Звезды

34

На этот раз телефонный звонок раздался не по междугородной и не по специальной линии. Поэтому разговор велся осторожно, намеками, и не прерывался воплями попугая.

– Вы здесь? – спросил звонивший.

– Это было нелегко. Сколько времени у нас осталось?

– Немного.

– Тогда начнем. Кстати…

– Да?

– Проверьте, все ли вы захватили.

35

Сан-Фернандо Вэлли, Калифорния, 1970 год.

Молли, молодая секретарша Филиппы, была первой, кто заметил черный «мерседес-бенц» с затемненными окнами, который остановился возле офиса «Старлайта» в швейцарском шале. Она выглянула в окно и воскликнула:

– Ого! Похоже, к нам важный посетитель!

Китти, оператор на коммутаторе, оторвалась от своего пульта:

– Кто это?

– Не знаю, полагаю, какая-то большая шишка, – сказала Молли взволнованно, – могу поспорить, кинозвезда.

С тех пор как Филиппа появилась в «Ночном шоу», у Молли возникло предчувствие парада знаменитостей в «Старлайте».

– Пойди посмотри!

Филиппа находилась в кабинете Чарми, где они обсуждали план создания специального направления косметики в «Старлайте», когда услышали какую-то беготню в холле.

– Что там такое? – спросила Филиппа. Она открыла дверь, выглянула в приемную и увидела гроздь женщин, облепивших подоконник, в том числе Китти, бросившую свой пост у непрерывно звонящего пульта.

Молли отделилась от группы и подошла к ней со словами – Только что прибыл загадочный гость, мисс Робертс. Там, перед входом, большой черный автомобиль с водителем[30] и все такое.

– Отсюда не видно, кто это, – заметила из-за ее плеча Коллин, помощница Ханны – Я думаю, что это ганг-стер.

Филиппа и Чарми подошли к окну как раз тогда, когда Милдред воскликнула:

– Машина отъезжает! Черт! И после всего этого они даже не зашли сюда!

Гроздь распалась, и все разочарованно разошлись по рабочим местам.

Проходя к своему кабинету через холл, загроможденный стеллажами с папками и ящиками картотек, Филиппа подумала, что у нее совсем нет настроения идти сегодня вечером на свидание, даже при том, что там была возможность посмотреть восстановленный черно-белый фильм сороковых годов. Потом задумалась, как Кейт отнесется к ее очередному извинению.

Кейт был мужчина, с которым она встречалась последние шесть месяцев, сорокатрехлетний инженер, работавший на «Макдоннел Дуглас». Перечень достоинств Кейта был столь же длинен и безупречен, как только что составленная квитанция прачечной. Он был чистюля, вежливый, с приятной внешностью, рассудительный, благопристойный, смешливый, к тому же зарабатывал хорошие деньги. Он водил «кадиллак» последней модели, посылал цветы своей матери каждый день ее рождения и был достаточно наивен, чтобы голосовать за Никсона. Он разделял с Филиппой интерес к старым фильмам, просмотр которых занимал большую часть времени при их свиданиях.

Его двери были всегда открыты для нее. Кейт знал, как одеваться, как заказывать вина, и Филиппе с ним было спокойно. Но страсти в их отношениях не было. Она и в постель-то с ним пошла только потому, чтобы посмотреть, даст ли это выход огню, еще в ней сохранившемуся. Но Кейт и в постели оставался таким же вежливым и правильным, каким был в обыденной жизни. Даже во время их занятий любовью он то и дело спрашивал: «Все ли в порядке? Ты уверена, что это то, что ты хочешь?». Это звучало, как из уст официанта.

Если бы Филиппе потребовалось охарактеризовать его одним словом, то этим словом была бы пунктуальность. Кейт был самый выдержанный, самый педантичный человек, которого она когда-либо встречала даже в занятии любовью. Ей казалось, что он всегда входит в нее строго определенное количество раз за определенное количество минут, а когда кончает, его рука движется по ее телу словно по его инженерному чертежу, следуя намеченной заранее схеме.

Филиппа никогда не пылала страстью, ложась с ним в постель. У них все протекало по раз и навсегда установленному порядку: «Добрый вечер», целомудренный поцелуй у ее порога, пожатие руки в кино и так далее, до постели с пахнущими свежестью простынями. И Кейт, и окружение, казалось, смотрели на нее с недоумением, словно желали спросить: чего это ты так остерегаешься? Филиппе казалось, что за то время, что она не обращала внимания на эти вещи, сложились совершенно иные правила поведения. Девушки былых дней, оберегавшие свою добродетель, сменились девушками дней нынешних, доказывающих свою эмансипацию готовностью отдать себя любому, кто попросит.

Но один урок из области секса Кейт ей преподал, и это был важный урок. Он заключался в уяснении следующего: то, как это происходит между мужчиной и женщиной, и то, как это было между нею и Ризом, вовсе не одно и то же. Потому что мрачный битник, ее первый и единственный до поры любовник, чуть было не убедил Филиппу, что щедрый, сводящий с ума, сотрясающий мир секс и есть норма, что это испытывает каждый. Кейт же открыл ей глаза на реальный мир. Десять минут после того, как они ложились в постель, и все. С Ризом это занимало всю ночь, и Филиппа ни на минуту не сомневалась, что он занимается любовью именно с ней. С Крейтом же… У нее сложилось странное ощущение, что если бы она выскользнула из-под него, чтобы проглотить чашку кофе с пончиком и вовремя вернулась к моменту оргазма, он бы так и не заметил ее отсутствия.

Кейт просил ее выйти за него замуж. Вот было бы жуткое дело, рассудила она…

…Филиппа вошла в свой кабинет, закрыла дверь и оглядела груды поджидавшей ее почты. Стол был также завален всякой всячиной, оставшейся от вечеринки по поводу ее тридцать второго дня рождения. Была тут и поздравительная открытка от миссис Чадвик, дрожащий почерк выдавал возраст ее бывшей домохозяйки. Наконец здесь был самый последний отчет от Ивана Хендрикса. Он изучил досье всех детей, появившихся на свет в Голливуде в 1938 году в день рождения Филиппы. Рылся в архивах графства, документах больниц, разговаривал с юристами, оформлявшими усыновления. «Вы должны были родиться дома, – писал он, – и удочерение проведено строго за наличные, без оформления каких-либо бумаг. Но не волнуйтесь, мисс Робертс, что-нибудь да откроется». А она подумала, что, если бы Джонни был жив, он мог бы восполнить недостающую информацию.

– Он вернулся, мисс Робертс! – вскричала Молли, ворвавшись в кабинет. – Этот черный автомобиль вернулся, и на этот раз водитель вышел!

Филиппа подошла к окну и отдернула штору. Она увидела блестящий черный «мерседес-бенц» с затененными стеклами, так что снаружи нельзя было разглядеть пассажиров и водителя, уверенно шедшего к парадной двери «Старлайта».

Это был крупный мужчина с совершенно лысой головой, посаженной прямо на плечи без помощи шеи, так что мочки его ушей касались жесткого воротничка рубашки. «Немезида Джеймса Бонда», – подумала Филиппа, когда мужчина вошел в ее кабинет. Мужчина был в безупречном сером костюме, хотя ей показалось, что пиджак подозрительно мешковат. Он заговорил, как автомат, словно повторяя заранее выученные слова.

– Мой наниматель хотел бы присоединиться к вашей программе.

– Да, конечно, – сказала она, жестом дав понять разинувшей рот Молли, чтобы та принесла новую членскую папку. – Я могу предоставить вам список отделений, так что ваш наниматель сможет выбрать наиболее подходящий ему салон.

– Никаких салонов, – ответил он, – все должно осуществляться в частном порядке.

– Очень сожалею, но программа «Старлайта» для этого не подходит. Ваш наниматель должен присоединиться к группе.

– Это невозможно.

Филиппа еще раз взглянула сквозь тюлевую штору на затененные окна «мерседеса». У нее возникло ощущение, что оттуда кто-то наблюдает за нею. Кто? Какая-нибудь знаменитость? Или кто-нибудь, кто просто не хочет, чтобы его увидели, чиновник ЦРУ, например?

Она обернулась к водителю, у которого, как она сейчас заметила, были необычайно для такого огромного парня красивые глаза: нежно-зеленого цвета, окаймленные бахромой длинных черных ресниц.

– Ладно, – сказала она, – это против правил, но я не вижу, почему бы нам не пойти навстречу.

Когда Молли вернулась с глянцевой папкой и брошюрами, которые вручались новым членам, Филиппа вынула регистрационную карточку и объявила:

– По мере реализации программы ее участники взвешиваются раз в неделю, а потом обсуждают возникшие у них проблемы или вопросы с группой и преподавателем. В конце встречи вручаются новые наставления и новые меню тем, кто достиг определенного уровня в потере веса. Например…

– Мой наниматель все это понимает. Он был резок, но вежлив.

– Очень хорошо. Вступительный взнос тридцать долларов, а затем двадцать долларов в месяц. Ваш наниматель может прислать плату в офис.

К ее изумлению, он вынул из кармана две банкноты, в десять и в двадцать долларов, и вручил ей.

– Передайте, пожалуйста, вашему нанимателю, что я не могу гарантировать эффективность нашей диеты при самостоятельном применении, – сказала Филиппа, подписывая наставления. – «Старлайт» базируется на групповой поддержке. Тут дело не только в подсчете калорий, но и во многом другом.

– Мой наниматель понимает это.

– Также необходимо, чтобы он взвешивался раз в неделю, в любой день по выбору, предпочтительно утром. Обычно руководитель группы заносит в этот буклет данные о прибавке или потере веса, но в данном случае…

– Мы понимаем, – его губы растянулись в улыбке, и у Филиппы внезапно возникло ощущение, что если расстегнуть его рубашку, то там обнаружатся кнопки с надписями: «Иди», «Говори», «Улыбнись», «Действуй дружелюбно, но жестко»…

Собирая бумаги, она сказала:

– Я должна знать, мужчина это или женщина. Диеты для них различаются.

– Мы возьмем обе. Она улыбнулась.

– Накроете сразу две цели? Хорошо, пожалуйста. Они обе, Филиппа и Молли, следили, как он уходит, и обе размышляли, хотя и по разным причинам, вернется ли он обратно.

– Инсулин, – сказал доктор Стейнберг, – вот в чем ваша проблема.

Это был четвертый специалист, к которому обращалась Филиппа после многих лет, и она не ожидала какого-нибудь толка. Они всегда брали кровь, проводили тесты, выуживали подробную историю ее прошлого, привычки в питании, а в конце концов не могли дать четкого ответа. Поэтому, когда доктор Стейнберг сделал свое заключение – всего одно слово, – она растерялась:

– Как вы сказали?

– У вас редкое состояние, которое называется гиперинсулинемия, мисс Робертс. Это означает, что в вашем кровотоке слишком много инсулина. В вашем случае проблема, прямо противоположная той, с которой сталкиваются диабетики, – их организм не производит инсулин вовсе. Симптомы мимикрируют гипогликемию, но ваша проблема не низкое содержание сахара в крови, а высокое содержание инсулина. Вот почему вы испытываете дрожь сразу после того, как съедите что-нибудь сладкое. Вы поглощаете сахар, ваш организм производит слишком много инсулина, результат – дрожь, легкая головная боль, потливость.

Он выждал, пока она переварит эту новую информацию, потом продолжил:

– Люди с гиперинсулинемией часто имеют избыточный вес из-за двух главных воздействий инсулина. – Он нумеровал их, загибая пальцы на правой руке. – Во-первых, инсулин ускоряет переход сахара в жировые отложения. Во-вторых, инсулин замедляет переход отложений жира в энергию. Итак, вы видите, что инсулин – это фактор полноты. У меня даже есть пациентка с диабетом, которая отказывается принимать положенный ей инсулин, потому что она от него толстеет.

Внезапно Филиппа поняла многое из того, чему до сих пор не находила объяснения. Почему ей обычно был не мил десерт, почему она чувствовала слабость через два-три часа после сладких завтраков в школе святой Бригитты, почему она не выносила диету доктора Хира с изобилием фруктов, наконец, почему она не снижала вес так быстро, как другие. Сейчас до нее даже дошло сказанное как-то доктором Хиром: полноту вызывает вовсе не обязательно переедание, но неправильное питание.

– Вы говорите, – продолжал доктор Стейнберг, что, когда у вас была простуда, вы пили много фруктовых соков и чай с медом. Во фруктах много сахара. О, я имею в виду так называемый натуральный сахар, не рафинированное белое вещество, но фруктозу, которая оказывает на поджелудочную железу то самое воздействие. Что же касается меда в чае, то люди не понимают, что такое мед. Это почти так же плохо для вас, как и белый сахар, потому что хотя он производится иным путем, но это все тот же самый чистый сахар, в котором ваш организм не нуждается.

Филиппа почувствовала неожиданное возбуждение. Она получила ответ на загадку всей своей жизни.

– Но что же мне делать, доктор?

– Сохраняйте низкий уровень инсулина. Для этого употребляйте в пищу больше протеина и пролонгированных углеводов, их действие длительнее, чем простых углеводов. – Он засмеялся. – Конечно, вы все об этом знаете. Из нашего разговора я понял, что вы много занимаетесь проблемами питания. И еще, когда вы ощущаете озноб, не ешьте ничего сладкого. Диабетик, у которого есть инсулиновая реакция, может себе это позволить, потому что сахар только стимулирует поджелудочную железу производить больше инсулина. Если вы почувствуете, что вас знобит, съешьте дозу протеина – яйцо или кусок курицы.

Он вышел из-за стола и, по-отечески положив руку ей на плечо, проводил до двери.

– И еще одно правило вы должны соблюдать, – добавил он. – Избегайте есть помногу. Вы будете изумлены, если узнаете, как много тучных людей уверяют, что они едят всего лишь один раз в день. Обычно это вызывает смех. Но стоит лишь сказать, что вам нужно ограничиться полутора тысячами калорий, и вы отвадите их от одноразового питания. Большое количество пищи в один прием вызывает мощный выброс инсулина поджелудочной железой. Малые дозы этого не делают. Принимайте все те же полторы тысячи калорий, но распределите их на несколько раз, и вы произведете за день меньше инсулина. Вы сохраните ваши темпы снижения веса, – добавил он, подмигнув, – и будете чувствовать себя великолепно. Поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Он опять здесь, этот таинственный автомобиль! – сказала Молли, и все девушки офиса столпились у окна в надежде уловить взгляд знаменитости.

– Держу пари, что это Элизабет Тейлор, – заявила Милдред. – Я где-то читала, что она специально набирала вес для роли в «Кто боится Вирджинии Вульф», а сейчас у нее проблема, как от него избавиться.

Филиппа оторвалась от «Лос-Анджелес таймс». Она пыталась составить маленькую книжку под условным названием «Гиперинсулинемия и как ее контролировать», уверенная, что есть множество людей, которые, подобно ей, страдают от этой аномалии, но не имеют представления, что делать. Но она не была в состоянии сосредоточиться на этом, потому что на первой полосе газеты был повергший ее в ужас очерк с фотографиями из Вьетнама – дети, плачущие над своими мертвыми родителями. В конце недели в Сенчури-парк должен был состояться грандиозный антивоенный митинг, и она просила Кейта пойти вместе с ней, но он уклонился, сказав, что не может пропустить однодневный фестиваль Богарта[31] в Санта-Барбаре. Тогда они решили пойти на митинг с Чарми, чтобы присоединить и свои голоса протеста.

Когда она увидела сквозь тюлевые шторы силуэт автомобиля на противоположной стороне улицы, она убрала газеты. И тут же вошел водитель. Ровно через неделю минута в минуту. Она подумала, что такая пунктуальность произвела бы впечатление на Кейта. Водитель не присел. Он протянул листок бумаги и сказал:

– У нас есть вопросы. Эти названия не значатся ни в одной сменной диете. Мы хотим знать, как они могут быть введены в диету, если могут вообще.

Филиппа прочитала перечень, отпечатанный на машинке: перепелки, pate de fois grass,[32] икра, бренди, различные хлебы. Ничего похожего на бакалею обычного члена «Старлайта».

Прямо на листке она написала свой ответ. «Перепелка может быть обжарена на сковороде, или на огне, или сварена, но без кожи. Икры избегайте из-за большого содержания соли. А также pate. Потребление хлеба может быть увеличено один раз на четвертой неделе при условии, что положено начало обусловленной потере веса. Если фрукты недоступны или плохо переносятся, то каждая смена фруктов может быть заменена двумя сменами овощей. Алкоголь недопустим никакой».

