Анатомия развода

20

Алевтина приехала в Москву несколько лет назад из брянской глубинки. Шумный большой город, гомонящий сутками напролет, Але не понравился. Уж очень колготно…

Она вспоминала неторопливую, никуда не спешащую речку, испуганно мелеющую и высыхающую к концу лета, как усыхает чахоточник… Негустой, но всегда готовый спрятать в тени лес… Пригорающие на летнем солнце луга… Но жить там Аля не собиралась, вот в чем беда. Потому что деревня — понятие вымирающее, а судьба предназначила Алевтине не коров доить и не сорняки пропалывать.

Горячий поезд глухо шумел, погромыхивая старыми, уставшими от жизни колесами. В открытые окна бил грязный ветер, щедро, от всей души накладывающий на щеки темную пудру гари и пыли Аля стояла у окна, безразлично глядя на стремительно убегающие назад поля, города и поселки Она даже толком не простилась с родителями и младшими сестрами. Просто сказала, что уезжает и обещала писать. Зачем дурацкие посиделки перед расставанием? Это лишнее… Она была убеждена. что домашним все равно, останется она или нет. В сущности, почти всем совершенно безразлично, существует ли Алевтина на белом свете, живет рядом или вдалеке… Мало кто о ней вспоминает и мало кто ждет. Родителям на все наплевать, в том числе и на Алю, поскольку они не сумели обеспечить ее будущее, хотя очень любят дочку. По-своему. Но все любят именно так.

— Ох, как быстро разлетаются дети по свету! только вздохнула перед Алиным отъездом мать. И что ты там собираешься делать? Одна, без профессии… Вся страна переезжает с места на место, нигде никому покоя нет…

— Ну да, конечно, — буркнула Аля. — Лучше мне здесь до смерти коров доить…

— Да жить надо неспешно! — не сдавалась мать. — Для чего толчется в городах несметное множество праздного люда… Шатаются в мечтах и надеждах призрачного счастья и кратковременных радостей…

— А мне здесь скучно! — гнула свое Аля.

— Думаешь, там сразу повеселеет? Ох, пожалеешь ты, Алечка, нагреешься на этом веселье-то!

Младшие сестры слушали их с любопытством. Алевтина порой не понимала, почему все здесь кажется ей скучным. Любая бесконечная даль пугала — неестественно безбрежная, чересчур огромная, неприятно темнеющая… Аля боялась всякой глубины и привыкла к родному летнему мелководью, где можно легко рассмотреть песок и камни на дне, где вертлявые маленькие рыбки проворно мелькают среди водорослей и будто отражают своими переливающимися боками солнце и высокое небо. Детство сладко пахло травой, землей и дорожной пылью. А там… Что разглядишь в этих черных мрачноватых водах Москвы-реки, таинственно и лениво шуршащих о берег, не остывающий даже летними ночами?.. Аля нуждалась в ясности — всегда и во всем. Город ясности не предполагал. Она там тоже оказалась лишней.

— Тут все всегда одинаковое! — через силу буркнула Аля.

Мать грустно покачала головой:

— Это как смотреть! Если нехотя да вполглаза — всегда все одинаковым покажется. Ты плохо видишь. А я здесь родилась и выросла, и мне тут никогда не надоедает. Смотрела бы и смотрела без конца…

Большая заслуга, иронически подумала Аля.

— Может, ты кого полюбила? — осторожно спросила мать. — Приезжали тут студенты всякие да строители… Ежели влюбилась— значит, мешать нельзя. Это как граница — чужих не пускают и сам не лезь. Но из дома подаются, когда все там хорошо разглядят…

Новые вопросы опять смутили Алю. Заколебала ее мать своим любопытством, вопросами и допросами: зачем да почему… Захотелось— и все! Только разве этим объяснишь… Но другого ответа у Али не находилось.

— Чего молчишь? — печально усмехнулась мать. — Сама не знаешь, поди?

— Ну, не знаю! И пусть! Что с того? — окрысилась Аля. — Разве нельзя на мир посмотреть?

— Почему нельзя? Можно. Посмотреть всегда на все позволительно! Но еще неизвестно, как мир на тебя посмотрит! Так, не ровен час, глянет, что не выдержишь, заорешь и дашь деру! Не думала об этом? Да и глядеть на белый свет лучше из родно го угла. Жить на чужой стороне неуютно. Тебе нравится чувствовать себя неприкаянной?

