Альянс бунта

ГЛАВА 41

ПРЕСЛИ

ЛОНДОН

— Вы думаете здесь холодно? Вот на Аляске было холодно, — говорит Элоди, закрывая окно в гостиной. Она смеется, собираясь сказать что-то еще, чтобы, несомненно, подчеркнуть свою точку зрения, но тут она видит меня, и ее улыбка исчезает.

Аляска — запретная тема среди моих друзей.

А также все упоминания о детях или младенцах, и имя «Пакс Дэвис».

В течение последнего месяца все очень старались не упоминать это имя. Две недели я томилась дома в Маунтин-Лейкс, где мой отец ни разу не упомянул о нем. Он даже не заикнулся о том, что был прав, когда говорил о Паксе. Думаю, тот чувствовал себя виноватым. Все остальные должны были вернуться к учебе, чтобы сдавать экзамены и наверстывать пропущенные задания, так что мы остались вдвоем. Папа удивил меня, когда привез из больницы в совершенно новый дом. Три спальни, бассейн на заднем дворе, и никаких дерьмовых воспоминаний, которые бы подпитывали мои кошмары, когда отключалась каждую ночь. Не то чтобы мне нужна была помощь в этом вопросе. Переезд не мог стереть память о Паксе. Не мог стереть воспоминания о том, как он выходил из больничной палаты… и все слезы, которые последовали за этим в последующие дни. Но это было хоть что-то. Новое начало. Новая обстановка помогла.

— Не могу поверить, что твой отец позволил тебе приехать одной, — говорит Кэрри, пополняя наши бокалы вином. — Ты еще не на сто процентов восстановилась после операции.

— Я в порядке. Я полностью выздоровела, обещаю. Врачи разрешили, так что ему оставалось делать? Прилететь сюда со мной и сидеть в гостинице, пока я буду проводить праздники с вами, на случай, если он мне понадобится?

— Да, — говорят девушки одновременно.

— Он очень заботливый, — добавляет Элоди.

— Серьезно? А я и не заметила. — Я подмигиваю, чтобы дать им понять, что говорю с сарказмом. Смех, который я выдавливаю из себя, звучит именно так: принудительно. Интересно, заметили ли они это или купились на ложь, что я снова способна смеяться? Если девчонки и раскусили мою уловку, то слишком добры, чтобы не показать этого.

— Ребята скоро вернутся из паба. Нам лучше воспользоваться тишиной и покоем, пока есть такая возможность, — говорит Кэрри, меняя тему разговора.

Никто не любит долго задерживаться на моей операции, это приводит к другим, более сложным темам для разговора. Большую часть времени это меня раздражает. Мне не нужно, чтобы они обращались со мной, как с хрупкой вазой. Сейчас я сильнее, чем в прошлом месяце. Не так часто плачу. Но сегодня я благодарна им за то, что они так деликатны. Мы должны были встретить Рождество все вместе. Вшестером. Три пары. То, что нас всего пятеро, две пары и одно пятое колесо, чертовски неудобно. Никто не говорит об этом, но явное отсутствие Пакса стало слоном в комнате, с тех пор как мы воссоединились в лондонской квартире Дэша и Кэрри три дня назад. Как и его личность, отсутствие Пакса так же незаметно, как удар кирпичом по лицу.

Делаю глоток вина, пытаясь выкинуть все мысли о нем из головы, но это битва, которую я никогда не выиграю. Смотрю на Элоди и вспоминаю, как она усадила Пакса на задницу возле Бунт-хауса. Когда смотрю на Кэрри, то вспоминаю годы, в течение которых она говорила мне, что мне следует перестать бегать за ним, потому что он социопат, и я могу найти себе в миллион раз лучше. Когда смотрю на Рэна и Дэша, то вижу только Пакса, потому что они втроем — одно целое. Синонимы друг друга, невозможно говорить об одном из них без того, чтобы не вспомнить два других кусочка пазла Бунт-хауса.

Я осушаю вино, даже не успев осознать, что выпила залпом бокал, который только что налила мне Кэрри.

— Думаю, мне нужно освежиться, — говорю я девушкам, уже чувствуя, как алкоголь струится по моим венам.

— Хорошо, девочка. — Кэрри легко улыбается, ее фасад очень хорош.

Я знаю свою подругу достаточно давно, чтобы понять, что она беспокоится обо мне. И Элоди тоже. Они прекрасно делают вид, что все в порядке, но вижу их взгляды, когда они думают, что я не смотрю. Слышу их разговоры шепотом, когда они думают, что я не слышу. Вот например сейчас: они тихонько переговариваются между собой, когда я возвращаюсь из ванной.