Филиппа вручила ему недельную инструкцию с отпечатанным наверху девизом «Старлайта»: «Верьте в себя» и на случай, если клиент женщина, два приложения – по моде и макияжу.

После того как он ушел, Молли и другие женщины снова сгрудились у окна, пытаясь определить, кто находится в машине. Никому из них не пришла в голову мысль, что шофер может приехать и один.

В последующем «мерседес» появлялся с абсолютной точностью – каждый понедельник ровно в девять часов утра – парковался напротив здания, и шофер приходил с отпечатанными на листке необычными вопросами.

В пятый понедельник Филиппа спросила:

– Могу я поинтересоваться, как ваш наниматель себя чувствует?

– Диета приносит некоторый результат, – последовал сжатый ответ.

К концу второго месяца Чарми стала как случайно объявляться в кабинете Филиппы, главным образом, чтобы проводить взглядом здоровяка шофера. Она нисколько не продвинулась с Иваном Хендриксом. После нескольких легких заигрываний вроде «Обожаю мужчин, которые ценят картофельные чипсы», она прекратила эти попытки. Он не раскрывал ей свою личную жизнь, не попадался на ее приманку, поэтому она пришла к выводу, что у него есть женщина. Но временами она ловила на себе его странный взгляд, и ей казалось, что он хочет ей что-то сказать.

Она уже не была замужем, но, хотя и развелась с Роном, сохранила его фамилию, ей нравилось, как это звучит: Чарми Чармер. «Словно экзотическая танцовщица», – говорила она. Она полагала, что этот шофер без шеи с красивыми глазами застуживает хорошего пинка.

Прочитав последний лист с вопросами, Чарми воскликнула:

– Утка «Лонг-Айленд»! Плоды киви! – Она уставилась на Филиппу. – А это что за чертовщина – киви?

– Мне кажется, что у нашего секретного клиента очень дорогостоящие вкусы.

Они обе посмотрели на шофера, но тот молчал. В конце четвертого месяца шофер заявил, что намеченный вес успешно достигнут. Поэтому Филиппа вручила ему программу поддерживающей постоянный вес диеты и пожелала его клиенту удачи.

– Ну и что ты предполагаешь? – спросила немного разочарованная Чарми. – Возможно, мы так и не узнаем, кто это был.

Но когда через две недели к подъезду подлетел спортивный автомобиль и Чарми увидела, кто из него вышел, она ворвалась в кабинет Филиппы и на одном дыхании буквально завопила:

– Филиппа! Ты никогда не догадаешься, кто сюда идет! Пол Маркетти! Сенатор Пол Маркетти! Вот кто наш таинственный клиент! Я видела его однажды. Господи, Филиппа, ты должна тоже увидеть его! Этот мужчина – горячее сливочное мороженое с помадками. Я могла бы есть его ложкой!

– Но почему ты думаешь, что это он был нашим таинственным клиентом?

– А ты прикинь сама. Шестнадцать недель подряд черный «мерседес» подкатывает к нам, водитель – этот колосс Родосский – выходит, получает диету и уезжает. Потом колосс заявляет, что диета имела успех, и теперь появляется этот сенатор Маркетти, Филиппа! Сенатор Соединенных Штатов!

– Но, насколько я помню, сенатор Маркетти не был толстым.

Филиппа пыталась вспомнить, когда она в последний раз видела его фотографию в газетах. Некоторое время назад он пережил трагедию – загадочную смерть сына, и это выбило его из очередной гонки в Сенат.

– Может быть, толстой была его жена, – сказала Чарми, выглянув в холл. – Вот он идет!

Сопровождаемый взволнованной Молли, сенатор вступил в кабинет Филиппы.

Филиппа поднялась ему навстречу.

Он взял ее ладонь, мягко пожал и сказал:

– Не могу выразить, миссис Робертс, как я рад встретиться с вами.

Чарми сравнила его с горячим мороженым с помадками. Она ошиблась. Пол Маркетти не обладал совершенством мороженого. Филиппа осознала сейчас, видя его перед собой, что сенатор вовсе не был таким красавцем, каким выглядел на фотографиях в прессе. В реальной жизни совершенство дало трещину, черты лица оказались вовсе не такими уж правильными. Филиппа решила, что он скорее привлекателен, нежели красив, вроде как бы кузен Кэри Гранта.[33] Отвечая на его рукопожатие, она сказала:

– Это для меня большая честь, сенатор. А еще, должна сказать, настоящий сюрприз.

На нем были белые брюки и белый свитер с V-образным вырезом на шее поверх синей рубашки, его волосы были взлохмачены от езды в открытой машине, а в руке он держал бутылку вина.

– Заверяю вас, мисс Робертс, что это для меня большая честь, – произнес он сочным поставленным голосом, который звучал словно со сцены. – Я надеюсь, что не явился не вовремя. Я хочу преподнести вам это, из нашего особого хранилища.

Филиппа приняла бутылку и прочитала на этикетке «Chardonnay, chateau Marquette, 1953».[34]

– Не знаю, что и сказать, сенатор, – произнесла Филиппа. – Это имеет какое-нибудь отношение к некоему таинственному автомобилю, приезжавшему сюда?

Он широко улыбнулся:

– Да. Эти еженедельные визиты были организованы мною. Мисс Робертс, мог бы я сказать вам несколько слов наедине?

– Я должна идти, извините. – Чарми встала и вышла, бросив на Филиппу выразительный взгляд.

Когда Маркетти сел, Филиппа подумала, что он выглядит и в каждой мелочи ведет себя как прирожденный политик, хотя и позволял себе некоторую небрежность в одежде. Его черные волосы были тронуты сединок, и она вспомнила, что где-то читала, что ему сорок с небольшим.

– Я не представляла, что вы связаны с «Винами Маркетти», – сказала она.

– Им я обязан своей фортуной, – ответил он с улыбкой. – Им, а еще одной милей бульвара Уилшер, которую мой дед приобрел в обмен на повозку и мула.

Он засмеялся:

– Типичная лос-анджелесская история! Вы много раз могли слышать, как люди рассказывают, что их дед имел возможность купить угол Уилшир и Креншоу за пару долларов, но упустил ее. Так вот, мой дед сделал это!

Он замолчал и, казалось, оценивал ее. Она заметила, что его глаза были такими же темными, как у Риза, но взгляд не такой безнадежный, как у того, более того, излучал тепло и жизнь, готовность с оптимизмом встретить любое будущее. Ей хотелось разузнать про еженедельные приезды черного «мерседеса», для кого предназначалась диета «Старлайта». Не для него: он был так же высок и строен, каким выглядел по телевизору.

– Маркетти всегда были людьми действия, – сказал он спокойно. – И об этом мне напомнили ваши еженедельные письма. И о том, что я человек действия. Но… случилось так, что я забыл об этом.

Он сделал паузу, словно ему было трудно продолжать…

– Я не знаю, как много вам известно обо мне, мисс Робертс. Во время последней избирательной кампании умер мой сын. Это был мой единственный ребенок, и я был слишком потрясен, чтобы продолжать борьбу. Словом, я выбыл из гонки.

– Да, я помню это, – ответила она. – Хочу добавить, что собиралась голосовать за вас.

Он продолжал:

– Я заперся в уединении, искал утешения в еде и алкоголе. Меня разнесло на сорок фунтов. Когда в прошлом году я решил вернуться в политику, то обнаружил, что не могу избавиться от лишнего веса. Я испробовал все…

Он смотрел на нее. И сквозь нее. Никто так не глядел на нее, кроме Риза.

– Я полагаю, – продолжал он, – что вы слышали массу подобных историй. Я обращался к лучшим специалистам. Я соорудил гимнастический зал в своем доме. Я даже провел некоторое время на ферме во Флориде. Ничто не помогало. Но однажды вечером я увидел по телевидению вас. Вы заставили меня осознать мою главную проблему – факт, что я корил себя за смерть Тодда. Видите ли, мисс Робертс, средства массовой информации удержали в секрете, что мой сын погиб не в результате несчастного случая. Он покончил самоубийством.

Он умолк на несколько мгновений, за которые Филиппа успела разглядеть золотое кольцо на руке и вспомнить, что он женат на одной из самых красивых женщин вашингтонского общества.

– Я был очень тронут тем, – продолжил Маркетти, как откровенно вы рассказывали Джонни Керсону о самоубийстве вашего друга, о том, что вините себя в этом, как чувствуете себя ответственной за то, что не сумели спасти его. Я сразу понял, что вы прекрасно понимаете, что я переживаю. Словом, я решил испробовать вашу программу, и благодаря ей я снова обрел себя и вернулся к жизни.

Он встал и засунул руки в карманы – мужчина, не привыкший к таким личностным признаниям.

– Дело тут не столько в диете, – продолжал он, – сколько в тех еженедельных ободряющих письмах: «Если вы думаете о поражении, вы потерпите его. Думайте об успехе – и вы достигнете успеха». Эти слова могут быть девизом каждого политика или любого, кто жаждет завоевать мир. Я принял ваш совет к сердцу. – Он улыбнулся. – Знаете, что стало моим самым любимым? «Дело не в размере собаки в драке, но в размере драки в собаке».

– Боюсь, что это высказывание принадлежит не мне. Первым это сказал президент Эйзенхауэр, а я услышала это от моего отца.

– Так случилось, что я уже не мог дождаться, когда закончится неделя и я получу ваше очередное письмо. У меня было чувство, что вы обращаетесь прямо ко мне.

– Мне это говорили многие члены «Старлайта», сенатор.

– Мне понравилась информационная брошюра, которую вы вручаете вашим новым членам. Там вы рассказываете о себе. Трудно поверить, что когда-то вы весили на шестьдесят фунтов больше, чем сейчас. Но, понимаете, знание этого помогло мне. Что же касается меня, то когда у меня было сорок лишних фунтов, я чувствовал себя уродом. Но я ничем не мог себе помочь. Я был так потрясен смертью Тодда, что замкнулся на виски и пасте.[35] Я перечеркнул свою общественную жизнь, не отвечал на звонки друзей. Я заперся в моем доме и только пил и ел. Словно это могло вернуть Тодда.

Когда он описывал, как ощущал, что становится уродом, как барахтался в чувстве вины и самосожалении, Филиппа смотрела на его вовсе не красивое, но очень впечатляющее лицо и думала: «Это не тот мужчина, который беспомощно барахтается. Человек, подобный Полу Маркетти, страдает молча, мужественно, благородно. Он стискивает зубы, когда его сердце трепещет и вырывается из груди». Филиппа не могла представить его с бутылкой виски, он не был Рэем Милландом из «Потерянного уик-энда»,[36] бредущим от одного ломбарда к другому и стучащимся в их закрытые двери только для того, чтобы услышать, что сейчас еврейские праздники и, следовательно, ему не светит достать денег на выпивку. А как насчет обжорства? Филиппа представила Пола Маркетти на Доджер-стадионе, в рубашке с закатанными рукавами, азартно обсуждающим первый гол и со смехом покупающим обильно политую горчицей сосиску у веснушчатого мальчишки. Пол Маркетти ест ее со здоровым патриотичным аппетитом.

– Я вас шокировал, – сказал он.

– Меня не может шокировать ничто, касающееся людей и еды, сенатор. Я слышала множество таких историй. Я даже сама пережила некоторые из них. Однажды я едва не встала на колени, вымаливая свиную отбивную.

– Вот что делает вас особенной женщиной, – заметил он, – и что делает «Старлайт» особенным. Доброжелательность и сострадание к людям, которые оказались в таком же аду. Вот что придало мне силы, чтобы принять вашу программу. Потому что сначала вы помогли мне преодолеть мой позор, а потом внушили, чтобы я снова поверил в себя.

Между ними пролегло молчание, заполненное ощущением возникновения какой-то незримой связи и, к изумлению Филиппы, сексуального притяжения. Она взглянула в темные глаза Пола и почувствовала, что у нее дрожат колени.

– Значит, я сделала свое дело, – сказала она. – То, чего вы достигли, это именно то, к чему я стремилась еще двенадцать лет назад. Когда я росла, то из-за своей внешности ощущала себя изгнанницей, и я знала других девочек, которые были несчастны по той же причине.

Я не хотела, чтобы «Старлайт» сделалась лишь еще одной диетической компанией, потому что стать тоненькой еще не значит обрести счастье и самоуважение. Моя лучшая подруга Чарми никогда не сгоняла вес, но она так верит в себя, что вы даже не заметили ее габариты.

– Да, – произнес он задумчиво.

Филиппа выждала, полагая, что он скажет еще что-нибудь. Внезапно она почувствовала, что смущается под его оценивающим взглядом.

– Я сохраню эту бутылку для какого-нибудь очень важного случая, сенатор.

– Пожалуйста, называйте меня Полом. А вы можете как-нибудь выбраться отсюда, чтобы посетить винный завод? Я сам буду вашим экскурсоводом.

– Могу ли я ожидать, что мне придется снять туфли и давить виноград?

Он засмеялся глубоким, сочным актерским смехом.

– В нынешние дни, боюсь, все уже делается по науке, знаете, люди в белых лабораторных халатах за столами… Очень скучно. Хотя история интересна. Винный завод был основан в 1882 году моим дедом Франциском Маркетти, так что «Маркетти» стал одним из самых старых заводов в Калифорнии. Мы не только пережили Сухой закон, но имели тогда наши самые большие доходы. Не изготовляя вино, вы же понимаете, но отправляя суда с виноградом на Восточное побережье, где люди гнали самогон в своих ваннах. Мой дед был очень упрям. Он продавал бочонки с концентрированным виноградным соком, на которых было напечатано предупреждение: «Не добавляйте дрожжи, иначе содержимое забродит».

Филиппа засмеялась.

Маркетти еще раз как-то задумчиво взглянул на нее, потом встал и сказал:

– Ну, я и так отнял слишком много вашего времени. Я пришел поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня. И для моей политической карьеры. Благодаря вам я буду бороться за место в Сенате на следующих выборах.

Их глаза встретились, и он добавил:

– Было очень приятно познакомиться с вами. Я надеюсь, что вы примете мое предложение – осмотреть винный завод. И скоро…

36

– Это Кристина Синглтон?

– Да! Как вы узнали?

– Я твоя сестра, Беверли Берджес. Раньше меня называли Беверли Хайленд, а до этого я была Рэчел Дуайер. Твоя фамилия тоже Дуайер. Мы близнецы. Я так долго искала тебя и не могу поверить, что наконец-то нашла.

– Я тоже искала тебя. Ну разве это не чудесно? Мы снова вместе после всех этих лет.

– Но нам грозит опасность.

– Опасность? Какая?

– Я не знаю, но я ощущаю это… Где-то рядом. Когда-то, Кристина, я связалась с ужасным человеком по имени Дэнни Маккей. Он мертв, но память о нем все еще преследует меня. Я была в безопасности, но сейчас боюсь, что мое прошлое вот-вот снова встретится со мной каким-то образом. И это погубит нас обеих. Ты должна исчезнуть, Кристина. Ты должна уехать от меня далеко-далеко и никогда не возвращаться.

– Нет! Мы только что нашли друг друга…

Беверли в ужасе проснулась.

Лежа в постели и вслушиваясь в тишину «Замка», она подумала, почему ее сестра стала сниться ей сейчас, спустя столько лет. Давно-давно, когда она еще таила надежду найти ее, Беверли почти каждую ночь снилось их воссоединение. Но со временем, когда надежды растаяли, эти сновидения прекратились. До нынешних дней. Беверли была потрясена содержанием сновидения, его реальностью, силой переживания.

Она встала, накинула халат, подошла к окну. Отсюда она видела заснеженные макушки сосен и гранитные валуны, окружавшие дом, а где-то далеко внизу начиналась пустыня.

Что означало это сновидение? Почему именно сейчас ей снятся сны о сестре? И почему, когда она пробудилась, неодолимый ужас, охвативший ее во сне, не проходит, продолжая вызывать в ней дрожь? Зная, что она уже не сможет заснуть, Беверли подняла трубку телефона, набрала номер бюро обслуживания и попросила прислать ей в комнату чай и тосты.

Нащупав шлепанцы, она прошла из спальни в смежную гостиную и включила все лампы, чтобы прогнать мрачные остатки ночного кошмара. Беверли подумала было о том, чтобы позвонить в апартаменты Саймона Джунга, может быть, он присоединится к ней, чтобы позавтракать вместе, но не сделала этого, снова напомнив себе, что она не должна навязываться своему генеральному менеджеру. Она не хотела рисковать его дружбой. Как она могла бы объяснить ему, что напугана и без того, чтобы вскрылось ее прошлое? А если она ему расскажет, то какова будет его реакция? Она многим ему обязана. Она не могла бы сделать «Стар» таким, каким он стал с его активным участием, многие оригинальные и новаторские идеи принадлежат ему, такие, например, как предложение охлажденных полотенец в плавательном бассейне летом. Но Саймон значил для нее много больше, чем просто человек, хорошо управлявший ее отелем.