Алевтина ни о чем подобном не думала. И не собиралась думать.

— Свободной ты выросла, независимой, — вздох пула мать. Аля уловила в ее. тоне презрение. — От дома, от вещей, от привязанностей… Разве тебе нравится такая жизнь? По-моему, тяжко. Хотя и в ней тоже есть свои преимущества. Например, не заедает быт…

— Там все есть… В городах… — пробормотала Аля.

Мать устало махнула рукой:

— Что значит «все»? Жратва? Так ее сейчас вроде и у нас хватает. И в ней ли счастье? Удобства? Да ты не больно в них нуждаешься! Привыкла к своему углу… Театры, музеи? Но ты, прости уж за прямоту и откровенность, сроду туда в городе ходить не будешь! Для чего тогда едешь?

Она снова внимательно глянула на молчаливо набычившуюся Алю. Во дворе тихо закудахтала наседка — наверное, бормотала о несбыточном.

— Безответная ты, — жестко бросила мать. — Ни на что и ни за что не отвечаешь. А надо отвечать хотя бы за себя. И если бы мы все сидели на своих местах и не болтались бы зазря по свету, у нас давно везде и всюду появилось бы это твое прекрасное «все»! Что ты только сама разумеешь под этим словом?

— От меня ничего не зависит, — обиженно надулась Аля. Ей не понравились неожиданно глубокие рассуждения матери. От кого она ими заразилась? Видно, телевизор слишком часто смотрит. — Я не могу нигде и ничего исправить к лучшему. Зачем тогда лезть в дебри?

— Вот потому, что так говорят все, ничего нигде не меняется. И не изменится никогда! — отрубила мать. — Надо, наоборот, думать, что все зависит от нас, от наших сил, от наших рук! Ясно?

Но Але ничего ясно не было, кроме того, что у ее матери явно революционные настроения. И именно ей не сидеть бы в деревне, а вершить судьбу страны в столице.

Москва встретила Алевтину равнодушно, рассеянно посмотрев на нее множеством окон и оглушив шумом издерганных проспектов. Город вел свою непонятную, на грани нервного срыва, но вполне привычную жизнь, где каждый сам по себе, как молекула, вполне освоившаяся со своей ролью и ее давно принявшая, словно милую данность.

Вокруг толкались, без конца наступали на пятки и при этом тебя же обругивали, переговариваясь на ходу. Нелепо торчала над дышащим теплотой входом в метро буква «М». Она грустно и тщетно кокетничала формами, пытаясь внести разнообразие в строгошатровый вокзальный дизайн.

Вокзал бурлил и галдел. Убегали и прибегали резвые электрички, выплевывая толпы дачников и пригородников, важно подплывали поезда дальнего следования. Синел, как отравленный, жаркий, пропитанный гарью воздух. От реки несло теплой душной влагой, обволакивающей и липнущей, словно пленка, к телу. Напевно и навязчиво, пристально и ласково заглядывая в глаза, предлагали погадать скользящие мимо худые золотозубые цыганки в длинных замызганных юбках и спадающих с плеч платках. Цыганята носились по площади и приставали к прохожим. Люди с баулами, рюкзаками и чемоданами тащились на перрон навстречу точно такому же нагруженному потоку пассажиров. Сталкивались, налетали друг на друга, привычно на ходу перелаивались, скорее по привычке, чем по злобе, и шли дальше… У них намечались свои цели и задачи, а дома их кто-то ждал… Поэтому им было хорошо.

У Алевтины тоже имелись нереализованные планы, которые требовалось как можно скорее осуществить. Ей нужно было во весь голос заявить о себе. Показать свое умение хорошо жить. Нужно, наконец, разубедить всех, что она не простая деревенская, ни на что не способная девка. Аля годится на многое и должна этого многого обязательно достичь. Ради чего еще она здесь?! Чтобы доказать всем свои таланты! И не сойдет с места, пока не засветится перед ней надежда на завтрашний прекрасный день.

На самом деле все ее желания граничили с глупостью. Она не задумывалась о том, что вряд ли кто, кроме матери, отца да сестер, узнает о ее московских достижениях. Никто даже не услышит о них. Но для нее сейчас главное — добиться! Чтобы появился повод крикнуть: «Видите, вы считали меня никчемной деревенской дурой, а я вот какая!»