Элоди: — Она что-нибудь слышала о нем?

Кэрри: — Насколько я знаю, нет. Дэш писал ему каждый день, но не получил ни одного ответа. А что с Рэном?

Элоди: — Ничего. Он извинился за то, что набросился на него. Как Рэн мог так поступить? Он чувствует себя ужасно. Он пытался дозвониться, но Пакс не берет трубку. Рэн думает, что он не потрудился разблокировать международный роуминг, когда уезжал за границу…

— У него отключили связь, — говорю я, входя на кухню. — В начале месяца. Я позвонила в компанию, предоставляющую услуги сотовой связи. Они не дали мне никакой информации о его счете, но женщина сказала, что его номер больше не используется. И сказала, что я могу его купить, если захочу. Думаю, что таким образом она дала мне информацию, которую я просила, не нарушая правил.

Девушки потрясенно переглядываются, обе бледны как полотно. Кэрри чуть не выронила вино.

— Прости, Прес. Мы не пытались быть грубыми. Мы просто… пытаемся понять все это, понимаешь. — Она пожимает плечами. — Точно так же, как и ты, я уверена.

— Все в порядке. Я знаю. Вся эта ситуация безумна. Я бы на твоем месте тоже пыталась разобраться. Мне просто хотелось бы… — Я замолкаю, позволяя этой мысли умереть. Желания — это для оптимистичных дураков и идиотов.

— Не могу поверить, что он отключил свой номер, — бормочет Элоди, хмурясь и делая глоток. — Такой дерьмовый ход. Если я еще раз увижу этого ублюдка, то сломаю ему нос.

— К черту его нос. Я ему ноги переломаю, — рычит Кэрри. — По крайней мере, тогда он не сможет сбежать до того, как мы все выскажем ему все, что о нем думаем.

— Я ценю, что вы меня прикрываете, девчонки, но… у меня было много времени подумать за последние несколько недель. И… как бы ни было тяжело это говорить, я считаю, что он принял правильное решение. Все было против нас с самого начала. Шансы были не велики. И я не безгрешна, понимаете? — Я говорю то, что они слишком милы, чтобы когда-либо сказать. — Я лгала ему неделями. Скрывала что-то настолько важное. А он имел право это знать. Я сначала сбежала от него, а потом отказалась впускать его в дом. Он ушел из-за меня. В конце концов, Пакс не сделал ничего плохого.

— Он порвал с тобой через несколько часов после того, как тебе сделали серьезную операцию! — Элоди бьет кулаком по диванной подушке, ее негодование довольно очаровательно.

— Да. Но что еще он должен был сделать? Если бы он оставался до тех пор, пока мне не станет лучше, это бы не помогло. А только усугубило ситуацию. Он бы лгал мне, пытаясь сохранить видимость, которую было бы невозможно поддерживать. Между нами было так много обид. И через несколько недель было бы гораздо больнее.

— Ты слишком добрая, Прес. Я бы никогда его не простила. И желала бы смерти этому ублюдку каждый день до конца времен…

— Здравствуйте, прекрасные женщины, которые нас любят! — доносится до нас от входной двери. — Ваши мужчины-добытчики вернулись из своей экспедиции за добычей пищи.

— Не обманывай нас, Дэшил Ловетт. Мы послали вас за клюквенным соусом три часа назад. Магазин прямо на углу. Вы, ребята, были в пабе!

Рэн и Дэш наслаждались тем, что в Великобритании можно пить с восемнадцати лет и не нужно врать о своем возрасте. Честно говоря, не могу сказать, что виню их. Они оба ухмыляются от уха до уха, когда вваливаются в гостиную.

— Может, мы и остановились, чтобы выпить пинту пива, — говорит Дэш, целуя Кэрри в макушку. — Но, уверяю вас, большую часть времени мы провели, рыская по городу в поисках идеальной банки клюквенного соуса. — Он с большой помпой достает стеклянную банку и с восторгом преподносит ее своей девушке.

Кэрри берет ее, кривит лицо.

— Дэш, это брусничный соус.

— А разве это не одно и то же? Парень в магазине на углу сказал, что это одно и то же!

