Анжелика в России

Глава 11

Лошадь неслась во весь мах, и окованная лука седла ритмично подбрасывала Анжелику, впиваясь ей в живот. Лицо тыкалось в потную шкуру рвущейся из-под седла расскакавшейся лошади, либо в чье-то костлявое колено под полосатой шелковой материей. Извиваясь всем телом, Анжелика попыталась сползти с отбивающей ей все внутренности луки седла, это не удалось, и тогда она вцепилась зубами в бедро всадника.

— Вэй!

Похититель на мгновение отпустил ее талию и больно и звонко шлепнул маркизу ниже спины. Анжелика вскрикнула и разжала зубы.

Татары появились совсем не оттуда, откуда их ждали. Лошадь влетела на окраину деревни, где Анжелика и ее спутники были полчаса назад. Похититель грубым рывком и толчком колена сбросил маркизу на землю, и она повалилась в придорожную пыль, в воющую от страха кучу оборванных и окровавленных людей. Другие люди (Анжелике снизу они показались чудовищными кентаврами) с невиданной жестокостью грабили и разоряли деревню, уничтожали все живое. Огонь с треском пожирал белые хатки. Если кто-то из жителей пытался сопротивляться, татары убивали его со сладострастной жестокостью. Им было мало лишить человека жизни. Убитых обезглавливали, разбрасывали их отрубленные члены и головы. На глазах у Анжелики свирепый воин вспорол живот охрипшему от крика юноше, засунул руку по локоть в зияющую рану, вырвал и бросил в огонь трепещущее сердце, затем легкие… Вывалились в пыль кишки… Чей-то властный крик, и толпа конных бросилась топтать копытами визжащих, обезумевших от страха маленьких детей… Казалось, что этому кошмару не будет конца.

Приволокли на аркане раненного в ногу Яцека. Он обеими руками вцепился в душившую его петлю, выпучил обезумевшие глаза и как рыба хватал ртом воздух.

С другой стороны подогнали карету, оставленную Анжеликой за деревней. Одна дверца была оторвана, другая, обрызганная кровью, полуоткрыта, и за ней виднелось чье-то подскакивающее на ухабах бездыханное тело. Великолепные серые лошади испуганно всхрапывали и шарахались от трупов, разбросанных тут и там по дороге. Один татарин хотел обрубить постромки, но главный, не различимый пока в толпе разномастных всадников, опять что-то крикнул, и татарин нырнул внутрь кареты, ногами вытолкал оттуда труп несчастной Жаннетты, а остальные стали стаскивать и заталкивать внутрь шатавшейся и кренящейся кареты награбленное.

Немного придя в себя, Анжелика отползла и прижалась спиной к плетеному забору. Недавние приключения в Лаванте и на Средиземном море научили ее ничему не удивляться. Она стала прислушиваться и присматриваться. Язык татар был похож на турецкий, и она смогла различить отдельные знакомые слова, бессмысленные и свирепые. Она разглядела, что главарей у татар двое: один был похож на огромного паука, он сутулился на низкорослой раскаряченной лошаденке, все время злобно кричал и тряс бесцветной редкой бородой; второй, тот, что был ее похитителем, молчал, равнодушным кивком отвечал на вопросы первого и все время успокаивающе поглаживал шею своего пугливого, горячащегося жеребца.

Оставшихся в живых жителей согнали в одну кучу и стали сортировать: по одному подтаскивали к главарям и, в зависимости от их решения, либо гнали к карете и там связывали, либо на месте убивали.

Одним из первых выволокли Яцека. Похожий на паука татарин вопросительно оглянулся на своего молчаливого товарища, тот глянул на раненую, поджатую ногу Яцека и с сомнением покачал головой, и ближайший татарин одним ударом срубил, будто смахнул с плеч, голову верного слуги графа Раницкого. Фонтаном брызнула кровь. Анжелика в ужасе зажмурилась.

Когда она решилась приоткрыть глаза, перед гловарями стояла старая крестьянка, которая недавно указывала Анжелике и ее спутникам дорогу.

— Я ще не стара, я ще можу робыть… — бормотала перепуганная женщина.

Молчаливый татарин равнодушно пожал плечами, и крестьянку толкнули в общую кучу.

Дошла очередь и до Анжелики. Обдав ее вонью конского пота и бараньего сала, один из татар ухватил ее за волосы, привычным движением намотал их на кулак, потащил кричащую от боли Анжелику по пыли и швырнул под копыта, прямо в лужу крови убитого Яцека.

На какое-то время установилась тишина. Похожий на паука татарин, склонившись, рассматривал распростершуюся перед копытами его лошади женщину.

— Послушай моего совета, храбрый Баммат-мирза. Отошли эту женщину хану Салим-Гирею. За такой подарок он возвысит тебя, а вместе с тобой и меня…

Оглушенная болью Анжелика не понимала ни слова.

— Хан поставит тебя над десятью тысячами воинов, над всей Перекопской Ордой, — продолжал уговаривать паукообразный, но товарищ его молчал.

Анжелика приподнялась, отряхнула ладони, движением головы отбросила волосы от глаз, увидела, что стоит на коленях в крови убитого, и быстро отползла на несколько шагов в сторону.

— Во главе Перекопской Орды ты дойдешь до самой Варшавы, до Риги, до последнего моря и добудешь себе сотню таких…

— Э-э… Там видно будет, — ответил наконец похититель Анжелики.