Она не взяла с собой из прежней жизни ничего: ни родственников, ни друзей… Это позволяло двигаться вперед беспечно, бездумно, не оглядываясь. Аля не ошиблась. Путешественники и странники всех времен и народов не имеют права оставлять где-нибудь частичку себя и своего сердца, иначе им будет трудно, почти невозможно странствовать по белу свету. Любой уход должен быть легким, без жалости о том, что сознательно оставлено в прошлом.

Резко, одним махом обрубившая все корни и выдравшая из земли все стволы прошлой жизни, Аля не была скована ничем. Облачно-призрачная, она пыталась освободиться от памяти и жить светлым будущим, которое, как ей казалось, может существовать без всяких основ. Аля не понимала, что будущего без настоящего и прошлого не бывает. Она надеялась…

Но надежда на прекрасное завтра появляться не торопилась.

Посидев немного на вокзале и поразмышляв, почему вокзалы, предназначенные исключительно для пассажиров и поездов, всегда и всюду становятся грязными притонами и крышами над головами воров, бомжей и проституток, Аля вышла на улицу. Хотелось есть и пить. Аля купила себе булочку и бутылку воды и с тоской вспомнила мамины борщи и каши.

Возле туалета на асфальте сидела пьяная женщина с удивительным толстым красно-фиолетовым носом, по виду и по запаху бомжиха, и дремала. Возле нее ругались двое других бомжей. Аля засмотрелась на необычный нос. У них в деревнях бомжей пока еще не водилось.

Бомжиха выглядела довольно ярко — крохотные, глубоко посаженные глазки-щелки, похожие на бритвы, щеки изрытые, как пчелиные соты, дряблые губы, пухлые, висячие. Огромный колыхающийся зад. Тяжелый, вязкий запах перегара.

— Чего ищешь, девка? — спросила бомжиха.

— Жить негде, — призналась Аля.

Она приехала в Москву на авось, соврав матери, будто списалась с бывшей соседкой по деревне, давно живущей в столице. На самом деле никому Аля не писала. Сейчас она самой себе показалась легкомысленной и глупой. Но не возвращаться же…

— Вон, видишь столб? — ткнула куда-то вправо бомжиха. — Там объявлений куча. Сдают комнаты, квартиры… И в общежития приглашают. Только все это не бесплатно. У тебя деньги-то есть? — Бомжиха посмотрела чересчур испытующе.

— Спасибо. — Аля не ответила на подозрительный вопрос и пошла к столбу.

Он действительно был облеплен самыми разными объявлениями. Аля списала два телефона, купила несколько телефонных жетонов и позвонила. В первом же общежитии ей сказали, что можно приехать.

Сразу повезло! — ликовала Алевтина. Это хороший знак! Значит, будет везти и дальше!

В Москве она несколько раз бывала с родителями, поэтому не слишком терялась в метро и на улицах. Хотя все равно все вокруг было чужим и непривычным. А главное — слишком шумным. В общежитие на краю Москвы Аля добиралась очень долго, с двумя пересадками, едва-едва не запутавшись. Там она заплатила за три месяца вперед — родители снабдили ее деньгами на первое время — и стала искать работу.

Для начала Алевтина попробовала покупать журналы и газеты-завлекалочки, обещающие высокооплачиваемую работу любому, кто пожелает. Несколько раз она нарвалась на массовые «шоу» и подозрительные встречи, куда ее приглашали дамы .с непроницаемыми лицами и мужики с хамоватыми манерами. Один раз ее зазвали в подземный Манеж, другой раз — в стекляшку «Макдоналдса». Аля послушно пришла и внимательно выслушала жуткие, дикие бредни о том, как легко получать больше тысячи баксов в месяц и обеспечить себе бесплатную квартиру, лишь заманивая людей неизвестно куда. Она, наконец, постигла смысл двух ранее таинственных слов «сетевой маркетинг». Это когда тебя берут на работу на должность берущего на работу людей, которые будут брать на работу других. Не случайно он называется «сетевой». Сеть для идиотов, которые в нее и попадаются.

