Звезды

42

Здесь, в заснеженных горах, пистолет казался тяжелее, чем внизу, в пустыне. Оружие лежало в кармане его пальто и, словно вобрав в себя арктический воздух, стало еще тверже, как бы превращаясь в лед. Он с трудом продвигался по снегу, поднял воротник, чтобы спрятать лицо, и подумал, что стоит снять перчатку и взять пистолет голой рукой, но не прилипнет ли кожа к металлу?

Когда он увидел впереди среди сосен человека, то резко остановился и пригляделся. Это был просто курортный служащий, один из потомственных крестьян, молодой и здоровый. Он очищал от снега дощатую тропу, ведущую через лес.

Человек с пистолетом выжидал. Он осмотрелся в надежде увидеть приближение того, с кем должен был встретиться в условленном месте. Он замерз, и ему очень хотелось вернуться в теплую кабину. Может быть, позвонить в гостиничную службу и заказать один из тех обильных завтраков, которыми славится отель «Стар»?

Наконец служащий, одетый в темно-синюю длинную куртку с вышитой серебряной звездой, собрал свои инструменты и двинулся дальше. Сразу после этого среди деревьев возникла фигура другого человека, закутанного так, что видны были только глаза, да и те скрывались за зеркальными темными очками.

Два человека молча шли рядом, пока не достигли смотровой площадки, с которой можно было видеть, как утреннее солнце медленно выплывает над пустыней, распростершейся в восьми тысячах футов внизу.

– Там внизу сегодня было семьдесят градусов, – сказал первый, засовывая руки в карманы и ощущая холодный металл оружия. Он подумал, что рука может примерзнуть к нему даже сквозь перчатки. – А здесь наверху не будет и тридцати.

Его компаньон некоторое время молчал, потом спросил:

– Вы уверены, что Филиппа приезжает сегодня?

– Я перепроверил свои источники. Она должна ехать утренним фуникулером.

– Вы достали оружие, как я просил?

– Да.

– Знаете, как им пользоваться?

– Боже… да.

– Я рассчитываю на вас. У нас мало времени.

Они разошлись каждый своей дорогой. Через некоторое время легкий снежок присыпал их следы. Встречи как будто и не было.

43

Лондон, Англия, 1985 год.

«Моя дорогая Эстер, – писала Филиппа. – Здесь, в Лондоне, холодно и дождливо, и я очень скучаю по тебе. Сейчас я жалею, что не уступила тебе и не взяла с собой, но мне не хотелось, чтобы ты пропустила целый месяц в школе, несмотря на то, что г-н Берринджер хвалил тебя за успехи в десятом классе. Обещаю, что приеду домой на наш день рождения…»

Относительно вьетнамской девочки-сироты по имени Эстер, нареченной так американским врачом, привезшим ее из Вьетнама, не было обнаружено никаких записей. Не зная дату ее рождения, Филиппа сказала ребенку, что выберет день рождения ей, а она – Филиппе. И каждый год они отмечали день рождения вместе: в этом году матери должно быть сорок семь, а дочери – пятнадцать или примерно столько.

В гостиной своего номера в отеле «Хилтон» с видом на Гайд-парк Филиппа писала письма и слушала, как дождь стучит в окно. «Между прочим, Эстер, дядя Пол приезжает в Англию навестить меня, – продолжала она. – Хотя он говорил по телефону загадками, как я хорошо представляю, он хочет сказать мне, что намерен выставить свою кандидатуру на президентских выборах. Он долгое время был вероятным кандидатом и очень популярен. Как тебе это понравится, Эстер, – твой дядя в Белом доме?»

Эстер, конечно, знала, что Пол Маркетти ей совсем не дядя, а просто хороший приятель мамы, который время от времени появлялся в их жизни. Он приезжал к ним в черной машине с шофером-великаном, который не проронит и слова, привозил подарок Эстер и быстро увлекал с собой маму, не сняв пальто и не присев, чтобы выпить, как обычно делали другие приятели мамы.

Как-то утром после одного из визитов Пола Эстер напугала Филиппу своим вопросом: «Ты любишь дядю Пола?» Девочке только исполнилось четырнадцать, ее азиатская красота расцветала, ее очень любили в школе, и она только что открыла для себя мальчиков в большей мере, чем принято ожидать от подростков.

– Дядя Пол и я – старые друзья, – ответила тогда Филиппа, – мы давно знаем друг друга.

Миндальные глаза Эстер приняли скептическое выражение, а на щеках появились поддразнивающие ямочки.

– Я думаю, что он привлекателен, – сказала она. – И ты тоже так думаешь. Это видно по тому, как ты смотришь на него.

Филиппа перевела взгляд на окно – не прошел ли дождь – и вновь подумала о крутом повороте в своей жизни с тех пор, как в нее вошла Эстер. Сначала было трудно, как и предвидела Филиппа. Трудно из-за языкового барьера и тех ужасов, которые пережила девочка. Ей снились кошмары. Бывало, Эстер с криком просыпалась ночью. Она хмурилась, глядя на американскую еду, никому не доверяла и вздрагивала, когда Филиппа прикасалась к ней. В те первые месяцы Филиппа заходила в спальню Эстер на цыпочках и с восхищением смотрела на маленькую девочку, свернувшуюся в постели, как креветка, ее лоб был влажным, а черные волосы на челке спутаны. Филиппа просиживала возле нее Целую ночь, так же, как, бывало, сидел с ней самой Джонни, и ее поражало переполняющее чувство любви, которое она испытывала к ребенку.

Взглянув на маленькие дорожные часы, которые она выставила на стол, Филиппа удивилась, что уже так поздно.

Пол сказал, что приедет к ней в отель в восемь, то есть уже через час. Оставив письмо на потом, она прошла в спальню, чтобы подготовиться. Они собирались поужинать в кафе всего в квартале от гостиницы, где Филиппа уже заказала столик.

Об ужине в ее номере, конечно, не могло быть и речи. В тех редких случаях, когда Пол навещал Филиппу в отелях и во время ее пребывания в округе Колумбия для участия в конференции по здравоохранению или годом ранее в Сан-Франциско на конференции деловых женщин, Пол никогда не приходил к ней в номер; они всегда встречались в холле, направлялись куда-нибудь в город, а потом Пол у лифта желал ей спокойной ночи. Во время ужина они поддерживали легкое, дружеское настроение. Если разговор угрожал перейти в другое русло или возникала слишком продолжительная пауза, они, опережая друг друга, стремились исправить положение. Десять лет назад, когда они стояли в холле ее дома и Пол почти поцеловал ее, он дал ей обещание. И сдерживал его. После этого вечера они ни разу не оставались наедине; защищаясь друг от друга, они бывали в многолюдных ресторанах, ездили в лимузинах с шофером, находились всегда в ярко освещенных местах; ни разу не было произнесено ни одного слова о тайных чувствах и скрываемых желаниях.

Телефон издал странный, настойчивый двойной звонок, присущий английским аппаратам, и Филиппа поспешила ответить. Только бы Пол, подумала она, не решил в последнюю минуту отменить встречу.

Это был Пол, но звонил он не для этого.

– Я здесь, в холле. Можно подняться к тебе?

Филиппа опешила. Он появился на час раньше. И эта неожиданная просьба.

Почувствовав ее нерешительность, он быстро добавил:

– Это важно, Филиппа. Обещаю соблюдать все приличия. Я прошу всего пять минут. Я должен сказать тебе кое-что, но так, чтобы этого больше никто не услышал. А потом мы поедем и поужинаем. Хорошо?

– Конечно, заходи, Пол, – сказала она.

Она поспешила в спальню, сердце ее колотилось. Это касается президентской предвыборной кампании; она догадывалась об этом. Новости такого значения не объявляются при людях. Еще не пришло то время.

Услышав стук в дверь, она прижала руку к груди, чтобы умерить биение сердца, потом глубоко вдохнула и пошла открывать.

– Пол, я так рада…

Он обнял ее и крепко поцеловал.

– Я тебя люблю, Филиппа, – сказал он, прижимая ее к себе так, что ей стало трудно дышать. – Боже, как я тебя люблю!..

Все эти годы осмотрительной сдержанности и подавляемого желания привели к тому, что в один миг выплеснулись все чувства сразу. Они опустились на пол, жадно и горячо целуя друг друга. Филиппа даже не почувствовала под собой жесткий ворс ковра, хотя крепко прижала к себе Пола. Казалось, что его поцелуи обжигали, губы двигались, не переставая, а руки охватывали голову, переплетаясь в волосах. Одежда слетала быстро – пуговицы отрывались, «молнии» расстегивались рывком, а ее трусики были просто сорваны. Потом он проник в нее, и она обвила его ногами, чтобы чувствовать еще глубже и глубже. Руками она забралась под рубашку и впилась пальцами в мускулистую спину.

Неожиданно, выйдя из нее наполовину, он остановился и посмотрел на нее, пробежал пальцами по волосам, превратив их в каштановый веер вокруг головы. Целуя ее снова, уже более нежно, он искал ее грудь, но более ласково и осознанно.

– О Боже, – шептал он, – как ты красива.

Он откинулся назад, увлекая ее за собой. После долгого поцелуя он взял ее на руки и отнес в спальню. Положив на спину, раздвинул ее ноги и склонился между ними. Сняв наконец рубашку и галстук, болтавшийся на груди, он снова прижался к ней всем телом, но теперь делал это томно и медленно, двигаясь вдоль ее тела, сливаясь с ней в одно целое, целуя губы, шею и груди.

Из-за порывов ветра дождь временами барабанил в оконное стекло. Она снова почувствовала, как Пол проникает в нее, на этот раз так медленно, что она чувствовала каждый дюйм. Когда он был уже глубоко, движения стали мягкими, ритмичными и обоюдными, голова ее лежала на подушке, а он смотрел ей в глаза…

Они лежали в постели голышом, разгоряченные и влажные среди помятых простыней, наслаждаясь близостью, которой они желали так долго. Потом Филиппа села и рассмеялась.

– Я хочу есть! – Она дотянулась до телефона, набрала номер, и когда заказала сыр, фрукты, печенье и бутылку «Перрье», Пол выхватил трубку и произнес:

– Заказ отменяется. Нам надо два толстых куска недожаренного мяса, яичницу, жаркое по-французски и бутылку «Гленливе».

Он лукаво улыбнулся:

– Мы израсходуем все калории. Ну как, эта поездка удачная?

– Пока да. Через несколько дней я еду в Париж, потом в Мюнхен. «Старлайт» пользуется успехом у европейских женщин, только они не очень приветствуют диету, предпочитая процедуры, ну, знаешь, эти паровые ванны, маски, массажи.

Филиппа поймала себя на мысли, что говорит только она. Она не могла оценить то, что только что произошло между ними. Не было ни вопросов, ни предисловия. Он отстаивал свои права, она молчаливо соглашалась. Как будто она всегда знала, что согласится, стоит ему только прикоснуться к ней. Но она хотела понять, почему это случилось сейчас. Почему сегодня?

– Однако дома есть кое-какие проблемы, – сказала она. – Ханна хочет учредить новую линию под названием «Перфект сайз интернейшнл». И она наняла для этого некую Ингрид Линд. Ханна без ума от Ингрид, утверждает, что та располагает замечательными связями среди иностранцев и имеет хороший вкус к экзотическим моделям одежды и принадлежностям туалета. Но проблема в том, что Алан невзлюбил Ингрид. Это первый случай, когда Ханна и Алан разошлись во мнении. – Филиппа не упомянула еще об одном обстоятельстве, которое беспокоило ее. Ханна втайне от других стала наблюдаться у кардиолога и принимать лекарства. Об этом Филиппа узнала случайно, когда услышала, как Ханна говорила с врачом по телефону.

– Ну вот, – сказал Пол, когда услышал сдержанный стук в дверь, – прибыл ужин.

Накинув банный халат, приготовленный в ванной для удобства проживающих в отеле, он прошел в гостиную и открыл дверь улыбающемуся официанту, который вкатил сервировочный столик.

После того как все было приготовлено и официант ушел, они уселись за стол.

– Подожди-ка, – сказал Пол. Он перегнулся через стол и приоткрыл халат Филиппы, так, чтобы было видно грудь. – Вот так лучше. – Он стал намазывать булочку маслом.

Филиппа взяла нож и вилку и придвинула тарелку с мясом, которое еще шипело и сочилось. Краешком глаза она наблюдала за Полом. Когда он тянулся за чем-нибудь, под халатом обнажалась крепкая грудь и торс.

Он широко улыбнулся, поднимая свой бокал.

– Мясо и шотландское виски! Настоящая американская еда!

Отпивая виски, он нечаянно пролил на колени.

– Ого! Холодное, – сказал он. – Взяв салфетку, Филиппа, стремясь ему помочь, встала из-за стола, ее халатик полностью открылся.

Она наклонилась к нему, но он со стоном зарылся лицом в ее волосы.

Мясо и жаркое остались нетронутыми.

Позже, когда они, обнявшись, лежали на диване и его ладонь ласкала ее обнаженную грудь, Пол произнес: – Филиппа, я должен сказать тебе кое-что.

Филиппа сонно пробормотала:

– Да?

Ее голова покоилась на его плече и рука ласково поглаживала его мускулистый живот. Они столько занимались любовью, что она была блаженно изнеможена.

– Фрэнсин уходит от меня.

Рука Филиппы остановилась и замерла на его животе. Она молчала, а он продолжил:

– Разве ты не хочешь узнать, почему?

– О, Пол, – сказала она, – конечно, ради Бога. – Она села.

– Я решил не выставлять свою кандидатуру на президентских выборах. Меня политика никогда не увлекала, она увлекала Фрэнсин. Честолюбие исходило от нее, и долгое время я позволял ей быть честолюбивой за двоих. Но после смерти сына… нашим отношениям пришел конец. Она никогда этого не говорила, но я думаю, в душе она винит меня в его гибели. Он существовал на лекарствах, под постоянным наблюдением врачей… Я часто был в разъездах… Не знаю… Но мы становились чужими. На людях мы выглядели как безупречная пара, но все больше удалялись друг от друга. Она стала сухой и черствой, замкнулась на одном – чтобы ее муж оказался в Белом доме. Поэтому, когда я сказал, что не стану бороться за президентский пост, она подала документы на развод.

– О, Пол!

– На самом деле развод назрел уже давно. Найдутся другие кандидаты, которые завоюют сердца избирателей. Говорят, что свою кандидатуру собирается выдвинуть преподобный отец Дэнни Маккей. Он телевизионный священник, обожаемый миллионами, и я знаю, что партия его поддержит. Ну, а как насчет тебя, Филиппа, как насчет нас? Теперь я буду свободен.

Она вдруг осознала, что не знает, как ответить. Целых пятнадцать лет она стремилась к нему, мечтала о нем, представляла его в постели с собой. Но никогда не допускала, что ее мечты могут стать реальностью.

– Чем ты займешься? – спросила она, откладывая свой ответ. – Заведешь винодельню?

– Винодельней может заняться мой брат. Я хочу стать моряком, Филиппа, – сказал он возбужденно, – я приметил одну виллу в Западной Австралии. Поедем вместе. Ты станешь моей женой, и мы проведем оставшуюся жизнь вместе.

Неожиданно Филиппа почувствовала, что она боялась этого. С того момента, как он вошел и обнял ее, что-то в глубине души говорило ей о том, что в этот дождливый вечер они не просто займутся любовью – это рано или поздно случилось бы, – а произойдет нечто большее. Она встала и надела халат.

– Это не так легко для меня, Пол, – сказала она, отворачиваясь от него, так как неожиданно осознала свою наготу. – Надо подумать об Эстер. Я не могу так просто забрать ее из школы, от всех, кого она знает, от ее друзей. И я не могу бросить «Старлайт».

– Эстер всего пятнадцать лет. В ее возрасте легко адаптируются. А управлять компанией ты можешь, находясь в Австралии. Как бы там ни было, – сказал он, прикоснувшись к ней, – я полон решимости убедить тебя.

Но она отстранилась.

– Это не так просто, Пол.

– Это просто, если ты любишь меня. А ты любишь?

Она взглянула на него, этого замечательного мужчину с красивым телом, который так любил ее.

– Конечно, я люблю тебя, Пол.

– А я люблю тебя. Вот и все.

Он снова обнял ее, и она поняла, что он прав: они любят друг друга, и этим все сказано.

– Да, я выйду за тебя замуж, – шепнула она, целуя его. – Только дай мне немного времени, надо кое-что уладить.

– Конечно, дорогая. Через несколько дней я полечу в Австралию и там буду ждать тебя. А пока… – Он взял ее на руки и отнес в спальню.

Парижское небо было холодным и серым; оно низко нависло над башнями собора Нотр-Дам и Сеной, и казалось, что оно не падает на город только благодаря людским мольбам. Но Филип те было тепло. Она сидела за стеклянной стенкой кафе, в котором у нее была назначена встреча с Иваном Хендриксом и, ожидая его, просматривала свою почту.

Сначала она прочитала письмо от Эстер («Майк – это древняя история, мама. Пока я не встретила Джейсона!») и Чарми («Компания переводит Натана в Огайо»). Письмо Пола она отложила, чтобы прочитать в последнюю очередь. Он живописал виллу в греческом стиле, купленную на реке Суон, и прислал фотографию, на которой запечатлен у руля семнадцатиметровой гоночной яхты, лицо загорелое и обветренное, в глазах, кажется, мелькают победные искорки. Филиппа подняла голову и увидела знакомую фигуру. Он переходил булыжную мостовую, маневрируя между «ситроенами», водители которых нетерпеливо сигналили. За восемнадцать лет Иван почти не изменился. Филиппа могла понять, почему Чарми так привязана к нему. Это был соблазнительный мужчина спортивного сложения – она могла представить его на мостике авианосца с биноклем на шее. Иван обладал добродушно-веселым характером, тонким чувством юмора и очень серьезно относился к своей работе детектива. Как у Чарми, так и у Филиппы частенько возникал интерес к личной жизни Ивана.

– Bonjour, мадам Робертс, – прогремел его голос с ужасным акцентом, и он выдвинул маленький, но выносливый стульчик, который все же скрипнул под ним.

– Привет, Иван, – ответила она, радуясь встрече с ним, но в то же время и грустя. Сегодня был его последний отчет перед ней. Сбор всей семьи, удавшийся последний раз в Альбукерке лет десять назад, так и не состоялся. Похоже, что Дуайеры, настоящие родители Филиппы, кочевали, как цыгане, поэтому уследить за их передвижениями было трудно. Четыре года назад, как выяснил Иван, миссис Дуайер исчезла после убийства мужа; по мнению властей, убийцей, очевидно, была она сама. Оставался ребенок, который потом убежал. Девочке было около четырнадцати лет.