Кэрри продолжает дразнить Дэша. Рэн тихонько пристраивается позади Элоди на диване, обнимает ее и притягивает к себе так, что она использует его в качестве спинки. Он шепчет ей на ухо что-то личное, настолько интимное, что Элоди краснеет, а мои внутренности скручиваются в узлы.

Я не знаю, о чем думала, приезжая сюда. Мне следовало остаться дома и дать этим ребятам спокойно провести свой праздник, не портя им настроение. Но, как ни странно, папа настоял на том, чтобы я поехала. Он не отговаривал меня, как предположили мои друзья, а практически выталкивал за дверь. Новая женщина, с которой он встречается, пригласила его поехать погостить к ней в Нью-Йорк, и он, не раздумывая, согласился.

Словно осознав, что я неловко сижу на диване, заглядывая в свой пустой бокал из-под вина, мои друзья внезапно отстраняются друг от друга, принимая куда менее романтичные позы.

— Ладно. Сегодня, блядь, Рождество, — говорит Дэш, чуть громче, чем обычно. Очевидно, он соврал насчет одного пива, которое они выпили в пабе. — По-моему, самое время начать готовить, не так ли, ребята?

— К черту готовку. Когда мы будем открывать подарки? — спрашивает Элоди.

— После ужина. Мне все еще нужно завернуть кое-что из твоих подарков, — говорит Рэн, чмокнув Эль в кончик носа. — Когда ты стала такой нетерпеливой?

— Сегодня. Сейчас, — отвечает она.

— Не повезло, Стиллуотер. Тебе придется подождать.

Ужин, что удивительно, не подгорает. На самом деле, все получается идеально и очень вкусно, хотя странно, что англичане едят индейку на рождественский ужин. В последний раз, когда я ела индейку, Пакс пытался уговорить меня попробовать немного с его тарелки, при этом изо всех сил пытался вырвать у меня из рук чашку с желе. Всего несколько часов спустя он говорил мне, что любит меня, и целовал на прощание.

— Я не хочу ее носить. Она все время падает мне на глаза. Я ничего не вижу! — жалуется Кэрри, пытаясь снять розовую бумажную корону, которую Дэш мужественно пытается закрепить на ее локонах.

— Ты должна ее носить. Это не обсуждается, — утверждает Дэш. — Это британская рождественская традиция. Тебя выгонят, если ты не будешь стараться соответствовать местным жителям. — Его бумажная корона оранжевая. У Элоди — зеленая. Я думала, что Рэн откажется надеть свою розовую, такого же цвета, как у Кэрри, но он удивил всех, лихо нацепив ее под изящным углом на свои волнистые волосы, и откровенно в ней красовался.

Моя корона красная, под цвет волос.

Мы распиваем еще одну бутылку вина. К тому времени, когда приходит время открывать подарки, я чувствую себя хорошо подвыпившей и смертельно уставшей. Прошла всего неделя, с тех пор как я перестала принимать довольно сильные обезболивающие препараты. Я готова на все, чтобы просто пропустить открытие подарков и лечь спать, но когда даже предлагаю это, на меня сыплется град возражений.

— Так не пойдет, — говорит Рэн, направляя меня к дивану и усаживая прямо возле красиво украшенной елки. — Ты отвечаешь за распределение подарков.

Не думаю, что когда-нибудь смогу привыкнуть к дружбе с этими ребятами. Рэн Джейкоби был легендой в Вульф-Холле. Вместе с Паксом и Дэшем он так долго терроризировал наш класс, что я была уверена, что мне до конца жизни понадобится терапия, благодаря ребятам из Бунт-хауса. Наверное, когда-нибудь в будущем, оглядываясь назад, я буду смеяться над тем, что мои друзья вели себя так плохо. Но пока… странно участвовать в празднествах с этими двумя.

Не думай о Паксе.

Не скучай по Паксу.

Не думай о Паксе.

Не скучай по Паксу.

Этот постоянный напев в моей голове по большей части работает. Повторение мантры не оставляет много места ни для чего другого. Я хорошо играю свою роль, ухмыляюсь, читая имена, прикрепленные к подаркам, и вручая их один за другим. Подарки у всех очень продуманные и красивые.

Дэш купил Кэрри украшения в ее стиле, а также потрясающий антикварный телескоп из полированной латуни, от которого у нее загораются глаза, как только она его разворачивает. Она дарит ему кожаную папку для нот с монограммой и билеты на концерт пианиста, билеты на который были распроданы семь месяцев назад.

