Глава 14

Сэм забылась сном в его объятиях, но когда наутро проснулась, ее охватила ярость – на себя за то, что она оказалась так слаба, и на него за то, что он обманул ее.

Она высвободилась из кольца его рук и стала торопливо одеваться. Затем, увидев, что он тоже проснулся и смотрит на нее, выпалила:

– Почему ты не сказал мне, что говоришь по-английски? Почему молчал столько дней, позволяя мне нести околесицу?

– Я понимаю не все, – осторожно ответил он.

– Ты понял достаточно, чтобы дать мне выставить себя полной дурой.

– Я понял, что хочу тебя. – Он улыбнулся. – И что ты хочешь меня.

При мысли о том, что всего несколько часов назад она самозабвенно отдавалась ему, стеная и извиваясь в сладострастном экстазе, Сэм почувствовала себя более чем неловко. Она постаралась заглушить досаду гневом.

– Я была не в себе. Того, что я пережила за последние недели, достаточно, чтобы кого угодно свести с ума. Я не могу отвечать за то, что говорила и делала вчера ночью. А теперь я требую, чтобы ты сказал когда меня освободят.

– Это еще не решено.

– Но почему ты не можешь хотя бы назвать мне причину, по которой меня похитили? Если все дело в деньгах, мой жених заплатит вам выкуп.

– Никакого выкупа, – коротко ответил Кейд и отвернулся, чтобы она не заметила жалости в его взгляде. Джарман Бэллард не дал бы ни цента, чтобы получить назад ее саму, но сделал бы все возможное и невозможное, чтобы наложить лапы на приданое, которое хранилось в ее ридикюле.

Сэм сжала кулаки и подняла руки.

– Вы обращаетесь со мной как с рабыней и, мне кажется, вовсе не имеете намерения меня отпустить! А у тебя все это время была одна цель – добиться того, чтобы я тебе отдалась, что я, дура, и сделала прошлой ночью.

– Но тебе и самой этого хотелось.

Сэм принялась мерить шагами пещеру, обхватив себя руками и нервно теребя пальцами свои локти.

– Этого не должно было произойти. Я вела себя как последняя идиотка. Сначала болтала без умолку, изливая тебе свою душу, в полной уверенности, что ты не понимаешь ни слова из моих речей, потом бросилась тебе на шею, как… как… – Она так и не смогла выдавить из себя нужное слово. Хватит и того, что она произнесла его в мыслях.

– Если оба, и мужчина, и женщина, хотят этого, то в том, что они делают, нет ничего плохого.

– Тебе легко говорить! – Ее лицо исказилось. – А я… я теперь погибшая женщина. Возможно, после того, что случилось, мой жених не примет меня.

Кейд с грустью подумал о том, что она могла бы вернуться к Бэлларду на сносях, беременная от другого мужчины, – этот сукин сын все равно взял бы ее в жены, лишь бы только заграбастать ее деньги. Но говорить ей это нельзя. Жаль, что все получилось не так, как было задумано.

Она должна была остаться девственницей, чтобы Бэллард подумал, что индейцы не позарились на его женщину, сочтя ее недостаточно привлекательной для того, чтобы разделить с ней ложе. Охваченный внезапно накатившим чувством вины, он сказал:

– Но ведь женщины знают всякие уловки и умеют заставить мужчину поверить в то, что они девственны.

Сэм посмотрела на него как на сумасшедшего:

– Неужели ты и впрямь думаешь, будто он поверит, что за все это время меня ни разу не изнасиловали? Кто-то из тех, с кем я познакомилась в поезде, рассказал мне, какие ужасные вещи индейцы творят с белыми женщинами, которые попадают к ним в плен.

– Ты можешь обмануть капитана Бэлларда, сказав, что индейцы сочли его невесту, то есть тебя, недостаточно привлекательной.

И тут Сэм поняла, почему никто из ее похитителей не надругался над ней, и, хочется ей это признавать, или нет, почему Буйный Дух тоже никогда не стал бы заниматься с ней любовью, если бы она сама не дала ему понять, что желает его ласк: ее умыкнули не для плотских утех! Должно быть, целью похищения была месть Джарману. Но за что?