Иван продолжал:

– В конце концов, я установил, что девушка по имени Рэчел Дуайер работает в заведении в Сан-Антонио в штате Техас.

– В заведении?

Он откашлялся.

– Э-э, бордель, мисс Робертс. Публичный дом. Но потом она исчезла, и я уже не смог найти ее следов. Она пропала. Извините, мисс Робертс, но я думаю, что мы уже никогда не сможем ее найти.

Перед уходом Иван сказал:

– Но я не брошу это дело, мисс Робертс. Я привлеку других клиентов и расширю сеть агентов, но я никогда не поставлю крест на этом деле. Кто знает? Может, в один прекрасный день появится что-то, что приведем нас прямо к вашей сестре.

После этого Филиппа долго шла пешком по улицам Парижа. Она была погружена в свои раздумья. Дойдя до Тулере, обширных симметричных садов напротив Лувра она долго брела среди голых деревьев и фонтанов, отключенных на зиму. Одинокий продавец мороженого сидел, углубившись в «Фигаро», и даже не потрудился поднять глаза на шорох шагов Филиппы по гравию. Пожилая пара с палочками, поддерживая друг друга, прогуливалась рядом – оба в длинных черных пальто и беретах. Филиппа не могла определить, были это два старика, две старушки или муж с женой. Девочка с длинными косичками присела перед плачущим ребенком и повторяла по-французски, рассматривая его руки в варежках:

– У тебя болит ручка?

Филиппа взглянула на бесплодные деревья под вороненым небом и почувствовала, как разочарование пронзило ее. Что-то неожиданно исчезло из ее жизни. Не стало надежд найти свою семью, хотя она и была слабой. И последний отчет Ивана оказался таким печальным, что вызвал отчаяние: отец Филиппы был убит ее матерью; сестра, а они были двойняшками, оказалась в публичном доме в Техасе. Интересно, стало бы это и ее участью, если бы Синглтоны не взяли ее в свою семью, уплатив тысячу долларов? Джонни подарил ей хорошую жизнь, сделав все, что мог. И Филиппа нашла приют в женском монастыре, а в это время ее сестра…

Где она сейчас, женщина одного с Филиппой возраста и, без сомнения, очень похожая на нее? Жива ли она или ее постигла трагическая участь?

В конце концов, Филиппа смирилась с тем, что, вероятно, никогда не узнает правду. Пришло время завершать поиски, время перестать сокрушаться по прошлому и думать о будущем.

Вдруг она осознала, как стремительно проносится ее жизнь, и поняла, что теряет драгоценное время. Поспешив обратно в отель, она сказала опешившей секретарше:

– Мюнхен и Рим отменяются.

Филиппа сняла трубку и попросила соединить с австралийским городом Перт. Она не могла дождаться того момента, когда скажет ему, что вылетает прямо сейчас и в ответ услышит его радостный возглас.

Но когда она уже собиралась назвать номер телефона, неожиданно передумала. Нет, решила она, кладя трубку. Лучше я просто отправлюсь туда.

Пол был там, он плавал на своей новой яхте «Филиппа» и готовился к гонке Сидней – Хобарт.

«Я не стану сообщать о своем приезде, – думала она возбужденно. – И он будет очень удивлен».

44

Когда вагончик фуникулера ударился и закачался у первой опоры, пассажиры нервно рассмеялись и старались не смотреть вперед, где был виден ужасающе тонкий трос, петляющий до самой вершины горы; он угрожающе подрагивал над глубокими ущельями и каньонами, и казалось, что кое-где он может задеть зазубренные гранитные склоны и кривые сосны. Пассажиры старались не смотреть назад, где оставалась пустыня, ровная и безопасная. Поэтому они смотрели друг на друга, разговаривали и улыбались, у многих в руках были бокалы с шампанским, прихваченные из зала ожидания, почти все сидели, но некоторые смельчаки стоя наблюдали за приближением скалистых стен по мере того, как вагончик вползал в узкую расщелину.

Филиппа была в шерстяном пальто, а под ним еще и в свитере, но все же чувствовала, как холодный горный ветерок пощипывает ее ноги там, где манжеты брюк едва прикрывают верх ботинок. Чарми сидела напротив, сжав в руке бокал джина с тоником и с интересом разглядывая ковровый узор на полу вагончика. Рики был среди тех немногих, кто стоя разглядывал приближающуюся вершину, предвкушая конец поездки. На нем был темно-синий лыжный костюм, купленный в отеле «Марриотт», и выглядел он, как считала Филиппа, очень эффектно; она обратила внимание, с каким восхищением поглядывают на него другие женщины.

Она не заметила, что один из пассажиров, темноволосый мужчина в роговых очках и с коротко подстриженной бородкой, смотрит на нее. Его коленка тряслась, как отбойный молоток. Даже если бы она знала его самого, она, конечно, и предположить не могла, что, когда его рука прикасалась к сапогу, как бы проверяя, все ли в порядке, на самом деле он нащупывал нож, который прошлой ночью лишил жизни молодую официантку.

Она погрузилась в раздумья о двух вещах: Беверли Берджесс и завтрашнее заседание правления. Конечно, она могла бы в «Стар» найти сестру, но было столько же шансов и потерять на это всякую надежду.

Она вдруг вспомнила Давний эпизод: Джонни, танцуя на кухне в смокинге, сказал юной Кристине: «Друзья, куколка! Запомни навсегда, что в этом мире имеют значение только друзья. Семья, родственники, все это замечательно, но их не выбирают. Выбрать можно лишь друзей».

А не себя ли имел в виду Джонни, ведь он не был ее кровным отцом, зато был лучшим ее другом. Может быть, таким образом он хотел подготовить ее к тому, что в один прекрасный день скажет ей правду о себе, но в действительности этот день так и не пришел. Она бы никогда не узнала, что он ей не отец. Но сейчас, когда она думала о настоящей любви, которую они с Джонни испытывали друг к другу, о доверии, заботе и уважении, присущих их отношениям, она поняла, что он имел в виду, говоря о друзьях. И ей стало легче от осознания того, что, если Беверли Берджесс никакая ей не сестра, у нее же еще есть друзья, о которых она очень заботилась и которых очень любила.

Чарми, Алан и Ханна, а теперь еще и Рики – вот ее семья. Вот на кого она может рассчитывать и кому доверять. Спасибо, Господи, думала она, за Чарми и Ханну.

«Дорогая Филиппа, – писала Ханна, – пишу это письмо потому, что не могу встретиться с тобой и рассказать, что я наделала. Когда ты получишь это письмо, недостающие деньги будут возвращены компании «Старлайт», баланс будет сведен, а я уеду. Сожалею, что не могу предоставить тебе объяснений, поверь мне, нам всем будет лучше, если я поступлю так. Также сожалею, что вынуждена писать об этом, но, чтобы вернуть недостающие деньги, я должна была продать свои акции компании, а они, как ты знаешь, составляют почти пять процентов. Если таким образом я ослабила твои позиции в борьбе с «Мирандой», то искренне прошу простить. Других способов у меня не было. У меня нет слов, чтобы выразить, как я ценила дружбу с тобой, и я навсегда сохраню нежную память о наших совместных годах».

Она подписалась просто «Ханна», один раз сложила листок, вложила его в конверт и положила рядом с сумочкой на кровать. Она отправит его Филиппе в «Стар» курьером, но сначала надо обратить ценные бумаги в наличные деньги.

Ханна оделась с особой тщательностью, потому что готовилась к необычной встрече, намеченной днем на северо-восточном углу Ла-Сенега и Уилшир. Когда ей, наконец, позвонили, чтобы договориться о цене на ее долю акций, человек на другом конце провода уточнил место и время, где состоится встреча. Ханна не могла торговаться: она была их заложницей. Она выбрала бежевый полотняный костюм и крупные украшения из меди, расчесала короткие каштановые волосы, слегка подрумянила и подвела коричневым с индейским разрезом глаза.

Спустившись, она удивилась при виде людей, таскавших через проход столы, стулья, навесы, и вспомнила: ее рождественская вечеринка. Придется отменить.

– Относительно вечеринки будут кое-какие изменения, – сказала она мисс Ралстон. – Я все объясню, когда вернусь.

Осознав, что, кроме этого, придется сказать мисс Ралстон, что больше не нуждается в ее услугах, Ханна начала понимать, что ее намерения скажутся на многих людях.

Проходя через переднюю дверь, она увидела у подъезда грузовичок без опознавательных знаков. Молодой человек в тенниске и джинсах поднимался по лестнице с коробкой в руках; он был из галереи Эмерсона и доставлял заказ.

Скульптура – рождественский сюрприз для Алана! Как она могла забыть?

– Занесите это внутрь, пожалуйста, – сказала она, уступая дорогу. Подъехал грузовик из цветочного магазина, и рабочие начали разгружать большие букеты белых и красных гвоздик, заказанные на вечеринку. Беспокойство Ханны нарастало. Как, черт возьми, отправить все это назад?

Служащий галереи вошел с большой коробкой и поинтересовался:

– Хотите, открою? Она вроде тяжелая.

Ханна была в отчаянии. Она уже опаздывала; если не придет точно в назначенное время, сделка не состоится.

– Хорошо, – ответила она неопределенно и почувствовала уже знакомую ей перемену в сердцебиении, неожиданную смену ритма, что заставило ее поспешить наверх за таблетками. Она проглотила без воды одну и положила пузырек в сумочку. Когда она снова спустилась, скульптура уже была распакована.

– Ого, – сказал рабочий, присвистнув, – это уже кое-что.

Мисс Ралстон, присматривавшая за расстановкой цветов и столов, воскликнула, подходя:

– Боже мой, миссис Скейдудо, какая ошеломляющая вещь!

Скульптура называлась «Феникс» и представляла собой орла из чистой синтетической смолы, уклоняющегося от нападения другого орла, более темного и отлитого из бронзы. Фигуры были четырнадцати дюймов в высоту. Ханна заплатила за скульптуру шестьдесят пять тысяч долларов. Несколько месяцев Алан гонялся за этой вещью.

– Куда мы ее поставим? – спросила мисс Ралстон, не отводя глаз от композиции.

Внезапно Ханне пришла идея. Сегодня Алан должен вернуться из Рио, и, поскольку, вероятнее всего, он поедет прямо в офис, Ханна поставит скульптуру в офисе, чтобы сделать ему сюрприз и одновременно смягчить плохие новости, которые она собиралась сообщить ему позже. Ханна надеялась убедить Алана уехать с ней – продать все, что у них есть, и начать заново, где-нибудь в другом месте.

Выруливая в своем ярко-голубом «корвете» на подъездную дорожку и понимая, что, может быть, проезжает здесь в последний раз, Ханна едва сдерживала слезы.

Алан прошел через кипевший в работе отдел раскройки, где модельеры и закройщики поприветствовали его, и направился в офис Ханны.

– Где моя жена? – спросил он у секретарши. Это прозвучало резко и с раздражением, он устал, да еще была задержка с самолетом, к тому же его и Гаспара Энрикеса никто не встретил в аэропорту. Ему пришлось взять такси и самому позаботиться о том, чтобы Энрикес устроился в гостинице «Беверли-Хиллс», а тем временем джентльмен из Бразилии переоделся и отправился в бассейн.

– Извините, мистер Скейдудо, – ответила девушка. – Она еще не приходила сегодня. И я не знаю, где…

Он повернулся и вышел. Следующим по коридору был офис Ингрид. Он остановился перед закрытой дверью и прислушался в надежде, что Ханна там. Но, ничего не услышав, он постучал и сразу же вошел.

Ингрид была в дальнем конце комнаты и просматривала с одним из старших модельеров образцы тканей.

– Алан! – воскликнула она. – Какой сюрприз! Я слышала, что ваш самолет должен был прилететь в девять вечера.

– Боже, так вот почему никто не встретил нас. Мы-то прилетели в девять утра. – Он не обращал внимания на человека рядом с Ингрид и, не дождавшись предложения выпить, сам подошел к бару, налил виски и спросил:

– Вы не видели мою жену?

– Недавно или вообще?

– Мне сейчас не до шуток, Ингрид.

– А мне не нравится, когда на меня так набрасываются, мистер Скейдудо.

Он свирепо глянул на нее. Потом посмотрел на модельера, который, похоже, не собирался уходить, и произнес:

– Зайдите, пожалуйста, в мой офис, Ингрид. Я бы хотел обсудить с вами кое-что.

Она проследовала за ним, закрыв за собой дверь.

– Да, мистер Скейдудо! Так о чем вы хотели поговорить со мной?

Он внимательно взглянул на высокую заносчивую блондинку, произнесшую «мистер Скейдудо» с некоторым пренебрежением.

– Мне нет никакого дела до ваших манер, – сказал он.

Она улыбнулась.

И тогда они бросились в объятия друг друга, едва не упав.

– О Боже! – воскликнул он, запустив руку между ее бедер так, что она вскрикнула.

– Боже, как я скучал без тебя.

Она кусала его шею, ухо, губы. Когда она добралась до его рубашки, только пуговицы полетели. Целуясь, тяжело дыша, не отрываясь друг от друга и спотыкаясь, они передвигались по комнате. Он уложил ее поперек стола, одним махом сбросив с него пресс-папье, авторучки и фотографию Ханны.

– Ну, давай, – кричала она, – давай!

Ханна с трудом вела машину по праздничным улицам, перегруженным транспортом, стараясь не царапнуть свой «корвет» еще раз – ведь скоро ей придется продать машину. Она остановилась возле банка. Ценные бумаги стоимостью миллион долларов в ужасном толстом пакете лежали на соседнем сиденье. Она взглянула на часы. Чтобы доехать до места встречи, у нее оставалось целых сорок пять минут, а место это было в двух кварталах от банка. Еще хватило бы времени заехать в «Старлайт» и оставить скульптуру в офисе Алана.

Она надеялась этим смягчить удар от того, что ей предстояло сообщить ему. А именно, что ей известно о совершенной им растрате в миллион долларов, принадлежащих компании, и что она продала свои акции, дабы выручить наличные для погашения этой суммы. Она не собиралась давать оценку его поступку, обвинять его в содеянном или требовать объяснений, куда он дел деньги. Она намеревалась сказать ему только, как узнала об этом: сначала кое-что заподозрила, затем кое-что поняла из невольно услышанных его телефонных разговоров, а уж потом, скрытно проверив счета компании, ей осталось все сопоставить. Ну что ж, она полагает, что вопрос решен; они с Аланом уедут, порвав свои связи с компанией «Старлайт», и попробуют начать новую жизнь.

Но какой ценой? Ханна знала, что настанет конец ее дружбе с Филиппой, что все это, вероятно, повредит компании – может быть, проданные акции обеспечат «Миранде» контрольный пакет? – но Ханна не могла позволить всем этим обстоятельствам поколебать ее решимость спасти Алана. Она надеялась, что, как только фонды будут возмещены, Филиппа не станет прибегать к судебному преследованию, Ханна рассчитывала на их многолетнюю дружбу.

Не важно, что будет потом, думала Ханна, ставя «корвет» на закрепленное за ней парковочное место. Алан и я – мы справимся с этим и сможем выжить, пока мы вместе. Большой дом, машина, офисы на верхнем этаже – все это утратит свой смысл, если вернутся давние времена, когда нам нужна была только наша любовь.

– Так, – произнес Алан, вытаскивая новую рубашку из своего чемодана и надевая ее.

Он рассмеялся.

– Посмотри на эти следы от зубов! Как будто на меня напали пираньи! Что подумает Ханна?

Ингрид взяла свои трусики и осмотрела их. Разорваны в клочья.

– Скажи ей, что ты купался в Амазонке.

– У нее возникнут подозрения, когда она увидит эти синяки.

– У этой глупышки не возникнет подозрений. Если у нее не хватило ума заметить наши дела все эти годы – она и сейчас ничего не поймет.

– Бедняга Ханна, – сказал Алан, наблюдая, как Ингрид берет его пиджак и вытаскивает что-то из внутреннего кармана. – Глупая, так слепо верит мне. А сейчас она носится как сумасшедшая, пытаясь раздобыть деньги в уплату того, что забрали мы. Она думает, я ничего не знаю.

– Откуда она возьмет деньги?

Он пожал плечами.

– Думаю, продаст свою долю акций в компании. Застал ее возле сейфа в нашей спальне. Если я в ней не ошибаюсь, у нее хватит ума продать акции «Миранде» – прямо передаст им контрольный пакет на блюдечке. Но нам-то будет все равно, – сказал он, усмехнувшись, и, подойдя к Ингрид сзади, обнял ее. – Когда начнется заварушка, мы уже будем в Сингапуре. Надеюсь, все устроено с мистером Чангом и твоим приятелем – банкиром?

Она игриво обняла его, и Алан сразу почувствовал, что заводится снова.

– Я обо всем позаботилась. И даже купила билеты, – сказала она, покусывая его за ухо. – Мы улетаем сегодня вечером рейсом «Сингапур эйрлайнз» в салоне первого класса.

– Что это? – спросила она, заметив в его руке небольшой сверток.

– Подарок. Тебе.

– Мне? Ты мой щедрый поросенок. – Когда она открыла коробочку и драгоценные камни на золотом распятии сверкнули, ее глаза вспыхнули, как у кошки.

– О, Алан, – выдохнула она. – Это прелесть!

Она оголила шею, и Алан попробовал застегнуть цепочку.

– Принцесса такая-то носила это распятие, когда освободила рабов Бразилии. Тьфу, черт. – Замочек не закрывался. – Я не заметил этого раньше, – сказал он. – Надо отнести ювелиру, чтобы сменил застежку.

Она повернулась к нему и, тесно прижавшись всем телом, поцеловала в губы:

– А жене ты ничего не приготовил?

Он снова подошел к своему пиджаку и достал маленькую куклу-амулет ручной работы, вырезанную из джакарандового дерева, за которую он заплатил меньше доллара.

– Ей это очень понравится. Ханна всегда была без ума от дешевых безделушек.

Ингрид рассмеялась, подбрасывая на ладони фигурку морской богини. Алан восхищался своей покупкой, рассматривая распятие при лучах утреннего солнца, а в это тремя за дверью стояла Ханна. Она приехала как раз вовремя и слышала, как за дверью занимаются любовью, слышала каждое слово их разговора.

Когда ее сердце прыгнуло в груди, она почувствовала головокружение и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Принимать еще одну таблетку было слишком рано, поэтому она закрыла глаза, задержала дыхание, пытаясь усилием воли заставить сердце вернуться к нормальному ритму. И когда мгновение спустя сердцебиение действительно успокоилось, она медленно выдохнула, расправила плечи и открыла дверь.

Вздрогнув, они повернулись. Ханна быстро окинула взглядом всю комнату – письменные принадлежности разбросаны по всему полу, волосы у Ингрид всклокочены, «молния» на брюках Алана расстегнута.

