Звезды

1

– У меня для тебя сюрприз, – сказал он, и она тихо застонала, почувствовав, что он вновь овладел ею. Они занимались любовью, казалось, уже многие часы, он отличался замечательной мужской выносливостью и был очень изобретательным. Так, значит, у него для нее сюрприз?

– Какой же? – спросила она, задыхаясь, извиваясь под его тяжестью на атласных простынях, влажных от их полуденной страсти.

Когда он скатился с нее на свою половину кровати, она посмотрела на него вопросительно. Она подумала, что они собираются начать все сначала.

– Закрой глаза, – шепнул он и стал ласкать ее между ног, вдруг она вздрогнула от внезапно пронзившего ее током прикосновения. Ее удивило, что спустя столько времени она все еще сексуально возбудима. Есть ли пределы ее влечению? Только не со Сэнфордом, подумала она, засмеявшись тихим горловым смехом. Только не с величайшим любовником в мире.

– Какой же сюрприз? – спросила она.

– Подарок на дорогу, чтобы ты помнила обо мне, когда уедешь. Упаковал его по-особенному, – шепнул он, губами щекоча ее ухо, в то время как его рука совершала вращательные движения между ее ног. – В самую красивую упаковку, какую только мог найти, только для тебя, моя прекрасная кинозвезда.

Она почувствовала легкую горечь в его словах. Не хотелось, чтобы он ее так называл.

– Где? – спросила она. – Где он?

Он притронулся к ней.

– Здесь.

Она открыла глаза и посмотрела вверх. В зеркальном потолке над кроватью она увидела себя, лежащую на атласных простынях персикового цвета, и его, вытянувшегося рядом с ней, одна рука подпирает голову, другая – между ее ног. Она видела его мускулистые руки, темные волосы на груди и ниже и эрекцию. Его способность к восстановлению была настолько же удивительной, как и мужская выносливость.

Ее взгляд остановился на руке, скрытой между ее ног. Что он делает? У нее перехватило дыхание. Она почувствовала…

Он улыбался, наблюдая испуганное выражение ее лица, в то время как он медленно вытягивал ожерелье.

– Когда ты… – недоумевала она по мере того, как жемчужины появлялись одна за другой. Она не почувствовала, как ожерелье оказалось внутри, но сейчас, пока они мучительно медленно выходили, ей казалось, что она тогда чувствовала, как каждая твердая круглая жемчужина вдавливалась в нее, будто это были кончики пальцев.

Когда ожерелье вышло все, она посмотрела на Сэнфорда, в его серые, полные удовольствия глаза, которые когда-то показались ей опасными, и вновь подивилась тому, как он сумел после стольких лет сохранить живое очарование близости.

Она потянулась за ожерельем, но он сказал:

– Подожди, – и опустил его сначала в хрустальный бокал с шампанским, стоявшим возле кровати на ковре персикового цвета. Затем стянул нитку из крупных матовых жемчужин вокруг ее шеи, шепча: – Для моей кинозвезды, моей прекрасной кинозвезды.

Он наклонился поцеловать ее, и она обвила его руками, тесно прижалась, чувствуя кожей жар его тела.

Их поцелуй был долгам, и она пыталась не закричать, не думать о том, что она собиралась сделать. Она любила его очень сильно, так сильно, что он никогда не сможет узнать, что она задумала.

Пока белый длинный лимузин мчался по пустынному шоссе навстречу зимним сумеркам, Кэроул Пейдж достала бутылку шампанского из серебряного ведерка для льда и долила свой стакан. Она заметила, что руки у нее трясутся, и невольно подумала: обратили ли на это внимание ее спутницы. Кэроул не знала двух женщин, с которыми ехала в машине. Они пробормотали вежливые, но короткие приветствия друг другу, когда машина «Стар» подобрала их у гостиницы в Беверли-Хиллс часа два с половиной назад. Во время долгого переезда из Лос-Анджелеса по пустыне не было произнесено ни слова. Тревожные мысли не оставляли Кэроул Пейдж, кинозвезду, недавно переступившую внушающий ужас рубеж с отметкой 40. Ее преследовала мысль о сексе – не о сексе-удовольствии, которое она испытала несколько часов назад со Сэнфордом, когда он изумил ее жемчужным ожерельем, а о сексе-бизнесе. Она посмотрела на золотые часики от Картье, подаренные мужем, когда она закончила свою третью картину, и поняла, что прибудет на место назначения уже скоро. Осталось совсем немного времени, чтобы изменить свое решение и вернуться назад. Но ведь потому она и в автомобиле «Стар», напомнила она себе, потягивая холодное шампанское и морщась при этом от боли: губы все еще не отошли после инъекций коллагена. Она не взяла свою машину, потому что не смогла позволить себе поддаться панике или отступить в последний момент, развернуться и отправиться домой. В звездном лимузине она не отступит. Когда Сэнфорд спросил, почему бы ей не взять их «роллс-ройс» с шофером, она пробормотала, что, мол, автомобиль может понадобиться, пока ее не будет. Кроме того, поскольку она будет на горе и остановится в «Стар», ей больше не понадобится машина. Она внимательно вглядывалась в его лицо, стараясь понять, поверил ли он. Он поверил. Это случилось сразу после того, как она украдкой вынесла из ванной презервативы и положила их в сумочку и Сэнфорд едва не застукал ее. Чтобы отвлечь его, чтобы он не заметил и не поинтересовался, для чего ей нужны они, она торопливо сообщила, что отправляется в «Стар», поскольку крайне нуждается в отдыхе после последнего, изнурительного фильма. Она поняла, что беспокоиться не о чем. Сэнфорду и в голову не придет что-либо заподозрить в ее действиях. Доверие было одной из опор их продолжительного брака. Так же, как и секс. Кэроул не знала ни одного любовника, которого можно было сравнить со Сэнфордом. Она почувствовала жемчужины, скатившиеся в ложбинку между ее грудей, и вновь восхитилась необычным способом подношения подарка. Потом они еще раз занялись любовью, и лишь после этого она подготовилась к длинному переезду в «Стар».

Кэроул внезапно вспомнила о своих двух молчаливых спутницах: интересно, кто они, почему едут в «Стар» и не считают ли, что она пьет слишком много (в конце концов, «Дон Периньон» предназначен для них троих, хотя до сих пор только она позаботилась о себе). Кэроул взглянула через дымчатое стекло окна и засмотрелась на проносящийся пейзаж. Предвечерняя пустыня выглядит мрачно, подумала она, почти грозно; тени, сливавшиеся между песчаными дюнами и кактусами, казались такими глубокими, такими темными, и чудилось, что за ними кроется нечто. И старое шоссе, на которое они свернули с автострады, было необычно пустынным. Когда Кэроул осознала, что уже давно им не встречается ни одна машина, ее внезапно охватила паника.

Как выглядел их шофер? Она не могла вспомнить его лицо, только свое смутное впечатление, что он – симпатичный молодой человек в черной униформе с блестящими серебряными пуговицами. И эмблема «Стар», вышитая на груди серебром слева. Но кто был он? Назвал ли он свое имя, когда помогал ей садиться в машину? Он показал ей шампанское, хрустальные графины с виски, джином и водкой в специальном отсеке – баре, плитки шоколада «Годива» в золотой фольге, но она, разумеется, не разглядывала молодого человека и не интересовалась им.

Кэроул оторвала взгляд от призрачной унылой пустыни и уставилась на прочную перегородку, отделяющую переднее сиденье от пассажирского салона. Подавляя желание нажать на кнопку, опускающую перегородку, чтобы увидеть шофера и дорогу, по которой они ехали, она снова глотнула шампанского и подумала, что пьет слишком много. Но это было ей необходимо для храбрости, уговаривала она себя, чтобы выполнить намеченный план.

Еще она подумала, как необычно, что трое людей, пусть и незнакомых, едут в одной машине столько времени и совсем не разговаривают. Но что она могла бы сказать своим спутницам? «Видите ли, леди, на самом-то деле я еду в «Стар» не отдыхать после моей последней картины, хотя именно это твердит всем мой прессагент. Я еду туда, чтобы соблазнить ничего не подозревающего мужчину, человека, которого я едва знаю. И я делаю это, чтобы спасти свой брак».

Нет, этого она, конечно, не может сказать. А вот выпить… Она осушила стакан шампанского, вновь взяла бутылку и заплетающимся языком пробормотала:

– Обычно я столько не пью, просто сейчас очень волнуюсь.

Те двое посмотрели на Кэроул так, как будто она только что материализовалась в их присутствии. Сидевшая напротив женщина лет пятидесяти в очках в черепаховой оправе и со старомодной стрижкой «паж» глянула на нее:

– Волнуетесь?

– Да, – ответила Кэроул, откидывая со лба прядь пепельно-светлых волос и показывая в сторону покрытых снегом вершин гор, которые, казалось, надвигались все ближе и ближе. – Я ужасно боюсь фуникулеров.

– Фуникулеров? Каких фуникулеров?

Кэроул посмотрела на нее с удивлением.

– Как каких? Да тех, что поднимут нас к «Стар». Курорт как раз там, – сказала она, указывая на огромные снежные вершины, которые все время их путешествия казались такими далекими, но вдруг приблизились почти вплотную, смутно вырисовываясь впереди и будто чем-то угрожая.

– На вершине Маунт-Сан-Джесинто. До «Стар» нет никакой другой дороги, кроме фуникулера.

Дама в очках выглянула в окно, вытягивая шею, чтобы разглядеть вершины гор.

– Да, я знаю, «Стар» как раз там, – сказала она, – но думаю, должна быть и другая дорога. – Она помолчала, изучая взглядом покрытую снегом гору. – Боже мой! Они так похожи на Альпы! Я не подумала, что там может быть снег, – с грустью в голосе добавила она. Потом подняла атташе-кейс, стоявший между ее ног, и прижала его к груди, как бы защищаясь.

Посмотрев на светлые льняные брючки, синтетическую блузку и открытые туфли этой женщины, Кэроул представила себе небольшой чемоданчик, засунутый в багажник автомашины, – единственный багаж этой женщины. Тогда, у отеля в Беверли-Хиллс, шоферу пришлось проявить смекалку, чтобы уложить в багажник весь комплект чемоданов из кожи угря, принадлежавших Кэроул: она ведь собиралась провести в «Стар» несколько дней. Шоферу пришлось повозиться также с багажом третьей пассажирки, сидевшей рядом с Кэроул и не сказавшей ни слова. Она тоже взяла с собой на удивление много чемоданов, правда, разнокалиберных, а кроме того среди ее багажа были лыжи и большая спортивная сумка, которую засунули на переднее сиденье, рядом с шофером. С собой в салон эта пассажирка взяла только небольшой черный портфель, напоминающий медицинский саквояж. Кэроул разглядела выдавленные на коже золотые буквы: Дж. Айзекс, Д. М.

Вновь наполнив свой стакан и сдерживая желание опустошить его залпом, чтобы шампанское наконец сняло боль в ее распухших губах, Кэроул стала разглядывать лицо соседки и пришла к выводу, что она ее где-то видела. И вдруг вспомнила: она была актерским агентом и звали ее Фрида Голдман. Именно с ней они терлись локтями во время вечеринки по случаю вручения «Оскаров» в прошлом апреле. Миссис Голдман, должно быть, представляла одного из претендентов, коль попала в столь исключительную компанию. Кэроул пыталась вычислить, кто был этот претендент. Увидев, как Фрида прижимает к себе кейс и беспокойно поглядывает в окно машины, при этом каждую минуту бросает взгляд на часы, Кэроул решила, что она, должно быть, едет в «Стар», чтобы заключить сделку. Горяченькую сделку. Поймав улыбку, играющую на губах Фриды, Кэроул сразу поняла: та словно переполнена хорошими новостями. Но что это за новости, Кэроул гадать не стала, ибо, закутавшись в свою роскошную шубу из черно-бурой лисы, полностью погрузилась в мысли о сексе, о том, как решить сложную проблему: забраться в постель Лэрри Вольфа.

Машина свернула со старого шоссе и поехала по разбитой дороге, петлявшей у подножия горы, а затем постепенно поднимавшейся все выше и выше над пустыней. Когда лимузин замедлил ход и остановился, все три пассажирки выглянули из окон и увидели домик охранника и ворота, перегораживающие дорогу. Это был первый из трех пропускных пунктов, служащих преградой для любых непрошеных гостей и разных писак. Вокруг было пустынно и тихо. Казалось, во всем мире только и есть эта дорога, по которой как будто годами никто не ездит, чахлый кустарник, растущий на покатых склонах, охранник в униформе, беседующий с шофером, да еще ветер из пустыни, листающий бумаги на планшете охранника…

Когда машина тронулась и Кэроул увидела указатель «Площадка для посадки на фуникулер – 2 мили», она с ужасом поняла, что всего через несколько минут назад пути не будет, и потянулась за шампанским.

Снег! Фрида Голдман размышляла, в который раз глядя на часы с тех пор, как покинула Лос-Анджелес. Конечно, следовало ожидать этого, поскольку отель находился на вершине горы и был декабрь. О, да, думала Фрида, с трудом сдерживая возбуждение, я могу справиться со всем, даже со снегом, если это сулит ухватить величайшую сделку в Голливуде. Да, за последние несколько лихорадочных бешеных дней Фриде пришлось справиться со многим. Она не могла поверить, что преодолеет такие сложности. Для начала Банни непонятно почему предложила ей отдохнуть в «Стар» еще четыре месяца назад, когда она планировала провести там пару недель. Затем, однако, ее необъяснимый отказ поговорить с Фридой по телефону, а теперь эта бешеная скачка навстречу снежной горе. Не так-то просто было получить комнату в «Стар»: места здесь бронируют за несколько месяцев. Лишь случайное аннулирование брони в последний момент выручило Фриду. Она позвонила Сиду Стерну, режиссеру, и пообещала ему, что сумеет заставить Банни «подписать и скрепить печатью» и доставит ее ему к завтрашнему дню.

Утром, когда Фрида торопливо собиралась, она думала о Палм-Спрингсе, расположенном у подножия гор, этом оазисе с пальмами и солнцем. Она побросала туалетные принадлежности, кое-что из косметики, запасную блузку и смену белья в небольшой чемоданчик, поймала такси и отправилась в Беверли-Хиллс. Но сейчас, задумчиво вглядываясь в очертания горы, которая, казалось, росла на глазах, она представляла себе сугробы, мороз и сосульки.

Фриде не терпелось увидеть курорт, о котором болтали без умолку. «Стар» был окутан тайной, подобно огромному рождественскому подарку, упакованному в золотую фольгу и серебристые ленты. Об этом месте нельзя было прочесть в журналах или газетах, редко появлявшаяся его реклама ничего не разъясняла, а агенты по туризму не предоставляли проспектов. О нем можно было узнать по разговорам киношной колонии или от тех, кто побывал в «Стар», пользуясь привилегиями, которых у других не было. Фрида вспомнила, что один из ее клиентов рассказывал ей о «Стар», о возможности расслабиться, которая там предоставляется, – некий сорт ненавязчивых услуг как для мужчин, так и для женщин. В частности, эти услуги представляли собой партнера или партнершу для обеда, для танцев, но услуги могли быть по вашему желанию предоставлены и для спальни. Это напомнило Фриде о ее последней поездке в Нью-Йорк, когда она в одиночестве сидела в баре гостиницы, а смазливый молодой человек в униформе коридорного спокойно обратился к ней. «Вы посещаете Манхэттен одна? – спросил он вежливо. – Вы здесь гостья, в гостинице? Вот что я вам скажу: если что-нибудь понадобится, днем или ночью, позвоните администратору и попросите Рамона. Я достану вам. – Он наклонился ниже и, заговорщицки подмигнув, добавил: – Что пожелаете».

Тогда Фрида ужаснулась, как и сейчас, при мысли о занятии сексом с совершенно незнакомым человеком. Она не была с мужчиной со времени смерти Джейка, – шестнадцать лет слишком долгий срок для воздержания, – но Фрида верила, что секс проистекает из любви, особенно для женщины в пятьдесят три года с двумя взрослыми детьми и пятью внуками. Представляя, какими могут быть «услуги» в «Стар», она подумала о шофере, сидящем по другую сторону перегородки, о том, как он улыбнулся за ее спиной у гостиницы, когда она наклонилась за чемоданчиком. Блеск белых зубов, ямочки на щеках, квадратной формы подбородок и длинные, длинные черные волосы. Занимается ли он «услугами», подумала она, когда не водит лимузин «Стар»?

Фрида выбросила эту мысль из головы. Она взбирается на этот айсберг не для того, чтобы улечься под кого-то, напомнила она себе, она направляется туда, чтобы найти Банни. И поскорее. Дело не ждет, она должна добыть подпись Банни на этих бумагах за двадцать четыре часа, как она и обещала Сиду Стерну. Пока машина, шурша, катила сквозь пустынный закат, увеличивая расстояние между своими пассажирами и цивилизацией, Фрида вновь задумалась над тем, что же случилось с Банни. Бедная девочка, казалось, забилась в эту горную глушь, как в нору, поскольку раны от потери «Оскара» в апреле все еще не затянулись. Не поэтому ли Банни не отвечала на ее звонки? В какой бы хандре крошка ни пребывала, она собирается вырвать ее отсюда, и как можно скорее. Фрида с трудом сдерживала себя – так была взволнована. Почему они едут так медленно?

Звон стекла заставил Фриду взглянуть на Кэроул Пейдж, которая приканчивала бутылку «Дон Периньон», предназначавшуюся для всех троих. Фрида не возражала, она откладывала выпивку на потом, приберегая для торжественного момента, когда покажет Банни, что лежит у нее в кейсе. Фрида захватила с собой бутылку «Мандарин Наполеон», любимого ликера Банни. Они разольют его по бокалам, добавят лед и поднимут тост друг за друга, за мир, за прекрасную красивую жизнь.

Когда пустая бутылка шампанского вернулась на место в ведерко со льдом, Фрида вдруг подумала, что Кэроул Пейдж пьет не из-за страха перед фуникулером. Похоже, у нее есть более серьезные поводы для этого. Фрида слышала ходившие на киностудии слухи, что последний фильм Кэроул – бомба, сенсация, но уже четвертая по счету, что свидетельствовало о движении карьеры к закату. Фрида не пыталась пристально разглядывать красивую актрису, но не могла не уловить знакомого выражения затравленности в глазах Кэроул. Такое выражение встречаешь в Голливуде повсюду. Взгляд женщины, охваченной паникой от неминуемого близкого старения. Кэроул Пейдж была очень эффектна в свои двадцать, да и в тридцать с небольшим, заполняя экран живостью и блеском, присущими только ей. Но затем мало-помалу живость увядала, блеск тускнел, пока наконец в этих сапфировых глазах не появился страх. За годы работы агентом Фрида снова и снова наблюдала этот процесс. Он был столь же стар, как сама индустрия. Красивым женщинам стареть запрещается.

Чувствуя, что сейчас чихнет, она в поисках платка открыла сумочку из крокодиловой кожи. Не успев подавить чих, заглушила его щелчком сумочки и, как бы извиняясь, улыбнулась сидящей рядом с Кэроул женщине, которая коротко взглянула на нее. То, что эта женщина врач, было ясно по ее медицинскому саквояжу с вытесненным на нем именем. Да она и выглядела как врач, подумала Фрида. Никакой косметики, каштановые волосы собраны в тугой пучок на затылке, сильные, видимо, умелые руки с коротко подстриженными ногтями. На вид ей было лет под сорок, но никаких признаков замужества, и Фрида подумала: интересно, что привело эту женщину на заснеженный курорт.

Машина остановилась у вторых ворот. Опять охранник проверил список пассажиров. Машина продолжила путь по дороге, становившейся по мере приближения к подножию горы все более узкой и крутой. Вдруг солнечный свет померк – словно ночь опустилась на пустыню. Высокие гранитные стены как бы сжали машину на дне каньона, загроможденного гигантскими валунами и скальными отложениями доисторического периода. Длинные тени протянулись от ущелий и оврагов, кустарники уступили место низкорослым соснам, воздух становился ледяным, хотя на этой высоте снега еще не было. Фрида теперь могла представить, каким окажется курорт: ужасающе захолустным, со множеством кинематографических снобов, платящих огромные деньги за отдых, полный лишений и неудобств. Но ее грела мысль о пятнадцати процентах от миллионной сделки, которые она получит, как только Банни подпишет документы. Ради этого стоило потерпеть.

«Так и должно было быть, – сказала себе Кэроул, когда лимузин, подкатив к небольшому некрасивому зданию без окон, остановился. Возле неказистого здания была крохотная автостоянка, заполненная «ягуарами», «БМВ», «корветами» и двумя ярко-красными «феррари». Охранник в униформе похаживал вдоль площадки. Прямо над плоской крышей здания виднелась первая опора для троса и угол ангара, где находились огромные механизмы фуникулера.

Когда шофер открыл дверцу машины и порыв ледяного воздуха ворвался в салон, Кэроул инстинктивно откинулась на сиденье. Мелькнула мысль, что сейчас у нее еще есть шанс отказаться от безумного плана и вернуться домой, к Сэнфорду. Но, напомнив себе, что все, что она делает, делает для него, Кэроул протянула шоферу руку, улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой и направилась к двери здания. Фрида Голдман вышла следом, крепко держа свой кейс, и сразу ощутила, как холодный горный воздух пронизывает ее летнюю одежду. Шофер одарил ее интимной улыбкой, и она заметила, как крепка его рука. Фрида поспешила за Кэроул, молясь, чтобы в здании оказалось тепло. Их спутница вышла последней, одной рукой запахивая жакет на груди, в другой руке она несла свой саквояж. Не приняв руку шофера, она не заметила его улыбки и не улыбнулась в ответ, потому что глаза ее были устремлены на гору, исполненную таинственности и неясных обещаний. Последовав за Кэроул и Фридой, она за дверью здания вновь уперлась взглядом в гору, вид на которую открывался сквозь стеклянную стену комнаты, противоположную двери. Это маленькое здание было посадочной станцией фуникулера и совсем не походило на негостеприимную природу, окружающую его. Роскошные буфет и бар с богатым выбором напитков, в которых толпились люди, напомнил Джудит Айзекс зал ожидания британской авиакомпании в Нью-Йорке, где она ожидала посадки на «Конкорд», когда летела в Лондон на съезд врачей. Но зал «Конкорда» был отделан в приглушенных черных тонах, а зал ожидания «Стар» для посадки на фуникулер претендовал на романтический стиль американского Запада: покрытые льняными чехлами диваны, подушки, индейские коврики, скульптура доколумбовой эпохи, пальмы и кактусы в массивных вазонах.

Джудит быстро огляделась: детей не было. Ей обещали, что в «Стар» детей не будет. Она немного расслабилась.

«Семидесяти процентам ваших пациентов в «Стар» понадобится только пластическая хирургия», – заверяли ее во время собеседований при найме. Сейчас она рассматривала ожидавших вагончик гостей в собольих манто и куртках из рысьего меха, среди лыжных палок и сумок для гольфа, выглядевших узнаваемо или так, будто их должны знать. И она задавалась вопросом: что хотят эти красивые, стройные люди усовершенствовать в себе с помощью хирургии? Но, может быть, ее пациентами станут лишь некоторые, немногие из них. Может быть, и Кэроул Пейдж, которая так нервничала в машине, что выпила все шампанское и беспрерывно трогала губы. Джудит решила, что актриса прибегала к изменению формы губ – беловатая неестественная линия и слегка растянутый рисунок верхней губы выдавали признаки инъекций коллагена. Возможно, Кэроул и в «Стар» приехала для косметической операции, хотя в какой косметической операции нуждалась эта стройная высокогрудая красавица? Впрочем, это было безразлично для Джудит. С какими бы просьбами эти богатые и известные люди ни пришли к ней – подтяжка лица или «теннисные» локти, изменение формы носа или лыжные травмы, – они никакого отношения к настоящей медицине не имели. Доктор Айзекс поклялась больше никогда не заниматься настоящей медициной.

Она подошла к холодной стеклянной стене и взглянула на заснеженную гору, темнеющую в сумерках. Самая вершина Сан-Джесинто была скрыта в тумане, и поэтому курорта не было видно, что придавало ему больше таинственности и вызывало смутное, но растущее чувство неприязни к работе на месте, которое она никогда раньше не видела. Острые выступы и резкие контуры ущелий были окрашены в странные, почти ненатуральные цвета, яркие и насыщенные. Санта-Роза Рейнфс сверкала золотом там, где пурпурные тени заполняли бездонные каньоны и русла речек. Этот пейзаж напомнил Джудит картину Максорлида Пэрриша, висевшую в спальне ее учителя. Когда-то висевшую.

В стеклянной стене отражались ожидающие пассажиры и Джудит, не оборачиваясь, наблюдала за ними. Некоторые пары сидели, прижавшись друг к другу, тихо болтая за бокалами, некоторые сидели в одиночестве, нервно отбивая пальцами дробь, украдкой бросая друг на друга оценивающие взгляды. Джудит интересно было бы знать, сколько тайных свиданий состоится сегодня ночью. Взять хотя бы темноволосую актрису, что стоит у бара. Она известна по своей роли, исполняемой кое-как в ночном телесериале. Сейчас она разглядывает светловолосого парня, сидящего в углу и делающего вид, что читает «Голливудский репортер», но отвечающего на быстрые призывные взгляды актрисы. В воздухе витали романы, подумала Джудит, но если быть точной, то воздух пропитан сексом. Неожиданно раздавшийся смех, казалось, подтвердил ее предположение. Она увидела на противоположной стороне зала шофера, несшего ее багаж, такого молодого, высокого, широкоплечего, и призналась себе, что он-то как будто создан для секса. Затем она увидела в стекле Кэроул Пейдж, отходящую от бара со стаканом в руке, и подумала: «Как прекрасно вписывается в эту красивую толпу стройная актриса с великолепными густыми пепельносветлыми волосами, рассыпанными по широким плечам ее манто из чернобурки».

Кэроул, тревожно оглядываясь вокруг, прошла через зал ожидания и остановилась рядом с Джудит у окна. Обе в молчании рассматривали выглядевшие непрочными тросы фуникулера, тянущиеся от станции у подножия горы, затем среди отвесных, поросших соснами скал и исчезающие в облаках, окутывающих вершину. Наконец Кэроул, сбросив оцепенение, проронила:

– Говорят, там есть привидения. – Она сказала это так, будто продолжала беседу с Джудит.

– Извините?

– Дом в «Стар», – ответила Кэроул. – Он принадлежал той королеве немого кино, что таинственно исчезла в тридцатые годы. Дом называли «Звездная гавань», и здесь произошло сенсационное убийство одного режиссера, который страдал сексуальными отклонениями. Они называют это «убийство в ванной для непристойных утех». Главным подозреваемым была сама Марион Стар, которая исчезла. Они так и не нашли убийцу.

Джудит на мгновение уставилась на Кэроул, затем опять посмотрела на гору, быстро поглощаемую ночью. Она снова вспомнила собеседование, которое проводил главный управляющий курорта несколько недель назад. Ни разу не было упомянуто ни имя хозяина «Стар», ни имя нанимателя Джудит. Теперь она подумала, как странно собираться работать на кого-то, кого ни разу не встречал и даже имени не знаешь. И спросила Кэроул:

– А вы знаете, кто владелец курорта?

– Нет, не знаю, я не думаю, что кто-то вообще знает. У меня есть друзья, бывавшие здесь, но никто из них хозяина не встречал. Ходят слухи, что он или она имеют темное прошлое, но я не знаю.

Они опять замолчали смотрели, как похожий на игрушку вагончик фуникулера медленно спускается с горы. Казалось, он слишком мал, чтобы вместить всех этих людей, а тросы не выглядят достаточно прочными.

Кэроул думала, что, вероятно, она просто боится фуникулера, а потому сделала хороший глоток шампанского. Джудит думала, что трос просто обязан быть крепким, чтобы поднять ее на гору, потому что вниз она уже больше никогда не спустится.

В буфете Фрида Голдман обследовала весь обширный выбор закусок и остановилась на огромном грибе, фаршированном крабами. Принявшись за него, она невольно стала подсчитывать, сколько калорий проглотит, и одновременно рассматривала зал ожидания, который явился для нее сюрпризом. Она узнала многих пассажиров. В большинстве это были люди кино, и все они выглядели какими-то наэлектризованными. Воздух словно был пропитан возбуждением и предвкушением, а когда ее глаза уловили яркий блеск бриллиантов и золота, ее представление о горном курорте изменилось к лучшему. Пусть снег и холодно, но зато там должно быть чрезвычайно элегантно и роскошно. Она начинала догадываться, почему пребывание Банни здесь затянулось. У нее здесь слишком много развлечений. Возможно, рассуждала Фрида, поймав взгляд чертовски красивого шофера, что невзрачная маленькая Ковальски из Скрэнтона наконец нашла любовь и у нее роман.

Через весь зал Фрида отправилась туда, где стояли Кэроул Пейдж и доктор.

– Боже мой! Прямо Северный полюс… – Она тряхнула головой, но ее металлического серого оттенка волосы привычно улеглись в безукоризненную стрижку «паж».

– Я слышала, что «Стар» точно уменьшенная копия «Замка лани», – тихо, как будто опасаясь нарушить покой горы, сказала Кэроул. – С ней связана удивительная, неправдоподобная киноистория. Множество людей приезжает сюда посмотреть, где произошло убийство. Но я приехала сюда отдыхать. – Это было ложью. Кэроул приехала сюда потому, что Лэрри Вольф собирался писать историю Марион Стар. Кэроул надеялась обольстить его, получить то, что хотела, и спуститься с горы как можно быстрее.

Джудит сказала:

– В следующую субботу здесь состоится рождественский бал. Думаю, получить приглашение будет очень трудно. Но как гости вы, конечно, обе будете приглашены.

– Я не останусь на бал, – сказала Фрида, сдерживая волнение. – Я уеду раньше.

– Я тоже, – с надеждой откликнулась Кэроул. Они обе ошибались.

2

Филиппа только что продиктовала на магнитофон «Цените свои успехи», когда в большом окне над письменным столом увидела молодого человека, шедшего со стороны берега к террасе ее дома. Он был без рубашки, его худые, мускулистые руки и грудь блестели в лучах австралийского солнца. Пока он босиком и без шляпы, только в узких джинсах, поднимался по ступеням террасы, Филиппа разглядела сильные бедра, сексуальный зад и многообещающую выпуклость прямо под «молнией».

Разглядывая его, она все еще держала в руках микрофон, лента все еще крутилась. Развязной походкой он прошел по террасе. За его спиной солнечные блики танцевали, как звезды на поверхности Лебяжьей реки, где лодки всевозможных типов лавировали сквозь широкий канал, их белые паруса надувал ветер, отчего они казались полными величия. Через открытое окно Филиппа слышала смех и разноголосицу отдыхающих на ближайших пляжах, гул лодочных моторов, крики чаек. В потоках красного, черного и белого цветов пролетел на водных лыжах Санта-Клаус, его белая борода развевалась на ветру, он махал рукой находящимся на берегу, как бы напоминая им, что сейчас январь, пик лета, и Рождество было только две недели назад.

Филиппа наблюдала, как молодой человек прошел до конца бассейна в итальянском стиле и остановился среди высоких дорических колонн, окружавших поблескивающую зеленую воду. Небрежная, непринужденная поза, длинные светлые волосы, развевающиеся по широким плечам, – его как бы окутывала атмосфера ожидания. Филиппа, словно загипнотизированная, забыла про микрофон в ее руках. Молодой человек совершенно беззаботно протянул руку и расстегнул джинсы. Они упали, обнажив еще более светлые волосы, золотистую кожу без единого белого пятнышка, как будто он был молодым богом, только что родившимся из солнечного света. Выглядел он как типичный австралийский любитель серфинга, которых Филиппа во множестве видела на пляжах от Сиднея до Мельбурна. Здесь, в Перте, на побережье Западной Австралии, таких, как он, можно увидеть на лодках ловцов жемчуга или на досках для серфинга – этаких раскованных, самонадеянных молодых австралийцев, презирающих простых смертных и верящих только в собственную вечную молодость.

Филиппа отметила, насколько он беззастенчив, безразличен к тому, что кто-то может наблюдать за ним. Он поднял руки над головой и лениво потянулся. Когда Филиппа увидела его член, у нее вырвался тяжелый вздох.

Выключив магнитофон, она встала из-за стола, прошла по дому до гостиной, выходящей на террасу, и прислушалась к звукам на кухне. Видел ли повар молодого человека?

Пока Филиппа стояла, наблюдая за ним, он медленно осмотрелся и нырнул в зеленую воду, прорезав ее почти без всплеска.

На реке внезапно взревел мотор лодки, оставляя за собой струю брызг и пены, сидящие в ней закричали: «Привет!» и «Пока!» и исчезли из вида. Вилла Филиппы находилась на северном берегу Лебяжьей реки, на улице под названием Ютланд Пэрейд, в шикарном пригороде Перта-Дэлкейт, Западная Австралия, считающемся самым дорогостоящим районом в стране. Его прозвали «Улочка миллионеров», и туристические автобусы появлялись здесь регулярно. Местное население называло этот маршрут «Великая стена», потому что туристы могли здесь увидеть только стены, окружавшие скрытые за ними имения. Миллионеры, прятавшиеся за этими высокими стенами, общались с окружающим миром только с помощью селекторной связи у снабженных электроникой закрытых ворот, а когда они отваживались выйти из-за стен, то появлялись в машинах с затемненными стеклами. Или другим путем – по воде – в шлюпках, на парусных судах или моторных лодках.

При отливе можно пройти весь путь до мыса Резолюшн, где высокие эвкалипты уступают место зарослям бамбука, дикому инжиру и клещевине. Отсюда открывается захватывающий дух вид на причалы Фримантла, где парусники богачей покачиваются на ветру. Дальше расстилается голубая гладь Индийского океана с его неспокойными водами и губительными ветрами, который моряки прозвали «Доктор Фримантл».

Прислушавшись, но не уловив никаких звуков в спокойном, притихшем доме, она отважилась выйти на залитую солнцем террасу.

Из-за жары Филиппа работала в шортах, без лифчика, концы блузки связаны узлом на животе. Она трудилась над своей новой книгой – «Звездный план похудения и сохранения красоты из 99 пунктов». Книга была продолжением предыдущей – «Звездная одночасовая диета», которая возглавляла список бестселлеров почти год. «План» фактически не был новой книгой, это был итог всей звездной программы, в сущности, итог работы Филиппы за всю жизнь. «Цените свои успехи» – только что продиктовала она на магнитофон, это был сорок третий пункт плана. Она подошла к краю бассейна и с восхищением посмотрела, как молодое, золотистое тело плавает под зеленой водой. Когда пловец выплывал на поверхность, стряхивая белокурые волосы с лица, он, казалось, не замечал Филиппу, вновь погружался в воду и плыл на другой конец бассейна. Наблюдая, как он делал круги по бассейну, Филиппа ощутила, насколько она была возбуждена. Она оглянулась на дом, проверяя, не наблюдает ли за ней кто-нибудь. Ощущая обжигающую летнюю жару, чувствуя себя удивительно независимой и даже лишенной предрассудков, она встала на первую ступеньку лестницы, ведущей в бассейн, почти не замечая плещущейся у лодыжек воды – прохладной и одновременно теплой.

Горячее солнце нещадно палило, и она спустилась еще на ступеньку, побуждаемая не осознанным стремлением, но чем-то более глубоким, более инстинктивным. Белые стены, окружающие террасу, казалось, пульсировали от солнечного света, пальмы и папоротники, растущие в огромных вазонах, выглядели еще зеленее, их восковые листья блестели, как изумруды. Вилла Филиппы была выдержана в эгейском стиле, построил ее австралийский пивной магнат, который однажды посетил Грецию и влюбился в абсолютно белые кирпичные постройки на греческих островах. Дом этот был для Филиппы временным убежищем от мира, она получила его в наследство год назад и приехал сюда нянчить свою тайную боль. Боль эта была с ней всегда, даже сейчас, когда она чувствовала, как сверкающая вода кружит вокруг ног и лижет края шорт.

Филиппа Робертс возглавляла финансовую империю, получающую ежегодно миллионные прибыли. У Филиппы была яхта, личный самолет и бесценная коллекция редких предметов материальной культуры аборигенов Западной Австралии. Она могла покупать все, что ей вздумается, путешествовать по всему свету. Но когда суд, рассматривавший наследственное дело, в конце концов, утвердил ее право на виллу, она, только раз взглянув на нее, решила, что будет писать книгу здесь. За последние десять месяцев она почти не выходила за пределы виллы, если не считать ее ежедневных прогулок до мыса Резолюшн, в одно и то же время, что не нарушало ее затворничества.

Сойдя с последней ступеньки, она оказалась в воде по пояс. Молодой пловец доплыл до дальнего конца бассейна и вынырнул из воды, покрытый золотыми и серебряными каплями. Он уже собирался нырнуть опять, но, увидев ее, замер. Вода струилась по его телу, грудь тяжело дышала. Минуту он смотрел на Филиппу, потом поплыл по направлению к ней, держа голову над водой и устремив взгляд на нее.

Подплыв к ней, он встал на ноги. Его тело было так близко, что Филиппа могла видеть капельки воды, поблескивавшие на светлых бровях и ресницах. Дыхание его уже почти успокоилось. Не говоря ни слова, он сложил ладони ковшиком и, зачерпнув воды, плеснул на блузку Филиппы. Он продолжал обливать ее, пока блузка не намокла и сквозь материю стали видны соски.

Потом он протянул руку к узлу блузки на животе и медленно развязал его. Расстегнув пуговицы, он осторожно снял блузку с плеч, бросил ее на воду, и она медленно стала опускаться на почти невидимое дно бассейна. Несмотря на жару, Филиппа передернула плечами от озноба, а когда он положил ладони ей на груди, она почувствовала, будто ее пронзило током. Ток прошел по груди, через сердце, достиг самой глубины, где она носила свою боль. Боль тут же отреагировала острым, сладким ударом. А потом, на удивление, боль начала ослабевать, будто прикосновения его рук были бальзамом. Сцена напоминала замедленную съемку. Она стояла не шевелясь, зачарованная, его руки нежно ласкали ее груди. Вдруг он нырнул под воду и начал стягивать с нее шорты. Сняв их, он раздвинул ее ноги и проплыл между ними, щекоча их своими длинными шелковистыми волосами. Всплыв за ее спиной, он обнял ее и прикрыл груди ладонями, как чашечками. Она ощутила прикосновения языка на шее и толчки его члена по ягодицам. Ей казалось, что ее охватил огонь, несмотря на то что она погружена в воду. Его рука скользнула вниз, по пупку, по животу, ниже под воду, двигаясь к цели. Она откинулась назад, на него, когда его палец скользнул вовнутрь. Импульсивно она повернулась, ища его губы своими губами.

Когда они, целуясь, упали в воду и их страсть начала разгораться, в доме зазвенел колокольчик. Это было сигналом, что в электронные ворота въехала машина. Но ни он, ни она не слышали этого. На подъездной дорожке, выложенной красным кирпичом, разворачивалось такси, когда Найри, наполовину аборигенка, служившая у Филиппы экономкой, торопясь, спустилась по ступеням.

– Мисс Чармер! – воскликнула она, увидев выходящую из машины женщину.

– Привет, Найри, – сказала Чарми, ступая по раскаленным кирпичам и щурясь от яркого солнечного света, который показался ей ярче и прозрачнее, чем в Калифорнии.

Найри – высокая, с шелковистыми темными волосами собранными в тугой пучок на затылке, с глубоко посаженными глазами красно-коричневого оттенка и широким, всегда готовым к улыбке ртом, – несмотря на несколько снобистский вид, который она любила принимать, была родом из племени пилбара. Никто точно не знал, сколько ей лет, но большинство давало ей пятьдесят-шестьдесят. Держала она себя с достоинством, хотя некоторые усматривали в этом дерзость. С Филиппой она была уже девять месяцев и выказывала чрезмерную заботу о своей хозяйке.

– Мисс Чармер! – повторила она.

– Что случилось, Найри? Кажется, ты удивлена моим появлением? Разве Филиппа не говорила тебе, что я приезжаю? – Все в доме были предупреждены о неожиданном визите Чарми, и слуги находились в полной боевой готовности, тем более что этот визит был особый (обычно Чарми проводила Рождество с семьей в Америке), а потом гостье следовало оказать большее внимание. Они не имели ни малейшего представления, как долго она здесь пробудет и чем мисс Робертс и гостья будут заниматься. Экономке Филиппа сказала, что следует устроить небольшую вечеринку по случаю Рождества или экскурсию по реке и, возможно, вылазку за покупками в Перт.

– Да, – неуверенно протянула Найри. – Но мы думали, вы прибудете позже. Вы приехали раньше.

Чарми улыбнулась.

– Сильный попутный ветер…

– Вам следовало позвонить, я послала бы машину встретить вас.

– Такси меня вполне устроило. – Как только Чарми направилась к дому, Найри сделала знак слуге взять ее чемодан и спросила:

– Могу я что-нибудь сделать для вас, мисс Чарми?

– О, да, конечно! Джин с тоником, пожалуйста, Найри. Высокий бокал и поменьше тоника. А где Филиппа, в кабинете?

Найри преградила ей дорогу:

– Я доложу мисс Робертс, что вы уже здесь.

– Не беспокойся, я хочу удивить ее, – сказала Чарми, вся покраснев от негодования на упорство экономки. Поднявшись по ступенькам, она с удовольствием вошла в прохладный дом в эгейском стиле. Проходя по холлу, где на стене красовались картины аборигенов, написанные на кусках коры, Чарми подумала, что, пожалуй, Найри кажется сегодня несколько возбужденной. Чарми знала, что ее ждут, – она ведь разговаривала по телефону с Филиппой перед вылетом из Лос-Анджелеса.