В ожидании, пока принесут завтрак, Беверли мерила шагами небольшую гостиную, которая была уютно обставлена мягкой мебелью с толстыми подушками, на стенах развешаны умиротворяющие сельские пейзажи. Было время, и не такое уж давнее, когда ее стены украшали письма знаменитых людей, награды и дипломы в рамках, полученные, когда она была общественной деятельницей в Беверли-Хиллс, связанной с благотворительными обществами и фондами. Но теперь все, что висело на ее стенах, имело касательство только к Беверли Берджесс, которой она стала всего лишь три с половиной года назад. Таких предметов было не слишком много, самым памятным для нее было меню из «Аманы», популярного ресторана на Руа-Барао-да-Торре в Рио-де-Жанейро, где она впервые встретила Саймона Джунга. Те несколько недель в Бразилии, когда прогуливаясь под лунным светом по пляжам Ипанемы и Копакабаны, они обсуждали планы ее нового курорта, были в числе самых дорогих воспоминаний Беверли.

Рядом с меню висела фотография ее и Саймона на вершине Шугар-Лоаф, откуда открывался захватывающий вид на Рио и его окрестности. Они смеялись, но рассудительно держались друг от друга на некотором расстоянии.

Беверли лгала Саймону. Она предлагала ему выдуманное прошлое, фальшивые объяснения своего богатства и причины, почему никогда не была замужем. Но теперь она боялась, что Саймон близок к тому, чтобы узнать, кто она на самом деле. Отис Куинн, журналист, прибывает в «Стар» завтра. Собирается ли он разоблачить всю эту ложь? И положит ли это конец их отношениям с Саймоном? Осудит ли ее Саймон раньше, чем она получит шанс объяснить ему, что это за место, называемое «Бабочкой», где женщины платили за секс, и кто такой мужчина по имени Дэнни Маккей, которого она довела до самоубийства?

Беверли прошла в свою ванную – помещение из черного мрамора с золотой арматурой. Пустив воду в ванну, она сбросила атласный халат и оглядела себя в зеркале.

Беверли еще была в хорошей форме, она заботилась об этом, следила за тем, что ест, и ежедневно делала упражнения. Но имелся на ее теле изъян: крошечный шрам на внутренней поверхности правого бедра, возле волос на лобке, единственное свидетельство о выведенной татуировке – бабочке.

Пока горячая вода наполняла ванну, Беверли думала о Саймоне. Был ли он заинтересован в особенной женщине? Об этом она могла только гадать, их личные жизни были тем, чего они никогда не касались в разговорах за те два с половиной года, что были знакомы. Кого Саймон принимал в своих апартаментах или чьи комнаты посещал, ее не касалось. Но она видела, какие взгляды бросали на него некоторые гостьи отеля, и замечала внимание, которое он им оказывал.

Попробовав пальцем температуру воды, Беверли почувствовала, что начала расслабляться. Рассвет разгорался над горами, унося прочь и тени ее ночного кошмара. Если ей что-то угрожает, если что-то угрожает «Стар» – она будет сражаться. И возможно, подумала она, уловив взглядом, как за окном рождается новый день, этот неожиданный сон был в каком-то смысле предзнаменованием. Знаком, что всегда есть повод для надежды.

Филиппа вышла на балкон своих апартаментов в «Мэриот-Дезерт-Спрингс» и смотрела, как новый день медленно наползает из пустыни. Несколько мгновений назад она стала очевидицей удивительного зрелища: как только солнечный диск раскололся за вздымающейся прямо перед ней вершиной Маунт-Сан-Джесинто, вся гора внезапно окрасилась в алый свет, словно объятая багрянцем, но в следующее мгновение огонь исчез, и гора снова стала обычной, заснеженной горой.

Воздух пустыни был холодным и колючим, но столь прозрачным, навевающим мысль, что такой должна была быть атмосфера Луны, если бы она там была. Филиппа чувствовала, что оживает с каждым глотком этого воздуха, наполняющего ее легкие, словно это был чистый кислород, охлажденный снежными горами, окружающими пустыню. Может быть, «Старлайт» и угрожает опасность, сказала она себе, но она готова принять вызов энергично и решительно. Какой бы стратегии ни придерживался ее невидимый противник – таинственная личность за спиной Гаспара Энрикеса, – Филиппа развивала свою собственную секретную стратегию.

Во-первых, возможна тактика, известная под названием «отравленная пилюля», ход, придуманный для того, чтобы представить «Старлайт» менее соблазнительной для любого захватчика. Второй ход состоял в том, чтобы если до этого дойдет дело, призвать «Белого рыцаря», относящегося к «Старлайту» по-дружески, кто купил бы крупный пакет акций и тем самым помешал «Миранде» захватить господствующее положение. На этот случай Ральф Мэрдок, юрист «Старлайта», имел на примете три такие компании. Кто бы ни стоял за Энрикесом и «Мирандой», ему не удастся овладеть «Старлайтом» без ожесточенной схватки.

Филиппа поежилась. Утро было холодным, но ее знобило больше от воздействия странного сновидения, чем от зимней температуры.

Филиппа не помнила, о чем был сон, только то, что он напугал ее. Она внезапно проснулась с сильно бьющимся сердцем. Ее первым порывом было оставить просторную двуспальную кровать и перебраться в другую половину апартаментов, где в такой же спальне спал Рики, отделенный от нее большой гостиной, и свернуться у его теплой и сильной груди. Но потом она взглянул на Чарми, спящую на другой такой кровати, и поняла, что этого делать не надо. Она и Рики находились сейчас не наедине и не на вилле.

Затем на балконе появился Рики и вкатил за собой тележку из бюро обслуживания с бумагами и завтраком. На нем была полинявшая майка с короткими рукавами, сувенир той поры, когда он состоял в экипаже" корабля – точной копии парусника семнадцатого века.

Спереди на майке было изображение корабля – «Морского ястреба», сзади надпись: «Работа во дворе не всегда означает садоводство».

– Я позабочусь о большинстве из них, Филиппа, – сказал он, передавая ей бумаги, – но отметил несколько, на которые она должна обратить внимание.

Он провел вечер, расправляясь с факсами, которые прихватил в офисе перед тем, как она покинула Лос-Анджелес. Большинство из них были письма от людей, прослышавших, что Филиппа вернулась в Соединенные Штаты, и приглашавших ее принять участие в благотворительных акциях, разных фондах, а также выступить с речами. С большей частью этой корреспонденции Рики мог управиться сам. Но некоторые, такие, как просьба от Опры Винфрей появиться в ее шоу вместе с Дженн Крэйг и Ричардом Симмонсом, Рики пометил для личного изучения Филиппы.

Она взяла эти письма и передала ему блокнот, который всегда держала на своем ночном столике. Он содержал несколько беглых записей, сделанных ею для «Плана «Старлайт» по снижению веса и достижения красоты из 99 пунктов».

Когда он брал блокнот, их пальцы соприкоснулись и взгляды встретились.

Затем он пошел назад, на ходу читая наброски: «Пункт 60: неподвижность ведет к полноте. Пункт 61: делайте вдох перед каждым куском, отправляемым в рот. Пункт 62: выждите двадцать минут во время обеда перед вторым блюдом. Пункт 63: справьте малую нужду перед взвешиванием».

Рики обернулся к Филиппе и задумался: соблюдала ли она сама эти правила, чтобы сохранить такую фантастическую фигуру? Он видел, что она все еще наблюдает за ним. Господи, как он желал ее… Ее атласный банный халат распахнулся на колене, обнажив гладкие загорелые икры, отвороты разошлись, позволив видеть ложбинку между грудями, которая почти приглашала его положить туда руку, его волновал и беспорядок ее темно-рыжих волос, и припухлости под глазами после сна.

Чувствуя, что начинает возбуждаться, Рики выкинул эти мысли из головы и принялся за работу.

А Филиппа, глядя, как Рики за обеденным столом стучит на своей пишущей машинке, обратила внимание, что он еще не побрился и легкая щетина покрывает щеки. Хотя его длинные волосы были опрятно стянуты сзади прической в виде «конского хвоста», она осознавала определенную сексуальную притягательность кажущейся небрежности его одежды – залатанных джинсов, майки которая пережила не одно лето.

Неужто и месяца не прошло с того дня, когда она впервые ощутила его губы на своих губах и его молодые сильные руки впервые обняли ее? Ее поразило, какой раскованной она тогда оказалась неожиданно для самой себя. После нескольких месяцев чисто служебных отношений с Рики достаточным оказалось одного его поцелуя, чтобы ее скрытые страсти вывались наружу. Она думала о том, как он овладел ею под летними солнечными лучами, пронизывающими комнату, о его руках – сильных, затвердевших от многих плаваний в качестве матроса, так нежно ласкавших ее тело, о его чувственном языке, наконец, о том, как мощно он вошел в нее, поднимая ее бедра над полом при каждом сильном и глубоком толчке. Наблюдая сейчас за ним, сидящим за машинкой, глядя на его мощные бицепсы под рукавчиками майки, Филиппа почувствовала, как вздымается в ней горячая волна желания.

Несколько мгновений спустя они уже занимались страстной, импульсивной любовью на ее ковре, а затем лежали в объятиях друг друга опустошенные, ошеломленные, и она чувствовала, как он снова твердеет внутри нее. Вторая их близость была даже более пронзительной, чем первая.

Филиппа наблюдала за ним еще некоторое время – желанным, желанным, но потом заставила себя сделать глубокий вдох, заполнив легкие свежестью пустыни, и напомнить себе о цели своего приезда сюда. Позже, когда ее дела здесь будут завершены, она обдумает свои поразительные новые отношения с Рики, но сейчас еще слишком многое предстоит сделать, чтобы она могла позволить себе тратить время на всякие фантазии. С минуты на минуту должен был появиться Иван Хендрикс со своим отчетом о Беверли Берджесс.

По случайному совпадению Чарми в это время тоже думала об Иване. Одетая в кафтан от Руфь Норма из набивного красного, золотого и черного искусственного шелка с соответственно подобранными красными, золотыми и черными браслетами на руках, она безуспешно пыталась расчесать распушенные из-за сухого воздуха волосы, белокурым облаком окутывавшие ее плечи и разлетающиеся при каждом прикосновении щетки. Она хотела выглядеть красивой, когда придет Иван, а он мог объявиться в любую минуту.

Мысли о нем мешали ей спать; когда Иван посещал ее в эротических сновидениях, она тут же просыпалась, дрожа как в лихорадке. Чарми думала, что уже выбросила его из головы, как много времени прошло с их последней встречи. Сэм, мужчина, с которым она встречалась весь прошлый год, богатый биржевой брокер «Пасифик полисэйдес», был таким привлекательным и чувственным – их путешествие прошлым летом по Южной Испании было его идеей, – что ей просто некогда было вспоминать Ивана Хендрикса.

Но потом она увидела его в Перте! Когда Иван вошел в гостиную Филиппы всего лишь четыре дня назад, у Чарми едва не разорвалось сердце. Он пожал ей руку, и она почувствовала, как что-то словно пронзило ее, а память отбросила назад к таким живым деталям, что перехватило дыхание – к одному невероятному утру, когда она пекла пряники с жженым сахаром и испытала самое сильное потрясение в своей жизни.

Чарми только что поставила противень с пряниками в печь и слизывала остатки теста со шпателя, когда услышала шум подъезжающей машины.

Подойдя к кухонному окошку, она с изумлением увидела выходящего из машины Ивана с большим плоским пакетом в руках. До этого он никогда не был в ее доме, и она полагала, что он даже не знает, где она живет. Он подошел к входу, огляделся по сторонам, положил пакет у порога и уже, видимо, собирался вернуться в машину, когда Чарми, к его явному удивлению, распахнула дверь.

– Миссис Чармер, – воскликнул он, – я не думал, что вы дома! Я звонил вам, и автоответчик сообщил, что вы вышли.

– Я всегда ставлю эту запись, когда занимаюсь выпечкой, – сказала она с улыбкой, держа перед собой выпачканные мукой руки. Чарми была взволнована этим неожиданным визитом. – Это спасает мое тесто. Преимущество новейшей технологии, заходите.

Он колебался.

– Я оторвал вас.

– Заходите, пожалуйста.

Войдя, он протянул ей пакет, сказав смущенно:

– Это для вас.

Все время, пока Чарми развязывала ленточку и разворачивала коричневую обертку, стараясь не запачкать мукой то, что лежало внутри, она сознавала, что Иван стоит рядом и наблюдает за ней. Был жаркий летний день, и на Иване была гавайская рубашка,[37] заправленная в белые брюки. Верхние пуговки были расстегнуты, и в развороте она краем глаза разглядела темные волосы на его груди.

Когда пакет был наконец освобожден от оберточной бумаги, Чарми даже задохнулась. Она держала в руках застекленную литографию и смотрела на Ивана.

– Как вы узнали? – спросила она.

Он зарделся до самых корней своих по-военному коротко подстриженных волос.

– Я слышал, вы говорили мисс Робертс, что любите этого художника и что собираете его работы, потому что его стиль очень подходит к вашему новому дому. Вы упомянули как раз об этом оттиске. Ну вот, когда он мне встретился, я решил принести его вам.

– Я не знаю, что и сказать… Это… это так прекрасно! Спасибо! – вымолвила она тихо.

Они глядели друг на друга.

– Ну, тогда я пойду.

– Пожалуйста, задержитесь, выпейте чашку кофе, – сказала Чарми и стремительно убежала на кухню, чтобы он не успел отказаться.

– Я только что поставила в печь пряники, – крикнула она через плечо. – Через десять минут они будут готовы.

– Ну, – сказал Иван, заходя на кухню, – а как ваш сын?

Он огляделся, словно на самом деле хотел спросить «Где ваш сын?»

Чарми повернулась, ей хотелось сказать в ответ: «А что у вас, Иван? У вас есть сыновья или жена?» Но вместо этого она произнесла:

– Натан все лето гостит у отца. Возможно, Рон для меня был скверным мужем, но он хороший отец для нашего ребенка. После развода Рон оставил свою работу и уехал в Орегон, где открыл забегаловку на Роже-Ривер. Каждое лето Натан проводит у него несколько недель, они вместе ловят рыбу. Это хорошо для них обоих.

Иван кивнул, будто уже знал об этом, но ничего не сказал, словно понимал, как это бывает с сыновьями и экс-женами.

– А пряники здорово пахнут, – сказал он некоторое время спустя, взяв чашку кофе и добавив туда сливок. Хотя она и пригласила его сесть, он по-прежнему стоял.

– О, да! – воскликнула она, открыв плиту, чтобы взглянуть, как там пряники. – Никак не соответствуют программе «Старлайта»! Я никогда не могла соблюдать диету. Лучше оставаться толстой, я полагаю.

Она почувствовала, как он приблизился к ней.

– Пожалуйста, не говорите так. Вы великолепная женщина. Вы прекрасны такая, какая вы есть.

– Ладно, – сказала она, нервно вытирая руки о фартук, надетый поверх кафтана. Это было одно из просторных марокканских одеяний от Ханны, сшитое из хлопковой ткани, окрашенной в бежевый и винно-красный цвета. Спереди вместо пуговиц были деревянные палочки и петли.

– Боюсь, что это для меня действительно большой сюрприз. Вы тот человек, которого я меньше всего ожидала увидеть на своей кухне.

Он стоял так близко, что Чарми ощущала, как запах его одеколона смешивается с ароматом печеного теста и шоколада. На кухне вдруг стало очень жарко.

– Я рад, что вы оказались дома, – произнес он сдержанно. – Я хотел только оставить картинку и уехать.

Он сделал паузу. Она чувствовала, что его глаза охватывают ее всю так ощутимо, словно это не глаза, а руки.

– Кажется, мы никогда не оставались с вами наедине до сих пор.

«Не по моей вине», – подумала Чарми и оперлась о край кухонного стола, потому что ее ноги вдруг стали ватными.

– У вас всегда такой деловой вид. Вы появляетесь в точно назначенное время, вручаете ваш отчет Филиппе и исчезаете, – она улыбнулась, – словно Рон Рэйнджер.

Иван подошел ближе. Она видела смущение в его глазах, словно он боролся с каким-то искушением.

– Пряники пахнут замечательно.

– Это по моему собственному рецепту, – сказала она, едва слыша свой голос. – Я туда добавляю жженый сахар.

– Можно попробовать тесто? Она посмотрела на него.