– Так, значит, вы похитили меня, чтобы отомстить, да? Вы знали, кто я, знали, когда я приеду, и, захватывая меня, хотели досадить капитану Бэлларду, но за что? Что он вам сделал?

– Лучше тебе этого не знать.

– По-моему, после того, что произошло минувшей ночью ты обязан мне все объяснить.

– Ты хотела этого так же, как и я. Я не чувствую за собой никакой вины.

– Хорошо, – сдалась она. – Я признаю, что позволила…

– Ты ничего мне не позволяла. Ты просто сказала, что хочешь меня.

Нет, черт возьми, он не даст ей выставить себя каким-то похотливым животным. Хватит с него и того, что он сам зол на себя за проявленную слабость, а тут еще и она пытается представить дело так, будто он ее соблазнил.

– Да, – признала Сэм, – я так сказала, но я никогда бы не произнесла этого вслух, если бы знала, что ты понимаешь. Разве тебе не ясно? Я не женщина вольного поведения, и, по-моему, ты сам заметил… – Тут она осеклась, смутившись. – Ты же заметил, что до тебя я никогда не была с мужчиной?

– Да, я это заметил, – с улыбкой ответил Кейд и добавил: – Тебе надо еще многому учиться.

– Да иди ты к черту! Этого не должно было произойти и больше не произойдет, если только ты не принудишь меня силой, но я клянусь, – она посмотрела ему прямо в глаза, – что буду драться с тобой не на жизнь, а на смерть.

Он продолжал улыбаться, отлично видя, как ее это бесит.

– Я еще раз тебе говорю, кошачьи глазки: я ни к чему тебя не принуждал, как не стал бы принуждать любую другую женщину. Тебе было со мной хорошо. И ты снова придешь ко мне.

– Черта с два! И не смей называть меня кошачьими глазками, – прошипела она, тряся пальцем перед его носом.

– Это красивое имя. Я назвал тебя так потому, что ты похожа на кошку. То ты злишься, готовая убить, а в следующее мгновение начинаешь ластиться и хочешь любви.

Да, теперь он знал, какова она. Горячая. Страстная. Достаточно притянуть ее к себе и умело приласкать – и она будет готова опять отдаться ему. Но он не хотел, чтобы она отдала ему себя так. Она должна прийти к нему свободно, по своей воле, как сделала это минувшей ночью.

Сэм отодвинулась от него так далеко, как только позволяли размеры тесной пещеры.

– Нет уж, зови меня моим собственным именем – мадемуазель де Манка. А ты? Кто ты? Ведь ты не чистокровный индеец, верно?

– Я полукровка, – не моргнув глазом солгал Кейд. – Много лет назад во время нападения на фургоны с переселенцами индейцы похитили мою мать. Она влюбилась в великого вождя племени мескалеро,[1] я – их сын.

Это собьет Бэлларда со следа. Пусть поломает себе голову над тем, что может делать апачи из племени, обитающего между Рио-Гранде и Пекосом и еще дальше к югу, в Мексике, так далеко от родных мест. Сначала Бэллард, конечно, решит, что его невеста что-то путает, но Кейд позаботится о том, чтобы в конце концов он принял все за чистую монету. Надо будет просветить Селесту насчет апачей, чтобы к моменту своего освобождения она знала о них как можно больше.

– Полукровка, – повторила Сэм, потом спросила: – А почему ты остался с индейцами после того, как вырос? Почему не стал жить с белыми людьми?

Она затронула больное место.

– Белые смотрят на полукровок с презрением. Белый человек не хочет, чтобы я жил в его мире. А индейцы считают меня своим, потому что я сын великого вождя.

Неплохо придумано. Путь Бэллард попытается проверить эту сказку.

Сэм почувствовала себя ужасно неловко из-за того, что он лежал перед ней голый, только прикрыв ноги и бедра складкой бизоньей шкуры.