Чарми была председателем исполнительного комитета компании «Старлайт индастриес», основанной Филиппой, и приезд был связан с делами. С тех пор как Филиппа решила отправиться на время в добровольную ссылку в этот прекрасный уголок планеты, Чарми взяла на себя повседневное управление корпорацией в лос-анджелесской штаб-квартире, докладывая Филиппе о всех делах по телефону. За последние десять месяцев она уже трижды прилетала в Западную Австралию, отчасти ради удовольствия посетить лучшую подругу, но на этот раз ее визит был вызван необходимостью. Чарми ничего не сказала об этом Филиппе по телефону, но новости, которые она привезла, были тревожными.

Чарми услышала плеск в бассейне еще до того, как вышла на террасу. Она подумала, что может быстро переодеться в купальник и удивить Филиппу, присоединясь к ней в бассейне. Но тут она увидела две головы с мокрыми волосами. Рыжеватые кудри Филиппы казались еще ярче, чем обычно, а золотистые волосы другой головы… Чарми остановилась и смотрела в изумлении.

Лежа на спине с закрытыми глазами, Филиппа руками держалась за край бассейна, а молодой человек держался на воде прямо над ней, поднимая волны при каждом движении вверх и вниз. Уловив краем глаза нечто постороннее, он вгляделся и заметил стоящую невдалеке Чарми. Внезапно он остановился и пробормотал:

– У, ох!

– Не останавливайся, – сказала Филиппа, но, увидев выражение его лица, когда он оторвался от нее, она перевернулась в воде и уставилась на подругу.

– Чарми! – воскликнула она. – Ты приехала раньше!

– Привет, Филиппа, – с улыбкой ответила Чарми, выходя на террасу и прислонясь к дорической колонне. Затем она взглянула на молодого человека, стоявшего по пояс в воде и улыбающегося ей без всякого смущения за свою наготу.

– Привет, Рики, – сказала Чарми.

– Здравствуйте, мисс Чармер. Рад вас видеть.

– Ну вот, – со вздохом сказала Филиппа, – я думаю, на этом точка!

– Я могу вернуться в дом, если ты хочешь, – заметила Чарми, но Филиппа засмеялась и сказала:

– Нет, все в порядке. Подай мне, пожалуйста, халат. – Она указала на купальный халат из толстой махровой ткани, лежащий на краю бассейна, заранее приготовленный в предвидении ее «купания» с Рики. Обернувшись к молодому человеку, она сказала:

– Вы мне пока не понадобитесь. Мои утренние заметки – на магнитофоне. Расшифруйте их, пожалуйста, и займитесь корреспонденцией.

– Хорошо, мисс Робертс! – Одним быстрым движением беззастенчивый молодой человек выбрался из бассейна, продемонстрировав Чарми на мгновение свои мужские прелести, тут же скрылся за колоннами и вошел в дом.

– Прекрасно! – сказала Чарми, наблюдая, как Филиппа закутывается в халат, и завидуя стройной фигуре подруги. Только на год старше Филиппы, Чарми была массивнее, давно сдав позиции в борьбе с аппетитом. Долгий путь прошли подруги с тех дней, проведенных ими в «Клинике для тучных в Тарзане». Филиппа тогда весила двести десять фунтов.

– И как давно это продолжается? – спросила Чарми.

– Около месяца, – ответила Филиппа. – Это произошло случайно. Конечно, у меня не было намерения связываться с моим секретарем. – Она повернулась лицом к подруге, – Рики помогает мне избавиться от боли, Чарми.

– Что бы ни сработало… – сказала Чарми, затем замолчала, уставившись на покрытую рябью воду бассейна. Лицо ее стало задумчивым. – Что подумает Эстер? – спросила она, имея в виду дочь Филиппы, которая училась в колледже в Калифорнии. Рики был только на несколько лет старше Эстер.

– Я не думаю, что ей это понравится. – Подруги направились в тенистую часть террасы. Когда Филиппа рассказала дочери, что у нее секретарь-мужчина, Эстер сказала, что это нагло. А уж про занятия с ним сексом…

– Как прошел перелет? – спросила Филиппа, когда они уселись на мягких подушках плетеных кресел под полосатым тентом. На белом металлическом столике уже стояли бутылка охлажденного вина, ваза с тасманскими яблоками, манго, киви, блюдо с сыром «Бри», крекеры. Все это заботливо приготовила Найри для хозяйки, когда увидела, что происходит в бассейне.

– Казалось, он никогда не кончится! – ответила Чарми, разглядывая еду с некоторым скептицизмом. За время ее визитов в Австралию ей полюбилась местная пища, а ее-то на столе и не было. – И почему это Австралия так далеко? А как продвигается книга?

– Чем дальше, тем лучше, – сказала Филиппа, протянув руку к коробочке, прикрепленной на толстой белой стене, и нажала на кнопку. Услышав мужской голос: «Да, слушаю, мисс Робертс», она сказала:

– Рики, принесите мне, пожалуйста, вчерашние записи.

– Ты любишь его? – спокойно спросила Чарми.

– Рики? Нет, но я думаю, что он влюблен в меня или, возможно, в идеал, который я ему напоминаю. Это пройдет. Страсть всегда проходит.

– Выходит, Эстер не собирается приехать к тебе на Рождество?

– Моя дочь влюблена! На этот раз, думаю, по-настоящему.

Эстер изучала биохимию, намереваясь заняться исследовательской работой. Недавно она сообщила матери, что у нее «настоящие» отношения с таким же, как она, аспирантом-биохимиком.

– Эстер спросила, может ли она остаться в Калифорнии на каникулы. Я ответила, что не возражаю. – Она посмотрела на подругу. – Уж коль мы заговорили об этом, то ответь, почему ты не в Огайо, с Натаном и детьми?

Чарми положила на стол кожаный портфель, который она принесла с собой.

– Филиппа, нам надо поговорить, – неожиданно серьезно сказала она.

Филиппа внимательно посмотрела на свою старую подругу. Чарми производила впечатление никогда и ни в чем не раскаивающегося сенсуалиста, воспринимающего жизнь всеми пятью чувствами. Цветастый кафтан из ярко-розового с аквамариновыми разводами синтетического шелка, развевающийся вокруг ее крупной фигуры, был типичен для ее гардероба, который в основном состоял из синтетических и шелковых драпирующих, порхающих или летящих одежд. Ее волосы, почти цвета ириса, бесформенным облаком окружали голову. Это облако она стягивала шарфом из синтетики с рисунком из розовых и зеленых цветов. Крупная штампованная бижутерия завершала картину: нить из пластмассовых бусин размером с мяч для гольфа обвивала шею, на обоих запястьях гремели огромные пластмассовые браслеты.

– Плохие новости? – спокойно спросила Филиппа.

– Неприятные, – ответила Чарми и отметила немедленный отклик в глазах подруги, нервное подергивание плеч, которое Чарми наблюдала много раз за прошедшие годы, когда препятствия возникали на пути Филиппы. Чарми надеялась, что подруга встретит новости о новом кризисе с той же решимостью, с какой она встречала все прежние кризисы. Филиппа была женщиной, привыкшей в борьбе надеяться только на собственные силы и верить в себя. Тому же она учила и остальных: верить в себя и свои силы, а не приспосабливать свое поведение к чужому мнению о себе.

– Не обращай внимания на то, что думают другие, – когда-то сказала Филиппа, стоя у больничной койки, на которой Чарми боролась за жизнь. – Забудь всех, борись за себя и всегда иди своим путем. – С этого момента жизнь Чарми круто повернулась, и больше она назад не оглядывалась.

Найри появилась с подносом напитков – высокий бокал холодного джина для Чарми и чай со льдом для Филиппы.

Она взглянула на хозяйку вопрошающим взглядом, затем перевела взгляд на бассейн и вернулась в дом.

– Какими бы плохими ни были твои новости, Чарми, я рада, что ты здесь, – сказала Филиппа, пробуя чай и оценивая его бодрящий вкус. – Я думаю, у меня будут хорошие новости. Иван Хендрикс звонил два дня назад. У него для меня новости, и он собирается сообщить их лично.

– Иван! – воскликнула Чарми, загораясь при воспоминании о бурной сексуальной дуэли, которая однажды произошла между ней и частным детективом. – А о чем новости? Он сказал, что, кажется, нашел твою сестру.

Поймав недоверчивый взгляд Чарми, Филиппа поспешно добавила:

– Я знаю, он говорил это и раньше. Но в этот раз он вполне уверен. Собирается предоставить мне неоспоримые доказательства. О, я знаю, что не должна терять надежду, но бессильна чем-либо помочь. – Многие годы Филиппа разыскивает сестру-близнеца, с которой их разлучили сразу после рождения.

– Когда он приедет?

– Скоро. Он сказал, что собирается лететь утренним рейсом «Квонтес».

Длинная тень упала на подруг, и они увидели Рики, стоявшего против солнца, мокрые золотистые волосы он завязал на затылке аккуратным хвостом. Джинсы были заменены белыми «бермудами», накрахмаленная рубашка «сафари» открывала шею. Он широко улыбнулся, протягивая Филиппе бумаги, и сказал:

– Вчерашние страницы, мисс Робертс.

– Спасибо. – Филиппа взяла пачку, Чарми проводила Рики взглядом, пока он не вошел в дом.

– Мой, мой, – прошептала Чарми, а перед глазами у нее все еще стояла сцена, которую она увидела в бассейне.

– Вот мои последние записи, – Филиппа протянула бумаги Чарми. – Хочу знать твое мнение.

Чарми читала пункты вслух:

– «Пункт 36: мягкое масло намазывать более экономно. Пункт 37: абдомин». – Она посмотрела на Филиппу. – Мне это нравится. Это что-то новенькое?

– Я придумала его на прошлой неделе. Чарми продолжала чтение:

– «Пункт 38: пинта жидкости весит фунт. Пункт 39: не ешьте над раковиной». – Она взглянула на Филиппу, их глаза встретились, и обе вспомнили те времена, когда Чарми, сварив полную кастрюлю спагетти, ела их, стоя у раковины, прямо из дуршлага, а затем торопливо готовила обед до прихода мужа.

Чарми вздохнула и протянула листы Филиппе. Старые привычки давно преодолены.

– Мне это нравится. У тебя готовы все девяносто девять пунктов? – спросила она.

– Еще нет, не хватает десяти, но я пока не решаюсь их сформулировать.

– Что-нибудь вроде «Секс сжигает калории»?

Филиппа засмеялась. Книга на самом деле была идеей Чарми. Четыре года прошло со времени последнего «звездного» бестселлера, и Чарми казалось, что книга будет хорошим лекарством для Филиппы, которая все еще не могла справиться с трагической и безвременной смертью Пола.

– Итак, почему ты здесь? – спросила Филиппа.

– По двум причинам. Эта – первая. – Чарми положила на стол вырезку из «Уолл-стрит джорнэл». – Эта компания втихую скупает акции «Старланта».

Прочитав заметку, Филиппа озадаченно посмотрела на Чарми.

– Они скупили около трех процентов наших акций. Как ты думаешь, что это значит?

– Представления не имею. Я кое-что разузнала об этой «Миранде интернейшнл». Расположена в Рио, занимается в основном импортом каучука и тропических орехов.

– Ты связывалась с ними?

– Алан пытался, когда я улетала, – сказала Чарми, имея в виду главного финансового управляющего «Старлайта», также члена исполнительного комитета.

– Ты подозреваешь, что они готовят смену руководства компании?

Чарми пожала плечами:

– Для нас это загадка. Но мы должны поспешить и прекратить это. Алан собирается предложить им подписать соглашение о взаимном приостановлении операций с акциями. Сложи пальцы крестиком, чтобы они согласились.

Перечитав статью, Филиппа пришла в еще большее недоумение. Кто или что представляла «Миранда интернейшнл» и почему они внезапно проявили столь агрессивный интерес к ее компании?

– Смена руководства не будет иметь смысла, Чарми. У нас не так много денег на балансовом счете, чем мы могли бы их привлечь. К тому же «Старлайт» никогда не рассматривалась как хороший объект для краткосрочных вложений. Что, черт возьми, у этих людей на уме?

Чарми чувствовала себя обеспокоенной, но не подавала виду. Крупная скупка акций – реальная угроза для «Старлайта», Филиппа и она могли потерять компанию. Она молилась, чтобы Алану Скейдудо удалось уговорить «Миранду» подписать дружеское соглашение о взаимном приостановлении операций с акциями.

– Я сама задаю себе этот вопрос, – ответила Чарми, доставая из портфеля другую пачку документов. – Совсем неожиданно торговую активность проявляет компания, которую последнее время почти не видно на нью-йоркской фондовой бирже. Люди интересуются почему. Ты бы видела табло на бирже, когда появилась статья! Всем было интересно, правда ли, что «Старлайт» планирует выбросить на рынок новый продукт, который взорвет его, или же мы хотим пригласить в компанию влиятельного человека, а может быть, более крупная компания хочет нас перекупить. Все спрашивают: какой секретной информацией располагает «Миранда интернейшнл», отчего «Старлайт» внезапно стала такой привлекательной? И в этом, Филиппа, что-то есть. Ведь нет никаких причин, по которым другая компания совсем неожиданно стала бы преследовать нас. Поэтому я провела некоторые изыскания, чтобы понять, чем может быть заинтересована «Миранда».

– И что же ты обнаружила?

– Много чего, и все чрезвычайно странно. Прежде всего, я просмотрела бухгалтерские отчеты и обнаружила, что по каким-то причинам финансовые резервы «Старлайта» тают. Тогда я просмотрела счета по оплате дебиторской задолженности. Сначала я не нашла ничего необычного. Но потом я обнаружила все это. – Она протянула Филиппе компьютерную распечатку.

– Как видишь, – объясняла она Филиппе, пока та изучала столбцы, – это список наших поставщиков, снабжающих «Старлайт». Вот здесь ты видишь «Спешиэлти фудс», у которой мы покупаем продукты для линии быстрой заморозки. Если ты помнишь, мы обратились к ним в прошлом году, когда прекратили расчеты с «Кэнаан корпорейшн».

– Я помню, – подтвердила Филиппа.

– Смотри сюда. – Чарми указала на один из пунктов перечня, ее пластмассовые браслеты задели страницу.

Филиппа прочла:

– «Кэнаан» все еще значится в счетах. Почему?

– Посмотри внимательнее. Это не «Кэнаан», это «Каанэн». Написание различное. – Филиппа взглянула на Чарми. – Опечатка?

– Я тоже так подумала, пока не вернулась к счетам по оплате за прошлый год и не обнаружила, что мы все еще регулярно переводим деньги на счет «Каанэн корпорейшн». Я позвонила на наш завод в Сан-Франциско, и они сказали, что совсем недавно получили поставки от «Спешиэлти фудс». И ничего от «Кэнаан» за весь год. Затем я опять просмотрела счет-фактуру и нашла вот это. – Она передала Филиппе стандартный бланк счета с фирменным знаком и названием «Каанэн корпорейшн», отпечатанным красной краской.

– Посмотри внимательнее, – сказала Чарми, – счет очень похож на счет «Кэнаан корпорейшн», отличается только написание. И еще, смотри, фирменный знак немного другой.

– А адрес? Его не существует. И телефона тоже.

– Фальшивая компания? Сколько мы им перевели?

– Почти миллион долларов.

– Боже мой!

– Знаешь, Филиппа, что я думаю? После того как мы расторгли контракт с «Кэнаан», кто-то проник в компьютерный банк, подправил название так, что на первый взгляд оно выглядит так же, подпечатал несколько счетов напротив этого названия и затем переслал чеки.

– Но почему бухгалтеры не заметили этого? Они же знают, что мы прекратили отношения с «Кэнаан» больше года назад.

– Филиппа, ты знаешь, как много народа работает в этом отделе? Расчетчица, просматривая ежедневно огромное количество компьютерных распечаток со счетами, видит этот счет-фактуру, пропускает его через компьютер, находит, что «Каанэн» является одним из наших постоянных поставщиков, и выписывает чек. Она, возможно, даже не знает, что мы имеем теперь дело со «Спешиэлти фудс».

Пока Филиппа просматривала документы, разложенные перед ней, чудовищность содеянного начала доходить до нее.

– Это может означать только одно: кто-то внутри «Старлайта» присваивает эти деньги.

– Хуже всего то, – сказала Чарми, – что, если бы не проблема с «Мирандой», я бы никогда не докопалась. Этот кто-то мог бы перечислять деньги бесконечно или, по крайней мере, до тех пор, пока мы не провели бы всеобщую ревизию, а к этому времени он мог бы сбежать с еще большей суммой.

Филиппа посмотрела на Чарми.

– Но кто бы это мог быть? Ясно, что это не один из нас.

Сказав «один из нас», Филиппа имела в виду небольшую группу друзей, кто много лет назад поддержал на первых порах «Старлайт», когда Филиппа управляла компанией из своей гостиной.

– Я все думала, могут ли эти два факта быть взаимосвязаны, – сказала Чарми. – Может быть, кто-то внутри «Старлайта» присваивал эти суммы, а затем на них покупал акции? Тогда это означало бы, что кто-то внутри компании планирует смену руководства.

– Чарми, – начала Филиппа и вдруг ее осенило. – Кто в «Старлайте» знает, что ты здесь?

– Никто. Зачем же предупреждать виновного, если таковой имеется? Все думают, что я в Огайо с Натаном и детьми. Натан получил от меня инструкции сообщать мне сюда, если мне позвонят по его телефону.

– Но Алан знает, что ты приехала ко мне?

– Нет, думаю, было бы неразумно говорить об этом и ему. О Боже!

– Ты подозреваешь Алана? – с тревогой спросила Филиппа. – Алан работал в компании с самого начала, он был одним из ее основателей.

– Нет, не подозреваю. Но я думаю, благоразумнее проявить крайнюю осторожность до тех пор, пока мы не будем знать наверняка, что происходит. Оба факта могут быть совсем и не связаны. Или напротив. Но то, что происходит, чертовски серьезно, и мы должны быть осторожными.

– Да, конечно, – Филиппа почувствовала, что ее знобит даже в теплом халате.

Из гостиной появилась Найри, чтобы объявить, что прибыл Иван Хендрикс, частный детектив.

– Спасибо, Найри. Пожалуйста, попроси его подождать в гостиной, пока я не переоденусь. Молись, чтобы он привез хорошие новости, Чарми, – сказала Филиппа, вставая. – Они могут пригодиться прямо сейчас.

Переодевшись в свободную юбку и блузку, высушив волосы, Филиппа вскоре присоединилась к ним. Чарми и Иван сидели в просторной, с высоким потолком гостиной, где пластиковые белые стены и черный сланцевый пол отражали антикварные предметы времен открытия Австралии.

Иван Хендрикс встал, когда вошла Филиппа. Он был в прекрасной для своих шестидесяти лет форме. Глядя на него, Филиппа иногда думала, что плотным сложением и короткой стрижкой он напоминает сержанта-строевика морской пехоты на пенсии. Она знала его двадцать пять лет, а он знал все ее секреты, даже те, которые не были известны Чарми.

– Что у вас есть для меня, Иван? – спросила она после того, как они обнялись и уселись у столика.

– На этот раз настоящая бомба, мисс Робертс. Вы не поверите!

Вошла Найри и поставила на кофейный столик поднос. Хрустальный графин с виски двадцатилетней выдержки, тарелка яиц со специями – пристрастие Ивана, чай со льдом и свежесрезанные овощи. Глядя на поднос, Чарми спросила у Найри:

– Нет ли у тебя чего-нибудь получше? Зная вкусы мисс Чарми, Найри ответила:

– Мясной пирог уже почти готов, а утром я запекла свежего ламингтона, потому что готовилась к вашему приезду.

Налив себе виски и закусив яйцом, Иван через столик рассматривал Чарми и улыбался. Он всегда восхищался ее вкусом к жизни. Роскошная женщина с роскошным аппетитом. Такая женщина, полагал Иван, должна быть настоящим лакомством в постели. Он тоже вспомнил один великолепный эпизод в своей жизни, который он и Чарми пережили вместе.

– Боже, как тут жарко, – сказал он, снимая мятый пиджак, посадочный талон «Квонтес» выскользнул из его кармана. – В Палм-Спрингсе шестьдесят восемь градусов, на горах – снег, на улицах – рождественские огни, воздух пропитан вкуснейшими ароматами. Я просто извелся там.

Затем взял портфель, достал папку и вынул из нее несколько документов.

– Удача – так удача. Боюсь, что она не имеет никакого отношения к моим способностям как детектива. Я вышел на это, работая с другим делом.

Филиппа знала, что у Хендрикса есть другие клиенты. Много воды утекло с тех времен, когда он работал только на нее, это было так давно, когда перспектива найти членов ее семьи казалась совсем близкой.

Сначала он протянул ей вырезку из газеты.

– Отдел объявлений «Лос-Анджелес таймс», – сказал Хендрикс.

Филиппа прочла: «Любого, располагающего сведениями или какой-либо информацией о Кристине Синглтон, родившейся в 1938 году, Голливуд, Калифорния, просьба связаться с Беверли Берджесс. Адрес: «Стар», Палм-Спрингс. Неотложное семейное дело».

Кристина Синглтон! Филиппа не вспоминала этого имени годами. Она посмотрела на Ивана.

– «Стар». Я слышала о ней. Это курорт в горах недалеко от Палм-Спрингса.

– Посмотрите вот это, – Иван протянул ей страницу, вырванную из дорогого иллюстрированного журнала. На ней была напечатана реклама, на фоне ночного неба разбросаны серебристые звезды. В нижней части рекламы большими серебристыми буквами напечатано «Стар». Еще ниже: «Осуществляем мечту».

– Теперь расскажу по порядку, – начал Иван. – Я потратил чертовски много времени, чтобы добраться туда. В «Стар» не попадешь никак, кроме фуникулера, а на фуникулер не сядешь, если у тебя не забронирован номер или не заказан ленч или обед. Я ухитрился заказать ленч. Ну и народу там было! Кстати, через несколько дней там планируется большая вечеринка по случаю Рождества, и, кажется, все, кто хоть что-нибудь собой представляет, стремятся туда попасть.

– Как выглядит это место? – спросила Филиппа. – Я слышала, оно изумительно.

– Полная коробочка кинозвезд, вполне бы хватило заполнить сотню «Нэшнл инквайрер».[1] Во всяком случае, такое складывается впечатление. Очень шикарно. Команда не моей лиги, а скорее вашей, мисс Робертс. Как бы то ни было, сам я не стал, как вы просили, пытаться встретиться с Беверли Берджесс. – Хендриксу были даны строгие указания не вступать самому в личные контакты. Однажды, девять лет назад, ему показалось, что он нашел настоящую мать Филиппы, вспугнул женщину раньше, чем Филиппа смогла поговорить с ней, и они больше не смогли ее найти.

– Я провел некоторые изыскания и достал этот газетный снимок Беверли Берджесс. Он не очень четкий – видимо, она не хотела, чтобы ее снимали.

Чарми, стоя за спиной Филиппы, взглянула на размытое изображение.

– Мне кажется, какое-то сходство есть, – сказала она, – вполне может быть твоей сестрой. Вы близнецы или двойняшки?

– Не знаю. А что?

– Если вы близнецы, то эта женщина – не твоя сестра, если вы двойняшки, то все возможно.

Несмотря на то, что добытые Хендриксом сведения превосходили ее ожидания, Филиппа старалась не поддаваться искушению энтузиазма. Она разочаровывалась уже столько раз!

– Все это вовсе не доказывает, что она – моя сестра.

– Но кто еще может тебя разыскивать? – спросила Чарми. – То есть я хочу сказать, кто еще может разыскивать Кристину Синглтон? А дата рождения? Ты родилась в Голливуде в 1938 году. Много ли Кристин Синглтон родились в Голливуде в тот год?

– Но пойми, Чарми, я ведь не звалась Кристиной Синглтон, когда родилась. Это имя мне дали приемные родители. Может быть, объявление дал кто-то, кто знает меня давно. Кто-нибудь из Сан-Франциско, подумала мрачно Филиппа. Или, того хуже, из Сан-Квентина. – И неприятные давние воспоминания нахлынули на нее.

– Посмотри на лицо, Филиппа, – голос Чарми вернул ее к действительности, – я думаю, сходство есть. Представь, твоя сестра разыскивает тебя, как и ты ее, и она узнала, что тебя удочерили Синглтоны.

Сердце Филиппы бешено забилось. Возможно ли? Трудно сказать наверняка, но женщина на фотографии казалась высокой и стройной, как Филиппа, и какое-то еле уловимое сходство было во всей ее фигуре, в линии плеч, в посадке головы. Да и подбородок тоже кажется похожим, и нос… Неужели эта женщина – ее сестра-близнец?

– Что вам удалось о ней узнать, Иван? – спросила она.

– О, мисс Робертс, я столкнулся с довольно интригующей, таинственной историей. Женщина, имеющая возможность приобрести многомиллионную собственность и устроить роскошную площадку для игр богатеньких, должна принадлежать к высшим кругам, быть известной многим. Так я представлял себе, но ничего подобного не оказалось. Я многих опросил в Палм-Спрингсе, но никто ничего или почти ничего не знает о Беверли Берджесс. Все связи курорта осуществляются через генерального управляющего, швейцарца Саймона Джунга. Похоже, что Берджесс появилась два с половиной года назад, купила этот старый, пустующий дом кинозвезды времен немого кино и превратила его в фешенебельный курорт. Я разговаривал с журналисткой, пишущей для колонки светской хроники в «Палм-Спрингс лайор мэгэзин», она однажды встречалась с Беверли и предполагает, что ей далеко за сорок.

Иван Хендрикс ослабил узел галстука, который надел по пути из аэропорта. Трудновато сдерживать себя, чтобы не рассказать больше. Сейчас ему хотелось, и в который уже раз, выложить ей всю правду, все, что он действительно знал. Но он обещал одному человеку никогда не рассказывать ей всего, а Иван Хендрикс умел держать слово.

– Извините, я вас на минуту оставлю, – сказала Филиппа и вышла из гостиной. Она направилась в кабинет, ее личное убежище. Помимо огромного стола, заваленного бумагами, книгами, с телефоном, компьютером с модемом и двумя принтерами, в кабинете находились вещи, привезенные ею из Лос-Анджелеса после того, как она решила остаться здесь и писать книгу: различные свидетельства в рамочках, висящие на стенах, похвальные грамоты, награды и призы, фотографии Филиппы, на которых она изображена со знаменитостями всех материков. Ее внутренняя жизнь, весь ее мир были спрессованы в этих четырех стенах. Секретарь в кабинете не работал. У Рики рядом с его жилыми комнатами, расположенными над гаражом на шесть машин, был отдельный рабочий кабинет. Филиппа нажала кнопку селектора и, когда он ответил, предложила:

– Рики, не присоединишься ли ты к нам в гостиной? Филиппа направилась к выходу, но тут ее внимание привлекли две фотографии на столе. Первая – в простой пластмассовой рамке, на ней – улыбающийся подросток в спортивном костюме – Эстер, ее дочь, когда ей было шестнадцать. Второе фото – в старинной оловянной рамке – изображало красивого мужчину, сидевшего за рулем семнадцатиметровой гоночной яхты, с обветренным загорелым лицом, с победным блеском в глазах. Фото было сделано в тот день, когда он готовился принять участие в гонках на приз Хобарта в Сиднее. В тот же день она решила сказать ему, что выйдет за него замуж. Это решение она приняла в самолете, когда летела в Австралию, чтобы сделать ему сюрприз. Она прилетела вовремя, чтобы увидеть, как «Филиппа» уходит под воду, недалеко отсюда, у самого мыса Резолюшн – места ее нынешних ежедневных бдений. Эта вилла принадлежала ему, была куплена им как раз накануне смерти. И хотя в своем завещании он оставил виллу Филиппе, его семья опротестовала этот пункт завещания и долгое время оспаривала его в суде, пока наконец в прошлом году суд не решил дело в ее пользу. Филиппа приехала в Перт вступить в права на горькое наследство.

Вглядываясь в обветренное, привлекательное лицо, она снова подумала: «Невозможно привыкнуть к тому, что его нет. Он непременно вернется. Однажды утром – неважно, где это будет – в больнице или на далеком острове, – он проснется, внезапно вспомнит, кто он, и вернется к ней». Вот почему каждый день она ходит на мыс Резолюшн и внимательно осматривает залив.

– Любовь моя, можно моей надежде снова воскреснуть? – спросила она, что делала нередко, у фотографии. – Эта женщина, по имени Беверли Берджесс, может она быть моей сестрой? Она владеет курортом, который называется «Стар». У меня – компания «Старлайт». Я слышала, что в жизни близнецов, хотя и разлученных сразу после рождения, такие замечательные совпадения случаются. Свидетельствует ли это совпадение о том, что она действительно моя сестра? И не замечательно ли будет, если и у Эстер, и у меня появится много родственников, больше, чем нас самих.

Она вернулась в гостиную и сказала: – Мы не должны терять ни минуты. Я возвращаюсь с тобой, Чарми. Я должна выяснить, существует ли угроза «Старлайту» и кто стоит за этим, может ли это быть один из наших друзей. Затем я собираюсь встретиться с этой женщиной в «Стар». Если существует хоть малейшая вероятность того, что эта женщина моя сестра, я не упущу ее. А если она действительно моя сестра, тогда проблемы моего прошлого будут закрыты. Я, наконец, узнаю, кто я и откуда взялась.

Она повернулась к Рики, сидевшему в ожидании, блокнот и ручка для стенографирования наготове.

– Позвони в аэропорт, узнай, здесь ли еще капитан Фарроу, и выясни, когда самолет может быть готов к вылету с нами в США. Договорись также, чтобы нас встречал автомобиль, и зарезервируй номер «люкс» в гостинице «Сенчури-Плаза». Свяжись по факсу с курортом «Стар» в Палм-Спрингсе и выясни, можем ли мы получить там номер. Если нет, попытайся забронировать номер в «Мэриот-Дезерт-Спрингс» или в «Ритц-Карлтон». Но, Рики, ни в коем случае не сообщай никому в конторе «Старлайта», что я приезжаю.

Мне нужно использовать элемент неожиданности, подумала она. Хочу понаблюдать их реакцию, когда они увидят меня, входящую в контору. Наконец она повернулась к Хендриксу.

– Иван, возвращайтесь в Палм-Спрингс и добудьте все, какие можете, сведения об этой Беверли Берджесс. Покопайтесь в ее окружении, не удастся ли что-нибудь из этого извлечь. Откуда она? Как ей удалось провернуть операцию со «Стар»? Если сможете, получите комнату в «Стар», Рики выдаст вам чек на расходы. Можете сообщить о результатах, когда я буду в Палм-Спрингсе. Да, еще одно. Могли бы вы попросить кого-то из своих детективов заняться одной компанией для меня? Она называется «Каанэн корпорейшн», и у меня есть сильные подозрения, что она служит лишь ширмой для получения ворованных денег.

Дошла очередь до Чарми.

– Пойдем, поможешь мне уложить веши. Мы отправляемся сейчас же. Тот, кто пытается отобрать у меня компанию, будет неприятно удивлен.

Филиппа взяла фотографию, привезенную Иваном из Палм-Спрингса, и долго на нее смотрела. «Моя ли ты сестра? – мысленно спросила она. – Есть ли у тебя ключ к моему происхождению? Сможешь ли ты мне рассказать наконец, кто я на самом деле?»

– Беверли Берджесс, – прошептала Филиппа. – Кто ты?

3

«Он знает мою тайну, – думала Беверли Берджесс, вглядываясь через окно в снежную ночь. – Он знает мою тайну, но не использует ее, чтобы уничтожить меня».

Она находилась в самой высокой башне особняка, прозванного «Замок», и ей иногда приходила на ум печальная мысль о сходстве ее положения со сказкой о принцессе, на которой лежало заклятие, запрещающее ей видеть кого-либо и самой показываться. Запертая в башне, принцесса оплакивала потерю возлюбленного и проводила дни в плетении каната из своих золотых волос.

Разница заключалась в том, что волосы Беверли не были золотыми и даже белокурыми, как в детстве. Теперь они стали темными, взлохмаченными, на манер прически Лиз Тейлор, вместо французской укладки, которую долгие годы делала Беверли. И не была она принцессой, и не было у нее утраченного возлюбленного, а высокая башня была ей не тюрьмой, а офисом. «Замок» представлял собой главное строение «Стар» – курорта, которым она владела последние два с половиной года.

Изменились не только ее волосы, но и ее имя. Много лет назад, скрывая свое происхождение, она сменила имя Рэчел Дуайер на Беверли Хайленд, назвав себя так по двум улицам в Голливуде. Затем, три с половиной года назад, Беверли Хайленд «умерла». Теперь она была Беверли Берджесс, взяв девичью фамилию матери, но оставив имя. Смена цвета волос и имени понадобилась для того, чтобы еще глубже упрятать свое происхождение, но если сделанная впервые позволяла дурачить людей многие годы, то теперь у нее вдруг появилось основание опасаться, что новая перемена не так удачна.

«Он знает, кто я», – снова подумала она и, отвернувшись от окна, взглянула на книгу, лежащую на столе. Книга называлась «Разоблаченная бабочка», а ее автором был человек, которого она боялась. Это он, бульварный журналист, Отис Куинн, заявил недавно в интервью по телевидению, что Беверли Хайленд жива.

Как он мог узнать? Она была такой осторожной! Инсценированная смерть – машина сорвалась со скалы и упала в море – похороны и погребение в Форест Лон. Беверли уничтожила все следы своего прошлого, когда она жила ради одной цели – отомстить за все причиненное ей зло. Беверли вышла из убежища три года назад, после короткой связи с молодым любовником по имени Джами. Они провели на одном из тихоокеанских островов несколько месяцев, живя только для себя, предаваясь чревоугодию и сексу. Но когда Беверли прискучило подобное существование, она решила посмотреть мир. Тщательно создавая новый имидж, она путешествовала по экзотическим местам, пока не почувствовала, как к ней вернулась прежняя мечта – создать оазис, где люди могут обрести счастье в окружении красоты и роскоши. Когда-то таким оазисом была «Бабочка» – заведение, организованное ею над магазином одежды для избранных мужчин на Родео-драйв. Здесь женщины могли найти сексуальное удовлетворение в полной безопасности и анонимности и в элегантной обстановке. Когда Беверли поняла, что жаждет снова заняться этим, то есть создавать людям условия для получения удовольствий, она стала подыскивать подходящее место и нашла его в «Звездной гавани», на склоне Маунт-Сан-Джесинто. Сердцем «Звездной гавани» был огромный жилой дом из серого камня, построенный в виде замка, с башнями и башенками, с бойницами и даже с подъемным мостом, – романтическая декорация, перенесенная сюда прямо из средневековой Англии. Построенный звездой немого кино Марион Стар, дом был точной копией декораций одного из ее фильмов – «Робин Гуд». Дом пустовал много лет после смерти прежней владелицы и попал на аукцион только несколько лет назад. Теперь дом из сорока двух комнат называется «Замок», и в нем Беверли разместила служебные кабинеты. Здесь же были главный ресторан курорта, бальный зал, коктейль-бары, торговые киоски, а также частная клиника. А кроме того, номера «люкс», включая апартаменты для наиболее важных гостей, расположенные в четырех башнях, попасть в которые можно было только с помощью специальных эскалаторов.

Все шло хорошо: курорт имел большой успех, Беверли умело скрывала свое происхождение, о ее прошлом ничего не было известно. И вдруг этот Отис Куинн решил вспомнить историю Дэнни Маккея и Беверли Хайленд и провести свое так называемое расследование. Она, не отрываясь, смотрела на книгу. И хотя в названии стояло слово «бабочка», ей почему-то казалось, что это страшный паук. Каждая страница полна измышлений. Куинн реально не мог доказать ничего, он не нашел ни одного серьезного доказательства связи Беверли с борделями на Родео-драйв. Он пишет, что интервьюировал женщин, посещавших комнаты над магазином Фанелли и занимавшихся сексом с мужчинами, работавшими там, «компаньонами», как их называли, – то есть выполнявшими за плату различные сексуальные услуги. Но Куинн не назвал ни одну из женщин, с которыми беседовал, объясняя это их желанием остаться инкогнито. Беверли же была уверена, что он сам сочинил эти «откровения». Тем не менее книга стала сенсацией и несколько месяцев входила в список бестселлеров. Где бы ни бывала Беверли, ее преследовала черно-белая обложка с розовой бабочкой, которая, казалось, посмеивается над ней. И возвращает воспоминания о далеких годах…

Юная Рэчел Дуайер, десяти лет, нашла фотографию матери с двумя новорожденными на руках. «Кто второй малыш, мама? – спросила она, и Наоми Дуайер ответила: «Твоя сестренка-близнец. Она умерла вскоре после рождения».

Затем Рэчел, четырнадцати лет, одиноко сидящая во время страшной бури в Нью-Мехико, которая сотрясала старый трейлер, служивший Дуайерам домом. Пришедший домой пьяный отец, напавший на нее и причинивший ей такую боль, какой по ее представлениям и быть не могло, кричавший при этом: «Мы избавились не от той, что надо!» Позже, ночью, Рэчел, собираясь бежать из дома спросила у матери, что означают слова отца. Тогда мать объяснила: «Милая, когда я лежала в больнице после твоего и твоей сестры рождения, мы разорились. У нас не было ни цента. Тогда была Депрессия, а у нас – дети-близнецы и ни гроша, чтобы оплатить больничные счета. Поэтому, когда в больницу пришел человек и сказал, что знает приятную пару, готовую заплатить тысячу долларов за одного из наших детей, мы решились…»

При этом воспоминании Беверли закрыла глаза. Она подошла к окну и всмотрелась в темную декабрьскую ночь. Она различала огоньки лежащей внизу долины, мерцающий свет Палм-Спрингса – сказочного городка для сверхбогатых, с домами трех бывших президентов США, с курсами по гольфу, которых, как говорят, тут больше, чем где-либо в мире, а на каждого жителя приходится больше хирургов-косметологов, чем в любых других городах. Городок, где улицы названы Боб Хоупдрайв, Фрэнк Синатра-драйв, оазис в пустыне, любовно прозванный «Двор за Беверли-Хиллс». И Беверли Берджесс – когда-то Беверли Хайленд, еще раньше – Рэчел Дуайер – вознеслась на восемь тысяч футов над всем этим.

Рядом с окном, низким и глубоким, как окна средневекового замка, на стене висели фотографии. Среди них одна небольшая, в серебряной рамке, которая когда-то была черно-белой, но со временем пожелтела. На ней, сделанной в 1938 году, была снята молодая женщина, сидящая на больничной койке и держащая в каждой руке по новорожденной: Беверли и ее сестра-близнец, проданная родителями и потом окрещенная Кристиной Синглтон, которую Беверли, после стольких лет поисков, так и не нашла.

Она не могла ничего с собой поделать: опять потянулась за ненавистной книгой, лежащей на столе.

Впервые увидев книгу «Разоблаченная бабочка» в витрине магазина, Беверли была несколько шокирована. Поначалу она посчитала простым совпадением, что книга названа так, как и ее заведение, которое когда-то располагалось над Фанелли. Но когда она пролистала книгу, ее охватила паника. За ночь чтения к ней вернулись все старые кошмары. Дэнни Маккей, заботящийся о напуганной четырнадцатилетней беглянке, завоевывавший ее доверие, рассказывая о своей любви к ней, а затем пристроивший ее в дешевый бордель в Сан-Антонио. И Рэчел, запуганная, тоскующая по дому, не способная обслужить завсегдатаев «Орешника», ждавшая, что Дэнни заберет ее отсюда, и Дэнни, навещавший ее и уговаривавший заниматься сексом с незнакомыми мужчинами. «Только ляг на спину, дорогая, – говорил он, – и представь, что это я делаю с тобой». Потом, когда ей было шестнадцать и она думала, что они поженятся, Дэнни отвел ее к гинекологу, подпольно делавшему аборты, и заставил убить ребенка. Она просила и умоляла его, но он настоял на своем, а позже вытолкнул ее из машины, сказав, что она противная и что он никогда не любил ее, и что она должна запомнить его имя, потому что он – человек, который добьется успеха. «Дэнни Маккей, – сказал он. – Запомни это имя». И она запомнила его, запомнила, чтобы никогда не простить. Вся последующая жизнь Беверли была поиском способа отмщения Дэнни Маккею, а когда способ наконец был найден три с половиной года назад, она думала, что их скрываемая от всех путаная история подошла к концу.

Но вот объявляется журналист, который лжет и несет напраслину об отношениях между богатой и светской Беверли Хайленд и его преподобием Дэнни Маккеем, контролировавшим телевизионную компанию, оцениваемую многими миллиардами долларов, которому оставался один шаг до Белого дома.

Беверли была уверена, что почти вся страна либо читает «Разоблаченную бабочку», либо обсуждает ее. А еще она слышала, что по книге снимается телесериал.

Но может случиться что-нибудь и более серьезное.

В телеинтервью Отис Куинн заявил о своей уверенности в том, что Беверли Хайленд, якобы погибшая в автомобильной катастрофе в ту самую ночь, когда она погубила Дэнни Маккея, женщина, фактически виновная в самоубийстве Маккея в лос-анджелесской окружной тюрьме, до сих пор жива. И он заверил, что найдет ее.

Теперь Отис Куинн приезжает в «Стар».

Услышав стук в дверь, Беверли отбросила мрачные мысли. Посмотрела на часы. Должно быть, это Саймон Джунг, ее генеральный управляющий, пришел с ежедневным докладом.

– Входите, – сказала она.

Саймон Джунг, родившийся и получивший образование в Швейцарии, был спокойным, красивым мужчиной лет под шестьдесят, безупречно одевавшимся и аккуратным. Беверли встретила его в Рио-де-Жанейро в шикарном ресторане. За плечами Саймона был огромный, более тридцати лет, опыт работы управляющим гостиницей, который он накопил, служа в лучших отелях мира.