Рэн получает от Элоди художественные принадлежности и первый экземпляр книги стихов Сэмюэла Тейлора Кольриджа с автографом. Рэн в свою очередь показывает Элоди на фотографии свой главный подарок: массивное, очень большое зеркало в золоченой раме, установленное на стене спальни в их новой квартире, очевидно, слишком большое, чтобы упаковать его и привезти в Великобританию. Элоди визжит, когда видит его на экране телефона. Она обнаружила его в антикварном реставрационном магазине в Нью-Йорке несколько месяцев назад, но в то время они жили в гостинице, и им негде было его хранить. Рэн купил его тайно и заплатил владельцам магазина, чтобы они хранили его до тех пор, пока у них не появится дом, где его можно будет повесить. Он также преподносит Элоди сюрприз — великолепное черное шелковое платье с глубоким вырезом и пару новых ботинок «Док Мартинс».

Меня осыпают всевозможными подарками; думаю, ребята немного переборщили, чтобы я не чувствовала себя обделенной. Косметика, духи, всевозможный шоколад. Новая зеленая шелковая рубашка, от которой у меня волосы дыбом, и столько книг. Книги, книги, книги.

Я подхожу к последнему подарку, завернутому в обычную черную бумагу, перевязанному золотой ленточкой, и вижу, что на нем написано только одно имя: мое.

— От кого это? — спрашиваю я, держа его в руках.

— Твой папа прислал его нам по почте, чтобы мы передали тебе, — смущенно говорит Элоди. — Он сказал, что хочет быть уверенным, что ты получишь его сегодня, но не хочет просить тебя везти свой собственный подарок.

Это определенно похоже на то, как поступил бы папа. Он сказал, что у нас будет свое маленькое Рождество, когда мы оба вернемся домой. Похоже, что ради одного этого подарка он приложил немало усилий. Я открываю его, с остервенением рву бумагу, и сердце замирает в груди. Это еще одна книга. В простой черной обложке с золотым тиснением.

(БЕЗ НАЗВАНИЯ)

Авторы: Пресли Мария Уиттон Чейз и Пакс Дэвис.

Этот подарок не может быть от моего отца. Это невозможно. Это не та книга, которую он мог бы купить в магазине или заказать по интернету. Это та самая книга…

Я открываю ее, чтобы убедиться. Да. Слова выпрыгивают со страницы, такие знакомые.

Это наша книга. Книга, которую мы с Паксом написали, когда я только пыталась склонить его к дружбе. Мы были партнерами в нашем продвинутом классе по творческому письму. Наш учитель, Джарвис Рид, предложила нам закончить книгу, переходя от главы к главе с нашим партнером по проекту, и вот что у нас получилось.

Я, конечно, никогда не видела ее в таком формате и переплете. Я лишь читала слова на экране ноутбука. Сейчас, листая главы, я вспоминаю все это. Сколько часов я потратила на написание своих глав, стремясь создать нечто такое, что произвело бы впечатление на Пакса. Читая его главы, я цеплялась за каждое слово, читала так много между строк его слов. И никогда еще я не испытывала такой гордости, когда мы закончили этот проект.

Внутри книги посвящение на первой странице застает меня врасплох, дыхание перехватывает в горле.

«Иногда путь наименьшего сопротивления — это не прямая линия. Это путь домой».

О, боже. Что… что это? Почему он прислал это? Боль — это клеймо, вонзившееся в мою плоть; она жжет до костей, лишая дыхания. Злодей, которым я была одержима в Вульф-Холле, был способен на что-то подобное. Он бы планировал это месяцами и гордился тем хаосом, который устроил с помощью такого жестокого подарка. Человек, в которого я влюбилась, никогда бы не сделал ничего столь злобного и подлого.

Рука на моей спине пугает меня, вырывая из моей нисходящей спирали. Рядом со мной стоит Элоди, излучая сочувствие.

— Извини, — говорит она. — Мы бы не принесли это, если бы знали, что это от него. Твой папа сказал, что тебе понравится. Я ничего не понимаю.

— Все в порядке. Может быть, он подумал, что это… не знаю. Может быть, он завернул не ту книгу или что-то в этом роде.

— Ты в порядке? — Кэрри обхватывает меня за плечи, притягивая к себе. Она просто пытается быть милой, но в данный момент я не могу выдержать физического контакта. Я не хочу, чтобы ко мне прикасались. Не хочу, чтобы из-за меня суетились. Не могу вынести мысли о том, что все смотрят на меня, жалеют меня, знают, что мало того, что парень, которого я люблю, бросил меня, но теперь он, похоже, намерен мучить меня еще и издалека.

