли считаться, будьте уверены!

Это замечание, хоть и высказанное шутливым тоном, заставило мистера Клауна издать легкий смешок и пробормотать под нос:

— Да уж, кто спорит, ваша милость! Подобное фантастическое предположение могло бы сбить с толку любого, незнакомого с тем блеском остроумия, свидетелями которого все мы так часто были! — Перехватив на лету сардонический взгляд Теодора, он невозмутимо добавил: — Сколько же лет миновало с тех пор, как я имел удовольствие последний раз видеть его милость? Наверное, ему есть что нам рассказать! Думаю, мы будем слушать затаив дыхание!

— Затаив дыхание?! — взвизгнул Мартин, бросив на епископа взгляд, полный бешеной злобы. — Да он раньше сдохнет, чем этого дождется! Только не от меня, можете не сомневаться! Но мне, так ему вообще лучше лежать в гробу!

— Попридержи язык! — сурово предостерег его кузен.

Мартин побагровел, перевел дыхание и, похоже, немного пришел в себя, возразив с надутым видом:

— Не стоит понимать меня буквально. Это лишь слова, не более того! И нечего рявкать на меня, братец!

— Армейские анекдоты мне никогда не нравились, — невозмутимо заявила вдовствующая графиня с таким видом, будто бы ничего не произошло. — И лично у меня нет ни малейшего намерения выслушивать рассказы Десборо о его приключениях в Испании. Конечно, когда своими впечатлениями делится боевой генерал, ну, тогда еще куда ни шло. Но воспоминания младшего офицера вряд ли способны потрясти воображение слушателей. Да к тому же в последнее время все только и говорят, что о войне. Это уже скучно!

— Думаю, вам не стоит особенно беспокоиться по этому поводу, мадам, — заметил Теодор. — Уверен, что за это время мой кузен не слишком изменился.

Его замечание прозвучало настолько сухо, что Шаплэн почувствовал настоятельную необходимость вмешаться.

— Ах, мистер Теодор, это как раз напомнило мне, что вы единственный из нас, кто хоть немного знаком с характером его милости. Вы ведь не так давно виделись с ним, тогда как мы…

— Я столкнулся с ним абсолютно случайно, — перебил его Теодор. — Пребывание Десборо за границей не способствовало частым родственным встречам.

— Конечно, конечно, именно это я и хотел сказать! Но вы ведь успели познакомиться с ним достаточно хорошо, чтобы питать к нему добрые чувства.

— Я всегда питал к нему добрые чувства, сэр!

Появление мисс Морвилл с крохотным ручным экраном на эбонитовой палочке, который она протянула вдовствующей графине, на время отвлекло их внимание. Мило улыбнувшись, графиня поблагодарила.

— Не знаю, как я буду обходиться без вас, когда ваши достойные родители вернутся и мне волей-неволей придется с вами расстаться. Боюсь, мне будет очень вас не хватать. Моя дочь, леди Грампаунд, давно уже советовала мне обзавестись кем-нибудь вроде вас — какой-нибудь достойной и приятной особой, которая могла бы составить мне компанию и выполнять кое-какие маленькие поручения, если потребуется. И если когда-нибудь мне придется воспользоваться этим советом, то, можете не сомневаться, я предложу занять это место именно вам, моя дорогая!

Мисс Морвилл, не обладающая такой же сообразительностью, как мистер Клаун, приняла слова ее милости за чистую монету и со свойственной ей практичностью ответила на то, что сочла лишь проявлением доброты:

— Это так мило с вашей стороны, считать, что вам будет меня не хватать. Но не думаю, чтобы ваше предложение мне подошло. Видите ли, мне ведь почти ничего не приходится делать.

— А вам куда больше нравится быть по уши в делах, не так ли? — отреагировал Теодор, улыбнувшись, но в его улыбке была некоторая доля удивления.

— Да, — коротко подтвердила она, усаживаясь в свое кресло и вновь принимаясь за вязание. Потом задумчиво договорила: — Будем надеяться, мне никогда в жизни не придется заниматься чем-нибудь вроде этого, ведь нрав у меня, откровенно говоря, не кроткий. Я, скорее всего, сгодилась бы на роль домоправительницы.

Столь прозаическое замечание неожиданно всех обескуражило. Воцарилась неловкая тишина, которую решился прервать все тот же мистер Клаун. Игриво прищурившись, он спросил:

— Интересно, и о чем же вы думаете, мисс Морвилл, когда ваши руки чем-то заняты? Или это нескромный вопрос?