– Да, конечно, – но когда Чарми потянулась к миске, Иван неожиданно притянул ее за плечи и лизнул языком уголок ее рта. Там прилипла капелька теста, она этого не заметила. Чарми замерла.

Это касание было самым возбуждающим из всего, что когда-либо делал с нею мужчина. Ее руки само собою обняли его шею, и он крепко прижал ее к груди. Потом начал целовать ее в рот.

– Господи, – шептал он, целуя Чарми и одновременно теребя ее волосы. – Я хотел тебя так давно!

Он ласкал ее груди, высвобождая деревянные палочки из петель, наконец распахнул кафтан и просунул ладонь под бюстгальтер. Чарми вскрикнула, но он заглушил ее крик поцелуем.

Она торопливо расстегнула его рубашку и выдернула ее из-под ремня. Она целовала его грудь и ниже, его сильный, плотный живот. Когда Иван добрался под платьем до ее спины и расстегнут бюстгальтер, Чарми застонала, обмякла на его груди и задохнулась. Она не могла обнять его всего, он был такой большой.

Иван освободил ее груди из чашечек бюстгальтера и прижал к своей обнаженной груди. На столе стояла открытая банка с растертым в масле жженым сахаром, он опустил туда пальцы, потом смазал ее соски сиропом и облизал их.

Они спотыкались о стол, раскидывая посуду, их страсть возрастала с каждой секундой, их руки становились все неистовее, с каждым поцелуем стремясь как можно быстрее познать друг друга. Они были так поглощены своими занятиями – Иван торопливо освобождал от платья ее бедра, а она порывисто расстегивала его ремень, – что даже не услышали, как зазвонил телефон. Но вдруг из автоответчика донесся громкий голос: «Привет, Чарми! Это Сэм. Я только хочу сказать, что этой ночью ты была фантастична!»

– О Боже! – вскрикнула Чарми, вырвалась из объятий Ивана и бросилась в холл. Прежде чем она успела нажать на кнопку, Сэм успел произнести: «Как насчет того, чтобы нам с тобой слетать во Фриско на уик-энд? Мы снимем номер в «Сан-Фрэнсис» и никуда не будем вылезать оттуда, проведем там весь уик-энд…»

Когда Чарми вернулась на кухню, Иван застегивал рубашку и заправлял ее в брюки.

– Издержки современной технологии, – сказала она, стыдливо застегивая кафтан на груди. – О, Иван… Я так сожалею…

Он выглядел так, словно только что получил самое худшее известие в своей жизни. Потом он подошел к ней, взял ее лицо в ладони и мягко сказал:

– Я не за этим приходил сюда. Я действительно думал, что тебя нет дома. Значит, это не для нас. Я не могу тебе объяснить почему, но я никогда больше не приду сюда. Я сказал тебе, что ты прекрасная женщина и я хотел тебя с того самого раза, когда впервые встретил. Ты настоящая женщина, Чарми, которая любит жизнь. Мне никогда не нравились тоненькие женщины, они такие хрупкие, что я просто боялся до них дотронуться. Я не люблю чувствовать ребра, ключицы или тазовые кости, когда занимаюсь любовью. Когда я прижимаю женщину, я не хочу прижимать скелет. Я хочу ощущать плоть, что-то материальное. Я хочу тебя. – Иван улыбнулся и дотронулся до ее волос. – И я обещаю, что всегда буду помнить это.

И он поцеловал ее в уголок рта, где еще минуту назад гнездилась крошка сладкого теста…

Чарми едва успела расчесать волосы, как Иван появился в их апартаментах.

– Будьте как дома, – сказала Филиппа. – Хотите чашку кофе? Вы ведь пьете со сливками, верно?

– Спасибо. – Он повернулся к Чарми и ровным голосом произнес: – Привет!

Он тоже вспоминал то утро в ее кухне, более того, он не мог думать ни о чем другом после того, как снова увидел ее в Перте.

– Очень сожалею, мисс Робертс, – сказал он после того, как Филиппа передала ему чашку кофе. – Но я не смог раздобыть никакой новой информации о Беверли Берджесс. Никто о ней ничего не знает, а когда я попытался встретиться с ней, мне помешал этот ее сторожевой пес Саймон Джунг. Секреты Беверли Берджесс охраняются строже, чем возраст За-За.[38]

– Вы еще навещали «Стар»?

– Я ужинал там вчера вечером. Очень элегантно, но единственное, что оттуда вынес, так это разорительный счет. Все глухо, словно мне уши отморозило. Порасспрашивал там кое-кого, но ничего путного не узнал. Я кружил там, пока с горы не спустился последний фуникулер, но мисс Берджесс так и не появилась.

Филиппа задумалась на мгновение, потом сказала:

– Я надеялась хоть взглянуть на нее, прежде чем обратиться относительно ее к адвокату… Я думаю, что если это не моя сестра, то смогу почувствовать это. Ненавижу саму мысль – просто так взять и позвонить ей: «Привет, я Кристина Синглтон. Ваш адвокат говорит, что вы разыскиваете меня». По крайней мере, до тех пор, пока я не узнаю, кто она такая и почему интересуется мной.

– Ладно, – сказал Иван, – завтра вечером там состоится грандиозный рождественский бал. Я полагаю, что эта дамочка Берджесс обязана там показаться, раз уж она хозяйка. Может быть, вам удастся увидеть ее там.

Филиппа подошла к раздвижным стеклянным дверям и выглянула наружу. День разгорался, возле бассейна несколько человек уже завтракали.

– Иван, – спросила она, – а где она точно расположена эта «Стар»?

Он тоже вышел на балкон, ветер из пустыни трепал их волосы и одежду.

– Вон там, – он указал прямо перед собой. – Вот тот самый высокий пик – это Сан-Джесинто. Видите две вершины чуть ниже? И седловину между ними? Там и находится «Стар». Угнездилась в самой седловине.

Филиппа вглядывалась в это место, где белая подушка уютно устроилась меж двух скалистых вершин. Не было и намека на какую-то сказочную пустыню, все, что она видела, был только снег.

– Подумать только, – произнесла она, – может быть, я сейчас гляжу прямо на свою сестру…

Заслышав нотку надежды в ее голосе, Иван мысленно ткнул себя кулаком в бок. В минуты, подобные этой, он чувствовал, что близок к тому, чтобы открыть ей то, что на самом деле знал – правду. Но Иван обещал молчать, а он всегда выполнял свои обещания.

– Теперь относительно «Каанэн корпорейшн», – сказал Иван, вернувшись в комнату и бросив взгляд на Чарми, прежде чем прихватить ананас с тележки. – Адрес указан правильно, но там ничего нет, кроме пустующего магазина. Мой человек ведет за ним наблюдение, но я сомневаюсь, что наш друг там покажется. Очень смахивает на то, что кто бы там ни стоял за фальшивым «Каанэн», но он знает, что мы сели ему на хвост. Когда вы проводите совещание?

– Послезавтра.

– Возможно, тогда-то вы и получите все ответы.

Ответы, подумала Филиппа, именно их-то она и страшилась услышать.

– Иван, – сказала она, – мне нужно получить информацию относительно одной компании, находящейся в Бразилии. Вы можете это сделать для меня? Это очень важно.

– Вы хотите, чтобы я отправился в Южную Америку…

– Вы можете?

– А не слишком ли многого вы просите, мисс Робертс? – спросил он, однако улыбаясь при этом. Потом пожал плечами. – О'кей. Как называется компания?

– «Миранда интернейшнл». Они пытаются захватить «Старлайт». Я должна найти способ остановить их.

– Бразилия… Хм, – сказал он, глядя на Чарми, хотя та не произнесла ни слова. – Конечно, я отправлюсь туда. Когда мне вылетать?

Когда Ханна вбежала в свой кабинет, ей показалось, что ее сумка весит больше, чем обычно. Конечно, она знала, что это всего лишь ее воображение – дополнительный вес узкого ключа от ящичка в хранилище вряд ли было возможно уловить. И все же она явственно ощущала, как он оттягивает ее руку подобно беспокойному ребенку, словно призывая забыть это сумасшествие, это безрассудство, вернуться в банк, забрать сертификаты акций и положить их обратно на место в сейф в ее спальне. Но Ханна знала, что пути назад нет. Завтра в это время она уже не будет владеть пятью процентами акций «Старлайта». Ее доля переходит к компании, чей телефонный звонок, наконец, последовал, к кому-то, кто принял ее предложение и кто заберет акции в условленном месте встречи.

А что будет дальше? Войдя в свой кабинет, она решила, что скажет Филиппе правду. «Я скажу Филиппе, что совершила, а затем уйду в отставку».

– Миссис Скейдудо, – сказала ее секретарь. – Секретарь мисс Робертс только что звонил из Палм-Спрингса. Совещание дирекции перенесено в отель под названием «Стар».

Ханна взглянула на листок бумаги. Совещание состоится послезавтра, но сертификаты акций будут переданы вовремя, она должна получить за них почти миллион наличными. Она молилась только об одном, чтобы Алан, вернувшись из Рио, не полез за чем-нибудь в сейф и не обнаружил пропажи сертификатов.

– Мисс Линд прилетела из Сингапура, – добавила секретарь, прежде чем выйти.

Ингрид пришла из комнаты дизайнеров, одетая в фантастический пурпурно-синего цвета костюм, белую шелковую блузку и туфли на низком каблуке. Ее белокурые волосы были тщательно стянуты сзади и уложены небольшим валиком на затылке, большой пурпурно-синий же бант на нем подчеркивал классические линии ее шеи и лица.

– Приветствую тебя дома, – сказала Ханна, заключая подругу в объятия. – Как прошла поездка?

– Опустошила и воодушевила! – ответила Ингрид со смехом. Она возвышалась над Ханной, как возвышалась и над всеми.

– Вот держи. Это не рождественский подарок тебе, а просто сувенир из Сингапура.

Ханна ахнула, когда, раскрыв коробочку, обнаружила внутри изысканной работы золотую цепочку с пряжкой из нефрита.

– Ингрид! Ты не должна была этого делать.

– Веришь ли, именно об этом я подумала, когда совершала покупку, – ответила Ингрид, доставая пачку «Галуаз» и прикуривая. – Я купила это на Ро-Хенг, где цену подсчитывают на абаке,[39] основываясь на весе ожерелья и цене на золото. Затем положено обязательно поторговаться. Я затратила на эту покупку целый час.

Ханна еще раз обняла ее.

– Это было очень мило с твоей стороны. Спасибо.

– Что ты думаешь о кашмирском шелке, который я прислала на этот раз? – спросила Ингрид, когда они перешли в ее шумную комнату, где за чертежными столами и портняжными манекенами работали дизайнеры.

– Никогда не видела таких расцветок, – ответила Ханна, держа подругу за руку. – Вот этот, морской волны, просто сногсшибателен! Над ним уже работают. У нас есть кое-что летнее на уме – купальные халаты, накидки для вечеринок с коктейлями, ну и так далее.

Ханна говорила энергично, стараясь скрыть свое страдание. Пройдет меньше сорока восьми часов, и она уже больше не будет работать с Ингрид. И, скорее всего, они больше не будут друзьями.

Ингрид выпустила в воздух струю горького дыма, получив в ответ несколько неодобрительных взглядов дизайнеров.

– Расскажи мне об этом чрезвычайном совещании, из-за которого меня отозвали. Алан мне показался по телефону очень раздраженным.

– Он был раздражен, потому что Филиппа послала его в Рио, а он не хотел ехать.

– Не понимаю, чем он недоволен. Рио – это место, где ты можешь найти самую вкусную еду из морских продуктов на всем Южно-американском континенте, и ничто не может превзойти бразильские аметисты.

Ингрид не упомянула мужчин, которые в Рио тоже были превосходны.

– Боюсь, что Алан смотрит на все это другими глазами, чем ты!

Ханна хотела, чтобы Алан и Ингрид не были столь антагонистичны друг другу. Их постоянная взаимная неприязнь с тех пор, как семь лет назад Ингрид впервые появилась, не смягчилась. Ханна начала рассказывать об угрозе захвата «Мирандой интернейшнл» и добавила, что Филиппа пригласила международных аудиторов для проверки всех отделов.

– Международных аудиторов! Чего ради?

Ханна отвела взгляд.

– Частично потому, что обнаружила некоторые расхождения в цифрах.

– Ох, – сказала Ингрид после паузы, во время которой она рассмотрела через плечо дизайнера рисунок вечернего платья на чертежной доске. – Ты говоришь Палм-Спрингс? Это меня устраивает. Пустыня – это лучшее место, где можно найти прекрасные ювелирные изделия из серебра, бирюзу и полудрагоценные камни.

– Я не знаю точно, в пустыне ли это. Мы встречаемся в горах, в отеле, который называется «Стар».

Ингрид загорелась.

– «Стар»! Прекрасно, прекрасно. Похоже, что мои прерванные каникулы в Сингапуре не станут такой уж полной потерей.

Она была заинтригована ожиданием того, какую еду ей смогут предложить в этом «Стар». И каких мужчин.

– Я думаю, – сказала она после короткого раздумья, – что это, конечно, будет очень интересная встреча.

37

Комната Банни была в ужасающем беспорядке. Распахнутые настежь чемоданы с разбросанными вокруг них содержимым, полотняные сумки, смятые и опустошенные, рулоны тканей, коробки с париками, разрозненные туфли, даже портновский манекен… У Фриды и ее компаньонок с воспаленными глазами оставалось чуть более двадцати четырех часов для того, чтобы подготовить мистерию.

– Вот это! – воскликнула наконец Фрида, остановившись на рулоне темно-шоколадного бархата. – Вот это! Подойдет лучше всего!

Джанина, седовласая женщина с маленькими глазками за очками в тонкой металлической оправе, застонала и вымолвила:

– Я боялась, что именно это ты и выберешь.

– Ты справишься с этим, дорогая, – сказала Фрида, – я видела, как ты работаешь над мистериями.

– Ладно, ладно…

Джанина взяла ткань у Фриды, набросила ее поверх манекена и окинула сомневающимся взглядом. Но, вынув несколько иголок из подушечки, закрепленной на запястье, она тут же принялась проворно священнодействовать подобно маленьким зверькам, друзьям Золушки. В считанные минуты ткань стала приобретать форму.

Хотя все члены наспех собранной Фридой команды и стенали от поставленной перед ними задачи, но от участия никто не отказался. На самом деле они все согласились, что со стороны Фриды это настоящий взлет гения, и были счастливы войти в команду; трое из них были также счастливы получить возможность заработать, а двое остальных – снискать ее благосклонность. Когда они спрашивали, как ей пришла в голову эта идея, Фрида в ответ только смеялась. Она не могла рассказать о сексуальном марафоне с Раулем, который завершился лишь к рассвету, всего несколько часов назад. Можно было бы представить им такую сцену: Фэй Дунавэй и Вильям Холен занимаются в «Нетворк»[40] любовью, он внизу, она наверху, при этом она еще возбужденно рассуждает о стратегии телевизионных рейтингов. Если уж они снизошли до любовного бизнеса, то вот чем они занимались: любовными утехами. И эта блестящая идея пришла к ней после того, как она испытала самый ошеломляющий оргазм в своей жизни, и в ее мыслях внезапно возникло лицо Лэрри Вольфа.

Рауль!.. Фрида уже много лет не чувствовала себя такой возрожденной.

Теперь, после того как ткань была выбрана, Фрида стала рассматривать наброски, которые Сэм делал пастелью в блокноте. Она пролистала их, забраковала большинство и сказала:

– Вот этот близок к тому, что надо, но еще недостаточно близок.

– Ты должна понять, – сказал Сэм, – я еще не видел Банни в ее новом метаморфозисе. – Он произнес это как мета-мор-фо-зис. – Так что я работаю вслепую. А где она, собственно?

– Я послала ее вниз в кинотеатр.

– Щеки ей нарастили? – спросил он, помечая кусочком мела последний набросок. Сэм был самый круглый человек, какого Фрида когда-либо видела, с круглым торсом, большой круглой головой, пухлыми руками и ногами. Он напоминал ей изображения усталого человечка в путеводителях «Мичелин». Но он к тому же был самым талантливым художником, какого она когда-либо знала. Его использовали все студии, а также полицейские участки Южной Калифорнии.

– Нет, – ответила она, – щеки как были.

– А подбородок? Насколько я помню, у Банни подбородок как у Энди Гамп.

– Мне кажется, – ответила Фрида, – что подбородок должен быть приращен.

Из ванны вышла Хелен с париком на голове манекена.

– Что ты об этом думаешь, Фрида? Она нахмурилась:

– Ничего похожего. Прическа должна быть… я не знаю, побольше от «vamp»[41] или что-то в этом роде. И еще, она слишком современна… И цвет неверный…

– Ты считаешь, что нужен черный?

