Звездные мечты

— В силу обстоятельств, да и по собственному желанию, Мари долгие годы пребывала фактически в заточении, — говорила Биби Тайлер своей молодой интервьюерше. — А все ее гордость. Понимаете, она всегда была очень гордой, еще до встречи с Девлином. А теперь, освободившись от унизительного замужества и выйдя из-под влияния своей матушки, она хотела жить своей жизнью во всей ее полноте и наслаждалась самой идеей независимости. Она по-прежнему нуждалась в каком-нибудь покровительстве для себя и своих дочерей. Мари знала только одну возможность найти это покровительство, поэтому она поехала с девочками именно в Нью-Йорк, где жил дядя Поль, брат матери, уехавший из Нового Орлеана еще до ее рождения.

Поль Манар познакомился и женился на какой-то Гертруде Бенедикт, когда приехал в Нью-Йорк по делам. Это был скороспелый роман — они поженились через несколько недель после первого знакомства. Манары, не признававшие протестантского венчания, отреклись от Поля. Бенедикты, однако, приняли Поля в свою семью, взяли его в свою страховую компанию, позволили ему обратиться в их епископальную веру и поселили молодую пару в городском доме в престижном районе. У Поля была большая семья из пятерых детей, все они, в свою очередь, удачно создали собственные семьи. Евгения, мать Мари, за все годы слышала о нем лишь два или три раза, и Мари полагала, что теперь он с радостью встретит ее.

Мари подсчитала — на деньги, вырученные от продажи серебра и драгоценностей, а также имея ту наличность, что у нее была, она сможет прожить года два, если, конечно, драгоценности уйдут по хорошей цене. К тому времени она надеялась удачно выйти замуж. Если это не получится, то придется искать поддержку где-нибудь в другом месте. Имея все это в виду, по прибытии в Нью-Йорк она сняла номер в маленьком приличном отеле в Верхнем Ист-Сайде, а потом позвонила дяде Полю.

1

Мари все рассчитала правильно. Когда Поль Манар услышал в телефонной трубке ее голос, он был глубоко тронут. Он настоял, чтобы она пришла к нему вместе с дочерьми, и созвал своих детей, чтобы те приехали познакомиться со своими кузинами из Нового Орлеана.

Мари изложила свою историю как впечатляющую трагедию всем Манарам — дяде, тете, кузенам, и кузинам, и их супругам.

К тому времени, когда она закончила, не осталось никого, кто бы не был тронут ее рассказом и не преисполнен к ней любовью. Поль Манар был вынужден снова вспомнить о молодом человеке, который влюбился в женщину не своего круга, и о цене, которую он заплатил за это, — разрыв семейных уз и лишение наследства. Он был настолько взволнован этой несправедливостью, от которой сам пострадал, и визитом своей несчастной племянницы, что даже не слишком ощутил сочувствие к своей больной парализованной сестре, которая осталась с одним сыном.

Он сразу решил, что заменит отца бедной девочке, которая так жестоко обижена судьбой и так наказана за то, что влюбилась и вышла замуж за негодяя, так оскорблена бесчестной сестрой и эгоистичным братом. Слишком много несчастий, слишком много! И, Господи, как же ошеломляюще она хороша! Старый человек, он, однако, еще не оставался безучастным к женской красоте.

Прежде чем Мари нанесла этот визит, она сделала то, чего не делала все эти годы, что была замужем за Рори Девлином. Ее волосы, всегда такие бледные, теперь отливали серебристо-платиновым блеском, популярным после Джин Харлоу. Длинные светлые ресницы она подкрасила тушью, отчего ее глаза стали, по мнению одного кузена, зеленые, как океан, а по мнению другого — синие, как небо. Она надела узкое черное платье, купленное в Нью-Йорке, которое, несмотря на свою длину, хорошо подчеркивало ее стройные ноги. Немного нарочитый очаровательный новоорлеанский акцент, никогда раньше не заметный в ее речи, усилил общее прелестное впечатление. Она обворожила всю семью, чего и добивалась. Все ее кузены и кузины — Поль-младший, Гектор, Кэтрин, Хелена и Бетси — были очарованы Мари, как и их отец. Тетя Гертруда немедленно подвела итог общей семейной реакции на участь их несчастной родственницы:

— Мы сразу должны найти ей мужа, и, думаю, это не составит большого труда. Претенденты обобьют нам все пороги.

Все кузины были в восторге от предстоящей охоты па будущего мужа.

— Это будет так весело!

— Мы сразу начнем тебя представлять нашим знакомым!

— А с этими двумя очаровашками проблем не будет вовсе!

И все посмотрели на Кики и Анджелу, которые сидели как две французские куколки в чопорных аккуратных вельветовых платьицах, с разноцветными ленточками в длинных волосах. Они сидели очень пристойно — руки на коленях, точно так, как сказала мама.

— Очаровательные! — воскликнула Бетси.

— Прелестные, — сказала Хелена.

— Да, обворожительные! — подтвердила Кэтрин.

Дядя Поль и тетушка Гертруда настояли, чтобы Мари и девочки немедленно переехали в их дом на Пятой авеню, и кузины с восторгом повторяли уже от себя идею переезда.

— Вам не следует останавливаться в отеле с двумя маленькими девочками, даже если он вполне респектабелен, — сказала Хелена.