Она окинула мужа долгим тяжелым взглядом, потом повернулась и вышла.

Алан выбежал за ней и схватил за руку:

– Я хочу тебе все объяснить.

– Знаешь, Алан, – холодно произнесла она, – когда я увидела вас двоих, мне в голову пришла странная мысль. Я вдруг вспомнила вечер, когда родился наш первый ребенок, планы, которые мы строили, обещания, которые давали друг другу и своим детям. Я хотела прикрыть тебя потому… – Она силилась сдерживать себя. – Потому что я думала защитить тебя. А теперь мне все равно, что с тобой произойдет.

– Ханна, послушай… Насчет Ингрид… Это не то, что ты думаешь.

– Алан, я все слышала. И теперь мне стали понятны многие вещи, которые раньше озадачивали – неожиданные командировки, безответные телефонные звонки, необъяснимые вычеты по нашим кредитным карточкам. Ты прав, я была глупа. Глупа с самого начала.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю.

Она подергала ручку своей сумочки. Аккуратно завернутая в пластиковую упаковку, скульптура тоже была с ней. Она почувствовала, что может расплакаться.

– Я готова была простить тебе все, Алан. Даже воровство из компании «Старлайт», что очень похоже на кражу из собственного дома. Я могла бы простить что угодно, – у нее перехватило дыхание, – пока ты любил меня.

– Я люблю тебя, Ханна. Поверь мне. Смотри.

И он показал ей цепочку принцессы Изабель, держа ее словно спасательный канат.

– Я купил это тебе.

Она взглянула на цепочку, потом на него. Ингрид так трепала его за волосы, что были видны луковицы волос, которые он недавно вживлял.

– Оставь себе. Продай. Тебе будут нужны деньги на хорошего адвоката.

– Ты ведь никому не скажешь про миллион долларов, правда?

– Филиппа сама догадается об этом в скором времени.

– Ханна, не делай этого…

Неожиданно из его офиса вышла Ингрид. Волосы безупречно уложены, сумочка через плечо. Она тихо закрыла дверь, прошла через холл с достоинством, не взглянув ни на Ханну, ни на Алана, и исчезла за углом, где были лифты.

– Тебе лучше пойти за ней, – сказала Ханна. – Судя по тому, что я слышала, ты останешься ни с чем, если она уедет. И ты никогда не найдешь ее.

Он колебался, на лице было выражение нерешительности, потом крикнул:

– Черт! Ингрид! – и побежал за ней. – Ингрид, подожди!

Первым делом Ханна заехала в банк и поместила ценные бумаги в надежное хранилище.

Она влилась в поток машин на Ла-Сенега, миновала то место, где у нее должны были взять акции. Она думала об Алане и Ингрид, о звуках, которые доносились из-за двери, об их разговоре и решила, что все это дает ей право действовать самостоятельно. Алан предал ее, но по иронии судьбы и она предала саму себя. Ханна думала о прошедших годах и вспоминала еще недавно казавшееся прочно забытым. Например, что Алан даже не смотрел на нее, толстушку, в «Хелливелле и Катце». Но как только она похудела, он сразу взял ее в парке. Тридцать лет назад он пригласил ее на карнавал, и она поняла, что этот карнавал продолжался все годы их совместной жизни.

Потом Ханна вспомнила комнату ожидания в «Клинике для тучных в Тарзане» для желающих похудеть, где она впервые встретилась с Филиппой, тот день, когда Филиппа удочерила Эстер, ровесницу Джекки, и две девочки стали лучшими подругами; наконец, Ханна подумала об остальных своих детях, которые собирались к ней на Рождество вместе с ее внуками. И Алан вдруг показался ей совсем не таким значительным в ее жизни, каким он был раньше.

Когда она вернулась домой, все было передумано, большинство решений принято и все выводы сделаны.

Первым делом она порвала свое письмо Филиппе. Потом спустилась вниз и вручила композицию с орлами стоимостью в шестьдесят пять тысяч долларов опешившей мисс Ралстон и сказала:

– Это вам. Я видела, какое восхищение вызвала у вас эта вещь.

Потом она посмотрела на цветы, украшения и все, что еще предстояло сделать для большой рождественской вечеринки, и обратилась к секретарше:

– Ну, что? Приступим к работе?

45

Джудит шла по тропинке, удаляясь от коттеджа, куда ее вызывали к пациентке с обморожением тканей, решившей, что лучший костюм для катания на лыжах – это купальник. Она сняла свою длинную куртку с капюшоном и несла ее, перекинув через руку. Солнце стояло высоко в чистом небе, и становилось все теплее. У нее было хорошее настроение – лучшее за долгое время. Радовала погода – ясная, солнечная… Мистер Смит позвонил и выразил сожаление, что накануне им не удалось поужинать как следует, поэтому он был бы рад, если бы она смогла пообедать с ним сегодня. Джудит согласилась и с нетерпением ждала встречи.

Два электромобиля ехали по дорожке, доставляя гостей к коттеджам, бунгало и домикам поменьше, – это были прибывающие на рождественский бал, который начнется вечером. Среди них Джудит узнала Филиппу Робертс, основавшую компанию «Старлайт». После рождения Ким-ми Джудит поправилась на двадцать фунтов, вот тогда-то она и обратилась в «Старлайт» с целью похудеть. Во втором электромобиле был только один пассажир – мужчина в роговых очках с короткой черной бородой. Джудит взглянула на него мельком, но ей показалось, что она его где-то видела.

Несмотря на прекрасное теплое утро, лишь немногие из гостей уже выбрались на улицу; большинство, как она знала, начали усердную подготовку к вечернему балу. Хотя это был и не костюмированный бал, каждый готовился к нему по-своему. Кроме того, она понимала, что эта публика из тех, кто любит и себя показать и на других посмотреть. Как, например, бедняжка Банни Ковальски, которую она не видела с позавчерашнего дня, когда заходила к ней в номер «люкс». Молодая актриса попросила принести ей таблетки валиума, но так и не стала их принимать. Они сидели и разговаривали, когда позвонила Фрида Голдман, доверенное лицо Банни, и сообщила какие-то волнующие новости, которые сразу вывели девушку из депрессии. Джудит решила, что у Банни все в порядке, потому что больше она в клинику не обращалась.

Но другие обращались. Например, Морт, ее бывший муж. Он настаивал на своем приезде в «Стар», чтобы встретиться с ней.

– Я хочу, чтобы мы попробовали начать все сначала, – настаивал он. После первого звонка два дня назад, которым он расстроил Джудит, потому что все-таки нашел ее, Морт пытался сломить ее сопротивление еще шестнадцать раз, уговаривая встретиться. Но о чем еще можно было говорить после всех гадостей, какие они уже наговорили друг другу?

Она свернула на тропинку, ведущую к клубу здоровья, и вздрогнула, увидев впереди странную человеческую фигуру, прыгающую по снегу. Она остановилась, чтобы приглядеться. Некто небольшого роста, укутанный в куртку с капюшоном и что-то шерстяное, сзади выбивались длинные волосы песочного цвета. Это ребенок, догадалась она. Но почему здесь? Ребенок бежал прямо к Джудит, размахивая руками, и неожиданно Джудит послышался ее собственный голос:

– Осторожнее, обезьянка! Кимми!

Блеск озорных голубых глаз, красные, как яблоки, щеки… Джудит бросилась навстречу. Но когда она была уже почти рядом, образ исчез…

Не раскисать. Только не сейчас, ведь прошло уже целых два года.

Она пошла, теперь уже ускоренным шагом, как бы стремясь побыстрее уйти от видения. Добравшись до «Замка», она поспешила через холл в один из вестибюлей с толстым ковровым покрытием на полу, напоминавший неф средневековой церкви, и вставила ключ в замок лифта. Ее номер был в одной из четырех башен, как из сказки о Спящей Красавице, и в каждую из башен можно было проникнуть только на лифте, открывающемся при помощи своего ключа.

– Таким образом ваше сознание реагирует на потерю, – сообщил ей доктор Олрич, психиатр, когда она рассказала ему о видениях Кимми, которые посещали ее с навязчивой регулярностью. Это происходило где угодно, в любое время, и после галлюцинации, пусть даже скоротечной, она пугалась и сильно нервничала.

– Доктор, но я не хочу, чтобы видения повторялись, – настаивала Джудит. – Я сама врач и верю лишь в реальные факты. Я знаю, что моя дочь умерла и ее больше нет.

– На уровне сознания – да, а на уровне эмоций?

После этого Джудит перестала посещать его. Двенадцать месяцев лечения не помогли; у Олрича, как и у Смита, была раздражающая привычка постоянно напоминать ей о Кимми. Лучший способ отсечь прошлое, как решила Джудит, не говорить и не думать о нем. Вот почему в конце концов она уехала из Грин-Пайнс.

Забежав к себе в номер, быстро закрыв дверь и поблагодарив судьбу, что ей не встретился никто, кто хотел бы поговорить с ней, она подошла к телефону, чтобы проверить, звонил ли ей кто-нибудь. Ее рука застыла на аппарате.

В квартире кто-то был. Она осмотрелась. Ее предшественник, доктор Митганг, оформил комнаты, смешав элементы старины и современности, так что Джудит с удовольствием сменила номер. Ей нравились строгие линии, упорядоченность, простота и аккуратность убранства. Но сейчас что-то было не так. Классические стулья в стиле Вассили стояли вокруг стеклянного кофейного столика вразброс, отражавшиеся в зеркале салфетки на обеденном столе в стиле Люсит были испачканы и смяты, огромная – от пола до потолка – абстрактная картина за диваном заметно наклонена.

Оставив телефон, она осторожно пошла в спальню.

То, что она заметила, нельзя было назвать беспорядком, какой остается после обыска, стороннему наблюдателю все, возможно, и показалось бы старательно убранным. Но Джудит заметила, что вишнево-серое покрывало на кровати слегка помято, единственное растение в горшочке на серой полке у кровати сдвинуто с места. И неопровержимым признаком чьего-то присутствия был черно-красный мобайл[45] Кальдера, валявшийся на полу, как будто его кто-то случайно задел и не потрудился поставить на место.

Она быстро набрала номер службы безопасности отеля, и спустя несколько минут появился мужчина в темно-синем блейзере, с портативной рацией на ремне. Он озадаченно осмотрел комнату.

– Что заставляет вас думать, что здесь кто-то был, доктор?

– Сегодня утром я ушла уже после уборки номера, а я всегда еще сама навожу порядок после ухода горничных.

И так как он снова посмотрел на нее непонимающим взглядом, она пояснила:

– Кто-то пришел сюда, когда меня не было, и передвинул кое-какие вещи. Может быть, они искали что-то. И уж конечно, они оставили массу отпечатков пальцев.

Он присел, чтобы осмотреть хромированное трубчатое основание стула и убедиться, что на нем действительно остались чьи-то отпечатки, а Джудит сказала:

– Я люблю, чтобы вся мебель сияла, и очень слежу за этим.

– А у вас что-нибудь пропало, доктор?

– Я не заметила никакой пропажи.

Ее украшения были на месте, а в кошельке лежали шестьдесят долларов. Ничего не взяли, но явно ко всему прикасались и осматривали.

Она съежилась, ощущая, как ее охватывает дрожь. У нее было такое чувство, будто вторглись в ее личную жизнь.

Сотрудник безопасности позвонил по телефону, сказал несколько слов, и через некоторое время пришел Саймон Джунг и сказал:

– Все это крайне огорчительно, доктор. – В его голосе не чувствовалось притворства. – У вас есть какие-нибудь предположения относительно цели непрошеного посещения? Может быть, медикаменты, наркотики?

Повернувшись к нему, она спросила:

– А вы чувствуете запах сигаретного дыма?

Он принюхался.

– Да, кажется, немного пахнет.

– Так вот, я не курю, мистер Джунг, – сказала она, – но зато я знаю, кто курит.

Она нашла Зоуи в комнате, смежной со стерилизационной. Она вяло распаковывала только что прибывшую партию хирургических нитей. Заметив, что Зоуи, раскладывая новые нити, закрывает доступ к старым, что было не принято, Джудит обратилась к ней:

– Мисс Ларсон, я бы хотела с вами поговорить. Зоуи медленно и лениво взглянула на нее.

– Вам, наверное, опять пришлось отвечать на один из тех телефонных звонков, доктор, – сказала она, а на губах при этом играла улыбка. – Я говорила ему, что передаю все, о чем вы меня просили. Я сказала ему, что, может быть, вы просто не хотите с ним разговаривать.

– Мисс Ларсон, я хочу, чтобы вы собрали свои вещи и уехали отсюда.

– Да?

– Вы уволены. Собирайте свои вещи и отправляйтесь сразу же.

– О чем это вы говорите?

– Пока меня не было, обыскивали мой номер.

– И что из этого?

– Я думаю, это сделали вы.

Зоуи перенесла тяжесть тела на одну ногу и скрестила на груди руки. На ней, как заметила Джудит, не было медицинской униформы, хотя клиника была открыта и мог появиться посетитель.

– Но зачем бы мне понадобилось обыскивать ваш номер?

– Не знаю. Может, вы надеялись найти что-то такое, при помощи чего меня можно было бы шантажировать.

– Вы с ума сошли! Почему вы всегда пытаетесь свалить все на меня?

– В моей комнате пахло сигаретным дымом.

– Ну, конечно, вы думаете, что я такая дура, что буду курить, обыскивая чью-нибудь комнату?

– Я и сейчас чувствую запах дыма, мисс Ларсон, но вы при этом не курите.

Карие глаза Зоуи вспыхнули, и она сказала:

– Ну, да, как будто я единственный человек в мире, который курит.

– Незваный гость оставил отпечатки пальцев на стекле и хромированных частях мебели. С вашей стороны было глупо делать это. А теперь, пожалуйста, уезжайте.

– Вы не можете уволить меня. Только мистер Джунг…

– Я заведую клиникой, мисс Ларсон, и это включает в себя наем и увольнение медсестер. А вы только называетесь медсестрой. Вы нарушили одну из святых заповедей нашей профессии – право пациента о неразглашении. И вы обыскивали мою комнату, и вы передали историю мистера Смита в эту бульварную газетенку.

– Я вам уже говорила, что это не я!

– Мне кажется, это все равно всплывет. В любом случае я не хочу, чтобы вы здесь работали. Собирайте свои вещи. Я уже предупредила весь персонал. Вам подготовят расчет.

И тут наглость Зоуи перешла в панику.

– Послушайте, – сказала она, – я заплачу вам, сколько захотите. Мне дали тридцать тысяч долларов за статью о мистере Смите – можете взять половину. Возьмите все. Только не выгоняйте меня.

– Почему? Что особенного в этой работе? Быть самой себе хозяйкой почти все время на самоуправлении, да? А может быть, дело в наркотиках?

Джудит распахнула шкафчик с наркотиками, который по инструкции должен быть закрыт на ключ.

– Может, все это из-за кинозвезд и вам приятно находиться среди знаменитостей?

– Я… мне просто нравится работать здесь, вот и все. Зоуи стала нервно заламывать руки, и Джудит заметила у нее испарину над верхней губой.

– Здесь самое лучшее место из всех, где я когда-либо работала.

– А как насчет хирурга, у которого вы работали в Санта-Монике? Который давал о вас такие похвальные отзывы? Нет, погодите, – и Джудит подняла руку. – Я не хочу вас слушать. Он либо уволил вас и дал хорошие рекомендации, чтобы побыстрее избавиться от вас, либо вы отложили про запас какую-то информацию о нем, типа той, что надеялись найти в моей комнате. Как бы там ни было, Зоуи, я не могу вам помочь.

Когда Зоуи попыталась открыть рот, Джудит отвернулась и сказала:

– Ничего не хочу слышать. Уезжайте как можно скорее. И еще, Зоуи, можете рассчитывать на то, что я напишу письмо в коллегию по выдаче квалификационных удостоверений.

Мистер Смит был занят диктовкой на пленку, когда ему пришлось пойти и открыть дверь.

– Заходите! – сказал он, выключая магнитофон. – Вы пришли на час раньше, это приятный сюрприз!

В темно-коричневых брюках и бледно-голубой шелковой рубашке с монограммой на кармане, со здоровым цветом лица это был уже не тот мужчина с землистым от боли лицом, каким она видела его в кровати пять дней назад.

– Можно предложить вам выпить, Джудит, или вы еще при исполнении?

Она согласилась на бокал белого вина, но пока рассказывала о Зоуи, так и не прикоснулась к нему.

– Мне кажется, она надеялась найти что-то низкое, тайное, что касалось бы меня лично, и отложить это до лучших времен. Но единственное, что я скрываю, это смерть моего несчастного ребенка.

Он молчал, терпеливо слушая ее рассказ.

– Видите ли, Кимми часто имитировала болезнь. Чтобы привлечь к себе больше внимания. Не то, чтобы ей недоставало его. Я думаю, что и Морт и я были ей хорошими родителями. Но мне кажется, к больным детям относятся особенно ревностно. Если, например, меня вызывали к ребенку, у которого корь, то, вернувшись домой, я обнаруживала, что Кимми подрисовывала на своем теле пятнышки и жаловалась, будто заболела. Конечно это никому не вредило. Ей было всего восемь лет, и я думала, что с возрастом у нее это пройдет.

Джудит подошла к окну. Солнечный свет струился по ней, как будто она была в золотой шали.

– Подходило время медицинской конференции в Сан-Диего. Кимми не хотела, чтобы я ехала туда, потому что меня не было бы дома пять дней. Но я хотела поехать. Во-первых, потому, что хотелось немного развеяться. Я давно уже никуда не выбиралась из Грин-Пайнс. Во-вторых, моя работа по медицинской помощи в условиях малонаселенных районов была основной темой конференции. И наконец, туда собирались приехать старые друзья еще со студенческой скамьи. Я объяснила все это Кимми, пообещав ей привезти подарок из подводного царства.

Джудит взглянула на бокал вина в руке, как бы недоумевая, как он к ней попал.

– За ночь до отъезда меня вызвали прямо с ужина к ребенку, который упал и рассек голову. И поэтому, когда на следующее утро Кимми сказала мне, что у нее болит голова, я подумала, что она опять выдумывает. Я сказала, что мы хорошо проведем время, когда я вернусь, что я возьму ее на аттракционы, ну и все такое, знаете, чтобы успокоить ребенка.

Поездка до Сан-Диего заняла девять часов, и я, как только устроилась в отеле, позвонила домой. Кимми была в больнице. Морт сказал, что сразу после того, как я уехала, она упала в обморок и врач, наблюдавший ее, сообщил, что она еще не пришла в сознание. Он подозревает, что произошло внутричерепное кровоизлияние. Я бросила свою машину у отеля и вылетела самолетом до Сакраменто, где взяла машину на прокат, и проехала оставшийся путь. Вместо девяти часов я добралась до дома за четыре. Но было слишком поздно. Кимми умерла.