– Мне все равно, кто ты такой! – крикнула она. – Если ты предпочитаешь жить в грязи и убожестве, это твое дело. А я хочу вернуться обратно, в цивилизованный мир.

Ее покровительственная манера начала его раздражать.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, и, между прочим, в тот день, когда я спас тебя от грозы, ты сама была не очень-то чистой.

– Я в этом не виновата. Меня заставили работать – отскабливать мясо, коптить шкуры. Я не могла не испачкаться. Черт бы тебя побрал! – Сэм направилась к выходу. – Мне больше нравилось, когда ты молчал. По крайней мере, не приходилось слушать твою идиотскую болтовню.

Он не сделал попытки остановить ее, понимая, что лучше всего оставить ее сейчас в покое, чтобы она разобралась в своих мыслях и чувствах. И пусть продолжает злиться на себя и на него, потому что тогда им будет легче провести вдвоем время, которое осталось до ее освобождения…

Сэм полной грудью вдыхала утренний воздух – после грозы он был свеж и ароматен. Она подумала о той тяжелой работе, которой ей приходилось заниматься последнюю неделю, и решила, что, несмотря на это, предпочла бы сейчас находиться в деревне, а не с Буйным Духом. Теперь всякий раз, когда она будет смотреть на него, она станет думать о том, что произошло прошлой ночью. О, как она могла быть такой слабой? Этому полукровке, наполовину белому, наполовину индейцу, не было места среди белых, а ей было не место в его объятиях, как бы ей это ни нравилось.

На некоторое время Кейд оставил ее в одиночестве, но потом ему захотелось есть он вышел из пещеры и начал разводить огонь. Он привез с собой из города немного кофе и большой кусок бекона, поскольку Селеста теперь считает его полукровкой, ей покажется естественным, что он знаком с пищей и напитками белых. Разводя костер, он видел ее – она сидела на корточках у кромки воды и стирала свое платье из оленьей замши. Она делала вид, будто не видит его, но он знал, что, почувствовав запах жарящегося бекона она не выдержит и придет.

Он оказался прав. Наконец она повесила, платье на куст и явилась: ни гордость, ни гнев. Не помешали, ей взять пищу, которую он ей предложил. Ела она молча, и, жадно и не переставая пила кофе. В конце, концов, она нехотя заговорила:

– Может быть, тебе стоит ездить в город почаще, чтобы привозить приличную еду?

– Ты вовсе не кажешься отощавшей, ты даже стала толще с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

Это была правда. Она действительно немного поправилась. И стала еще красивее, о чем он, разумеется, говорить ей не собирался.

– Любой бы стал толще, питаясь той жирной пищей, которую употребляет твой народ.

– Только летом. Зимой нам часто приходится поститься. – Он указал на грязные миски.

– Теперь ты можешь их вымыть.

– А пошел ты к черту!

И она гордо удалилась, бормоча себе под нос, что она ему не рабыня и больше не позволит так с собой обращаться. Пусть сам моет свою грязную посуду, а его женщины пусть сами скоблят свои шкуры. Она пыталась помогать им, вела себя смирно, и какова же награда? Она снова очутилась в этой проклятой пещере, под охраной человека, которого старалась ненавидеть, но который был способен одним только ласкающим взглядом воспламенить ее кровь. Что ж, пусть считает ее высокомерной, ей все равно. Единственное, чего ей хочется, – это оказаться от него подальше, пока она не наделала еще больших глупостей.

Кейд схватил ее, когда она направлялась обратно в пещеру, резко повернул и притянул к себе:

– Я запрещаю тебе вот так уходить. Я дал тебе работу, и ты ее сделаешь.

Его взгляд был полон угрозы, но она вскинула голову и дерзко посмотрела ему в глаза.

– Я уже сказала тебе, полукровка: пошел к черту.

Он встряхнул ее:

– Не провоцируй меня.

– Иначе ты станешь меня пытать, потому что я отказываюсь быть твоей рабыней?