— И это просто глупо — снимать и меблировать квартиру. Мы думаем, что вам не следует там долго оставаться, — заметила Кэтрин.

— Вы не успеете опомниться, как появится свой собственный дом, — произнесла Хелена.

— Еще соседями станем! — воскликнула Бетси, жившая со своим богатым, толстым мужем Гарольдом на Парк-авеню.

— Нет, я думаю, лучше купить дом на Бикман-плейс, — сказала Кэтрин, которая со своим респектабельным, лысым, но богатым Дональдом жила на Бикман-плейс.

— Я думаю, Мари понравится Грэмерси-парк, — вскричала Хелена, сама ненавидевшая этот район, но ее красивый, властный муж Стивен настоял, чтобы они жили именно там.

— Я думаю, сначала надо решить, за кого она выйдет замуж, а уже потом — где она поселится, — так заявила маленькая, энергичная жена Гектора, чье настоящее имя было Нэнси, но она с двух лет предпочитала откликаться на имя Нана.

Уже на следующий день кузины помогли Мари и ее детям перебраться в дом Манаров. Когда три сестры увидели, как мало одежды Мари привезла с собой, они в восторге воскликнули:

— Завтра первым делом мы отправляемся по магазинам. С самого утра!

Мари потупила взор и просто сказала:

— Я не знаю, сколько покупок могу сделать. Я уехала из дома почти без денег.

— Не волнуйся об этом, дорогая, — сказала Кэтрин. — Мама и папа будут счастливы обеспечить тебя гардеробом. В конце концов, ты не можешь отправиться на охоту без снаряжения.

Сестры горячо поддержали ее.

— Но я не знаю, могу ли я обратиться к ним с такой просьбой. — Мари неуверенно предложила: — Может быть, вы поможете мне продать эти вещи, тогда я сама получу какие-то деньги. — Она раскрыла один из своих чемоданов.

Когда сестры увидели фамильное серебро, они застонали от восторга.

— Мы не можем позволить, чтобы ты продала эти семейные вещи!

— Ты должна все это сохранить. Я знаю, что папа и мама оплатят счета за одежду. Но ты могла бы дать папе какую-нибудь небольшую вещицу как подарок. Он будет просто счастлив иметь какой-нибудь маленький предмет на память из своего прошлого, небольшую вещь из коллекции фамильного серебра Манаров, — благоговейным тоном произнесла Кэтрин.

— Ты так думаешь? Я с радостью подарю ему что-нибудь по-настоящему ценное. Дорогому дяде Полю! Вы такие добрые, девочки. Выберите себе тоже что-нибудь! Я настаиваю! В конце концов, это ведь часть и вашего наследства!

Все они восторженно тискали и обнимали Мари, а потом, едва скрывая жадность, накинулись на серебро.

2

Чтобы заключить подходящий брак, Мари потребовалось восемь месяцев и одна неделя. Когда было объявлено о помолвке Мари с Эдвардом Тейлором Уиттиром — президентом одного из ведущих брокерских домов, членом правления дюжины других престижных фирм, — кузины были преисполнены чувством радости и сопричастности в достижении поставленной цели. Они сделали все для своей нуждающейся кузины с Юга. Эдвард Тейлор Уиттир был богат, по-настоящему богат, и — никаких «новых» денег; эта особенность имела важное значение в том обществе, в котором они жили.

— К тому же он красив, — утверждала Бетси.

— Да, можно сказать, в своем роде, — добавила Хелена не очень уверенно.

— И очень видный — с этими прекрасными седыми волосами, — заметила Кэтрин.

— Да, седые волосы его очень выделяют, — согласилась Бетси, — хотя у Эдварда лишь немного поседели виски. Но это только подчеркивает его значительность, не так ли?

— Ты абсолютно права, — подтвердила Кэтрин, — никогда не следует полностью доверять мужчине, у которого на голове полно волнистых черных волос.

— Откуда вы знаете, что у Рори Девлина были волнистые черные волосы? — требовательно спросила Мари и вспыхнула, рассердившись на себя за то, что произнесла имя своего бывшего мужа.

— У меня и в мыслях этого не было, — запротестовала Кэтрин, — я только…

Бетси прервала ее:

— О, Мари, расскажи нам о Рори Девлине. Такое привлекательное имя.

— Нет, не могу… Я не могу говорить о нем, — твердо сказала Мари.

— Конечно, ты не можешь, — произнесла Кэтрин, остановив свою сестру взглядом. — Эдвард немного чопорный, Мари. Ты должна расшевелить его, — продолжила она, меняя предмет разговора.

Мари улыбнулась про себя. Как изумились бы кузины, если бы узнали, что ее собственная сестра Дези много лет называла ее чопорной, что ее южное очарование и живость появились у нее лишь немногим раньше, чем кольцо с шестикаратным бриллиантом на левой руке.

— Как удачно, что собственные дочери-близняшки Эдварда, Микки и Фликки, уже взрослые, замужем и не будут тебе обузой, — заметила Кэтрин.

— Господи! Я надеюсь, что Эдвард станет настоящим отцом моим девочкам. Я хочу послать их в лучшую школу-интернат. Мы будем все время разъезжать между городом и Территауном, поэтому я не могу отдать их в дневную школу.