— Да. Извините, ребята. Честно говоря, я чувствую себя немного не в своей тарелке. Думаю, я просто пойду спать. Уверена, утром мне будет лучше.

Никто не останавливает меня, когда я встаю и ухожу. Стены прекрасной квартиры Дэша и Кэрри отзываются жалостью, пока я добираюсь до своей комнаты; к тому времени, как закрываю за собой дверь и прислоняюсь к ней спиной, мое сердце бешено колотится, а по щекам текут реки слез.

Когда же перестанет быть так больно? Когда? Я не знаю, сколько еще я смогу выдержать. Потребовались недели, чтобы мое тело начало восстанавливаться после операции. Я все еще не достигла стопроцентного результата; прогресс был леденяще медленным и невероятно разочаровывающим, но, по крайней мере, я постепенно восстанавливаюсь. Рана, которую оставил Пакс, сегодня так же глубока и свежа, как и в тот момент, когда он ее нанес. Я все еще истекаю кровью. Все еще умираю от нее каждый день. Она будет гноиться и становиться все хуже, пока не уничтожит меня, я в этом уверена.

Оцепенев, находясь вне своего тела, я готовлюсь ко сну.

Умываю лицо.

Чищу зубы.

Заплетаю волосы в косы.

Я еще не успела переодеться в пижаму, когда раздается стук в дверь, за что я очень благодарна, когда открываю ее и обнаруживаю Рэна по другую сторону. Он выглядит немного огорченным, неловко потирая затылок.

— Привет, Пресли. Э-э…

Он протягивает мне книгу. Черная обложка. Золотое фольгированное теснение. Я оставила ее на диване. Я не хотела устраивать сцену, выбрасывая ее в мусорное ведро; это выглядело бы мелодраматично, и я не смогла бы сохранять хладнокровие, пока делала это. Я планировала взять её утром, пока никто не встал, и бросить в камин.

— Мне нужно извиниться, — вздохнув, говорит Рэн. — Элоди не знает, что я подменил подарок твоего отца на этот. Она бы никогда не позволила мне это сделать.

— Ты подменил его? Зачем?

Рэн был зол на Пакса больше, чем кто-либо другой, когда тот только уехал. Если бы мне сказали, что именно он так бурно отреагирует на бегство Пакса в Японию, я бы ни за что не поверила. Однако парень Элоди вел себя очень тихо по отношению к Паксу, с тех пор как мы все приехали в Лондон. Я не задумывалась об этом. До сих пор.

— Откуда она у тебя? Он прислал тебе? — Мой голос дрожит. Я пытаюсь держать себя в руках, но это почти невозможно.

— Он дал её мне, чтобы я передал тебе, — говорит он.

Боже мой. Я плачу на глазах у Рэна Джейкоби.

— Ты виделся с ним? Когда?

Он вздыхает.

— Сегодня. Когда Кэрри отправила нас за продуктами на ужин.

— Значит, вы не были в пабе? — Мой голос становится все выше и выше с каждым разом, когда я говорю. Очень скоро только собаки смогут меня услышать.

— О, мы были в пабе, поверь мне. Не думаю, что кто-то из нас смог бы это пережить без алкоголя.

— Значит, он был здесь. В Лондоне. И держался подальше.

Больно. Чертовски больно. Наступит день, когда нам с Паксом придется находиться в одной комнате. Дэш и Кэрри поженятся, или Рэн и Элоди. Это лишь вопрос времени. Когда этот день наступит, Паксу придется встретиться со мной лицом к лицу. А пока, судя по всему, он намерен избегать меня как чумы.

Я отказываюсь узнавать у Рэна, спрашивал ли он обо мне.

Совершенно не хочу спрашивать, как он выглядит.

И ни в коем случае не буду спрашивать находится ли он еще в этом городе и где остановился.

— Хорошо, что он приехал навестить вас на Рождество. — Если я вложу в свой голос достаточно энтузиазма, то, возможно, действительно начну его чувствовать. — Я рада, что вы трое помирились. Это к лучшему. Скоро все это будет в прошлом. В конце концов, я встречу кого-нибудь нового. А Пакс… — Черт, просто произнеси слова, Пресли. Просто скажи их вслух. Все будет хорошо. — Пакс начнет встречаться с кем-то еще, и…

— Ха! — Рэн качает головой. Он пытается сдержать очередной взрыв смеха, но тот все равно прорывается. — ХА! Извини. Прости, прости. Я не хотел смеяться.