У Али хватило ума и практичности холодно отказаться и уйти. Но дальше зияла пустота. Соседки по комнате трудились в самых разных местах. Одна — маляром, другая торговала на рынке, третья служила курьером в крупной фирме. Новые подружки звали ее работать к себе, и каждая расхваливала свою профессию. Но Аля не торопилась и обдумывала свое будущее, чем обижала соседок.

Лучше жить неспешно, говорила мать; И это правильно. К чему пороть горячку?

Грязный, шумный, бестолковый город неожиданно стал привлекать Алю как раз своей суматошностью и безалаберностью. Здесь бродили и торговали темные во всех прямых и переносных смыслах люди. Здесь изо всех щелей и дырок, из всех углов выглядывала бедность и посматривала опасность. Здесь можно было начать торговаться со смуглым продавцом, предлагающим тебе пару туфель за семьсот рублей, и в результате купить две пары за пятьсот. Здесь было то самое до конца не изведанное дно. И постичь его, попробовать на вкус и на цвет так любопытно и интересно, что просто никаких нет сил…

И сначала Аля загуляла.

Большие города всегда опасны своими соблазнами. И обманчивы той легкостью, с какой якобы можно в два счета достичь всего. Лишь пожелай. . Город всегда хитро и умышленно прячет все тяжелое, трудное, ухитряется скрыть от чужих глаз свою изнанку, а заодно заводы, фабрики, тяжесть ежедневного труда за копейки, зато выставляет на всеобщее обозрение свои изыски и излишества. И притягательно мерцает яркий вечерний свет проспектов, ресторанов и баров, переливается дорогая реклама, блестят витрины… Жизнь кажется постоянным праздником и дорогим, но вполне доступным отдыхом, который вроде бы всегда с тобой. Этим город прельщал и покупал наивных доверчивых провинциалов.

Разыскивая себе работу с помощью объявлений и фирм по найму, Аля охотно знакомилась с молодыми людьми. Руку и сердце они ей, конечно, не предлагали, а предлагали нечто другое. Но Аля соглашалась. Она думала, что найти мужа проще всего именно таким опробованным многими путем. Грезила об одном — остаться жить в столице нашей великой родины. Значит, выйти замуж за москвича… И говорили милые провинциалочки в общежитии об этом часто, вечерами советуясь между собой, как лучше взять намеченные бастионы.

Алю мужчины выделяли сразу и бросались за ней ухаживать. Это радовало, согревало душу и очень льстило. Она по праву гордилась своими большими глазами и густыми длинными волосами, которые каждое утро с немалым трудом укрепляла на затылке. Хотелось, чтобы кавалеров становилось с каждым днем все больше. Зачем ей требовалась эта дивизия, она толком не знала. Просто с ребяческим удовольствием собирала новую для себя коллекцию, как в детстве коллекционировала марки и бабочек. Правда, любая коллекция со временем надоедает, и ее потом выбрасывают. Но Аля пока не задумывалась над горькой судьбой своих воздыхателей, число которых множилось день ото дня. А главное, не печалилась о будущем.

Чем она их так привлекала, эта Алевтина? Красивые глаза и волосы — достояние многих девушек, если присмотреться.

На первый взгляд не слишком уверенная в себе провинциалочка, часто растерянно и размыто улыбающаяся и отвечающая невпопад тоненьким, готовым в любой момент надломиться голоском, Аля казалась супердомашним существом, комнатной птичкой, привыкшей жить в своей милой и уютной клетке и опасающейся любых морозов, ветров и уличного шума. Но это было очень поверхностное впечатление. Она только выглядела .безвольной, слабой и легко управляемой. Мужчины любят подчиняющихся им женщин — и смекалистая Алевтина давно постигла эту нехитрую истину. Ею и объяснялся повальный интерес к Але, охотно отдающей мужчинам лидирующую роль.

Кроме того, так просто отделаться от Алевтины было невозможно. При желании она могла приклеиваться достаточно плотно, вроде скотча.

В обсуждения дальнейших планов на жизнь соседок по комнате Аля старалась не вступать, а только слушала, улыбаясь.

— А что ты, тихоня, о себе думаешь? — не выдержала как-то ядовитая подружка. — Где мужа ищешь?

— Пока присматриваюсь, — кротко ответила Аля.