— Ах, ты такая счастливица, Мари! Этот дом в Территауне… Стонингем… Он самый большой и красивый во всем штате — вверх по Гудзону, — сказала Бетси с ноткой зависти в голосе.

— Это действительно красивое место! Вы будете приезжать к нам на уик-энд, и мы станем устраивать веселые вечеринки. Но я не думаю, что стану проводить там все время. Это все равно что вернуться домой — там люди вынуждены жить на плантациях, хотя умирают от желания переехать в Новый Орлеан, вроде Одри, жены моего брата. — На мгновение Мари унеслась в мыслях далеко. — В любом случае я не собираюсь забиваться куда-то, как деревенская мышь, когда три мои дорогие кузины радуются жизни здесь, в большом городе.

Кузены и кузины решили, что церемония бракосочетания и прием гостей должны пройти в доме их родителей и, разумеется, за счет Манаров. Так будет правильно.

— Но тут есть одна проблема, — отметила Кэтрин. — Кто проведет церемонию бракосочетания? Ты католичка, а Эдвард — член епископальной церкви.

— Никакой проблемы! — коротко ответила Мари. — Я решила присоединиться к церкви Эдварда.

— Эдвард просил тебя об этом? — с интересом спросила Бетси.

— Нет. Я сама решила, что так будет лучше и для нашего брака, и для Кики с Анджеликой.

— Я полагаю, это очень благоразумно с твоей стороны, — сказала Кэтрин, — быть протестанткой более подходит для… — она не сразу подобрала слово, — элиты. Лично мне, дорогая, кажется, что быть католичкой это… немного сковывает. Я понимаю, что правильно почитать Папу, когда живешь в Новом Орлеане, но в Нью-Йорке…

— Если Кики и Анджела как падчерицы Эдварда Тейлора Уиттира будут протестантками, это тоже укрепит их положение в обществе, — добавила Хелена.

— Ты умница, — хихикнула Бетси, — если Кики и Анджела будут законными Уиттирами, то Микки и Фликки придется поостеречься!

Между собой кузины решили, что перед свадьбой должно быть заключено соглашение по финансовым вопросам. Когда Мари запротестовала, сказав, что стесняется обсуждать такие дела с Эдвардом, они заявили, что там, где замешаны деньги, не должно быть никакого смущения.

— Только люди без денег стесняются говорить о деньгах, — безапелляционным тоном заявила Кэтрин.

— Каждый должен заботиться о себе, — добавила Хелена. — У Микки и Фликки есть деньги их матери, но это не значит, что они не захотят попытаться получить и деньги отца тоже. Когда вдовец с детьми женится, всегда возникает такая проблема.

Было решено: ведение переговоров с Эдвардом, а возможно, и достижение соглашения со стороны Мари предоставить дяде Полю. Кузины пришли к мнению, что городской дом Эдварда должен быть записан на имя Мари, поскольку Стонингем-Мэнор никогда не может перейти к ней, как ко второй жене. Не будет ничего страшного, если они подумают, как быть с домом в Саутгемптоне. Возможно, он станет свадебным подарком Эдварда Мари.

— Собственность — таково название этой игры, — говорили они ей.

Дядя Поль удачно решил все финансовые проблемы, и свадьба обошлась без неожиданностей. В «Нью-Йорк таймс» о ней появилась заметка на две колонки, а затем новобрачные отправились в Европу — провести там медовый месяц. Кики и Анджела остались на это время с Хеленой и Стивеном.

Когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, их ожидали два неожиданных подарка. Первым был чайный сервиз из севрского фарфора Евгении дю Бомон с поздравительным письмом от Джулиана и Одри. В письме Джулиан сообщал, что он прощает Мари то, что она забрала старинное серебро и фамильные драгоценности.

— Возможно, парень тем самым идет на мировую, — заметил Эдвард. — Быть может, он даже отдаст тебе без борьбы твою долю наследства. Он что-нибудь пишет о состоянии матери?

«Даже Эдварду хочется еще большего. Он тоже ждет смерти ее матери».

— Да, он сообщает, что у мамы все без изменений. Ни лучше, ни хуже.

«Maman из выносливых. Она, возможно, проживет до ста десяти лет и еще увидит Джулиана в гробу».

При этой мысли Мари захихикала. Теперь, когда она больше не нуждалась в деньгах матери, Мари желала ей долгой жизни. Вот повезет Джулиану!

Второй подарок прибыл из Калифорнии, от — черт бы его побрал! — Рори Девлина! Ну и наглость у этого человека! Это была небольшая бронзовая лошадка — он всегда питал слабость к лошадям. В приложенной записке Рори желал ей всего хорошего и надеялся, что, удачно выйдя замуж, она сможет простить ему слабость характера. Это не значит, что он не любил ее — он часто думает о ней с уважением и восхищением. Он упоминал, что не совершил ничего уж очень плохого и что его единственное желание — снова увидеть своих дочерей, если она смилостивится и позволит ему это. В письме он вложил чек на пятьсот долларов, которые, как он надеется, она потратит, чтобы побаловать Кики и Анджелу.

Когда Мари разорвала письмо и чек, губы Эдварда неодобрительно дрогнули.

— Ты сделала глупость. В конце концов, это деньги девочек. От их отца.

— Теперь ты их отец!

Эдварда словно толкнул вспыхнувший в ее аквамариновых глазах огонь. Откуда такой огонь в таких холодных глазах?