— Что-нибудь еще, Рэн? Как я уже сказала, я рада, что он пришел повидаться с вами. У него больше никого нет. Вы с Дэшем — его семья, а сейчас Рождество. Но я не хочу эту книгу, и…

— Вы оба такие глупые, — говорит Рэн, протягивая мне книгу. — Пакс не собирается «встречаться с кем-то еще». — Он говорит это таким тоном, что явно считает это самой идиотской вещью, которую когда-либо слышал. — И ты тоже.

— Рэн…

— Просто пролистай книгу как следует, хорошо? Мне сказали, что в ней есть дополнительные материалы. Думаю, ты найдешь их полезными. А теперь я пойду объясню все это своей девушке, пока она не убила меня за то, что держу от нее секреты. Доброй ночи, Пресли.

Я долго сижу и тупо смотрю на книгу. Так долго, что глаза пересыхают и слезятся, когда я вспоминаю, что нужно моргать. Наступает полночь. А потом и час ночи. В час пятнадцать я открываю книгу и начинаю листать страницы, ища что-то необычное. Что он изменил? Пакс убил моего персонажа или что-то в этом роде? Я бы не стала исключать…

Сложенный листок бумаги выпархивает из-под страниц и падает мне на колени.

Я сразу же вижу, что весь он исписан размашистым почерком Пакса.

В панике я хватаю письмо, засовываю его обратно в книгу и захлопываю ее.

Бум. Бум. Бум.

Пульс бьется повсюду: в руках, в ногах, в висках, в ушах. В голове нарастает такое давление, что кажется, будто я вот-вот потеряю сознание. Я считаю до тридцати, глубоко вдыхаю через нос и выдыхаю через рот, ожидая, что тревога пройдет, но этого не происходит, поэтому я снова открываю книгу и достаю записку. Слегка дрожа, разворачиваю бумагу и начинаю читать.

О чем я забыл сказать в своей выпускной речи, Файер, так это о том, что путь наименьшего сопротивления иногда оказывается тяжелой битвой. На пути к месту, которое мы называем домом, есть вершины, на которые нужно взобраться. Подъем в горы никогда не бывает легким. Есть много моментов, когда вершина кажется такой далекой, расстояние слишком большим, чтобы его преодолеть, и люди хотят сдаться. Они забывают о том, как далеко они уже зашли, опускают рюкзаки и говорят себе, что больше не смогут сделать ни шагу. Но именно так и покоряются горы. Не одним невозможным прыжком, а сделав еще один шаг. А потом еще один. И еще один.

Гора, под которой мы недавно стояли, казалась выше Эвереста. Мы уже прошли базовый лагерь и преодолели высотную болезнь, но когда начали восхождение на эту устрашающую скалу… мы оба опустили рюкзаки. Ты поняла, как поднять свой. Как сделать еще один шаг. Я же решил, что единственный способ уберечь тебя от падения — это спуститься обратно.

Я ошибался.

В течение последнего месяца мы с Калланом фотографировали вулканы. На прошлой неделе мы поднялись на гору Фудзи с самого основания. Мы снимали группу восьмидесятилетних монахов, которые каждый день, если позволяет погода, поднимаются к кратеру вулкана в качестве паломничества. Подъем для них — священный долг. Даже в середине зимы они не носят ничего, кроме тонких одеяний и сандалий. Подъем на гору был не очень сложным, но, признаюсь, мне было тяжело. Я задыхался и потел. Мимо меня то и дело проходили старики. Они хлопали меня по плечу, махали руками и смеялись, оставляя меня в пыли. На вершине я спросил их, как им удается так легко подниматься, и один из стариков ответил мне: «Тебе тяжело, потому что ты слишком много несешь. Тебе трудно, потому что ты отчаянно хочешь добраться до вершины. Гора — это вечное путешествие. Оно никогда не заканчивается. Сегодня мы достигли вершины, но работа еще не закончена. Завтра мы снова поднимемся на гору. Мы ищем радость в каждом шаге».

Наша гора вечна, Чейз. Не думаю, что она когда-нибудь закончится. Нам обоим было так больно и обидно. Все мое детство. То, через что ты прошла от рук своего брата. А еще наш общий багаж. Фитцпатрик, ребенок, твоя операция. Сложенные друг на друга, эти проблемы на расстоянии кажутся непреодолимыми. Но это не так. Я никогда не жалел ни о чем больше, чем о том, что опустил свой рюкзак к твоим ногам, Чейз. Больше всего на свете мне хочется поднять его снова. Я хочу нести и твой рюкзак, чтобы ты могла преодолевать подъем без лишней тяжести. Я не могу обещать, что смогу сделать это для тебя, но очень хочу попытаться.