Воспоминания заполонили ее. И именно те, которые она так старательно отвергала и гнала от себя. О том, как она спорила с Кимми, кем нарядиться девочке на детский праздник – невестой или рок-звездой, как Мадонна. Кимми настояла и оделась как невеста.

– Отчего она умерла? – спросил Смит.

– У нее был врожденный церебральный аневризм. Слабенькая артерия в мозгу ждала восемь лет, чтобы прорваться в тот момент, когда я уехала в Сан-Диего.

– И вы не можете простить себе это отсутствие. Джудит, скажите: Кимми заболела оттого, что вы уехали на конференцию?

– Нет.

– Она бы умерла, даже если бы вы остались?

– Безусловно.

– Тогда это не ваша вина. Вы ни в чем не виноваты.

– Нет. Я осуждаю себя за то, что меня не было с ней в последние мгновения ее жизни. Она могла и не приходить в себя, но слышала… И последний голос, который до нее донесся, принадлежал не мне…

Джудит представила палату Кимми, такую пустую, без цветов, картинок и надувных шаров, потому что она провела там очень мало времени, – и из-за этого все выглядело так, будто до ребенка никому не было дела. И Кимми среди простыней, ее маленькая грудка не подымалась и не опускалась.

– У вас есть ее фотография?

Джудит всегда носила ее в медальоне на шее. Когда она показала фото Смиту, он сказал:

– Да, смешная.

– Она и была такой.

Джудит заплакала, и он обнял ее.

– Джудит, – сказал Смит, не выпуская ее, – я решил сегодня произвести сенсацию и пойти вечером на бал. Не окажете ли мне честь пойти со мной?

46

День, которого больше всего боялась Беверли Берджесс, в конце концов, наступил. Отис Куинн, автор «Разоблаченной бабочки», должен был приехать в «Стар».

Настало время, решила она, перестать обманывать себя. Он должен был появиться здесь, потому что подозревал, что она и есть та Беверли Хайленд, которая уничтожила Дэнни Маккея; другой причины и быть не могло. Она уже представляла себе весь сценарий: он будет обвинять ее в том, что Хайленд – это она, а потом предложит ей доказать, что это не так. Как бы там ни было, он выиграет. Он продаст свой рассказ бульварной прессе, и у нее не будет никакой защиты. Достаточно посмотреть, что произошло с мистером Смитом.

Почти вся ее жизнь, по крайней мере многие годы, была потрачена на то, чтобы отомстить Дэнни Маккею. Она терпеливо разрабатывала свои планы, расставляя ему мудреные ловушки, начиная от розыгрыша собственной смерти и заканчивая реваншем, когда Дэнни вешался в тюрьме, – все было под угрозой огласки и могло оказаться как сенсацией, так и банальностью. Работа целой жизни могла быть сведена до уровня раскупаемой бульварной газетенки.

Она отвернулась от окна и посмотрела на Саймона Джунга. Он задал ей вопрос и ожидал ответа. Какой замечательный мужчина, думала она. Такой изысканный и благородный и в то же время чувствительный и добрый, без малейших признаков высокомерия. И почему он не встретился ей раньше, когда она жила другой жизнью? Иногда Беверли осмеливалась надеяться на то, что со временем между ними могла бы возникнуть близость. Ей снова хотелось любить и быть любимой.

Но Отис Куинн собирался разрушить эти мечты; она предчувствовала это, ощущала, что надвигается буря. Он прибыл утренним фуникулером, и его поселили в коттедже. Вот почему Саймон зашел к ней в офис – он принес список прибывших гостей. Там было несколько человек с Филиппой Робертс из Австралии, которые заняли бунгало, освободившееся после отказа Рикардо Кадиса, писателя, лауреата Нобелевской премии, который не смог приехать; потом шел типичный набор известных голливудских фамилий, и, наконец, Отис Куинн, свободный журналист. Теперь оставалось только ждать, когда он начнет домогаться ее интервью.

Что он уже успел разузнать о ее прошлом? Несомненно, все: публичный дом в Сан-Антонио, где Беверли работала, будучи четырнадцатилетней девчонкой, аборт, который ее заставил в шестнадцать лет сделать Дэнни Маккей, порнографические издания, владельцем которых преподобный Дэнни Маккей стал в соответствии с ее планами; по той же причине он завладел и дамским борделем на Родео-драйв. Даже если бы Беверли отказалась подтвердить все это или стала бы отрицать, у Куинна все равно купили бы статью.

И тогда она навсегда потеряет надежду связать свою жизнь с Саймоном.

– У тебя все в порядке, Беверли? – спросил он тихонько и подошел так близко, что она уловила слабый аромат его одеколона «Бижан». – Что-нибудь не так?

Она чувствовала, что Саймон испытывает к ней то же, что она к нему, но теперь не могла утверждать этого с уверенностью. Возможно, у них был бы шанс сойтись, расскажи она всю правду два с половиной года назад, когда они впервые встретились. Но теперь было поздно.

Пока она обдумывала ответ, вошла ее секретарь и сообщила:

– Мисс Берджесс, с вами хочет встретиться Андреа Бахман. Но она не договаривалась об этом заранее.

– Хорошо, Мэри, – ответила Беверли и подняла руку, чтобы снять темные очки, думая, что после сегодняшнего вечера они ей, вероятно, не понадобятся, если Куинн расскажет на весь мир, кто она на самом деле. – Пожалуйста, пригласите ее.

– Я буду в бальном зале, если понадоблюсь, – сказал Джунг и сделал паузу, как будто хотел что-то добавить. Но потом повернулся и вышел.

Андреа пропустила его в двери.

– Здравствуйте, мисс Бахман, – сказала Беверли, поворачиваясь к ней и одновременно надевая свои темные очки. – Я ждала вас.

– Да, конечно, – ответила Андреа, – вы знали, я пойму, что Марион еще жива.

– Я предполагала, что вы поймете. А что помогло догадаться?

– То, как написан дневник. Когда читаешь, кажется, что описываемые события происходили не сразу перед записью, а будто записи велись спустя годы после самих событий.

– Вы очень проницательны, – сказала Беверли, улыбаясь. – Вы, наверное, писательница, да?

– А где Марион сейчас? И что произошло с ее дочерью?

– Она здесь. Ждет встречи с вами.

– Кто? Марион или Лавиния?

– Это она сама ответит.

Андреа знала точно, чего ей следует ожидать: женщина восьмидесяти шести лет, живущая прошлым, как Норма Дезмонд, одетая в платье с клапанами и потускневшими блестками, в окружении памятных для нее вещей и выцветших альбомов с вырезками, в комнате с окнами, зашторенными от солнца тяжелым вельветом, сидящая в ожидании Сесиль де Милль с указаниями по приему лекарств.

Поэтому она была удивлена, когда ее привели в восхитительную светлую комнату, в которой преобладали веселые весенние тона. А старушка с палочкой, одетая в простое, но хорошо сшитое шерстяное платье, с шалью и брошью на плече была совсем не похожа на куклу эпохи джаза, пытающуюся придерживаться норм далекого прошлого, а выглядела, по мнению Андреа, даже величественно, чему нисколько не мешал возраст, помогали совершенно седые волосы, закрепленные сзади черепаховыми гребнями. Когда они поздоровались за руку, Андреа ощутила прохладную, гладкую кожу с узелками от подагры.

– Я с нетерпением ждала встречи с вами, – сказала женщина. – Я Марион Стар.

Андреа словно потеряла дар речи. Провести четыре последних дня за чтением дневника этой женщины, полном столь интимных подробностей ее жизни, – и вдруг она перед ней.

– Я видела вас в холле, мисс Стар! – сказала она с изумлением. – Вы всегда сидите на этом странном стуле внизу у лестницы.

Марион засмеялась и проводила гостей к камину, у которого на медном выступе парового котла, служившего кофейным столиком, стоял серебряный чайный сервиз. Сквозь высокие окна проникали солнечные лучи и, отражаясь от серебра, наполняли комнату, как казалось Андреа, атмосферой лета.

– Ах, да, этот стул! – воскликнула Марион. – Он из моего фильма «Робин Гуд». Сидя на нем, шериф Ноттингема вершил свое злое правосудие! Мне нравится сидеть в парадном холле и наблюдать за гостями. Я люблю делать это, и никто не замечает старую женщину. – Она моргнула. – Но вы заметили меня, умненькая девочка. Пожалуйста, присаживайтесь. Надеюсь, вам понравится чай из трав. Мой врач запретил мне кофе.

Андреа была очарована и наблюдала, как Марион без видимых усилий управляется с серебряным чайником; ее почти девяностолетние руки оказались достаточно сильными.

– А эта лестница… – продолжала Марион, передавая чашки Андреа и Беверли. – Никогда не забуду вечер, когда Джон Барримор напился и решил съехать вниз по перилам. Он приземлился прямо на меня уже внизу, и мы оба покатились кубарем.

Она посмотрела на Андреа.

– Значит, вы читали мою книжку. И догадались, что написана она совсем не в 1932 году!

Сидя рядом с ней на диване, да еще при нормальном дневном свете, Андреа заметила, что Марион почти не пользовалась косметикой. Конечно, было мало сходства со знойной обольстительницей, фотографии которой висели в холле внизу, но глаза Марион еще сохраняли привлекательность.

Андреа осмотрела комнату и с удивлением отметила, что в ней ничего не было из прошлых лет. На полочке выставлены деревенская фаянсовая посуда и деревянные изделия ручной работы. Стены украшены силуэтами в рамках и гирляндами из ветвей. Вазы со свежими цветами занимали почти все свободное пространство. На маленьком хрупком столике помещалась коллекция старинных игрушечных солдатиков. И нигде не было фотографий ни Марион, ни Рэмси, ни их современников; никаких плакатов из фильма «Ее неправедные пути» или достопамятных вещей из «Царицы Нила».

– Я не такая, какой вы ожидали меня увидеть, да? – спросила Марион с улыбкой. – Может быть, вы задаете себе вопрос: «А действительно ли передо мной Марион Стар?»

Андреа это не приходило в голову, но теперь она задумалась и спрашивала себя: «А есть ли, в самом деле, доказательства?»

– Мое настоящее имя Гертруда Винклер, – произнесла Марион, – так меня звали, пока я не повстречала Рэмси. Это он дал мне такую смешную фамилию – Стар. Все мы в те годы меняли наши имена. Теду Бару на самом деле звали Теодосия Гудмэн. А полное имя несчастного Руди было Рудольфо Альфонс Рафаэле Гуглаэлми. Ничего, да? Как я обожала этого мужчину, – грустно добавила она. – Но еще больше я обожала Декстера Брайанта Рэмси.

Марион предложила гостьям тарелочку с маленькими бутербродами.

– Да, меня звали Марион Стар, – продолжала она. – И у меня есть доказательства, если кто-нибудь посмеет усомниться в этом. Но кто посмеет? У меня вовсе нет желания оказаться в центре внимания, как теперь модно говорить. Меня вполне удовлетворяет имя Гертруда Винклер и еще, чтобы этот дом остался памятником исчезнувшей женщине. – Она улыбнулась Андреа, и ее внимание переключилось на чай. – А сейчас я могу представить, как много у вас набралось ко мне вопросов, мисс Бахман!

– Не знаю, с чего и начать.

– Уверена, что первым делом вы хотите знать, я ли убила Декстера, как об этом сообщила полиция? Да, я. Я убила моего любимого Декстера. В ту ночь я увидела его в постели с другой женщиной. В нашей постели, а в соседней комнате спал наш ребенок. Знаете, как он повел себя, когда я их застукала? Он рассмеялся. Прямо мне в лицо. В целях безопасности я держала в своей тумбочке пистолет. Когда я достала его, та девчонка, не знаю, кто она, убежала из комнаты. А Декстер продолжал смеяться, спровоцировав мой выстрел. Он всегда был мастером зрелищ. Он поднялся с кровати и отошел от меня. Я помню его последние слова: «Ты не против, если я схожу в туалет перед тем, как ты убьешь меня?» Я последовала за ним в ванную и там выстрелила.

Она помолчала, потом добавила:

– Вы бы видели, какое удивление было на его лице. Андреа взглянула на Беверли, потом на Марион. Она думала, как сформулировать следующий вопрос, но Марион предвидела и его.

– Вы хотите узнать насчет кастрации. Этого я не делала. Когда я поняла, что совершила, поняла, что убила Декстера, я выронила пистолет, побежала в детскую, закутала Лавинию и выбежала с ней. Была ночь, я кое-как нашла машину, не знаю чью, и поехала в сторону равнины. Я не помню, как вела машину, как доехала до Фресно, к своей сестре. Многое я узнала потом, например, что пистолет куда-то исчез, а Декстер был порезан ножом, но я к этому отношения не имела. Может быть, кто-то решил, что защитит меня, забрав пистолет. А может быть, кто-то решил по-своему отомстить Декстеру, когда нашли его тело. У Декстера было много врагов. Я думаю, все, что произошло в этой ванной после моего побега, навсегда останется тайной.

– А что было, когда вы добрались до своей сестры?

– Я обезумела – буквально. Сестра взяла на себя заботу обо мне и о моем ребенке. Она избавилась от той машины, и когда пришли из полиции, чтобы узнать, видела ли она меня и слышала ли что-нибудь, она ответила, что понятия не имеет, где я. А я была очень больна, и, в конце концов, она не смогла больше управляться со мной. Очевидно, я долго бредила, это была бессмыслица. Дважды я пыталась покончить с собой, и это приводило ее в ужас. Поэтому она решила пристроить меня в приют. Меня приняли под вымышленным именем, и следующие несколько лет я испытывала двойной ад: меня преследовали кошмары, в которых я снова и снова убивала Декстера, доводили до скотского состояния такие же обитатели приюта и тамошние служащие – меня не раз насиловали и подвергали многомесячной шоковой терапии инсулином, который чуть не убил меня. Когда о происходившем узнала моя сестра, она забрала меня и снова привезла домой, наняв хорошую медсестру для ухода.

Марион отпила немного чаю. Когда она ставила чашку на блюдце, послышалось легкое дребезжание.

– Однажды утром я проснулась, – тихо продолжила она, уставившись на серебряную сахарницу, – и увидела воробья, который сидел за окном на ветке. Весеннее солнце наполняло комнату, и я, как сейчас помню, очень захотела вафель. Я болела уже восемь лет, в Европе шла война, и мир забыл, кто такая Марион Стар. Но я выздоровела.

– А что случилось с Лавинией?

– Она умерла в 1943 году от полиомиелита. Она была прекрасным ребенком.

– Что же было потом?

– Прошло некоторое время, пока я окрепла, но, выздоравливая, я приняла несколько важных решений. Первое: чтобы все продолжали считать Марион Стар бесследно исчезнувшей. Второе: никогда не возвращаться в Голливуд. Все равно фильмы стали другими, все изменилось. Третьим решением было бросить тот дом, где мы жили. Я не думала, что когда-нибудь вернусь и востребую его. По закону его унаследовала моя сестра, поэтому она распорядилась его закрыть и взять под охрану, чтобы избежать разграбления. И наконец, моим четвертым решением было заняться делом.

Когда я зарабатывала свои миллионы, снимаясь в кино, я регулярно отсылала значительную часть денег сестре, а та откладывала в банк все до последнего цента. Я поправилась, у нас скопилось достаточно капитала, чтобы заняться бизнесом. Мы и занялись им, в основном в сфере недвижимости. Время шло, мои эмоциональные раны заживали, и Гертруда Винклер становилась вполне преуспевающей и богатой. Моя сестра умерла несколько лет тому назад, во Флориде, прямо на площадке для гольфа. Перед этим ночью она занималась любовью с мужчиной в два раза моложе ее.

– И тогда вы решили продать «Стар»?

– Да, я сочла, что уже пора. Но я бы не стала продавать это местечко первому желающему. У меня с мисс Берджесс было много продолжительных бесед, пока мы решились на эту сделку. – Она улыбнулась Беверли. – Ну ладно, – сказала Марион, оживляясь. – Расскажите мне про этого парня из Японии, который помешался на мне и хочет вложить деньги в фильм о моей жизни.

Пока Андреа рассказывала о мистере Ямато, который должен был приехать завтра, у нее стала зарождаться идея, которая мешала ей спокойно усидеть на месте. Складывался замысел – написать два сценария. Первый – для Ямато, о молодой богине экрана Марион Стар, а второй должен начинаться побегом в ночь убийства и воссоздать борьбу с помешательством, последующее выздоровление и окончательную победу после долгих лет издевательств и насилия.

Оба фильма могли бы стать сенсацией, и Андреа не терпелось начать работу.

47

– Здесь, на этом самом месте, – сказал молодой человек приятной внешности, в голубом блейзере, – было найдено тело Декстера Брайанта Рэмси. До сегодняшнего дня неизвестно, кто убил его.

Пока другие экскурсанты шепотом делились друг с другом слухами и домыслами, Дэнни Маккей пристально разглядывал хрустальную ванну. И ему представлялось, что в ванне покоится расслабленное обнаженное тело Беверли, как шестьдесят лет назад покоилось ничем не прикрытое тело Рэмси.

Он прибыл в «Стар» первым утренним фуникулером и сидел в вагончике недалеко от Беверли. Так близко от нее он находился в первый раз после того, как три с половиной года назад они стояли лицом к лицу и он умолял ее сохранить ему жизнь. Она изменилась; несомненно, выложила немало денег на пластическую операцию, чтобы изменить внешность. Она могла одурачить других, думал он, но только не его. Это, конечно же, была Беверли, хотя спутники называли ее Филиппой.

На миг ему пришло в голову, что с ней можно было расправиться прямо там, на высоте шести тысяч футов: наклонить ее через борт вагончика, чтобы пару минут повизжала от ужаса, а потом перебросить вниз. Но это означало попасть в тюрьму, что никак не входило в его планы. Выполнив свое дело в «Стар», он собирался на восток, в Вашингтон, а там он хотел нанести короткий визит своему старому приятелю, этой скотине, выигравшей президентские выборы, что по праву должен был сделать Дэнни.

Устроившись в коттедже, Дэнни прогуливался по курорту, чувствуя, как вновь набирает силы; за день до этого ему пришлось потратить часть энергии на малышку официантку. Кругом только и болтали о рождественском бале, который начнется вечером. Это и будет самое подходящее время для его приватной встречи с Филиппой. Пока все остальные будут развлекаться, он сделает то, что должен сделать, а потом незаметно ускользнет.

К тому же теперь он выбрал не только подходящее время, но и место. Здесь, в этой ванной похоти. Лучше и придумать нельзя. Он чуть не рассмеялся вслух, но позволил себе лишь ухмыльнуться: все это было просто восхитительно. Сегодня вечером Золушка встретит своего прекрасного принца, но вместо хрустальной туфельки получит хрустальный гроб.