— Этот негодяй с его жалкими пятьюстами долларами никогда снова не влезет в их жизнь!

До этого Эдвард никогда не слышал такого тона и таких слов от своей очаровательной невесты с ее мягким голосом. Он просто не поверил своим ушам, когда она продолжила:

— Через неделю, когда он вернется со скачек или от одной из своих шлюх, он будет очень рад обнаружить, что эти пятьсот долларов по-прежнему лежат на его счету.

Обратив внимание на выражение лица Эдварда, Мари поняла, что ее муж все еще пребывает в шоке от того, что она порвала чек, и добавила:

— Он должен мне быть благодарен. Он вовсе не так процветает, как хочет, чтобы мы думали. Сомневаюсь, что его карьера в кино складывается успешно.

Впервые Мари призналась, что ей кое-что известно о карьере Рори Девлина в кино.

На самом деле Мари в одиночку и под большим секретом ходила в кинотеатры, показывающие низкосортные фильмы, в которых на второстепенных ролях снимался ее красавец-любовник и бывший муж. Она ожидала увидеть на экране красивую внешность и обаяние Рори. Для нее стало неожиданностью, что его привлекательность каким-то непонятным образом превратилась на экране в нечто нездоровое. Сексуальная притягательность, поразительная в живом Рори, была настолько вульгарной на экране, что он выглядел дешево и безвкусно… Она испытала ощущение, что было что-то безвкусное и в том, что она хотела его когда-то… И все еще хочет…

Нет, она не отрицала этого — она испытывала знакомое томление в лоне, чувствовала, как сильно бьется ее сердце, как быстро набухают и вздымаются соски. И она устыдилась себя. Она подумала о своих кузинах, о новых друзьях, о знакомых, которые, как и она, могут из любопытства скользнуть взглядом в темный зал театра, чтобы посмотреть на экранный образ экс-мужа прекрасной и элегантной Мари дю Бомон Уиттир и увидеть на серебристом экране это существо. Будут ли они желать его, как желала она, или только хихикать? Они, которые никогда не испытывали дрожь при одном его прикосновении?

Стремясь понять это, она снова и снова возвращалась в кинотеатр, чтобы опять увидеть его в роли негодяя, гангстера, картежного игрока на речных судах, мексиканского бандита; изредка в эпизодах встречалась Дези — в одной сцене, где она в вечернем платье сидела за столом в ночном клубе, она выглядела аристократкой, несмотря на ходившие о ней слухи. О, да, Мари их слышала, хотя никогда им не верила. В Нью-Йорке каждый слышит все, если вращается в определенных кругах. Ходили слухи, что Рори обращался с Дези плохо, что он продавал ее тело за наличные, когда только появился в Голливуде, а впоследствии расплачивался ею за полученные роли в кино и за карточные долги. Ужасная, противная история. Бедняжка Дези! Теперь она могла позволить себе пожалеть сестру — Рори ее предал так же, как когда-то предал Мари.

Эдвард был не из тех людей, кто тратит энергию на недовольство. Он расходовал ее только на практические цели.

— Когда девочки станут старше, — сказал он, — они захотят увидеть своего отца. И это будет естественно.

«Ох, Эдвард!» Если бы он так наивно не поклонялся ей, можно было подумать, что в его жилах течет вода, а не кровь. «А может, это ее южная кровь создает такое различие в их чувствах?» — думала она.

— Раньше я увижу его в аду, чем он встретится с кем-нибудь из дочерей! — выплюнула она.

Эти новые черты характера его жены приводили Эдварда в замешательство. По правде говоря, Мари изумила его уже в их медовый месяц. Он знал, конечно, что Мари — француженка, но все же оказался не готов к ее запросам. В ту ночь, когда он взобрался на нее, чтобы занять обычное положение «мужчина сверху» (втайне он хотел войти в нее сзади, но не посмел предложить это), Мари дотронулась до его мужского органа, взяла в смазанные кремом ладони и стала обжимать, потом она ласкала его яички и, наконец, взяла пульсирующий в близкой агонии фаллос в рот и долго массировала языком и внутренними сторонами щек, пока не извергла из него поток семени.

Это потрясло его, он не мог поверить такому удовлетворению. К сожалению, он не мог похвастаться чувственностью жены в своем клубе, иначе ему бы завидовал весь Нью-Йорк.

Эдвард не знал, что мотивом такого поведения его жены были вовсе не южная страстность, а простой опыт. Он забыл вторую черту французского характера — прагматизм. У Мари не было желания немедленно забеременеть, чтобы снова провести в неподвижности очередные девять месяцев. И ей вовсе не нравилась интимная близость с прижимающимся к ней рыхлым, белым, с синими венами телом Эдварда, его мокрые поцелуи, его неловкие ласки. Орально-пальцевая техника обеспечивала ей определенную удаленность от его тела. Это был не секс, а всего лишь техника. И между прочим, довести его до конца она могла таким способом в считанные мгновения.

Со временем она вынуждена была терпеть его ответные оральные ласки. Она не могла отказать ему, иначе он понял бы, что она не испытывает влечения к нему ни в физическом, ни в каком ином отношении.