Я остановился на соседней улице. Мой рейс в Токио в восемь тридцать. Я буду ждать на скамейке напротив кафе «Блю» — того, что с видом на парк. Если захочешь поговорить, приходи, встретимся там до восхода солнца. Если же ты просто захочешь прийти и дать мне по яйцам, то я тоже не против.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

ПАКС.

Он думает, что может просто написать мне письмо, и я побегу к нему? Сколько сообщений я отправила ему, прежде чем поняла, что он избавился от своего номера? Сколько сообщений я ему оставила? Сколько ночей прорыдала в подушку, ненавидя его за то, что он оставил меня с этой зияющей пропастью внутри груди?

Сворачиваю письмо и засовываю его обратно в книгу, разрываясь на части. Я должна сжечь и письмо, и книгу прямо сейчас. Просто отнести их обратно в гостиную и бросить в пламя. Но это не так просто.

Я далеко не безупречна во всем этом.

Переодевшись в пижаму, я распускаю волосы и снова заплетаю их в косу, мне нужно чем-то занять руки.

Я не могу пойти к нему.

Какой в этом смысл?

Через пару месяцев мы снова вернемся к этому. Пакс прав — мы через многое прошли. Большинству пар никогда не приходится сталкиваться с такими трудностями, через которые мы уже прошли. Нас больше нет, черт возьми, и я не могу смириться с мыслью, что снова потеряю его. Не могу.

Я ложусь в постель, решение принято. Меня убивает мысль не идти к нему, но тут уж ничего не поделаешь. Так будет лучше. Закрыв глаза, я позволяю своему горю на секунду захватить меня, погрязнуть в нем. Нелегко отпустить то, за что так долго отчаянно цеплялся. Со временем мы сможем двигаться дальше…

Резко открываю глаза, сердце заколотится в груди. Какого черта я делаю? Кого, черт возьми, я пытаюсь обмануть?

Накинув куртку и сунув ноги в какие-то ботинки, я выбегаю из квартиры, пока не передумала.

Я пробую три разных парка на картах Google, прежде чем нахожу тот, напротив которого находится кафе «Блю»; Пакс мог бы быть немного более конкретным, черт возьми. Сначала я думаю, что опоздала. Скамейка в парке пуста. Но нет, сейчас только два тридцать утра. До рассвета еще далеко. Не мог же он уже уйти? В конце концов я замечаю его, идущего ко мне со стороны парка — темная фигура, которая в другом случае выглядела бы зловеще, но я узнаю его длинные, легкие шаги.

Ни с того ни с сего мои нервы берут верх.

Это безумие? Черт возьми, я хочу бежать. Но как только вижу его лицо, я понимаю, что никуда не уйду. Пакс одет в черные джинсы и простую черную толстовку, капюшон надвинут на бритую голову. Его такие знакомые татуировки выглядывают из-под манжет рукавов и поднимаются вверх по шее. В темноте его глаза кажутся такими светлыми — почти серебристо-серыми.

Сердце сжимается, когда по его красивому лицу расплывается грустная улыбка.

— На скамейке стало очень холодно, — говорит он, и от его дыхания образуется туман. — Решил немного пройтись. Я знал, что увижу твои рыжие волосы, если ты придешь.

— Ты думал, я приду? — шепчу я.

Он медленно качает головой, но все же говорит:

— Может быть. Не каждый день девушке выпадает шанс дать мне по яйцам.

— От такой возможности трудно отказаться, — соглашаюсь я.

Пакс тихонько смеется. Его руки спрятаны в переднем кармане толстовки, но он делает ими жест в сторону моих ног.

— Вижу, ты пришла подготовленной.

Черт. Я не думала, когда спешила выйти из квартиры. На мне новенькие «Док Мартинс» Элоди — те, что Рэн подарил ей на Рождество. Ну, теперь я чувствую себя идиоткой. Надо было больше уделять внимания тому, что я делаю.

— У них стальные носки, — говорит Пакс. — Хороший выбор.

— Я пришла не для того, чтобы бить тебя по яйцам.

Он поднимает брови.

— Вот как?