Беверли казалось, что нет ничего, чего бы Саймон не знал о человеческих слабостях, потребностях и удовольствиях, и он был единственным, кому она могла полностью доверять.

Но даже Саймон не знал ее прошлого, не знал, что она – Беверли Хайленд, о которой Отис Куинн написал в «Разоблаченной бабочке».

– Добрый вечер, Беверли, – сказал он и осторожно прикрыл за собой дверь.

Как всегда, вид Саймона в костюме от Армани или Пьера Кардена, сшитом по его специальному заказу, вызывал у Беверли в душе отклик, который она воспринимала как нежеланный. Давным-давно Беверли отказалась от мужчин, если не считать короткого эпизода с Джами. Во время путешествий, останавливаясь в таких шикарных отелях, как «Маунт-Кеньэ сафари клаб» в Восточной Африке, «Раффлес» в Сингапуре, «Отель дю Кап» на Ривьере, она встречала таких же, как Саймон, красивых и безупречных мужчин, но оставалась равнодушной. Они не волновали ее.

Сохраняя в течение двух с половиной лет чисто профессиональные отношения с Саймоном, она превращала «Стар» в лучшее место для отдыха выдающихся людей, но с недавних пор почувствовала, что ее «оборонительные сооружения» мало-помалу начинают рушиться. Она обнаружила, что каждый раз, когда она видит Саймона, ее охватывает какое-то новое чувство. Это чувство было как напоминание о некогда хорошо знакомом, подобно тому, как запах редкого цветка или обрывок мелодии напоминают давно пережитое. Саймон напоминал ей что-то, но она не могла сформулировать, что именно.

– Последние гости приехали, – сказал он, кладя список на стол. – Вы должны быть знакомы с некоторыми именами, – добавил он, и в его произношении послышался легкий акцент. – Кэроул Пейдж, киноактриса, только что закончившая фильм и приехавшая к нам отдыхать. Ее проводили в бунгало и обещали обеспечить полное уединение. Среди приехавших – агент из Голливуда Фрида Голдман, остается на одну ночь. Доктор Джудит Айзекс, наш новый врач, тоже прибыла. Она направилась осматривать клинику и встретиться с пациентами. Она с благодарностью приняла ваше приглашение на сегодняшний обед.

Саймон продолжал перечень тех, кто приехал вечерним фуникулером: известный кинорежиссер, администратор студии, два продюсера, еще одна известная актриса, богатый агент по продаже недвижимости с женой, нефтепромышленник из Техаса с компаньонкой, другие гости тоже были в той или иной степени известными людьми. Он добавил:

– Мистер Лэрри Вольф прибудет с секретарем на следующем фуникулере. Они попросили предоставить бунгало. Мистер Вольф страстный любитель плавания и предпочитает отдельный бассейн.

Лэрри Вольф, сценарист, обладатель премии Академии киноискусства, приезжает в «Стар» писать сценарий для фильма о Марион Стар, загадочной женщине, построившей этот дом в двадцатых годах, потом исчезнувшей. Беверли обнаружила написанный мисс Стар дневник и выставила его на аукцион, и дневник, в конце концов, попал к Лэрри Вольфу, который собирается не только писать сценарий, но и выступить в роли сопродюсера фильма. Внимательно выслушав отчет Саймона, Беверли спросила:

– Когда приедет Отис Куинн?

Саймон метнул взгляд на книгу, лежащую на ее столе. Он не читал «Разоблаченную бабочку» и был удивлен, увидев однажды Беверли, читавшей ее. Он знал, что книга выбивает ее из колеи, так же как и неминуемый приезд автора.

– Им заказан номер на четыре дня, начиная с сегодняшнего. Мы забронировали ему одну из хижин. Будут ли у вас особые инструкции в отношении мистера Куинна?

Беверли взглянула на книгу на столе. Она перечитала ее столько раз, что практически знала наизусть. Куинн обращался в полицию, чтобы ему открыли комнаты над магазином Фанелли и позволили их осмотреть.

«Комнаты были похожи на гостиничные, – писал он, – закрытые двери вдоль длинного коридора. Каждая комната декорирована под разные стили. Одна отделана под салун в стиле вестерна, включая опилки на полу; женщины платили за то, чтобы заниматься сексом с мужчинами, одетыми ковбоями. Другая комната обставлена как номер в дешевом мотеле с пологом над кроватью…»

– Нет, – сказала она Саймону, – никаких особых инструкций в отношении мистера Куинна.

Саймон продолжил свой отчет, перебирая листки с заметками холеными, тщательно наманикюренными пальцами, на одном из которых поблескивало золотое кольцо с лазуритом – знак отличия военной академии в Цюрихе.

– Принц Хабиб эль-Маади потребовал секретаря, владеющего тремя языками. А вот список гостей, приглашенных на рождественский бал. Президент и миссис Рейган прислали свои извинения.

Он продолжал информировать Беверли, в частности, о том, что горничные опять докладывают о нехватке банных халатов.

– Многие гости, уезжая, берут их с собой, – сказал он. – Бухгалтер настаивает, чтобы мы штрафовали их.

Когда Беверли решила создать свой курорт, она объехала мир, останавливаясь в самых роскошных гостиницах, таких, как «Реджент-отель» в Гонконге, «Бель Эйр» в Лос-Анджелесе, «Пьер» в Нью-Йорке, изучая постановку дела, фиксируя для себя все лучшее, шикарное, чтобы затем внедрить в своем новом отеле. В тех гостиницах к услугам клиентов были туалетные принадлежности, изготовленные по особому дизайну, в каждой комнате к приезду гостей ставили свежие цветы, блюда с фруктами и сыром. И конечно, банные халаты в ванной каждого номера. Беверли была удивлена, обнаружив даже в самых фешенебельных отелях таблички, объясняющие, что банные халаты предназначаются только на срок пребывания и что точно такие же халаты можно приобрести в киосках гостиницы. Если халат все-таки прихватывали в качестве сувенира, его стоимость приплюсовывалась к счету. В номерах «Стар» таких табличек не было.

– Пусть горничные закажут столько, сколько необходимо, – сказала она Саймону, – Счета за увезенные халаты предъявляться не будут.

Саймон не разделял мнения Беверли, но знал, что спорить с ней бесполезно. И поэтому промолчал. Он давно понял, что мисс Берджесс занимается гостиничным делом не ради прибыли, ее средства к существованию не зависели от доходов гостиницы. Хотя он не имел ни малейшего представления о ее личном состоянии, он знал, что она, будучи в Бразилии, сделала вклады в изумрудные копи и кофейные плантации.

Он положил отчет на стол, помедлил, затем, обойдя вокруг стола, подошел к ней.

– Они украшают рождественскую елку в Большом зале, – сказал он. – Все гости помогают. Шеф-повар приготовил восхитительную маринованную куропатку с грибами. Почему бы вам не присоединиться к нам, Беверли?

Она посмотрела в его ласковые серые глаза и поняла, что хочет быть с ними. Но одной из жертв, принесенных ею в оплату мести Дэнни Маккею, была свобода. Хотя она изменила и цвет волос и внешний облик, но все же не решалась подвергаться риску быть узнанной. Особенно сейчас, когда «Разоблаченная бабочка» стала бестселлером, а в ней много фотографий Беверли Хайленд.

– Спасибо, Саймон, – сказала она. – Но у меня работа.

– Вечно работа, Беверли. Я знаю вас больше двух лет и никогда не видел, чтобы вы занимались чем-нибудь, кроме работы. Это нехорошо, – сказал он мягко.

Его близость, ток силы, исходящий от него, пробуждали в Беверли смутные неуловимые, как полузабытая мелодия или аромат из далекого прошлого, ощущения. И внезапно, впервые за годы, она поняла, что это было. Саймон Джунг воскрешал в ней предощущение любви.

– Пожалуйста, – сказала она с улыбкой, – идите вниз, развлекайте гостей, позаботьтесь о том, чтобы каждый остался доволен.

Он как будто хотел что-то сказать, но повернулся и направился к двери. Однако остановился в дверях.

– Между прочим, недавно звонил Рикардо Кадис. Он отменил свой заказ. Сослался на непредвиденные обстоятельства.

Рикардо Кадис был аргентинским писателем, недавно получившим Нобелевскую премию по литературе. Беверли намеревалась встретиться с ним.

– Бунгало будет пустовать? – спросила она. – Кадис зарезервировал его на две недели.

– К счастью, мы только что получили факс из Австралии, кто-то хочет приехать к нам как можно скорее.

– Австралия?

– Некая мисс Филиппа Робертс. Беверли пыталась вспомнить.

– Имя звучит знакомо.

– Она владеет «Старлайт индастриес». Она и спутница прибудут через четыре дня. Они говорят, что с удовольствием займут бунгало.

После ухода Саймона Беверли обошла кабинет. Макет курорта размером шесть на пять футов стоял в центре комнаты на большом столе красного дерева. Художник, выполнивший макет, приложил усилия, чтобы сделать его как можно более точной копией курорта, включая окружающую «Замок» местность, овраги и ущелья, прорезающие гору, миниатюрные сосны и даже несколько горных баранов, фигурки которых обозначали место, где владения «Стар» граничат с государственным заповедником Маунт-Сан-Джесинто – там вымирающие бараны находятся под охраной.

Разбросанные на многих акрах резиденции для гостей включали: три просторных бунгало, каждое с двумя ванными комнатами, полностью оборудованными кухнями и индивидуальными плавательными бассейнами, окруженными стеной; коттеджи с саунами и прилегающими садами; чуть подальше – хижины с очагами на полянах, окруженных соснами. Узкие, извилистые тропинки, проложенные по территории для гостей, служили для проезда только тележек для гольфа и пешеходных прогулок, зеленые лужайки, расположенные строго по плану, орошались фонтанами, на них стояли каменные скамейки. Здесь же находились два больших плавательных бассейна, теннисные корты, площадки для гольфа с девятью лунками располагались так, что на них можно было играть в двадцать семь лунок; гоночная трасса и подъемник, доставлявший желающих к четырем трассам скоростного спуска различной степени сложности. Оздоровительный комплекс, оборудованный всевозможными тренажерами, отдельно для женщин и мужчин, сауны, крытые беговые дорожки и салон «Старлайт» для избранных членов. И наконец, «Замок», смотрящий на долину Коачелла, откуда в ясные дни можно увидеть дорогу, ведущую по пустыне в Аризону.

Хотя люди приезжали в «Стар» ради уединения и сказочных условий – здесь читались и писались сценарии, обдумывались и заключались контракты, завязывались и бурно протекали тайные любовные связи, – много было и таких, кто приезжал сюда ради наслаждения красотой и приобщения к истории. В «Стар» не было ни одной комнаты, стены, предмета мебели, которые бы не перекликались так или иначе с легендами и мифами истории царства кино. Люди хотели видеть, где был убит Декстер Брайант Рэмси, они хотели увидеть гардеробную размером в две тысячи квадратных футов, где Марион Стар хранила тысячи платьев и костюмов; они приезжали охать и ахать над лестницей с перилами, по которой, как говорят, однажды ночью скатился пьяный Джон Барримор. Даже кабинет Беверли имел историческую достопримечательность – блестящие средневековые доспехи. История гласит, что в 1932 году Марион устроила одну из своих знаменитых вечеринок. В то время игра в прятки была очень популярна. Молодой Гарри Купер решил спрятаться в эти доспехи, залез в них, и его не могли найти несколько часов. Насколько эти истории соответствовали действительности – не имело значения. В мифах была своя привлекательность, и на этом в частности основывалась идея «Стар».

Услышав, что кто-то, проходя по холлу, напевает рождественскую песню, Беверли вдруг ощутила свое одиночество. У нее нет ни мужа, ни детей, ни семьи. Только жизнь, полная горестных воспоминаний. Стоила ли месть Дэнни Маккею всех этих жертв? Если бы она смогла найти сестру, тогда эти жертвы были бы оправданны. Она не была бы столь одинока, хотя бы зная, что где-то у нее есть родные.

Она пыталась разыскать сестру, нанимала частного детектива, который многие годы шел по ложному следу. После того как было установлено, что ее сестру удочерила семья Синглтонов и вырастила, дав ей имя Кристина, детектив потерял след. Огромное состояние Беверли Берджесс вовсе не избавляло ее от нестерпимого одиночества.

Она подошла к серебряному чайному сервизу, принесенному раньше, налила себе чашку чая «Эрл Грей», добавив чуточку меда. Здесь же стояли блюдо с итальянским печеньем, бутылка «Амаретто ди Саронно» – одна из слабостей Беверли. Повар по десертам в «Стар» был настоящим виртуозом. Особенно ему удавались пирожные из взбитых сливок с зернышками абрикосов, рассыпчатые, легкие, как воздух. Беверли, тщательно следящая за своим весом, не могла отказать себе в удовольствии изредка лакомиться ими.

Откусив кусочек пирожного и запив его глотком экзотически пахнущего чая, она мыслями вновь вернулась к книге на столе.

Почему Отис Куинн приезжает сюда? Знает ли он, что она Беверли Хайленд? Есть ли у него доказательства? Собирается ли он ее разоблачать? Или он приезжает с совсем другими целями и ей следует быть осторожной, чтобы не навести его на след? «Стар» привлекает массу людей – любителей щекотливого. Возможно, и он едет сюда в поисках нового сюжета, поскольку книга о «Бабочке» уже опубликована. Писаки всегда стараются незаметно подкрасться, внезапно щелкнуть фотоаппаратом какую-нибудь принцессу, или плейбоя-наркомана, или занимающуюся адюльтером кинозвезду. Но надежная система безопасности Беверли всегда бдительно охраняла ее клиентов: система прекрасно сработала, когда Робин Лич приезжал для подготовки материала «Стиль жизни богатых и знаменитых». Беверли не разрешила фотографировать гостей, только виды курорта и знаменитый «Замок», где произошло сенсационное убийство.

Возможно, именно это Куинну и надо. Может быть, он просто хочет посмотреть ванную комнату, где было совершено убийство, или скандально известную спальню Марион Стар, где, как считают, она однажды на уик-энде обслужила целую футбольную команду. Возможно, эта распространенная легенда привела его сюда; у привидений бывают достойные двойники. А может быть, он хочет заглянуть в это пристанище супербогатых и суперзнаменитых, чтобы узнать, как они живут и развлекаются, и его визит не имеет никакого отношения к «Разоблаченной бабочке» и его заявлениям, что Беверли Хайленд жива.

Наблюдая падающий за окном снег и мерцающие вдалеке огни Палм-Спрингса, она чувствовала, как мужество и боевой дух просыпаются в ней. Каким бы решительным ни оказался Куинн в разоблачении тайн, она будет еще решительнее охранять их. Она готова бороться с ним любыми средствами и никому не позволит заниматься наветами ни на гостей курорта, ни на саму «Стар».

Нет, она не боится Отиса Куинна. Она вообще не боится никого из мужчин. Однажды, очень давно, был один, которого она боялась. Но он умер. Дэнни Маккей мертв, а она спаслась. И может не бояться теперь ни его, ни какого другого мужчину никогда больше.

4

Дэнни Маккей был мертв.

Мертв, мертв, мертв.

Это-то и нравилось Дэнни. Он даже пришел к заключению, что быть мертвым лучше, чем живым.

– Говорю тебе, Бон, – обратился он к своему старому другу Боннеру Первису, который сидел у окна и вглядывался в ночь, опустившуюся над Малибу, – быть мертвым намного выгоднее, чем я ожидал. Представь, я могу совершить любое преступление, какое захочу, и никто в мире не сможет обвинить меня в этом.

Дэнни стоял перед зеркалом, голый по пояс, и внимательно рассматривал себя, поворачиваясь то так, то этак, поочередно напрягая разные мышцы.

Месяцы интенсивных тренировок вернули ему форму, он выглядел теперь даже лучше, чем до смерти.

Черт возьми! Он как бы стал наполовину моложе.

Конечно, это было нелегко вернуть былую силу. Когда он пришел в себя в старом деревянном домишке в Сан-Антонио три года назад, ему сказали, что он пробыл в коме четыре месяца. Что-то вроде мозговой травмы, как ему объяснил Боннер. Что-то случилось после его мнимого самоубийства в камере лос-анджелесской окружной тюрьмы. Дэнни действительно умер или почти умер. Поэтому когда он, в конце концов, пришел в себя и увидел тревожный взгляд Боннера, то вновь ощутил себя узником, только на этот раз узником атрофии мышц и истощенной плоти. Путь к выздоровлению был долгим и трудным. Много раз Дэнни был готов сдаться, особенно когда отказала речь, ослабло зрение и проявились другие опаснейшие последствия мозгового кровоизлияния.

Но Дэнни внезапно получил поддержку. Появилась книга «Разоблаченная бабочка», и как только Дэнни прочел ее, волна лютой решимости наполнила все его ослабевшее тело.

– Знаешь, Бон, – сказал он другу, – этот Куинн парень не дурак. Слушай.

Взяв книгу в обтрепанной обложке, он открыл страницу, которую помнил почти наизусть:

– «Следуя журналистской теории, можно предположить, что Дэнни Маккей и Беверли Хайленд в действительности тайно знали друг друга многие годы, что история их отношений берет истоки с того давнего момента, когда они были либо друзьями, либо деловыми партнерами, а возможно, и любовниками, и нечто в этом общем для них обоих прошлом заставило Беверли Хайленд подготовить столь блестящий план мести ничего не ведающему Маккею».

Дэнни засмеялся и отложил книгу.

– Куинн считает, что я причинил ей вред. Он сущий путаник, вот он кто. – Отойдя от зеркала, он перешел в другую комнату, отодвинул шторку, выглянув в небольшое оконце, посмотрел на соседний дом. Дом стоял темный, машины возле него не было.

– Парень не кажет носу, Боннер, – сказал Дэнни, переходя на лексикон своей юности в Западном Техасе. Так с ним всегда случалось, когда он был в порядке. – Все-таки смешно, как судьба иногда оборачивается, не правда ли? – Взяв темно-синюю шелковую рубашку, валявшуюся на кровати, он начал медленно надевать ее, как бы продлевая удовольствие от прикосновения ткани к коже. Три с половиной года назад был такой момент, когда Дэнни думал, что не сможет больше ничего ощущать.

– Я имею в виду, – продолжил он, застегивая перламутровые пуговицы рубашки, – что готовил свою мнимую смерть, думая, что эта сука погибла, когда машина свалилась с обрыва, а теперь, три года спустя, я обнаруживаю, что ее смерть тоже фальшивая. Я должен был догадаться… Как же я мог не подумать тогда, что и она способна выкинуть такой номер, что нам обоим пришла одна и та же мысль?

Его лицо помрачнело.

– Правда, ее так называемая смерть не повредила ей, а моя чуть действительно не прикончила меня.

Смеясь, он погладил рукой шелк рубашки, которая обошлась в две сотни долларов: Дэнни шил ее на заказ.

– Говорю тебе, Бон, когда я увидел, как этот Куинн рассказывает по телевизору, почему считает, что Беверли Хайленд до сих пор жива и что у него есть доказательства… – Дэнни вдел ремень из крокодиловой кожи в брюки – никогда никаких подтяжек он не носил, какими бы модными они ни были. – Ну, ты был со мной, Бон, ты видел, как это взбесило меня. Представить, что она до сих пор жива! Конечно, жива! Когда Куинн сказал об этом, я все обдумал и понял, каким дураком был, хотя не я один считал, что она действительно напилась в этом своем шикарном автомобиле. – Он снова подошел к зеркалу и замолчал, взгляд его стал тяжелым. Он представил, как Беверли праздновала, услышав о его самоубийстве в тюрьме, как хлопали пробки шампанского, пока она наблюдала по телевидению его похороны в Хьюстоне. И без сомнения, эта сукина дочь злорадствовала и, скорее всего, торжествует по сей день. Этому надо положить конец. Как только Дэнни найдет ее.

Он посмотрел на часы – отличные, швейцарского производства, но не сравнить с «Ролексом» за шестнадцать тысяч, которые у него были прежде. Приехав в Южную Калифорнию, он сделал кое-какие покупки, но предстояло еще многое докупить. Одежда создает мужчину, любил говорить Дэнни.

Куинн, выступая по телевидению, говорил, что не так давно снял дом на побережье в Малибу, сразу за поворотом на Сансет, поэтому Дэнни и Боннеру не стоило труда отыскать его дом. Как только они определили, какой из домов принадлежит журналисту, они заняли соседний. Теперь Дэнни ждет, когда Отис объявится в доме. У них должен состояться небольшой разговор.

А когда Дэнни узнает, где находится Беверли Хайленд, он отплатит ей за то, что она ему сделала. Растянув один угол рта, он изобразил улыбку. Дэнни решил, что такая улыбка придает ему больше сексуальности, он убедился, что после долгого пребывания в коме и еще более длительного периода реабилитации, когда сознание его оставалось затемненным и он даже не мог вспомнить, кто он, после всего, через что он прошел за три с половиной года, он все еще не потерял былой привлекательности прежнего Дэнни Маккея.

Естественно, он стал немного старше, в темно-рыжих волосах появилась седина, но томные зеленые глаза и лукаво-сексуальная улыбка все еще несут заряд электричества. Он наблюдал их эффект, когда ходил за покупками в знаменитую «Галерею» в Хьюстоне. Продавщицы сразу в него влюблялись, продавцы выказывали уважение. У Дэнни опять появился раж пообщаться с миллионерами с Ривер-Сакс – людьми, которые когда-то платили кучу денег, чтобы примазаться к нему, и уйти никем не узнанным. Да, сэр, у Дэнни еще не пропала искра Божья, при помощи которой он заставлял вибрировать телевизионные волны, беспрепятственно проникавшие в каждую гостиную верующих, когда он потрясал сердца своей проповедью. «Час добрых вестей». И на гребне этой волны, обрушившейся, как цунами, возникли доллары, миллионы долларов, поступавшие в штаб-квартиру «Добрых вестей», да с такой скоростью, что многочисленный штат не успевал пересчитывать их, паковать и отправлять в банк.

Но не все деньги попадали на счета передачи; Дэнни изменял направление части потока благословенных зелененьких баксов и отправлял их на специальные номерные счета, о которых знали только он и Боннер Первис. Эти-то секретные счета-заначки и спасли его от суда, от перспективы провести остаток жизни за решеткой. Теперь они в его распоряжении.

Итак, у него есть здоровье, состояние, а скоро будет и власть. Раз он мертвый, он – невидим. А духи могут делать все, что хотят.

Мысль об этом перевернула всю его жизнь. Когда-то он хотел добиться избрания президентом Соединенных Штатов, теперь он может завоевать весь мир.

– Весь б… мир, парень, – прошептал он своему отражению в зеркале. И власть его начнется с того, что он сделает с Беверли, когда найдет ее.

Яркий свет фар машины внезапно скользнул по противоположной стене. Дэнни выглянул в окно. Небольшая голубая машина японской марки появилась на подъездной дорожке соседнего дома. Отис Куинн был дома.

Наконец-то, подумал Дэнни, спеша в другую комнату. И как нарочно, споткнулся обо что-то. Пришлось ухватиться за косяк двери. Посмотрел вниз: он споткнулся о руку, холодную и безжизненную. Они с Боннером убили девушку несколько часов назад, когда ворвались в ее дом. Ничего не поделаешь, им надо было расположиться поближе к Куинну.

Дэнни взял ее на руки, она была голая. Он осторожно положил ее на кровать и устроил поудобнее. Вгляделся в лицо и обнаружил, что она хорошенькая. Какой стыд! Он даже не знает ее имени. Пройдя в другую спальню, взял куртку, натянул ее и сказал:

– Отис дома, Бон. Я отправлюсь нанести дружеский визит.

Боннер не ответил – он тоже был мертв. Дэнни с минуту разглядывал побелевшее лицо друга, его невидящие глаза, глядевшие в ночь. Дэнни и Боннер дружили больше тридцати лет, со времени их бесшабашной молодости в Сан-Антонио, когда они были парой горячих молодых меринов, проповедующих Евангелие под навесом и ублажающих огрубевших фермерских жен. Дэнни давно понимал, что рано или поздно ему придется избавиться от лучшего друга, потому что он слишком много знал. Боннер взял на себя заботу обо всем после его мнимого самоубийства: доставил «тело» Дэнни в Техас, скрывая его самого, нашел какого-то нищего ублюдка, занявшего место Дэнни в гробу, потом ухаживал за Дэнни, как нянька, пока тот не выздоровел. Но Боннер имел доступ к состоянию Дэнни и был единственным, кто знал, что Дэнни жив. Теперь не знает никто. А Дэнни все деньги заберет себе.

Он потушил свет, сказал: «Adios, amigo!»[2] – и вышел.

Отис Куинн потер под ложечкой, ощущая, будто он проглотил тлеющий уголек. Язва опять давала себя знать – с тех пор, как он обнаружил, что женщина, которая по его предположению была Беверли Хайленд, оказалась вовсе не ею.

Войдя в снятый им дом, он зажег все лампы, включил стерео, налил пива и подошел к застекленной двери, открывавшейся на солярий. Стоя у перил, он наблюдал, как волны ударяются о берег. Стояла холодная декабрьская ночь, пляж был пуст. Выпив пива, он взглянул на соседний дом и обнаружил, что там нет света.

Он мало ее знал. Она была одной из тех золотистых красоток, которые не изнуряют себя трудом ради заработка на жизнь, раскатывала на «мерседесе» с откидным верхом и постоянно устраивала у себя буйные вечеринки. Отис при случае обменивался с ней приветствиями, но она не проявляла к нему никакого интереса. За несколько недель его пребывания в этом доме ему несколько раз приходило в голову пойти и рассказать ей, кто он такой. Он не сомневался, что она прочла «Разоблаченную бабочку» или, по крайней мере, видела его по телевидению. Тогда бы она, конечно, заинтересовалась им, он был в этом уверен. Отис никогда не мог понять, почему у него проблемы с женщинами. Он, разумеется, не Мел Джибсон, но и не урод какой-нибудь. Для парня, перешагнувшего за полсотни, он был достаточно строен. Каждый день занимался зарядкой для поддержания формы. У него до сих пор нет лысины, и он отрастил интеллектуальную бороду, которая, как он считал, отлично сочетается с очками в стиле Барри Голдуотера. Почему же его отвергают?

Желудок Отиса заурчал, и громкая отрыжка вырвалась изо рта. Поглаживая живот, он вошел в комнату и решил заставить себя съесть что-нибудь перед тем, как сесть за работу.

Намазав дижонской горчицей три ломтика ржаного хлеба, в то время как копченое мясо разогревалось в микроволновой печи, он думал об огромном шансе, который предоставила ему «Разоблаченная бабочка». Конечно, большая часть того, что он написал, – дерьмо, но это – то, чего хотят люди. «Бабочку» просто пожирают. После стольких лет размазывания г… для дешевых газетенок Отис наконец дождался своего часа. И он намеревался продлить его, разыскав Беверли Хайленд.

Печь загудела, он положил дымящийся кусочек мяса на ломтик хлеба, сверху еще ломтик хлеба, потом опять мясо и еще хлеб. Потом подошел к письменному столу, положил сандвич рядом с пишущей машинкой, достал диктофон и начал работу.

«После изучения биографических данных и окружения моего главного кандидата…» Он крутанул кресло и взял с заваленного бумагами журнального столика фото из газеты. Под фото стояло: «Это Беверли Хайленд?» Отис продолжал диктовать: «Я пришел к выводу, что эта женщина совсем не Беверли Хайленд. Ее даже не было в Лос-Анджелесе в то время, когда Беверли Хайленд вела кампанию по организации мести Дэнни Маккею».

Отис остановился, откусил большой кусок сандвича, тщательно прожевал, проглотил и продолжил: «Но, к счастью, эта женщина не была моей единственной картой. После тщательной проверки других кандидатур, по различным причинам отбросив их, я остановился на одном имени и теперь уверен, что Беверли Хайленд – это Беверли Берджесс, владелица курорта «Стар» в Палм Спрингсе. Я провел обследования вокруг Палм-Спрингса и долины Коачелла и выяснил, что эта мисс Берджесс появилась ниоткуда два с половиной года назад с деньгами, достаточными для того, чтобы приобрести пустующую обитель Марион Стар в седловине Маунт-Сант-Джесинто. Я собираюсь поближе присмотреться к мисс Берджесс. Для этого заказал номер в «Стар» на конец недели…»

Зазвонил звонок у двери. Отис отложил диктофон, вытер рот рукавом и пошел к двери.

Посмотрев в «глазок», он почти ничего не увидел, кроме силуэта мужчины на фоне забитого машинами шоссе Пасифик Коаст.

– Да? Что вы хотите? – спросил Куинн, не открывая двери.

– Мистер Отис Куинн? Мне надо поговорить с вами. Это очень важно.

Отис с минуту размышлял. У него полно работы – он должен собрать воедино досье на Беверли Берджесс и наметить план действий по ее разоблачению. Но Отис был свободным журналистом без постоянного контракта и обычно получал сведения для своих материалов в «Глоб» и «Нэшнл инквайрер» от источников, которые являлись в неподходящее время, неожиданно и зачастую анонимно.

– О'кей, – сказал он и открыл дверь.

– Привет, – произнес посетитель с улыбкой.

Отис нахмурился, стараясь что-то вспомнить. Лицо мужчины было ему смутно знакомо.

– Надеюсь, не потревожил вас, – сказал Дэнни с приятным акцентом вежливого техасца-джентльмена.

Внезапно вспомнив, кто этот мужчина, Отис сказал:

– Бог мой! – и сделал шаг назад. Дэнни ухмыльнулся.

– Закрой, – сказал он и протянул руку. – Дэнни Маккей.

Но Отис не ответил на рукопожатие. Он стоял, как столб.

– Не возражаете, если я войду? – спросил Дэнни. – Если я пришел в неудобное для вас время, мистер Куинн, вы только скажите. Я представляю, какой вы занятой человек.

Дэнни смотрел на него выжидательно, но Отис продолжал стоять как вкопанный, его нижняя челюсть отвисла. Поэтому Дэнни прошел в дом, закрыл за собой дверь и направился в гостиную.

– Прекрасное здесь у вас место, мистер Куинн, – сказал он. – Вид на океан. Я всегда говорил, а вам, вероятно, об этом рассказывали, Бог сотворил в первую очередь океаны, потому что они величавы и просты, как он сам.

Он повернулся к ошеломленному Отису и улыбнулся.

– Я спрашивал у вас, могу ли я с вами переговорить, – сказал он, произнося фразу на техасский манер – повышая интонацию к концу, будто задавая вопрос. Дэнни знал, что подобная манера обычно внушала людям доверие к нему. С провинциалом они чувствовали себя проще.

Куинн пытался заговорить, закашлялся, самообладание вернулось к нему, и он сказал:

– Бог мой, вы действительно Дэнни Маккей! И вы живы!

Дэнни приложил руку к голове и улыбнулся:

– Когда я в последний раз смотрелся в зеркало, то был жив.

– О, мой Бог…

– Вас послушать, так можно подумать, что вы религиозный человек, мистер Куинн, – сказал Дэнни с ухмылкой.

– О! – сказал Отис. – Простите. Бог мой, я имею в виду, входите. Хотя нет, вы уж здесь. Садитесь, пожалуйста, мистер Маккей… Преподобный Маккей… Дэнни…

Дэнни засмеялся и медленно обошел комнату, рассматривая разбросанные книги, письма, газетные вырезки, пустые пакеты из-под чипсов, пока его взгляд не упал на газетную фотографию. Это был снимок женщины, а внизу красными чернилами кто-то подписал: «Это Беверли Хайленд?» Он повернулся и улыбнулся Куинну, который поглаживал живот.

– Наверное, я привел вас в шок, мистер Куинн. Вы считали, что я мертв, не так ли?

– Да, – проговорил Отис, приходя в себя, – все считали, что вы… думали, что вы… думают, что вы мертвы!

Вы действительно потрясли меня, мистер Маккей. Минуту назад я думал, что смотрю на привидение!

– Да, в какой-то степени, мой друг, я вас понимаю. Но это длинная история, и у меня нет времени сейчас все объяснять. Однако буду рад рассказать вам ее в другой раз.

Глаза Отиса расширились, и Дэнни представил, как винтики и колесики завертелись в голове Отиса. Дэнни Маккей жив! Эксклюзивное интервью! Материал по высшей расценке! Может стоить тысячи. Сотни тысяч!

– Я прочел вашу книгу, – сказал Дэнни. – Очень интересно. Вы знаете, я никогда не видел тех комнат над магазином мужской одежды. Это правда, что пишут об этом газеты?

– О, да, – ответил Отис, внезапно занервничав. – Мне очень повезло, что я встретил девушку, которая работала там. Я ее напоил, и она рассказала об особых комнатах. Затем я попросил моего друга, работающего в департаменте полиции Лос-Анджелеса, дать разрешение осмотреть там все.

– И что вы там нашли?

– Ничего существенного на самом деле. Пришлось воспользоваться воображением.

– Но это был бордель?

– О, да, в этом не приходится сомневаться.

– Но я не мог поверить, что человек вроде вас… То есть я хочу сказать, что вы никакого отношения, разумеется, к этому не имели, мистер Маккей.

Отис освободил один из стульев для посетителя.

– Могу ли я предложить вам что-нибудь, преподобный? Пиво? Кофе? – «Иисус, – подумал Отис, чувствуя, как ржаной хлеб с мясом превратился в его желудке в горящую свечу. – Дэнни Маккей! Здесь! Разговаривает со мной… О Иисус…»

– Отис, вы похожи на человека, которому я могу доверять, – сказал Дэнни, игнорируя приглашение сесть. – Человека, на которого я могу положиться.

– О, вы можете, мистер Маккей, можете.

– Хорошо, Отис. Могу я вас называть Отис? Я видел вас по телевидению пару недель назад и не мог поверить вашим словам о том, будто мисс Хайленд жива. Это правда? У вас действительно есть доказательства?

Отис почувствовал, как пот тонкой струйкой побежал между лопаток.

– Д-да, я как будто имею доказательства, то есть я думаю, что нашел ее. Я имею в виду, да… – «Боже», подумал он снова, пытаясь выдержать магнетический взгляд Дэнни. Отис прежде никогда не встречался с преподобным лично, но слышал о сверхъестественной силе внушения, которой он обладал, одним взглядом заставляя людей подчиняться. Отис воображал. Одно дело морочить публику, но с Дэнни – совсем другое, с ним надобно быть откровеннее. – Нет, фактических доказательств у меня нет, но интуиция подсказывает…

Дэнни улыбнулся.

– Интуиция газетчика? Вроде той, за которую Вудвард и Бернштейн получили Пулитцеровскую премию?

В глазах Тиса мелькнуло удовлетворение. Ему нравилось, что Дэнни Маккей говорит с ним вполне уважительно.

– Да, – сказал он быстро, чувствуя, что самообладание окончательно вернулось к нему. – Почти такая же. Понимаешь, парень, э, понимаете, ваше преподобие, не так уж легко быть хорошим журналистом. Сегодня столько жалких писак развелось. Интуиция мне подсказала, что Беверли Хайленд жива, я начал расследовать кое-что. Вышел на несколько следов, проверил каждый и вроде бы нашел то, что надо.

Дэнни потянулся и взял фото из газеты. Внимательно изучил его, потом сказал:

– Это и есть Беверли Хайленд?

Отис посмотрел на снимок. Нет, это не Беверли, это – другая, он недавно установил ее личность.

– Дайте мне объяснить, – начал Отис, – эта женщина такого же возраста, как Беверли, и ведет довольно уединенный образ жизни. Она очень богата и чем-то напоминает Беверли. Зная, что Беверли также была богата и вкладывала деньги во множество предприятий, я подумал, что она приняла новый облик с целью уклониться от налогов. Потом я провел дальнейшие розыски о прошлом этой женщины и…

Он повернулся спиной к Дэнни, чтобы взять досье на Беверли Берджесс – женщину, которая, как он теперь не сомневался, была Хайленд. Он не увидел ножа. Все, что он почувствовал, был внезапный сильный ожог вокруг шеи, будто язва внутри живота взорвалась и выбросила жар в глотку. А затем что-то теплое потекло на воротник.

Он бросил на Дэнни ошеломленный взгляд и тяжело упал на пол. Дэнни переступил через мертвое тело и подошел к письменному столу. Взял остатки сандвича Отиса. Слишком много горчицы, подумал он, откусил и начал жевать; но вообще-то вкусный. Он не мог оторвать глаз от фото, которое держал в руке и под которым Куинн нацарапал «Это, Беверли Хайленд?».

Внезапно ему вспомнилась сцена в номере отеля «Сенчури-Плаза» три с половиной года назад. Крайняя комната была полна людьми, входившими в штат Дэнни по проведению предвыборной кампании, телефон звонил непрерывно. В другой комнате сидел он с Боннером, Беверли и ее телохранитель, и Беверли говорила Дэнни: «Если ты хочешь, чтобы я спасла тебя, Дэнни, ты должен умолять меня на коленях. Я хочу видеть, как ты молишь меня, так же, как я однажды умоляла тебя. Одно мое слово, Дэнни, и ты не только не будешь следующим президентом Соединенных Штатов, но весь мир отвернется от тебя, а остаток жизни ты проведешь в тюрьме».

У него не было выбора. Он опустился на колени, слезы текли по лицу, и начал молить у нее прощения.

А затем она бросила его на растерзание волкам.

Он изучал лицо на фото. Хотя она выглядит иначе, нежели Беверли, – лицо не очень похоже, вместо белокурых волос с французской укладкой – темные, до плеч, но она может быть Беверли. Косметика старит лицо, да она могла сделать и пластическую операцию, как однажды уже делала много лет назад.

Чем дольше Дэнни разглядывал фото, тем больше убеждался, что женщина на нем – Беверли. Он хотел верить этому, ему это было необходимо. Он прочел подпись под фото: Филиппа Робертс. «Филиппа Робертс, – говорилось в подписи, – живет в настоящее время в Перте, Западная Австралия».

Дэнни улыбнулся: итак, он нашел эту суку. Теперь он будет преследовать ее и заставит заплатить за все.

5

Перт, Западная Австралия.

Когда двадцатисемилетний Рики Пембертон пять лет назад приехал из Тасмании, влекомый желанием покончить с жизнью среди яблонь и пуститься на поиски приключений на западном побережье Австралии, он и мечтать не мог, что станет, в конце концов, секретарем у такой женщины. Ожидая получения по факсу подтверждения из «Стар» о бронировании бунгало, он смотрел в окно своего служебного кабинета, видел солнечные блики, играющие на поверхности плавательного бассейна, дорические колонны, сквозь которые поблескивала Лебяжья река, и пришел к выводу, что лучшей доли, чем работать на Филиппу Робертс, он и представить себе не мог.

И вспомнил, что оказался на этой работе благодаря пари на пять долларов в пабе.

Он иногда с изумлением оглядывался назад, на те дни – неужели это было только год назад? – когда он заполнял свое время, катаясь на лодке и слоняясь по берегу в ожидании случайной работы; тогда весь его гардероб состоял из джинсов и старой плетеной шляпы, которую он купил у одного аборигена за пинту пива. О рубашках и обуви он не беспокоился. Он водил «Отродье Сабуру» с выведенными на борту огромными буквами «Океанские гоночные яхты близко к берегу не допускаются» и неделями знать не знал, откуда брать деньги на аренду. Но он был счастлив, счастлив по-своему, наслаждаясь своей неустроенностью, ожиданием счастливого случая. Он не хотел оставаться бродягой, но ему было чуждо честолюбие, которое побуждало других парней поступать в колледжи или приносить другие жертвы во имя карьеры. Рики, как и большинство его друзей, хотел обеспеченной жизни, но мечтал получить ее без каких-либо усилий. Многие из них нашли ее, устроившись работать в домах миллионеров, расположенных вдоль Лебяжьей реки. Они сделались телохранителями, лодочниками, садовниками, слугами и даже выгуливали собак. Вот почему и возник однажды между Рики и его друзьями спор о затворнице-американке Филиппе Робертс. Хотя Филиппа Робертс была отнюдь не единственной необщительной личностью, живущей на побережье от Пера до Фримантла, но о ней болтали больше всего. С одной стороны, она только два месяца назад внезапно появилась, поселившись на вилле, которая пустовала. С другой стороны, она возглавляла компанию, которая была хорошо известна, и даже Рики знал о ней, поскольку его мать была членом «Старлайта» с тех пор, как он себя помнил. И так случилось, что однажды вечером усталые – весь день катали туристов на лодке – Рики и его приятели медленно потягивали пиво в любимом пабе, и имя Филиппы Робертс всплыло в разговоре. Речь шла о том, как перебраться через высокую стену ее виллы и получить у нее легкую работу.

Рики видел ее много раз, когда плавал на лодке или занимался виндсерфингом у мыса Резолюшн. Она появлялась там каждый день в одно и то же время и стояла на самой оконечности мыса, повернувшись лицом к ветру и вглядываясь в море. Постояв так около часа, она обычно возвращалась по берегу до виллы, где жила одна. Он представлял себе, что она любит лодки и море. Тогда-то и пришла ему идея.

– Думаю, я смогу сделать это, – сказал он приятелям.

– Попытайся, – сказал его друг Фредо, как и Рики, загорелый, мускулистый и светловолосый, верящий, что будущее – это то, что случается с другими людьми. – Пять долларов ставлю, если однажды пройдешь в ворота, когда их откроют для фургона с мебелью. Подойдешь так к двери, постучишься и скажешь, что нужна работа. Шофер и слуга проводят тебя обратно за ворота.

Но Рики не думал о воротах, и пари было заключено. Пятерка долларов была отдана не хранение Фредо, и Рики решил выиграть ее.