К несчастью, ее тактика привела к результатам, совершенно противоположным ее намерениям. Ее ласки пробудили в Эдварде такой сексуальный аппетит, что деликатно, но настойчиво он стал предъявлять ей свои претензии по два-три раза в день. Она надеялась, что ему это скоро надоест и он успокоится. Но он, казалось, был очарован ее телом, исправно бормотал какие-то слова о светлых волосиках, которые служили необычным укрытием волшебного вместилища.

Мари твердо решила отучить его от себя. Но пока, отдаваясь ему, стонала, вскрикивала, извивалась, имитируя страсть. Только изредка позволяла она себе забыть обо всем, впасть в полузабытье, и тогда всплывало туманное воспоминание о парящей над ней голове с темными волнистыми волосами или белоснежных зубах, блестящих в сардонической улыбке.

3

Кики и Анджела были отправлены в пансионат в Массачусетсе под своей фамилией Девлин. Когда Эдвард впервые захотел с ними серьезно поговорить и изложил им свой план — удочерить их и дать свою фамилию, Анджела разразилась слезами, а Кики пришла в бешенство. Тогда Мари отвела Кики в сторону и, рассчитывая на ее ум, не свойственный детям в таком возрасте, объяснила ей, что если она хочет иметь в жизни все хорошее, то должна научиться слушать свою маму и понять, с какой стороны на хлеб намазывают масло. Поскольку ее собственный отец бросил ее, а Эдвард Уиттир собирается относиться к ней как к своей собственной дочери, ей лучше быть Уиттир, чем Девлин.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю, Кики? — спросила Мари.

— Да, — ответила Кики. Она поняла, что, хотя отчаянно хочет сохранить отцовскую фамилию — это было все, что сейчас от него осталось, — будет лучше поступить так, как хочет ее мама. Ее отец пропал, а мама — здесь, и только она осталась у нее.

— А затем ты должна будешь помочь и Анджеле понять это.

После этого Кики подошла к Анджелике и сказала ей:

— В наших сердцах мы по-прежнему останемся Девлин — дочерьми нашего папы. Но все деньги у Эдварда, а у папы, я думаю, их вовсе нет. Как мы сможем куда-нибудь уехать, если у нас не будет никаких денег?

— Но я хочу моего папу! Я не хочу думать об этих дурацких деньгах! Зачем нам нужны эти деньги?

— Потому что без денег мы не сможем получить никаких удовольствий и делать то, что хотим. Для всего этого нужны деньги, много денег. Разве ты этого не понимаешь? Ты Можешь говорить Эдварду: «Да, сэр! Да, сэр!» — а про себя думать: «Пошел к черту!» Вот так мы должны себя вести.

Но Анджеле было трудно понять логику в словах сестры. Она продолжала плакать и кричать, что хочет остаться Девлин. Она не желает, чтобы ее отцом был Эдвард. Она хочет своего собственного отца. Мари старалась не обращать внимания на крики Анджелы. Откуда маленькой девочке знать, что для нее хорошо? Но Эдвард заявил, что пусть девочки пока остаются Девлин. Он полагал неразумным восстанавливать против себя Анджелу в самом начале их отношений.

Кики была довольна. Она сохранит фамилию своего отца, но при этом получается, что не она, а Анджела не уступила матери и расстроила ее. Но когда Мари начала утешать все еще рыдающую Анджелу, Кики поджала губы. «Почему-то Анджела всегда выигрывает», — подумала она.

Однажды Мари сказала девочкам, что они должны обязательно посещать протестантские службы в школе. Анджела кинулась в свою комнату с плачем, что никогда, никогда не станет этого делать, что она католичка. Кики в этот раз не нужно было уговаривать. Ее мама была протестанткой, значит, она тоже должна быть протестанткой. В конце концов, что с ней станется? Она вообще не любила ходить ни в какую церковь.

— Я буду протестанткой, а Анджела как хочет, — ответила Кики матери. — Я должна остаться Девлин из-за нее, но не собираюсь оставаться католичкой.

Мари не обратила на нее никакого внимания.

— Анджела иногда изумляет меня, — сказала она Эдварду, — такая упрямая…

«Наверное, это ее способ держаться за прошлое. Держаться за католицизм — это ее попытка удержаться за Рори…» — думала Мари.

Кики вздохнула: «Ей на все наплевать, кроме Анджелы. Она на меня вообще внимания не обращает».

— Так в чем же дело? — спросил Эдвард. — Пусть Анджела будет католичкой. А Кики, если хочет, станет протестанткой. Я знаю несколько семей, где члены исповедуют разные религии. Поскольку все они христиане, я думаю, не следует придавать этому слишком большое значение.

Мари подумала, а затем обернулась к Кики:

— Почему бы тебе не пойти и не взглянуть, как там твоя сестра. Посмотри, она еще плачет?

И Кики помчалась к лестнице.

В течение нескольких минут она с негодованием наблюдала, как Анджела, стоя на коленях и плача, истово молилась, перебирая четки. Потом, смахнув несколько слезинок со своих щек, Кики наклонилась к коленопреклоненной фигурке сестры.

— Знаешь, для восьми лет ты удивительно тупа. Разве ты не знаешь, что быть протестанткой гораздо легче, чем католичкой? Протестантам почти ничего не надо делать, только ходить в церковь по воскресеньям, и совсем не нужно ходить на исповедь.