Она, похоже, ничуть не удивилась, пояснив с добродушной готовностью:

— Я все гадала, знаете ли, нельзя ли как-нибудь надвязать эти носки. Когда стирают дома, они никогда так не садятся, но ведь в Кембридже все совсем не так! Думаю, тамошним прачкам должно быть стыдно!

Не смутившись тем, что собравшиеся не отозвались на ее речь ни единым словом, мисс Морвилл опять принялась за работу. Спицы проворно замелькали в ее ловких пальцах, и девушка, казалось, полностью погрузилась в свое занятие, но тут Мартин, который обладал тонким слухом, вдруг встрепенулся и проворчал:

— Карета! Ну наконец-то!

В то же самое мгновение порыв ледяного ветра, пронесшийся по залу, дал им понять, что дверь напротив парадной лестницы открылась. В холле послышался приглушенный шум голосов и неясное цоканье лошадиных подков снаружи.

Мисс Морвилл, закончив ряд, отложила вязанье в сторону, сложила носок и аккуратно убрала все в рабочую корзиночку. Мартин лихорадочно теребил пышный галстук, в то время как вдовствующая графиня и ухом не повела, сделав вид, будто не слышала, что подъехал экипаж. Мистер Клаун, взяв пример с нее, насторожился, надеясь услышать, как с ее губ сорвется какое-нибудь неосторожное замечание. Что же касается Теодора, то он беспокойно переводил взгляд с одного лица на другое, видимо не решаясь броситься к двери.

Неясный рокот голосов, долетевший из холла, дал присутствующим понять, что Эбни, дворецкий, уже поспешил распахнуть двери перед новым хозяином. Кое-кто из лакеев, низко кланяясь, почтительно пятился назад. Вдруг перед их глазами мелькнула чья-то гибкая фигура. Одна лишь мисс Морвилл, которая сидела спиной к двери, была лишена возможности бросить жадный взгляд в сторону нового эрла. Может быть, благодаря врожденным хорошим манерам, а может, потому, что ей просто было не интересно, она и не подумала посмотреть на приехавшего, и вдовствующая графиня, которая не преминула это заметить, послала ей еще одну царственную улыбку в знак высочайшего одобрения.

Однако пока им удалось заметить всего лишь безукоризненный классический профиль седьмого эрла, видневшийся над краем высоко поднятого бобрового воротника, начищенные до зеркального блеска высокие гессенские сапоги да серовато-коричневое пальто с пелериной, изящно заложенной складками, в которое он был закутан до самого подбородка. Наконец прозвучал его голос. Очень тихо он сказал, обращаясь к дворецкому:

— Благодарю вас! Конечно же я вас прекрасно помню, вы — Эбни! А вы, должно быть, Перреп, не так ли? Очень рад увидеть всех вас снова.

Эрл обернулся, будто почувствовав на себе чей-то взгляд, и замер на пороге, увидев поджидавших его в Парадном зале людей. Прежде всего мачеху. Пурпурного цвета атлас обтягивал ее внушительные формы, на отливающих сединой локонах красовался тюрбан, а гордый римский нос был вызывающе вздернут. Возле камина, ухмыляясь во весь рот, стоял сводный брат — одна его рука небрежно покоилась на каминной полке, другая — в кармане тесных бриджей. Немного поодаль, у стола, — кузен, который чуть заметно ему улыбнулся. А вот и Шаплэн, раздираемый любопытством и почтительностью по отношению к его милости… Эрл невозмутимо всех поприветствовал, одной рукой опустив высоко поднятый воротник, потом снял перчатки и передал их вместе с тростью подобострастно склонившемуся лакею. Подоспевший Эбни почтительно принял из его рук шляпу и едва слышно прошелестел: — Ваше пальто, милорд!

— Пальто? Ах да, сию минуту! — откликнулся эрл, неторопливо направляясь в зал.

Какое-то мгновение Теодор еще колебался, видимо дожидаясь, чтобы вдовствующая графиня или Мартин сделали первый шаг. Наконец, не выдержав, протянул руки и кинулся навстречу с радостным криком:

— Жервез, мой дорогой! Добро пожаловать!

Мартин, который, казалось, был не в силах оторвать взгляда от бесчисленных оборок пелерины серовато-коричневого пальто, ослепительно сияющих гессенских сапог, экстравагантного галстука, спадавшего волнами кипенно-белой морской пены, и сверкающих на фоне его уложенных волосок к волоску золотых, будто новенькая гинея, локонов, ошеломленно пробормотал:

— Дьявольщина! Настоящий чертов денди, будь я проклят!