Его план включал сорокафутовую Лебяжью реку, сужавшуюся как раз у частного причала виллы Филиппы, у которого стояла на приколе первоклассная гоночная яхта, день за днем покачиваясь и крутясь на речном течении. Никто ею не пользовался, следы запустения видны были и на деревянных, покрытых трещинами деталях, и на потускневшем металле. Рики выбрал день, когда с океана дул сильный ветер. Он рассчитал, что мисс Робертс будет завтракать на той, окруженной колоннами, террасе за домом. Выйдя на лодке и прихватив кое-какое снаряжение, он собирался поработать на яхте, счистить птичий помет с палубы. Затем он намеревался, надев водолазный костюм, поднырнуть под дно яхты и очистить ее корпус от ила. Он надраит каждую деталь на яхте, хорошо видную с того места, откуда мисс Роберте может появиться, и тогда его усердие будет вознаграждено. Итак, он начал осуществлять свой план, и она оказалась на причале и смотрела на него.

Вынырнув из воды и стягивая маску, он хотел было начать приготовленной фразой: «Видите, мэм, как вам нужен смотритель за этой яхтой».

Но она заговорила первая.

– Яхты пугают меня, – сказала она холодно, – океан пугает меня.

Рики уставился на нее. Вблизи он увидел, что она выглядит не так уж плохо. Он слышал, что ей к пятидесяти, и для двадцатишестилетнего Рики такой возраст казался древним. Но он нашел, что ее лицо почти без морщин, тело в просторной блузе и шортах выглядит стройным и хорошо ухоженным. И все это венчает густая шапка красивых золотисто-каштановых волос. Рики приготовился увидеть хорошо сбитую, агрессивную, колючую женщину без намека на внутреннюю мягкость. Он никак не ожидал такой ранимости.

С минуту он стоял в своем водолазном костюме, потеряв дар речи, и вода стекала с костюма на причал. Потом он сказал:

– Почему? Почему лодки и яхты пугают вас?

– Потому что человек, которого я любила, погиб на яхте, здесь недалеко. – Рики посмотрел туда, куда она показывала, но не мог вспомнить ни одной лодки, затонувшей там недавно.

– Вы говорите о «Филиппе»! – спросил он. – Боже, у меня был товарищ на «Филиппе». Школьный приятель. Мы приехали в Западный Оз из Тасмании вместе. «Филиппа» была готова к гонкам Хобарта в Сиднее, а глиссер врезался в нее. Я стоял вон там, – он показал на дальнюю часть берега, – когда она пошла ко дну.

Он чувствовал внимательный взгляд Филиппы за стеклами больших темных очков. Чайка ринулась вниз, мгновение посидела на высокой белой стене, позади Филиппы, и вновь взмыла в небо.

– Когда я унаследовала этот дом, – сказала она, – то с ним получила в наследство и эту яхту… Но мне она не нужна. Я думаю, что лучше ее продать, но она теперь требует ремонта, не так ли?

– Да, работы здесь достаточно, потому что она стоит на одном месте очень давно, ее даже ни разу не проветривали. Все дерево надо заново покрыть лаком, главный вал не в порядке, и я заметил, в некоторых местах клепка отошла, и что-то необходимо сделать с птичьим пометом.

– Можете вы это сделать? – спросила она.

– Нет ничего, что я не мог бы сделать своими руками. Скоро она будет в хорошем состоянии. Мы должны перевезти ее…

– Тогда сделайте, пожалуйста. И найдите брокера по яхтам, пошлите его ко мне. Я заплачу вам за посредничество и возмещу все расходы по ремонту. Чем быстрее яхту продадим, тем лучше.

Так все началось. После этого Филиппа нашла ему другую работу, потом он был на побегушках, а когда она узнала, что он, проучившись в колледже, получил некоторые навыки работы с компьютером, предложила ему место секретаря. Когда по факсу начал поступать ответ из «Стар», Рики решил, что теперь его счастье будет полным, если не считать двух позорных тайн, о которых, он поклялся, Филиппа никогда не узнает: у него не было никакого приятеля на борту «Филиппы» и он влюбился в хозяйку.

Сексуальный аспект в их отношениях возник случайно, меньше месяца назад, когда они наблюдали бега на кубок Мельбурна по телевизору. Филиппа «болела» за лошадь, которую она выбрала просто из-за клички, поскольку заявила, что ничего не понимает ни в бегах, ни в лошадях. Когда эта лошадь выиграла, она подпрыгнула и импульсивно крепко обняла Рики. Объятия длились несколько дольше, чем было необходимо; в следующий момент они уже целовались. Никто из них не предполагал, что это случится, и оба чувствовали себя потом неловко. Но Рики больше всего удивило, что он занимался любовью с женщиной, которую знал очень мало, даже после девяти месяцев службы у нее. Он был также удивлен, когда несколько часов назад в доме появился детектив с новостями о сестре Филиппы. И еще больше удивился, узнав, что когда-то Филиппа звалась Кристиной. У его босса оказалось больше тайн, чем он предполагал. Лошадь, которая выиграла престижный кубок Мельбурна, например. Рики не мог найти ключ к загадке о значении ее клички. Почему Филиппа выбрала эту лошадь? Только ли потому, что она звалась Красавица Долли?

Сан-Франциско, Калифорния, 1950 год.

– Так-так, Долли! Ешь! Хорошая девочка! Двенадцатилетняя Кристина сидела за длинным обеденным столом красного дерева и с жадностью уплетала горячий жареный картофель с острой приправой, в то время как ее отец готовил на кухне и разговаривал с ней через открытую дверь. Она рассмеялась, когда взглянула на него: в брюках от смокинга, но без пиджака, с надетым поверх сорочки отделанным оборочками фартуком. В одной руке – сковородка, в другой – лопаточка, и он, пританцовывая, стряпает, то и дело выглядывая из кухни через открытую дверь, чтобы убедиться, что дочь довольна и весела.

– В самом деле, Джонни, – сказала молодая блондинка, сидя развалясь в кожаном кресле у камина и листая журнал «Лайф». – Ты перекармливаешь девочку. Она становится толстой.

– Чепуха! – ответил он, выходя из кузни с миской дымящегося картофеля. – Долли растет! Моя мать кормила меня так же, и это мне ничуть не повредило!

– Мужчина – другое дело, – сказала блондинка, разглядывая свои длинные, покрытые красным лаком ногти. Кристина не обращала внимания на последнюю подружку Джонни. Та вела себя совсем не как гостья, когда пришла: включила телевизор и смотрела Милтона Бёрла, в то время как Кристина пыталась читать, или ставила пластинки Кристины на фонограф без ее разрешения.

– Скажи мне, Долли, – сказал Джонни Синглтон, ставя картофель на стол и делая пируэт перед дочерью, – разве то, что я готовлю, портит мою фигуру?

Кристина засмеялась. Ее отец был такой стройный и живой. Он был на самом деле само совершенство. Она считала, что он выглядит совсем как актер Ричард Конт, если не считать роста. Джонни Синглтон был симпатичный, великодушный, привлекательный мужчина. Он носил сшитые на заказ костюмы-двойки и широкополую мягкую шляпу, такую, как у Честера Морриса в роли Блэки из Бостона. Она представляла своего папочку ухаживающим за Ланой Тернер или Лорен Бэкол, перебрасывающимся ушлыми фразами с Аланом Лэддом и Джорджем Рартом. Когда Джонни водил ее на фильм «Звонить Нортсайд 777», она думала, что люди в кинотеатре вполне могут попросить у него автограф, потому что по виду он был точь-в-точь Ричард Конт. И как настоящий киноактер, Джонни Синглтон всегда был окружен хорошенькими женщинами.

Это помогало ему забыть смерть мамы, говорила себе Кристина. – Что-нибудь не так, Долли? – вдруг спросил он.

Кристина посмотрела на свою тарелку и увидела, что на ней осталось еще несколько ломтиков картофеля. Заметив тревогу на лице отца, она подхватила кусочки прямо руками и с чавканьем съела. Лицо Джонни засияло.

– Вот, ничто, кроме папиных кушаний, не делает маленькую девочку такой счастливой, – сказал он.

Блондинка произнесла что-то вроде «хм…», но Джонни опять скрылся на кухне.

Конечно, Кристина знала, что ее отец – не кинозвезда. Он был бизнесменом, хотя каким именно бизнесом он занимался, она не знала. Когда бы она ни спрашивала его об этом, он только смеялся и просил ее не беспокоиться. Они были богаты, говорил он, а это самое главное. Но порой ей хотелось сказать ему, что лучше бы они не были богатыми, только бы он оставался дома, как отец Марты Кэмп, у которого был офис на Монтгомери-стрит. Бизнес Джонни гнал его из дому иногда на целые недели, и Кристина чувствовала себя ужасно одинокой.

Джонни высунул голову из кухни и спросил:

– Как тебе понравился картофель, Долли? Мой собственный рецепт. Придумал его прошлой ночью.

Она была сыта по горло. Но ей не хотелось разочаровывать его. Ради того, чтобы доставить ему удовольствие, она готова была есть через силу и положила на свою тарелку новую порцию.

Блондинка вздохнула и, выбравшись из кресла, направилась на кухню.

До Кристины доносились лишь обрывки фраз, «…слишком много» – «Она потеряла мать, ради Бога…» – «…позволяешь ей толстеть» – «Это детская полнота, Линда! Все пройдет, когда она вырастет» – «Может быть, ее мать была толстой. Ты ее когда-нибудь видел?» – «Замолчи!». И кухонная дверь с размаху захлопнулась.

Кристина попыталась осмотреть себя. Она не помнила, всегда ли была полной или, как некоторые с умилением говорят, пухленькой. Но в последнее время она явно толстеет – груди стали выпирать из-под блузки, бедра раздались. Кристина начала замечать такие же изменения и у других девочек ее возраста, только у них это выглядит красиво. А у нее – нет, полнота ей не идет.

То, что сейчас сказала блондинка, несколько озадачило Кристину, – ведь все знают, что мама ее была стройной. Вот ее фотография на каминной доске.

– Как тут моя куколка? – спросил Джонни, выходя из кухни. Он снял передник и надел смокинг. Глядя на него, Кристина думала, что он самый красивый мужчина на свете. Он опустился на одно колено рядом с ее стулом и посмотрел на нее. В темно-карих глазах светились нежность и обожание, и Кристина ответила ему таким же взглядом. Джонни взял со стола салфетку и вытер ей подбородок.

– Прости, Долли, но я опять собираюсь уйти сегодня вечером. Обед был хороший, не так ли?

– Да, папочка, – сказала она, почувствовав обиду на блондинку, которая в ожидании стояла у дверей.

– В духовке для тебя сюрприз. Творожный пудинг с карамелью из магазина кулинарии.

Кристина пыталась скрыть свою ненависть к десертам, она ненавидела все сладкое. Это было единственное, чего она не могла есть, даже ради того, чтобы доставить удовольствие отцу. Любые десерты, которые он готовил для нее, она оставляла на «потом» и вываливала в мусоропровод, стоило лишь ему выйти.

Это и еще то секретное, что она думает, когда его нет дома, были ее единственными хитростями.

– Куда ты собираешься сегодня идти, папа? – спросила она, вдыхая запах его одеколона. Большинство мужчин не пользуются одеколоном, это считается не мужским делом. Но ее папочка пользуется, хотя он самый мужской мужчина из всех, кого она знает.

– В клуб «Танго» на Полк-стрите. Мне нужно немного развлечься, Долли. Я работал так много, что теперь мне надо расслабиться, повеселиться.

Она знала, что он, должно быть, действительно много работал, поскольку вернулся домой сегодня утром после трехнедельного отсутствия и выглядел нервным и возбужденным.

– А ты не можешь повеселиться здесь, со мной? – спросила она.

Он засмеялся и притянул ее к себе.

– Моя Долли! Да, мы будем веселиться, ты и я. Но мы сделаем это завтра. Я прокачу тебя по всему городу. Мы поедем на Рыбацкую пристань и поедим горячих креветок и омара. Я свожу тебя в парк «Золотые ворота», чтобы поесть горячих сосисок. А потом мы отправимся в кино – будем смотреть любой фильм, какой захочешь! И получишь столько воздушной кукурузы, сколько сможешь съесть. – Он отодвинул ее от себя и смотрел на нее глазами, полными радости. – Ну как, нравится тебе этот план, моя куколка? – спросил он нежно.

– О, это будет замечательно, папа! – сказала она с восторгом.

Джонни погладил ее по голове. Кристина заметила, что его взгляд стал задумчивым.

– Ты – моя куколка, – ласково сказал он. – Я никогда не забуду день, когда ты родилась, когда тебя положили мне на руки и я чуть не расплакался. Я всегда хотел маленькую девочку. Мальчики… Их можно иметь. Но маленькие девочки – они что-то особенное для отцов. А ты – моя маленькая кукла. С тех пор как умерла твоя бедная мама, я должен заботиться о тебе и сделать тебя счастливой. Ты счастлива, Долли? Нравится тебе твоя новая учительница?

– Она хорошая, – ответила Долли. Но ей всегда хотелось ходить в обычную школу, как остальные дети. Однако Джонни настоял, чтобы у нее были домашние учителя. Кристина никогда еще в своей жизни не ходила в школу. Сколько она себя помнила, у нее были воспитательницы, домашние учителя и телохранители. И куда бы она ни собиралась выходить, всегда ее возили на лимузине с пуленепробиваемыми стеклами, а за рулем сидел один из телохранителей. Отец говорил, что это делается для ее защиты – ведь они так богаты. Он объяснил ей, что некоторые люди обижаются на то, что другие богаты, и поэтому иногда стремятся причинить им вред.

Но Кристина иногда ощущала себя попавшей в капкан, особенно в последнее время, когда ей исполнилось двенадцать и она обнаружила, что в ней просыпается какая-то странная неугомонность. Проводить целые дни в стенах особняка на Ноб-Хилл в компании экономки, учительницы и телохранителей, постоянно играющих в карты, временами казалось Кристине невыносимым. Вот почему она придумала хитрость – то, что она делает по секрету. Она знала, что ей устроят жуткий нагоняй, если ее хитрость когда-нибудь раскроют, ведь она понимала, что отец не одобрит этого. Хотя Джонни великодушен в отношении некоторых вещей, как, например, в том, что касается еды, игрушек, а в последнее время пластинок, покупая любые, какие понравятся, в остальном он очень, очень строг.

– Вот что я хотел тебе сказать, Долли, – продолжал Джонни. – Как ты смотришь на то, чтобы купить новые платья? Я знаю, что красивые платья делают женщин счастливыми. Что скажешь, если завтрашний день мы посвятим покупкам?

Кристина ужаснулась. Делать покупки – означало идти в магазины для полных «Чарлин» на Поуэлл-стрите, куда ходят только толстые девчонки. Ей ненавистна была мысль, что она не может ходить в обычный универмаг и покупать платья, развешанные на манекенах, как это делают другие девочки. Как, например, противная Марта Кэмп, жившая в соседней квартире и воображающая себя особенной, потому что ей тринадцать, потому что она – худая и у нее – так она считает – есть поклонник. Марта всегда высмеивает одежду Кристины, которая состоит в основном из блузок и юбок в складку или прямых платьев с заниженной талией. Туфли с ремешками и короткие носки добавляют мало элегантности к ее нарядам, Поэтому она чувствует себя уродиной, когда идет в этот магазин, пользование которым само по себе означает некую ненормальность. Означает, что ты не такая, как другие девочки.

Но как она может сказать об этом отцу? Еда – это его подарок, знак его любви и внимания, и она не вправе отказываться от еды, если любит его. И так было всегда, сколько она себя помнит.

Одно из ее ранних воспоминаний относится ко времени вскоре после смерти матери, когда Кристина беспрестанно плакала. Джонни приготовил тогда свое коронное блюдо: макароны с сыром. Кристина успокоилась, съев их. Так еда стала залогом их любви.

– Эй, Долли, – сказал Джонни, – я ухожу. Делай уроки, а завтра мы отправимся гулять. Ну, как?

Она вышла из-за стола и встала рядом с ним. Ее удивило, что головой она уже достает до плеч Джонни. Вот те раз! Когда он уезжал, три недели назад, она не была еще такой высокой. Ее охватила паника, и она мысленно стала молить Бога, чтобы он не дал ей вырасти толстой, да еще и высокой. Она и так чувствовала себя достаточно громоздкой и неуклюжей.

Пока Джонни разговаривал шепотом с одним из телохранителей в соседней комнате, Кристина подошла к проигрывателю и взяла одну из своих последних пластинок – Перри Комо и Фрэнки Лейн. Через плечо она взглянула на блондинку, которая стояла перед зеркалом над камином и красила губы. На ней было вечернее платье, открывавшее плечи, а это означало, что она пользуется лифчиками без бретелек, которые Кристина видела в «Вог» и которые ей, видимо, никогда не придется надевать. Блондинка была тоненькая, как манекенщица, и, очевидно, поэтому нравилась Джонни. Это озадачило Кристину, поскольку отец, как ей казалось, хотел сделать свою дочь толстушкой.

Блондинка между тем еще больше озадачила Кристину. Она открыла сумочку, расшитую горным хрусталем, и вынула пузырек с таблетками. Подойдя к бару, она налила в хрустальный стакан джина, положила их в рот и запила. Кристина раньше видела, как она пьет таблетки и подумала, уж не страдает ли подружка Джонни головными болями или еще чем-то.

Кристина посмотрела на отца, стоявшего в большом холле, его фигура отражалась в полу из черного мрамора с золотистыми прожилками. Он разговаривал с человеком, который Кристине не нравился. Было в нем что-то смутно ее тревожившее. Например, эти вечные его попытки завести с ней разговор о том, что есть ли у нее поклонник, кто ее любимый киноактер. Ей становилось не по себе, когда она порой ловила его на том, что он разглядывает ее грудь. У него были странные тусклые глаза и блеклые светлые волосы, подстриженные так коротко, что голова казалась лысой. На лице виднелся шрам, и ей было любопытно, откуда он у него. Его звали Ганс, и он был ее телохранителем последние полгода.

На прощание Джонни крепко обнял Кристину, повторяя свое обещание устроить ей завтра особенный день, а она повисла на нем, будто не собиралась его отпускать. Она смотрела поверх его плеч на блондинку, стоявшую у двери, но та не обращала на нее внимания. В глубине души Кристина почувствовала то, чего раньше не испытывала: ревность и попираемое чувство собственности. Она знала, что осуществит свое тайное дело сегодня же. Потому что уже не в силах удержаться. Осуществить тайное дело – означало уйти из квартиры.

И не так уж трудно это было. Телохранители находились в доме не для того, чтобы ее удерживать, а для того, чтобы охранять квартиру от злоумышленников, поэтому они следили не за тем, кто выходит, а за теми, кто входит. Ей оставалось только дождаться, когда Уилл, сидевший на кухне и охранявший вход на черную лестницу, пойдет в туалет. Телохранители никогда не догадывались, что она ушла, потому что считали, что она в своей комнате, и не беспокоили ее. Проникнуть в квартиру было сложнее, но она нашла выход: когда лифт поднимался на их этаж, Кристина звонила по телефону из лифта, Ганс из прихожей шел в комнату, чтобы ответить на звонок. Кристина в это время проскальзывала в дверь, а Ганс думал, что по телефону не отвечают, так как ошиблись номером.

Она стояла в своей комнате одетая, и только фотографии, вырезанные из журнала и прикрепленные на стены, наблюдали за ней. Под взглядами Вероники Лейк, Риты Хейворт и восемнадцатилетней Элизабет Тейлор Кристина прикрепляла к густым рыжеватым волосам «невидимки», чтобы волосы от вечернего тумана не курчавились. Деньги в ее кошельке, пальто на ней. Надевая обувь, она выполняла последний пунктик своего плана: на одну ногу надевала мокасин, на другую – полуботинок и разнопарные носки. На ней такая комбинация выглядела скорее нелепо, чем смело, как ей бы хотелось.

Она подождала, когда наконец Уилл, пройдя через холл с мраморным полом, направился в туалетную комнату для гостей, стремительно проскочила просторную прихожую, краем глаз увидев в окне сверкающие огни залива Сан-Франциско. Оказавшись за дверью, она остановилась и перевела дыхание. На площадку выходили двери еще двух квартир: одну занимала Марта Кэмп и ее семья, в другой жили бывший сенатор и два его пуделя. Когда она убедилась, что никто ее не заметил, она торопливо подошла к лифту, нажала на кнопку и проскользнула внутрь кабины. Ее сердце бешено колотилось. Если отец когда-нибудь узнает…

Через неделю они отправились на переправу Тайбьюрон, на пароходе пересекли неспокойный серый залив. Стоя на полубаке, замерзшие и дрожащие, они смеялись. Кристина крепко держалась за отца, как будто желая никогда его не отпускать. Она любила ощущать его близость, близость сильного, крепкого мужчины. Когда она вот так крепко держалась за него, к ней возвращались и чувство собственного достоинства, и самоуверенность, которые покидали ее на время его отъездов. Каждый раз, когда Джонни вновь оказывался дома, с ней, Кристина снова начинала ощущать себя реальной, существующей и достойной существования.

– Мы едем вон туда, Долли! – сказал отец, указывая на берег. – Тайбьюрон.

И это название в его устах прозвучало так романтично и обещало столько приключений, как будто это Шэнгриля или Эль-Дорадо, а не просто берег залива Сан-Франциско.

Они захватили с собой пледы, корзину с едой, игру «скрэбл». Все это несли телохранители Ганс и Уилл, не спускавшие глаз с босса, но державшиеся в отдалении. От переправы Джонни и его дочь шли по главной дороге, потом свернули на проселочную и направились вдоль нее в тени деревьев. Воздух был свежий и морозный, пропитанный запахом соли и звенящий от криков чаек. Они искали место для пикника – Джонни выбирал не простое место, а особенное.

Наконец они нашли полянку на холме, где трава была подходящей, цветы – красивыми, ветер – не таким сильным, солнце – теплым и ласковым. Джонни расстелил плед и усадил Кристину, открыл корзину, расставил тарелки, разложил салфетки, вилки и ножи, поставил два хрустальных бокала. Все это он проделывал торжественно, называя ее madam, что очень ее забавляло. Еды было столько, что хватило бы на целую компанию, но они съели все: целого жареного цыпленка, соленые огурцы, вареные яйца, ржаной хлеб с плавленым сыром и выпили две большие бутылки молока, которые Джонни разлил в бокалы.

Пока они ели, Джонни расспрашивал Кристину об учебе. Нравится ли ей учительница? Какой предмет у нее любимый? А Кристина интересовалась его последней деловой поездкой, но, как обычно, Джонни от ответов уклонялся. Они обтерли руки влажным полотенцем, предусмотрительно положенным миссис Лонгчэмпс, после чего принялись играть в «скрэбл».

Устав от игры, они заговорили о том, что обычно оставляли для таких моментов, как этот.

– Расскажи мне еще о маме, – просила Кристина, и Джонни как-то сразу менялся. Веселость покидала его, речь становилась медленнее; он казался мягче и сентиментальнее.

– Она была самой красивой женщиной на свете, Долли, – говорил он, лежа на спине и разглядывая небо, как будто лицо Сары Синглтон можно было увидеть среди проплывавших по небу облаков. – Она всегда была такая хрупкая, как фарфоровая статуэтка, иногда я боялся дотронуться до нее. Я никак не мог понять, что она нашла в таком парне, как я. Когда мы впервые встретились, я был довольно неотесанный. Стоило мне открыть рот, как Бруклин так и пер из меня. И я считал, что грубость – самая замечательная черта.

Он оперся на локоть и посмотрел на Кристину.

– Твоя мама была настоящей леди, Долли. Она была высший класс и сделала из меня джентльмена. Она исправила мою речь, выбирала мне костюмы и водила в оперу. И где бы мы ни появлялись, люди обращали на нас внимание, мы производили на них впечатление.

– Ты все еще тоскуешь по ней, папа?

Он погладил ее по щеке и сказал:

– Для меня это самая большая потеря на свете, Долли. Когда умерла мама, когда рак унес ее, умерла часть меня. Я молю Бога, чтобы однажды он забрал меня на небеса, потому что хочу в загробной жизни быть вместе с мамой.

В этот момент Кристину буквально переполняло чувство любви – к отцу и к маме, которая сделала его таким счастливым.

– Я похожа на нее, папа? – спросила она, потому что по тем немногим фотографиям Сары Синглтон, которые у них хранились, сходство между матерью и дочерью было трудно определить. – Джонни сел и провел рукой по своим волосам.

– Ты похожа на нее сердцем и душой, Долли, а это – самое важное.

Они отправились прогуляться, и Кристина решила воспользоваться моментом и еще раз поговорить с отцом о его работе.

– Что ты конкретно делаешь, папа? – Ей очень хотелось это узнать, потому что Марта Кэмп говорила, будто ее отец называет Джонни проходимцем, гангстером, и ей необходимо было доказать Марте, что это ложь.

Но Джонни только сказал:

– Пусть мнения других людей не беспокоят тебя, Долли. Главное, что мы сами о себе думаем. Уважай себя, и другие будут уважать тебя.

Она вспомнила о других вещах, которые ей наболтала Марта Кэмп: что Джонни – дезертир и не был на войне, как остальные. Однако Кристина знала, что отец записывался добровольцем, но его от службы освободили из-за лопнувшей перепонки в ухе, как у Фрэнка Синатры. Кристина также знала, что Джонни тайно помог одной семье, наполовину японской, наполовину американской, переехать в другую страну, но это она должна держать в секрете, потому что его поступок посчитали бы непатриотическим.

– Не будем терять время на разговоры обо мне, Долли, – сказал Джонни и помог Кристине перебраться через ручеек. – Давай поговорим на мою любимую тему – о тебе. Расскажи, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Это был трудный вопрос, потому что выбор менялся, казалось, каждую неделю, в зависимости от того, какой она журнал в данное время читала или какой фильм только что посмотрела: сейчас она хотела быть, как Мирна Лой в фильме «Лучшие годы нашей жизни», и заботиться о Фредерике Марче. Поэтому она сказала:

– Я хочу выйти замуж, папа. Я хочу иметь мужа, детей и жить в хорошеньком домике.

– Куколка! – ответил отец, – ты можешь стать кем ни пожелаешь. Не надо тебе выходить замуж только потому, что так поступают другие девочки. Ты можешь достичь большего, если захочешь. Посмотри на эту птичку, которая перелетает с верхушки одного дерева на другую. Она не сидит на насесте и не заботится об этом. Она высоко летает. Посмотри!

Девочка, сощурив глаза, посмотрела на небо, увидела птицу, которая, расправив крылья, парила в воздухе, и подумала, что отец похож на эту птицу. И почувствовала, что ее сердце тоже парит. В следующее мгновение она уже знала, кем хочет быть, когда вырастет.

– Я хочу заниматься бизнесом вместе с тобой. Он засмеялся, обнял ее, но она нахмурилась.

– Но… Как ты зарабатываешь деньги, почему мы богаты?

– Я делаю удачные вложения, Долли. Вот и все. Я просто знаю, куда вкладывать деньги. Ты знаешь, что значит делать удачные вложения, Долли? Ты узнаешь, чего хотят люди, и вкладываешь в это деньги.

– Но откуда ты знаешь, чего хотят люди?

– Спрашиваю себя, чего я хочу. Скажи, чего бы ты больше всего на свете пожелала, если бы могло исполниться только одно желание?

Минуту подумав, она сказала:

– Таблетку, которая бы сделала меня худой.

– Хо, Долли! Если бы я мог делать такие таблетки, то стал бы богатейшим человеком в мире. Но почему такая маленькая девочка беспокоится о своем весе? Когда ты вырастешь, то будешь стройной, вот увидишь.

Кристине не терпелось скорее вырасти и стать стройной. Тогда бы Марта Кэмп и ее подруги не смогли бы терзать ее, как в тот раз, когда Кристина стояла в вестибюле и появились девочки; дверцы лифта открылись, и Кристина вошла в кабину, а другие девочки, войдя, вдруг шагнули обратно, сказав, что лифт наверняка сломается, не выдержав такого веса. Дверь лифта закрылась, и она услышала их смех. Когда Джонни увидел мрачное выражение ее лица, он остановился на тропинке и сказал:

– Ты можешь стать кем захочешь, Долли. Ты должна бороться за это, а если это еще и твоя мечта, то борьба стоит того. Я не всегда был богат. Я вырос в бедной семье и боролся повседневно, просто чтобы выжить. Тогда я решил вырваться из нищеты и стал что-то делать для этого. Знаешь, что однажды сказал генерал Эйзенхауэр? Он сказал, что в собачьей драке важен не размер собак, а размер драки в собаках. Верь в себя, Долли и ты добьешься всего, чего захочешь.

Прогулка по лесу кончалась, и когда Кристина поняла, что настроение отца стало серьезным, тревожное чувство сдавило ей грудь, как будто она предчувствовала, что сейчас произойдет. Наконец Джонни сказал:

– Я должен опять уехать, Долли. Прости.

Кристина была подавлена, но не удивилась сказанному. Всю неделю он был рассеянным и встревоженным, часами разговаривал по телефону, надолго уходил из дома. Такое беспокойство всегда охватывало его, когда, как он сам говорил, дело закручивалось. Она отошла от отца, стараясь не расплакаться. Она представила свое ближайшее будущее: пустое и унылое пребывание в доме, когда она ощущает себя такой одинокой, не слыша отцовского смеха, когда пытается есть невкусные диетические блюда, приготовляемые миссис Лонгчэмпс, и большую часть времени проводит, не выходя из своей комнаты.

– Прости, Долли, – отец подошел и обнял ее, – мне это так же не нравится, как и тебе, но дела, которыми я занимаюсь, требуют того, чтобы их делать там, где есть деньги и связи. Когда-нибудь ты поймешь. – Он взял ее лицо в руки. – Но ты должна знать, что я люблю тебя, Долли, и всегда буду тебя любить. Ты – причина того, что я так часто уезжаю, потому что я хочу, чтобы твоя жизнь была самой лучшей. Все другое у нас есть.

Она прижалась к нему, прощая все его деловые поездки, его подружек и ее одиночество. Все будет хорошо, думала она, когда она станет взрослой. Тогда они займутся бизнесом вместе и отец будет брать ее с собой, куда бы ни поехал.

Кристина опять собралась осуществить очередной побег из дома. Знала, что этого делать нельзя, но не могла справиться с собой, чувствовала себя несчастной.

Как только Джонни уезжал, миссис Лонгчэмпс сажала ее на диету, но организм Кристины не привык к усвоению свежих овощей и салатов. Желудок расстраивался, и она пыталась лечить его, готовя еду сама. Сейчас ее мучила ужасная боль в животе.

С понурым видом сидела она в просторной гостиной, где пол был покрыт лаком, а на стенах расположились предметы декоративного искусства. В прихожей тикали часы, и звук их заполнял пустоту гостиной, отчего она еще больше казалась похожей на музей. Кристина мрачно смотрела на последний подарок отца.

Через день после его отъезда в Нью-Йорк к ним в квартиру доставили новый проигрыватель с комплектом пластинок Комо и Кросби. Телохранители Ганс и Уилл установили его в комнате девочки. Поначалу она была в восторге – даже у Марты Кэмп не было такого по последнему слову техники проигрывателя! Но потом восторг прошел. Какое может быть от этого проигрывателя удовольствие, если его не с кем разделить?

Да, только очередной побег исправит ее настроение.

Торопливо одевшись, она уже через несколько минут была на укутанной туманом улице. Быстро дошла до остановки, вскочила в подъехавший трамвай и встала на площадке, держась за поручень, хотя в салоне было много пустых мест. Поездка на трамвае сквозь туман была частью запретного удовольствия.

Она сошла в конце линии и влилась в поток пешеходов на Маркет-стрите, все время торопясь и оглядываясь, чтобы убедиться, что никто за ней не следит. Вот наконец она у цели, окунувшаяся в поток света от тысячи ярких лампочек, чувствующая, как растет возбуждение при одном только виде людей, толпящихся под навесом у входа, показывающих билеты и входящих в фойе кинотеатра.

Настроение поднялось, потому что там, внутри, были ее друзья, они ждали ее. Приобретя билет у женщины в будке, Кристина направилась в буфет, где купила большой пакет хрустящих кукурузных хлопьев (они с Джонни всегда лакомились ими в кино).

Сначала показали «Новости дня» с сюжетом о сенаторе Джозефе Маккарти, предупреждающем президента Трумэна о засилии коммунистов в государственном департаменте, потом показали короткий репортаж о новых моделях фирмы «Кристиан Диор»: в этом году во Франции будут шиком широкие в бедрах юбки, сужающиеся книзу, с кушаком или поясом. И еще хорошие для вас новости, леди. Благодаря современным методам размножения в условиях фермерского хозяйства вы можете иметь норковые палантины, о которых мечтает каждая женщина, по доступным ценам и различных оттенков. Затем показали мультики Вуди Вудпекера, а это означало, что художественный фильм вот-вот начнется.

Кристина сидела в темноте кинозала, счастливая и умиротворенная, чувствуя свою приобщенность к миру кино. Она любила запах кинотеатров и разделяла то состояние приятного ожидания, которое охватывало публику перед началом фильма, залы, заполненные любителями кино, ищущими на экране спасения от жизненных проблем, бегущими, как и сама Кристина, от немилосердной реальности. В отсутствие отца зал кинотеатра становился для Кристины самым любимым местом на свете, он нераздельно принадлежал ей, был ее тайным убежищем, тайным способом выражения неповиновения. Джонни Синглтон не возражал против фильмов, как таковых, просто хотел, чтобы в кино она ходила только с ним. Да, порой он со своим покровительством и со своей опекой хватал через край.

Когда начался фильм, ее сердце забилось от радости: «Копи царя Соломона». Она смотрела его уже шестой раз. Фильмы позволяли ей забыть свое одиночество, забыть жестокие слова Марты Кэмп, магазин «Чарлин» и овощи миссис Лонгчэмпс. Фильмы представлялись ей огромными дверями совсем в другой мир, широко распахнутыми и приглашающими войти, хотя бы ненадолго, чтобы насладиться другой жизнью.

Впервые Кристина сбежала из дома, чтобы самостоятельно сходить в кино, три года назад после очередного отъезда Джонни. До этого он водил ее на фильм «Такая прекрасная жизнь», и в конце они вместе плакали, а потом долго друг друга убеждали, что ангелы и чудеса действительно существуют. Когда горечь от его отсутствия стала невыносимой, она ушла из дома, чтобы вновь, побывав на этом фильме, пережить ощущение близости и понимания, возникающее между отцом и ею. Хотя вскоре она поняла, что ходить в кино одной совсем не так весело, как с отцом, но все же какое-то удовольствие она получила и, возвратясь домой спустя два часа, с удивлением обнаружила, что хотя бы на короткое время стала счастливее.

Теперь, как только Джонни уезжал, Кристина сбегала в кино. В кинотеатре никто не смеялся над ней, не обижал только потому, что она толстая, не смотрел на нее почти с отвращением, как очередная папина блондинка. Персонажи в фильмах принимали ее такой, какая она есть, они заманивали ее и приглашали участвовать в своих приключениях, будь то плавание с испанской армадой и с Эррол Флинн или разгадывание тайн с Бэзилом Рэтбоуном и Найджелом Брюсом. Кристина могла танцевать с Фредом Астором или Джин Келли; она могла быть Уорин О'Хара и целоваться с Корнилом Уайльдом. Но лучше всего быть Валентиной Кортезе в «Воровском шоссе» или Сьюзен Хайворд в «Доме незнакомцев», потому что это были фильмы Ричарда Конта, а он так похож на Джонни.

Сейчас Кристина сидела в темноте, поглощая кукурузные хлопья, и смотрела, как Алан Квартерсмейк охотится на просторах Африки, и хотя она знала содержание фильма и помнила каждую сцену, все равно фильм ее захватывал как и в первый раз. Затаив дыхание, она смотрела на экран, а рука с пакетиком кукурузы прижималась к груди, чтобы унять сердцебиение.

Внезапно до нее дошло, что она действительно чувствует себя плохо; ее встревожила появившаяся в животе боль. Положив пакетик на пол и вцепившись руками в сиденье, она надеялась, что неприятное чувство пройдет. Но спазм усилился, и она вскочила с места и поспешила в туалет. Войдя в кабинку, она задрала юбку и увидела кровь на трусиках. Онемев от шока, она смотрела на пятно. Затем пронзительно закричала. Вошедшая билетерша увидела, как Кристина в истерике крутилась перед зеркалом, пытаясь разглядеть, откуда взялась кровь.

– Я умираю! – вопила она. – О Боже, помоги мне!

– О Господи, – бормотала билетерша, женщина лет пятидесяти, одетая в тесноватую униформу, явно с чужого плеча. – Вы не умираете, сладкая моя. Вот возьмите, сказала она, сложив из туалетной бумаги толстый комок и подавая его Кристине. – Положите это в трусики и вернитесь в зал. Попросите своих спутников отвести вас сейчас же домой.

– Но я пришла без спутников, – с отчаянием в голосе сказала Кристина, – я пришла одна.

– Так поздно и одна! Хорошо, сладкая, тогда идите домой как можно скорее. Мама позаботится о вас.

Кристина засопела.

– У меня нет мамы, – сказала она. Она смотрела на билетершу распухшими от слез глазами. – Вы уверены, что я не умираю?

Женщина вздохнула и сказала:

– Нет, сладкая, вы не умираете. Это случается со всеми девочками вашего возраста.

– Но что это такое?

– Вы должны попросить какую-нибудь родственницу рассказать об этом, тетю или кузину.

– Но у меня нет…

Билетерша подталкивала Кристину к двери.

– Вы должны идти домой.

Кристина бежала всю дорогу до Калифорниа-стрит. Попав в дом, она подбежала к двери спальни миссис Лонгчэмпс и забарабанила. Экономка очень заволновалась, называла Кристину бедным, беспризорным ребенком. Она попыталась объяснить девочке с присущей ей викторианской сдержанностью, что случилось.

– Это замечательно, – повторяла экономка, показывая Кристине, как нужно пользоваться неудобными прокладками. – Это Божье чудо и наш особый женский дар. Это значит, что мы можем иметь детей. Это значит, что мы женщины.

Миссис Лонгчэмпс была не очень убедительна в своих объяснениях, и Кристина не заметила особой радости и гордости на ее лице, пока та говорила. Но, несмотря ни на что, Кристина чувствовала возбуждение, потому что она стала женщиной, а раз так, то это означало, что она взрослая и скоро папа будет брать ее с собой в деловые поездки, а не оставлять дома.

Она читала и перечитывала открытку от Джонни, в которой он писал, как сильно ее любит, но должен еще на какое-то время задержаться. Она сильно прижала открытку к сердцу, как бы пытаясь впитать всю отцовскую любовь. Вдруг она ощутила чье-то близкое присутствие. Она открыла глаза и увидела Ганса, стоящего в двери; его тусклые, бесцветные глаза уставились на нее.

– Я слышал, ты стала большой девочкой, – сказал он, подходя и глядя на нее сверху вниз. Его взгляд, казалось, прилип к ее груди. – Как тебе понравится, если я стану твоим возлюбленным? Я знаю о тебе, Кристина, все, знаю о твоих походах в кино. Я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной.

Она села на кровати и сжала колени.

– Что? – спросила она.

– Говорю тебе, я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной. – Он закрыл дверь. – У экономки выходной, а Уилла я отослал с поручением. Квартира в нашем распоряжении, малышка.

– Я… У меня есть деньги, – сконфуженно сказала она. – Восемь долларов. Вы можете взять…

Ганс рассмеялся:

– Ты не должна платить мне за это, девчушка. Я дам тебе это бесплатно.

– Что?

Он протянул руку и схватил ее за запястье; она вскрикнула.

– Спокойно, а то я могу быть грубым, – сказал он, поднимая ее с кровати. – Господи, а ты тяжеленная. По правде говоря, мне нравятся пухленькие. Так, сколько тебе лет? Двенадцать? Мне нравятся такие молоденькие.

Кристина пыталась вырваться, но он ухватил и второе запястье и, притянув к себе, быстро обнял за талию. Его лицо оказалось в сантиметре он ее: она заглянула в его бесцветные глаза и ничего в них не увидела.

– Пожалуйста, не надо, – сказала она.

– А вот твой папочка, – продолжал телохранитель, зажав ей руки своей рукой, а другой шаря под блузкой, – твой папочка любит тощих. Как эта белокурая сучка. Но я люблю девочек с мясом на костях. И, детка, ты получишь… – говорил он, стискивая ее груди.

Вот тогда она начала вопить. Он прижал рот к ее губам и расстегнул кофточку, но Кристина продолжала бороться. Она почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее ногам. Пистолет! Он пришел убить ее!

Внезапно она вырвалась и побежала к двери, но он поймал ее, развернул и ударил по лицу.

– Я сказал тебе, будь ласковой! – закричал он. – Теперь я буду грубым.

Он засунул руку ей под юбку, но Кристина брыкалась и боролась. Они упали около тумбочки, уронив рамки с фотографиями, на которых разбилось стекло. Она чувствовала его холодные пальцы на голом теле, когда он пытался раздвинуть ей ноги. Его сила начала одолевать ее, она заплакала. И вдруг дверь ее спальни распахнулась. Ганс отлетел от нее, и Кристина увидела Джонни, схватившего испуганного телохранителя и вышвырнувшего его из комнаты в холл.

– Ты ублюдок! – кричал он. – Грязный ублюдок! Кристина, спотыкаясь, вышла из комнаты, запахивая порванную блузку и с ужасом наблюдая, как отец избивает Ганса, как кровь брызгами покрывает пол. Когда Ганс уже безжизненно лежал на полу, Джонни подошел к Кристине и обнял ее.

– С тобой все в порядке, детка? – спросил он. – Все в порядке? Он сделал тебе больно?

Она, рыдая, уткнулась ему в шею, все еще дрожа от страха.

– Папочка, ч-что ты здесь делаешь?

– Миссис Лонгчэмпс позвонила мне. Она рассказала мне о… что случилось в кинотеатре. Я подумал, что должен быть сейчас с тобой. Я хотел сделать тебе сюрприз.