– Я не знаю, она никогда не снималась в цветных фильмах. Пусть будет темный, просто темный.

Дверь гостиной распахнулась, и вошла Банни; у нее были воспаленные глаза, потому что после того взбудоражившего звонка Фриды она так и не заснула. Банни тут же утратила всякую депрессию и стала строить планы. Когда Фрида изложила ей свою идею, Банни подумала, что та сразу придет к ней, чтобы обсудить дальнейшую стратегию. Но, хотя Фрида сказала, что будет у нее вот-вот, на самом деле она объявилась лишь через несколько часов. Если бы Банни не знала Фриду так хорошо, она могла бы поклясться, что в хижине Фрида была не одна.

– Дорогуша, – Фрида вскочила с места. – Что ты смотрела?

– «Робин Гуд» и «Ее неправедные пути». Я чуть не ослепла, глядя на экран.

– Изобрази нам что-нибудь.

Все уселись вокруг в ожидании, пока Банни войдет в роль. Хелен, Сэм и Джанина уставились на нее, не веря своим глазам. Фрида говорила им, что Банни сделала несколько пластических операций, но они никак не ожидали увидеть такое. Она стала красавицей. Сэм не мог дождаться, когда сможет вернуться к своему блокноту, Хелен к своим парикам, а Джанина к платью. Когда Банни прошлась по комнате, сделав свой знаменитый жест – вскинув голову, маленькая аудитория разразилась аплодисментами и восхищенными возгласами.

– Прекрасно, а теперь пошли! – воскликнула Фрида, хватая свою сумочку и беря Банни под руку. Нельзя было терять ни минуты: рождественский бал должен был состояться завтра вечером.

– Куда мы идем? – спросила Банни.

– Снова в кино.

Банни устало улыбнулась. Откуда, черт возьми, у Фриды вдруг взялось столько энергии? Но это неважно, учитываться будет только результат. А когда Банни напомнила себе о тайном заговоре, который предприняли она и шесть ее единомышленников, о сенсации, которую они преподнесут завтра вечером на балу, ее апатию как рукой сняло, и вместе с Фридой они поспешили в кинозал, чтобы провести еще несколько часов с Марион Стар.

Царица Клеопатра нежилась в огромной мраморной ванне, заполненной козьим молоком, которое едва закрывало ее груди. Когда она поднимала рукой волну, молоко расплескивалось, обнажая соски. Потом царица пригласила двух своих служанок тоже раздеться и присоединиться к ней. Крупным планом камера показывала, как падают к ногам предметы одежды, как нежные ступни опускаются в молоко, звучала эротичная музыка, намекающая на то, что происходило в ванной между египетской царицей и ее служанками.

Для Андреа этого было достаточно, поскольку вчера она уже посмотрела «Ее неправедные пути». Она собрала свои вещи и вышла из зала. Чтобы пробраться к выходу, ей пришлось перешагнуть через ноги Фриды Голдман и Банни Ковальски. Поскольку это был один из звуковых фильмов Марион Стар, она надеялась увидеть что-то более значительное, но быстро осознала, что это всего лишь еще одна картина, созданная для того, чтобы пощекотать похотливое любопытство публики.

Андреа вернулась в Китайскую комнату и устроилась в большом кожаном кресле с подлокотниками. С собой она принесла дневник Марион.

«Когда пришло звуковое кино, – писала Марион, – Голливуд охватила паника. Появилась масса невысказанных вопросов. Кто будет сниматься в звуковых фильмах, а кто нет. У многих из нас были плохие голоса, многие из нас просто не умели играть. Так много ведущих актеров и актрис были ведущими лишь потому, что хорошо смотрелись на экране, а не потому, что могли играть. Мой дорогой Декстер уверял меня, что я могу не волноваться, что я буду хороша и в звуковых фильмах. Он сказал, что готовит картину специально для меня, с музыкой, диалогами и тому подобным. Меня это напугало. Мне было всего двадцать два года, и я все еще не верила в себя.

Но я выжила, у меня получилось и в звуковом кино. Не всем из нас это удалось. Бедняга Джон Джильберт… Я думаю, не стал ли он жертвой саботажа, как некоторые поговаривали? И мой красавчик Руди Валентино так никогда и не появился в звуковых картинах: у него был слишком сильный итальянский акцент, никто его не мог понять. Я оплакивала его вместе со всем миром, когда он умер. Он был такой хороший друг и изысканный любовник. После смерти Руди был оклеветан людьми, которые называли его «розовой пуховкой для пудры», но это были всего лишь их безосновательные и ревнивые сплетни, ничего более ошибочного и представить нельзя. Дорогой Руди был безмерно чувственным, и он знал. О! Он знал! – как ублажить женщину.

Но вернусь к звуковым фильмам. И в самом деле, публика сходила с ума от моего голоса. «Варьете» писал, что он напоминает о норке. В 1929 году Рэмси поставил самый дорогой фильм всех времен «Царица Нила», в котором я была звездой. Именно для этой картины он заставил меня отработать знаменитый жест – вскидывать голову, который стал моим автографом. Когда «Царица Нила» вышла на экран, это произвело сенсацию.

Это также сделало меня самой высокооплачиваемой актрисой в мире и таким явлением в Голливуде, что Рэмси рассудил, что пришла пора нам стать любовниками.

В этом не было никакой романтики, никаких прогулок под луной, никаких чудес в атмосфере, которые он использовал в своих фильмах. Просто однажды, как только мы кончили ужинать, он сказал: «Пойдем в постель». Оглядываясь назад, я думаю, он специально так долго готовил меня, чтобы я была достойна его. Такой человек как Декстер Брайант Рэмси не мог спать с любой женщиной. Он заводил романы с леди титулованными или выдающимися. Гертруда Винклер, дочь торговца обувью во Фресно, не отвечала высоким требованиям Рэмси. Но теперь я была Марион Стар: теперь я могла украсить его постель.

Странно и думать, что после всех этих мужчин, с которыми я спала, я буду так нервничать в первый раз с Дексом. Я была застенчива, как невеста, и едва не отказалась снять мою ночную рубашку. Декстер это сделал за меня. Фактически он сорвал ее с моего тела. Это буквально поразило меня и немного напугало. А когда мы занялись любовью – неужто кто-нибудь может так назвать то, что мы делали? – это больше походило на изнасилование. Я была слишком молода и, несмотря на мой постельный опыт, слишком наивна, чтобы понимать тогда, что, обладая в течение пяти дет надо мной гипнотической властью, Рэмси все еще нуждался в укреплении своего господства.

После этого мы стали королем и королевой Голливуда. Нам все поклонялись, для нас не было ничего невозможного. Мы правили этим миром из нашего любовного прибежища на Маунт-Сан-Джесинто, где мы устраивали приемы, на которые приглашались лишь самые избранные.

Там я и родила нашего любимого ребенка. Ранее Декстер заставлял меня делать аборты, но, поскольку эта беременность была от него, он позволил ее сохранить. Я назвала девочку Лавинией в честь героини «Неправедных путей».

Андреа закрыла книгу: это была последняя страница дневника. Она взглянула на огромную фотографию, доминирующую над комнатой: лицо Марион, мрачное и загадочное, глаза с поволокой, наполненные чувственностью и печалью.

Неожиданно Андреа осенила мысль: Марион Стар исчезла в 1932 году. А вдруг она до сих пор жива?

– Как продвигается ваш замысел? – спросила Кэроул, глядя, как Лэрри ныряет в бассейне. Они купались не в одном из маленьких бассейнов при бунгало, а в огромном внутреннем бассейне в «Замке», где гости отдыхали на возвышавшихся над водой мраморных островках или прогуливались по романтичному мостику, точной копии «Моста вздохов» в Венеции.

– Какой замысел? – спросил Лэрри, вынырнув на поверхность и отбрасывая с лица блестящие черные волосы. Она засмеялась, подумав, что он шутит.

– Проект о Марион Стар!

– Ах, этот! – Он вылез из бассейна. Это был его пятый прыжок; он нырял вовсе не для собственного удовольствия, а чтобы показать Кэроул свои мускулы, словно желая сказать: «Ты только можешь представить, на что способно это тело в постели?» Он сел рядом с ней, протянул руку и коснулся ее шеи.

– Вы все время носите это? – спросил он, имея в виду жемчужное ожерелье, которое Сэнфорд подарил ей перед тем, как она отправилась в «Стар». На ней было бикини едва ли шире ожерелья.

– Все время, – ответила она.

Он усмехнулся:

– Даже в постели?

– Лэрри, давайте лучше поговорим о вашем новом сценарии. Кого вы прочите на роль Марион?

– А почему это вас интересует?

Подняв руки, чтобы поправить волосы, она заметила, как его взгляд скользнул по ее грудям.

– Это может быть очень вызывающая роль.

– Для двадцатипятилетних.

– Ну почему же, – протянула она, – если правильно поставить свет, подобрать грим…

– И Джорджа Лукаса для специальных эффектов.

Кэроул встала, взяла свое полотенце и лосьон и направилась к одной из кабинок для переодевания. Дверь она закрыла, но не заперла.

– Эй? – крикнул Лэрри, поспешив за ней. – Я всего лишь пошутил!

Он постучал:

– Выходите, Кэроул! Не принимайте всерьез…

– Убирайтесь!

Он протиснулся в кабинку и притянул ее к себе.

– Это так важно для тебя? Ты в самом деле хочешь эту роль?

Она уперлась руками в его грудь и оттолкнула:

– Убирайтесь!

– Слушай, – сказал он, снова придвигаясь к ней. В кабинке едва хватало места для двоих, и ему не составило большого труда обнять ее одной рукой. – Я же сказал, что извиняюсь. Я думал, что ты понимаешь шутки.

– А я говорила серьезно, Лэрри, – сказала она, пытаясь вывернуться из-под его руки. – Я могу сыграть эту роль.

– О'кей, – сказал Лэрри, – значит, вы были серьезны, – он прижал ее к стенке и начал целовать.

Она снова оттолкнула его, но уже только вполсилы. Лэрри потянул вверх ее бикини, и оно упало.

– Ладно, давай обсудим это, – произнес он хриплым голосом.

Кэроул знала, что теперь он в ее руках, но здесь было неподходящее место. Она хотела получить что-то на бумаге, подпись…

– Не здесь, – шепнула она.

– Да…

– Лэрри, я закричу.

Он засмеялся:

– Чего же ты хочешь? Шампанское и розы?

«Я хочу моего мужа».

– А почему бы и нет? Мне предстоит моя первая связь, так имею я право хотеть, чтобы все было прекрасно?

Он посмотрел на нее долгим взглядом, его рука стиснула ее грудь.

– О'кей, – сказал он. – Мы устроим такую ночь, только ты и я.

– Завтра вечером, – сказала она, – приходи в мое бунгало после рождественского бала.

Андреа могла одна располагать всем бунгало, поскольку Лэрри, как она предполагала, где-то шлялся, пытаясь соблазнить Кэроул Пейдж. Она сидела за пишущей машинкой, работая над предложением, которое она и Лэрри должны показать мистеру Ямато, когда он прибудет послезавтра. Сюжетную линию Андреа строила так деликатно, что была уверена: мистеру Ямато понравится.

Переговоры с бизнесменом из Токио были ее идеей, хотя Лэрри думал, что его. После унижения на церемонии вручения наград, на которой Лэрри не оповестил об участии Андреа в его работе, – черт возьми, ее полной ответственности за его предполагаемую работу, – ее первым порывом было отправиться за кулисы, отделать его при всех и уйти. Но когда она увидела, как Лэрри красуется перед камерами и искренне говорит всем, что он одаренный писатель, Андреа решила сдержаться и выждать своего часа.

Она притворялась, что все идет, как прежде, но на самом деле выискивала лучший способ для отмщения. Идея пришла к ней несколько недель назад, когда она прочитала, что мистер Ямато, четвертый в списке самых богатых людей в Японии, имеет пунктик: Марион Стар. Он был неистовый коллекционер и часто поражал гостей на своих приемах, декламируя без единой ошибки целые монологи из ее фильмов. Когда до Андреа дошел слух, что при перестройке дома Марион был найден ее дневник, у нее родился план мести. Тогда-то она и начала расчетливо заинтересовывать Лэрри в истории Марион Стар и посеяла в его голове идею, что он сам захотел написать этот сценарий и заполучить мистера Ямато для постановки фильма. После организации встречи между ними – и снова Лэрри полагал, что это его заслуга, – она внушила Лэрри, что, поскольку грандиозный успех и сборы гарантированы, ему следует вложить в проект и свои собственные деньги.

Андреа не ставила своей целью просто публичное унижение, она хотела, чтобы Лэрри постиг и финансовый крах.

Андреа подошла к бару и налила себе джину. Алкоголь был столь же восхитителен, как и предвкушение увидеть лицо Лэрри завтра вечером, когда она вручит ему на балу свой рождественский «подарок».

Всего лишь через двадцать четыре часа она станет свободной женщиной, хозяйкой самой себе впервые за семнадцать лет. Она точно знала, как поступит с этой свободой. В первую очередь следовало выяснить, жива ли еще Марион Стар, а затем узнать, что стало с Лавинией, ее любимой дочерью.

Затем она подумала о том, что хорошо бы найти, если удастся, Чада Маккормика, которого она не видела после их короткой волшебной связи в Нью-Мехико целых одиннадцать лет. Она слышала, что он теперь живет в Лос-Анджелесе и все еще не женат.

38

Беверли-Хиллс, Калифорния, 1975 год.

Особняк на холме был так вызывающе освещен, что стал походить на Парфенон, подготовленный к приему туристов. Поток машин вливался в массивные железные ворота; у парадных дверей горничные приветствовали прибывающих гостей, принимали от них шубы и накидки и вручали дамам маленькие букетики зимних роз. Прием устраивался в террасном саду за новым домом Филиппы, где под полосатым навесом уже играл оркестр. Когда вновь прибывшие гости вступали на вымощенную плитами террасу, в прохладном вечернем воздухе перед ними открывался захватывающий вид на склоны холма, сбегающие от дома далеко вниз, к каньону. На деревьях мерцали разноцветные огоньки, скрытые в траве прожекторы бросали лучи света вверх, на статуи и кусты, в огромном плавательном бассейне светилась бледно-голубая вода. Под великолепным пологом все было готово к пиршеству: на длинных столах красовались ветчина и ростбифы, хрустальные блюда с артистически выложенными салатами, подогретые судки с горячими деликатесами. Возле каждого стола – служитель в белой одежде с разделочным ножом наготове. Молодые люди в красных пиджаках и узких черных брюках сновали в толпе с деревянными подносами, предлагая гостям пикантные закуски для возбуждения аппетита.

Все ели и пили без стеснения, потому что это был не совсем бесплатный прием, а повод собрать деньги для лично Филиппой содержащегося приюта детей-сирот вьетнамской войны. Гости охотно подписывали чеки на крупные суммы за возможность танцевать под звездами и общаться со знаменитостями на экстравагантной террасе, построенной, как говорили, по образцу такой же в Версале.

Филиппа, одетая в простое длинное бледно-желтое платье с белой меховой накидкой, потому что было прохладно, прохаживалась между гостями, останавливалась поговорить со знакомыми, представлялась тем, кого не знала. Здесь были люди кино, жившие поблизости в своих поместьях, политики, важные шишки из университетов и медицинских центров, руководители корпораций, врачи, юристы, художники и писатели. Словом, смешанное, но очень богатое общество. Будучи президентом такой большой корпорации, как «Старлайт индастриес», которая уже котировалась на нью-йоркской фондовой бирже, Филиппа наслаждалась тем, что наконец-то устраивает прием для высшего света.

Когда Филиппа стояла с мэром и его женой возле бассейна, в обоих концах которого били фонтаны, взгляд ее то и дело обращался к третьему этажу ее дома в стиле Тюдоров, где в одном из окон спальни горел свет. Филиппу переполняло почти невыносимое томление. Это было то место, где она хотела бы сейчас находиться, куда уже умчалось ее сердце.

За время постепенного роста успеха и богатства Филиппа научилась искусству проявлять к чему-то интерес, тогда как ее мысли занимало совсем другое. Улыбаясь мэру и его жене, она быстро перевела взгляд от окна спальни к дверям, открывающимся на террасу, через которые входили и выходили гости: она выглядывала лицо человека, которого хотела видеть сегодня больше, чем кого-либо другого. Он обещал прийти, но его еще не было.