– Есть и другие пути сделать тебя более сговорчивой.

Он крепко обнял Сэм и впился в ее губы жарким поцелуем, а потом так же внезапно отпустил, повернулся и пошел прочь.

Ошеломленная Сэм молча смотрела ему вслед. Он мог заставить ее подчиниться, хорошенько поколотив. Однако вместо этого он только поцеловал ее, пылко и страстно, напомнив, как легко тело может предать ее. Глядя, как он подбирает с земли миски и идет с ними к реке, она вдруг подумала: а что дурного в том, что она получит удовольствие, раз уж подвернулся такой случай? В прошлом ей часто приходилось несладко, будущее тоже не манило: ведь ей предстоит стать женой человека, которого – она это чувствовала – ей никогда не удастся полюбить. Так что же плохого в том, если она сполна насладится настоящим? К тому же, убеждала она себя, пока длится ее плен, лучше жить в мире с Буйным Духом.

Он опустился на колени у воды, и Сэм окатило волной жара – она вспомнила, как сладко было обнимать его широкую спину и какое блаженство она испытала, когда он овладел ею до конца. Теперь она наконец знала, какую радость может подарить женщине мужчина.

Джарман либо поверит, когда она скажет, что индейцы ее не насиловали, либо не поверит. Даже если бы прошлой ночью ничего не произошло и она явилась к нему девственницей, это ничего бы не изменило. Так не все ли равно? Теперь уже ничего не изменишь. И Сэм поклялась себе, что, пока она в плену, она будет гнать от себя всякие мысли о том, виновата она или нет, правильно она поступила или неправильно.

Подойдя к реке, она встала возле него на колени и взяла миски.

– Прости меня, – прошептала она. – Ты обращался со мной хорошо, и я должна быть тебе благодарна. Я знаю, что все могло быть гораздо хуже.

И Кейд вдруг с поразительной ясностью понял, что ему с самого начала не следовало ввязываться в эту затею. Он чувствовал к Селесте что-то такое, что не должен был чувствовать, и это не могло принести ему ничего, кроме страданий и боли. Он знал, что в конце концов должен будет отправить ее в форт, но какая-то часть его существа страстно сопротивлялась неизбежности. И если эта девушка может принадлежать ему только здесь и сейчас, что ж, тогда он, черт возьми, будет наслаждаться ею каждую секунду!

Он встал, и она поднялась вслед за ним. Кейд молча пожирал ее взглядом.

– Я не стану принуждать тебя делать то, чего ты не хочешь, – снова повторил он.

– Но я этого хочу. – На ее губах играла застенчивая улыбка, но глаза сверкали дерзкой решимостью. Скользнув руками вверх по его телу, она обняла его за шею. – Какое нам дело до того, что будет завтра, Буйный Дух? В этой жизни имеет значение лишь то, что происходит сейчас.

Кейд взял ее за руку и снова увлек за собой туда, где они могли броситься в сладостный водоворот страсти.


Время шло, и чувства, которые Сэм испытывала к Буйному Духу, становились все глубже; она видела, что и его тоже все сильнее тянет к ней. Однако он по-прежнему не говорил ей нежных слов, и она убедила себя, что ее влечет к нему лишь чисто плотское желание, порожденное одиночеством и горечью плена.

Но ей было хорошо: ночами она отдавалась блаженству страсти, а дни Буйный Дух превратил в одно сплошное захватывающее приключение, неустанно знакомя ее с тем миром, в который она на время попала. Он совершал с ней длительные прогулки, сообщая ей названия всех растений, птиц и животных, которые попадались на их пути. Он научил ее ловить рыбу острогой и ставить силки на мелкую дичь. Он даже показал ей, как стрелять из лука и из пистолета, уверенный, что теперь она не обратит оружия против него. Еще он научил ее ездить на лошади по-мужски и без седла; и они носились верхом, как ветер, смеясь и наслаждаясь обществом друг друга.