— Ты уже в кровать к себе стольких присмотрела!.. Удивляюсь, как у тебя хватает здоровья, сил и времени! В общежитии ночуешь редко. Видно, хорошо платят… Сколько берешь за час? Не считала, сколько васек уже себе нарыла? Неужели никто из них до сих пор на тебя не польстился и не сделал предложения?! Даже странно… Для тебя нет ничего проще выйти замуж за москвича!

Да, не сделал. И даже не собирался. Ну и пусть… У Алевтины имелись свои далеко и быстро бегущие планы.

Аля насупилась:

— Понятное дело, дорожка известная! А где мне взять такого москвича? Адресок и телефончик не подскажешь? Я запишу!

— Не придуривайся! — грубовато отозвалась завистница. — У таких, как ты, этих адресочков — море, хоть на всех столбах лишние развешивай! В пользу провинциальных обездоленных невест. И чего только мужики в тебе находят?!

— А ты у них спроси! — вышла из себя Аля. — Им виднее! И вообще это дело ихнее!

К близким отношениям с мужчинами она оставалась абсолютно равнодушной. Легко уступала их просьбам и домогательствам, поскольку это ей ничего не стоило, а им почему-то было крайне необходимо. Хотя некоторые вскоре начинали замечать неладное — нехорошее, обидное для них бесстрастие в ее поведении. Непроснувшаяся, деликатно говорили одни. Вся какая-то замороженная, как вклад в иностранном банке, смеялись другие. Тормозная, злобился ее самый первый мужчина…

Первого не забывает никто и никогда. Даже если он нелюбимый, ошибка, случайность и не принес ничего, кроме страданий.

С Василием Алю познакомила подруга-малярша, как-то заявившаяся вечером в общежитие сразу с двумя кавалерами. Васька предназначался для Алевтины.

— Эй, девка, — выдал он, садясь за стол, — у вас тут небось не курят? Первый раз я здесь!

— Вижу, что первый! — холодно отозвалась Аля. — Пепельница там, а я тебе не девка!

— Ну, прости! Сразу рассердилась! — Парень засмеялся и неожиданно взглянул на Алю внимательно и строго. — А ты вполне ничего! Глаза как два колодца, без дна. Тебя как звать? Давай вечером погуляем?

— Я работу ищу, — строго сказала Аля. — Мне некогда.

— Работу ты днем ищешь, а я говорю про вечер. И вообще у тебя тут не железная дорога, где все по расписанию!

Он прав, Алька, не ломайся! — резво влезла в разговор веселая малярша Тося. — Смотри, какой У нас Василий хорошенький! Прямо красавчик из сериала! Плюс шоферит на такси. Денег — навалом! Такого парня склеить захочет каждая! И все тебе обзавидуются. А если чего не так, могу его у тебя забрать. Понадобится снова — возверну в целости и сохранности! И ничего у него не поврежу, не волнуйся!

Услышав ее деловое предложение, парни заржали, а Алевтина покраснела и нахмурилась.

— Слыхала? — усмехнулся Василий. — Если уж не по душе, тут желающих на меня вон сколько — займу любую!

Девчонки смеялись. Они жили легко и свободно и даже не подозревали, что буквально через полгода тихая и молчаливая Алевтина их всех переплюнет.

Она посмотрела на шофера. Ровные белые зубы, нечесаные пряди длинных волос, нагловатые светлые глаза… И Але почему-то не захотелось отдавать его подружкам.

— Ладно, — пробубнила она. — Погуляем.

— В пять приеду, — отчеканил Василий.

Около пяти Аля осторожно вышла из общежития. Летняя жара не спадала даже к вечеру. Пыль в лицо и горячий, жадно дышащий, уставший ветер.

— Привет! — раздалось у нее над ухом. — А ты ведь ждала меня, Алька!

— Вот еще! — огрызнулась она.

— Да не «вот» и не «еще»! — хмыкнул Василий. — Куда пойдем?

Алевтина не слишком хорошо знала Москву.

— Ты решай, — пробормотала она. — Мне все равно…

— Тогда прямиком ко мне, — объявил шофер. — Посидим, выпьем…

Аля набычилась:

— Нет, к тебе не пойду!

— А говорила, все равно! — захохотал Василий. — Ты чего, меня боишься?