Поскольку Анджела продолжала хныкать, Кики обняла ее и вздохнула. Анджела не виновата, что мама любит ее больше. Это потому, что она еще такой ребенок.

— Не плачь, Анджела. Все будет в порядке, вот увидишь.

В «Чалмерсе» девятилетняя Кики училась классом старше своей сестры, но по настоянию Мари их поселили в одной комнате. Она считала, что лишенные отца девочки нуждаются друг в друге. Кики легко приспособилась к новой обстановке, но Анджела каждую ночь по-прежнему плакала. А утром рассказывала Кики, что во сне видела папу.

— Сон не вернет его обратно. Но если ты обещаешь ничего не говорить маме, я скажу тебе секрет.

Анджела задумалась. Она не любила иметь секреты от матери, потому что если мама это узнает, то будет сердиться. Но в конце концов пообещала.

— Хорошо. Секрет в том, что наш папа кинозвезда!

— Ой, Кики! В самом деле?

— Это правда, умереть мне на этом месте! Когда мы здесь совсем обживемся, то нам разрешат ходить в кино. Это значит, что мы сможем отправиться в город и в субботу после полудня сходить в кинотеатр. И тогда мы сможем увидеть его в настоящем кино!

— Кики! Мне даже не верится!

— И знаешь что еще? Я об этом все время думаю. Когда мы вырастем, то отправимся в Голливуд и, может быть, станем, жить вместе с папой и тоже станем кинозвездами!

— Тогда сегодня вечером я буду молиться об этом. Чтобы мы скорее выросли, поехали в Голливуд, жили там с папой и стали кинозвездами — как он!

4

После благополучного прибытия девочек в школу Мари могла сосредоточиться на важных делах. Она должна была полностью все изменить в городском доме, после чего она хотела заняться поместьем в Стонингеме, а там наступит черед и дома в Саутгемптоне. Ей также хотелось обновить свой гардероб; у нее до сих пор имелась лишь одна шуба, купленная дядей Полем, в то время как ее кузины имели, по крайней мере, по пять шуб каждая. Кузины советовали ей начать подбирать коллекцию драгоценностей. У нее уже была основа — ей не потребовалось продавать драгоценности, которые она взяла у матери, кроме того, у нее было обручальное кольцо с бриллиантом, подаренное Эдвардом, и еще несколько подарков от семьи Уиттир. Кузины заверили ее, что Эдвард, без сомнения, будет добавлять что-нибудь к дням рождения и годовщинам, но будет неплохо, если и она сама время от времени будет покупать хорошие вещи.

— В конце концов, если дело дойдет до развода, то твое и останется твоим и не будет рассматриваться как часть совместного имущества, — заметила одна из кузин.

— И ты можешь начать прямо сейчас, пока муженек еще горяченький и не станет морщиться от того, сколько денег ты тратишь. Потом-то они все меняются, — советовала другая кузина.

Еще один маленький совет состоял в том, что надо быстренько заиметь ребенка до того, как брак остыл; такая возможность, в конце концов, никогда не исключается.

Мари заартачилась:

— Для чего мне нужен еще один ребенок? Слава Богу, я больше не католичка!

Но кузины убеждали:

— Тебе нужен наследник Уиттира, особенно сейчас, когда Эдвард еще не удочерил твоих дочерей. Это укрепит твое положение. Никто не сможет покушаться на твои права, если дело дойдет до развода или Эдвард скоропостижно скончается. Микки и Фликки попытаются вытолкнуть тебя, но если будет маленький Уиттир, особенно мальчик… Тогда…

Даже страшась новой беременности, Мари вынуждена была согласиться с их доводами.

— Но я оставалась в постели все время, пока носила девочек. И еще послеродовая меланхолия, которая затянулась на десять лет!

В дни, проведенные в Стонингем-Мэнор, Мари наконец склонилась к тому, чтобы родить Уиттиру наследника. Последовавшая вслед за ее новоорлеанским затворничеством жизнь в Нью-Йорке была такой интересной, что время мчалось незаметно. Хождения по магазинам, обеды, вечеринки, балы, рестораны не притупили ее острого желания иметь свой собственный дом. Нью-йоркский городской дом не давал ощущения покоя. Для этого требовались земли, холмистые лужайки, рощи, сады — то, что существовало за сотни лет до тебя и останется неизменным еще сотни лет. Обладание этим символизировало достоинство, рождало чувство гордости. Она никогда не испытывала таких чувств к дому во Вье-Карре, он был только лишь домом maman. Точно так же «Розовая плантация» была только имением Джулиана, хотя принадлежала семье ее отца целую вечность.

Но в Стонингем-Мэнор она чувствовала себя так, словно приехала к себе домой. Это был скорее замок, чем дом — сводчатые потолки, свинцовые рамы и прочая готическая экстравагантность. Такой дом делал его хозяйку королевой. Она проводила дни, бродя по комнатам, трогая обшитые панелями стены, проводила рукой по столам в бильярдной, подолгу сидела в оранжерее среди растений — из нее открывался поразительный вид на Гудзон; разглядывала художественную галерею с работами голландских мастеров.