— Нет, я пришла сказать тебе, что ты мудак и что я тебя ненавижу.

Пакс ожидал этого. Его даже не удивляет яд в моем голосе. Парень кивает, проводит языком по зубам и опускает взгляд на свои ноги.

— Я заслужил это, — говорит он.

— Еще как заслужил. Я ненавижу тебя за то, что ты разбил мне сердце. Ненавижу тебя за то, что бросил меня. За то, что исчез и игнорировал все мои сообщения и звонки. И за то, что ты заставил моего отца думать, что он был прав насчет тебя. Я ненавижу тебя за то, что ты превратил этот месяц для меня в ад.

Он закрывает глаза, тяжело сглатывает.

— Мне очень жаль, Чейз…

— А теперь скажи мне, что ты меня ненавидишь, — требую я.

Он молниеносно открывает глаза.

— Что?

— Скажи мне, что ты ненавидишь меня за то, что я лгала тебе.

Он колеблется.

— Я не собираюсь этого говорить.

— Скажи это, Пакс.

Парень пристально смотрит на меня, взгляд его твердеет, дыхание вырывается из него странным, затрудненным образом.

— Хорошо. Ладно. Я ненавижу тебя за то, что ты лгала мне.

— Скажи, что ненавидишь меня за то, что я не доверяла тебе.

— Я ненавижу тебя за то, что ты не доверяла мне.

— Продолжай, Пакс.

Он стоит очень неподвижно, пристально глядя на меня, напряжение исходит от него, натянутое, как тетива. Я думаю, что он собирается отказаться, но наконец Пакс говорит.

— Я ненавижу тебя за то, что ты послушала своего отца, а не меня. Ненавижу тебя за то, что сбежала в Нью-Йорк и на Аляску. За то, что не включила меня в разговор о беременности, пока это не стало абсолютно необходимым. Я ненавижу тебя… — Он запинается. — Я ненавижу тебя за то, что ты, блядь, раздавила меня, Чейз. Это было действительно чертовски хреново.

Его слова разрывают меня на части. Я сделала все эти вещи. Я все испортила. Причинила ему боль первой, такую же сильную, как и он мне, если не хуже. Я заслужила его гнев.

— Мне очень, очень жаль, — шепчу я. — Я бы хотела вернуться назад и все изменить. Все. Я действительно этого хочу.

Пакс снова кивает, сжимая челюсть. Он выглядит таким покорным, и это уничтожает меня. Все эти разговоры о ненависти только подтвердили то, что он и так подозревал. Что у нас нет возможности вернуться. Но…

— Я прощаю тебя, Пакс, — тихо говорю я. — Ты прощаешь меня?

Перемена в нем мгновенна; в нем загорается искра надежды. Парень распрямляет плечи.

— Да. Я прощаю тебя.

— Тогда скажи мне, что любишь меня больше, чем можешь ненавидеть. Скажи мне, что мы оба будем расти и извлечем урок из этого, и сделаем все возможное, чтобы никогда больше не причинять друг другу боль.

Пакс бросается вперед, обхватывая мои щеки ладонями.

— Клянусь своей жизнью…

— Скажи мне, что ты все еще хочешь жениться на мне, — решительно говорю я. — Что все еще хочешь работать над нашим будущим.

Пакс изучает меня, вглядываясь в мои черты, на его лице отражаются удивление, и неожиданность, и надежда, и столько любви, борющейся за доминирование.

— Больше всего на свете, — говорит он.

— Скажи мне… — Слова даются нелегко. Они застревают в горле, боясь вырваться наружу, но я все равно выталкиваю их. — Скажи мне, что ты хочешь когда-нибудь иметь со мной семью. Что у нас еще может быть свой ребенок. Когда придет время. Даже если это будет трудно…

— Я хочу этого. Очень, очень хочу, — выпаливает он, целуя мои щеки, лоб, нос.

Когда он прижимается своими губами к моим, мир воспламеняется, адреналин наполняет мою кровь. Пакс прижимает меня к себе, и вся боль, которая была между нами, уменьшается, исчезая.

Она не ушла совсем.

Такая глубокая боль не исчезает в одно мгновение. Нам придется работать над тем, чтобы исцелиться и двигаться дальше, но пока мы вдвоем заслужили этот момент покоя. Когда Пакс наконец отпускает меня, он смотрит на меня сверху вниз, ухмыляясь, как идиот, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ.

— Ну, ладно, — говорю я ему. — Давай поднимемся на эту гору.