— Я не боюсь! — обиделась Аля. — Но домой не пойду… Нельзя же так сразу…

— Ну ты даешь! — вытаращил глаза Васька. — Почему нельзя? И чего там еще откладывать, если ты мне глянулась, а я — тебе? —Не понимаю, чего тянуть… — И он резко схватил ее за плечи.

— Пусти, дурак! Совсем обалдел! Я тебе не какая-нибудь там! — злобно прошипела Аля.

Василий почти равнодушно выпустил ее из рук. Такое безразличие обидело Алю куда больше, чем резвость атаки. Он буркнул:

— «Какая-нибудь там», Алевтина, порой бывает лучше тебя раз в сто! Так что шибко не зарывайся и себя за идеал не держи. Девка как девка! Это внешне. А как начнешь выяснять подробности… Многое тебе еще недоступно! Неведомо пока! Видать, еще не выросла. Большой ребенок. Вырастешь — свистни! А для своих походов в кино ищи другого провожатого. Ты мне неинтересна. Хотя и видная. Смотришь и не видишь, слушаешь и не слышишь, живешь и не знаешь, что живешь. Мне с такими скучно. Пока!

Он ушел, насвистывая, а Аля долго стояла, тупо глядя ему вслед и пытаясь понять, что это вдруг, нежданно-негаданно, вошло в ее жизнь, и почему она, привычная и хорошо знакомая, внезапно перестала устраивать Алевтину своим медленным четким ритмом…

Но через несколько дней нахальный водитель снова возник в общежитии. Аля спряталась и показываться ему не хотела.

— Тебе Альку разыскать или без нее обойдешься? — хихикнула малярша Тося.

— Обойдусь! — буркнул Василий, но тотчас передумал; — А вообще разыщи! Да поживее — у меня времени мало!

— Эй, Алевтина! — заорала бойкая Тося на все общежитие, выскочив в коридор. — Где ты там хоронишься? Давай вылезай! Вон, видишь, мужика на тебе совсем замкнуло! Хотя ты и пальца его не стоишь!

Пришлось нехотя выползать из своего укрытия.

— Слушай, Алевтина! — Василий будто сверлил ее наглыми глазами ожесточенно и неприятно испытующе. — Если я тебя обидел, извини! Но и ты должна привыкать к городской жизни. Здесь никто к тебе сватов засылать не будет. И ждать никто не захочет, пока ты до бабы еще лет десять созревать станешь, как колос в чистом поле. В твоем темпе люди не живут — это ты усвой раз и навсегда! И с парнями здесь гуляют по-другому, не как у вас в деревне! Хотя и в деревнях нынче тоже все иначе, просто ты девка тормозная по жизни, я это сразу заметил. Еще раз — но в последний! — предлагаю: или ты со мной остаешься — у меня сейчас никого нет, — или разбежимся навсегда! А болтаться с тобой по набережной и глазеть на город — это развлечения для малолеток! И не то чтобы дать, и не то чтобы взять… Усекла? Может, я кажусь тебе грубым, не знаю… У тебя, видать, свои какие-то дурацкие принципы, только все это фигня! Детские игрушки!

И Аля поняла: действительно настало время решений. Ей не хочется отпускать от себя светловолосого шофера, несмотря на его резкости и грубости. Он во многом прав. Даже почти во всем…

— Но у меня никого еще не было…— багрово покраснела она.

Почему люди чаще всего краснеют, сообщая о себе что-нибудь хорошее, и редко — говоря о сделанных подлостях? Странная, вывернутая наизнанку логика… Должно происходить все наоборот.

— Знаю. Удивить, что ли, новостью хотела? — заржал Василий. — Или думаешь, не справлюсь?

— И правильно! Хватит ломаться! Парень стоящий. А тебе давно пора с кем-нибудь загулять. Чего вечерами одной в комнате преть? — рассудительно прокомментировала случившееся Тося. — Надоест — мне отдашь! Не откажусь! — и весело захохотала.

У них мало что получалось в постели. Аля нервничала и пугливо посматривала на дверь, словно в комнату каждую минуту мог вломиться наряд милиции. Василий начал раздражаться и укорять Алевтину в холодности. Его серые глаза отливали сабельным блеском.

— Тормозная! — все чаще с досадой повторял он. — Рыбья кровь! Тебя не растормошишь. И не то чтобы дать, и не то чтобы взять… Обстоятельства ни при чем! Ты пойми, дурында, если сильно захочешь, все шмотки с себя на дороге скинешь! И вокруг не оглянешься. Усекла? А ты все: «Соседка, соседка»! Да она нас в упор не видит! Равно как ты меня.