Кристина поразилась, увидев текущие по его лицу слезы.

– Со мной все в порядке, папочка, – сказала она с тревогой.

– Я хочу покончить со всем этим, Долли. Я собираюсь заботиться о тебе и охранять тебя. Никто никогда не посмеет тебя больше обидеть.

В мрачном настроении сидела Кристина в комнате для посетителей монастырской школы святой Бригитты для девочек, потому что поняла, как неправильно истолковала слова отца, сказавшего, что он намерен охранять ее. Она решила тогда, что он собирается остаться дома, она даже представить себе не могла, что он отправит ее в школу. Вошла одна из сестер, молодая женщина, в длинной черной рясе, длинном покрывале и накрахмаленном головном уборе, которые поскрипывали при движении.

– Все в порядке, мистер Синглтон, – сказала она мягким голосом, – Кристина может остаться у нас и немедленно приступить к занятиям.

– Спасибо, сестра, – сказал Джонни. – Можем мы на минуту остаться одни?

Когда монахиня ушла, Джонни повернулся к Кристине. Она подумала, что еще никогда не видела его в таком ужасном состоянии. Его лицо вытянулось и выглядело изможденным, как будто он за сутки постарел. И Кристина чувствовала, что в некоторой степени это ее вина.

– Теперь слушай, Долли, – сказал он очень серьезным тоном. – Это все ненадолго. Я понимаю теперь, что не могу оберегать тебя так, как хотел. Поэтому тебе здесь будет безопаснее, пока я не произведу некоторую реорганизацию своей жизни.

– Они знают… – начала она.

Он вопросительно посмотрел на нее, потом сказал:

– О, нет, Долли, они не знают. Никто не знает, что случилось, кроме тебя и меня.

Кристина не могла выразить словами свои чувства. Она казалась себе дрянной и замаранной. Разделавшись с Гансом, Джонни вызвал врача, но не для Ганса, которого утащил Уилл, а для Кристины, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Именно обследование больше всего расстроило ее, бесцеремонное, без намека на мягкость и доброжелательность. Обследование ее тела посторонним мужчиной показалось ей более унизительным, чем то, что пытался сделать Ганс. У Кристины осталось впечатление, что ее осквернили дважды.

Когда доктор выходил из ее комнаты и шепнул Джонни: «Ваша дочь все еще девственница, мистер Синглтон», – она покраснела от стыда.

– Это моя вина, – сказала она. – Я плохая. Он взял ее за плечи и сказал:

– Никогда не говори так. Ты хорошая девочка, Долли. Ты – особенная, и я горжусь тобой, горжусь, что ты – моя дочь. Я всегда хотел, чтобы ты держала голову высоко, будто ты принцесса, тогда люди будут знать, какая ты особенная.

– Я попытаюсь, – сказала она, плача.

– Ты будешь здесь в безопасности, Долли, – сказал он обнимая ее. – Сестры хорошо позаботятся о тебе, и довольно скоро ты забудешь все, что случилось. Мы начнем все сначала, ты и я.

Она прижалась к нему и заплакала.

– Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Пожалуйста, возьми меня с собой!

– Не беспокойся, Долли, – сказал он, ласково вытирая слезы на ее щеках, – это ненадолго. Совсем ненадолго. Скоро мы будем опять вместе. И никогда больше не разлучимся.

Перт, Западная Австралия.

В аэропорт ехали в полном молчании. Чарми сидела рядом, Рики впереди, рядом с шофером. Филиппа достала досье, привезенное Иваном Хендриксом. Она долго смотрела на вырезку с объявлением: «Кто-либо знающий или имеющий сведения о Кристине Синглтон…»

Затем она посмотрела на фотографию Беверли Берджесс, которая, казалось, неохотно дала себя сфотографировать, и все задавалась вопросом, что эта женщина знает о Кристине Синглтон.

Филиппе вдруг стало холодно от кондиционера в машине.

Возможно ли, что Беверли Берджесс знает все?

6

Гудок в трубке телефона раздался четыре раза, когда сонный голос ответил:

– Да?

Голос звонившего шел откуда-то издалека.

– Звонят насчет Филиппы Робертс.

Попугай заклекотал раздраженно, но был немедленно утихомирен.

– Что с ней?

– Она покидает Перт. Собирается в Калифорнию. Планирует неожиданный визит в контору «Старлайта».

Наступила пауза, затем сонный голос зазвучал ясно:

– Неожиданный визит? Значит, она что-то подозревает. Что еще?

– После этого она отправляется в Палм-Спрингс на курорт, называемый «Стар». Она думает, что ее сестра может быть там.

– Хорошо, узнайте, где она остановится в Лос-Анджелесе, с кем увидится, следите за каждым ее шагом, затем доложите мне. Но прежде я хочу, чтобы вы кое-что сделали…

7

Фрида Голдман всегда хотела быть богатой. Не просто состоятельной, а чрезмерно, неприлично, мерзко богатой. Она хотела быть одной из самых знаменитых агентов в Голливуде – суперагентом. Свифти Лазар в юбке. И сейчас, после долгого ожидания, ее желания могут осуществиться.

Когда фуникулер наконец достиг почти вершины горы, Фрида поспешно распрощалась с Кэроул Пейдж и доктором Айзекс, двумя женщинами, с которыми она на машине добиралась из Беверли-Хиллс, и со скоростью, на которую только была способна, добежала до главного здания, похожего на «Замок», откуда так заманчиво светили огни. К тому времени, когда она ступила на лестницу, ведущую к массивным дверям, напоминающим те, что ведут в собор Нотр-Дам в Париже, ее зубы стучали и вся она содрогалась от холода, и ей казалось, что она никогда не согреется. Снег лежал повсюду.

Швейцар, встретивший ее у фуникулера, объяснил, что ее хижина находится в некотором отдалении от «Замка», но что он непременно ее туда доставит, и указал на приспособление, напоминающее тележку для гольфа. Но Фрида очень спешила, ей пока было не до комнаты. Дело – прежде всего. Добраться до телефона, узнать, где ее клиентка, Банни Ковальски, находится, затем пробраться в номер Банни. Она не могла дождаться момента, когда увидит выражение лица девушки после рассказа о предложении Сида Стерна. Эти новости должны вырвать Банни из хандры, которую она на себя напустила.

Главный вестибюль «Замка» заставил ее немного сдержать свой пыл. Фрида ничего подобного никогда не видела. Оформленный под точную копию зала готического замка с каменными стенами, гобеленами, оружием, доспехами, вестибюль «Стар» был залит светом от рождественских декораций. Огонь жарко горел в трех огромных каминах, каких Фрида и не видывала. Люстры напоминали свадебный торт, перевернутый и подвешенный к потолку, а их свет тысячами огоньков отражался в больших увеличенных фотографиях Марион Стар, висевших по стенам. Невидимый скрипач наигрывал что-то сентиментальное, напоминая Фриде «Пальмовый дворик» в гостинице «Плаза» в Нью-Йорке. Огромный плакат с россыпью фотографий звезд, висевший возле гардероба, приглашал на рождественский бал, который состоится через четыре дня.

Она нашла телефоны. В кабинах, обтянутых красным плюшем, стояли аппараты в стиле рококо. Ее руки тряслись, когда она набирала номер коммутатора, – ее знобило не от холода, а от возбуждения. Ей казалось, что своими новостями она собирается произвести вполне реальный взрыв.

Занято.

– На коммутаторе, попытайтесь еще раз, пожалуйста.

Не везет. Телефон Банни до сих пор занят. Хорошо, по крайней мере, это означает, что она в номере, где бы он ни был расположен. Телефонистка отказалась назвать Фриде номер. «Такова наша политика соблюдения секретности, – объяснил веселый молодой голос на другом конце, – но мы будем рады помочь вам дозвониться».

Когда при третьей попытке телефон все еще оказался занят, Фрида решила перезвонить через несколько минут. Пока же она огляделась и увидела указатель, показывающий, где расположены киоски «Лейз Адзер», «Картье», «Бижан», и решила, что первым делом надо пойти купить теплую одежду. Синтетическая блузка и льняные брючки не соответствуют погоде.

Спустя некоторое время она вернулась к телефону, неся на руке длинное норковое манто. Но все четыре телефонные кабинки были заняты. Она немного подождала, решая, не пойти ли в свой номер и попытаться дозвониться оттуда. Она вспомнила, что швейцар сказал «хижина», и Фрида сразу представила сооружение, сделанное из бревен, и сержанта Преснота, нетерпеливо ждущего у входа.

Тонкие ароматы начали наполнять воздух по мере того, как все больше гостей в вечерних туалетах и смокингах собирались в вестибюле и направлялись в обеденный зал. Фрида заметила на столах жареных уток, миски с соусами, свежеиспеченный хлеб и имбирное печенье, и у нее появилось искушение засесть за плотный обед. Она опять начала толстеть и находилась сейчас на жидкой диете: она вспомнила, что положила несколько пакетиков с порошком в чемодан. Разглядывая толпящихся в вестибюле уже состоявшихся и будущих знаменитостей, она заметила Мюриэл Стрип, одетую во все белое и выглядевшую, как ангел, которого водрузят на вершину рождественской елки. Все в толпе выглядели стройными, без лишней унции жира. Киноиндустрия очень придирчива в этом отношении: в Голливуде почти невозможно быть толстым и иметь успех. Во всяком случае, для женщин.

Наконец кабинка освободилась, и Фрида, держа в руках атташе-кейс, чемодан и только что купленное манто, пробралась к телефону. Когда она садилась, из рукава манто выпал чек – двенадцать тысяч долларов. Да, она выложила двенадцать тысяч долларов за манто, которое ей понадобится на один день. Но это ничего не значит, потому что, как только Банни подпишет контракт, Фрида сможет позволить себе иметь по манто на каждый день. Если захочет.

На этот раз телефон Банни был свободен, и через минуту она ответила сонным голосом:

– Хелло.

– Банни! Это Фрида! Я здесь, в «Стар»!

Пауза.

– Фрида, черт возьми, что ты здесь делаешь?

– У тебя все в порядке, Банни? У тебя голос странный.

– Я в порядке. Схватила простуду и чувствую легкую слабость, вот и все.

– Простуду! Вот что делает с тобой депрессия. Ты не бережешь себя. Ты уверена, что все в порядке?

– Фрида, что ты делаешь здесь, в «Стар»?

– Я приехала повидаться с тобой, Банни, – сказала она, пытаясь контролировать себя. Ей так хотелось выпалить все новости. – Какой номер твоей комнаты? Я приду сейчас же.

– О, нет, Фрида. Не сейчас. Я… Я действительно плохо себя чувствую. И жду врача. Врач, который лечил меня, несколько дней назад уехал из «Стар», и мне сказали, что новый должен приехать сегодня. Я жду, что он придет прямо сейчас.

– Это она, – сказала Фрида раздраженно. – Новый врач – она. Она ехала со мной в машине из Беверли-Хиллс. Слушай, я должна прийти сейчас же. Мне нужно обсудить с тобой что-то очень важное.

– Но мне действительно не до общения, а завтра – пожалуйста. Завтра вечером? Уверена, к тому времени мне будет лучше.

Фрида смотрела на телефонный аппарат, сбитая с толку. Она всегда знала Банни как откровенную и честную девушку, казалось, даже испытывавшую некоторый страх перед ложью. Фрида подозревала, что это имеет какое-то отношение к страху Банни перед ее отцом, известным промышленником. Но сейчас она ясно чувствовала, что Банни что-то скрывает. Фриде хотелось спросить: «Что происходит? Почему ты осталась здесь так надолго?» Но вместо этого она сказала и это чуть не убило ее:

– Хорошо, думаю, завтрашний вечер меня устроит. Если это единственный выход.

– Фрида, о чем ты?

– О десяти миллионах долларов и возможности сделать твое имя известным каждой домохозяйке. Я не хочу говорить об этом по телефону. Отдохну, а завтра вечером поговорим.

– Давай тогда вместе пообедаем. Я живу на третьем этаже, в восточном крыле, в самой удивительной комнате. У тебя глаза на лоб вылезут, когда увидишь.

Повесив трубку, Фрида барабанила своими дорогими акриловыми ногтями по крышке чемодана, испытывая смятение и беспокойство. Этого она не ожидала, что-то тут не так. Действительно ли Банни больна? Голос какой-то странный. Фрида тряхнула головой, прическа, покрытая лаком для волос, осталась в порядке. Банни просто не способна лгать. Хорошо, завтра она все узнает.

Теперь появилась проблема: чем заняться? Конечно, можно взяться за телефон, ведь у нее есть другие контракты, другие клиенты. Но контракт с Сидом Стерном занозой сидел у нее в голове, и она знала, что не сумеет сосредоточиться на чем-то другом. Осматривая заполненный людьми вестибюль, она гадала, что все они делают здесь. Вероятно, развлечения здесь обычные: обеды, ужины, танцы, может быть, ночной клуб с выступлениями известных танцовщиц из Лас-Вегаса. Фрида обратила внимание на объявление, информирующее о показе фильмов с Марион Стар в кинозале на сорок мест на втором этаже. Судя по числу людей, толпящихся у стеклянной витрины с выставленными в них личными вещами Марион Стар, многие приехали сюда, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно легендарной актрисы. Хотя убийство произошло почти шестьдесят лет назад, интерес к нему не иссяк, главным образом благодаря тому, что с ним связаны секс и Голливуд, два интригующих ингредиента. Но также и потому, что по сей день убийство Декстера Брайанта Рэмси не раскрыто.

Фрида отметила, как много здесь знаменитостей: премированных звезд, продюсеров и режиссеров – целый набор голливудских типажей кружил по вестибюлю. Она наблюдала, как они разыгрывали свое появление, как выбирали места в этом огромном каменном помещении, выглядевшем как декорация из «Робин Гуда», как они отличали или не замечали друг друга – крупные звезды отталкивали плечами менее известных, устанавливая свою иерархию, показывая кто есть кто. Фриде подумалось, что в том, как со своих фотопортретов Марион Стар, когда-то признанная секс-королева экрана, сквозь десятилетия смотрит на новое поколение королевства Голливуд своими страстными, печальными, сексуальными глазами, есть некая ирония.

Интересно, напоминает ли смутный призрак давно умершей и почти забытой кинозвезды всем этим новым богам и богиням, что суета их тщетна, а слова преходящи, что они смертны?

Знаменитости, конечно, все они знаменитости, подумала Фрида. Но сейчас, черт возьми, она – Фрида Голдман – собирается стать самой знаменитой среди них. Как только доберется до Банни.

Глядя на часы и продолжая постукивать дорогими искусственными ногтями по крышке чемодана, стоявшего у ее ног, Фрида чувствовала, что ее прямо распирало от того, что она знает о самой сенсационной новости со времени последней церемонии вручения «Оскаров». Она была уверена, что эта новость вытряхнет Банни отсюда и заставит ее улететь из этого горного убежища быстрее, чем успеешь сказать «продюсер крупный…».

Церемония награждения премиями «Оскар» оказалась причиной, по которой Банни попала в эмоциональный штопор и укрывается в «Стар».

Неожиданное выдвижение на премию за лучшее исполнение роли второго плана двадцатипятилетней, малоизвестной характерной актрисы Банни Ковальски, сыгравшей небольшую, но заметную роль в фильме «Опять дети», встревожило Голливуд. За время между выдвижением кандидатур на премию и объявлением победителей Банни неожиданно для нее и для всех оказалась в центре внимания, на которое не знала, как реагировать. Люди стремились поглазеть на актрису, хорошо сыгравшую хоть маленькую, но заметную роль в популярном фильме, начали интересоваться, кто же она такая, эта маленькая, озорная, не очень хорошенькая актриса, заставлявшая миллионы зрителей смеяться и плакать, сумевшая одним взглядом, одним словом так много рассказать о жизни.

В этот момент Банни Ковальски сияла, сияла, как восходящая звезда. Но премию она не получила. Потому что, несмотря на престиж положения кандидата на «Оскара» и непродолжительную известность, настоящий успех оставался для Банни по-прежнему недостигнутым. Для нее не было ролей. Она была слишком миниатюрной, слишком хрупкой, никто не принимал ее всерьез. Рядом с большинством ведущих актеров ее фигурка терялась, выглядела какой-то игрушечной. «Слишком характерный тип», – заявил один из ассистентов режиссера, ведавший подбором актеров. В конце концов, впав в депрессию и решив, что ее карьера закончилась, так и не начавшись, Банни в качестве подарка от отца – богатого промышленника – получила возможность провести в «Стар» столько времени, сколько она пожелает, чтобы спрятаться ото всех, чтобы отвлечься от неприятностей и обдумать свое будущее в Голливуде.

Уже после того, как надежда Банни на получение «Оскара» отпала, Фрида затратила массу усилий на поиск ролей, любых ролей для Банни, и тоже впала было в отчаяние, как вдруг ей выпал козырь в виде сухопарого молодого режиссера Сида Стерна, нового голливудского вундеркинда. На следующий день после его звонка Фрида уже сидела с Сиднеем Стерном за ленчем в «Поло-клубе». Сид, поглощая заливную рыбу и смешав мартини с русской «Столичной», объяснял Фриде, что заметил появление в кино нового направления, порождаемого ростом спроса на фильмы, сделанные по шаблону сказки о Золушке, вроде таких кассовых гигантов, как «Работающая девушка» и «Хорошенькая женщина». Сид рассказал Фриде, что он изучил социологические данные зрительской аудитории этих фильмов и пришел к выводу, что их кассовый успех определили в основном зрительницы, преимущественно женщины в возрасте от двадцати пяти лет. Пока другие студии все еще ориентируются на подростков и молодежь или делают боевики типа «Рэмбо», привлекающие в основном мужскую аудиторию, острый глаз Сида подметил, что женщины от двадцати пяти лет до пятидесяти, обладающие деньгами и нереализованными фантазиями, представляют собой «золотую жилу».

Теперь дело за Фридой, сказал он, вот почему он пригласил ее на эту встречу. У него есть идея – создать приключенческий сериал с одной героиней, возможно, основанный на Индиане Джонс. Но чтобы это сработало, Сиду нужна актриса особенная, оригинальная, отличающаяся от голливудских стандартов.

Вот почему он подумал о Банни: ему нравится ее озорной вид.

– Она как Пэк в «Сне в летнюю ночь», – сказал он Фриде. – В Банни есть свежесть, ее фигурка, как у куклы и лицо смущенного ребенка полюбятся женской аудитории. Она не похожа на тех, кому женщины завидуют или кого ненавидят, она похожа на одну из них, на женщину, не искушенную в любви, неуклюжую, неспособную к занятиям аэробикой, неизбалованную кино. Она совсем другая, нежели сотни стройных красивых актрис, наводнивших Голливуд, которые неотличимы одна от другой. Внешние данные Банни, – продолжал Сид с энтузиазмом, – уникальны. Он видит в Банни тип новой антигероини, подобной антигероям шестидесятых годов, таким, как герои Джин Хэкмен и Аль Пачино, за которых зрители «болели» из-за их пороков, из-за того, что они оказывались на обочине жизни. Банни Ковальски станут воспринимать так же, – убеждал Сид ошеломленную Фриду, которая так и не притронулась к бифштексу по-татарски, – Банни станет «кассовой» актрисой. – Итак, после двух ленчей и бесконечных телефонных переговоров сделка состоялась.

Но было нечто, что заставляло Фриду непрерывно нервничать в этот снежный зимний вечер накануне Рождества. Фрида прекрасно понимала, что идея Сида – такой столь «жирный кусок», что приоткрой он свои намерения, и на его офис начнется массовое нашествие. О самом замысле сериала и о поисках подходящей актрисы уже сказано. Сказал Сид и о том, что хочет получить Банни, но пока не будет контракта, подписанного Банни, никаких гарантий нет.

Фрида хотела позвонить Банни и без промедления рассказать ей все, но телефон актрисы не ответил. Тогда Фрида опять бросилась к телефону, на этот раз решив дозвониться домой и предупредить, где ее можно найти, – она уехала в такой спешке, что не успела оставить свои координаты.

В этот момент мимо прошел молодой человек в смокинге с красным поясом. Он был высок, хорошо сложен, широкоплеч, с кожей оливкового оттенка и иссиня-черными волосами, подстриженными необычно: коротко надо лбом, по бокам – до уровня ушей, а сзади подлиннее. Фрида наблюдала за ним отчасти потому, что он был невероятно привлекателен, отчасти потому, что вообще приятно видеть молодого человека, не похожего на всех этих парней с висящими грязными патлами. Неужели все молодые суперзвезды, толпящиеся на церемонии вручения «Оскаров», действительно думают, что они сексуально привлекательны только потому, что выглядя так, будто месяцами не моются? Как им понравится, если женщины решат последовать их стилю?

Вдруг молодой человек обернулся и улыбнулся. Фрида тоже обернулась, чтобы узнать, кому он улыбается, но сзади никого не было. Значит, ей-то он и улыбается, видимо приняв ее за другую. Но когда она увидела, что он остановился, как бы ожидая ее и все еще улыбаясь, одна бровь изогнута так, что лицо приняло приглашающее выражение, – Фрида была шокирована. По возрасту она годится ему… ну, да, в тети, и не такая уж она красавица – женщина пятидесяти лет с зубами, как у лошади. Он помедлил, еще раз взглянул на нее с немым вопросом, потом повернулся и скрылся в нарядной толпе. «Что он хотел? – спрашивала себя Фрида, подняв трубку и попросив телефонистку соединить ее с номером: код 310, Беверли-Хиллс.

Ожидая соединения, Фрида рассматривала свое отражение в стекле, разделяющем кабинки, и думала: «Бог мой, я выгляжу, как агент». Для нее это означало – выглядишь слегка мужеподобно, громоздка, как корова, нос длинный. Агенты актрис так не выглядят. На самом деле большинство женщин-агентов в Голливуде были похожи на своих клиенток-актрис: хорошо ухоженные, стройные фигуры, пухлые губы, взбитые волосы. А Фрида… За тридцать лет работы, после того как она представлялась, никто ее ни разу не переспросил: «Не шутишь, ты действительно агент?» Услышав сигнал ответа, она еще раз взглянула на «смокинг-с-улыбкой» и подивилась, что этот красавчик увидел или искал в ней, когда так призывно на нее смотрел.

– Привет, дорогая, – сказала она в трубку. – Это – мама.

– Мам, – ответил ей голос дочери, и в трубке послышался плеск воды в плавательном бассейне. – Где ты? Звонил твой секретарь и сказал, что ты срочно уехала из города.

– Я – в «Стар».

– Это – в Палм-Спрингсе? Что ты там делаешь?

– Я приехала повидать Банни.

– О, мать, – последовал вздох, который Фриде был хорошо знаком. – Когда ты собираешься начать представлять победителей?

Фрида подумала, как это они с Джейком умудрились вырасти такими снобами.

– Там сейчас снег, мама? Ты ведь не переносишь холода.

– Я купила меховое пальто. Мне будет тепло. Что? Конечно, из натурального меха, дорогая.

Дочь Фриды была горячей сторонницей охраны окружающей среды, участвовала в кампании по спасению планеты, что выражалось в агитации за использование быстроразлагаюшихся пакетов в супермаркетах, за сортировку и сбор изделий из стекла, пластика и алюминия, за переработку бумаги и картона, включая использованные почтовые конверты. А главное, она бойкотировала такие изобретения человечества, как пластик, стирофоам и искусственный мех.

– Мам, – сказала она три месяца назад, когда Фрида приценилась к искусственному горностаю, – ты представляешь, сколько полиоктанов и токсинов выбрасывается в окружающую среду при переработке искусственного меха? Они еще хуже, чем стирофоам. И так же, как стирофоам, искусственный мех биологически не разлагается. Когда ты выбрасываешь старое пальто из искусственного меха, то он уходит в землю, загрязняя планету. Настоящий мех, мам, не вызывает загрязнения, когда его перерабатывают, и он биологически разлагается, потому что он – органика, естественная часть окружающей среды. – Но приветствовалось использование меха только животных, выращенных искусственным путем на фермах, никаких капканов.

Что касается Фриды, то свое личное мнение о мехе она оставляла при себе, а натуральную вещь купила просто, чтобы сохранить мир в семье.

– Как долго ты собираешься там пробыть, мам?

– Я еще не знаю, как долго здесь пробуду, дорогая, – сказала Фрида. – Возможно, еще день или два. – Фрида услышала в трубке хныканье ребенка.

– Как Принцесса? – спросила Фрида.

Принцесса – таково было настоящее имя трехлетней внучки Фриды, так было записано и в метрике. Фриде оно казалось несколько напыщенным, пока она не увидела список детсадовской группы Принцессы: там были и Красавица, и Графиня, и Драгоценная.

– Мам, можешь гордиться своей внучкой. Знаешь, кем она хочет стать, когда вырастет? – Фрида напряглась внутренне.

– Кем?

– Неонтологом.[3]

– На прошлой неделе ты говорила, что она хочет приучать лошадей.

– Я брала ее с собой в Сент-Джон[4] посмотреть на новорожденного Морим, который находится в инкубаторе. Принцесса была в восторге от мониторов для новорожденных. Она объявила, что собирается изобрести аппараты лучше этих. Изумительно, правда?

Фрида вздохнула:

– Ей только три года.

– И она очень развитая. Ты вернешься на Рождество, не так ли?

И вдруг он появился снова, этот красавчик в смокинге. Казалось, он кого-то или что-то ищет. Проходя мимо, он опять улыбнулся ей и посмотрел тем же взглядом, что и несколько минут назад. Это смутило Фриду, не привыкшую к вниманию мужчин, особенно таких, которые выглядят так, будто могут получить любую женщину, какую только захотят. И тогда она вспомнила, что говорила ей приятельница об особых «эскортах» в «Стар». Может быть, он – один из этих?

Она решительно выкинула все мысли о нем из головы. Пусть другие женщины занимаются любовью с незнакомцами, даже платят за нее, но не Фрида Голдман.

– Пока не знаю, – сказала Фрида в трубку, провожая глазами молодого человека и думая о том, по какой статье в отеле записывают полученную плату за эти специальные эскортные услуги. – У меня здесь неотложное дело.

– Ты очень таинственная, мам.

– Вся во внучку, – сказала она, думая, что это Банни очень таинственна. Слишком таинственна. – Я позвоню как только все прояснится.

Она повесила трубку и тут же набрала другой номер, сверяя его по торговой карточке.

– Хорошо, – сказала она, когда ей ответили, – миссис Брэдшоу, пожалуйста. Затем – Привет, миссис Брэдшоу, это Фрида Голдман. Да, прекрасно, спасибо. Меня интересует только одно – «Дьяболо», что я заказала сегодня утром, через мистера Ламборнини, за двести тысяч, есть ли другие цвета, кроме красного, белого и черного?

Доктор Джудит Айзекс знакомилась с маленькой частной клиникой «Стар», отделенной от остальных помещений дверью с надписью «Вход посторонним воспрещается». Медицинские апартаменты состояли из небольшой операционной, комнаты для выздоравливающих, стерилизаторской и подсобного помещения. Она подошла к шкафу с табличкой «Груди» и рассматривала бледно-голубые коробочки, сложенные стопками на полках, когда услышала позади себя голос:

– Эти – для имплантации груди.

Джудит обернулась и увидела женщину лет тридцати, очень худую, с тусклыми темными волосами, в майке и джинсах. Она вошла в комнату с сияющей улыбкой.

– Щеки здесь, – сказала она, выдвигая ящик. – Подбородки и носы в этом ящике. – Она широко улыбнулась Джудит. – Привет, я Зоуи Ларсон, сестра. А вы, должно быть, новый врач?

Джудит пожала протянутую руку.

– Думаю, Саймон Джунг рассказывал вам обо мне. Я – дипломированная сестра, – сказала Зоуи, – с опытом работы с пациентами, а также в операционной. Я здесь уже два года, с момента открытия «Стар». И должна вам сказать, что клиника довольно спокойная, в основном к нам обращаются с растяжениями после занятий спортом, редко с желудочными расстройствами, сыпями, инфекциями. Мы также лечим различные виды гинекологических заболеваний, таких, как воспаления влагалища, других половых органов, – добавила она со смешком. – Что-то в этом курорте есть такое, что настраивает людей на романтический лад. Случаются и респираторные заболевания, потому что отдыхающие забывают, что они находятся на высоте восемь тысяч футов. Здесь, в «Стар», мы имеем дело только с красивыми людьми, а если они не красивы, мы делаем их прекрасными! Три хирурга – специалисты по пластическим операциям из Палм-Спрингса – отбирают пациентов прямо здесь, – продолжала Зоуи, откидывая прядку каштановых волос с лица. – Затем они передают наш список прооперированных и приезжают сюда наблюдать за послеоперационным процессом. Повседневная лечебная работа ложится на врача курорта, которым теперь стали вы, – сказала она с усмешкой. – Добро пожаловать в клинику!

– Спасибо, – сказала Джудит, оглядываясь вокруг и заметив в стерилизаторской пепельницу, полную окурков.

– Если у вас есть вопросы, я с удовольствием на них отвечу, – сказала Зоуи. – Вы когда-нибудь работали на курорте вроде нашего?

– Нет, – ответила Джудит, – не приходилось.

– Клиника совсем не похожа на больницу, скажу я вам. Мы видим здесь столько знаменитостей, кинозвезд и им подобных. Приезжают сюда и настоящие «шишки», потому что курорт такой закрытый. – Зоуи скрестила руки на груди и прошлась по кабинету. – Большинство наших пациентов находятся в этом здании, сразу за холлом. Сейчас у нас их четверо. Скажу вам по секрету, Джудит, – добавила Зоуи с заговорщической улыбкой, – вам досталась приятная работа.

Когда сестра вышла, Джудит взглянула на свое отражение в стеклянной двери. В последнее время она нередко смотрела на себя как бы со стороны, как на незнакомку. Джудит увидела женщину лет под сорок, выглядевшую не так уж плохо, с длинными по пояс волосами, заплетенными в косу. Джудит никогда особо не заботила ее внешность. Гораздо больше занимали ее проблемы интеллекта. Достаточно ли она умна? Каков ее интеллектуальный коэффициент? Способна ли она одолеть медицинский институт, а потом еще успешно завершить четырехлетний курс повышения квалификации? Это для нее всегда было очень важно, и сколько она себя помнила, сталкиваясь с интеллектуальными задачами, она успешно решала их. Физическим совершенствованием она никогда не занималась, дистанция умственного марафона всегда привлекала ее больше. Закончив медицинский институт лучшей на курсе, она блестяще справилась с ординатурой, а затем прекрасно окончила курсы усовершенствования в Мичигане. Вот почему, практикуя в Грин-Пайнс, в Северной Калифорнии, она получила столько приглашений на работу от медицинских центров и медицинских школ по всей стране. Она была молодой женщиной на пути к успеху. Теперь она уже не так молода, но успеха достигла, получив хорошо оплачиваемое место. «Приятное место». Зоуи говорила:

– Ваша работа здесь не будет трудной. Большую часть работы в клинике выполняю я. Постоянный врач здесь нужен в основном, чтобы соблюсти законные требования.

Джудит внимательно посмотрела на Зоуи. У нее было приятное, открытое лицо, она стояла, расслабившись, со скрещенными на груди руками, совсем как дома. Джудит вспомнила, как однажды она спросила у операционной сестры, которая всегда обращалась к ней не иначе как доктор Айзекс, почему некоторые сестры обращаются к врачам-женщинам по имени, если даже встречают их впервые. Сестра ответила: «Я думаю, так они хотят показать свое дружелюбие, дать понять, что врач – не чужая в сестринском круге». Джудит не была в этом уверена. По каким-то причинам сестры всегда принимают как должное авторитет и руководящий статус врача-мужчины, им и в голову не придет обращаться к врачу-мужчине по имени, особенно если они встречают его впервые. Но когда они видят врача-женщину, они ведут себя так, будто встретили просто женщину, а не врача.

Последние слова Зоуи, произнесенные конфиденциальным тоном, все еще звучали в ее ушах, когда Джудит вспомнила о собеседовании при найме в «Стар». Нанимала ее не владелица «Стар», Беверли Берджесс, которую она никогда не видела и с которой до сих пор не встретилась. Функции нанимателя исполнял симпатичный и элегантный Саймон Джунг, генеральный управляющий. Они встретились в «Ритц-Карлтоне» в Палм-Спрингсе, чтобы вместе пообедать и побеседовать.

– Мы ищем врача, который не возражает против изоляции, – сказал Джунг. – Нам предстоит жить на курорте, где может показаться одиноко. Доктор Мидганг, ваш предшественник, счел такую спокойную жизнь слишком скучной, вот почему на этот раз мы решили найти кого-то другого, кто будет доволен такими условиями жизни. А также врача, привыкшего руководить небольшой клиникой. Я знаю, доктор Айзекс, что вы и сейчас живете в альпийской коммуне. Вам, должно быть, привычны лыжные травмы и все такое прочее.

Затем Саймон Джунг просмотрел ее письменное заявление о приеме на работу.

– Я вижу, вы не замужем.

Джудит подумала о Морте, ее муже, и их последнем дне, проведенном вместе после четырнадцати лет брака. Морт смотрел по телевизору футбольный матч. После каждого незасчитанного его любимой команде гола молчание Морта становилось все упорнее. Джудит собиралась поставить кастрюлю в духовку, но вместо этого поставила ее на телевизор и сказала: «Я ухожу от тебя».

Он ничего не ответил, и она собрала свои вещи. Команда «Мишек» проиграла, проиграли и Морт с Джудит.

– Я разведена, – сказала она Саймону Джунгу.

– Дети есть?

Она поколебалась.

– Нет, – ответила она, – детей нет.

– Это действительно прекрасная работа, – произнес кто-то, обращаясь к ней. Она снова увидела тридцатилетнюю женщину в майке и джинсах. – Большинство сотрудников курорта живут в долине и каждый день добираются сюда с первым фуникулером, – продолжала Зоуи. – Но я нахожусь здесь все двадцать четыре часа. Что ж, меня это устраивает. Зарплата большая. А поскольку я одна из немногих сотрудников, которые живут здесь, на горе, то могу пользоваться удобствами курорта, правда, так, чтобы не мешать гостям, если вы знаете, что я имею в виду.

Джудит посмотрела на ее улыбающееся лицо.

Саймон Джунг перечислил дополнительные льготы, которые Джудит получит, работая в «Стар»: квартира в «Замке», питание в обеденном зале, а кухня у них замечательная, горничная, служанка, убирающая комнаты, высокая зарплата и необременительные обязанности.

– У вас есть вопросы?

Джудит поинтересовалась:

– Придется ли мне обслуживать детей?

– Детей? Нет. Детям младше восемнадцати лет не разрешается пребывание в «Стар».

Вот это-то и подкупило ее. Никаких детей, кроме тех, что живут в долине, на восемь тысяч футов ниже.

– Джудит, – спросила Зоуи, – не хотите ли вы встретиться с пациентами?

Джудит ответила согласием и, оглянувшись, снова посмотрела на свое отражение в двери шкафчика с хирургическими инструментами. Кем бы эта женщина ни была в прошлом, кем бы она ни была сейчас, ее больше не существует. Джудит Айзекс – больше не прежняя Джудит Айзекс. Она приехала сюда, чтобы похоронить себя в снегу, и никогда отсюда не уедет.

– Мне бы хотелось кое-что изменить здесь. Начнем с того, что покончим с курением, – сказала она, показывая на переполненную пепельницу. – Я хочу, чтобы убрали табличку, – добавила она, глядя на шкафчик с табличкой «Груди». – Кстати, у вас есть форма сестры?

– Конечно. Но она в общем-то здесь не нужна, – сказала Зоуи, – то есть я имею в виду, здесь не так, как в настоящей клинике. Все пациенты знают, кто я.

– Мне бы хотелось, чтобы вы носили форму во время работы. И, если вы не возражаете, я бы предпочла, чтобы вы обращались ко мне доктор Айзекс. Следует ли мне называть вас сестра или мисс Ларсон?

– Просто Зоуи, – сказала та холодно. – Что-нибудь еще?

– Я хочу навестить пациентов сейчас же.

– Хорошо, доктор Айзекс.

Выйдя из помещения клиники, в котором когда-то размещались спальни для гостей, они направились через темный, отделанный панелями холл. Джудит следовала за Зоуи, неся в руке свой медицинский саквояж. Она вспомнила фильм «Джейн Эйр» и ту сцену, когда Орсон Уэллс в роли мистера Рочестера говорит Джон Фонтейн: «Вы падаете в обморок при виде крови?»

– Пациент первый, – сказала Зоуи, когда они остановились перед дверью номера, и протянула Джудит карточку, – поступил после имплантации грудной клетки неделю назад.

– Вы имеете в виду грудную имплантацию?

– Нет, грудной клетки, пациент – мужчина.

Когда Джудит увидела его, он показался ей знакомым: ну, конечно, герой из популярного телевизионного сериала. Его торс был забинтован, как у мумии, тугими бинтами. Они скрывали силиконовые прокладки, придающие мускулам выпуклость, которые были вшиты в грудь, чтобы торс прооперированного выглядел атлетично и молодо. Эта операция была разновидностью грудной имплантации и слыла последним достижением пластической хирургии для мужчин.

– Следующий пациент, – сказала Зоуи, пока они продолжали свой путь, – поступил три дня назад. Доктор Ньютон сделал ему операцию позавчера, и он весь день страдает от боли. Я послала вызов доктору Ньютону, но он еще не ответил.

Джудит на ходу читала карту пациента. «Мистер Смит», значилось на карте, но это было не настоящее его имя. Когда она прочитала и настоящее, то мгновенно его вспомнила. «Мистер Смит» был легендой экрана, знаменитый в основном исполнением ролей романтических героев в вестернах и приключенческих фильмах.

Джудит выросла на его фильмах. Жившая и учившаяся в маленьких городках, она не привыкла общаться с такими знаменитостями.

– Есть ли у него жар? – спросила она, когда они подходили к его комнате.

– Жизненные показатели час назад были в норме, – ответила Зоуи.

– Испытывает ли он затруднение с мочеиспусканием?

– Нет. Я подозреваю, что у него проблемы с надрезами, но он не позволяет мне осмотреть их.

Джудит снова углубилась в изучение карты. Из записей доктора Ньютона было видно, что мистер Смит – шестидесяти девяти лет, шести футов одного дюйма роста, весит сто девяносто пять фунтов, хорошо упитан и здоров. Лечение: удаление жирового нароста брюшной полости. Зоуи постучала в дверь и сказала:

– Мистер Смит, пришел доктор.

Как и с предыдущим пациентом, Джудит слегка оробела, входя в комнату. Она ожидала увидеть мрачную комнату, уродливую кровать с балдахином и тяжелыми бархатными занавесами. Но эти комнаты не напоминали о том, что находятся в «Замке», не походили они и на больничные палаты.

Бледно-розовые обои и легкие занавеси, белый ковер, мебель, обитая песочного цвета плюшем, акварели на стенах… Но признаки больницы все же были: над кроватью краны для подачи кислорода, розетки для аппаратуры, на потолке – струна для подвешивания занавеси вокруг кровати и, конечно же, кровать, стандартная больничная койка.

Затем она увидела сидящего на кровати человека. Седые волосы, загорелая кожа, шелковая пижама с монограммой на нагрудном кармане. Весь его вид служил как бы дополнительным штрихом к элегантному интерьеру.

На секунду Джудит замешкалась. В свое время этот мужчина был ее киноидолом.

– Кто вы? – спросил он со своим знаменитым шотландским акцентом.

– Доктор Айзекс, новый постоянный врач клиники.

– Я жду доктора Ньютона, – сказал он, показывая рукой, чтобы она ушла.

– Мы пытаемся найти доктора Ньютона, мистер Смит, – сказала Зоуи, – это займет немного времени. Доктор сейчас в Палм-Спрингсе.

Джудит подошла к кровати и сказала:

– Поскольку ваш личный врач в данный момент недоступен, мистер Смит, может быть, я могу помочь. – Подойдя еще ближе, она увидела капли пота у него на лбу, тени страха вокруг глаз.

– Но вы женщина, – сказал он.

– Зоуи говорила мне, что у вас боли.

– Потерплю до прихода доктора Ньютона. Чувствуя на себе взгляд Зоуи, Джудит сказала:

– Очень важно определить источник боли, мистер… – она оборвала себя, чуть не назвав его настоящее имя. – Если боль вызвана чем-то, что связано с кровообращением, то есть опасность отторжения.

– Отторжения? – спросил он, с некоторым удивлением глядя на нее.

– Да, часть тела, не получающая кровоснабжения, может отмереть.

Она сдавила пальцами основание мизинца на своей руке.

– Подобно тому, что случается при обморожении.

Он пробормотал:

– Милостивый Боже. Надеюсь, вы знаете, кто я? – Конец фразы он произнес увереннее.

Да, она знала. Она не могла перестать думать о любимом фильме сороковых годов, в котором он играл пирата, а Ронда Флеминг – его пленницу.

– Вы – мой пациент, – сказала она и добавила ласково – И страдаете от боли. А сейчас, пожалуйста, я только посмотрю и решу, чем могу помочь.

– Мне неудобно, что женщина занимается этим, – сказал он с ноткой грусти.

– Мистер Смит, – ответила Джудит, – годами женщины ходят к гинекологам-мужчинам. Вы, наверное, удивились бы, если бы они начали жаловаться на это.

– Это другое.

– Почему?

Он посмотрел на нее внимательно.

– Вы – настоящий доктор?

Она улыбнулась:

– Конечно. Что за вопрос?

– По своему опыту, а он у меня большой, я знаю, что настоящие доктора не работают в подобных местах. Врачи на пароходах, совершающих круизы, например. Разве они могли бы работать врачами в обычной жизни?

– Видите ли, – сказала она, – в данный момент я здесь единственный врач, настоящий или нет. – Она помолчала, потом добавила: – Я была замужем четырнадцать лет. Это поможет?