48

Они снова встретились на смотровой площадке, как утром. Теперь был вечер. Стало холодно, и пистолет в его кармане все еще напоминал на ощупь кусок льда.

– Где сейчас Филиппа?

– В третьем бунгало.

– Она уже говорила с Беверли Берджесс?

– Она пыталась, но Берджесс была занята приготовлениями к вечернему балу.

– Ты знаешь, что делать дальше?

– Да. Один вопрос: а что, если Филиппа не пойдет на бал? Если передумает и останется дома?

– Тогда мы тоже переменим свои планы.

– С ней еще два человека.

– Я знаю. Они не помеха. Уже пора. Иди.

Человек с пистолетом ушел, оставив своего компаньона на смотровой площадке. Только звезды освещали его силуэт.

– Джекки, – говорила Филиппа по телефону, – скажи мне, пожалуйста, ты не знаешь, где находится Эстер? Я весь день звонила к ней в комнату, но никто не отвечает.

Филиппа была в одной из спален своего бунгало и отложила подготовку к балу, чтобы еще раз попробовать дозвониться дочери.

– Я сегодня раз десять уже звонила, – сказала она Джекки Скейдудо, которая была лучшей подругой Эстер, они вместе ходили в школу при Калифорнийском университете в Санта-Барбаре. – Поэтому я решила позвонить тебе. Я подумала, что она может оказаться у вас…

– Ах, тетя Филиппа, вообще-то я не должна говорить вам, потому что это сюрприз.

– Сюрприз? Какой? Где она?

– Эстер едет к вам. Когда вы сказали, что собираетесь провести несколько дней в «Стар», она решила сделать вам сюрприз и приехать туда на машине. Она выехала еще днем и уже должна быть там.

Филиппа вздохнула с облегчением, но тут же ее вновь охватило беспокойство.

– Она едет одна? Ведь это почти двести миль!

– Нет, она со своим приятелем. Не беспокойтесь. Эстер уже большая девочка. Да, вы завтра увидите мою маму, не так ли? Передайте ей привет и скажите, что я люблю ее. Пока, мне надо бежать.

– Эстер едет сюда, чтобы сделать мне сюрприз, – сообщила Филиппа Чарми после того, как положила трубку. – Только она не знает, что на гору не поднимешься, если нет приглашения или предварительного заказа.

Чарми сделала паузу, не закончив последний косметический штрих на лице – тени для глаз медного цвета, чтобы сочетались с восточным халатом персикового цвета, который она собиралась надеть на бал, – и указала на кровать, где лежала большая книга с перечнем всевозможных услуг и правил на курорте.

– Там объясняется, – сказала она, – если вы ожидаете гостей, надо сообщить их имена в зал ожидания фуникулера у подножия горы.

– Знаешь что, Чарми? – сказала Филиппа, снимая трубку и набирая номер. – Я рада, что она приедет. Кто знает, сколько продлится заседание правления, может быть, несколько дней. А потом встреча с Беверли Берджесс, так что, прежде чем я смогу уехать в Санта-Барбару, пройдет немало времени. Прошел почти год, как мы не виделись, и я очень скучаю по ней.

Чарми разглядывала свою подругу в зеркальце пудреницы. На Филиппе был только миниатюрный бюстгальтер и трусики-бикини; платье для бала – серо-голубого цвета с ручной отделкой бисером, модельера Исаака Мизраи – лежало на кровати. Чарми подозревала, что Филиппа собиралась попросить Рики застегнуть ей «молнию». Собственно, когда они пришли в бунгало и осмотрели две спальни, в каждой из которых стояли две кровати королевского размера, и расположение комнат и обстановка напоминали то, что у них было в отеле «Марриотт», Чарми снова предложила, чтобы она заняла одну спальню, Филиппа и Рики – другую. Но старомодные представления о пристойности и приличиях снова оказались для Филиппы важнее, и она настояла на том, чтобы она и Чарми спали в одной комнате, а Рики в другой. Очень целомудренно, решила Чарми, но надолго ли?

Эти размышления напомнили ей об Иване Хендриксе. Сейчас он уже должен быть в Бразилии, наблюдать за деятельностью компании «Миранда интернейшнл» и выслеживать Гаспара Энрикеса. Чарми сожалела, что он не смог вместе с ними приехать в «Стар» и пойти на бал. Она бы усиленно угощала Ивана его любимым шотландским виски двадцатилетней выдержки, а потом научила бы его двум-трем танцевальным па, которых он не знал.

Когда Филиппа собрала все предметы туалета и отправилась в ванную, закрыв за собой дверь, Чарми вернулась к собственному отражению в зеркале.

Иван в последние несколько дней занимал почти все ее мысли, и ни о чем другом она не думала, даже о завтрашнем заседании правления или угрозе со стороны «Миранды». Он настолько овладел ее сознанием, что постоянно возникал в ее эротических снах, почти доводивших ее до оргазма. Несмотря на сексуальную искушенность мужчин, с которыми она была близка, и несмотря на то, что Сэм, с которым она встречалась теперь, был просто великолепен в постели, Чарми считала, что ни один мужчина не сможет удовлетворить ее так, как Иван. Как-то раз, когда они были одни у нее на кухне, им что-то помешало, но она знала, что, повторись такая возможность, он бы подарил ей такое удовольствие, какого ей не дал еще ни один мужчина.

Одни его габариты чего стоили! И восхитительная военная выправка, благодаря которой она чувствовала себя более женственной и хрупкой. Природа щедро одарила его, и Чарми страстно жаждала почувствовать на себе каждый дюйм его тела.

Услышав шум воды из ванной, она закрыла глаза и коснулась рукой груди, стараясь воспроизвести прикосновение Ивана и вспоминая, как он слизывал с ее сосков сироп.

А вдруг ей не предоставится другого случая? Что, если он доложит из Бразилии по телефону и исчезнет куда-нибудь, куда обычно исчезал, но на этот раз не появится вновь? Если Беверли Берджесс окажется сестрой Филиппы, тогда поиски закончены. И как только активность «Миранды» будет укрощена и с растратой денег компании «Старлайт» все выяснится, нужда в услугах Ивана отпадет.

Она не сдержала вздоха, вспоминая, как он распахнул ее халат и освободил груди от тесного бюстгальтера. А потом какое открытие сделала она для себя, скользя рукой по его животу все ниже и ниже!..

Чарми открыла глаза и долго, серьезно смотрела на себя в зеркало. Нет, решила она. Она не собирается его отпускать, каковы бы ни были причины, разлучавшие их. Они должны быть вместе, они принадлежат друг другу, она просто знала это. Каким-то образом – она не знала еще каким – она собиралась использовать свой шанс заполучить Ивана.

Филиппа вышла из ванной и бросила свою косметичку на кровать.

Чарми спросила:

– Ты собираешься перед балом подойти к Беверли Берджесс?

– Нет, сегодня вечером я просто понаблюдаю за ней и попытаюсь сделать кое-какие выводы.

– А если она и есть твоя сестра?

– Тогда, приехав сюда, Эстер получит от меня сюрприз! – Филиппа не касалась в разговорах с дочерью деталей незапланированного возвращения в Лос-Анджелес, просто упоминала, что это связано с работой. Она не хотела заронить надежду, а потом разочаровывать. Ко всему, что связано с семейными вопросами, они обе относились с особенной чувствительностью; в том-то и заключалась их особая взаимная привязанность, выходящая за пределы обычной любви между матерью и дочерью, что обе они были сиротами, получившими воспитание в чужих семьях.

– Кстати, о сюрпризах, – спросила Чарми, – что ты думаешь о загадочном телефонном звонке Ханны? Ханна сказала, что завтрашнее заседание правления окажется совсем никчемным.

– Ты думаешь, она выяснила что-то новое? Надеюсь, что это так, думала Филиппа. И буду молить Бога, чтобы Ханна не выступила с исповедью.

– Ну ладно, о работе будем волноваться завтра, – сказала Чарми, выходя из-за косметического столика, который за то короткое время, что она просидела подле него, был до отказа завален пузырьками, кисточками, наборами теней и другими принадлежностями. Все это требовало большого труда, но зато лицо Чарми было великолепно; в блестящем халате персикового цвета Чарми выглядела как на картинке из модного журнала.

– Прямо сейчас… – Она внезапно вздрогнула.

– Что случилось?

– У меня появилось какое-то странное чувство! Как в той старой поговорке. Как будто кто-то прошелся над моей могилой. – Она пожала плечами. – Наверное, заскок. Ну, ладно, пора идти на бал, Золушка!

– Я почти готова, – сказала Филиппа, доставая жемчужные сережки-капельки. – Надо только надеть платье.

Чарми сказала:

– Ну-ну, – и вышла из спальни, оставив в воздухе запах духов «Пэшен».

Спустя секунду в дверь постучали, и заглянул Рики.

– Миссис Чармер сказала, что я нужен.

Филиппа потеряла дар речи – она никогда еще не видела Рики в смокинге, и в нем он выглядел таким изысканным и элегантным. Но и старше своего возраста к тому же. Волосы были свободно зачесаны назад до плеч, как будто он сошел с рекламного плаката Кристиана Диора.

– Ты бы не мог застегнуть «молнию» на платье? – попросила она.

Он подошел сзади и, положив руки ей на плечи, поцеловал ее в шею.

– Я скучал без тебя, – сказал он тихо. – Я сходил с ума от того, что все время был рядом и не мог прикоснуться к тебе. Я так хочу тебя, Филиппа! – Его руки скользнули ей под платье, и он привлек ее к себе.

Она прильнула к нему, закрыв глаза, не в силах отвергнуть рук, которые гладили живот и груди. Она почувствовала его возбуждение и готовность и сразу захотела его.

Она повернулась к нему, и они стали целоваться, сначала осторожно, как бы изучая друг друга, потом с нарастающей страстью. Когда она потянулась вниз к нему, он взял ее за руку и сказал:

– Нет. Я сделаю все. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Филиппа. Я не богат, у меня нет высоких связей. Все, что у меня есть – это любовь к тебе. Это то, что я могу дать тебе, а никто другой не сможет.

Он медленно снял с нее платье, потом трусики. Уложив ее на кровать, он приподнял ее колени и развел их. Она чувствовала, как его гладкие щеки и шелковистые волосы касаются внутренней поверхности бедер, его поцелуи были теплыми и долгими.

Он нежно изучал ее пальцами, она почувствовала его упругий ищущий язык.

Когда она протянула к нему руки, чтобы погладить по волосам, он завел их под покрывало так, что они стали неподвижными. Филиппа не могла лежать спокойно – он просто сводил ее с ума своими губами и языком. Она попросила освободить руки, чтобы направить его движения. Но он еще больше приподнял ее колени, прижав их к ее груди, раскрыв ее еще шире, и она издала стон.

После этого она уже не сопротивлялась, полностью отдавшись удовольствию, которое доставлял ей Рики. Она чувствовала, как тает ее тело и сладостное напряжение нарастает, пока весь мир не превратился в одно всепоглощающее ощущение. Его язык проникал глубоко, а выходя наружу, намеренно задевал клитор. Рики повторял это движение вновь и вновь, пока она не почувствовала прилив новой волны наслаждения, которому она полностью отдалась, приближаясь к оргазму.

Потом она лежала неподвижно, не в силах пошевелиться. Рики опустил ее ноги и сел, улыбаясь ей и поглаживая ее волосы. Она тоже улыбнулась в ответ и вытянула руку, чтобы погладить его по щеке.

Он сказал:

– Я люблю тебя, Филиппа, – но это были не самые подходящие для нее слова. Они прозвучали слишком рано, ее сердцем пока еще владел Пол Маркетти. Она села и слегка поцеловала его в губы.

– Не говори этого, пожалуйста. Любовь ко мне не приносит удачи.

Произнеся эти слова, она вдруг осознала, насколько они правдивы. Раньше она не думала об этом, но всех троих, кого она любила за свою жизнь – Джонни, Риза и Пола, уже не было в живых.

Как бы прочитав ее мысли, он прикоснулся к ее щеке и с улыбкой сказал:

– Не надо беспокоиться. Со мной ничего не случится.

Сидя в своем коттедже, затерявшемся среди сосен, Дэнни Маккей проверял лезвие ножа и думал о том, что первым делом надо отвлечь от Беверли ее австралийского мальчика-игрушку.

Никому еще не удавалось перебежать дорогу ему, Дэнни Маккею, а уж тем более зеленым соплякам. А этот нож, не раз воплощавший в жизнь замыслы Дэнни, и на этот раз должен был сделать свою работу.

Дэнни никогда не любил действовать с помощью огнестрельного оружия; оно казалось ему безликим и держало его на расстоянии от жертвы. И с ним все слишком быстро заканчивалось. Ну, ладно, рассуждал он, вставляя нож в кожаные ножны за поясом, с этим белобрысым крестьянином придется разделаться быстро. Но уж с Беверли он разберется не торопясь.

Взглянув на часы и отметив, что уже пора выходить, он еще раз осмотрел себя в зеркало, чтобы убедиться, что ножа не видно. И не только ножа, но и нейлонового шнура и пистолета. Он не собирался использовать его для убийства, пистолет был для других целей. На балу Дэнни решил появиться в смокинге, но он ему был нужен не на весь вечер; вскоре он переоденется в более подходящую для его планов одежду. Что касается бального костюма Беверли, ей тоже не придется быть в нем целый вечер. Он переоденет ее в другое: наручники и приготовленную им петлю.

Ему не терпелось увидеть выражение ее лица, когда она поймет, кто он такой.

Не с первой попытки сумела Беверли вставить в мочки ушей жемчужные сережки в виде капелек. Возможная встреча с Отисом Куинном очень беспокоила ее, и от этого у нее слегка дрожали руки. Где он был сейчас? Куинн приехал утренним фуникулером, а теперь уже вечер. Она ожидала, что до вечера он как-то проявит себя, из-за постоянного напряжения у нее сдавали нервы.

Поэтому она вскочила, услышав стук в дверь. Куинн!

Но это оказался Саймон: он еще не переоделся в белый вечерний пиджак и был без галстука. Войдя в гостиную, он закрыл дверь.

– Я получил твою записку, Беверли, – сказал он с выражением озабоченности на лице. – Ты не идешь на бал! Плохо себя чувствуешь? Вызвать доктора Айзекс?

– Нет, – ответила она. – Просто болит голова. – Беверли была полна желания пойти на вечер, решив для себя заранее, что это будет ее выход в свет, так как она собиралась первый раз показаться на людях без темных очков. Прошло уже три с половиной года с тех пор, как лицо Беверли Хайленд перестало мелькать на экранах и в газетах; она уверяла себя, что память людей недолговечна. А потом появилась «Разоблаченная бабочка», написанная Отисом Куинном, и там были помещены ее фотографии, сделанные в те дни, когда она занималась благотворительностью, собирая деньги для разных общественных целей, в частности в фонд поддержки предвыборной кампании Дэнни Маккея.

После этой статьи с фотографиями она уже не могла появиться без очков. Кто-нибудь из гостей точно узнал бы ее.

– Я очень хочу, чтобы ты пошла на бал, Беверли, – сказал Саймон, подойдя так близко, что она сделала шаг назад.

– Я поучаствую, но буду находиться здесь. – И она кивнула на большой телеэкран, встроенный в стену. Он принимал сигналы от множества телекамер, установленных по всему «Замку» и вокруг него. Эта, система позволяла Беверли наблюдать за происходящим, не выходя из своих апартаментов, где она чувствовала себя в безопасности.

– Но это совсем не то, – сказал он.

– Ничего, – ответила она, отворачиваясь от него, чтобы он не уловил подвоха в ее глазах. Она включила телевизор, и экран заполнился ослепительными бликами белого и серебристого тонов: это был бальный зал с рождественской елкой сорока футов высоты, украшенной белыми пушинками и серебристыми звездами. Зал был оформлен в белых тонах; и ткани, и гирлянды, и венки – зимняя страна чудес. Некоторые гости уже прибыли и начинали угощаться у массивного буфета.

– Прошу тебя, Саймон, иди вниз и будь нашим гостям радушным хозяином, каким ты всегда был для них.

– Я надеялся на один танец с тобой, Беверли, – произнес он.

Они смотрели друг на друга через всю комнату. Саймон и Беверли ни разу не танцевали друг с другом.

– Прошу тебя, – мягко повторила она, – Пожалуйста.

Он подошел и коснулся ладонью ее щеки.

– Позволь мне помочь тебе, Беверли. Дай мне встать между тобой и тем, что пугает тебя.

Она посмотрела ему в глаза, еще мгновение, и она бы выболтала ему все. Но сдержалась, заставляя себя еще и еще на секунду сохранять присутствие духа и сохранить тайну в себе. Пока он не сказал:

– Хорошо, пусть будет, как ты хочешь. Я ухожу, чтобы приготовиться к балу. Если ты передумаешь…

Оставшись одна, она попробовала устроиться поудобнее, чтобы наблюдать за балом по монитору. Но вскоре поняла, что ее охватывает какое-то странное беспокойство и она не может усидеть на месте. Запах его одеколона распространился по комнате, она все еще чувствовала на щеке прикосновение его пальцев.

О Боже, что же делать? Сидеть здесь? Как заключенная в собственном доме, как зверь в клетке, и ждать разоблачения Отиса Куинна? Всю жизнь она активно боролась, а сейчас чувствовала, что ведет себя трусливо.

Она снова подумала о Саймоне. Сколько она себя помнила, она всегда была одна, отгороженная от мужчин и любви, полагаясь только на себя, обделенная сильными мужскими плечами, на которые можно было бы опереться в трудную минуту. Саймон сказал, что хочет разделить с ней ее бремя, защитить от того, что ее пугало. Разве не могла она сейчас наконец позволить себе положиться на чью-то силу? Разве было бы ошибкой открыться ему и позволить помочь ей?

Послезавтра у меня может не быть возможности использовать свой шанс с Саймоном. Послезавтра мир может измениться для меня.

Она подошла к двери и выглянула в холл. Саймон был уже у себя и готовился к балу. Тихонько прикрыв за собой дверь, с замирающим сердцем, Беверли прошла к его комнате, остановилась и прислушалась. За дверью был слышен шум воды в ванной.

Она потрогала ручку: открыто. Раньше Беверли бывала в его апартаментах. Это жилье было удивительным отражением обратной стороны характера человека, которого она знала очень хорошо и одновременно не знала совсем. Саймон Джунг, всегда такой аккуратный и педантичный при исполнении своих обязанностей, видимо, легко мирился с беспорядком в обыденной жизни. Книги, журналы и видеокассеты были разбросаны повсюду, стол был завален бумагами, шелковый галстук висел на спинке стула.