Теперь, когда они сблизились, Сэм начала все чаще задавать себе вопрос: а как бы отреагировал Буйный Дух, если бы она сказала ему правду о том кто она такая на самом деле, и рассказала бы об их с Селестой затее? Может быть, объясни она ему истинное положение вещей, он объявил бы ее своей женщиной и передумал отпускать обратно? И что было бы тогда? Смогла бы она быть счастливой в его мире? О, какие глупые мысли лезут ей в голову! Ведь он никогда не давал ей повода думать, что его интересует что-то помимо сиюминутных радостей, и она просто дура, что так к нему привязалась. Нет, надо хранить от него эту тайну, а когда придет время вернуться к цивилизации, лучше будет не оглядываться назад и ни о чем не вспоминать…

Однажды в их убежище явилась на пони Солнечная Птица и заговорила с Буйным Духом на своем языке. Сэм, конечно же, не понимала ни слова, но видела, что Солнечная Птица чем-то огорчена; а когда та повернулась в ее сторону, Сэм с удивлением заметила, что глаза ее горят гневом.

– Она злится на меня из-за того, что я больше не помогаю женщинам? – спросила девушка, когда индианка уехала.

Кейд не ответил. По правде говоря, Солнечная Птица устроила ему скандал из-за того, что он так долго не отпускает пленницу. И она, и многие другие считали, что уже пора дать ей обещанную свободу, но он и слышать об этом не хотел.

– Почему ты не отвез меня обратно в деревню? – не дождавшись ответа, снова спросила Сэм.

– Там тебя могут заметить. Здесь безопаснее.

Сказав это, он вдруг отвернулся и пошел прочь. Когда он становился таким, это всегда сбивало Сэм с толку; ей начинало казаться, что она его совершенно не знает. Она с тяжелым сердцем посмотрела ему вслед, кляня себя за то, что жаждет услышать от него ласковые слова, что ждет, когда он скажет: «Я хочу, чтобы ты всегда была только моей, вот почему мы остаемся в этой глуши».

Но он продолжал уходить все дальше, и она не последовала за ним, чувствуя, что сейчас ему хочется побыть одному.

Сэм и в голову не приходило, что Кейд тоже пытается бороться со своим сердцем. Оно не слушалось доводов его рассудка. Он знал, что любит ее. И хочет быть с ней всегда.

Но он также знал, что это невозможно…


Селеста посмотрела на свое отражение в треснувшем зеркале над раковиной и при виде своего опухшего от слез лица снова начала плакать:

– Я выгляжу ужасно! Ужасно!

Жак с брезгливой гримасой на лице стал торопливо натягивать ботинки. Хотя он терпеть не мог своей работы – мытья посуды и полов в пивной, – ему хотелось как можно скорее уйти, чтобы больше не слышать вечного нытья и жалоб жены.

– Ты только посмотри на эту каморку, – со слезами в голосе крикнула Селеста. – Здесь едва можно повернуться. Подумать только, мы едим, спим и живем в одной комнате! Мебель разваливается на куски. На дворе еще лето, а тут уже холодно и сыро и все продувается сквозняками. Что же будет, когда родится ребенок? Он все время будет болеть. И нам даже негде поставить колыбель. Жак, мы должны подыскать другую квартиру до того, как я рожу.

Едва сдерживаясь, он напомнил ей:

– На те жалкие гроши, что я получаю, мы можем позволить себе только эту комнату, и ты это отлично знаешь.

– Но ты даже не пытаешься найти другую квартиру. Ты весь день спишь, пока не приходит время идти на работу. А ведь ты обещал мне, что пойдешь со мной искать что-то получше этой дыры.

– Это бесполезно.

– Ты постоянно даешь мне обещания, которых не можешь сдержать, как в тот раз, когда ты сказал, что твои тетя и дядя пустят нас жить к себе, что они помогут нам! Но всего через несколько недель они вышвырнули нас на улицу.