Джудит попросила Зоуи выйти из комнаты, затем поставила саквояж на пол и отодвинула одеяло мистера Смита, открыв живот до пупка. Осматривая бинты, опоясывающие его таз обручем, она объяснила, что ищет, нет ли внутреннего кровотечения и признаков инфекции. Все это время Смит смотрел в окно, за которым медленно падали снежинки. Он видел силуэт леса на горах на фоне темного неба. Он так хотел избавиться от боли, но чувствовал смущение. «Я обещаю вам, – говорил ему доктор Ньютон перед операцией, – что вы выйдете отсюда с животом, как у молодого человека.

– Какая пытка, – сказал он теперь со вздохом, – и все это во имя тщеславия.

Джудит ободряюще улыбнулась.

– Все выглядит в порядке, – сказала она, закрывая его одеялом. – Я дам вам болеутоляющее. Если вы почувствуете какой-либо дискомфорт, тотчас вызовите сестру.

Она улыбнулась и дотронулась до его плеча.

– Я знаю, как это все неудобно, и я сделаю все, чтобы облегчить положение. Главная наша забота – не допустить кровотечения и попадания инфекции. Необходимо, чтобы надрезы были чистыми, а перевязка не сползала.

– Я сознаю всю серьезность положения, доктор, – сказал он. – Это все тщеславие не дает мне покоя. Страх, что брюшко испортит мою репутацию. Не то чтобы у меня действительно выросло брюшко, но признаки его появления я замечал. Впервые упражнения не помогли. Могу я узнать ваше имя, доктор?

– Доктор Айзекс, – сказала она и добавила – Джудит Айзекс.

– А можно мне называть вас Джудит?

– Если хотите.

– Сестра сказала, что вы только начинаете здесь, что это для вас новая работа. Знаете, я любопытен. Мне интересно, откуда берутся опытные и по-настоящему компетентные врачи. Конкретнее, например, что у вас за спиной, что дает вам право и основание браться за лечение здешних пациентов, представляющих сливки человечества?

Она провела рукой по волосам, чтобы проверить, не расплелась ли коса, – нервный жест, выдающий смущение. И не ответила ему.

– Вы не возражаете, если я задам вам и личный вопрос, Джудит?

– Как сказать, – ответила она.

– Зачем молодая, хорошенькая женщина забралась в такое уединенное место? Почему вы не там, где идет настоящая жизнь?

– Я уже столкнулась с жизнью, мистер Смит, теперь хочу попытаться делать что-то другое.

Он посмотрел на нее изучающе.

– Вы мне чем-то близки, – сказал он.

А она вспоминала, как в четырнадцать лет впервые увидела его, когда по ночному каналу телевидения показывали старый фильм, где он играл с Оливией де Хэвиленд. Юная Джудит, переживавшая тогда подростковые гормональные проблемы, отчаянно влюбилась в него.

И сейчас тридцативосьмилетняя Джудит внезапно ощутила тот же самый легкий сексуальный позыв.

– Я еще зайду к вам позже, – сказала она, направляясь к двери.

– Извините, если смутил вас, – проговорил он. – Не понимаю, почему вдруг я стал таким любопытным. Обычно я подобных личных вопросов не задаю.

Он обаятельно улыбнулся, хотя гримаса боли несколько исказила улыбку. – Особенно на первом свидании.

Она вернулась к кровати, удивляясь своей реакции и даже несколько испугавшись ее.

– Я буду недалеко, – сказала она спокойно. – Я пообедаю со своей новой хозяйкой, а если вас будет что-нибудь беспокоить или просто захотите пообщаться – позвоните сестре, и она вызовет меня. У меня суточное дежурство. На ночь вам понадобится снотворное.

8

Монастырская школа святой Бригитты,

Тайбьюрон, Калифорния, 1950 г.

Кристина сидела в монастырской приемной среди светлой полированной мебели и ваз со свежесрезанными цветами. Ее единственной компаньонкой в комнате была гипсовая статуэтка святой Бригитты, патронессы Ирландии, установленная в освященной нише с нарциссами у подножия. В открытые окна лился солнечный свет, дул ветерок и слышались голоса девочек, радовавшихся встрече с друзьями и родственниками. Сегодня был седьмой день ее пребывания в школе, и Кристина молча и терпеливо сидела в приемной, ожидая, когда придет отец. Чемодан стоял у ее ног на полу, пальто лежало на чемодане. Она то и дело посматривала на стенные часы. Минутная стрелка словно застыла. Время еще никогда не двигалось так медленно, даже тогда, когда она изнывала от одиночества дома, ожидая возвращения отца.

Кристина подошла к окну и стала наблюдать за дорогой, чтобы поскорее увидеть, как знакомый черный лимузин въедет в ворота монастыря: она была уверена, что отец обязательно приедет сегодня, потому что суббота – единственный день недели, когда разрешаются посещения. Он может приехать каждую минуту и сказать: «Все в порядке, Долли, все получилось, как надо. Купил дом на эспланаде и работаю теперь на Монтгомери-стрит, поэтому мы теперь не расстанемся».

Кристина с завистью наблюдала за девочками, разбредшимися по поляне и саду, разговаривающими и смеющимися среди родителей, братьев и сестер или сидящими на белых узорных металлических стульях, попивая чай и болтая с сестрами-монахинями. Она почувствовала боль, исходившую откуда-то из глубины груди, мучительную боль, не покидавшую ее с того дня, когда отец оставил ее здесь.

Ей не нравилось в школе святой Бригитты. Поскольку она была временной ученицей и пока не зачислена в постоянные, ее поместили не вместе с девочками, а предоставили отдельную комнату в крыле, где жили послушницы, – подальше от учениц, подальше от сестер-монахинь, управлявших монастырем, как будто она была парией или заразной. Крыло, где жили послушницы, было объято тишиной. Молодые женщины в одинаковых одеждах ходили, неслышно шепча молитвы, строго соблюдая запреты: ни с кем не разговаривать, ни на кого не глядеть. Кристина чувствовала себя отрезанной от всего мира. По ночам она часто плакала, стараясь понять, что же случилось, что она такое сделала, что отец поместил ее сюда. Инцидент с Гансом, то, как он напал на нее, что он тогда говорил, его руки на ее теле… Неужели это она подтолкнула его на это? Была ли ее вина в том, что он так поступил? Кристина вспомнила, что однажды услышала, как миссис Лонгчэмпс обменивается сплетнями с консьержкой их дома о женщине, живущей по соседству, которую изнасиловали. «Говорю вам то, что думаю, – шептала экономка, – она сама напросилась на это». «Как женщина может напроситься на это? – думала Кристина. – Разве я просила?»

Раздался бой часов, и Кристина уставилась на циферблат. Время посещения заканчивалось! Она видела, как девочки, прощаясь, обнимают и целуют своих гостей, и ей захотелось закричать: «Нет, не уходите! Мой папа еще придет!»

Группа девочек вернулась в приемную, впереди шла четырнадцатилетняя Эмбер,[5] у которой были волосы цвета меда, большие груди и красивое лицо. Когда девочки проходили мимо Кристины, Эмбер, указывая на Кристину, что-то шепнула одной из них. У Кристины вспыхнули щеки. Впервые Эмбер так нагло себя вела. Кристине было интересно, что такое Эмбер всегда шепчет девочкам, отчего те смеются. Она оглядела свое старомодное платье, которое не скрывало ее полноту. Другие девочки выглядели так изящно в школьной форме, особенно Эмбер, – высокая, стройная, очень женственная, носившая строгую белую блузку и темно-синюю юбку в складку так, будто это самая модная одежда.

Монахиня последней вошла в приемную, деревянные четки постукивали в складках ее свободной черной одежды. Когда она увидела Кристину, одиноко стоящую в полумраке, то сказала:

– Время готовиться к обеду. Пойдем, дитя мое.

Кристина бросила отчаянный взгляд в окно: последние машины посетителей выезжали со двора и ворота закрывались. Увидев эту сцену, полную жестокой завершенности, Кристина почувствовала себя так, как будто ее заперли в клетку. Вздох, похожий на рыдание, вырвался из ее груди, когда она, взяв в руки чемодан и пальто, нехотя последовала за монахиней.

Трапезная представляла собой большой зал с балками под потолком, высокими окнами, украшенными витражами, и каменным полом. Постоянные ученицы сидели за столами, занимавшими всю длину зала, а монахини-воспитательницы сидели на возвышении в конце зала, их столы были поставлены так, чтобы можно было видеть всех девочек. Среди них, в конце стола для воспитательниц, рядом с пожилой сестрой, почти совсем глухой, отвели место Кристине. Пока мать-настоятельница вместе с ученицами читала молитву, Кристина вдруг заметила, что Эмбер, сидевшая за ближайшим столом, наблюдает за ней.

Во время обеда обслуживали послушницы, которых приучали к дисциплине и самопожертвованию. Они вообще выполняли большую часть работы в монастыре, а ели на кухне после того, как заканчивали уборку в столовой. Когда перед Кристиной поставили тарелку, она мрачно посмотрела на ветчину и сладкий ямс. Еда была для нее худшей стороной жизни в монастыре. Каждое утро здесь на завтрак подавали горячий шоколад и вафли в сиропе. Всем, казалось, такой завтрак доставлял удовольствие, Кристина же знала, что если съест эти сласти, к полудню ее станет трясти и появится головокружение. Поэтому она лишь поковыряла в тарелке, чем вызвала неодобрительный взгляд престарелой соседки-монахини, которая пробормотала что-то о плохо воспитанных детях, не ценящих щедрость Всевышнего. К полудню Кристина, оставшаяся без завтрака, была очень голодна, но, увидев, что ленч состоит из фруктового салата и сока, совсем сникла. Под жестким взглядом престарелой монахини Кристина заставила себя съесть ленч. К обеду она была настолько слаба, что чуть не упала в обморок в часовне.

Она успокаивала себя тем, что все это ненадолго, скоро приедет папа и заберет ее отсюда.

Сейчас, с отвращением жуя сладкий ямс, Кристина осматривала шумную трапезную и увидела, что Эмбер снова уставилась на нее, а в ее взгляде она с удивлением прочла признаки враждебности. Кристина понимала, что девочки обижены на нее или завидуют, что она как временная ученица не обязана соблюдать строгих школьных правил. К тому же она не носит школьной формы, а ей разрешена собственная одежда, у нее отдельная комната, а не кровать в общей спальне, она не посещает занятия, а в трапезной сидит за столом воспитательниц. Она была слишком в привилегированном положении, чтобы завоевать симпатию девочек. Как бы в подтверждение ее подозрений Эмбер что-то сказала своей соседке, а та в свою очередь начала глазеть на Кристину.

«Пожалуйста, папа, приезжай, – молча молила она. – Возьми меня отсюда. Я больше никогда не буду плохо себя вести, обещаю».

После обеда и благодарственной молитвы к Кристине подошла монахиня. Это была сестра Габриэла, которая приняла Кристину в школу неделю назад. Кристине нравилась сестра Габриэла, она казалась добрее и понимала ее лучше, чем другие сестры. К тому же она была хорошенькая, что не мог скрыть и строгий монашеский убор. Когда она сказала: «Пожалуйста, пройдем ко мне в кабинет», – сердце Кристины екнуло: папа здесь. Он все-таки приехал.

Но, к ее разочарованию, кабинет сестры Габриэлы был пуст.

– Садись, пожалуйста, – сказала сестра. Голос ее был ровным и мелодичным. – Я пригласила тебя сюда, Кристина, – сказала монахиня, – потому что мы получили указания от мистера Синглтона относительно твоего пребывания здесь. Он прислал плату за комнату и питание на полгода и просит нас включить тебя в список постоянных учениц школы.

Кристина с удивлением смотрела на нее.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Ты поступаешь в школу, Кристина.

– О, я так не думаю. Папа не говорил мне об этом.

– У меня есть его распоряжение.

– Это ошибка. Мой папа говорил, что я пробуду здесь недолго.

– Я понимаю твое замешательство, Кристина, – мягко сказала сестра Габриэла, – я знаю, что ты не планировала остаться у нас надолго. Но вот его письмо нам. Он прислал письмо и для тебя, – добавила она, протягивая ей конверт.

Кристина посмотрела на свое имя, написанное на белом конверте, – это был почерк ее отца. Внутри конверта лежало письмо, две фотографии и стодолларовая бумажка. Сквозь слезы она читала: «…прости, что я поступаю так, Долли, но сейчас это необходимо… Всегда помни, что ты – особенная. Держи голову высоко, как принцесса…»

Как будто откуда-то издалека она услышала голос сестры Габриэлы:

– С тебя снимут мерки для школьной формы и покажут кровать в общей спальне.

Слезы мешали Кристине читать дальше, и она смотрела на сестру Габриэлу, не в силах вымолвить слова.

– Вот что я тебе скажу, – сказала монахиня, обойдя стол и положив руку на плечо Кристины. – Мы пойдем в спальню прямо сейчас, и ты устроишься там. Девочки в часовне, поэтому у тебя есть время освоиться. Я уверена, ты будешь счастлива здесь, Кристина. Я решила поместить тебя с одной из старших девочек, чтобы она помогла тебе приспособиться. Ее называют Эмбер. Вообще-то ее зовут не Эмбер, а Александра Хантингтон, но по давней традиции, установленной девочками, все называют друг друга уменьшительными именами. Думаю, это поможет им чувствовать себя сестрами. Уверена, вы с Эмбер поладите.

Кристина только кончила распаковывать свои вещи и раскладывала их в небольшом комоде, стоявшем в ногах кровати, когда услышала шум шагов в холле. Она оцепенела.

– Прекрасно! – раздался голос с порога. – Что мы здесь делаем?

Кристина обернулась и увидела девочек и Эмбер, возвышающуюся над ними, потому что она была самая высокая, ее волосы цвета меда обрамляли надменное красивое лицо. Девочки столпились вокруг Эмбер, возбужденные, готовые подражать каждому ее движению, следовать каждой ее команде. И вдруг Кристина испугалась.

– Кто ты? – спросила Эмбер. – И что делаешь в моей комнате?

Кристина еще не ответила, как Эмбер вошла в комнату, схватила рубашку из чемодана Кристины, подержала ее, рассматривая, а затем бросила на пол.

– Вполне подойдет для слона, – сказала она, а девочки захихикали.

Эмбер посмотрела прямо в лицо Кристины, уперев руки в бока, и сказала:

– Это моя комната. Я спрашиваю, что ты здесь делаешь?

Кристина пыталась ответить и не могла. Она еще никогда не бывала в окружении стольких девочек, она представления не имела, как вести себя с группой детей. Марта Кэмп – было одно, но шесть или семь толкающихся девочек – совсем другое!

– Я, – начала она. – Я… я…

Эмбер отвернулась, всплеснула руками и сказала:

– Ай-ай-ай! – Ее поклонницы разразились хохотом. Тогда Эмбер повернулась к Кристине и вперила в нее взгляд:

– Слушай, я знаю, что тебя поселили в этой комнате. Поэтому ты должна знать наши правила. Ты видишь, сколько здесь кроватей? Четыре. Вот эта у окна моя. Я здесь главная. И в этом холле тоже. Я устанавливаю порядки. А порядки такие: ты держишь свои вещи на кровати, у тебя нет другого места, ты не можешь пользоваться нашим клозетом, радио тебе запрещено. Если ты захочешь повесить картинки на стену, ты должна сначала спросить у меня разрешения, а я скажу, что ты можешь повесить. А если ты побежишь к сестре Габриэле ябедничать, то будешь наказана очень жестоко.

Эмбер подошла к тумбочке Кристины, двигаясь плавной, раскачивающейся походкой, отчего юбка крутилась вокруг ног, и взяла фотографии в двойной раме, которую поставила Кристина. В одной половине рамки была фотография отца, в другой – матери.

Эмбер долго рассматривала фото Джонни, потом спросила:

– Кто это?

– Мой папа.

– Хм, – сказала Эмбер, презрительно бросая черную пластмассовую рамку обратно на тумбочку. – Чем он занимается?

Кристина посмотрела на нее озадаченно.

– Что?

– Что делает твой отец? Сколько он зарабатывает?

– Я… не знаю.

Эмбер повернулась к девочкам, скорчила гримасу и подмигнула:

– Я не знаю…

Потом обернулась к Кристине.

– Слушай, что я тебе скажу, Толстуха. Не люблю крестьян. Моя мама – графиня. Она сейчас во Франции, отдыхает с королем и королевой Англии. Мы очень богаты и очень знатны, поэтому я не могу позволить себе якшаться с людьми ниже меня по положению. Ты понимаешь?

Кристина ничего не поняла, но сказала:

– Да.

– Как тебя зовут?

– Кристина Синглтон.

– Мы не называем друг друга настоящими именами, Синглтон. У нас есть прозвища. Мое – Эмбер. Тебе тоже надо придумать прозвище.

– Хорошо, – начала Кристина, – мой папа зовет меня Долли…

Глаза Эмбер стали злыми:

– Ты не можешь выбирать себе прозвище, идиотка, – сказала она, и другие девочки зафыркали. – Я выберу тебе имя. Когда я решу, то скажу тебе. А пока у тебя нет имени, это понятно?

Хотя опять Кристина ничего не поняла, она кивнула.

– И еще одно, – сказала Эмбер, и в это время зазвенел звонок, и девочки начали расходиться по своим комнатам. – Клади вещи туда, куда я укажу. – Она подошла к комоду, выхватила оттуда аккуратно сложенные вещи Кристины и бросила их на пол.

Сестра Габриэла раздала последние письма и посылки и сказала:

– Это все, девочки.

Те, кто ничего не получил, подавленные, стали молча расходиться. Кристина была среди них. Вот уже месяц она жила в монастырской школе и за все это время не получила от отца ни словечка. Не в силах вынести радостный смех и возбужденные разговоры тех, кто получил почту, она вышла во двор, где на клумбах ярко цвели розовые петунии и лиловые анютины глазки. Каждый день она приходила на раздачу почты в надежде получить хоть какое-нибудь известие и каждый день уходила расстроенная. У нее было только то, первое письмо от Джонни, которое ей отдала сестра Габриэла, и сейчас она утешала себя тем, что читала его как только что полученное.

Она прошла к небольшому гроту в конце прекрасного монастырского сада. Внутри грота в маленькой беседке, увитой розами, находился алтарь Пресвятой Девы. Белая статуэтка Девы Марии среди зарослей мха и бугенвилий, фонтан, из которого вода вытекала каплями, – все это создавало атмосферу безмятежности, покоя и всепрощения. Кристина часто приходила сюда и сидела здесь в одиночестве. Но сегодня она с удивлением обнаружила девочку, которую встречала в коридорах монастыря и в трапезной. Невысокого роста, полненькая, с веснушками и с большой шапкой кудрявых волос такого глубокого темно-красного оттенка, который напоминал цвет бургундского вина. Она сидела на мраморной скамейке и плакала.

– С тобой все в порядке? – спросила Кристина. Девочка взглянула на нее.

– О, да, – проговорила она, вытирая нос рукой. – Просто получила плохое известие, вот и все.

Кристина села рядом и протянула ей чистый носовой платок.

– Спасибо, – поблагодарила девочка.

– Фу ты! – сказала Кристина. – Ты извини меня, ну, за то, что я… – Она заметила скомканное, залитое слезами письмо в руке девочки – небольшой клочок бумаги, вырванный из дешевого блокнота, всего с несколькими строчками.

– От моей мамы, – пояснила девочка, вытирая глаза платком Кристины и возвращая его. – Она пишет, что все-таки не приедет на мой день рождения.

– Да…

– Это не мамина вина, правда. Видишь ли, ну, как тебе сказать, после смерти папы мама снова вышла замуж, а ее новый муж, ну, он думает, что я мешаю. Вот почему они послали меня сюда. Они живут на Востоке и не могут часто навещать меня. Мне иногда становится так грустно, понимаешь? – Она попыталась улыбнуться. – Меня зовут Фризз,[6] а тебя?

– Кристина. Тебя и вправду зовут Фризз?

– Нет, так девочки зовут меня здесь. Ты – новенькая, я знаю. Я видела тебя.

– Я тоже тебя видела. Ты та, которой влетело за глупость на уроке истории от сестры Иммакулаты?[7]

– Да, – сказала она с улыбкой. – Это – я. А ты почему здесь? Я имею в виду у святой Бригитты.

– Мой папа много ездит, а мамы у меня нет, поэтому папа решил, что будет лучше, если я останусь здесь. Почему они зовут тебя Фризз?

– Эмбер придумала это из-за моих волос. Она сказала, что они ужасны. Она права. Я ненавижу свои волосы.

– Мне кажется, что они очень красивого цвета. Мои волосы такие обычные. Хотелось бы мне иметь волосы, как у тебя.

Фризз вытаращила на нее глаза, потом сказала:

– У меня здесь нет друзей, а у тебя? Кристина покачала головой. Тогда Фризз спросила:

– Почему бы нам не подружиться?

Когда колокол зазвонил к обеду, они по лужайке пошли к школе, и Фризз сказала со вздохом:

– Даже хорошо, что мама не приедет на день рождения. На меня всегда нападает уныние во время ее посещений, потому что она только и рассказывает о том, как они с отчимом веселятся. Я не люблю его. Он даже не удочерил меня, и поэтому фамилии у нас разные. Он такое ничтожество. А мама вечно критикует меня, никак я не могу ей угодить. На следующей неделе мне будет тринадцать. А тебе сколько лет?

– Двенадцать.

Проходя по коридору в трапезную, они столкнулись с группой девочек, которые с визгом толпились вокруг одной, рассматривая полученную ею фотографию кузена, о котором они говорили, что он – воплощение мечты. Кристина увидела среди них Эмбер.

– Как Эмбер получила прозвище? Это тоже из-за ее волос?

– Я слышала, что она сама выбрала себе прозвище, когда приехала сюда, – сказала Фризз, усаживаясь с Кристиной за стол. – Это все потому, что у нее мать – графиня. Она заявила, что имеет право сама выбрать имя.

– Но почему Эмбер? – спросила Кристина с любопытством. Ее все интересовало о девочке, которая превратила ее жизнь в пытку. Весь жизненный опыт Кристины за последние три недели сконцентрировался до элементарного – умения выжить. Она быстро научилась избегать разговоров с Эмбер. К счастью, они посещали разные классы, и поэтому стычки в течение дня происходили редко. Самыми опасными оставались вечера, когда у учениц было свободное время, а монахини молились. Вот когда Кристине приходилось постоянно быть настороже. В первую же ночь, проведенную в общей спальне, она получила урок, что нельзя ложиться в постель, не проверив ее. Ей подложили безобразную змею из сада, – этого она никогда не забудет. По утрам было тоже опасно. Кристина научилась оттягивать момент подъема до тех пор, пока Эмбер не кончит собираться и не уйдет, а Кристина в это время бежала в общую ванную, расположенную в конце коридора. Это означало, что она вечно торопилась, а потом получала нагоняй от одной или другой сестры за опоздание к завтраку. Но после того как ее однажды утром заперли в туалете, а в другой раз, выйдя из душевой, она нашла платье и полотенце в таком состоянии, что пришлось добираться до комнаты мокрой и голой, Кристина решила, что получать каждое утро нагоняи предпочтительнее.

– Так почему она выбрала прозвище Эмбер? – переспросила Кристина.

– Потому, – заговорщически произнесла Фризз, садясь за стол, – что она хвасталась, будто у нее есть книга «Навсегда Эмбер». Если монахини обнаружат книгу, Эмбер исключат из школы. Как бы там ни было, она всем говорит, что прочла книгу от корки до корки.

Кристина хорошо знала «Навсегда Эмбер», хотя книгу не читала, но пять раз смотрела фильм, снятый по ней, и сразу представила Корнила Уайльда с длинными волосами и голой мускулистой грудью.

Фризз продолжала:

– Эмбер заявляет, что она в точности, как Эмбер из книги. Она воображает, что она быстрая.

– Что ты имеешь в виду?

Фризз наклонилась к ее уху и прошептала:

– Ну, знаешь, в спальне. Эмбер утверждает, что она делала это, как настоящая Эмбер, которая спала со многими мужчинами.

Сестры вошли в трапезную, и девочка умолкла. Благодарственная молитва была прочитана, и послушницы начали разносить тарелки с едой. Увидев свою тарелку, Кристина была потрясена. Тогда как Фризз и другие девочки, сидевшие вокруг, получили тарелки со спагетти, гренком с чесноком и небольшой мисочкой с тертым сыром «Пармезан», Кристине на тарелку положили нарезанную соломкой морковь, сельдерей, прессованный творог и персики.

– О-о, – прошептала Фризз, – видно, мать-настоятельница посадила тебя на диету.

Кристина в ужасе смотрела на морковь и сельдерей, прекрасно понимая, что они вызовут расстройство желудка. Прессованный творог был пресный и невкусный, а персики, как всегда, зеленые.

Услышав сдавленный смешок, она взглянула на Эмбер: та злорадно улыбалась. Другие девочки хихикали, а одна тихо напевала: «Толстик, толстик один, как четыре, не может протиснуться на кухню сквозь дверь…»

Кристина продолжала смотреть на тарелку. Она не могла заставить себя взять вилку. Вкусные ароматы плавали вокруг, девочки ели макароны с большим аппетитом. Слезы навернулись на глаза. «Папочка, – думала она, – где ты? Почему ты мне не пишешь, не звонишь, не приезжаешь, чтобы забрать меня отсюда? Что я сделала, чтобы заслужить такое наказание? Что я сделала?»

Постучав в дверь и получив разрешение войти в кабинет, Кристина спросила:

– Сестра Габриэла, можно мне позвонить папе? Я не буду долго разговаривать. Я знаю, что он в деловой поездке и разговор будет междугородный, но он не пишет мне, даже открытку не прислал, и я очень беспокоюсь.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – ласково сказала сестра Габриэла. – Но твой папа предупредил нас, что некоторое время с ним нельзя будет связаться, а как только у него появится телефон, он позвонит нам и сообщит свой номер. Будь терпелива, моя дорогая. Подожди еще немного.

– Но вы знаете, где он, не так ли? Он, должно быть, дал вам свой адрес, чтобы вы при необходимости связались с ним.

– Кристина, верь мне: ты не должна чувствовать, себя покинутой. Ты мне веришь? Положись на Бога, и скоро все будет хорошо, вот увидишь.

Немного подумав, Кристина сказала:

– Могу я задать вам один вопрос, сестра? Я – толстая, я знаю это. Но чем это плохо? Почему сестра Микаэла прямо с ума сходит оттого, что у меня лишний вес? Почему другие девочки смеются надо мной? Я думаю, а что, если Иисус был толстым? Мы не знаем, как он выглядел. Есть много картин с его изображением, но в Библии нет описания его внешности. Может быть Иисус толстым и веселым? Сестра Габриэла, – продолжала Кристина серьезным тоном, – почему люди смеются над толстыми?

Что, если мы ничего не можем поделать с этим? Люди ведь не смеются над инвалидом в коляске? И чем это худые лучше нас? Худоба почти благочестие?

Молодая монахиня встревоженно посмотрела на нее.

– Кристина, – сказала она. – Бог любит нас такими, какие мы есть. Верь в Него, верь Господу и Его благословенной Матери, и твоя боль утихнет. Они любят тебя, верь мне. Они любят тебя.

Когда Кристина вернулась в спальню, она застала Эмбер, совершающую обычный вечерний ритуал на ее кровати, другие девочки сидели вокруг нее в пижамах: кто накручивал волосы на бигуди, кто мазал лицо кремом. Радио было включено, и слышалась музыка.

– Ба, любимица сестры Габриэлы, – сказала Эмбер. Кристина пыталась не обращать на нее внимания. Подойдя к кровати, чтобы взять ночную рубашку, она увидела, что фотографии ее родителей в рамке нет.

Она подошла к Эмбер, сердце ее сильно билось.

– Это ты взяла фотографии. Где они?

– Откуда я знаю? Почему ты беспокоишься о них? Они тебя никогда не навещают. Ты здесь уже месяц, а к тебе никто не приходит, писем ты не получаешь, и даже по телефону тебе не звонят. Поэтому не все ли тебе равно, где они?

Что-то дрогнуло в душе Кристины.

– Скажи, где они, а то пожалеешь.

– Почему? Что ты собираешься сделать? Побежишь к сестре Габриэле? Я подозреваю, что ты пожаловалась ей как мы к тебе относимся. Ты – жалка!

– А ты? Ты важничаешь, Александра Хантингтон, но к тебе тоже никто не приезжает, и не пишет, и не звонит! Держу пари, что твоя мать вовсе не графиня!

Воцарилось гробовое молчание. Эмбер посмотрела на Кристину уничтожающим взглядом. Затем медленно поднялась с кровати. Встав во весь рост с кровати над Кристиной, она сказала:

– Ты заплатишь за это! Ты очень, очень пожалеешь об этом.

Ганс медленно поднялся с пола. Кровь струилась по его лицу и капала на рубашку. Пошатываясь, он направился к Кристине, держа пистолет в руке и направляя его прямо на нее. Джонни не было видно, он стоял где-то рядом в тени и говорил: «Я не могу сейчас помочь тебе, Долли. Я должен уйти. Мы никогда больше не увидимся…» Ганс выстрелил, и Кристина закричала. Она открыла глаза и осмотрелась. Привыкнув к яркому солнечному свету, она осознала, что находится в спальне, одна. Была суббота, и девочки гуляли во дворе, встречаясь с посетителями. Даже Эмбер, хотя к ней никогда никто не приезжал, всегда приглашали присоединиться к какой-нибудь группе. Но Кристина, которая не могла вынести разочарования из-за того, что и в эту субботу отец не приехал, решила остаться в кровати. Незаметно для себя она уснула, и ей приснился этот кошмарный сон.

Посмотрев на часы, стоявшие на тумбочке, она вспомнила, что подошло время ежедневной раздачи почты. Быстро умылась, причесала волосы и вошла в приемную, как раз когда сестра Габриэла выкрикнула ее имя.

– Посмотри, Фризз! – сказала она, показывая конверт подруге. – Пришло из Италии! Мой отец в Италии! Видишь, какой толстый конверт? Как много страниц!

Когда они вместе вскрывали конверт, ни Кристина, ни Фризз не заметили быстрого, зловещего взгляда Эмбер, наблюдавшей за ними.

Все письмо было посвящено путешествию Джонни, и Кристина, сидя на кровати, громко читала его восхищенной Фризз, которая не получила почты. В письмо Джонни вложил фотографии Рима, Пизы и Флоренции, наклейку от бутылки «Кьянти» и даже билет Миланской оперы. Кристина разложила все это на кровати, и они с Фризз рассматривали, вздыхая и мечтая об Италии.

Наступил вечер, и последние длинные, печальные лучи солнца осветили блестящие открытки. Кристина почувствовала, как новая печаль охватила ее. Она хотела быть с отцом в Италии. Как сильно она скучает о нем…

К тому времени, когда они отправились обедать, радость Кристины сменила тихая печаль. Есть не хотелось, тем более что на ее тарелке опять лежали морковь и прессованный творог. Уставившись в тарелку, она не заметила, что стала центром пристального внимания.

– Эй, Кристина!

Она подняла глаза от тарелки и увидела одну из подруг Эмбер, атлетического сложения девочку по имени Джинджер, которая подняла что-то со своей тарелки.

Кристину как будто током ударило, когда она поняла, что это.

– Хочешь кусочек свиной отбивной? – прошептала Джинджер. Кристина не видела хитрого взгляда Эмбер, не слышала сдавленных смешков других девочек. Она видела только свиную отбивную, толстую и сочную, покачивающуюся в руке Джинджер. И вдруг она ощутила, будто находится опять в своей квартире, за длинным обеденным столом, а Джонни приплясывает на кухне, в фартуке поверх смокинга.

– Но… ты не хочешь ее съесть, Джинджер? – спросила она.

– У меня аллергия на свинину, – сказала девочка, бросая быстрый озорной взгляд на Эмбер. Кристина ничего этого не замечала. Ее взгляд был прикован к отбивной.

– Ну? – спросила Джинджер, покачивая куском мяса как маятником перед лицом Кристины.

– Да, – услышала Кристина свой голос, – если ты не хочешь его есть, то давай.

– Хорошо. Возьми, – сказала Джинджер и положила кусок на тарелку Кристины. Девочка, сидящая справа от Кристины, наклонилась и прошептала.

– Лучше не ешь здесь. Если мать-настоятельница застукает тебя…

– Да, – согласилась Кристина, быстро завернула отбивную в салфетку и положила в карман юбки. Она почувствовала, что волнуется. Съест мясо позже, когда потушат свет и все заснут. Она достанет отбивную и будет есть ее медленно, может быть, целый час, смакуя каждый жирный кусочек, и при этом будет перечитывать письмо Джонни и изучать каждую открытку.

Эмбер провела вечер в другой комнате, слушая пластинки в своем обычном окружении. Кристина осталась в комнате одна, надеясь, что отсутствие Эмбер – это признак того, что та начинает терять интерес к травле Кристины, а может быть, вскоре и вовсе оставит ее в покое. Приближалось время, когда гасили свет. Впервые за два месяца Кристина в хорошем настроении пошла в ванную умыться и почистить зубы. Папа написал ей письмо, а она, когда все заснут, собирается подкрепиться холодной свиной отбивной.

Но, вернувшись в комнату, она застала здесь всех девочек, а Эмбер сидела на кровати, держа в руке отбивную.

– Мы пришли посмотреть, как ты будешь это есть, – сказала она.

Кристина вдруг почувствовала, как тошнота подступает к голу.

– Что?

– Ты слышала. Подойди, поросеночек. Хрю-хрю.

– Пожалуйста, не надо.

– Так ты хочешь отбивную или нет? Если нет… – Эмбер сделала жест, будто хочет выбросить мясо в мусорную корзинку.

– Подожди, – сказала Кристина, – не делай этого.

– Ты хочешь это?

Она посмотрела на отбивную, стыдясь и смущаясь. Эмбер смеется над отбивной, а значит, смеется каким-то образом и над Джонни.

– Тебе хочется, – глумилась Эмбер, – я знаю, что хочется. Поэтому-то ты такая толстая. Ты только и умеешь, что есть, есть, есть.

Эмбер подняла отбивную высоко над головой и сказала:

– Если ты хочешь ее, то должна встать на колени и просить, как собака. Ну, давай, собачка, гав-гав.

– Оставь ее! – закричала Фризз, появляясь в дверях.

– Заткнись ты, – сказала Эмбер, а две девочки преградили дорогу Фризз.

– Пожалуйста, Эмбер, – сказал Кристина, – почему ты так поступаешь со мной?

– Делай, что я говорю, или я ее выброшу. На колени! Начинай поднимать свои лапки, как хорошая послушная собачка.

– Кристина, – закричала Фризз, – не делай того, что она говорит!

Эмбер шепнула что-то стоявшей рядом девочке, та шепнула другой. В следующую минуту они схватили Фризз и втолкнули в комнату, заведя ей руки за спину.

Взяв со стола ножницы, Эмбер медленно подошла к Фризз. Одной рукой она пощелкивала ножницами, другой держала отбивную, покачивая ею из стороны в сторону.

Со страхом и удивлением смотрели девочки, ожидая, что же предпримет Эмбер. Она поднесла ножницы к лицу Фризз и сказала:

– Мне кажется, что у этой девочки слишком много волос. Сейчас я ей их обрежу.

– Оставь ее в покое, – сказал Кристина.

– Съешь свиную отбивную, как хорошая послушная собачка, тогда не буду стричь. Иначе… – Эмбер со злостью помахала ножницами в воздухе.

Кристина смотрела на отбивную, которую Эмбер протягивала ей, но Фризз сказала:

– На делай этого, Кристина. Я не возражаю, пусть она обрежет мне волосы. Я ненавижу их. – В ее голосе послышалось всхлипывание.

Кристина чувствовала, что глаза девочек устремлены на нее. Она, казалось, слышала пугающе громкий стук своего сердца и переводила взгляд с лица Эмбер, полного холодного высокомерия, на расширенные от ужаса глаза Фризз.

– Нет, – сказала она, наконец, – я не буду делать того, что ты хочешь. И ты не смеешь обижать Фризз.

Ко всеобщему удивлению, она с силой оттолкнула Эмбер и оттащила девочек, державших Фризз. Посмотрев Эмбер прямо в глаза, Кристина медленно произнесла:

– Ты больше никогда не будешь обижать нас. Ты – подлая и жестокая, Эмбер, мне жаль тебя. И все, кто водятся с тобой и делают то, что ты им говоришь, вовсе не считают себя хорошими. – Она посмотрела на девочек, но они потупили глаза. – Ты насмехаешься над нами, потому что мы не так хороши, как ты, но по крайней мере у нас есть гордость. Мой папа учил меня уважать себя. Вот это я и собираюсь делать, Александра Хантингтон. Я больше не позволю тебе изводить ни Фризз, ни меня.

9

«Не беспокойся, Долли. Это ненадолго. Скоро мы будем опять вместе».

Голос Джонни эхом отозвался из прошлого. Филиппа отложила ручку и взглянула в иллюминатор частного самолета компании «Старлайт» на звезды и чернеющий внизу океан. После дозаправки на Фиджи они взяли курс на Южную Калифорнию. Кабина самолета освещалась тусклым светом. Чарми, сидя напротив Филиппы, читала, Рики в камбузе готовил кофе и горячие бутерброды для летчиков – вот и все пассажиры на борту.

Когда предчувствия стали вновь одолевать Филиппу, она взяла ручку и попыталась сосредоточиться на работе. Прочла последнюю строчку рукописи: «Два качества необходимы для достижения успеха: обязательность и самодисциплина». Эта фраза будет «затравкой» вводной главы ее книги «План «Старлайт» о сохранении фигуры и красоты из 99 пунктов. К этой главе читатель будет возвращаться снова и снова в поисках душевного подъема. Содержание книги не несет ничего нового, это краткое собрание философских мнений и изречений, которые за многие годы стали фирменным знаком «Старлайта». «Успех знает, чего вы хотите» или «Выигрыш – это решительность».

Филиппа посмотрела на исписанную наполовину страницу, но ручку отложила. Она не могла сосредоточиться. Предчувствие надвигающейся потери отрывало ее мысли от начатой работы и переносило в прошлое, в ту туманную ночь в Сан-Франциско, сорок два года назад, когда она впервые испытала, что такое тяжелая утрата, и в ночь, когда она потеряла все. Не было ни предупреждения, ни предчувствия, никакого другого знака, который подготовил бы ее к внезапному, крутому повороту в жизни.

И еще две трагические утраты были в ее жизни: первая произошла тогда, когда она отправилась в обшарпанную квартирку на задах Китайского театра Граумена в 1958 году, – тогда линия ее жизни была определена навсегда; вторая потеря обрушилась на нее, когда она стояла на мысе Резолюшн и наблюдала, как тонет «Филиппа». Неужели еще один такой поворот в жизни ожидает ее в конце полета? Филиппа попыталась проанализировать свои страхи, она не могла понять, что пугает ее больше: возможность потерять компанию или открытие, что один из друзей предал ее. Пожалуйста, молча молила она черную ночь за иллюминатором, если есть в компании предатель, то пусть он будет не один из наших.

Между ее сиденьем и сиденьем Чарми находился низенький столик, на котором стояло блюдо со свежими фруктами, тарелка с печеньем и хрустальный бокал с «Перрье», в котором плавали ломтики лимона. Отпив из бокала, Филиппа пыталась поудобнее устроиться в кресле. Предстояло еще так много обдумать.

И первая ее мысль была о Беверли Берджесс. Еще в Пере Иван Хендрикс спросил Филиппу: «Фамилия Берджесс вам хорошо знакома?» Она порылась в памяти, но не нашла в своем прошлом никакой Берджесс. Представила журнальную рекламу «Стар», которую Хендрикс показывал ей серебряные звезды на темно-синем фоне. Внутренняя отделка самолета компании «Старлайт» тоже была выполнена в синих оттенках с серебряными звездами, разбросанными по обивке. Филиппу вновь заинтересовала мысль: правда ли, что в жизни близнецов, воспитанных порознь, случаются неожиданные совпадения? Она вспомнила статью на эту тему, прочитанную не так давно, где говорилось о сестрах-близнецах, разлученных сразу после рождения. Они вышли замуж за очень похожих друг на друга мужчин, у них были одинаковые увлечения, они жертвовали деньги в один и тот же благотворительный фонд и даже детям своим дали одинаковые имена. Доказывают ли названия ее компании и отеля на горном курорте, а также их невероятно похожие девизы, что Беверли Берджесс – ее сестра?

– С тобой все в порядке? – тихо спросила Чарми, откладывая книгу и снимая очки, которыми она пользовалась только для чтения.

– Не знаю, – ответила Филиппа. – Очень волнуюсь из-за того, что мы найдем в конце нашего пути. Я не могу перестать думать об угрозе, которая таится в искусственном понижении курса акций «Старлайта», и о том, что в этом принимает участие кто-то внутри компании, кто-то, кто близок ко мне. Ты уверена, что никто не знает о моем приезде?

– Верь мне, у них не может быть этих сведений. Все думают, что я, как обычно в это время, нахожусь в Огайо. Когда ты войдешь в двери офиса «Старлайта», все попадают от удивления.

Именно этого Филиппа и хотела – посмотреть реакцию на ее внезапное возвращение. На лицах виновных обязательно что-нибудь отразится.

– Мне все еще не верится, что я покинула Перт, – сказала она и тут же ощутила внезапную тряску и вибрацию. Пилот предупредил, что самолет может пройти вблизи района тропического шторма.

– Я всегда чувствовала, что, пока живу там, надежда, что он каким-то образом спасся, не покидает меня, и мне все кажется, что он вернется. Но, уезжая оттуда, я будто краду у него этот шанс. Сумасшествие какое-то, правда?