Она подошла к ванной, из полуоткрытой двери шел пар. Она слышала, что он там; ноги шлепали по воде, мыло со стуком упало на пол. Она заглянула внутрь. Сквозь пластиковый занавес видна была его фигура.

Ванные комнаты в «Замке» были огромными, как делали в старину; душевая тоже была просторной, со встроенными в стену скамьями из мрамора, а несколько душей располагались на разной высоте. Душевую в ванной Саймона можно было переделать в парилку.

Беверли медленно снимала свою одежду, не отрывая глаз от силуэта за пластиком, и чувствовала резкий запах «Айриш спринт».

Полностью раздевшись, она подошла к пластиковому занавесу и отодвинула его. Саймон стоял к ней спиной, намыливая грудь и руки, подставив лицо под струю воды. Она разглядывала его крепкую спину и стройные ноги. У него были плечи пловца, впрочем, делая первый шаг к нему, она не могла вспомнить, чтобы он ходил в бассейн.

Неожиданно он повернулся и на миг застыл в изумлении.

– Беверли! – произнес он, и она мягко прильнула нему, встретившись с его губами, как будто ей доводилось делать это сотни раз. Теплая пена скользила по ее груди и животу, а она прижималась к нему все плотнее и уже ощутила его эрекцию.

Она чувствовала, как его руки в мыле скользят по ее спине, опускаясь ниже и ниже. Она взяла его член и направила между бедер, плотно сжав ноги.

Он изучал ее языком: сначала рот, потом груди, при этом соски сделались упругими. Дотянувшись до янтарного шампуня, он стал выдавливать по всему ее телу приятную золотую жидкость, разглаживая ее по груди, потом по спине, потом между ног, слегка заходя пальцами внутрь.

Их обливала теплая вода, из-за пены кожа мягко скользила. Саймон включил другие струи, чтобы потоки воды окатывали их под разными углами. Беверли медленно опустилась на колени и взяла его член в рот. Он закрыл глаза и издал стон.

Неожиданно он опустился к ней, поднял и уложил спиной на мраморную скамеечку, широко раздвинув ее ноги и проскальзывая между ними, до упора прижимаясь и выходя почти полностью равномерными глубокими движениями. Она кусала его губу и засасывала горячий язык, ароматная вода смывала с них пену, а их разгоряченные тела продолжали двигаться в одном ритме. Беверли подняла колени еще выше и обвила его ногами вокруг талии, заставляя проникать все глубже и глубже. Когда оргазм достиг апогея, ее пальцы впились ему в спину, она выкрикивала его имя и чувствовала, как он кончает в нее в эти же ошеломительные мгновения.

Кэроул находилась у себя в бунгало и пыталась не думать о своем драгоценном Сэнфорде, когда надевала шубу из русских соболей. Она очень хотела, чтобы сегодня вечером он был с ней, он – ее сексапильный муж, хорошо знающий, как лучше преподнести жемчужное ожерелье и с кем она с удовольствием провела бы время в постели. А вместо этого сегодня ей предстояло совращать Лэрри Вольфа.

Если она хотела получить роль Марион Стар… А она хотела получить ее. Потому что эта роль изменит затухавшую кривую ее карьеры и поможет «прекрасной кинозвезде» Сэнфорда еще немного продержаться на плаву.

По чистой случайности Лэрри Вольф, снимавший бунгало по соседству и в это время добавлявший еще одну порцию одеколона «Пол Стюарт» на свой, надо признать, точеный подбородок, думал о том же самом. С той лишь разницей, что он собирался заняться любовью с Кэроул Пейдж по другой причине. Как говорится, надо было сделать еще одну засечку на прикладе своей винтовки. Конечно, он не строил иллюзий насчет того, что она страстно хотела его, но это не имело значения. Результат тот же. И снова это было доказательством того, что продюсер из Голливуда имеет какую-то власть. За роль в картине никто никогда не трахался с писателем-сценаристом, доставалось всегда продюсеру. Но в данном случае дело было в другом, Кэроул Пейдж должна стать только началом в новой альковной карьере Лэрри. И в довершение к этому, как бы украшая шоколадом верхушку взбитых сливок, завтра он встречается с мистером Ямато для подписания контракта, чтобы передать ему предложения, над которыми замечательная и надежная крошка Андреа трудилась последние пять дней.

И он еще раз перед выходом осмотрел себя в зеркале, предвкушая, что этим вечером все дамы будут от него без ума, и решил, что следует проявить великодушие – подарить Андреа один танец. Чтобы она почувствовала, какого мужчины ей не хватает.

В это время в спальне с противоположного конца гостиной Лэрри Андреа надевала костюм с мини-юбочкой в тонкую полоску и тоже думала о предстоящем вечере. Но не так, как он. Она с нетерпением ждала особого момента во время бала, когда она сделает Лэрри свой «презент» и скажет ему: «Счастливого Рождества, подонок!»

Джудит Айзекс застегивала свое старомодное черное платье, верой и правдой служившее ей во время многочисленных медицинских конференций. С досадой и грустью думала она о предстоящем вечере с мистером Смитом: ну, потанцует она с ним, и все, а завтра он покинет «Стар». Ей в номер только что прислали бутылку шампанского и букетик белых орхидей – от мистера Смита. Цветы она приколола на платье, а шампанское так и не открыла. Поскольку Зоуи уже уехала из «Стар», Джудит осталась единственным медиком на всем курорте. Ей надо быть абсолютно трезвой – мог последовать любой вызов.

Услышав стук в дверь, она знала, что это Смит – он настоял на том, чтобы зайти и сопроводить ее в бальный зал, великодушно, старомодно, но очень приятно, – она заволновалась. Не влюбиться бы сегодня вечером, мелькнула мысль.

Уже собравшись открыть дверь, она крикнула:

– Одну минуту, – вернулась в спальню и второпях расплела свою длинную косу, расчесав во всю длину густые волнистые волосы, и только после этого отперла дверь.

– Привет, – сказала она, а он, увидев ее волосы, произнес:

– Ну… э-э, теперь…

В апартаментах на третьем этаже башни сияли лампы в виде херувимов с плафонами вокруг их кучерявых голов, и все было декорировано набивным ситцем. Банни Ковальски с Фридой – фея-крестная с компанией ушли часа два назад – крутились перед зеркалом. Банни разглядывала свое сногсшибательное отражение во весь рост и все твердила:

– Когда? Когда?

А Фрида, так чертовски разнаряженная, что, будь рядом Сид Стерн, она бы ему дала от ворот поворот, отвечала:

– Скоро, скоро!

Она знала, что главный сюрприз вечера удастся только в определенное время.

Было девять часов, и праздничное событие уже начиналось. Саймон Джунг встречал прибывающих гостей в большом холле, который превратили в помещение для приема приезжающих, чтобы не было толкучки в бальном зале. Хотя Саймон и пытался уговорить Беверли прийти, она была непреклонна. Поэтому он то и дело улыбался в телекамеры, зная, что она смотрит на него по монитору. Она попросила его зайти к ней после бала, чтобы кое-что ему рассказать.

Приехала Кэроул Пейдж, она проходила среди знаменитостей, улыбаясь и кивая тем, кого знала. Последний раз она видела столько известных людей во время вечера в честь вручения «Оскаров» в Спаго. Только она начала ощущать дух праздника, как Лэрри продефилировал перед ней с бокалом мартини в руке. Он вкрадчиво подмигнул ей, а она почувствовала, как у нее внутри что-то перевернулось. А когда он пробормотал, удаляясь: «В полночь», она ответила: «Да», – чувствуя легкую тошноту.

В этой толпе, где дамские наряды были сшиты модельерами такими же знаменитыми, как и их заказчицы, Дэнни Маккей в комбинированном смокинге появился почти никем не замеченный. Он подошел к сотруднику безопасности, одетому в форменный блейзер «Стар» с портативной рацией на поясе, и быстро проговорил:

– Там, снаружи, есть кое-что, на что, я думаю, вам надо взглянуть.

Охранник последовал за ним, и то, что он увидел, за густыми зарослями олеандра, оказалось ножом, сверкнувшим перед ним, от удара которого на рубашке сразу выступило багровое пятно. Перед тем как замертво свалиться в снег, он успел удивленно посмотреть на Дэнни.

Дэнни поспешно переоделся в блейзер и брюки охранника, хорошенько упрятал тело и вновь вошел в помещение, на этот раз для того, чтобы раствориться в толпе в качестве сотрудника безопасности, пользующегося доверием окружающих.

Андреа подошла и подтолкнула Лэрри, чтобы привлечь его внимание, так как он лез из кожи вон, чтобы польстить какой-то блондинке, оставшейся без внимания мужчин, и никого вокруг не замечал.

– Можно тебя на пару слов? – спросила она.

– Не сейчас, Андреа.

Но она отрезала:

– Нет, сейчас, – таким тоном, что он сразу переключил внимание на нее и, пообещав блондинке вскоре вернуться, проследовал за Андреа в относительно спокойное местечко под одним из портретов Марион Стар, где их почти полностью скрывали пальмовые деревья в огромных цветочных кадушках.

– Ну? – спросил он нетерпеливо. – Что такое случилось, что не может подождать?

– Я, Лэрри, – ответила она. – Я не могу подождать.

– Да? Чего ты не можешь подождать?

– Мне нужны публичные извинения. За оскорбление во время вручения «Оскара». А после этого ты должен публично признать, что авторство принадлежит мне, а не тебе. Здесь, сегодня, сейчас.

Он уставился на нее, как будто она сообщила о приземлении марсиан.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

Андреа получала от этого неописуемое удовольствие. У нее в крови бродило шампанское, чуть раньше она позвонила Чаду Маккормику, и он так рад был этому, что обещал немедленно выехать в «Стар» и встретиться с ней. Ей было забавно осознавать, что события разворачиваются так приятно, что сладкое отмщение так близко.

– Я говорю о том, что все сценарии написала я, а почести за это собрал ты. Теперь все. Я хочу вернуть то, что по праву принадлежит мне.

– Что, черт побери, тебе принадлежит?

– Почести и добрая репутация, Лэрри. Ты получил мой «Оскар».

– Ты хочешь сказать, что эта трахнутая статуэтка так много для тебя значит?

– Нет, дело не только в ней. Дело в том, как ты обращался со мной все эти годы. Когда ты просил меня не выходить замуж за Чада Маккормика, ты объяснял это тем, что мое замужество плохо повлияет на работу. Но ведь у тебя были другие мотивы, не так ли? Мы бы смогли неплохо работать, будь я замужем. Ты просто боялся, что Чад все узнает. И ты заставил меня бросить Чада ради тебя.

Когда он понял, что она не шутит, он рассмеялся и сказал:

– Вот забавно! Поразвлекай меня еще. Как ты собираешься заставить меня сделать такое признание? У тебя нет доказательств. Ты и я – только мы знаем правду, а кто тебе поверит, не принимая в расчет то, что могу сказать я?

– Ты прав. Поэтому дальше мы не можем работать вместе.

– Что?

– Я увольняюсь. Считай, с сегодняшнего дня. Удачи тебе на завтрашней встрече с мистером Ямато. И успешной работы.

– Эй, минуточку. Ты не можешь так поступить со мной!

– Могу. Вот увидишь.

Он моргнул и почувствовал, что вспотел.

– Ладно, отлично. Уходи. Но не забудь, что ты сделаешь сценарий о Марион Стар, потому что правами на него владею я.

– Ты владеешь правами на свою версию. Но у кого-то может появиться версия и получше твоей, правда? Пока, Лэрри.

Он схватил ее за руку:

– Если ты уйдешь, я подам в суд.

– И это очень хорошо. Потому что в ходе разбирательств все выплывет. Я могу доказать, что сценарий написан моей рукой, а ты?

Он уставился на нее, вдруг почувствовав страх. Но продолжал говорить таким тоном, как будто все это его совсем не беспокоило:

– Скажи мне, чего ты хочешь.

Кэроул находилась в противоположной стороне парадного зала, но случайно глянула в их сторону и увидела, что Андреа и Лэрри что-то оживленно обсуждают. Ей было любопытно, о чем это они. При мысли о том, что надо лечь с ним в постель, мурашки по телу пробежали, но она не может отвергнуть его, когда он придет к ней в полночь. Она должна получить эту роль.

Продолжая прохаживаться по залу, она заметила невысокого лысеющего толстячка, который наливал себе шампанского из бутылки в ведерке со льдом. Костюм на нем сидел плохо, галстук не гармонировал с цветом пиджака, а один носок, как она заметила, был темнее другого. Когда он повернулся, она разглядела, что он пролил немного шампанского себе на рубашку.

– Сэнфорд! – позвала она.

Он поднял глаза.

– Кэроул, моя дорогая!

Она подбежала к нему и очутилась в его объятиях. Поцеловав его в блестящую макушку – он был ниже ее, – она спросила:

– Что ты здесь делаешь?

У него было раскрасневшееся лицо, он весь сиял:

– Я приехал сделать тебе сюрприз, моя прекрасная кинозвезда! Когда ты покинула меня пять дней назад, у меня было такое чувство, что что-то не так. Оно беспокоило меня всю неделю. Я даже работать не мог. А у меня висит отчет на восемь миллионов долларов!

– О, Сэнфорд, – произнесла она, съедая его взглядом. Небольшого роста, с весьма невзрачной внешностью, он творит чудеса, когда дело доходит до спальни. – Я так счастлива, что ты здесь!

– Меня всю неделю беспокоило, чем же ты так расстроена, и тогда я решил поговорить с твоим агентом. Он сказал, что все из-за этого нового фильма. Это правда?

Почувствовав ее нерешительность, он продолжил:

– Моя бедняжка. Ты хотела избавить меня от своих переживаний. Думаешь, я не чувствую, что что-то неладно? Думаешь, я ничего не вижу? Думаешь, я не люблю тебя больше самой жизни? – Он приподнялся на носочки и поцеловал ее в пухлые губы.

– Я думала, ты бросишь меня, если я потерплю неудачу.

– Бросить тебя? Лучшее, что у меня есть? Моя сладкая девочка, если бы ты рыла канавы, я все равно боготворил бы тебя.

– О, Сэнфорд… – И глаза ее налились слезами.

– Но, как оказалось, я приехал к тебе с хорошими новостями. Крупнейший мини-сериал после «Ветров войны». И у тебя главная роль.

– Что? Сэнфорд! Мини-сериал? Расскажи скорее!

– Финансирует не кто иной, как твой собственный муж, дорогая. Остальное я тебе расскажу конфиденциально, – сказал он, улыбаясь. – Так где твоя комната?

Они направились к выходу, там Сэнфорд получил ее шубу, и они скрылись под покровом темноты, чтобы по-своему отметить Рождество и новый контракт Кэроул.

Андреа говорила Лэрри:

– Сегодня здесь надо объявить всем, что «Оскар» по праву мой. Что моими были и замысел и сценарий…

– Должно быть, ты сошла с ума.

– Если согласишься, тогда я еще поработаю с тобой, и больше не потребуется признавать, что все твои предыдущие сценарии были написаны безымянным автором, не упоминаемым в титрах.

– Ты шутишь! Отдать «Оскара»? Да это смешно!

– Неужели? Помнишь Милли Ванилли? Им же вернули их приз Грэмми, не так ли? За то, что кто-то раскрывал рот под их фонограмму. Давай будем считать, что у нас аналогичный случай. Отдай мне «Оскара», признай меня лауреатом, и на этом я успокоюсь. В противном случае я ухожу.

– Прекрасно, проваливай, скотина! Вот увидишь, что меня это не трахает. Я это переживу.

Она повернулась к нему:

– Знаешь, Лэрри, семнадцать лет назад ты говорил мне, что Уильям Голдман получил четыреста тысяч долларов за то, что «сделал книгу «Бутч Кассиди». Посмотрим, удастся ли это тебе.

Лэрри проводил ее взглядом. Когда он увидел, что Кэроул выходит с мужчиной, в котором узнал ее мужа, он подумал, что этот вечер, видимо, не удался для него.

В блейзере охранника, делая вид, что говорит по рации, Дэнни беспрепятственно пробирался через толпу. Местная публика привычно воспринимала униформу охраны. Когда он увидел Филиппу, он остановился и понаблюдал за ней немного. Она стояла с группой гостей, рядом был и ее мальчик-охранитель из Австралии. Дэнни быстро принимал решение.

Сидя в своей комнате наверху, Беверли наблюдала за развитием событий, переключаясь от одной телекамеры к другой. Она видела, как Кэроул Пейдж ушла с мужчиной небольшого роста, видела, как Андреа Бахман покинула Лэрри Вольфа, у которого на лице застыло удрученное выражение. Беверли было приятно видеть многочисленных охранников, при этом они никому не мешали. На таких вечерах было важно, чтобы каждый из гостей чувствовал себя под защитой.

Беверли включила другую камеру и увидела, как Фрида выходила из лифта с… Беверли была изумлена. Она не могла поверить своим глазам.

– Почему мы вышли здесь? – спросила Банни. Она думала, что они спустятся на лифте до первого этажа.

– Так будет эффектнее, радость моя. Подождем еще две минуты, и ты сделаешь свой выход. Это чтобы покорить всех и так далее…

Когда Дэнни увидел, что блондинчик оставил Филиппу на секунду, чтобы принести бокалы, он решил: пора.

– Извините меня, – обратился он к Рики. – Можно с вами переговорить? Это очень важно и имеет отношение к мисс Робертс.

Рики посмотрел на Филиппу.

– Лучше не тревожить даму, сэр. Я думаю, мы все уладим, не испортив ей настроение.

Рики последовал за ним через выход и вниз по ступеням с красным ковровым покрытием.

– Это здесь, за углом, – сказал Дэнни, заводя Рики в то место, где было спрятано тело охранника.

Увидев труп, Рики опустился на одно колено.

– Не понимаю, – произнес он, пытаясь нащупать пульс на холодной шее лежащего человека. – Что случилось? Какое отношение это имеет к мисс Ро…

Остальное довершил стремительный взмах острого ножа. Яркая красная полоса прошла от уха до уха, и вскоре белая рубашка Рики стала бурой.

Дэнни вернулся назад и вновь слился с толпой, сожалея, что ему нельзя посвистеть, – такое замечательное у него было настроение.

Фрида и Банни стояли в ожидании на верхней площадке широкой лестницы, где не было яркого света, а дверная ниша полностью скрывала их от публики. Когда они шли, несколько человек разглядывали их с любопытством.