В доме она обнаружила много исторических вещей — обюссоновский ковер, заказанный злосчастной императрицей Мексики Карлоттой, так никогда ей и не доставленный; императорский фарфор, супницы севрского фарфора, мраморный камин, отделанный позолоченной бронзой и вывезенный из какого-то французского замка. Были здесь и фрески на охотничьи темы, изготовленные в 1775 году. Ей не надоедало подолгу рассматривать каждую статуэтку, каждый гобелен. Она посидела в каждом кресле — от времен Людовика XVI, заказанного другой Марией, глупенькой, безрассудной, потерявшей свою голову на гильотине, — до кресла королевы Анны в библиотеке.

Мари часами прогуливалась по правильно разбитым французским аллеям, мечтала в японских садиках, расположенных на другом уровне, любовалась миниатюрным водопадом, впадавшим в небольшое озеро, гладила лошадей в стойлах и ездила верхом по залитым солнцем тропам. Она даже играла сама с собой в гольф, тихо напевая почти забытые французские колыбельные.

Мари Уиттир была влюблена. Всякое желание жить светской жизнью в Нью-Йорке испарилось — она бы только отрывала ее от этой земли, от этого дома. Мари осознала, что кузины были правы. Если она хочет, чтобы Стонингем был по-настоящему, безоговорочно ее, она должна дать жизнь сыну — Эдварду Тейлору Уиттиру IV.

5

После двух выкидышей и очередного утомительного и долгого пребывания в постели Мари, как и хотела, родила сына. В это время Америка находилась в состоянии войны, миллионы людей во всех уголках света были обречены на гибель. Дочери Эдварда — Микки и Фликки — унаследуют половину состояния своего отца, но никому не удастся отнять у нее Стонингем-Мэнор.

Эдвард не был слишком удивлен тем обстоятельством, что его жена больше не сможет сексуально быть полностью пригодной. Доктор категорически запретил ей еще иметь детей, и Мари все больше и больше отдалялась от него. Ему иногда даже казалось, что между ними вовсе и не было никогда интимной близости. Или все это ему померещилось? Она была прекрасна, как всегда, но неужели у нее и раньше был такой отрешенный взгляд? Он едва мог поверить, что это та самая женщина, которая смело ласкала его тело в первую же ночь их супружеской жизни.

Он старался по-философски относиться к этому. Она была матерью его сына, идеальной хозяйкой, элегантной красавицей, безупречной управительницей его поместья. Бесполезно и наивно — жаловаться на судьбу и ждать от жизни совершенства.

После рождения сына Мари получила поздравительное письмо из Нового Орлеана. Очевидно, так или иначе до Джулиана доходили вести о ней, подумала Мари после того, как быстро пробежала глазами письмо. А затем, с неожиданными угрызениями совести, она прочитала, что ее брат вынужден был расстаться с «Розовой плантацией». Жалуясь, он сообщал, как отчаянно сражался, чтобы сохранить это место для всей семьи. Мари поняла, что как опекун матери он вложил не только свои собственные, но и ее средства в попытки сохранить имение. Ничего не поделаешь — оно ушло в чужие руки. Он, Одри и дети переселились в дом во Вье-Карре. Во всем же прочем Джулиан рад, что находится вблизи матери в такое время, когда она особенно в нем нуждается.

«Ах, Джулиан! Какой же ты милый! Нет худа без добра. Зато ты можешь быть рядом с maman. Ты лицемер!»

Но были и другие поразительные новости. Похоже, Дези вернулась домой из Голливуда, чтобы восстановить свое здоровье. Мари громко расхохоталась. Джулиан так деликатно построил фразу, что создавалось впечатление, будто Дези просто уезжала куда-то на каникулы, во время которых заболела.

Мари уже раньше слышала от «друзей», что «кто-то» видел Дези в Калифорнии; говорили, что она превратилась в высохшую алкоголичку с больной печенью, весом всего килограммов сорок, к тому же пристрастившуюся к кокаину. «Бедная Дезирэ!» Конечно, эта история была явно преувеличена злобными языками. Мари вспомнила Дези в ее серебристо-белом платье в тот вечер, когда ее увенчали короной королевы Карнавала. Как же она была ослепительно хороша!

«Maman без изменений», — сообщал Джулиан. Было бы чудесно, если бы Мари смогла нанести им визит со своим мужем, маленьким сыном и девочками. Доктора не могут сказать, как долго maman еще протянет, это лучшее время для примирения, исцеления старых ран. Джулиан умоляет ее сделать это сейчас, пока не поздно.

Мари давным-давно простила Дези. Дези предала ее, но куда сильнее и ужаснее Дэзи сама себя наказала. Но при этом Мари не хотела видеть ее. Это будет слишком мучительно. Мари не могла даже представить, как увидит свою мать, то, что сталось с ней, — ведь и она сыграла свою роль в этой трагедии. Что же касается Джулиана, то его она не собиралась прощать, в ее глазах он был ничто — жалкая личность.

В действительности был только один человек, которого она никогда не простит, потому что из-за него не может простить себя, ибо она все еще хочет его.

Через несколько дней после получения письма от Джулиана Рори снова всплыл в ее памяти, хотя она постоянно пыталась забыть его. Рори Девлин прислал маленькому Эдварду одного из тех огромных плюшевых медвежат, что способны напугать ребенка до смерти. Для дочерей он прислал очаровательные золотые браслетики и такие же медальончики с камешками, соответствующими знаку зодиака, которые подходили для шейки восьмилетней девочки и запястья девятилетней.