Потом Аля «подзалетела».

— Что мы будем теперь делать? — потерянно спросила она Василия.

— Не мы, а ты, — навел шофер ясность в вопросе. — Известно что! Не ты первая, не ты последняя! Иначе я бы давно уже был отцом-героем. Жаль, что за это мужикам орденов не дают!

Наконец игры с любовью Але стали надоедать. Бестолковые и безрезультатные, если не считать двух абортов.

Работать она устроилась с помощью фирмы удачно: убирала квартиры богатеньких новых русских. Платили неплохо, хотя некоторые жены бизнесменов оказывались чересчур капризными и без конца предъявляли претензии: «А почему осталась пыль на тумбочке?», «Окно вымыто наспех, нужно протереть его снова», «Куда подевалось синее полотенце?».

Стиснув зубы, чтобы не нахамить в ответ, Аля второй раз мыла окно, вытирала пыль и отыскивала полотенце.

И все-таки судьба благоволила к ней. И однажды она попала в семью дочери одного из немолодых предпринимателей. Марине — так звали дочку— отчего-то понравилась спокойная, тихая Алевтина. И Марина предложила Але стать у нее постоянной домработницей. Деньги сулила хорошие.

Алевтина обрадовалась. И прожила с Мариной и ее мужем — детей у них не было — душа в душу больше года.

А потом… Как-то осенью Марина намылилась ехать за грибами — блажь ей такая пришла в голову. И взяла с собой любимую Алевтину, с которой стала теперь почти неразлучна и без которой жизни своей теперь не представляла.

Стояла редкая осень: теплая, с обессиливающими сине-желтыми полднями и тревожными шепчущими ночами, пересыпанными тихими долгими дождями и белыми ласковыми туманами. Муж Марины Алексей ехать отказался. Он ценил каждый час, оставшийся до защиты диссертации, и с утра в воскресенье хотел сесть за работу в пустой молчаливой квартире. На вокзал Марина и Аля торопились, подгоняли таксиста, и в результате приехали слишком рано: электричка еще не подошла.

Марина с удовольствием опустилась на влажную, темную от сырости скамейку и закурила. Она думала о том, что грибов в этом году полно, и привезет она домой с верхом две корзины, сварит суп и накормит Алешеньку жареными. А оставшиеся можно и насушить. Мысли были легкие, светлые, радостные. Солнце еще не вставало. Слабые его отблески мерцали где-то далеко, за железнодорожными путями. Аля купила билеты, подошла и села рядом.

— Смотри, Марина, цыгане! — заметила Аля. — Давай погадаем!

Она не думала, что Марина согласится, так просто болтнула, как иногда говорят, увидев цыганку. Но хозяйка и подруга повела себя очень странно. Задумалась, напряглась, резко скомкала дорогостоящую сигарету и, вдруг встав, пошла к цыганам. Казалось, сейчас в гадании весь смысл ее жизни.

Аля с удивлением потопала за Мариной. Та прямо и смело подошла к одной из цыганок, немолодой и строгой на вид, протянула ей развернутую ладошку и попросила:

— Погадай!

Цыганка повернулась и уставилась на Марину.

— Я заплачу! — пообещала Марина. — Сколько скажете!

Цыганка взяла Марину за руку и молча повела куда-то в сторону, к заборам. Алевтина поплелась следом, ругая себя за дурацкое предложение.

— Мариша, электричка… — тихо напомнила она.

— Не мешай, успеем! — отмахнулась хозяйка. Она вся погрузилась в предстоящее таинство и прямо светилась изнутри, вроде фонарика. Ее грело сейчас великое чувство веры. У забора цыганка остановилась и пристально всмотрелась в Маринину ладонь.

— Красавица ты, а судьба у тебя трудная, — начала она, и Марина тут же по-бабьи, по-деревенски пригорюнилась. — Отвернулся он от тебя, вижу, отвернулся…

— Что?! — похолодев, прошептала Марина. Как это— отвернулся?! Другую, что ли, нашел? И кого только обольстить сумел со своей физиономией: скулы вроде металлоконструкций, под глазами мешки, бороденка чахлая! Да правду ли ты говоришь?