– Ну когда? – в сотый раз спросила Банни, так она была взволнована и напряжена. А Фрида, не менее возбужденная, ответила:

– Когда я скажу. Надо убедиться, что все в сборе. Джудит и Смит прогуливались по снегу и любовались звездами в небе, не имея пока желания присоединиться к празднику со звездами в бальном зале. Он вел ее под руку и слушал ее рассказ:

– Морт был художником. Свободный дух. Он создавал красивые вещи из куска грязной глины. Но ему не очень нравилось, что он работал дома, а я каждый день уходила на работу в офис или в больницу. Как-то раз кто-то назвал его «домохозяйкой», и его это очень обидело. Когда умерла Кимми, Морт винил меня за то, что я при этом отсутствовала. «Ты – мать», – сказал он тогда. Я должна была быть рядом, когда ребенок болел. Вспоминая это сейчас, я думаю, что он просто изливал всю горечь из-за неравенства моего и его положения. Иногда к нам приходили письма, подписанные «Доктору и миссис Айзекс».

– И поэтому ты приехала сюда, чтобы похоронить себя заживо?

– В какой-то мере да.

– Думаю, что я не допущу этого.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я собираюсь спасти тебя. Если, конечно, у тебя нет возражений стать женой мужчины, который гораздо старше тебя.

– Ты перепутал порядок изложения, – сказала она с улыбкой. – Надо было сперва сказать, что слишком стар для меня, что я молоденькая женщина, у которой целая жизнь впереди и которая, видимо, не захочет, чтобы старый…

Он остановился и взял ее за плечи.

– Ты думаешь, мои намерения недостаточно серьезны? Я хочу, чтобы ты стала моей, Джудит Айзекс. Я буду ухаживать за тобой и свататься всеми известными мне способами до тех пор, пока ты не скажешь «да».

– Но…

Он приложил палец к ее губам.

– Пожалуйста, произнеси мое имя, мое настоящее имя. Я хочу услышать, как ты это сделаешь.

Она произнесла, и он поцеловал ее, и она ответила на этот поцелуй.

Они все теснее прижимались друг к другу, и она знала что скажет ему «да».

Дэнни подошел к Филиппе и сказал:

– Мисс Робертс! Я бы не хотел тревожить вас, но не смогли бы вы пройти со мной? У вашего приятеля кое-какие неприятности.

Она посмотрела по сторонам. Рики не было.

– О Господи! – воскликнула она. – Что случилось?

– Мы не хотим никого беспокоить. Пожалуйста, пройдите со мной. Вам все объяснит управляющий.

Он проводил ее к лифту, для которого нужен ключ, но у Дэнни был такой ключ – у него на поясе висела целая связка универсальных ключей. Он не был похож на других охранников, которых она видела на курорте. Во-первых, никто из них не носил ни очков, ни бороды. Во-вторых, он казался старше остальных по возрасту.

Двери лифта открылись, и он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. Они вышли в длинный прохладный холл, где в суровой тишине стояли рыцарские доспехи, а в воздухе ощущался затхлый запах. Она понятия не имела, куда они шли.

– Не могли бы вы сказать, что случилось?

– Управляющий сам предпочел бы все объяснить вам. Меня просто послали сопроводить вас.

Они вошли в огромную спальню, отделанную классическим декором в розовых и зеленых тонах, и Филиппа догадалась, что это была спальня Марион Стар – ей довелось видеть фотографии этой комнаты.

– Сейчас, только пройдем здесь, – сказал он, и Филиппа, к своему удивлению, увидела, что оказалась в такой же огромной ванной комнате, стены которой были украшены эротической росписью.

Догадавшись, что он привел ее в знаменитую ванную похоти, что вокруг больше никого нет, она повернулась и сказала:

– Так, а теперь…

И увидела ствол пистолета, направленный прямо на нее.

Дэнни улыбнулся.

– Не беспокойтесь, мадам, – сказал он, – я не намерен использовать эту штуку. Я не собираюсь стрелять в вас. Шум может привлечь внимание. Хотя, если вы хорошенько прислушаетесь, то поймете, что празднество далеко отсюда и там очень шумно.

Она похолодела от ужаса:

– Что вам нужно?

– Сначала я хочу, чтобы вы сняли это платье, легко, изящно и медленно. А я посмотрю.

Ее охватила дрожь.

– Кто вы? Чего вы хотите?

– Перестань, Беверли, хватит притворяться. Уж сейчас-то ты должна узнать меня.

– Я не Беверли.

– Я сказал, вылезай из этого платья!

Дрожащими руками она дотянулась до застежки и расстегнула «молнию».

– Почему вы делаете это, я не понимаю.

Он снял очки и отклеил бороду.

– Теперь понятно?

– Я не знаю вас!

– Хватит, Беверли, и толкни ногой свое платье сюда. Хорошо. Теперь лифчик и трусы.

Фрида решила, что пора. Она искала Лэрри Вольфа. Все это представление было для него. Наконец он оказался в нужном месте, почти в середине холла, близко от лестницы, и стоял лицом к ним, разговаривая с какой-то блондинкой.

– О'кей, – сказала она Банни. – Пошли.

Фрида оценила, как освещается лестница, и сказала:

– Спускайся медленно на двенадцать ступенек. Потом остановись. Стой и не двигайся, что бы ни случилось.

– Пожелай мне удачи, – попросила Банни. Фрида чмокнула ее в щеку:

– С тобой и так вся удача. Иди вниз и стой, чтобы они там все попадали, глядя на тебя.

Банни медленно пошла вниз и, когда увидела, что ее никто не замечает, пошла еще медленнее, задерживаясь на каждой ступеньке, держа руку на перилах. Когда несколько человек случайно взглянули в ее сторону и каждый прервал свое занятие, чтобы рассмотреть ее, она еще продолжала спускаться. Несколько человек прекратили разговор, потом еще несколько. Дойдя до двенадцатой ступеньки, она оказалась на самом освещенном месте, остановилась и замерла, чуть дыша.

Все больше и больше гостей поворачивалось в ее сторону, понимая, что что-то происходит, поднимали головы и замолкали. Тишину нарушали шепот и вздохи, и Банни услышала, как имя «Марион Стар» пробежало из уст в уста, подобно волнам от брошенного в воду камня.

Банни не очень грациозно облокотилась на перила, изображая томный вид, на ней было плотно облегающее платье из темно-коричневого бархата, и выглядела она так, словно ее окунули в шоколад. Черный парик обрамлял лицо, веки, покрытые темными тенями, производили впечатление тлеющих.

Несколько сотен гостей переводили взгляды с нее на фотографии Марион Стар и обратно. Выражение их лиц говорило Банни о том, что замысел Фриды удался. Банни была не просто актрисой в гриме – она была сама Марион Стар.

Пока все взгляды были прикованы к видению на ступенях лестницы, Смит вышел через парадные двери и направился к Саймону Джунгу. У них была намечена короткая встреча, и они вдвоем удалились.

Беверли, сидя у себя, наблюдала за спектаклем, разыгранным на лестнице, с таким же благоговением, как и остальные зрители. Банни Ковальски воскресила образ Марион Стар. Это было невероятно.

Люди начали аплодировать. Не очень дружно вначале, а потом с подъемом, и вскоре рукоплескал весь зал, о чем могла мечтать любая актриса. А за спиной Банни, одетая в скромный черный костюм, приобретенный у Армани, вдалеке от места триумфа своей компаньонки, стояла Фрида Голдман и пыталась поймать на себе взгляд Лэрри Вольфа, у которого на лице было написано: «Так поражен, что не могу поверить в это».

Сид Стерн, кусай себе локти!

А в это время в ванной похоти Дэнни обращался к Филиппе:

– Что-то интересное происходит внизу, дорогуша. Слышишь, как хлопают?

Филиппа была в наручниках. На ней еще остались бюстгальтер и трусики. Когда она отказалась снять нижнее белье, Дэнни сказал ей:

– Ну и ладно, дорогуша. Я же все-таки джентльмен. – При этом он налегал на свой техасский акцент. Потом он надел ей наручники, заведя руки за спину, и усадил на край хрустальной ванны. Теперь он сидел на унитазе из чистого золота и смотрел на нее. Он убрал пистолет – она бы и так никуда не делась – и достал нож.

– Вот этой штукой я прирезал твоего любимого блондинчика, – сказал он, трогая пальцем лезвие.

– Умоляю, – прошептала она. – Что вам надо? Отпустите меня.

– Безусловно, – ответил он с улыбкой. – Отпущу, как ты отпустила меня три с половиной года назад. Помнишь, как я умолял тебя?

– Во имя Господа Бога, я не знаю, о чем вы говорите!

– О Боже, Беверли! – прогремел его голос. – Хватит притворяться! Признайся в том, что ты совершила, и может быть, я буду более снисходителен к тебе. И хватит повторять, что ты не знаешь, кто я такой!

– Не знаю… лицо, может быть, и знакомо…

– Перестань, Беверли.

– Почему вы зовете меня так? Мое имя не Беверли!

– А-а, я думаю, ты хочешь, чтобы я называл тебя Рэчел, как в тот вечер, когда ты заставила меня приползти к тебе. Да, тогда я плясал под твою дудку, но сейчас настала моя очередь, и ты будешь играть по моим нотам! – Он встал и подошел к ней, размахивая ножом прямо перед ее лицом. – А для начинающих – вот мое первое правило…

Беверли, наблюдая поразительный выход Банни Ковальски на большом экране, потянулась за чашкой чая на столе и нечаянно смахнула на пол газеты. Они упали и развернулись. Сегодня у нее не было времени на почту, но сейчас, поднимая газету, чтобы положить ее на место, она заметила маленький заголовок:

«На пляже Малибу найдены три трупа».

Она бы не обратила на это внимания, если бы, положив газету на стол, не заметила имя Боннер Первис.

Правая рука и лучший друг Дэнни Маккея.

Потом она увидела второе имя – Отис Куинн. Оба жестоко убиты и зарыты в песок. Она остолбенела.

– Но Куинн же приехал сегодня утром! – Она встала. Сердце замерло.

Это приехал не Куинн.

Это Дэнни.

Он все еще был жив.

Она выбежала из своей комнаты, пересекла коридор и остановилась у лестницы, напротив которой Банни Ковальски все еще позировала в качестве Марион Стар. Она взглянула вниз на сотни людей, они все еще аплодировали, кричали что-то, и подумала: «Он здесь, переодетый и неузнаваемый, но где-то здесь, в толпе».

Она поискала Саймона, но его не было видно.

Потом она почувствовала…

Почувствовала что-то недоброе.

– Ползи ко мне, сука, – приказал Дэнни, – или я подвешу тебя и заставлю приплясывать, как я это делал в свое время перед тобой в тюрьме.

– Прошу вас, – проговорила Филиппа. – Я не та, за кого вы меня принимаете. Я не знаю, кто вы такой и о чем вы говорите.

– Надоело! – заорал он. Он вытащил из кармана длинный шнур, один конец которого был завязан петлей, и перебросил его через крепление лампы на потолке. – Ты запоешь по-другому, когда поймешь, что я не шучу.

– Нет! – закричала она. – О Боже, нет!

– Ты думаешь, я этого не сделаю? Я сделал это с твоим приятелем. С белобрысым крестьянином, так?

Она впилась в него глазами.

– Рики! – прошептала она.

– Он мертв, и никаких признаков жизни.

– Нет! – закричала она. – О боже, Рики!

– Дурацкое имя для парня, – сказал Дэнни, затягивая петлю на ее шее. Только теперь он вдруг вспомнил, что она еще была в трусиках, грудь тоже была прикрыта.

– Это надо снять, – сказал он, поднимая свой нож.

– Дэнни, – прозвучал голос за его спиной. Спокойный голос.

Он взглянул через плечо и увидел женщину в брюках и свитере с черными взлохмаченными – гривой – волосами.

Похоже, она была совершенно спокойна – просто стояла и смотрела на него.

– Отпусти ее, Дэнни, – произнесла женщина. Он прищурился.

– Кто ты, черт возьми?..

– Ты знаешь меня, – ответила она, входя в ванную. – Отпусти ее, Дэнни. Что бы здесь ни происходило, это имеет отношение только ко мне и к тебе.

Он нахмурился.

В следующее мгновение в двери появился кто-то еще.

– Беверли, – воскликнул Саймон Джунг, – мне показали направление, в котором ты пошла…

Его голос затих, когда он увидел Филиппу и Дэнни с ножом в руке.

– Что здесь происходит? – требовательно спросил Дэнни, посмотрев на Филиппу, потом на Беверли.

– Ты снова ошибся, Дэнни, – сказала Беверли, подходя ближе и протягивая руку, – Беверли – это я. Отдай мне нож.

– Не двигайся, – заорал он и, встав за Филиппой, поднес нож к ее шее. – Один шаг, и я убью ее.

– Тебе нужна я, помни об этом, – сказала Беверли, – Я Беверли. Другие здесь ни при чем.

– Нет! Куинн сказал, что она – Беверли! – И нож слегка кольнул шею Филиппы.

– Куинн ошибся. Я Беверли, Дэнни.

Он облизнул губы, лоб вспотел.

– Докажи это.

Она выглядела спокойной, но голос, выдавая ее волнение, слегка дрожал:

– Ты нашел меня в Эль-Пасо, когда мне было четырнадцать. Я была в бегах. Меня звали Рэчел Дуайер.

Филиппа уставилась на нее. Дуайер! Хендрикс говорил, что это фамилия ее настоящих родителей.

– Это еще не доказательство, – возразил Дэнни, но не очень уверенно. Он нервничал. Что происходило? Что это была за игра?

– Хорошо, – произнесла женщина. – Я покажу тебе доказательство, – и, к его изумлению, она расстегнула брюки и не торопясь спустила их. Переступив через них, она сделала шаг в его сторону и сказала: – Смотри, Дэнни. Видишь этот шрам? – Она указала на внутреннюю поверхность бедра чуть ниже трусиков. – Ты сделал на этом месте татуировку в виде бабочки, помнишь? Мне было четырнадцать, мы еще тогда переходили через границу для этого.

Он впился глазами в шрам. Нож начал дрожать в его руке, и на шее Филиппы появилась капля крови.

– Отпусти ее, – повторила Беверли негромко, но твердо. Дэнни медленно отпустил руки Филиппы, но другая его рука с ножом осталась неподвижной. Потом незаметным движением он извлек пистолет и одновременно выронил нож. Филиппа упала на пол и отползла от него. Нейлоновый шнур все еще висел у нее на шее.

Саймон Джунг быстро снял свой пиджак и накинул на нее, а Дэнни улыбнулся и сказал:

– Как это трогательно! Настоящий джентльмен. У тебя всегда был хороший вкус к мужчинам, Беверли. Значит, я допустил ошибку. Как, черт возьми, это могло случиться? – Вспомнив об официантке, он засмеялся. Две ошибки подряд.

– Ладно, теперь ошибок не будет, потому что одним камнем я убиваю сразу трех птичек. – Он взглянул на Беверли. – Если, конечно, ты не хочешь молить о пощаде…

– Послушай, Дэнни.

– Интересно, а все эти замечательные люди знают, какая ты скотина, Беверли? Почему бы не рассказать им, какими способами ты пыталась уничтожить меня? Расскажи им про публичный дом в Беверли-Хиллс, который ты путем обмана заставила меня купить, ведь ты заверила меня в том, что это законный бизнес, а потом продала всю эту историю прессе в тот момент, когда я вел успешную борьбу на президентских выборах.

– Дэнни! – Она сделала к нему еще шаг. Он заорал:

– Не двигайся! Ах, черт, мне это надоело. – Он поднял пистолет и прицелился Беверли прямо в лоб.

Громкий выстрел прогремел в мраморной ванной: Филиппа вскрикнула, и Дэнни опрокинулся на спину.

Он свалился в ванну с противным хрустом, ударившись головой о золотой водопроводный кран.

Все трое замерли на мгновение, потом Беверли бросилась к ванне и наклонилась к телу.

– Ом мертв, – сказала она, не веря самой себе. Она повернулась, думая, откуда мог прозвучать выстрел.

Саймон выбежал в спальню, но там никого не было. Кроме Марион Стар, которая шла к нему, опираясь на палочку.

– Я услышала какой-то шум, – произнесла она.

– Вы кого-нибудь видели, мисс Стар? – спросил Джунг. – Никто не пробегал мимо?

– Я не видела никого.

Он вышел из ванной и поспешил в холл к телефону.

Марион вошла в ванную и, увидев тело Дэнни, распростертое в ванне с простреленной грудью, покачала головой:

– Эта ванная никогда не приносила удачи. Беверли проверила карманы Дэнни и, найдя ключ от наручников, подошла к Филиппе, которая дрожала, прислонившись к стене.

– Вы в порядке? – спросила Беверли, освобождая ее руки и снимая петлю.

Филиппа взглянула на нее:

– Откуда вы знаете Кристину Синглтон?

Беверли удивленно посмотрела на нее.

– Это моя сестра, мы были двойняшками. Но еще с детского возраста мы жили врозь. Ее удочерила семья Синглтонов. А что?

– Кристина Синглтон – это я.

Они уставились друг на друга, а снизу доносились отдаленные звуки празднества. Никто не слышал выстрела, и вечер не был прерван.

– Вы Кристина? – переспросила Беверли, изучая лицо Филиппы. – Не понимаю. Я считала, что вы Филиппа Робертс.

– Я убежала, когда мне было шестнадцать и изменила свое имя.

Изумление Беверли нарастало.

– Я тоже. Но… как вы нашли меня?

– Через объявление, которое вы поместили в «Таймсе».

– Но я не печатала никакого объявления, – возразила она, и в этот момент вернулся Саймон и сказал:

– Я вызвал охрану и доктора Айзекс.

Саймон взглянул на Беверли.

– Я поместил объявление, – сказал он.

– Ты?

– Я знал, что ты прекратила поиски. В твоем офисе есть фотография молодой женщины с двумя детьми – я не раз замечал, как ты рассматривала это фото. И вспомнил, как ты говорила, что надеешься найти свою сестру. Тогда мы были в Бразилии. Ты сказала, что сестру звали Кристина Синглтон.

Он повернулся к Филиппе.

– У вас все нормально? – спросил он, вынимая накрахмаленный белый платочек и прикладывая к тому месту на ее шее, откуда сочилась кровь.

– Да, спасибо, – прошептала она. Он повернулся к Беверли:

– Я хотел помочь тебе.

– А ты знал… – Она посмотрела на тело Дэнни, лежащее в хрустальной ванне. – Об этом ты тоже знал?

– Когда я заметил, как тебя огорчила эта книжка «Разоблаченная бабочка», я прочитал ее. И узнал, что ты была Беверли Хайленд, что ты изменила имя. И что ты не хотела, чтобы я знал об этом.

Беверли посмотрела на Саймона, вспомнив, как они занимались любовью в ванной, и подумала об их будущем. Потом повернулась к Филиппе.

– Значит… вы на самом деле моя сестра?

– Да, – изумленно сказала Филиппа, – а вы – моя.