– Это было их обещание, а не мое. Что я мог поделать, если они его нарушили? И вполне может быть, – добавил он, глядя на нее с упреком, – что одна из причин, по которым они велели нам съехать, – это то, что ты меня все время пилила. И еще то, что ты ничего не делала, только лежала на кровати и хотела, чтобы тебя баловали, чтобы моя тетя прислуживала тебе, как это делала Франсина. Селеста, ты больше не живешь в замке с отцом, который выполняет все твои прихоти! Ты моя жена и должна жить той жизнью, которую могу предложить тебе я. И ты не первая женщина, у которой будет ребенок. Честно говоря, я уже устал от того, что ты постоянно хнычешь.

Он встал, чтобы уйти, но тут Селеста схватила со стола глиняную кружку и запустила ею в дверь прямо над его головой. Кружка разлетелась на мелкие осколки. Жак резко повернулся.

– Ты что, спятила? – закричал он. – Может, тебя отправить в сумасшедший дом?

– Если я продолжаю жить как нищенка, то там мне и место. Но я больше не стану так жить, не стану! Лучше умереть!

Закрыв лицо руками, она зарыдала.

Обреченно вздохнув, Жак подошел и обнял ее. Последние несколько месяцев им обоим приходилось несладко, но когда Селеста устраивала такие сцены, как сегодня, он начинал жалеть, что они вообще встретились.

– Все устроится, когда родится ребенок, – пробормотал он первое, что пришло в голову. Только бы она побыстрее успокоилась, чтобы он мог наконец пойти на работу.

Селеста высвободилась из его объятий и, подняв подол своего замызганного платья, вытерла глаза и нос. Из-за того, что в самую последнюю минуту придуманный ими план побега едва не сорвался, у нее не было времени взять с собой приготовленный чемодан, и она осталась в том, в чем была. Скудные сбережения Жака быстро растаяли, и она так и не смогла купить себе новую одежду.

– Нет, – сказала Селеста, вдруг перестав истерически рыдать. – Когда родится ребенок, ничего не устроится. Все станет только хуже.

– Ну хорошо, хорошо. – Он поднял руки, не желая больше спорить и стремясь побыстрее оказаться в пивной, наедине со столиком грязной жирной посуды. – Я обещаю попытаться найти работу и жилье получше этих. Только перестань плакать и все время попрекать меня.

– Я уезжаю домой.

У Жака округлились глаза.

– Ты…ты шутишь?

– Не шучу. Я подумала и решила, что это единственный выход. К тому же мне не нравится Лондон. Я хочу, чтобы мой ребенок родился в Париже.

Жак застыл от изумления.

– А как же Сэм?! – воскликнул он. – Если твой отец узнает о нашем обмане, он напишет обо всем этому типу Джарману.

Селеста уверенно встряхнула головой:

– Об этом я тоже подумала. Здесь не о чем беспокоиться. Теперь, когда мы с тобой женаты, папа смирится с нашим браком, потому что у него нет выбора. Он будет счастлив, что у него скоро родится внук. И я уверена, его порадует, что Сэм устроила свою жизнь. Теперь они с Джарманом наверняка уже поженились и, вероятно, безумно влюблены друг в друга. Папа не станет разоблачать нашу уловку – зачем ему это? Ведь Джарман никогда не вернется во Францию, и Сэм тоже. Он никогда не узнает правды.

Однако Жак не разделял ее оптимизма:

– Не знаю, Селеста… Вернуться к твоему отцу… Это большой риск. Он может разозлиться и выгнать нас.

– Не говори глупостей. Я его дочь. Я ношу во чреве его внука. Ему не останется ничего другого, как принять нас.

И, самозабвенно обхватив себя руками, она начала танцевать по крошечной комнатке.

– О Жак, Жак, все будет чудесно, я нисколько в этом не сомневаюсь! Мы станем жить в моих апартаментах, займем целое крыло замка. Все будет как раньше, только теперь у меня будут ты и наш ребенок.

Жак смотрел на нее в мрачном молчании. Ему оставалось только одно – молиться, чтобы то, что она задумала, не обернулось катастрофой.

Загрузка...