Вновь обратив внимание на жену мэра, говорившую ей какие-то приятные слова, Филиппа внезапно испытала одно из тех странных озарений, которые стали случаться у нее с недавних пор. Это было не физическим, но психическим феноменом. Она совершенно неожиданно, словно гром с ясного неба, вдруг словно оставляла самое себя, переносилась куда-то, откуда и взирала на всех сторонним глазом. В ту секунду раздвоения, прежде чем самосознание вернулось к ней, Филиппу поразила мысль, что все это – особняк, гости, служители – принадлежит ей. Она осуществила свою клятву когда-нибудь стать кем-то. Мог бы Джонни Синглтон представить, кем стала ныне его маленькая Долли?

Филиппа была теперь богата, потому что богатой была ее компания. В стране уже насчитывалось почти шестьсот салонов, имелся план распространить их и по Европе. «Старлайт» также владел дочерними предприятиями, такими, как «Старлайт нэйчурал бьюти продактс»,[42] отдел косметики, который возглавляла Чарми; «Старлайт фудс»,[43] который предлагал замороженные обеды; низкокалорийные десерты, диетический маргарин, хлеб из муки особого помола, все расфасованное в приметные голубые пакеты со значком в виде звездочки в углу; совсем недавно к ним прибавились «Магазины одежды идеального размера», цепь которых раскинулась по всей стране – в них предлагались фасоны, созданные Ханной Скейдудо.

– Мне нужны манекенщицы с полными фигурами, – инструктировала Ханна рекламное агентство, когда новое направление было запущено. – Наши покупательницы хотят видеть, как одежда выглядит на таких, как они сами, а не на худышках.

Использование крупных манекенщиц в рекламе, а также в каталогах «Идеального размера», рассылаемых по почте, было революционной идеей. Ханна была убеждена, что другие производители одежды больших размеров оскорбляют клиентуру тем, что демонстрируют свои фасоны на тощих женщинах, словно желая сказать, что только на таких одежда хорошо смотрится. И она была права. Фасоны «Идеального размера» стали завоевывать признание и опережать конкурентов.

Но самым большим вкладом в успех «Старлайта» стала книга, выпущенная Филиппой четыре года назад. «Программа диеты и красоты «Старлайт» вышла уже одиннадцатью изданиями и по-прежнему удерживалась в перечнях бестселлеров в мягкой обложке. Книга открывалась краткой историей программы и личными свидетельствами нескольких известных лиц, успешно ее осуществлявших. Далее книга излагала план диеты в доходчивой форме так, что следовать ей не составляло больших усилий. Наконец, в книге был философский раздел, написанный Филиппой, и разделы, написанные Ханной и Чарми о том, как следует одеваться, чтобы выглядеть стройнее, и как правильно пользоваться косметикой.

Филиппа выпустила также небольшую книжку под названием «Гиперинсулинемия: ее причины, выявление и контроль над нею с помощью диеты». Эта книжка хоть и не стала бестселлером, но пользовалась устойчивым спросом в определенной аудитории.

Когда «Старлайт» переехал в их новую башню из стекла на бульваре Уилшир, Филиппа тоже решила перебраться из ее дома в Енчино в этот особняк в Беверли-Хиллс.

Филиппа оставила мэра и направилась к другим гостям, к ней присоединилась восторженная Чарми с бокалом вина в одной руке и шоколадным трюфелем в другой. Ее поразительный кафтан из ткани с золотыми блестками, отделанный по вырезу на шее и рукавах бельгийским, ручной работы, бисером – одно из последних самых сногсшибательных творений Ханны, – ослепительно сверкал на фоне цветущих кустов олеандра, окружавших бассейн с этой стороны.

– Прием идет великолепно, Филиппа! – сказала она. – Я знала, что он тебе удастся.

Съев трюфель и выбросив обертку в корзинку, которую услужливо подставил проходивший мимо официант, она поправила волосы, перехваченные сзади шарфиком с золочеными блестками. Глядя в спину уходящего официанта, она подумала об Иване Хендриксе. Они приглашали его на прием, но он вежливо отказался.

– Ты только взгляни на моего ребенка, – сказала Чарми, указывая на Натана, теперь уже четырнадцатилетнего неуклюжего подростка, явно чувствующего себя весьма стесненным в смокинге, который выглядел так, словно его натягивали на мальчика четыре человека. Натан крутился возле буфета, пробуя все съедобное, что только попадалось на его пути. Чарми очень опасалась, что тяжелые детские воспоминания – жестокость, очевидцем которой ему довелось быть, и алкоголизм отца – навсегда оставят на нем свои шрамы. Но Натан превратился в красивого, развитого подростка, который недавно заявил, что, когда вырастет, станет заниматься исследованиями в области генетики. Не походило и дня, чтобы Чарми не содрогалась от ужаса, вспоминая, какому риску подвергался он, да и она тоже, в свое время.

Уловив взгляд, который Филиппа бросила на окно спальни на третьем этаже, Чарми спросила:

– Почему бы тебе не подняться?

– Я не могу оставить моих гостей.

– А когда прибудет эта звезда? – Чарми подразумевала сенатора Пола Маркетти.

– Скоро, он будет здесь скоро.

После его визита в ее офис четыре с половиной года назад Филиппа и Пол стали друзьями. Когда бы сенатор ни приезжал в Лос-Анджелес, он обязательно выкраивал время, чтобы встретиться с нею, пообедать вместе, поговорить. Когда Маркетти снова вступил в гонку за сенаторское кресло и выиграл ее, он заявил в своей победной речи перед пятьюдесятью миллионами телезрителей, что своим возвращением в Сенат обязан «Старлайту», особенно Филиппе Робертс.

– Ханна говорит, ты сегодня получила весточку от миссис Чадвик, – сказала Чарми, когда они поднимались по каменным ступеням к верхней террасе, куда все еще продолжали прибывать гости. – Как там наша старая приятельница? Угомонилась?

– Она еще кладет глаз на каждого проходящего мужчину в своем пансионе.

Миссис Чадвик, которой было уже за семьдесят, наконец призналась Филиппе: «Я подумываю о том, чтобы продать дом. Люди больше не хотят жить в меблированных комнатах, им подавай квартиры. Я хотела бы жить неподалеку от моей сестры и ее семьи в Аризоне». Филиппа помогла ей продать старый дом в Голливуде и купить новый в кооперативной общине активных пенсионеров в пригороде Феникса.

Филиппе вспомнилось, как она стояла на ступенях подъезда старого дома и наблюдала, как забрасывают в кузов грузовика Армии спасения светлую мебель на тонких металлических ножках. У нее возникло ощущение, что прошлое наплывает на нее словно река. Тогда шел 1957 год, подумала она. А когда выносили разваливавшуюся аквамариновую софу, Филиппа вспомнила, как она сидела на этой самой софе и рассказывала миссис Чадвик о Ризе.

Целая жизнь прошла с той поры, а ее ребенку могло бы уже быть семнадцать лет.

– Ой! – воскликнула Чарми, когда они поднялись на террасу. – Смотри, кто наконец явился!

Когда Филиппа увидела Пола, сердце ее дрогнуло. Внезапные встречи с ним всегда усиливали ее влечение к нему. В сорок семь лет Маркетти достиг пика своей привлекательности. Он и Фрэнсин обставили свое появление на террасе, словно они были французские аристократы при дворе Людовика XV, знающие о почтении, которое вызывают у окружающих. Филиппа заметила на губах Фрэнсин ее обычную ледяную улыбку.

Филиппа впервые встретилась с миссис Маркетти, когда по приглашению Пола посетила его винный завод. Они жили в испанской гасиенде, и Фрэнсин приняла Филиппу с деланным вниманием и заученной любезностью. Когда Фрэнсин произнесла: «Вы так много сделали для моего мужа, мисс Робертс, никто из нас не мог ему помочь», Филиппа отчетливо услышала в ее голосе едва уловимую нотку ревнивого соперничества. Она задумалась, как эта утонченная Фрэнсин справилась со своей печалью после смерти Тодда. Похоже, она не прибегала ни к алкоголю, ни к деликатесам, словно наркотикам.

– Приветствую вас в моем доме, – произнесла Филиппа, обмениваясь с ними рукопожатиями.

– Мы счастливы быть здесь, – сказал Пол в то время, как его жена улыбалась и кивала собравшимся. Фрэнсин Маркетти обладала уникальным талантом: производить, где бы она ни появлялась, впечатление, что это она здесь хозяйка, даже когда сама была гостьей на чьем-нибудь приеме.

– Пол, – сказала Филиппа, – мне бы хотелось кое-что показать вам, – она мило улыбнулась Фрэнсин, – вам обоим.

– Ты иди, Пол, – сказала Фрэнсин, – тут есть несколько старых друзей, которых я давно не видела.

То был один из способов продемонстрировать окружающим, что она позволяет своему мужу уединиться с другой женщиной, не чувствуя ни малейшей тревоги. Она выдала Филиппе быстрый снисходительный взгляд и уплыла с толпой.

В который раз Филиппа должна была перебороть острый укол ревности. В конце концов, Фрэнсин Полу жена. В то время как она – всего лишь друг. Хороший друг, который иногда случайно встречается с сенатором на благотворительных базарах или открытиях галерей. Филиппа и Пол наслаждались чистыми, возвышенными отношениями, так что никакая бульварная газетенка не могла ткнуть в них пальцем. Она давно уже порывалась спросить во время их легких бесед за ужином, что он нашел во Фрэнсин. Его галльская теплота и ее аристократическая холодность казались несовместимыми, впрочем, возможно, в их интимной жизни Фрэнсин была другой.

Когда они вошли в большую, заполненную гостями гостиную, Пол сказал:

– Очень рад снова видеть вас, Филиппа. Какой у вас прекрасный дом.

– Я все еще не могу поверить, что он мой! – Она положила свою руку на сгиб его локтя. – Ну, а как вы, Пол? – спросила она небрежным тоном, желая на самом деле сказать что-то совсем другое.

Филиппа о Поле знала много: где он учился (университет в Стэнфорде, Калифорния, факультет права), каковы его увлечения (парусный спорт, классическая музыка, флорентийская живопись), какие любит книги, кинофильмы, блюда и цвета. Но она не знала ничего, что лежало глубже, что было спрятано внутри. Появлялись ли они вместе на публике или ужинали в ресторане, Филиппа поддерживала легкий, милый разговор, а сенатор угощал ее байками с Капитолийского холма. Они обсуждали разные диеты, новейшие открытия в области питания – «Что вы думаете о притикине?», – события в мире или даже просто фильмы.

Филиппа рассказывала Полу о себе почти все, даже о связи с битником Ризом. Она скрыла от него только два факта: о выкидыше, происшедшем много лет назад, и об отце-гангстере, нашедшем свой конец в газовой камере. Филиппа подозревала, что Пол создал из нее в своем воображении некий возвышенный, незапятнанный образ идеальной американской девушки, благодаря своим достоинствам поднявшейся от закрытой католической школы до штаб-квартиры корпорации. Она знала, что ее интерлюдия с Ризом не нанесет ущерба этому образу, более того, при правильной оценке даже сделает его более интересным. Но она тщательно утаивала от Пола более угнетающие моменты в своей жизни, оберегая этим не себя, а его.

Филиппа очень бы хотела признаться ему, что влюблена в него.

Но Пол Маркетти был женат великосветским браком на великосветской даме, и он поднимался по политической лестнице. Филиппа знала, что его путь к президентству прокладывали также очарование Фрэнсин, ее элегантность и связи.

Словом, Филиппа должна была упрятать свои романтические чувства к Полу как можно дальше.

Когда они поднимались по широкой парадной лестнице, Пол спросил:

– Вы узнали что-нибудь новое от вашего частного детектива?

– По правде сказать, на прошлой неделе я получила самые потрясающие новости.

Иван Хендрикс за последние несколько лет разгреб все, что только было возможно разгрести. Он проследил судьбу почти каждой девочки, родившейся в Голливуде в 1938 году в один день, или около того, с Филиппой. Тридцать семь лет назад, – сказал он. – Слишком многое стерлось из памяти людей, да и многих людей той поры уже нет».

В конце концов, у него остались лишь три линии, которые он не сумел проследить полностью. Тогда Иван вернулся к началу и провел заново некоторые изыскания. После того как он распутал две ниточки – одна женщина была замужем и жила в Бейкерсфилде, другая перебралась на Аляску, – Иван поставил на третью.

То был один из редких случаев, когда он сделал отчет лично. Пройдя по террасе, чувствуя себя немного смущенно среди окружавшего богатства, Иван осторожно опустил свое мускулистое тело на изящную железную садовую скамейку.

– Я смог выяснить в пресвитерианском госпитале Голливуда, – сообщил он, – что молодая женщина по имени Нами Дуайер родила двойняшек. Пришлось изрядно покопаться, но я узнал фамилию юриста, который оформлял удочерение одной из девочек. Найти его было нелегко, но, как бы то ни было, я разыскал Хьюмена Леви и сумел разговорить его. Он сообщил, что эта женщина – Дуайер – оставила одного ребенка себе. Куда она потом с ним делась, Леви не знал. Второй ребенок был передан чете Синглтон за тысячу долларов.

Филиппа была ошеломлена: Джонни купил ее за тысячу долларов. Тогда, в 1938 году, это была куча денег.

– У меня есть сестра?

– Сестра-близнец, мисс Робертс. И, при условии, что она жива, я полагаю, что сумею найти ее.

Поднимаясь по лестнице рядом с Полом, Филиппа сказала:

– Сейчас Иван находится в Нью-Мехико, он идет по следу Дуайеров. Он получил информацию, что они где-то там живут в трейлерном городке. Вы это можете представить, Пол? Сестра! Близнец! Может быть, мои родители все еще там. Может быть, через несколько дней или через несколько недель я буду присутствовать при воссоединении семьи в Альбукерке!

Они свернули в холл, застланный коврами. Обшитые деревянными, в тюдоровском стиле, панелями стены украшали старинные натюрморты и картины на охотничьи темы. Филиппа купила дом со всей обстановкой, и здесь было много антикварных предметов.

После некоторой паузы она, прежде чем войти, постучала в дверь, ведущую в спальню. Они очутились в комнате, где стояла кровать со сборчатым пологом и белая мебель с узором из цветов. На обоях были изображения Вини-Пуха и его друзей, на толстом, канареечного цвета ковре валялось множество игрушек. Молодая женщина, сидя за изящным столиком, расставляла на нем чашки, соусники и чайнички. Рядом с ней сидела маленькая девочка в розовом платьице и насупившись разглядывала миниатюрный чайный сервиз. Когда Филиппа и Пол вошли, они обе обернулись в их сторону.

– Ну вот, Пол, – сказала Филиппа, улыбаясь. – Это Эстер, моя дочь.

Няня встала с некоторым затруднением, потому что стульчик был слишком мал, и взяла пятилетнюю девочку на руку.

– Эстер, – произнесла она с английским акцентом, – поздоровайся с мамой и ее гостем.

– Здравствуй, Эстер, – сказал Пол. – Ты очень славненькая маленькая девочка.

Два больших, как миндалины, глаза уставились на него, не мигая. Черные волосы окаймляли круглое личико с темными глазами и пушистыми ресницами.

– Она не улыбается? – спросил он.

– Нет, но будет.

– Вам что-нибудь известно о ней?

Филиппа покачала головой:

– Ее спас американский врач при падении Сайгона. Он нашел ее плачущей на теле женщины, мы полагаем, матери. Он не смог ее разговорить и поэтому назвал в честь библейской Эстер,[44] которая тоже была сиротой.

– Она говорит по-английски?

– Еще нет. Но ей объяснили, что теперь это ее дом, а я ее новая мама. Нам обеим будет трудно на первых порах, но мы это преодолеем.

Она улыбнулась маленькой девочке.

– Не так ли, Эстер? Филиппа посмотрела на Пола.

– Я намерена отдать ей всю любовь, на которую способна, и сделать столь счастливой, сколь только смогу. У меня сохранились чудесные воспоминания о моем приемном отце. Джонни был таким добрым ко мне, таким любящим. Я хочу стать такой же для Эстер.

Когда они вышли, тихо затворив за собой дверь, Филиппа сказала:

– Я все еще не уверена насчет няни. Сначала я хотела нанять для Эстер вьетнамскую женщину из-за языкового барьера, но потом подумала, что это может замедлить ее вхождение в новую жизнь. Тут нелегко принять правильное решение.

– С детьми всегда трудно найти правильное решение, – заметил Пол.

Она хотела спросить его о Тодде, его сыне. Она знала, что он покончил самоубийством, но Пол никогда не рассказывал ей, как и почему, а она никогда не спрашивала.

– У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас за ту помощь, которую вы мне оказали, использовав свое влияние в Вашингтоне, – сказала Филиппа. – Одинокому человеку так трудно удочерить ребенка, даже такого, кто в этом отчаянно нуждается, сироту войны, как Эстер. Я бы не смогла этого сделать без вашей поддержки.