Они одновременно воскликнули «о-о», когда в комнату вошел шеф охраны, сопровождаемый группой подчиненных.

– Роджерс мертв, сэр, – сообщил он Джунгу. – Мы нашли его в кустах. Полиция Палм-Спрингса уведомлена. – Он подошел к ванне и взглянул на Дэнни. Потом посмотрел на всех, кто находился в ванной похоти, и спросил:

– Кто застрелил его?

Но этого никто не знал.

49

Филиппа просидела у его кровати почти всю ночь и уже начинала засыпать прямо на стуле. В подвешенную над кроватью капельницу попали первые косые лучи утреннего солнца. Выглянув из палаты частной клиники отеля «Стар», можно было увидеть, как начинается день. Палата могла вместить троих послеоперационных больных, но занята была только одна койка.

Дневной свет начал распространяться в помещении, и больной с усилием приоткрыл глаза. Он видел только потолок, потом, с большим трудом повернув голову, посмотрел на Филиппу. Он попытался что-то сказать, но не смог. Поэтому постарался нащупать ее руку.

Почувствовав прикосновение, Филиппа вздрогнула и проснулась.

– Рики! – проговорила она, нежно улыбаясь. – Как дела? Как ты себя чувствуешь?

– Чертовски… – прошептал он. Повязка вокруг его шеи едва шевельнулась, когда он сделал глоток. – Чертовски… – попробовал он еще раз хриплым шепотом, – болит горло.

Филиппа наклонилась к нему, чтобы поправить на лбу волосы.

– О Боже, как мы все волновались!

Он слабо улыбнулся. Лицо его было бледным, он потерял много крови, но Джудит Айзекс сказала, что он будет жить. У нее не было такой уверенности, когда она и Смит наткнулись на Рики, лежащего на снегу, впитавшем в себя кровь. Но когда она поместила его в клинику для срочной операции, попросив помочь двух врачей, оказавшихся на балу, то обнаружила, что, хотя рана была почти от уха до уха, основные шейные артерии остались неповрежденными. Разрез оказался поверхностным с небольшим проникновением в трахею, но с этим она сумела справиться.

– Я же говорил тебе, – выдавливал он слова, – что ничего… со мной… не случится. Что… – он снова проглотил слюну, – что произошло?

– Я потом тебе расскажу, Рики, я так рада, что ты поправишься! Тебя ведь могли убить.

– Не-а, – произнес он на австралийский лад. – Когда этот замахнулся… – он с трудом сделал вдох, – и я увидел нож, я вспомнил… где-то я читал, что надо наклонить шею и артерии… при этом смещаются внутрь или… что-то в этом роде.

– Ч-ш-ш-ш-ш, – прошептала она, а глаза ее блестели от слез. – Не говори. Доктор Айзекс объясняла нам. Нападавший нанес недостаточно глубокую рану… – Голос ее дрогнул. – Рики, прости меня.

Он поднял руку и прикоснулся к ее волосам.

– Филиппа, я хочу сказать тебе кое-что.

– Нет, молчи. Засыпай и береги силы.

– Я должен сказать. Я должен был сказать это… давно. Я обманул тебя. У меня не было приятеля на яхте «Филиппа». Я все это придумал, чтобы… ты дала мне работу.

– Я знаю, – ответила она, поглаживая его по волосам.

– Откуда?

– Потому что Пол говорил, что весь экипаж – американцы.

– Знала?.. Тогда почему ты приняла меня на работу?

Она улыбнулась:

– Давай считать, что мне нравится изобретательность.

Вошла Джудит Айзекс. Волосы уже не были распущены по плечам, а заплетены в косу. Она так и не показалась на балу с распущенными волосами.

– Мисс Робертс, – сказала она, – вы хотели, чтобы я узнала, когда прибывает утренний вагон фуникулера. Он уже на пути сюда. А как себя чувствует наш пациент?

Филиппа наклонилась, поцеловала Рики в губы и прошептала:

– Я вернусь как только смогу. – Потом повернулась к Джудит и сказала – Я благодарна вам за то, что вы спасли ему жизнь, доктор!

В этот ранний час у платформы фуникулера народу было немного. Большинство гостей оставалось в своих номерах, отсыпаясь после шампанского, а те, кто проснулся, обсуждали убийство, произошедшее прямо у них над головами. Полиция опросила всех. Подозреваемых не обнаружили, пистолета тоже.

Когда следователь из Палм-Спрингса нашел у Дэнни документы на имя Куинна, он заявил:

– Кажется, это человек, которого мы разыскивали. Мы думали, что на нем вина за убийство, по меньшей мере, пятерых человек, может быть, и больше. Известно кому-нибудь, кто он на самом деле?

Не успели Беверли или Филиппа открыть рот, как Саймон Джунг сказал:

– Нет, мы не знаем, кто это. – Он взглянул на Беверли. – Никто с ним не знаком, и мы не знаем, почему он совершил это.

Полицейские разъехались уже перед рассветом, забрав тело Дэнни Маккея с собой.

– Кто бы ни застрелил его, тот человек защищал вас и мисс Робертс, – сообщил следователь. – Я полагаю, что, вероятно, мы так и не выясним, кто это был.

А теперь у посадочной платформы собрались те, кто ждал прибытия утреннего вагона, – некоторые, как Кэроул Пейдж с мужем, уезжали, другие, как Филиппа, пришли встречать.

Она поджидала Ханну и Эстер.

Марион Стар тоже была там. Она закуталась в шерстяное пальто и говорила Банни Ковальски, что в «их» фильме та могла бы надевать ее настоящие платья. Банни пришла сюда, чтобы встретить отца и сообщить, что ему надо привыкать не только к тому, что она будет жить в Голливуде, но и к тому, что теперь его дочь – актриса.

Фрида была занята проработкой контракта с Андреа, согласно которому Банни должна играть молодую Марион; под заснеженной сосной они обсуждали условия, а Лэрри Вольф, надувшись, стоял в сторонке.

Там были и Беверли с Саймоном – они прощались с гостями.

Филиппе казалось, что ее сестра великолепно выглядит, несмотря на то, что обе они всю ночь провели в беседе, в основном у кровати Рики. Беверли решила подежурить вместе с Филиппой. Они успели многое обсудить в ночные часы, поведав друг другу, как жили до встречи, и все же им осталось еще поговорить о многом. После сегодняшнего заседания правления, независимо от результата, Филиппа собиралась остаться в «Стар» на некоторое время.

Потом подошла Чарми.

– Как дела у Рики? – поинтересовалась она. На ней был теплый вязаный свитер и ярко-розовая шапочка. Нос и подбородок от холода сделались такими, что хорошо сочетались с цветом ее головного убора.

– У него будет все в порядке, – сказала Филиппа. – Слава Богу. Доктор Айзекс послала за частной сиделкой, чтобы кто-то постоянно заботился о нем.

Чарми искала Филиппу, потом, посмотрев на Беверли, улыбающуюся и приветствующую гостей так, будто минувшей ночью ничего не произошло, сказала:

– Ну, вот. По крайней мере, одной тайной стало меньше. В конце концов, Иван нашел твою сестру.

Но еще оставались вопросы о присвоении миллиона долларов и относительно намерения «Миранды интернейшнл» выкупить компанию «Старлайт».

Но самой большой тайной было, кто спас Филиппу и застрелил Дэнни Маккея.

– Наверное, вагончик подходит, – предположила Чарми, заметив, как оживились люди на платформе. Она увидела, что Банни, Фрида и Андреа горячо обмениваются рукопожатиями. Кэроул Пейдж так прильнула к мужу, будто у них кончается медовый месяц, а Лэрри Вольф выглядел так, словно ни разу за полгода не выспался. У Чарми отвисла челюсть.

– Филиппа! – воскликнула она. – Смотри, там Иван!

– Что? – Филиппа повернулась и увидела Ивана Хендрикса – в тяжелом пальто и меховой шапке.

Он заметил, что они смотрят на него, подошел и застенчиво поздоровался.

– Иван! – воскликнула Чарми. – Ты же должен быть в Рио!

– Ну, да, – ответил он, ковыряя снег носком ботинка, – я знаю…

– Что ты здесь делаешь?

– Все это очень сложно, мисс Робертс, – ответил он. – Видите человека, вон там?

Она посмотрела, куда он указал, и увидела мужчину в длинном черном пальто и с черным шарфом, но без головного убора, поэтому она обратила внимание на безупречно причесанные седые волосы, которые слегка шевелил утренний ветерок. Ему, видимо, было за семьдесят, красивый и элегантный, он напоминал актера Ричарда Конта.

Глаза ее расширились.

– Не может быть…

Когда мужчина повернулся и увидел ее, на мгновение его сковала нерешительность, но потом он подошел к ней, его губы дрогнули в улыбке.

– Папа? – прошептала Филиппа.

– Привет, Долли, – ответил Джонни.

– О Боже, это ты! – Она обняла его. – Папочка, папочка!

– Куколка моя, – говорил он, уткнувшись в ее волосы. Они стояли, крепко обнявшись.

Она подняла голову, в глазах были слезы.

– Ничего не пойму! Я думала, тебя больше нет!

– Я знаю, Долли, – мягко ответил Джонни. – Меня оправдали. Это был неправильный приговор.

– Но… почему ты не известил меня, что жив?

– Я не знал, как ты воспримешь это. А еще потому, что это осложнило бы твою жизнь. К тому времени, когда я вышел из тюрьмы, я смог найти тебя, ты была самостоятельной и твои дела шли в гору. – Он замолчал, чтобы утереть с ее щеки слезу, глаза его сияли любовью и нежностью. – Я знаю, ты сердилась на меня за то, что я оставил тебя в монастыре. Я разговаривал с его обитательницами, и мне рассказали, как несчастлива ты была там. Но я хотел совсем другого. Я, правда, хотел оставить тебя там на несколько дней, пока бы не подыскал нам другое место. А потом мне пришили обвинение в убийстве, и я не мог прийти и забрать тебя оттуда.

– Папа, – произнесла она, не зная, плакать ей или смеяться, – я давно простила тебя! – Она вытерла слезы, потом нахмурилась. – А откуда ты знаешь Ивана?

Иван ответил, но застенчивое выражение лица не покидало его:

– Я работаю на вашего отца, мисс Робертс. И работал у него многие годы.

– И всегда знал, что мой отец жив?!

– Я дал ему обещание молчать. Простите меня, мисс Робертс. Поверьте, это было нелегко. – Он повернулся к Чарми и сказал: – Мы с тобой встретились тогда в аптеке не случайно. Я следил за тобой и мисс Робертс некоторое время. Для этого мистер Синглтон и нанял меня. Он хотел, чтобы я лично вел дела и мог направлять ему отчеты. Ты и понятия не имеешь, сколько картофельных чипсов мне пришлось съесть тогда, чтобы дождаться, пока ты заметишь меня.

Чарми смотрела на него и думала, что от горного воздуха у нее начались галлюцинации.

– Все прощаю, – услышала она собственный голос. Джонни обратился к Филиппе:

– Пойдем походим. Долли. Я должен кое-что сказать тебе.

Они удалялись от остальных, шагая по скрипучему снегу, чувствуя, как солнце согревает их плеча, а легкие вдыхают чистейшей морозный горный воздух. Чарми еще не пришла в себя и провожала их взглядом, как вдруг почувствовала, что ее берут за руку. Когда она повернулась, Иван крепко обнял и горячо поцеловал ее.

– Иван, – проговорила она. – О, Иван…

– Ты не представляешь, как мне было трудно. В то утро у тебя на кухне я думал, что сойду с ума. Ты не знаешь, каких усилий мне стоило остановить себя, я так хотел тебя – до сих пор хочу. Но сейчас я не при исполнении. Я свободен. – Он улыбнулся. – И я ужасно хочу сиропа! – И уже тише спросил: – А ты?

Филиппа взяла Джонни под руку, и он положил свою руку на ее.

– Когда я вышел из тюрьмы и монашки сообщили мне, что ты убежала, я чуть с ума не сошел, разыскивая тебя. Но когда нашел, оказалось, что ты основала собственную компанию, ты казалась такой счастливой, что я решил: «Пусть она думает, что я умер». Видишь ли, куколка, даже хотя я и не совершал этого, я имею в виду убийства, за которые меня посадили, и был полностью оправдан, я все еще был связан с плохой компанией. Я бы не принес тебе удачи. Я гордился, видя, как хорошо идет твое собственное дело. И с тех пор я наблюдал за тобой.

– Поэтому, когда Иван сказал тебе, что я направляюсь в «Стар», ты тоже решил приехать?

– Не совсем так, куколка. Да, я знал, что ты собиралась в «Стар». Иван сказал мне, что, возможно, нашел твою сестру. На самом деле это я устроил так, что для тебя нашлось место в «Стар» буквально по первому требованию. Рикардо Кадиз, писатель, доводится мне другом. Я узнал, что на Рождество он собирался в «Стар». Я попросил его снять свой предварительный заказ. Он был мне кое-чем обязан. Так освободилось место для тебя. Как только ты выехала из Перта, я постоянно созванивался с Иваном, и он держал меня в курсе всех твоих передвижений. Сюда я приехал не для того, чтобы встретиться с тобой и рассказать обо всем. Я рассчитывал приехать так, чтобы ты не знала, что я был здесь.

– Не понимаю. А зачем же тогда приезжать?

– Убедиться в том, что заседание правления прошло для тебя успешно.

Она посмотрела на него.

– Тебе известно о хищении в компании?

– Да. И я боялся за тебя. Ведь ты собиралась разоблачить преступника.

– Ты знаешь, кто он?

– Алан Скейдудо.

– Боже мой, – проговорила она, – Алан.

– Я боялся, что он может навредить тебе. Поэтому я попросил Ивана взять пистолет. Обычно он не носит оружия.

Ей вдруг представился Дэнни Маккей, распростертый в ванне.

Как будто читая ее мысли, Джонни сказал:

– Думаю, я не напрасно попросил Ивана взять оружие. Когда он потерял тебя из виду в бальном зале, а потом увидел, что Беверли пошла наверх, он последовал за ней. И оказал всем нам большую услугу, застрелив Маккея.

Они шли среди сосен, покрытых снегом, и она вспомнила их давние прогулки в Тайбьюроне. Рука, поддерживающая се сейчас, была такой же сильной, как и тогда.

– А что еще тебе известно? – спросила она. – Ты знаешь что-нибудь о компании «Миранда интернейшнл»?

Он утвердительно кивнул.

Она внимательно изучала его загорелое, в морщинках, но все еще красивое, несмотря на годы, лицо.

– «Миранда интернейшнл» – это ты?

– Я стою за спиной этой компании и много других предприятий.

– Тогда почему ты хочешь поглотить «Старлайт»?

Он рассмеялся:

– Я не хочу этого. Я подстроил это, чтобы навести вас на хищение денег внутри вашей компании. Меня обеспокоило сообщение Ивана о том, что ты уехала в Австралию. Я боялся, что из-за переживаний по поводу Пола Маркетти ты отойдешь от дел и растеряешь все, ряди чего ты так много работала. Я не хотел, чтобы ты повторила мои ошибки, – от правды и действительности не скроешься.

Я не мог просто предупредить тебя, потому что тогда мне пришлось бы раскрыться. Я хотел, чтобы ты докопалась до правды сама. Я знал, что под угрозой скупки компании ты начнешь изучать бухгалтерские документы, чтобы понять, что так привлекает «Миранду». И я рассчитывал на то, что ты заметишь недостачу в миллион долларов.

– Значит, угрозы скупки нет?

Он улыбнулся:

– «Старлайту» ничего не угрожает, Долли.

Она расплакалась. Он остановился и обнял ее.

– Все хорошо, куколка, – успокаивал он. – Теперь мы снова вместе.

– Папа, – сказала Филиппа, – я хочу познакомить тебя с сестрой.

Она взяла Джонни за руку и повела к площадке, где Беверли разговаривала с Саймоном Джунгом. Когда Филиппа представила ей Джонни, он взял ее руку в свои и сказал дрогнувшим голосом:

– А ведь мы встречались один раз. Вы были вторым ребенком…

Он тряхнул головой, в глазах заблестели слезы, на него нахлынули воспоминания о том дне, когда он так много испытал.

– У нас с женой не могло быть детей, Беверли, и мы нашли юриста, который подготовил все необходимое для того, чтобы мы взяли приемного ребенка. Я хорошо помню то утро, когда мы приехали в больницу. Ваша бедняга мать была так огорчена, что вынуждена отдать одну из девочек. Она не хотела расставаться ни с одной из вас, но ваши родители были бедны и испытывали крайнюю нужду. Я пообещал, что буду хорошо заботиться о ребенке. Мы с женой могли дать многое. – Глаза Джонни наполнились любовью, когда он посмотрел на Беверли. – На месте Филиппы могли оказаться и вы, – тихо сказал он. – Но выбор был сделан. Вы обе были такие маленькие, хорошенькие куколки. Я мог выбрать любую.

Филиппа и Беверли посмотрели друг на друга, изумляясь неожиданным поворотам судьбы, и обе осознавали, что при ином выборе каждая из них повторила бы жизнь своей сестры.

Джонни помрачнел и сказал Беверли:

– Теперь я знаю, через что вам пришлось пройти, какие страдания вы испытали, попав в руки Дэнни Маккея. Жаль, что я не мог присматривать и за вами так, как следил за жизнью Кристины. Я мог бы избавить вас от многих неприятностей. Но я ничего не знал. А теперь взгляните на себя, – добавил Джонни, и к нему снова вернулась улыбка. – Две прекрасные женщины.

Беверли рассмеялась.

– Будучи ребенком, я была настоящей домоседкой.

– А я – толстушкой, – сказала Филиппа. Потом подошел Саймон Джунг и сообщил, что фуникулер прибыл.

Филиппа встревожилась:

– Папа, ты ведь не уедешь? Я не отпущу тебя!

Джонни засмеялся и похлопал ее по руке:

– Не волнуйся, я не уду.

Направляясь к посадочной площадке, они, проходя мимо Смита, услышали, как он говорил Марион Стар:

– А известно ли вам, уважаемая леди, что вы были моей первой любовью?

– А я многие годы восхищалась вашим талантом. И всегда думала, почему такой красавец не женится!

– Вот это совпадение, моя дорогая мисс Стар, я женюсь. Женюсь на женщине, которая была моим врачом.

Вагончик с грохотом остановился, и молодые люди в куртках бросились к нему, чтобы удержать от раскачивания и открыть двери для выхода пассажиров.

Филиппа взглядом искала Эстер. Дочь позвонила ей прошлым вечером и сообщила, что приедет с приятелем именно этим рейсом. Потом подумала о Рики, который скоро поправится, о Беверли, которая была рядом, о Джонни, который стоял с другой стороны, и улыбнулась.

Вся ее семья наконец была в сборе.