– Нет, не похоже, – Чарми протянула через столик руку и положила ее на плечо Филиппе. – Ты должна время от времени выбираться из Пера. Он бы тоже хотел этого. Он бы хотел, чтобы ты думала о будущем, а не о прошлом.

– Да, ты, конечно, права, – улыбнулась Филиппа. – Эстер так обрадовалась, что я приеду домой, как раз к каникулам. Ей не терпится познакомить меня с ее парнем. В общем, Чарми, я довольна, что ты приехала и вытащила меня из Перта. Если у Эстер действительно серьезные намерения в отношении этого парня, во всяком случае так она говорит, то скоро мы займемся свадебными приготовлениями.

– А потом они быстро сделают тебя бабушкой, – сказала Чарми, с ехидцей посмотрев на нее.

– О Боже! Не слишком ли я молода для роли бабушки?

Чарми отпила из бокала джин с тоником, при этом ее пластмассовые браслеты щелкнули на запястьях.

– Возраст – состояние ума, – сказала она, разглядывая выпуклость на брюках Рики, когда он прошел мимо нее по проходу с чашкой кофе и сел позади.

Филиппа откинула спинку кресла. Теперь она видела Рики за плечами Чарми. Он тоже наблюдал за ней.

– Думаю, надо пойти освежиться, – сказала она Чарми. Туалетная комната в хвосте самолета была немногим больше, чем на коммерческих самолетах, с набором свежих полотенец, запечатанных пачек мыла, флаконами лосьона. Мягкая скамейка откидывалась на унитаз, превращая его в кресло. Не до конца прикрыв дверь, она отвернула кран с холодной водой и плеснула водой на лицо. Промакивая лицо толстым махровым полотенцем, она услышала осторожный стук в дверь, голос Рики спросил:

– С вами все в порядке, мисс Робертс? Она ответила «Да» и притихла в ожидании.

Он распахнул дверь, вопросительно посмотрел на нее, затем вошел и защелкнул замок.

– Вы уверены, что с вами все в порядке? – спросил он тихо.

– Я волнуюсь, – сказала она. Филиппа взяла Рики в путешествие намеренно – существовала угроза потери корпорации, а также возможность, что Хендрикс найдет ее сестру. Рики мог ее поддержать.

– И немного напугана.

– Все будет хорошо, – мягко сказал он.

Затем обнял ее за талию и привлек к себе. Когда они так обнимались, грудь к груди, бедро к бедру, Филиппу всегда удивляло, какой он сильный, какое у него крепкое молодое тело. Она обхватила его руками и спрятала лицо на его шее. Вначале он обнимал ее нежно, поглаживая рукой спину между лопаток, затем его объятия стали крепче. Она провела руками по его длинным волосам, его губы впились в нее, его язык был сладким от выпитого кофе с сахаром. Внезапно ей захотелось его здесь, сейчас. Она крепче прижалась к нему, он застонал. Он опустил ее на край унитаза, спустил трусики, задрал юбку и овладел ею так грубо, с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Засунув руку под блузку и задрав ее он тряс Филиппу, она цеплялась за него, губы крепко прижимались к губам.

Самолет весь дрожал, но они не замечали этого, а когда послышался стук в дверь, Филиппа с трудом пролепетала: «Да?»

Это была Чарми.

– Капитан просит занять свои места. Он говорит, что самолет входит в полосу тряски.

И Филиппа засмеялась, пряча смех в душистых волосах Рики.

Фото Филиппы Дэнни Маккей прикрепил к зеркалу и пока гримировал лицо, стараясь изменить внешность, придумывал различные способы, чтобы отомстить ей. Может быть, он вздернет ее на веревке, чтобы она извивалась, как пойманная на крючок рыба, – ведь с ним было то же самое в тюремной камере. Он даже может позволить ей умереть, как это фактически случилось с ним, а потом оживить, как и его оживили, потому что тюремный врач, которому заплатили целое состояние за причастность к мнимому самоубийству, включил хронометр, выполнил всю процедуру констатации самоубийства, привел его в чувства, а затем объявил, что он умер. Он вновь и вновь вызывал в воображении картину, как она начнет плакать, вопить и умолять отпустить ее. Дэнни хотел насладиться этой сценой, а может быть, когда он найдет ее в Западной Австралии, он не будет торопиться убивать ее сразу. Он может даже подружиться с ней, вот это будет настоящий финт. Тогда, не ведая его планов, она будет с ним ласкова и дружелюбна. Не так ли поступила она, когда сделала вид, что поддерживает его политическую кампанию, вносила деньги и все такое прочее, а сама подготавливала его унижение и уничтожение?

Приклеив бородку, Дэнни не смог удержаться от улыбки при мысли, что, встретив Беверли, или Филиппу, как она себя теперь называет, он заставит ее полюбить себя, пока он будет готовить свой секретный план. Отойдя от зеркала, он критическим взглядом оценивал свою работу. Поскольку его лицо как лучшего проповедника-евангелиста известно миллионам людей по телевизионным передачам или по его избирательной кампании, очень важно настолько изменить свою внешность, чтобы никто его не опознал и ничего не заподозрил.

Удовлетворенный произведенными изменениями внешности, Дэнни методично обошел дом Куинна, отобрал для себя некоторые вещи: журналистский значок, который при случае может пригодиться, кошелек с семьюдесятью тремя долларами и мелочью. Взял папку с надписью «Филиппа Робертс», снял фотографию с зеркала и вложил ее в папку вместе с записями, которые сделал Куинн.

Дэнни осмотрелся – нет ли еще чего-нибудь, что ему пригодится, – его взгляд скользнул на скоросшиватель с надписью «Берджесс – «Стар». Повернувшись к окну, он взглянул на море, над которым уже занимался бледно-розовый восход, освобождая Тихий океан от темноты ночи. Он увидел, что начался прилив, заливая и обмывая песок, покрывая пеной, сглаживая и уничтожая следы трёх могил, которые Дэнни выкопал ночью.

Покидая дом в радужном настроении от ясного утра, от новой жизни и предстоящего наслаждения местью, он думал о тайном списке, который когда-то составил. Он систематически, один за другим разделывался с людьми этого списка. Дэнни пришел к выводу, что удачнее всего провернул аферу в Луизиане с этим краснокожим Кейдженом, который обвинил Дэнни и Боннера в изнасиловании его сестры. Он заявил на них властям, но полиция отпустила молодых Дэнни и Боннера, потому что девчонка призналась, что провела с ними ночь добровольно, как нередко поступают в подобных ситуациях женщины после того, как приходят в себя и получают очную ставку с одним из насильников. Дэнни и Боннер со смехом покинули город, но когда после нескольких месяцев кочевания с евангельскими проповедями они опять оказались в этом южном штате, Дэнни среди ночи прокрался в дом краснокожего, под дулом пистолета стащил его с кровати, вывел на болото и загнал по горло в тину. К тому времени, когда поисковая группа отыскала парня, аллигаторы уже добрались до него.

Нет, подумал Дэнни, заводя мотор «тойоты» Куинна и выжидая момента, чтобы влиться в поток машин на шоссе. Никто не может пересечь дорогу Дэнни Маккею и остаться безнаказанным. Его месть никогда не была примитивной. Дэнни любит проявлять изобретательность, любит все тщательно рассчитать.

Вырулив «тойоту» на шоссе, обогнав «порш» и перерезав дорогу «мазератти», чувствуя себя сильным и неуловимым, – человек не может умереть дважды, не так ли? – Дэнни вспоминал о том времени, когда его тайный список был очень длинным, включая имена как богатых, так и бедных. Теперь этот список стал очень коротким, в нем только одно имя – Филиппа Робертс. И он проявит всю свою изобретательность, разделываясь с ней.

10

– Эй, посмотри сюда!

Лэрри Вольф вышел из ванной комнаты и стоял в гостиной бунгало, держа в руках банный халат.

– Посмотри, что они нам дали! – крикнул он. Андреа Бахман, ассистентка Гольфа, распаковывала вещи в своей комнате и посмотрела на Лэрри сквозь приоткрытую дверь. Она уже видела халат, висевший в ее ванной, – толстый, махровый, с серебристым кантом и такими же звездочками, вышитыми на нагрудных карманах.

– Я не думаю, что курорт преподнес нам их в подарок, – сказала она, – мы можем пользоваться ими только здесь. Их нельзя брать с собой.

– Конечно, мы захватим их с собой. Здесь же нет никаких воспрещающих табличек.

Она не стала спорить. Андреа хотелось сказать: «Лэрри Вольф, ты поразительный тупица, но даже обыкновенную тупость умудряешься сделать значительной». Вместо этого она крикнула:

– Никаких табличек, – и продолжала разбирать свои вещи. Прошли те времена, когда она внимала каждому его слову. – Теперь он начинает раздражать ее.

Но в этом он был прав: такие банные халаты – полная неожиданность. В большинстве гостиниц предоставляют обычные купальные халаты, эти же, в «Стар», – просто класс. Осматривая туалетные принадлежности в ванной комнате, она ожидала увидеть обычный набор пакетиков и бутылок с фирменными знаками – чаще всего фирм «Сассун» или «Фаберже», но была приятно удивлена, обнаружив на розовом мраморе ванной мыло от Пуллмена и Нины Риччи, пенку для мытья «Ночное аромат жасмина» от Жова, шампунь для ванн с миндальным маслом от Кэзуэлл-Масси. Теперь ясно, подумала Андреа, сюда приезжают, чтобы почувствовать, что тебя ценят и балуют по-настоящему.

Спальня также оказалась приятным сюрпризом. Об обычных гостиничных белых простынях здесь не стоит и вспоминать. В комнате Андреа простыни были ярко-малинового цвета, покрывало из набивного ситца фирмы «Лаура Эмми» с гармонирующими по цвету валиками вместо обычных подушек. В вазе на столе были алые гиацинты – это в декабре-то!

Войдя в гостиную, она нашла Лэрри за привычным занятием: одетый к обеду, он разглядывал себя в большом, в позолоченной раме, зеркале над камином. Для Андреа все еще было внове не испытывать сексуального влечения при каждом взгляде на него. И сердце ее больше не замирало при его появлении. Теперь она могла воспринимать его объективно.

Лэрри Вольф сорока четырех лет, темноволосый, с резко очерченным подбородком, красивый, как манекен, как церемониймейстер на балу. Оденьте его в смокинг и суньте ему в руки микрофон – получите точный портрет. Он казался остроумным и тонким, большинство женщин замирали, увидев его. Но мало кто знал, что за его располагающей внешностью скрывается весьма ограниченная личность. Мало того, что Лэрри Вольф был неглубоким человеком, он был настоящим занудой. Однажды Андреа оказалась свидетельницей его разговора с приятелем о его связи с одной известной актрисой. «Она ненавидит слово «трахать», – говорил Лэрри. – Когда я ей сказал: «Давай потрахаемся», она стала как сумасшедшая. Она предпочитает называть это «заниматься любовью» и не позволила мне даже прикоснуться к ней, пока я не взял ее. Как-то ночью я сказал: «Давай займемся любовью», она закрыла глаза, и тогда я трахнул ее».

– Когда Ямато встретится с нами? – спросил Лэрри, глядя на Андреа в зеркало.

– Через четыре дня, – ответила она и взяла манто. Мистер Ямато был богатым японским бизнесменом, выразившим желание финансировать следующую картину Лэрри – историю Марион Стар. Фильм будет первым броском Лэрри в режиссуру. После получения «Оскара» в апреле Лэрри пришел к выводу, что его больше не удовлетворяет положение только сценариста, теперь он хочет сам ставить фильмы. Быть режиссером – более престижно, больше денег, больше власти, доступнее женщины.

– О'кей, пойдем, – сказал он, направляясь к двери и даже не подумав помочь Андреа надеть манто, – Мне нужно выпить. – Он открыл дверь и вышел, предоставив ей следовать за ним. Все это потому, что Андреа, сорокадвухлетняя самоутвердившаяся простушка, уже много лет следует за Лэрри по жизни, как тень. Но теперь этому пришел конец. Усевшись в небольшой электрокар, который она вызвала, чтобы добраться до «Замка», Андреа улыбнулась Лэрри той улыбкой, которая говорила, что он лучше всех и вся, не считая бутылок с завинчивающейся пробкой. Она должна быть осторожной, чтобы не выдать себя. Потому что ждет подходящего момента. Собственно, уже дождалась.

В нескольких ярдах от бунгало Вольфа, в другом бунгало, Кэроул Пейдж заканчивала приготовления к своей первой схватке с Лэрри Вольфом. Она размышляла: некоторые вещи нельзя купить за деньги или взять силой, влиянием. Только с помощью секса. Когда ты очень хочешь что-либо получить, думала она, заканчивая макияж, секс может оказаться единственной валютой. Нет ничего, что нельзя было бы купить за эту валюту. А Кэроул Пейдж, кинозвезда, озабоченная будущим, собирается купить мужчину. И этот мужчина – Лэрри Вольф.

Выйдя из спальни, она прошла в гостиную, где молодой человек с открытой улыбкой, в плотно пригнанной униформе разжигал огонь в камине. У камина стояло блестящее медное ведро, полное сосновых шишек, обработанных воском. Когда они попадали в огонь, то лопались, загораясь яркими вспышками. Это было одно из прекрасных ощущений, которые испытывала Кэроул в ее новом жилище.

Впервые переступив порог бунгало, она почувствовала в воздухе запах апельсина. Пытаясь определить, откуда он исходит, она обнаружила ободок, наполненный апельсиновым маслом, прикрепленный к одной из электрических лампочек в спальне. Это было романтично. Ах, если бы Сэнфорд мог оказаться здесь и разделить ее восхищение!

Но, конечно же, он не может быть здесь, раз она планирует заняться обольщением.

«Мне надо отдохнуть, – уверяла она мужа, когда закончились съемки ее последнего фильма. – Я абсолютно измучена». Кэроул измучилась не столько физически, сколько душевно. Любой знающий человек понимал, что «Девушка с претензиями» – фильм, где она сыграла главную роль, – настоящая «бомба».

Но она понимала, что следующий фильм может оказаться не таким успешным. Когда она прочла, что Лэрри Вольф приобрел найденный дневник Марион Стар с намерением сделать на его основе кассовый фильм, Кэроул усмотрела в этом благоприятную для себя возможность. Она разузнала, что смогла, о сценаристе и пришла к выводу, что он зануда с непомерно развитым эго. Но он был великолепный зануда и, судя по всему, получил кучу японских денег на постановку фильма. Она стала изучать его глубже и выяснила, что Лэрри нравится в женщинах. «Мне необходимо знать, что победа будет за мной, – откровенно признался он в интервью журналу «Пипл». – Женщины, которые бросаются на меня, а таких масса, мне не подходят. Но поставьте на моем пути недосягаемую женщину, и я все преодолею, чтобы добиться ее. Чем это труднее, тем настойчивее я буду се преследовать. Это игра, понимаете? Добиваться и побеждать. Нет большего удовольствия».

Итак, Кэроул выработала стратегию. Она получит Лэрри, заставив его думать, что он добивается ее.

Когда она прочла в колонке Лиз Смит, что Лэрри и его ассистентка Андреа Бахман направляются в «Стар», чтобы получить дневник, за который он предложил высокую цену и на который приобрел права, а также чтобы осмотреть старый особняк с целью возможного его использования при съемках фильма, Кэроул уселась за телефон и организовала свое пребывание в «Стар» на то же время, что и Вольф. Лэрри должен был приехать сегодня. Теперь ей оставалось только узнать, где он остановился, устроить случайную встречу, а затем изобразить полную незаинтересованность.

Нагнувшись, чтобы взять манто из русских соболей, она почувствовала, что кружевной лифчик сдавил грудь. «Могу поклясться, что грудь стала больше», – жаловалась она своему хирургу-косметологу. «Липотомия непрерывно уничтожает жировые клетки, – объяснил ей хирург, – и когда все жировые клетки будут ликвидированы в данном месте, то организм их здесь уже вырабатывать не будет, он просто найдет другое место для накопления жира. В вашем случае, Кэроул, жировые клетки отсосаны на бедрах, поэтому организм посылает жир в другое подходящее место – груди».

Что, конечно же, делает имплантацию грудной железы ненужной.

Закрыв глаза, Кэроул пыталась унять головную боль. Это было легкое похмелье от шампанского, выпитого во время поездки в Палм-Спрингс. «Страх перед фуникулером», – объяснила она своим спутницам Фриде Голдман и доктору Айзекс. Поверили ли они ей? Она сомневалась. Ее передернуло при воспоминаниях об опустошенной бутылке «Дон Периньон». Алкоголь обычно развязывал ей язык, и она благодарила бога, что не сболтнула чего-нибудь вроде: «Я еду в «Стар», чтобы трахаться с Лэрри Вольфом, чтобы он взял меня в свой следующий фильм. Все-таки она не так уж напилась, чтобы проговориться.

Надевая манто, она вдруг с болью вспомнила обложку журнала со своим фото и подпись к нему: «Карьера Кэроул Пейдж окончена?»

После провала трех картин и прощания с сорокалетием, Кэроул как бы заглянула в преддверие ада. И это оставило в душе неизгладимый след. Она чувствовала себя обиженной. Ведь она оставалась хорошей актрисой, все это признают. А пришлось играть в довольно жалких фильмах. Число ролей для «стареющих» женщин быстро сокращается с каждым прожитым годом. Гильдия киноактеров недавно опубликовала жуткую статистику: из всех ролей в художественном кино семьдесят один процент – женщины, причем на долю актрис старше сорока лет в кино и на телевидении приходится менее девяти процентов ролей.

Теперь спасти ее может только одно – сценарий, написанный человеком по имени Лэрри Вольф, самым заметным сценаристом в Голливуде. «Оскар», полученный им в апреле, только подтвердил это. Теперь он собирается сам ставить фильмы, по своим сценариям, а это означает, что выбор актеров будет тоже в его руках. Именно для Лэрри лежали у нее в сумочке презервативы, которые она стащила из дома с целью соблазнить его, чтобы подписать с ним контракт. На выполнение задуманного плана у нее было всего несколько дней. Сэнфорд ждет ее возвращения домой в Беверли-Хиллс к Рождеству, возвращения со всеми ее страхами, морщинами и безутешными воспоминаниями о лучших днях.

Ах, Сэнфорд, ее великолепный, непревзойденный в постели муж… Как долго она еще будет ему желанна!

Подходя к двери, она увидела свое отражение в зеркале: высокая, стройная блондинка, которой можно дать немногим за тридцать. Но такие мимолетные взгляды не в счет: опасным было пристальное разглядывание. Сможет ли она заниматься любовью с Лэрри Вольфом, если ее будет все время преследовать мысль, а не видны ли следы ее маленьких уловок: шрамик там, где вставлялась трубка при липотомии, впадины от удаленных нижних ребер, шрам на животе, над лобком, от подтяжки живота? Кэроул думала об этих следах как о признаках старения. Почему-то на ум пришло сравнение с годичными кольцами деревьев – чем их больше, тем дерево старше. Так у женщины – чем больше шрамов от косметической хирургии, тем она старше. Скоро ей придется добавить шрамы за ушами от подтяжки кожи под подбородком, шрам под волосами от натяжки кожи на лбу, небольшие кратеры, которые останутся после удаления коренных зубов. Все эти изменения задуманы, чтобы она не выглядела сорокалетней. Если все эти следы заметит Лэрри Вольф, то, конечно, отвернется от нее. Или еще хуже – рассмеется ей в лицо и скажет, что она слишком стара для роли двадцатипятилетней секс-бомбы! И что тогда? Ее дни со Сэнфордом сочтены? Если и следующий ее фильм станет неудачей, если ее сочтут слишком старой для новых ролей, если люди начнут ей сочувствовать и она станет вызывать жалость, Сэнфорд, скорее всего, примется за поиски новой красивой, но более молодой кинозвезды. В будущем ее больше всего пугала не перспектива завершения карьеры сама по себе, а возможность потерять Сэнфорда. Кэроул была уже звездой, когда они встретились, и она понимала, что Сэнфорд влюбился в нее главным образом из-за ее славы и положения в кино. Он довольно часто говорил об этом в первое время, продолжает напоминать и теперь. Некоторые мужья не терпят пребывать в тени славы своих жен, Сэнфорд же грелся в этих лучах. Но захочет ли он ее, когда она станет бывшей звездой? «Я хочу, чтобы ты гордился мной, Сэнфорд, любимый, – тихо сказала Кэроул своему отражению в зеркале. – Я не переживу того, что тебе придется наблюдать закат моей звезды в кино, моего превращения в еще одну стареющую актрису которая тщетно надеется хоть на какую-нибудь роль.

Я знаю, что постепенно наши отношения разрушатся и я потеряю тебя. Но если я не смогу жить с тобой, любовь моя, то я вообще не хочу жить».

Когда Андреа Бахман увидела «Замок», он ей сразу напомнил натурные съемки в фильме «Ребекка» – таинственный дом, освещенный лунным светом, и голос женщины: «Прошлой ночью мне приснилось, что я вновь отправляюсь в Мэндерли…»

Пока электрокар, жужжа, двигался по бетонной дорожке, ведущей от бунгало к основному зданию курорта, их юный водитель, закутанный в парку, рассказывал: «Оздоровительный клуб находится вот здесь, крытые теннисные корты по этой дорожке…» – Андреа, не отрываясь, смотрела на особняк. Она находила, что он выглядит романтичным и зловещим одновременно. В «Робин Гуде» Кевина Костнера декорации в чем-то повторяли его башни, башенки и зубчатые стены. Для фильма о Марион Стар даже нет необходимости строить декорации, достаточно провести натурные съемки.

История эта довольно проста по схеме. Преступление, совершенное почти шестьдесят лет назад, 4 июля 1932 года, до сих мор не раскрыто. Убийца Рэмси не найден, так же как и сама Марион Стар. Говорят, что, увидев голое тело любовника, распростертое в ванной комнате – ванной для похоти, как ее окрестили газеты, Марион в истерике выскочила в ночь и затерялась где-то в снегах. Позже, уже весной, когда поисковая партия, составленная из шерифов округа Риверсайд, лесничих и местных полицейских прочесала весь район на многие мили и не нашла ее останков, высказывали предположение, что звери растерзали ее. Убийство окутывали и другие тайны, несомненно мучившие всех, хотя о них не упоминалось в документах, но тем не менее ставшие предметом пересудов – что-то о теле Рэмси, якобы изуродованном каким-то символическим способом.

Два швейцара приветствовали прибывших гостей, когда они подъехали к особняку. Андреа же вновь подумала о том, какой замечательный сценарий получится из истории Марион Стар. Она не могла дождаться, когда потерянный, но недавно найденный дневник звезды, за который Лэрри заплатил огромную сумму, окажется в ее руках и она начнет его читать, вероятно сегодня же ночью.

Один из швейцаров спустился по обледенелым ступенькам, чтобы помочь Андреа подняться на красный ковер.

– Добрый вечер, мадам, – приветствовал он ее, и она обратила внимание, что он – симпатичный молодой здоровяк лет двадцати. Она не могла вспомнить, когда же ее перестали называть «мисс» и стали обращаться «мадам». Хотя ее страх перед возрастом не был столь паническим и столь прагматичным, как у Кэроул Пейдж, тем не менее, отпраздновав сорокадвухлетие, Андреа явственно ощутила холодящее прикосновение грядущей старости.

– Простите, сэр, – сказал молодой швейцар, одетый в тяжелое драповое пальто и меховую шапку в русском стиле – ни дать ни взять Уильям Херт в «Парке Горького». – Вы – Лэрри Вольф, сценарист?

Лэрри со скукой посмотрел на него.

– Да, думаю, что это я и есть.

– Господи, какая честь, мистер Вольф! Вы действительно достойны «Оскара»!

Лэрри прошел за швейцаром, не ответив. Молодой человек торопливо подошел к тяжелой двери, ведущей в «Замок». Открыв ее, он сказал:

– Не дадите ли вы совет начинающему молодому сценаристу, мистер Вольф? То есть я понимаю, что не могу надеяться стать наполовину таким, как вы, но…

Лэрри процедил:

– Я на отдыхе, – и отмахнулся.

– Не принимайте это на свой счет, – мягко сказала Андреа молодому человеку, который выглядел обескураженным и расстроенным.

– Видимо, он никогда не боролся и не нуждался в поддержке.

– Пожалуйста, не надо из-за этого расстраиваться. Мистер Вольф бывает раздражен, когда голоден. – Она вынула из сумочки двадцатидолларовую банкноту.

– Может быть, в другой раз, – сказала она, сунув бумажку в его руку. – Когда у него будет хорошее настроение.

Войдя в ярко освещенный вестибюль, где молоденькие женщины в униформе принимали от гостей манто и шарфы, Андреа наблюдала, как ее красавец-босс любезно улыбался хорошенькой девушке, проявляя к ней внимание, какого швейцар от него никогда бы не дождался. Лэрри Вольф был из тех мужчин, которые привлекали женщин с необыкновенной легкостью, казалось, женщины готовы положить свою жизнь к его ногам. Повсюду в него влюблялись. Когда-то это вызывало у Андреа бесконечную тревогу, еще в те времена, когда она была тайным членом секты этих женщин, когда ее страсть к боссу была безгранична. Была, пока ее глаза не открылись и она не поняла, какой он сукин сын, пока не решила взять реванш. Передавая манто одной из служанок, она мысленно вернулась в тот туманный вечер в общежитие Калифорнийского университета, семнадцать лет назад…

Ночной воздух был горячим и полным запахов, светила оранжевая луна. То тут, то там попадались страстно обнимавшиеся парочки, а двадцатипятилетняя Андреа пыталась не смотреть на них, хотя все ее мысли были заняты тем же – сексом и любовью. Она даже не сразу заметила молодого человека, неожиданно появившегося перед ней на дорожке, и, растерявшись, выронила книги.

– Простите, – сказал он, нагибаясь, чтобы поднять книги, – я не хотел напугать вас.

Андреа вспомнила, что он посещает те же вечерние курсы сценаристов, что и она. Его имя было Лэрри Вольф, и она считала его самым замечательным мужчиной из тех, кого она когда-либо встречала.

– Простите, – повторил он с улыбкой, – я думал, что вы заметили меня. – Она увидела, что прядь черных волос упала на его лоб. – Я – Лэрри, занимаюсь в классе сценаристов, как и вы. Я хотел поговорить с вами.

Это сразило ее. Андреа никогда не питала иллюзий на свой счет, она знала, что во внешности и в личности ее нет ничего примечательного. Парни обычно не назначали свидания Андреа Бахман. Особенно такие красивые и статные, как Лэрри Вольф.

– О чем? – спросила она, думая, как бы поскорее забрать у него книги. Ей нечего было прижать к груди, не за что спрятаться.

– Понимаете, у меня возникла проблема, и я думал, вы сможете помочь мне. Если не возражаете.

Пятнадцать минут спустя они сидели в кафе «Корабль» на бульваре Уилшир, взяв на двоих порцию жаркого по-французски и две чашки кофе. Пока они шли от университета через многолюдный Уэствуд, где парочки прогуливались, взявшись за руки, Лэрри рассказал ей о себе.

Ему было двадцать шесть лет, родился в Южной Калифорнии, работал сторожем на фабрике спагетти в Венеции и мечтал попасть в кинобизнес. Он честно признался Андреа, что не обладает актерскими способностями и не испытывает желания изучать технические дисциплины, такие, как редактура и спецэффекты, и что не хочет тратить время на получение степени по киноискусству.

– В конце концов, я решил, что писать сценарии – самый легкий путь пробиться в кино, – сказал он. – Вот почему я записался на курсы. И когда сегодня наш руководитель так хвалил ваш сценарий, я был поражен.

Андреа покраснела. Она не думала, что Лэрри в тот момент обратил на нее внимание.

– В этом контексте меня интересует то, что они предлагают, – сказал он. – Лучший сценарий курса получит пять тысяч долларов, его покажут ведущим режиссерам и продюсерам. Мне надо выиграть этот конкурс, Алиса.

– Андреа, – поправила она. О конкурсе она знала все, потому что собиралась принять в нем участие. И планировала победить. Ее победа была вполне реальна.

Стеснительная девушка, живущая с родителями в простом оштукатуренном домике в Санта-Монике, Андреа Бахман была поздним ребенком, родившимся в те времена, когда женщине за сорок рожать ребенка считалось чем-то экстраординарным. Всю жизнь Андреа давали почувствовать, что она живет среди пожилых людей: теперь матери было уже семьдесят два, отцу – восемьдесят шесть, поэтому ее немногочисленные приятели думали, что она живет с бабушкой и дедушкой. Она работала неполный рабочий день секретарем страховой компании в Калвер-Сити, где чувствовала себя такой же бесцветной и увядшей, как стены и папки с документами, где ее не замечал никто, даже босс.

Андреа хотела сбежать от всего этого, хотела каким-то образом выделиться, сделаться индивидуальностью. Она всегда мечтала стать писателем, даже продала несколько коротких рассказов в журналы, где ей сказали, что она «многообещающая». Поэтому когда она увидела рекламу сценарных курсов в «Лос-Анджелес таймс», на которые принимали только двадцать студентов, она подумала, что это ее шанс. Сейчас, после семи недель занятий, руководитель курса сказал Андреа в присутствии всех, что ее сценарий обещает потрясающую перспективу. Андреа вся запылала. Прямо как сейчас, от внимания Лэрри Вольфа.

– Я имею в виду, – сказал он, откусывая мясо, – какая это великая профессия. Я читал, что Уильям Голдмен получил четыреста тысяч долларов за сценарий «Мясник Кассили и танцующий на солнце Малыш». Как ты думаешь, за сколько времени он провернул его? Несколько недель, быть может?

Лэрри замолчал и уставился на Андреа, и она неожиданно почувствовала себя увереннее.

– Итак, – начала она, но закашлялась, – извини меня. Так что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Ничего особенного, я не хочу навязываться. Талантливая женщина, вроде тебя, должно быть, очень занята… – Последние его слова улетели с потоком воздуха от кондиционера.

И Андреа влюбилась…

Сейчас, передавая манто служанке в средневековом вестибюле «Замка», она тряхнула головой, избавляясь от этих воспоминаний, и обвела взглядом экспонаты, выставленные в главном зале «Стар», – застекленные витрины с предметами старины и личными вещами Марион: огромные, увеличенные, фотографии актрисы с печальным взглядом, обращенным в вечность.

Когда метрдотель, извиняясь, объяснил, что придется подождать, когда освободится столик, Лэрри тут же дал указание Андреа написать жалобу в управление курорта, а затем отправился в коктейль-бар. За ним, как всегда, последовала Андреа, исполняя свой служебный долг. Ей нужна была эта маскировка еще на несколько дней, поскольку она не хотела вызвать у него подозрения.

Кэроул поднималась по лестнице «Замка», нервно поигрывая цепочкой от вечерней сумочки. Пока не поздно, говорила она себе, надо уйти, вернуться домой в Беверли-Хиллс, вернуться к мужу и разбитой карьере.

– Добрый вечер, мисс Пейдж, – приветствовал ее швейцар.>Она сделала свою известную всем ослепительную улыбку и посмотрела на молодого человека, сияющего от радости: он получил то, что хотел.

Войдя в вестибюль, она сбросила с плеч русские соболя и, отдав их служанке, осмотрелась, здесь ли Лэрри Вольф.

В вестибюле было совсем немного гостей: кто прогуливался по залу, кто стоял у массивных каминов, кто сидел на парчовых диванах и креслах, попивая шампанское, которое разносили миловидные официанты. Она направилась в коктейль-бар, по дороге разглядывая и оценивая собравшихся.

«Кто правит бал в Голливуде?» – думала она, оглядывая знакомые лица киношников.

В баре был романтический полумрак, окна с витражами, на стенах средневековые рыцарские доспехи, щиты кабинки для любителей уединения. Рождественские огоньки помигивали вдоль деревянной обшивки стен, а пианист наигрывал какую-то рождественскую мелодию. Сердце Кэроул екнуло, когда в дальнем углу бара она увидела Лэрри Гольфа и его ассистентку Андреа Бахман.

Минуту она обдумывала, как лучше оркестровать неожиданную встречу, но в конце концов решила пройти мимо, вся блестящая и белая в атласном платье, сделать вид, что случайно заметила Лэрри, и поздравить его с присуждением «Оскара».

Лэрри не видел, как Кэроул вошла в бар, потому что был поглощен своими мыслями. Прежде всего он думал о дневнике Марион Стар, экранизация которого может стать сенсацией и принести ему еще одного «Оскара», на этот раз за лучший фильм, потому что именно режиссер получает премию. Второй навязчивой мыслью была мысль о предстоящей встрече с хозяйкой курорта Беверли Берджесс, которая, как он слышал, была весьма загадочна. Ничего его так не интересовало, как таинственная, недоступная женщина: фактически только с таким сортом женщин он мог общаться и только к таким его влекло. Он выделял женщину из окружения и начинал изучать ее, как неведомый континент, испытывая возбуждение как от процесса исследования, так и от сделанных открытий. Он порой так возбуждался от загадочности женщины, что становился буквально одержимым; чем неуловимее, чем недоступнее оказывалась женщина, тем больше привлекала она Лэрри. Вот поэтому-то, когда приятель-режиссер рассказал ему о владелице «Стар», в Лэрри сразу же проснулся интерес. «Беверли Берджесс, бесспорно, красива, – рассказывал режиссер по возвращении из недельного пребывания в «Стар» летом. – Я только раз видел ее мельком, она мало общается с людьми. Но она именно такая, какие мне нравятся: высокая, тонкая и изысканная. И насколько могу судить – никакого мужчины в ее жизни нет».

Лэрри Вольф многого ждал от предстоящей встречи с элегантной и недоступной мисс Берджесс.

– О, привет, – услышал он бархатный голос рядом с собой. – Вы – Лэрри Вольф, не так ли? Примите мои поздравления с получением «Оскара».

Лэрри взглянул на говорившую и был поражен.

– Привет, – сказал он, глядя оценивающим взглядом на пепельно-белокурые волосы, блеск бриллиантов, глубокий вырез вечернего платья. Его глаза остановились на нитке крупного жемчуга, лежащего между грудями. – Мисс Пейдж, очень приятно. Не присоединитесь ли к нам?

Кэроул колебалась.

– Вообще-то я жду, когда освободится столик в ресторане. – Она обвела взглядом бар и с облегчением увидела, что свободных мест нет.

– Присоединяйтесь к нам, пока вас не пригласят, – сказал Лэрри.

– Ну что ж, – ответила она неуверенно, но все-таки села, проскользнув в кабинку. – Я здесь впервые. У меня изумительное бунгало. Есть даже собственный бассейн.

– Какое совпадение, – сказал Лэрри с улыбкой, какая бывает на рекламных проспектах зубопротезирования. – Я тоже живу в бунгало. Значит, мы соседи. Долго ли вы пробудете здесь?

– Всего несколько дней. Хочу отдохнуть. А вы? Лэрри так углубился в изучение выреза ее платья, что не реагировал на вопрос, и сказал:

– Вы слышали об убийстве, которое произошло здесь, убийство Декстера Брайанта Рэмси, кинорежиссера тридцатых годов? Я собираюсь делать фильм об этом. Написать сценарий и поставить.

– В самом деле? – сказала Кэроул, отказываясь от орешков, предложенных Лэрри. После того как она увидела в вестибюле фото Марион и вспомнила, что той было всего двадцать шесть лет, когда она исчезла, и что прославленная звезда носила изящные, облегающие фигуру платья без лифчика и трусиков, Кэроул поняла, что надо немедленно садиться на диету, чтобы похудеть и сравняться весом с Марион. Ей приходилось и раньше худеть. Любая актриса, чья карьера зависит от внешнего вида, добровольно занимается самоистязанием, чтобы достичь желаемого результата. Между прочим, она уверена, что сегодня ночью, когда Лэрри будет оценивать ее, он подумает, что она выглядит безупречно. Ему не надо знать, через какие мучения она прошла ради всего этого: длинных волнистых волос, тщательно выщипанных бровей, гладкой кожи, подверженной эпиляции, полных губ, форма которых сохраняется с помощью инъекций. Все это несправедливо. Лэрри только на два года старше ее, а все, что ему требуется, чтобы хорошо выглядеть, – это причесать волосы.

– Как идет «Девушка с претензиями»? – спросил он невинным тоном, будто не знал, как обстоят дела. – Слышал, были проблемы с прокатом?

Не проблемы, а стихийное бедствие. Выбор Кэроул на эту роль был ошибкой. Фильм будет демонстрироваться только в Мидуэсте, а затем по каналам кабельного телевидения, после чего он постепенно умрет.

– Слышал, что Сид Стерн собирается делать что-то новое, что потрясет всех, – сказал Лэрри. – Новый характер, похожий на Индиану Джонс, но только женский. Говорят, это будет нечто грандиозное.

Андреа сказала:

– Я слышала, что Сид нашел уже кого-то на главную роль, но не говорит кого.

Кэроул это мало трогало. Новая антигероиня Сида Стерна – роль не для нее. Марион Стар – вот настоящая роль для Кэроул Пейдж.

Она вздохнула, поиграла с тарелочкой для орехов и сказала:

– Мне так хотелось, чтобы Сэнфорд приехал со мной. Это место так романтично.

Лэрри рассмеялся:

– Так почему же вы хотите, чтобы муж был здесь?

Кэроул посмотрела на него холодным взглядом:

– Можно быть замужем и все еще любить.

– В этом вы никогда меня не убедите, – сказал он. – Так почему Сэнфорд не приехал с вами?

– Все эти дни он очень занят с этой своей последней манией – сносить красивые старые дома в Беверли-Хиллс и на их месте строить бетонные монстры в пятьдесят тысяч квадратных футов. А я радуюсь, что тот, кто купил этот красивый старый особняк, сохранил все, как есть.

Лэрри оглядел присутствующих в баре в поисках таинственной Беверли Берджесс. Но ее не было. Тогда он обратил свое внимание на Кэроул:

– Итак, что же вы собираетесь делать здесь в одиночестве?

Она решила принять вид равнодушной, недосягаемой женщины.

– Хочу здесь отдохнуть и побыть наедине с собой. Коль здесь нет Сэнфорда, то никто мне не нужен.

В глазах Лэрри вспыхнул огонек.

Андреа сделала вид, что разглядывает свой жемчуг. Она сотни раз наблюдала, как разыгрывается подобная сцена: Лэрри обольщает равнодушную женщину. Но Кэроул Пейдж была, по крайней мере, лучше всех его обычных девок, намного лучше. Андреа порой восхищалась Кэроул. Она слышала, что «Девушка с претензиями» была сенсацией, а потому ее интересовало, уж не из-за депрессии ли Кэроул оказалась здесь.

К их столику подошел высокий черноволосый, с сединой на висках мужчина в дорогом, явно сшитом на заказ, костюме.

– Извините, мистер Вольф, – сказал он. – Я – Саймон Джунг, генеральный управляющий «Стар». Хотел бы узнать, не желаете ли встретиться сейчас с мисс Берджесс.

Лэрри охватило сомнение, остаться здесь и углубиться в изучение Кэроул Пейдж или пойти на встречу с неизвестной ему Беверли Берджесс. Сработало клише: лучше синица в руке, чем… Он повернулся к Андреа и сказал:

– Почему бы тебе не пойти с мистером Джунгом и не заняться делом? А я останусь здесь и составлю компанию Кэроул.

Картины, изображающие обнаженных мужчин и женщин во всевозможных интимных позах – целующихся, ласкающихся, занимающихся любовью, – покрывали все стены. Андреа была очарована.

Пока она все рассматривала, включая удивительную ванну, в которой был убит Рэмси, – ванна была сделана из обработанного вручную искусственного хрусталя, совсем прозрачная и достаточно большая, чтобы вместить несколько человек, – Саймон Джунг продолжал рассказывать:

– В этом нет похоти, но здесь красиво и в какой-то мере эротично. Моральная атмосфера тридцатых годов побудила прессу окрестить эту комнату таким образом.

Андреа пыталась идентифицировать его акцент. Не французский ли? Он был столь неправдоподобно элегантен, что, будь он актером, она подумала бы, что он исполняет роль аристократа или знаменитого ученого. Ему бы подошел репертуар Кристофера Ли.

Наконец они покинули ванную комнату. Андреа почему-то ожидала увидеть следы крови на ванне и прошла по длинному коридору, украшенному различными рыцарскими доспехами.

– Мистер Джунг, – сказала она, – ходили слухи, что с телом Рэмси после смерти что-то сделали. Он действительно был изуродован?

– Он был кастрирован, – ответил Джунг.

Они вошли в кабинет, где стоял огромный макет «Стар», и Андреа была представлена Беверли Берджесс, которая, к удивлению Андреа, носила большие темные очки.

– Плохо с глазами, – объяснила она. Несмотря на то, что очки прикрывали часть лица, Андреа разглядела, что Беверли хороша собой, а темные волосы причесаны по последней моде. Отдавая Андреа дневник, книгу в старинном кожаном переплете, она объяснила:

– Мы нашли его, когда проводили реконструкцию в северном крыле.

Взяв книгу, Андреа с изумлением подумала, что может найти в ней разгадку нераскрытого преступления.

– Думаю, полиция заинтересуется им.

– Дело закрыто давно, – сказала Беверли, – они пришли к выводу, что Марион убила Рэмси и скрылась где-то в горах.

Андреа открыла дневник на первой странице и прочла написанное тонким быстрым почерком: «Я догадываюсь, что ты сказал, будто я дважды теряла девственность. Или три раза. Или четыре, или пять, как посчитать. В ту ночь оба мужчины обладали мною по очереди, один из них, которого я любила, был сыном другого, который тоже хотел меня. Не могу сказать, кто именно из них лишил меня девственности. Они напоили меня, раздели и держали в спальне, пока не почувствовали себя удовлетворенными. К тому времени, как мне кажется, я теряла девственность несколько раз. Больше я их никогда не видела. Мне было четырнадцать лет».