– Как бы то ни было, – сказал он, – теперь она наша, не так ли?

Филиппа внимательно посмотрела на него:

– Извините, но я так не говорила.

Они шли по холлу, который теперь им казался гораздо длиннее, чем был всего лишь десять минут назад. С террасы доносился шум приема.

– Простите, – остановившись, сказал Пол. Он взглянул ей прямо в лицо. Они стояли так близко друг к другу, что она могла видеть даже крохотные черные крапинки в его голубых глазах. – Я хочу обнять вас, хочу обладать вами. Господи, – произнес он страстно, – я хочу поцеловать вас.

Внезапно Филиппа поняла, что он это говорит совершенно серьезно и что в тот момент, когда он коснется ее, они оба потеряют голову. Она мгновенно вызвала перед мысленным взором два образа – Фрэнсин и девочки в спальне – и произнесла:

– Нет, Пол. Мы не можем…

– Но почему?

– Потому что это не для нас. Нас связывает дружба, но большего, как бы мы этого ни хотели, быть не должно. У вас своя жизнь с Фрэнсин и политическими стремлениями, а у меня теперь есть Эстер, которая нуждается во всей полноте моей любви и внимания.

На лице его было выражение страдания, но голос звучал спокойно и размеренно:

– Вы сердитесь?

– Нет.

– По крайней мере, вы скажете, как относитесь ко мне?

Она запнулась.

– Нет.

– Мы можем остаться друзьями?

– О, да, – ответила она с облегчением. Филиппа хотела протянуть ему руку, но вовремя сдержалась. Они не должны больше касаться друг друга.

– Пол, и последнее, прежде чем мы присоединимся к обществу. Я была сильной только сейчас. Но я не смогу быть такой в следующий раз. В следующий раз…

– Следующего раза не будет, Филиппа. Я обещаю. Она знала, что это обещание он сдержит.

39

Свернув от «Рэйнбоу-Спрингс-Лодж» к югу на Палм-Каньон-драйв, Дэнни ощутил, как в нем закипает ярость оттого, что и на этот раз он не достиг своей цели. Это было еще одно место, что следовало вычеркнуть из его списка отелей, в которых могла остановиться Филиппа.

Он почти настиг ее вчера ночью, когда ехал из Лос-Анджелеса в Палм-Спрингс. Дэнни ни на миг не выпускал из поля зрения эту суку, мчащуюся впереди по шоссе в шикарном, надежном, как сейф, лимузине. Следуя за ней как привязанный, он разыгрывал в своем воображении разные сценарии расправы с ней, когда поперек дороги неожиданно выросла стена, поглотившая и лимузин, и другие машины. Дэнни успел нажать на тормоза и с трудом избежал столкновения с другими автомобилями. Потом, съехав на обочину, он с изумлением взирал на разразившуюся впереди песчаную бурю. Придя в себя, Дэнни снова включил мотор «ягуара» и, как и другие водители, стал осторожно пробиваться сквозь песчаную пелену, потому что ничего другого не оставалось. Это была езда в аду. Машина дергалась и трещала, едва продвигаясь вперед против сильнейшего ветра. Удары о кузов мириад твердых частиц, словно из пескоструйного аппарата, сдирали с него полированную краску, эти скребущие звуки вызывали какое-то болезненное ощущение. Денни полз, словно крот, он не видел ни хвостовых огней впереди идущих машин, ни в зеркале – головных фар следовавших сзади. Он был замурован в этом слепящем, ужасающем песчаном облаке, которое завывало вокруг него, словно несло в себе измученные души погибших в пустыне.

Дэнни уже думал, что этот кромешный ад никогда не кончится, что весь мир захвачен песком, когда все внезапно прекратилось. «Ягуар» въехал в кристально чистую ночь, где насмешливо подмигивали с неба звезды. Остановив свои машины, водители выходили из кабин, чтобы оценить повреждения. Но Дэнни не заботило состояние его «ягуара». Он нажал на газ и помчался по шоссе, надеясь догнать белый лимузин.

Но он уже был далеко впереди.

Теперь он методично объезжал все отели Палм-Спрингса, разыскивая Филиппу Робертс и распаляясь с каждым «нет» у очередной регистрационной стойки.

Здесь были сотни отелей, мотелей, меблированных комнат и постоялых дворов, и к настоящему времени Дэнни, выдававший себя за настырного, развязного журналиста с крашеными волосами, фальшивой бородой, очками в роговой оправе и удостоверением прессы, успел обследовать лишь часть из них. Он объезжал их в определенной последовательности, понимая, что такая женщина, как Беверли, с ее богатством, лимузином с частным шофером, может остановиться лишь в отеле с тремя и более звездами. Однако, зная ее неприязнь к показному блеску и популярности, Дэнни допускал, что она может приземлиться и в небольшом, но чистеньком и уютном отеле.

«Рэйнбоу-Спрингс-Лодж» был идеальным воплощением солидного, но не кричащего отеля. В нем отсутствовала характерная гостиничная атмосфера, всякие указатели и тому подобное. Витиеватый испанский фонтан, бьющий в центре площадки из античных каменных плит, пышная зелень и порхающие попугаи придавали ему вид частной резиденции. В таком месте надо родиться, чтобы отыскать регистрационную стойку, а если вы ее найдете, то не увидите там ни полок с почтовыми открытками, ни услужливых юных созданий в фирменных блейзерах. Помощник управляющего с длинным носом и удивленными глазами выдал Дэнни очередное «нет», тридцать шестое за день.

Теперь он ехал вдоль Палм-Каньон-драйв, стиснув на руле пальцы. Эта сука находилась где-то здесь, в этом богатом оазисе, в центре пустыни, среди этих проклятых финиковых пальм, фонтанов и площадок для гольфа. Но где? Где?

Когда в животе у него заурчало, он понял, что уже поздно, и вспомнил, что целый день ничего не ел. Дэнни вышел из машины у первого же попавшегося по пути ресторанчика «Розарита» – мексиканского заведения с обычным испанским кирпичным полом и бездушными кактусами в больших горшках. Дэнни выбрал место на патио, где клиентов непрерывно обдавало мельчайшими водяными брызгами из укрепленных над головами распылителей. В Калифорнии была засуха, вода подавалась в Сан-Диего в ограниченном количестве, но в Палм-Спрингсе дворики освежали водой.

Когда он заказал энчиладос с сыром, тако из говядины, разогретые бобы, рис и пиво, официантка сказала:

– Знаете, ваше лицо кажется мне знакомым. Вы здесь бывали?

Дэнни ответил ей одной из своих ленивых – улыбок, чтобы скрыть вызванное этим вопросом внезапное потрясение. Это было единственное, чего он боялся – что, несмотря на очки и бороду, его лицо все еще узнаваемо. В конце концов, оно светилось на экранах сорока миллионов телевизоров, улыбалось с плакатов и значков благотворительных и политических компаний. Черт подери, эта симпатичная юная штучка в униформе с оборками могла быть одной из «девушек Дэнни», армии молодых, энергичных женщин, которые устраивали марши по всей стране, стучались в двери и раздавали листовки с призывом: «Дэнни Маккея – в президенты!»

– Нет, – ответил он, смерив ее взглядом с головы до ног. Она неплохо смотрелась, лет двадцати или около того. На ней была одна из тех дурацких униформ, которую кто-то придумал для официанток: узкая крестьянская блузка, туго стянутая в талии, и колоколом верхняя юбка, из-под которой выглядывали, расширяясь, еще полдюжины нижних. – Я никогда не был здесь раньше, мисс.

– У вас южный акцент, – сказала она, улыбаясь в ответ на его улыбку и на то, как он посмотрел на нее. – Откуда вы?

– Да так… тут…

– Я знаю, я знаю, вы откуда-то… – сказала она лукаво. – Впрочем, не беспокойтесь, это я просто так…

Но Дэнни беспокоился, когда ел энчиладос, тако, и бобы.

А когда она принесла ему еще, а затем и еще пива и Дэнни заметил, как она всматривается в его лицо, сосредоточенно нахмурившись, хотя размышления явно не были для нее привычным занятием, его настороженность возросла еще больше. А что, если она его узнала? А что, если она вдруг скажет сейчас: «Эй, вы Дэнни Маккей?» А что, если она не читала газет, не смотрела новости по телевидению и не знает, что человек, за которого она собиралась голосовать три года назад, но который был выбит из гонки из-за скандала, предположительно умер в тюрьме? Господи, это может провалить все дело. Она может заговорить. И разрушить его планы.

Поэтому, когда она снова подошла и спросила, что ему хочется на десерт, он ответил с тем очарованием, которое обычно приберегал для самых классных женщин.

– А что хорошего ты предложишь?

Они встретились через час, когда она закончила работу. Он распахнул дверцу своего «ягуара», и она села рядом, зашелестев накрахмаленными нижними юбками, в маленькой сумочке звякнули чаевые.

– Ух! Ну и шикарная машина! – воскликнула она.

– Куда отправимся, милашка? – спросил он.

Она внимательно посмотрела на него, потом застенчиво отвернула голову в сторону.

– Знаете, чем больше я смотрю на вас, тем больше убеждаюсь, что я вас откуда-то знаю. И это мучает меня.

– Что ж, почему бы нам тогда не покататься немного, может быть, это встряхнет твою память?

Они решили посмотреть на закат и направились по проселочной дороге к пустынным подножиям гор Санта-Роза, подальше от огней, зданий и других людей. Он знал, что машина потрясла ее, и чувствовал, что, сидя рядом с ним, она начинает возбуждаться. За плечами Дэнни были годы опыта, и он научился точно определять, когда женщина готова.

Он остановил «ягуар», и они наблюдали, как далеко внизу в долине в наступавших сумерках зажигались первые огни.

– Смотри, что я захватила, – сказала она, доставая из сумки две бутылки пива.

– Стой! – сказал он, когда она начала их открывать. – Не здесь! Тут очень дорогая обивка, к тому же ей нет еще и четырех дней.

Он улыбнулся и подмигнул:

– Давай выйдем и разопьем их на свежем воздухе. Бриз доносил до них сильный аромат шалфея, когда ветер изменил направление, они услышали где-то вдали лающие крики койотов. Пустыня внизу начала менять свои цвета, надвигался захватывающий дух закат. Дэнни и девушка стояли, прислонившись к теплому капоту машины, пили свое пиво и толковали о том, как трудно стало нынче добиться успеха в этом мире. Ей уже было двадцать, и она начала утрачивать иллюзии. Он сказал ей, что бывает тут и там, занимается тем и сем, недавно ему малость повезло, он удачно вложил деньги в одно дело и смог позволить себе эту машину.

Секс начался сам собой с пробных поцелуев двух незнакомых людей, ищущих пути друг к другу. По мере того как разгоралось желание, они начали вести себя более откровенно, руки обоих хорошо знали свое дело. Дэнни спустил с ее плеч крестьянскую блузку и облил соски пивом, а потом облизал их. Она захихикала, выгнулась и запустила руку ему в брюки. После этого Дэнни быстро трахнул ее, потому что очень спешил. Беверли была где-то здесь, в этой долине, и он должен был найти ее. Но это маленькое отклонение от главной цели было необходимо. Эта девушка, похоже, рано или поздно опознает его и начнет болтать. Нельзя было допустить, чтобы после всего люди начали размышлять о том, жив ли Дэнни Маккей.

Когда он кончил, забросив ее штанишки на капот «ягуара» и оставив нижние юбки задранными вверх, то открыл дверцу машины и достал что-то из ящичка под приборной доской.

– Ух ты! – сказала она, переводя дыхание и выглядывая свои штанишки. – Это было нечто!

Она стояла к нему спиной, вытряхивая из одежды песок и приставшие веточки.

– Я все же думаю, что смогу припомнить, кого ты мне напоминаешь… – Она неожиданно щелкнула пальцами – Вспомнила!

И в этот момент, когда девушка обернулась к нему со словами: «Ты вылитый мой кузен Эл из Оклахомы!»– она почувствовала острую боль в почке.

Она опустила глаза на нож, вошедший в ее тело, а когда Дэнни выдернул его, вскрикнула и рухнула на землю.

Вытерев нож об ее юбку, Дерни произнес:

– Надо же так вляпаться после всего! Я-то думал, что ты собираешься выдать меня, а тут дело всего лишь в каком-то кузене Эле! Это означает только то, – добавил он, сев за руль и запустив двигатель, – что даже я иногда могу делать ошибки.

Машина рванула в сторону заката, и отброшенная задними колесами струя песка и гравия обдала ее тело.

40

– Зоуи Ларсон работает у нас более двух лет, доктор Айзекс, – говорил Саймон Джунг, – фактически это она основала нашу клинику. У мисс Ларсон были очень лестные рекомендации от Специалиста по пластической хирургии в Санта-Монике. Она помогла ему наладить новый кабинет и была его лучшей сестрой в течение шести лет.

– Я ставлю под сомнения не профессиональные достоинства Зоуи как сестры, мистер Джунг, – сказала Джудит, – но этические. Я просто не доверяю ей.

Они сидели в палате мистера Смита. Уже спускалась ночь, и тени сгущались в углах комнаты, где еще не были зажжены лампы. На столе остывал серебряный кофейник. Мистер Смит пока еще не произнес ни слова.

– У вас нет доказательств, – сказал Джунг, – что мисс Ларсон передала эту историю в газету.

Несмотря на висевшее в воздухе напряжение и очевидный гнев Джудит, генеральный менеджер «Стар» оставался вежливо-невозмутимым. Встреча состоялась по его инициативе; он явился в комнату мистера Смита, словно посол, прибывший информировать короля Фахда, что Саудовская Аравия получит столько реактивных истребителей, сколько ей нужно. Безукоризненно одетый и причесанный, с рафинированным швейцарским акцентом в безупречном английском, он заверил доктора Айзекс к мистера Смита, что полностью владеет ситуацией в связи с появлением этой газетной публикации. Но насколько Джудит могла судить, у него за душой ничего, кроме гладко отшлифованных дипломатических выражений, не было.

– Действительно, – сказала она, – у меня нет доказательств, но я знаю, что это сделала она!

– Доктор Айзекс, мисс Берджесс и я также расстроены этой историей и так же хотим добраться до ее дна, как и вы. Но я разговаривал с мисс Ларсон, и она утверждает, что не имеет к этому никакого отношения. Если бы вы могли представить что-нибудь более существенное?..

Он умолк на этой вопросительной интонации.

– Да, у меня нет доказательств, всего лишь мое убеждение, – сказала Джудит, раздражаясь тем, как неубедительно прозвучали ее слова. Что скрывается за словами этого проницательного швейцарца? Может быть, он полагает, что имеет дело с двумя повздорившими женщинами, всего лишь пустячной склокой между выскочкой врачом и опытной, но обидчивой сестрой? Она взглянула на мистера Смита, сидевшего в удобном кресле в центре их маленькой группы. По такому случаю он был одет в брюки и пуловер, с коричневым шелковым шарфом на шее. Смит выглядел сейчас совсем иначе, чем в пижаме, и больше не походил на пациента, недавно перенесшего операцию и прикованного к постели. Нет, это был вполне здоровый мужчина, полностью владеющий собой. Джудит заботило, что он думает о ее обвинениях.

– Мистер Джунг, – сказала она, – когда до меня дошло, что газета заполучила эту историю еще до того, как была сделана операция и что тираж был отпечатан даже за два дня до того, как мистер Смит поступил к нам, я изучила регистрационный журнал и обнаружила, что доктор Ньютон назначил эту операцию более месяца назад. Зоуи уже четыре недели знала о предстоящей операции.

– Об этом знали и в офисе доктора Ньютона. Равно как, – он повернулся к Смиту, – и в вашем окружении.

Смит ничего не ответил.

– Доктор Айзекс, – сказал Джунг, – мисс Берджесс более кого-либо другого озабочена этой историей. Мы понимаем ваши тревоги, но в то же время…

– Вы не хотите уволить Зоуи лишь на основании моих слов.

– В конце концов, доктор Митганг никогда не имел никаких жалоб и подобной утечки информации до этого тоже никогда не случалось. Заверяю вас, что, если виноват служащий «Стар», мы несем полную ответственность. Но сейчас у нас нет никаких серьезных доказательств того, что в этом замешана мисс Ларсон.

– Тогда займитесь ею! Проверьте, не поступал ли на ее банковский счет в последнее время значительный вклад. Или…

– Доктор Айзекс, – медленно протянул Джунг. Артистичным жестом он поднял руку так, что великолепно накрахмаленный манжет французской рубашки, сдвинувшись, позволил ему бросить быстрый взгляд на часы. Это было сделано аккуратно и мастерски, человеком, который знает цену своего времени. – Могу я высказать предположение, что вы как-то лично заинтересованы в этом деле?