— Правду, красавица! — уверенно сказала цыганка. — Не сомневайся!

Ах, вот оно что! — заполошно закричала Марина, до онемения перепугав Алевтину. — Вот, значит, какая там у Алешеньки диссертация! Ну, ничего, управу найдем, не на таких находили! Я быстренько в его фирму смотаюсь, меня там все знают! И секретарша шефа Люська моя знакомая! На прием к Николаю Афанасьевичу тут же пропустит! Я покажу Алешке, как меня за нос водить! Что он без меня может, убогенький! Ведь это я ему с помощью папы должности выбиваю, и друзей с умом выбираю, и тексты на компьютере набиваю, и шмотки по лучшим магазинам выискиваю! Сижу всю жизнь с ним дома, чтобы рядом, чтобы близко! Ни в кино, ни в театр ни ногой! Ты подумай, Аля, тут недавно в гостях у моих родителей он вдруг решил сам себе сахар в чай положить и спрашивает: «Мариша, а сколько ложек ты мне всегда кладешь?» Мама от смеха из кухни выскочила! Говори дальше! — велела она гадалке.

Та смотрела бесстрастно, но удивление засквозило в ее черном неподвижном взгляде.

— Не горюй, красавица! — сообщила она. — Другого человека встретишь, вижу я его! Любить он тебя будет, на руках носить, дочку ему родишь!

— Ой, мамочка! — простонала в ужасе Марина. — Какую дочку, что ты несешь?! У меня же спираль стоит канадская! Неужели больше не действует?!

Цыганка вздрогнула и глянула на Марину с некоторым испугом.

— Почти сирота ты, вот что я тебе скажу! — заключила она, слегка придя в себя и вновь склоняясь над Марининой ладонью. — Не заботятся о тебе родители, а ты день и ночь беспокоишься об их здоровье!

— Твоя правда! — выдохнула Марина. — День и ночь о них думаю. А они, значит, уже позабыли о своем обещании подарить нам джип к Новому году? Хороши старички, ничего не скажешь! Слышишь, Алька, что на белом свете делается? Прямо жить после таких откровений не хочется!

— Нет, милая, жить ты будешь долго. Жизнь твоя будет длинная, хорошая, болеть ничем никогда не будешь. Нет у тебя никаких болезней…

Это было последней каплей, переполнившей чашу Марининого терпения.

— Нет?! — застонала она и схватилась рукой за сердце. — Как нет?! А за что же тогда я без конца переплачиваю иглотерапевту, массажисту и невропатологу?! И еще на путевки в санатории и пансионаты, как дура, каждое лето разоряюсь? Этот проклятый престижный дом отдыха «Президентская полянка»! Ну, спасибо тебе! Просветила меня, наконец, идиотку безмозглую! На, возьми! — И Марина швырнула цыганке пятьдесят рублей.

Но цыганка отбросила деньги гневным царским жестом.

— Почему я должна тебе гадать? — возопила она в ответ. — Ты сама все знаешь, сама обо всем наперед расскажешь и гадать можешь не хуже меня! Вон глаза у тебя ненормальные, посмотрись в зеркало! Еще к людям пристаешь, сумасшедшая! Разве таким, как ты, гадают? Иди, откуда пришла, и не подходи больше ко мне! Видеть тебя страшно, бояться тебя надо! Ты беду можешь накликать, скаженная!

— Пойдем, пойдем! — схватила Марину за рукав вконец перепуганная Аля. — Пойдем скорее, Мариночка!

Полтинник Аля осторожно подобрала — чего же деньгами расшвыриваться? И неожиданно задумалась о словах цыганки…

Словно ничего не видя и не слыша, хозяйка повернулась и устало, опустошенно побрела на перрон. Подходила электричка, грибная, мокрая, с прилипшими к дверям и окнам желтыми листьями.

— Зачем ты стала гадать? Что тебя потянуло, не понимаю, — торопливо говорила на ходу Аля. — И еще переживать из-за глупости! Да если бы все наши несчастья были такими! Неужели можно всерьез воспринимать вокзальный балаган? Ты что, действительно всему поверила?

— А это стандарт, — отозвалась Марина, не оборачиваясь. — Стандарт живущих…

За вокзалом медленно поднималось тихое, задумчивое солнце.