Андреа закрыла книгу.

Увидев выражение ее лица, Беверли сказала: – Довольно откровенно. И грубо в некоторых местах.

– Да, я вижу, – задумчиво произнесла Андреа. – Хорошо, спасибо, мисс Берджесс. Не буду вас задерживать. Мистер Вольф горит желанием прочесть дневник и начать работу над сценарием.

Это было ложью. Лэрри вовсе не собирался читать дневник и писать сценарий. Но никто не знал об этом. Ни одна душа в мире не знала, что великий Лэрри Вольф был обманщиком и что он и его «ассистент» играли в шарады целых семнадцать лет. Как наивна была Андреа, когда согласилась прочесть сценарий Лэрри, написанный для конкурса…

Она предложила Лэрри встретиться в студенческом клубе при общежитии Калифорнийского университета. Его сценарий был у нее. Он был ужасен. Даже больше, чем ужасен, – отвратителен. И она обдумывала, как бы помягче сказать ему об этом.

Она не могла ему сказать, что надо с этим покончить, надо навсегда забыть о сценариях, потому что у него совершенно нет способностей. Но Андреа была воспитана на принципах и идеалах прошедшей эпохи, в соответствии с которыми девушка всегда должна была бережно относиться к личности юноши. «Восхищайся им, – говаривала ее старенькая мама, – дай ему почувствовать себя королем. Всегда считайся с его суждениями, даже если ты не согласна с ними. У мужчин такая чувствительная душа, и долг женщины заключается в том, чтобы дать мужчине почувствовать себя уверенным. Посмотри на папу». Отцу тогда было шестьдесят девять лет. «Я не всегда соглашаюсь с ним, – продолжала мама, – и некоторые его привычки раздражают меня, но я молчу. В этом мое предназначение, таким оно будет и у тебя, Андреа, когда придет время».

Вот почему, наблюдая, как Лэрри пробирается к ней по переполненному кафетерию, останавливаясь то здесь, то там, чтобы обменяться словами с друзьями, хотя он знал, что она его ждет, Андреа снова и снова обдумывала, как бы поделикатнее сообщить, что его сценарий никуда не годен.

– Привет, Алиса, – сказал он, наконец-то добравшись до нее. – Ну, что ты думаешь о сценарии? – Он наклонился вперед так, что его бицепсы напряглись. Когда он смотрел на нее, два невидимых луча исходили из его серых глаз, напрочь подавляя логический центр ее мозга.

– Понимаешь, – сказала она, вынимая рукопись из конверта трясущимися руками.

– Эй, – сказал он с улыбкой, – не волнуйся. – И положил руку поверх ее руки. От этого прикосновения Андреа, казалось, улетела в поднебесье, но овладела собой и спустилась на землю.

– Ну, что ты думаешь об этом? – спросил он.

Она планировала сказать: «На мой вкус, он слишком мужской, я не понимаю военную тему». Но говорить о недостатках сценария значило для нее говорить о своих недостатках – так учила ее мама. Поэтому она как бы со стороны услышала свой голос, произнесший: – Он – многообещающий…

– Великолепно! Скажи мне, что надо сделать, чтобы он был лучше?

Что сделать? Сжечь его. Но когда она посмотрела на его улыбающееся лицо, то поняла, что если она скажет правду, то больше его никогда не увидит.

– Я думаю, ты должен немного изменить главного героя. Он получился слишком… грубым. Он жесток с женщинами. Начало растянуто, надо начать с какого-то действия, события, поскольку это будет боевик. А затем… – Перечень был бесконечным. – И, хм, поскольку место действия экзотическое, я не думаю, что Ирландия – подходящий фон для пары ветеранов Вьетнама, теряющих голову. Манхэттен в час «пик» больше усилит напряженность.

– Хм, – сказал он, очаровательно нахмурив брови, – похоже, предстоит много работы. А у меня совсем нет времени, потом график работы в ресторане и прочее. – Он наклонился к ней и улыбнулся. – Как ты думаешь, может быть, ты сможешь немного помочь мне? Я буду ужасно благодарен.

– Хорошо, – сказала она, хотя внутренний голос подсказывал: ты в своем уме? И вдруг странная и неожиданная мысль пришла ей в голову: ей – двадцать пять лет, а она все еще девственница.

Что конкретно делать с Лэрри Вольфом и его сценарием она не представляла, но все-таки решила, что обязана ему помочь, хотя бы для того, чтобы снова увидеть его.

– О'кей, я помогу тебе, – сказала она.

– Прекрасно! А что, если я оставлю рукопись тебе, а ты сделаешь с ней, что сможешь? Отдашь ее мне на следующем занятии на курсах, а я свожу тебя закусить в «Корабль». Идет?

Сказав «да», Андреа продала свою душу за гамбургер.

Когда она вернулась в коктейль-бар, то нашла Лэрри все еще пытающегося с помощью обаяния завоевать Кэроул Пейдж. Андреа стояла с дневником в руках, думая о том, как сильно она его любила, когда они были студентами Калифорнийского университета, и как любила его все последующие годы. Но не за те дни, не за те годы замышляла она разоблачить его. А за то, что случилось совсем недавно, из-за чего жжет ее сердце, из-за совсем свежей раны.

За эту рану Лэрри Вольф должен заплатить.

11

Монастырская школа святой Бригитты, 1954 год.

– «Молодому джентльмену было около двадцати двух лет, он был высок и строен. Его фигура была прекрасно и крепко сложена, с квадратными плечами и широкой грудью, нос напоминал римский, глаза большие, карие и блестящие. Его волосы доходили до шеи и слегка курчавились, некоторое количество волос росло и на груди, что придавало ему дополнительную мужественность. Затем его главный механизм, который, казалось, вырастал из зарослей курчавых волос…»

– Его что? – спросила одна из девочек.

– Ш-ш-ш, – зашипели другие.

– Продолжай, Диди, – сказала Кристина, – читай дальше.

– «Сняв рубашку, он тотчас же толкнул ее в сторону кушетки, которая стояла так удобно, что предотвратила ее падение на пол. Ее юбка задралась до подбородка, ее колени были раздвинуты на всю ширину, и между ними видна была щель во плоти, красная изнутри…»

У девочек перехватило дыхание.

– «Молодой джентльмен изменил ее позу, положив вдоль кушетки, но колени ее были все еще раздвинуты, и желанная цель была прямо перед ним. Он опустился на колени между ее ног, и нам представился вид со стороны его неистового механизма эрекции».

– Боже мой! – воскликнула Фризз.

– Ш-ш-ш, – зашипели на нее остальные.

Диди тихим голосом продолжала читать, а девушки, чьи лица высвечивались в колеблющемся свете свечи, слушали, затаив дыхание.

– «Он посмотрел на свое оружие с некоторым удовлетворением и, направляя его рукой в манящую щель, вложил его в ножны влагалища по рукоятку, отчего Полли закричала: «Ох, ох, я не перенесу этого! Это слишком! Я умираю!»– так выражала Полли состояние экстаза».

– Подожди, – вдруг прошептал кто-то. – Мне кажется, я слышу что-то.

Диди быстро спрятала книгу под подушку, пока одна из девочек, скрипнув дверью, не приоткрыла ее и не вгляделась в темноту коридора. Было около полуночи, все в монастыре спали, за исключением членов тайного «Клуба восходящих звезд», встречавшихся в комнате Кристины для чтения в высшей степени эротической книги «Ягодицы». Диди тайно пронесла ее в школу и читала отрывки из нее на каждом заседании клуба.

– Я ошиблась, – сказала девочка, закрывая дверь. – Никого нет.

Все вздохнули с облегчением. Каждый знал, что наказание будет жестоким, если монахини узнают о существовании тайного клуба. В те ночи, когда девочки встречались, они делали вид, что засыпают, потом дожидались, когда полоса света из-под двери сестры Габриэлы исчезнет. По этому знаку они собирались в комнате Кристины.

– Почитай еще немного, Диди, – попросила Лейну Фример. Прозвище Лейны было Мышка – не только потому, что она была самая маленькая в клубе, но и из-за черт лица, мелких, как у мышонка. – Прочитай эту главу снова, особенно то место, где она трется ногами о его голую поясницу.

Девочки хихикнули.

– Думаю, на сегодня достаточно. Джентльмен в конце концов овладел Полли. На следующей неделе мы узнаем, кого еще он получит.

– Одного я до сих пор не пойму, – сказала одна из девочек, – что это там говорится о его главном механизме. Что это?

– Это то же самое, что его «орудие для любовной атаки», – сказала Диди, и некоторые девочки посмотрели с неодобрением на ту, что спрашивала. Только старшие девочки – Кристина, Фризз и Диди – понимали, о чем в действительности эта книга «Ягодицы», но и они некоторые подробности представляли смутно. Но все девочки, даже самые младшие, которым было по одиннадцать, знали, что книга о сексе, и хотя они не понимали многого из того, что происходит, тем не менее все от чтения возбуждались.

«Клуб восходящих звезд» предназначался не только для чтения скабрезных книг. В нем учились экспериментировать с гримом, обсуждали фасоны, накручивали друг другу волосы на бигуди, поверяли друг другу тайны, страхи и мечты. Клуб зародился четыре года назад, вскоре после случая со свиной отбивной, когда популярность Эмбер начала падать и девочки потянулись к Кристине и Фризз. Они начали собираться в комнате Кристины, потому что она теперь делила ее не с Эмбер, а с Фризз, и разговоры их длились часами после того, как гасили свет.

В эту дождливую ночь двенадцать девочек сгрудились в комнате Кристины, где воздух наполняли запахи духов, лака для ногтей и жидкости для завивки «Тони» – все это смешивалось с запахом горящих свечей. Пытаясь распрямить волосы Фризз, Кристина накручивала их на крупные бигуди, используя выпрямитель для волос, который они купили в Ньюберри во время одного из школьных выходов в город. Фризз сидела с полотенцем на плечах, с чавканьем поглощая молочное драже из огромной коробки. Другие девочки делали друг другу маникюр и педикюр, сооружали прически, примеряли нейлоновые чулки, предусмотрительно надев на руки перчатки, чтобы избежать затяжек. Они поедали картофельные чипсы, конфеты и запивали кока-колой – все запрещенные монахинями лакомства. Главным правилом клуба было пользоваться во время клубных встреч только запрещенными предметами. Все, что запрещали сестры, как то: писание писем, глажка, штопка – в клубе было разрешено. И поэтому девочки пользовались продукцией «Коти», «Мейбеллин» и «Хейзел Бишоп» для лица, примеряли украшения и взрослое дамское белье. И все время говорили в основном о мальчиках и о сексе.

Больше всего информации они получали от Диди, которой, как и Фризз, было семнадцать и которая была по-житейски мудра. Она совсем недавно стала членом клуба, потому что приехала в школу только несколько недель назад из Филадельфии, где очень популярна передача местного телевидения «Американская эстрада». Само название шоу ласкало слух оголодавшихся по мальчикам девочек из школы святой Бригитты, которые мечтали о том, чтобы ходить в обычные школы и танцевать с мальчиками на вечеринках по пятницам.

Диди была невероятно смелой, потому что зашила складки на юбке школьной формы и фактически превратила ее в прямую. В Филадельфии у нее был приятель, с которым она «делала все». Хотя Диди никогда не раскрывала деталей своих интимных отношений с Чаком, но девочки почему-то представляли, что они похожи на те, что в книге «Ягодицы»: Диди с задранной до подбородка юбкой и Чак, наступающий на нее со своим «оружием».

– Какого она цвета? – спросила одна из девочек Мышку, которая красила помадой губы.

– Она называется «Торт из малины», – произнесла Мышка своим смешным тоненьким голосом. – Тебе нравится? – Она намазала помаду слишком толстым слоем и даже местами выше линии губ. Она была такая маленькая, черты лица были настолько мелкие, что с намазанными губами она больше походила на клоуна, чем на обольстительницу, но при этом она улыбалась с таким желанием понравиться, что девочки уверяли ее, что она похожа на кинозвезду. Она хихикала и продолжала мазать губы помадой. Но что больше всего нравилось девочкам в этих тайных встречах, так это то, как хорошо они чувствовали себя после. Они собирались вместе, чтобы найти утешение и одобрение у своих сверстниц, успокоить страхи и сомнения, возникающие у подростков, подбодрить друг друга.

Все девочки были согласны, что Кристина Синглтон, которую они называли Чоппи[8] из-за случая со свиной отбивной, когда она выступила против Эммер, была центральной фигурой «Клуба восходящих звезд». Девочки понимали, что Кристина умеет дать им почувствовать себя лучше. Она не позволяла им говорить о себе: «Я – глупая» или «Я – уродина», а если они действительно были тупые и уродины, она говорила: «Давай посмотрим, что можно сделать, чтобы изменить это». Каждая новенькая в группе однажды признавалась, что, узнав Кристину ближе, забывала о ее толстой фигуре.

– И все-таки я не все поняла в «Ягодицах», – сказала пятнадцатилетняя девочка, которая выщипала брови в надежде походить на Одри Хепберн. – Почему мужской член сравнивают с пистолетом или тараном? И что все-таки им делают?

Завязалась оживленная дискуссия, в которой невинные девочки из монастырской школы выдвигали всевозможные возмутительные предположения, однако Фризз, вздохнув и прожевав очередную порцию молочного драже, сказала:

– Я не собираюсь иметь дело с мужчинами, совсем. Я буду делать карьеру.

– Конечно, будешь, – сказала Кристина, смачивая жидкостью прядь волос Фризз и закручивая ее на бигуди. – Я очень верю в тебя.

Фризз поднесла ручное зеркальце к лицу и с недовольством посмотрела на шапку кудрей на голове.

– Ах, если бы я могла что-нибудь с ними сделать. – Что-нибудь изобразим, а если не понравится, попробуем еще что-то сделать.

– Как бы я хотела быть блондинкой, – сказала Диди, покрывая лаком ногти на ногах. Как Мэрилин Монро. Однажды я попыталась вытравить волосы, и мама чуть не убила меня.

– Положи дольки лимона на волосы и постой на солнце, – предложила одна из девочек. Она купила у Вулворта длинные висячие сережки и теперь вертела головой туда-сюда, чтобы посмотреть, как играет на них отсвет свечей.

– А что, если просто отбелить? – предложила Мышка.

– Перекисью водорода, – добавила другая.

– Мэрилин Монро не натуральная блондинка. Как она добивается этого?

– Я бы отдала все, чтобы выглядеть как она, – мечтательно сказала Мышка, переключая внимание с кроваво-красного, измазанного помадой рта на волосы, которые были, по всеобщему признанию, мышиного цвета. Кристина при этом вспомнила Эмбер, которая была натуральной блондинкой и предметом зависти всех девочек в школе. Кристина вспомнила, как однажды ночью она встала, чтобы сходить в туалет, и обнаружила там Эмбер, стоявшую над унитазом. Ее тошнило.

– Ты заболела? – спросила Кристина, и Эмбер резко обернулась.

– Заткнись и не строй из себя недоумка. – Затем она сделала удивительную вещь: засунула палец в рот.

– Почему ты сама вызываешь рвоту? – спросила Кристина, но Эмбер зло бросила:

– Уж не ждешь ли ты, что я стану толстой, как ты? – И Кристина с ужасом подумала: она заставляет себя переносить рвоту, только бы не быть похожей на меня.

Сейчас, закручивая последнюю прядку волос Фризз на бигуди, Кристина думала о том, счастлива ли Эмбер. Она окончила школу в прошлом году. К удивлению всех, на церемонию приехала ее мать, стройная, элегантная женщина. Она приехала на «роллс-ройсе» с гербом на дверце, и монахини обращались к ней «графиня». Значит, Эмбер не лгала, и зависть девочек к ней еще больше усилилась, хотя Кристина видела, что Эмбер выглядела несчастной, когда уезжала из школы.

Мышка сказала что-то смешное, и все девочки засмеялись. Когда Кристина видела, как Мышка вся светится от обращенного на нее внимания, то думала, как отличается эта девочка-дюймовочка от всех членов их клуба. Днем Мышка была такой тихой, что все о ней забывали. Чувство собственного достоинства было ей мало знакомо. В двенадцать лет она выглядела, как подбитая птичка. Мышка была из того достаточно большого количества учениц, которых родители отсылали в школу, чтобы они им не мешали жить.

Именно Мышка придумала название для клуба. Когда она вступила в него год назад, почти сразу после своего появления в школе, то ей понадобилось много времени, прежде чем она осмелилась заговорить. Если другие девочки свободно рассказывали о своих тайнах, пожеланиях и мечтах, то Мышка тихо сидела в углу. Но наконец в одну из ночей, подбадриваемая другими девочками, она пропищала о своей мечте стать восходящей звездой. Вот от этого и родилось название клуба.

– Хорошо? – спросила Фризз, когда все бигуди были накручены.

– В инструкции говорится, что надо подождать тридцать минут.

– Эта жидкость так воняет. Как ты думаешь, она поможет?

– Ты будешь выглядеть сногсшибательно. Кристина пыталась ободрить свою подругу из-за того, что произошло днем.

– Я не могу встретиться с ней одна, – сказала Фризз утром, имея в виду свою маму, которая решила нанести один из редких своих визитов в школу. – Пожалуйста, пойдем со мной, будешь меня морально поддерживать. Я скоро окончу школу, и мне интересно узнать, что она мне скажет. Пожалуйста, помоги мне уговорить ее отпустить меня в Нью-Йорк изучать драматическое искусство.

Кристина согласилась пойти, потому что уже встречала миссис Рэнделл несколько раз и знала, как эта женщина воздействует на свою дочь. А еще потому, что Кристина поддерживала мечту Фризз пойти на сцену. Она считала, что у Фризз прирожденный талант: Фризз была непринужденной и любила участвовать в представлениях, а руководитель школьного драмкружка, светский учитель из Марин, который приходил заниматься с ними дважды в неделю, говорил, что у Фризз настоящие способности и что она может поступить в театральную школу.

Но миссис Рэнделл не хотела даже слушать об этом. Люди, работающие в театре, заявила она, принадлежат к низшим классам общества, и она не желает видеть свою дочь среди этих подонков. К несчастью, настоящий отец Фризз умер много лет назад, и миссис Рэнделл вышла замуж за человека, которого совершенно не интересовала судьба девочки. Поэтому у Фризз не было никого, к кому бы она могла обратиться за поддержкой.

Сидя на освещенной солнцем монастырской лужайке, куда время от времени доносился сквозь деревья соленый запах моря, Кристина поняла, откуда у ее подруги такая индивидуальность. Мать Фризз была яркая женщина, одетая в меха, в бриллиантах и с ярко-красной помадой на губах. Она привлекала внимание каждого. Кристину удивило, что миссис Рэнделл казалась немного смущенной в присутствии дочери, однако о причине этого догадаться не могла. Тетя Фризз, Луиза, тоже приехала – тихая, простая женщина, которая сидела, положив руки на колени, будто присутствовала на церковной службе.

– Ты не сможешь жить с нами, – сказала миссис Рэнделл, – наша квартира слишком мала, и твоему отчиму это не понравится. У нас своя жизнь, и тебе она просто не подходит. Я думаю, тебе надо принять предложение тети Луизы поселиться после окончания школы у нее.

– Но тетя Луиза живет на ферме, мама, – сказала Фризз. – Мне не нравятся фермы.

– Хорошо, но тебе не приходится выбирать, не так ли? Ты не можешь остаться в монастыре после окончания школы. Куда же ты пойдешь?

– Я хочу поехать в Нью-Йорк, мама. Я рассказывала тебе. Я хочу заниматься в театральной школе.

– А я тебе уже говорила, что об этом не может быть и речи. И должна сказать, ты поступаешь очень неблагодарно. Луиза так добра, а ты не ценишь этого.

– Пожалуйста, мама…

– Решено, моя дорогая девочка, и не будем больше об этом говорить.

Наблюдая, как Кристина выливает остатки лосьона на волосы, Фризз сказала:

– Однажды я была в гостях у тети Луизы, когда мне было одиннадцать лет. Она добрая и ласковая, но до чертиков тихая. У нее в доме нет даже радио. Она целыми днями что-то печет, или шьет, или вяжет, а потом продает все это на местном церковном базаре. Она хочет и меня заставить заниматься тем же. Можешь себе представить? Но я умру от скуки!

– Твоя мама не может заставить тебя, правда? – спросила Кристина. – Кроме того, тебе будет уже восемнадцать к окончанию школы.

– О Чоппи, я не такая сильная, как ты. Я не могу бороться с ней.

– Конечно же, можешь, – сказала Кристина с улыбкой. – Ты просто должна поверить в себя и надеяться.

Собственную надежду Кристина черпала из писем отца, которые он регулярно посылал раз в месяц.

Письма приходили из разных экзотических мест, таких, как Лондон и Стокгольм, и всегда были полны живых описаний, особенно еды: «Я обнаружил, какие вкусные улитки, Долли. И лягушачьи лапки, можешь себе представить! Нашпигованные чесноком и плавающие в масле. Я собираю рецепты и в один прекрасный день приготовлю все эти замечательные блюда для тебя». Джонни всегда вкладывал в письма открытки, а иногда сувениры – театральную программку из Лондона, билет в один из музеев Рима. Кристина украшала ими стену у кровати, создавая красочную витрину заграничных пейзажей и памятников.

Она всегда отвечала на его письма, адресуя их на почтовый ящик в соседний Марин, потому что квартиру в городе он сдал. Она рассказывала ему о занятиях в школе, о любимых предметах, о развлечениях, о «Клубе восходящих звезд» и о всех своих подругах.

Письма помогали месяцам переходить в годы, и вот уже она собиралась отметить свое шестнадцатилетие под крышей монастырской школы. Она надеялась, что отец приедет, но он написал из Голландии, вложив пакет с луковицами тюльпанов, которые она отдала монастырскому садовнику. Как бы то ни было, но букет цветов и коробка конфет были получены в школе в день ее рождения из цветочного магазина в Сан-Франциско, а на карточке, подписанной чужой рукой, она прочла: «Счастливого шестнадцатилетия, Долли. От любящего папы». Ей очень хотелось, чтобы он хотя бы раз позвонил или сообщил телефон, по которому можно с ним связаться. За четыре года она ни разу не слышала его голоса.

Оглядываясь на время, проведенное в школе святой Бригитты, она порой с удивлением понимала, как в общем-то легко, после первых трудных месяцев, привыкла к жизни в монастыре.

Когда она написала отцу, что ее посадили на диету и что она от моркови сделалась больна, Джонни послал в школу распоряжение, чтобы его дочери давали ту же пищу, что и остальным. Это вернуло ее к жизни, а лучшими днями стали те, когда подавали макароны с сыром, или жареного цыпленка, или картофельное пюре с подливкой, потому что она получала от них удовольствие.

Но по-настоящему приятной школьная жизнь стала для нее главным образом благодаря дружбе с Фризз.

– О'кей, – сказала она, подняв зеркало и отступая. – Все сделано.

Фризз посмотрела на себя в зеркало, потом на Кристину.

– Я так буду по тебе скучать, Чоппи, когда уеду, – сказала она. – Если бы у меня не было такой подруги, как ты, я не знаю, что бы я делала все это время. Мысль, что мне придется дальше жить без тебя, просто невыносима. Эй! – вдруг сказала она. – У меня прекрасная идея! Почему бы тебе не поехать со мной в Нью-Йорк? Мы бы сняли вместе квартирку, нашли бы работу и стали жить, как сестры.

– Мне нравится твоя идея, Фризз, но я собираюсь жить с папой, когда уеду отсюда. Почему бы тебе не изучать драму здесь, в Сан-Франциско? Ты могла бы жить с нами.

– Будет ли это хорошо? Я имею в виду, что скажет твой папа.

– Большую часть времени он путешествует. Я писала ему о тебе. Уверена, что он не будет возражать против того, чтобы ты была с нами.

– Но у него нет квартиры. Он писал, что сдал ее. Ты ведь пишешь ему на почтовое отделение.

– Тогда мы найдем новую квартиру, которая подойдет для нас троих.

– Боже, это будет здорово! Мы найдем работу и…

Внезапно раздался страшный вопль.

Девочки замолчали и посмотрели друг на друга.

– Откуда крик? – спросила Кристина, вскакивая с кровати. Она осмотрела комнату. – Где Мышка? Кто-нибудь видел, когда она ушла?

Когда они услышали, что вопль повторился, Кристина выбежала в коридор, потом побежала к ванной комнате и влетела туда.

– Помогите! Помогите! – кричала Мышка. Ее глаза были зажмурены, с мокрых волос капала вода. Она, как слепая, ходила по ванной комнате, вцепившись руками в лицо, которое было ужасно красным.

– Мышка! – крикнула Кристина, подбегая к ней. – Что случилось?

Разбитый флакон валялся на полу, и резкий ядовитый запах заполнял комнату.

Обняв девочку, Кристина закричала:

– Фризз! Кто-нибудь! Позовите сестру Габриэлу! Скорее! – Затем она потащила Мышку в душевую, включила холодную воду. – Открой глаза, – сказала она, – Мышка, открой глаза.

Но Мышка была в истерике, махала руками и вопила. Тогда Кристина схватила ее за подбородок и подставила се лицо под струю воды, измазав при этом руки помадой «Малиновый торт».

Другие девочки молча наблюдали, как Кристина держит кричащую Мышку под душем, пытаясь удержать ее лицо под струей воды, а та приплясывает на цыпочках, размахивает руками и воет от боли.

Когда в ночной сорочке пришла сестра Габриэла, неся аптечку, она только взглянула на Мышку и сказала Фризз:

– Беги на кухню и принеси бутылку оливкового масла. Диди, беги и разбуди мать-настоятельницу. Попроси позвонить ее в «скорую помощь».

Поставив аптечку на пол и открыв ее, сестра Габриэла спросила:

– Что случилось?

– Она вылила на себя вот это, – испуганно сказала Кристина, все еще удерживая плачущую Мышку под душем. – Из этого флакона. Она вылила все на голову.

Сестра Габриэла подобрала осколки и пробормотала:

– Боже милостивый!

Во флаконе было новое средство для мытья ванн.

Монахиня встала под душ, не обращая внимания на то, что ночная рубашка и белый чепчик тотчас намокли, и взяла Мышку из рук Кристины.

– Потерпи, моя дорогая, – сказала она. – Держи лицо под струей. Надо смыть это.

Худенькое маленькое тельце Мышки сотрясалось от рыдания. Все лицо было вымазано помадой. Сестра Габриэла ласково сказала:

– Потерпи еще немного, и я наложу тебе на глаза повязку. – Когда она направила на голову девочке струю воды, большая прядь волос упала на пол. Девочки пришли в ужас. Кристина прикрыла рот рукой, почувствовав, что ее тошнит.

Спустя несколько минут вернулась Фризз с бутылкой оливкового масла. Сестра Габриэла вывела Мышку из-под душа, завернула ее в полотенце и закапала несколько капель масла ей в глаза, после чего наложила стерильную повязку на лицо и забинтовала голову девочки.

Кристина и все девочки в ужасе увидели, как при этом крупные пряди волос Мышки падали на пол.

Мать-настоятельницу трясло от возмущения, хотя она и пыталась совладать с собой. Кристина и Фризз видели, как шарф, повязанный на ее голове, дрожал, когда она повторяла: «Понимаете ли вы, что натворили, девочки?» На ее столе были разложены тюбики с косметикой, нейлоновые чулки, флаконы из-под жидкости для завивки – все, что было конфисковано в комнате Кристины. Среди всего этого лежала и захватанная книжка «Ягодицы, или Мемуары женщины-сибаритки». Кристина чувствовала, как ее щеки горят от стыда.

Этот тайный клуб – твоя идея, не так ли, Кристина? – спросила мать-настоятельница. В этот поздний час она надела поверх ночной сорочки клетчатый халат. За ее спиной окно заливал дождь, а голые ветви деревьев стучали о раму. «Скорая помощь» увезла Мышку час назад, они боялись, что она может ослепнуть.

– Вы – позор для нашей школы, Кристина Синглтон, – продолжала мать-настоятельница, ее гнев постепенно утихал. – Вы склоняли других девочек к нехорошим поступкам, вы убедили бедную маленькую Лейну Фример попытаться изменить цвет волос. Вы заставили ее поверить, что ее жизнь переменится к лучшему, если она станет блондинкой. И поэтому вы вылили жидкость для чистки на ее голову, полагая, что это просто осветлитель. Из-за вашего тщеславия, Кристина, случилось ужасное. Если бедная девочка ослепнет навсегда – это будет ваша вина. Мне страшно подумать, какое будущее вас ожидает. Вы – пустая и самонадеянная особа. Вы думаете, что правила существуют только для других. Вы никогда ничего не добьетесь. Мне стыдно за вас. И за вас тоже, – сказала она Фризз. – Итак? Что вы, девочки, скажете в свое оправдание?

– Извините, преподобная мать, – прошептала Фризз, опустив голову. Она сняла бигуди, и теперь ее волосы выглядели еще курчавее.

– И меня простите, преподобная мать, – сказала Кристина. – Мне очень жаль Мышку, правда. И если она ослепнет, я никогда себе этого не прощу. Только, пожалуйста, не говорите моему папе об этом.

– Слишком поздно, он все уже знает.

Кристина уставилась на нее. Дождь за окном, казалось, начал сильнее барабанить по оконным стеклам.

– Вы сказали папе? – спросила Кристина. – Вы разговаривали с ним сегодня ночью? Вы знаете, где он? Пожалуйста, скажите мне, где он.

– Боюсь, что не могу этого сделать, Кристина. Извини, я не должна была этого говорить.

– Что ты собираешься делать? – спросила Фризз, когда они сидели вдвоем и слушали шум дождя. Кристина не смогла ничего больше узнать от матери-настоятельницы об отце, только то, что он каким-то образом убедил мать-настоятельницу разрешить Кристине остаться в школе.

– Они знают, где он, – сказала она. – У них есть номер его телефона, они давно знают номер и не хотят говорить мне. – Была полночь. Она перебрасывала теннисный мяч с руки на руку, а сама смотрела в мокрое окно. – Но я найду его.

– Как?

– Документы находятся в кабинете матери-настоятельницы. Дверь не запирается. Я видела, как она доставала папку с моими документами.

– Боже, это ужасно опасно, Кристина. Тебя могут застать там, тогда что она сделает с тобой?

– Надеюсь, она исключит меня.

– Ты не хочешь этого, Чоппи, потому что тогда твой папа с ума сойдет.

Кристина бросила мячик, и он, ударившись о комод, покатился под кровать Фризз.

– Может быть, мне следовало сделать это давно. Может быть, я смогу заставить его приехать и забрать меня. Итак, я сделаю это сейчас.

– Я пойду с тобой!

Кабинет матери-настоятельницы не был закрыт, и девочки стали просматривать папки с помощью карманного фонарика, который они стащили на кухне. Когда Кристина нашла папку со своими документами, луч фонарика запрыгал по странице, которую она читала: «Кристина Синглтон, место рождения Голливуд, Калифорния, 1938 год. Занятие отца – бизнесмен, мать – скончалась». Здесь был указан телефонный номер Джонни на случай непредвиденных обстоятельств.

– Я нашла, Фризз! – шепнула Кристина и торопливо записала его на бумажку. Но она была озадачена – номер был местный.

– Значит, он – в Сан-Франциско? – спросила Фризз, ее лицо виднелось в бледном свете фонарика. Она искала в документах свою папку, просто из любопытства.

– Не знаю. Ничего не понимаю. Мать-настоятельница сказала, что разговаривала с ним ночью. Если она звонила по этому телефону, значит, он должен быть в городе. – Она стала просматривать другие записи в папке, которые касались ее детских болезней, вакцинаций, отчетов ее различных частных наставников. Наконец она дошла до линованной страницы, заполненной заметками, сделанными почерком сестры Габриэлы. Судя по дате, она писала их в день, когда Кристину приняли в школу четыре года назад. Одно слово бросилось в глаза: «Приемная».

«Формальное удочерение имело место в Голливуде, Калифорния, – писала сестра Габриэла, – когда Кристине было две недели. Мистер и миссис Синглтон взяли ребенка в Сан-Франциско, где они с тех пор жили».

Она уставилась на страницу.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она.

– Что случилось?

Она посмотрела на Фризз.

– Здесь говорится, что мой папа – не настоящий мой отец, что я – приемная!

– О, здесь, должно быть, какая-то ошибка!

Вдруг некоторые вещи стали ей понятны: тогда вечером подружка Джонни сказала: «Может быть, ее мать была толстой. Ты ее когда-нибудь видел?» И другой случай, когда они были на пикнике в Тайбьюроне и Кристина спросила, похожа ли она на маму. «Ты похожа на нее душой и сердцем, Долли», – сказал он тогда. Теперь Кристина поняла, почему не было сходства между ней и неземной красотой Сары Синглтон на фотографии – они не были родными.

– Нет, – прошептала она, – это неправда. Я не верю этому.

– Может быть, ты была сиротой, – сказала Фризз, – может быть, твой папа охранял тебя от чего-нибудь ужасного?

– Да, может быть, – согласилась Кристина, ухватившись за этот проблеск надежды. Если ее настоящие родители умерли и Джонни спас ее, ну, тогда все в порядке, не так ли?

Она просмотрела папку еще раз, тряся ее так, что страницы разлетелись, и она стала собирать их. Она не нашла свидетельство о рождении, никакого упоминания о тех, кто были ее настоящие родители. Но на листе о ее приеме в школу в углу она увидела запись, сделанную рукой сестры Габриэлы: «Общения между настоящими родителями и мистером Синглтоном не было».

Комната внезапно поплыла перед ее глазами.

Общения не было…

Может быть, они еще живы? Ее родители?

Фризз просматривала свою папку и неожиданно сказала:

– Бог мой, Чоппи. Моя мама не дала свой номер телефона для экстренных случаев! Здесь говорится, что она не хочет, чтобы они связывались с ней, если со мной что-нибудь случится! Что они должны сами заботиться обо мне! – Она взяла Кристину за руку. – Моя мама не хочет меня, – сказала она. – Она никогда меня не хотела.

Когда Фризз коснулась ее руки, комната перестала плавать, и Кристина снова посмотрела на это убийственное слово «приемная».

– Моя настоящая мама тоже не хотела меня, Фризз. Она отдала меня, когда мне было две недели.

Две девочки стояли в холодном, темном кабинете, слушая шум дождя, а воздух вокруг них был весь пропитан предательством. Кристина пыталась усвоить все, что она узнала: что Джонни лгал ей с первого дня ее жизни, говоря ей, что он ее отец и что умершая Сара – ее мать. И потом, позже, поместив ее в школу святой Бригитты и пообещав, что это будет ненадолго, что он скоро вернется за ней. Ложь, все ложь.

Она смотрела на дождь и думала, как холодно и пустынно здесь, так же, как у нее на душе.

– Я ухожу, Фризз, – сказала она наконец. – Я не могу здесь оставаться больше. Я покину школу сегодня ночью.

– Как ты сможешь?

У Кристины было немного денег. Содержание в десять долларов выдавалось ей ежемесячно из тех денег, что отец дважды в год присылал в школу, и она складывала их в коробочку из-под обуви, стоявшую под кроватью. Накопилось несколько сот долларов.

– Я пойду с тобой.

– Я должна уйти одна, Фризз. Я отправлюсь искать отца. – Единственный адрес, который она имела, был адрес почтового отделения, но теперь у нее есть номер телефона.

– Я тоже хочу уйти. Мы не должны идти одним путем. Мы расстанемся, как только пересечем залив. Я не выдержу здесь без тебя. У меня припасено немного денег. Я поеду в Нью-Йорк. У меня там кузина, которая поможет мне. Она тоже не любит мою маму.

Две подруги смотрели друг на друга, освещенные тонким лучиком фонарика. И вдруг поняли: они больше не девочки, их детство кончилось.

– Да, – подтвердила Кристина, – мы уйдем вместе. Фризз сказала:

– Я ненавижу мать. Я никого никогда так сильно не ненавидела, как ее. Я не желаю иметь ничего общего с ней. Я хотела бы быть совсем другой. Хотела бы изменить свою личность.

– Возьми мое имя, если хочешь, – сказала Кристина. – В конце концов, это не настоящее мое имя, не так ли?

– А ты можешь взять мое. Возьми. – Фризз вынула свое свидетельство о рождении из папки и протянула его Кристине. – Я родилась в 1937 году, на год раньше тебя, но ты сможешь сойти за семнадцатилетнюю. Итак, теперь я – буду ты, а ты – будешь я.

Они сели на первый паром на рассвете. Дождь прекратился. В руках они несли плащи и саквояжи. Обе переоделись в обычную одежду, оставив форму в школе. Когда паром пристал у Рыбацкой пристани, девочки долго стояли на пронизывающем утреннем ветру, вдыхая соленый запах моря, смешанный с рыбным, исходящим от рыбных торговых рядов, где только началась торговля.

– Никогда не забуду тебя, Кристина, – с серьезным торжественным видом сказала Фризз.

– И я тоже, – ответила Кристина.

– Возьми адрес моей кузины. Пиши мне.

– Буду писать. Друзья навечно.

– Навечно друзья!

Они обнялись, вытирая слезы. Затем Кристина смотрела, как Фризз дошла до конечной остановки троллейбуса, который увезет ее в город, шапка непослушных волос от ветра и тумана распушилась, распавшись кольцами цвета бургундского вина.

Потом Кристина стала искать телефонную будку.

Нашла ее, поставила саквояж и вынула из кошелька монету в пять центов. Ее первый звонок был в городскую больницу Сан-Франциско, куда увезли Мышку.

Несколько минут она уверяла их, что она ее родственница.

– Я ее старшая сестра. Я учась в колледже и только сейчас узнала о случившемся. Я не могу приехать в ближайшие дни. Не могли вы бы сказать, как она себя чувствует?

Наконец медсестра ответила:

– Она потеряла почти все волосы, на лице несколько рубцов, но мы думаем, что зрение будет в порядке.

– Спасибо. Что? Что передать? Да, пожалуйста, скажите ей, что звонила Кристина. И еще скажите, пожалуйста, что… Извините.

Затем она достала листок с номером телефона, который списала в кабинете матери-настоятельницы. Помедлила перед тем, как набирать. Что она ему скажет? Должна ли сразу спросить, почему он так долго ей лгал? Или должна простить его, здесь и сейчас, прикинувшись, что она не знает правды, просто сказать: «Папа, я еду домой!»

Она опустила монетку и набрала номер. Когда мужской голос ответил: «Управление тюрьмы», – она на мгновение опешила.

– Извините, – сказала она, – должно быть, я ошиблась номером.

Она достала еще монетку, набрала номер снова и получила тот же ответ.

Она спросила ответившего ей мужчину, правильно ли она набрала номер, и он подтвердил. Тогда она попросила к телефону Джонни Синглтона.

– Он здесь работает или содержится?

– Простите, что?

– Он работает здесь в штате или находится в заключении?

– Что вы имеете в виду?

– Он работает здесь?

– Да.

– Подождите… Простите, в списке штатных сотрудников Джонни Синглтон не значится. Какая у него должность?

Кристина еще больше растерялась.

– Я не знаю. Он должен у вас значиться. Он мой отец. Этот номер он дал школе на случай крайней необходимости. Вы должны знать, где он работает.

– Минуту, мисс. Я соединю вас с другим номером. Она стиснула трубку, минуту прислушиваясь к тишине, затем другой голос ответил:

– Обслуживание заключенных. Ее страх усилился.

– Я пыталась дозвонится до Джонни Синглтона, – объяснила она. – Но другой человек переключил мой разговор. Что это за место? Куда я попала?

– Это управление тюрем, мисс.

– Да, но где это?

Человек на другом конце помедлил, затем сказал:

– Это государственная тюрьма Сан-Квентин.

Она уставилась на свое отражение в стекле. Человек переспросил:

– Вы сказали, Джонни Синглтон? – И было в том, как он произнес это имя, какая-то бросающая в дрожь фамильярность.

– Да, он мой отец. Я должна поговорить с ним. Он должен здесь работать, но другой человек, видимо, ошибся, сказав, что его нет в списках штата.

– Можете ли вы как-то подтвердить свою личность, миссис?

Она начала плакать.

– Нет, – сказала она каким-то писклявым голосом. – Я… я… Извините. Я, должно быть, ошиблась номером.

Она повесила трубку и, споткнувшись, вышла из будки.

Ее папочка в тюрьме Сан-Квентин. Максимум охраны. За самые тяжкие преступления. Что он совершил, что его посадили сюда? Может быть, Марта Кэмп была права, может быть, Джонни – гангстер?

А как же все эти письма из всех европейских стран, если все это время он был здесь, только пересечь залив, – в этой ужасной тюрьме? Должно быть, кто-то присылал эти письма.

Она подошла к краю причала и вынула фотографию Джонни из сумочки. «Почему ты не рассказал мне все? – тихо спросила она улыбающееся красивое лицо. – Почему ты не доверял мне? Может быть, это все случилось из-за инцидента с Гансом? Ты убил его, поэтому ты в тюрьме? Почему ты опять меня обманул? Вся наша с тобой жизнь основана на лжи. И теперь ничего не осталось, что бы удержало нас вместе».

Она достала фотографии матери и отца, порвала их и бросила в воду. Наблюдая за плывущими обрывками, она снова услышала слова матери-настоятельницы: «Вы никогда ничего не добьетесь». И Кристина подумала: «Она не права. Я докажу вам, я докажу всем. Я стану важной персоной, как Джонни учил меня. Я буду бороться за то, что хочу, и однажды я стану большим человеком».

Наконец, она взял свидетельство о рождении Фризз и подумала: «Я больше не Кристина Синглтон. У меня ничего нет общего ни с Джонни, ни с его именем. Отныне я буду личностью, обозначенной на этом листе бумаги. Я буду Филиппой Робертс. И я собираюсь стать человеком с положением».