«Неужели он впадает в старческий маразм? Ему бы догадаться взглянуть на себя в зеркало и сообразить, что его дочери уже подростки. Или он уже сам впадает в детство?»

С сардоническим юмором он сообщал ей, что зачислен в Вооруженные Силы своей родины и, если потребуется, будет защищать, не жалея себя, американский образ жизни. Рори вложил в письмо рекламный студийный снимок, где он принимал присягу с другими новобранцами, — все были по крайней мере на десять-пятнадцать лет моложе него. И опять она ощутила знакомую ей реакцию. Наступит ли когда-нибудь этому конец? Или это будет тянуться до последних дней ее жизни?

О Господи, если бы только он погиб где-нибудь смертью героя, чтобы она могла наконец обрести покой. И это было бы самое лучшее наследство, какое он только мог бы оставить своим дочерям.

«Так вот почему Дези наконец вернулась домой! Не потому, что она больна или устала, измотанная своей жизнью с ним, но только потому, что он оставил ее».

Мари стала читать дальше. Рори не знал, когда его отправят на фронт. («На фронт!» Эти слова он заимствовал из дешевых картин, в которых снимался.) Однако ему известно, что его отправят в Европу и он будет проездом в Нью-Йорке перед отплытием за океан. Он надеется, что это даст ему возможность увидеть своих маленьких девочек, возможно, в последний раз в своей жизни.

«Ну нет, Рори Девлин! Твои театральные штучки больше на меня не действуют!»

Она отбросила в сторону браслеты и медальоны, отвергнув их, как отвергала просьбу Рори увидеть девочек. Она не предоставит ему возможность предать их так же, как он предал ее. Она не допустит его вмешательства в их жизнь.

Она никому больше не позволит вторгаться в свою жизнь — ни maman, ни Джулиану, ни Дези. Все они лишь призраки. Для нее реальны только Стонингем-Мэнор, крошка Эдвард, Кики и Анджела.

«Так что, Рори Девлин, отправляйся на войну и умри там смертью героя. Это самое лучшее, что ты можешь сделать для своих дочерей… И для меня».

6

Мари читала постоянную колонку Биби Тайлер:

«Голливуд, март, 1943

Рори Девлин, любимец зрителей и один из самых храбрых граждан Фильмландии, добровольно записавшийся на военную службу сразу после нападения на Перл-Харбор, вернулся домой после нескольких месяцев пребывания в госпитале. Рори, чертовски красивому парню, не повезло при высадке в Северной Африке в ноябре прошлого года. Оказавшись среди первых наших парней, высадившихся на чужой берег, Рори был ранен гранатой, которая разорвалась в нескольких футах от того места, где он руководил подразделением специальной службы, снимавшей эту высадку. Великолепный Рори, широко известный по созданным им образам многих крутых парней, сейчас снова в Голливуде и готов предстать перед камерой, хотя еще не совсем оправился от ранения в правую ногу. На церемонии, состоявшейся на его старой студии, Рори была вручена медаль «Пурпурное сердце».

Мы знаем, что все наши читатели присоединятся к пожеланию Рори скорого выздоровления и скажут ему «спасибо» от всего сердца. А теперь, если вы хотите послать Рори свои собственные пожелания, пожалуйста, направляйте их другу Рори — Биби Тайлер в вашем распоряжении, — и я с гордостью перешлю их Рори Девлину, одному из лучших в Экранландии».

Сама не зная почему, Мари всхлипнула. Черт бы его побрал! Он даже не смог стать настоящим героем войны…

Негодяй!

Рори отослал «Пурпурное сердце» своим дочерям. У Мари не оставалось иного выбора, как отдать им медаль. Анджела горько плакала о своем папе, который был ранен, сражаясь за их страну, в то время как Кики бережно убрала медаль в свой ящик, под одежду. В конце концов, она была старшей папиной дочерью. Значит, она должна хранить эту награду для них обеих.

Немного спустя из Голливуда просочились и другие сообщения. Рори оказался выброшенным на берег, ролей для него не было. С одной стороны, у него осталась легкая хромота на правую ногу. Но что было хуже всего, режиссеры находили теперь, что у него «старомодная внешность», вроде как у куколок, украшающих свадебный торт. Гангстерские фильмы не снимались, только военные, но даже его полученное на войне увечье не могло сослужить ему службу. Он явно не обладал внешностью «паренька-соседа», который отправился защищать отечество ради маминого яблочного пирога. Не мог он играть ни противных япошек, ни эсэсовцев. Внешность Девлина более подходила для эпохи первой мировой войны, нежели второй.

Последнее, что прослышала Мари, — Рори сожительствует с престарелой звездой, которая проводила время за просмотром собственных старых фильмов. Глядя на экран, она жевала конфеты и теребила сальные белесые завитые волосы жирными, в кольцах, пальцами. По слухам, когда палец у нее становился слишком толстым для кольца, она звала кого-нибудь, чтобы снять его.

Самое печальное в этой истории заключалось в том, что Рори Девлин был всего лишь третьим в ménage à trois[9], младшим третьим. Первым номером был черный шофер, который, помимо прочих обязанностей по дому, управлял «роллс-ройсом» хозяйки в ее редких поездках.

«Sic transit gloria»[10].

Мари слегла в постель на четыре дня, на это время домашняя прислуга получила приказ не беспокоить ее.