– Моя заинтересованность, мистер Джунг, – сказала она с отчаянием, – носит не личный, а профессиональный характер. Нарушены права одного из моих пациентов, и я не могу остаться в стороне. Я взбешена тем, что произошло, и я убеждена, что моя сестра ответственна за это. Это так просто.

Когда Саймон Джунг начал было отвечать, Смит неожиданно заговорил:

– Все это нас никуда не приведет. Я предлагаю вам подождать и посмотреть, что установит мой поверенный. Сегодня утром он вылетел в Чикаго, чтобы встретиться с юристами газеты. Возможно, их сотрудничество даст свои плоды и мы узнаем источник всей истории. До этого наши споры ничего не решат.

Джунг поднялся, вкрадчивый и элегантный, он выглядел так, словно именно ему следовало закончить аудиенцию.

– Я вполне согласен, – сказал он. – Надеюсь, у доктора Айзекс нет возражений? А тем временем мисс Берджесс и я почтем за честь, если вы оба поужинаете с нами сегодня вечером.

Смит махнул рукой:

– Я еще не гожусь для компаний, но за приглашение спасибо. А вы, Джудит?

Она тоже отказалась.

После того как генеральный менеджер ушел, Джудит с озабоченным лицом придвинулась к Смиту.

– Как вы себя чувствуете, все ли в порядке? Могу я что-нибудь сделать для вас?

– Высвобождайтесь из этого стерильного белого халата и поужинайте со мной, как друг, а не как мой врач.

– Я думала, вы не хотите компании.

– Вы не компания, Джудит. Вы чисто удовольствие. Джудит отвернулась, сердце у нее застучало бешеным аллюром, как всегда, когда она бывала рядом с ним.

– Я с удовольствием поужинаю с вами. Но сначала я должна проверить, может быть, кому-нибудь нужна моя помощь.

Набирая номер клиники, Джудит почувствовала, что ее снова охватывает отчаяние. Может быть, Саймон Джунг прав, намекая, что она поспешила в своем заключении? В конце концов, если женщина угрюма и профессионально неряшлива, то это еще не означает, что ей нельзя доверять. Но как только Зоуи ответила: «Клиника» и Джудит услышала, что та жует резинку, ее сомнения исчезли. Это могла быть только Зоуи. Сестра, которая не заботится о стерильности инструментов и выдает лекарства каждому, кто ее об этом попросит, не остановится перед тем, чтобы продать секретную информацию о пациенте, если ей предложат хорошую цену.

– Это доктор Айзекс. Меня кто-нибудь спрашивал?

– Нет, но был один из тех звонков, доктор. Как всегда, ничего не просили передать.

Уловив нотку злорадства в голосе сестры, Джудит сказала:

– Благодарю вас. Если кто-нибудь будет меня спрашивать, то я у мистера Смита.

– О, у мистера Смита…

Джудит повесила трубку, дрожа от гнева. Ситуация была невыносимой. Зоуи должна уйти.

– Проклятье, я схожу с ума, – сказала она, – каждый раз, когда я вспоминаю эту проклятую статью, мне хочется кричать.

– Знаете, Джудит, я верю, что вы сражаетесь с драконами за меня. Теперь все переменилось. Девица ведет бой за мое спасение.

– Почему они не оставляют вас в покое? Кому какое дело до того, что вам сделали операцию?

– Тут есть один парадокс, который может развеселить вас, – сказал он, указывая на толстую пачку конвертов на столике возле кровати. – Это все письма от мужчин – меня спрашивают, что это за процедура, которой я подвергся, каковы результаты, кто был хирург, сколько это стоит. Иными словами, доктор, я стал чем-то вроде национального лектора по вопросу об отсасывании жира с живота у мужчин! – Он скептически засмеялся. – Будучи вынужден, так сказать, выйти из заточения, я открыл другим возможность говорить об этом. Они теперь полагают, что тоже могут пойти на такую операцию. Они думают, что если такой человек, как я, известный своими физическими кондициями, – счел возможным дать добро на пластическую операцию, чтобы устранить кое-какие пороки, то согласиться на подобную процедуру может и обыкновенный мужчина, С этой точки зрения статья в газете сделала доброе дело.

– Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы пытаетесь развеселить меня.

Они глядели друг на друга через комнату.

– Я позвоню в бюро обслуживания, – сказал он, – и закажу ужин на двоих.

Когда Джудит сняла свой белый халат и бросила его на спинку кресла, у нее возникло странное ощущение, что она разделась догола, хотя на самом деле на ней были блузка и шерстяные брюки. Она как бы лишилась своей защитной оболочки, профессионального заслона против мистера Смита. Теперь она была уязвима: она была уже не врачом, а женщиной – женщиной, которая в своей жизни уже любила и потеряла двух человек и не могла бы выдержать потерю третьего.

– Куда вы отправитесь, когда выпишетесь отсюда? – спросила она, наблюдая в окно, как внизу на пустыню опускается вечер.

– К себе домой во Флориду, – ответил он, – до конца выздоровления. У меня намечено начало съемок фильма в Риме через несколько месяцев. А затем, кто знает? Может быть, я подумаю о телевизионных сериях…

Дом во Флориде… Съемки фильма в Риме… Это была жизнь, которую она и представить не могла.

– Вы пойдете завтра вечером на бал? – спросила она. Он подошел к бару и налил два бренди. Передавая ей один, ответил:

– Это зависит…

– От чего?

– От того, найду ли я даму, которая будет сопровождать меня.

– Могу я спросить вас кое о чем? – сказала она, глядя, как бренди дрожит в ее стакане. – Я должна знать. Кому вы верите: мне или Зоуи?

Он положил руки ей на плечи, повернул к себе лицом и взглянул прямо в глаза:

– Вам, конечно. Неужто вы в этом сомневались? Прежде всего потому, что вы так убежденно говорили. И еще и потому, что я знаю: из моего окружения утечки быть не могло. Я также верю в доктора Ньютона и его сотрудников. В конце концов, секретное обслуживание знаменитостей – это то, что обеспечивает их благополучие. Из-за одного нарушения они могут лишиться всего. Но после того, что вы рассказали мне о своей сестре…

– Она не моя, – едва выдохнула Джудит от его близости.

– Странно бывает с первым впечатлением. Я встретил ее в первое же утро, когда прибыл сюда. Именно мисс Ларсон провела меня в эту комнату. Я вспоминаю, что подумал тогда, как хорошо, что доктор Ньютон пригласил свою собственную сестру для проведения операции. Разве это не интересно? Я не знаю, что это было, но мне не хотелось, чтобы мисс Ларсон ассистировала ему во время операции.

Их глаза на мгновение встретились, и она почувствовала, как тепло его рук проникает сквозь блузку. Он притянул ее голову к себе, и в этот момент раздался стук в дверь. Смит неохотно опустил руки.

Вошел официант, толкая тележку, накрытую белой скатертью, на которой стояла хрустальная ваза с нарциссами и бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом.

– Что это? – спросил Смит. И прочитал на приложенной карточке: «Наилучшие пожелания от Саймона Джунга».

Когда официант удалился, он подошел к ней, все еще стоявшей у окна, и спросил:

– Что вы об этом думаете, Джудит? Должны мы принять его предложение о мире?

– Меня все это выводит из себя больше, чем вас.

– Вас – может быть, – он стоял совсем близко, почти касаясь ее плеча, глядя в окно на то, как ночь укрывает сосны, – у меня гораздо больше опыта общения с прессой. Я научился воспринимать сенсационные новости определенным образом. Возможно, меня это выводит из себя, как и вас, но проявляю я свои чувства иначе.

Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, и ощутил вдруг, как трогает его маленькая родинка чуть ниже мочки ее левого уха.

– Ваше восприятие очень непосредственно и прямолинейно. Вы взрываетесь и неистовствуете, тогда как я хладнокровно приглашаю юриста.

Она смотрела на него и думала, почему эти темно-синие глаза не выглядят такими на экране. В кинофильмах он обладал магическим обаянием, но в реальной жизни…

Она отошла от окна и сказала:

– У меня появится язва желудка, если я не буду взрываться и неистовствовать.

Два улыбающихся официанта – «Добрый вечер, мадам, месье!» – доставили ужин. Пока один из них накрывал стол, второй обошел комнату, зажигая лампы, потом задернул шторы и разжег в камине дрова, которые каждое утро приносили и укладывали на медный лоток.

Когда они удалились, Смит откупорил шампанское, придвинул Джудит стул и пригласил:

– Мадам!

Они ели, ощущая благотворное тепло от огня камина, от сияющего хрусталя, столового серебра и китайского фарфора. Смит с нескрываемым аппетитом привычно поглощал красиво приготовленные яства, в то время как Джудит, всегда считавшая обыкновенный стек-миньон из филе вершиной кулинарии, только дивилась пиршеству, которое он заказал: зажаренная на грили меч-рыба с мятным маслом, красный салат-латук, сдобренный козьим сыром, тончайшие ломтики хлеба, поджаренные с маслом, пряными травами и тертым сыром «Пармезан» так, что они хрустели на зубах, наконец, холодный компот из клубники в серебряных вазочках.

Не зная, с чего начать, она последовала примеру Смита и намазала тонким слоем немного икры на тост. Джудит всего лишь второй раз в жизни пробовала икру и еще не разобрала, нравится ли она ей.

– Знаете, Джудит, – сказал он, – в первый раз я как следует попробовал настоящую белужью икру, когда мы в Иране снимали «Золотую Орду». Шах тогда пригласил всю съемочную группу в свой дворец…

Джудит слушала зачарованно. Он говорил о мире и времени, в которых ей не было места. В самом деле, она еще даже не родилась, когда «Золотая Орда» вышла на экраны.

– Зачем вы носите такую прическу? – неожиданно прервал Смит свой рассказ.

Джудит вздрогнула. Она так причесывалась со студенческих лет. И никто никогда не комментировал это, даже Морт.

– Я только что подумал, – сказал он, показывая руками, – как будут выглядеть ваши волосы, если их распустить.

Она подумала о дворце шаха, о белужьей икре, обо всех нашумевших по всему миру романах Смита с графинями, королевами экрана и богатыми дамами из высшего общества. Она вспомнила, что однажды он чуть не женился на наследнице, как полагали, самого большого состояния в Соединенных Штатах. Как могла Джудит, всего лишь семейный врач из Грин-Пайнс, конкурировать с таким прошлым?

И вдруг она осознала, что хочет конкурировать – она хочет стать уникальной женщиной в его жизни, единственной женщиной, которой он позволил стать свидетельницей его уязвимости.

Она взглянула на него через стол и увидела, как чертики пляшут в его глазах – вызывая на роман, на приключение.

Неожиданно она почувствовала сильнейшее возбуждение.

– Джудит… – начал он. И тут зазвонил телефон.

Подозвали ее: срочно потребовался врач.

– Очень сожалею, – сказала она, надевая свой белый халат. – Я должна идти. Травма в клубе здоровья.

Он остановил ее в дверях:

– Вы вернетесь?

Она посмотрела в его глаза и улыбнулась.

– Да, если не будет поздно.

41

Дэнни поручил свой «ягуар» гостиничному парковщику и вошел в экзотический холл отеля «Марриотт». Перед этим он заезжал еще в четырнадцать отелей, поскольку должен был расправиться с миниатюрной официанткой, которая считала, что он похож на ее кузена Эла.

Дело не терпело отлагательств.

Где же среди этой проклятой пустыни могла быть эта скотина?

Он подошел к столу для приема посетителей, мельком показал карточку журналиста и сказал:

– Привет. У меня встреча с Филиппой Робертс. Не могли бы вы сообщить ей, что я здесь? – Дэнни решил, что так быстрее можно добиться результатов, нежели просто спросить, проживает ли она в отеле. Никаких вопросов, надо действовать так, будто ты точно знаешь, что она здесь.

– Одну минуту.

Он стоял в напряжении, барабаня пальцами, пока два попугая на жердочках пытались перекричать друг друга. Наконец девушка вернулась и сказала:

– Вы можете позвонить вон там по этому номеру.

Он подошел к белому телефону и только когда произнес: «Мисс Робертс?» – понял, что его собеседник – молодой человек с австралийским акцентом. Без сомнения, тот самый крестьянин, которого он видел с Филиппой. Не из тех ли он парней, думал Дэнни, которые работали в ее публичном доме «Бабочка»? Из-за которого он был арестован, унижен и разорен?

– Можно поинтересоваться причиной визита? – спросил крестьянин. – Боюсь, мисс Робертс ничего не знает о встрече с вами.

Дэнни переключился на самоуничижительное обаяние, которое обычно открывало перед ним все двери.

– Ну, это была просто уловка. Видите ли, я журналист и мне бы очень хотелось взять у мисс Робертс интервью для статьи, над которой я работаю. Меня интересовало, не найдет ли она сегодня для меня немного времени?

– Извините, мисс Робертс занята.

– Тогда, может быть, завтра?

– Извините, но вам придется устраивать интервью через ее офис в Лос-Анджелесе.

– Меня поджимают сроки. Это не займет много времени, я обещаю.

– Извините, – сказал австралиец и положил трубку. Пока Дэнни вешал свою трубку, думая: ты получишь свое, ты, сука, – он уже принимал решение, что делать дальше.

Вероятно, было бы легко выяснить, в каком она номере, но что потом? Подняться туда прямо сейчас и преподнести Беверли главный сюрприз ее жизни? Но это лишит его многих удовольствий. Кроме того, налет в духе коммандос – для тупиц, а Дэнни Маккей работает классно, в особом стиле. Теперь, когда он наконец добрался до Беверли, ему хотелось сыграть с особым вкусом, не торопясь, со смаком.

Вернувшись к портье, где молодые люди в белых майках и «Бермудах» помогали гостям с багажом, Дэнни задержался и бросил взгляд на улицу, в декабрьскую ночь. Он все еще думал, что делать, как вдруг заметил белый лимузин, припаркованный на временной гостевой стоянке, примыкавшей к подземному гаражу. И еще человека в униформе шофера, уперевшего руки в бока и разглядывающего поврежденную покраску.

Это была ее машина.

Дэнни незаметно подкрался и сказал:

– Приветствую. Похоже, вы попали в ту же песчаную бурю, что и я. С моей машины чуть всю краску не содрало.

– Да, – ответил водитель, почесывая затылок. – Пустыня – не лучшее место для автомобилей. Мне не по душе водить ее в таком виде. Это не способствует имиджу компании.

– Компании?

– «Старлайт», – сказал водитель, указав на номерной знак с надписью «СТРЛТ 2».

Дэнни достал пачку и предложил сигарету водителю.

– Спасибо, – поблагодарил тот, прикуривая от золотой зажигалки Дэнни. – Хотелось бы перегнать ее обратно в Лос-Анджелес как можно скорее. Выглядит отвратительно, да! Мне совсем не по душе водить ее в таком виде.

– Тогда почему бы не отогнать ее прямо в Лос-Анджелес?

– Не могу. Завтра машина понадобится боссу. – Он взглянул на Дэнни сквозь сигаретный дым. – А вы, случайно, не знаете, тут где-нибудь берутся за хорошую работу, а? Мне ведь придется застрять здесь на несколько дней.

– Вы вроде сказали, машина понадобится боссу. Шофер осторожно провел рукой по поврежденной поверхности крыла и содрогнулся, будто ему стало больно.

– Только на завтра. Она задержится в отеле «Стар» на несколько дней. Вот у меня и будет время поправить машину.

– «Стар»?

В этом названии было что-то знакомое.

– Извините, – сказал Дэнни, – боюсь, что я плохо знаю этот город. Ну, удачи.

Быстро потребовав свою машину, он газанул по подъездной дорожке, выехал на Кантри-клаб и направился по дороге, вдоль которой пустыня возвышалась чистыми белыми дюнами всего в метре от зеленой травы. Потом остановился и прочесал бумажник Куинна, в котором среди счетов нашел записку, написанную Куинном для себя: «Бронирование номера, утренний фуникулер «Стар». На ней стояла завтрашняя дата.

Дэнни не мог поверить такой удаче. Значит, старый бедняга Отис собирался поехать в «Стар», так! И она собиралась туда же. Совпадение?

Нет, вряд ли. Далеко не совпадение. Куинн наверняка знал, что она направляется туда; может быть, он решил встретить ее в «Стар» и поразить тем, что знал. Куинну, в конце концов, не удастся преподнести свой сюрприз. Но Беверли получит свое в любом случае.