Паукообразный сделал знак и что-то крикнул вслед подхватившим Анжелику татарам. Ее не стали связывать и даже хотели посадить в карету, но внутри все было забито доверху награбленным, и татары, пыхтя и сопя, подняли и посадили Анжелику на крышу кареты.

Властный взмах руки, и карета, скрипя и колыхаясь, тронулась по неровной дороге. Свист бичей поднял на ноги и погнал вслед за каретой связанных меж собой невольников.

«Вот я и у татар, и они везут меня в Крым, куда я так рвалась», — с горечью подумала Анжелика.

Солнце еще не поднялось до зенита. С момента похищения Анжелики не прошло и полутора часов. Как стремительно менялись события!

Миновали старую, разрушенную крепость, то место, где граф дрался с Мигулиным и где Баммат-мирза поймал Анжелику. Волосатый, похожий на зверя Литвин лежал под стеной лицом вниз, из затылка у него торчала оперенная стрела. Еще один графский слуга корчился у дороги со вспоротым животом. Но трупов графа и казака нигде не было видно. Может быть, они остались по ту сторону холма.

По степи, в сторону полуденного солнца, шли несколько дней. По пути соединились еще с несколькими мелкими отрядами, которые тоже гнали пленных и отбитый скот. Туда и сюда сновали разъезды, проносились табуны свежих лошадей, уходили и возвращались с новыми пленными и новой добычей отряды, но в целом огромный табор двигался медленно, еле тащились угоняемые в рабство люди.

Анжелика присматривалась к пленившим ее степным разбойникам, старалась подметить их слабые места. Оказаться в рабстве или вновь попасть в гарем ей нисколько не хотелось.

Постоянно возле пленных и при Баммат-мирзе было человек сто, но поскольку у каждого было по две-три заводные лошади, отряд казался гораздо больше. Среди татар встречались явные азиаты, плосколицые, безбородые и узкоглазые, но в большинстве своем это были темно-русые или черноволосые, скуластые, с удлиненным разрезом глаз люди, попадались и совсем светлые, татарской у них была лишь одежда. Большинство, несмотря на жару, носило лисьи или куньи шапки. Одежда их состояла из коротких рубах, цветных шаровар, воины побогаче носили суконные, подбитые мехом жупаны, а некоторые бедные были в одних штанах или носили на голом теле бараньи куцые кожухи мехом наружу.

Главным в отряде считался Баммат-мирза, но распоряжался повседневной жизнью табора и всеми пленными похожий на паука Исмаил-ага. Он запрещал Анжелике ходить пешком, кричал и грозил плетью, когда она хотела спуститься на ходу с крыши кареты, но в остальное время откровенно любовался ею, как купец любуется своим дорогим товаром. Анжелика однажды не выдержала и показала ему язык. Исмаил-ага негодующе сверкнул глазами, сморщился и постукал себя полусогнутым пальцем по виску.

— Совсем больной! Ишак умнее, честное слово! — сказал он на странной смеси русских, польских и татарских слов.

Вечерами Исмаил-ага садился у костра напротив Баммата, расписывал тому красоты и богатства дальних стран, предсказывал грядущие подвиги:

— Ты затянешь свой аркан на шее всех неверных, развалины Ляхистана будут лежать у ног твоего коня. Только бы хан дал тебе Перекопскую Орду! Отдай ему эту гяурку. Пожертвуй одну, и Аллах вознаградит тебя сторицей…

Баммат-мирза усмехался, отрицательно качал головой.

При близком рассмотрении он оказался молод и недурен собой. Анжелика с удивлением подметила, что у него матовая кожа и тонкие, правильные черты лица. Удлиненный разрез светло-карих глаз и несколько выступающие скулы придавали облику молодого мирзы неуловимую дикость и жестокость, но губы в обрамлении темных усов и коротко подстриженной бородки были по-детски полными, даже припухлыми. Ростом и фигурой степняк напоминал Мигулина: широк в плечах, гибок, при ходьбе слегка покачивался.

Во время переходов Баммат-мирза держался в стороне. Чомбул его возвращался из набега, и все интересное и важное для молодого воина осталось в недавнем прошлом, где богатырь сходился в схватке с богатырем, где лилась кровь, шумел пожар и хрипела терзаемая жертва. Теперь с властным равнодушием наблюдал он страдания пленников и пленниц, иногда просто не замечал их, зато, морща нос и скаля красивые белые зубы, неотрывно смотрел он на парящего в небе степного орла и даже потянулся к нему, невольным жестом вскинул руку с растопыренными пальцами, так же, морща нос и скалясь, смотрел он на красивый бег какого-нибудь взыгравшего коня или просто так, бездумно и грустно улыбаясь, скользил взглядом поверх лисьих малахаев вослед полуденным бликам, бегущим над степью. Казалось, что скучающая душа Баммата рвалась куда-то, как рвался под ним грызущий удила песочного цвета черногривый жеребец. Вечерами, когда всходила над степью низкая и красная луна, завывал Баммат-мирза по-волчьи, и волки отвечали ему, хотя не время было для волчьего воя, а он слушал их, задумчиво улыбаясь, как слушают старую любимую песню.

Долгие переходы по изматывающей степной жаре лишали невольников последних сил. Татары их почти не кормили. Сами они питались одной кониной. Утром резали молодую кобылицу, кровь ее смешивали с мукой, варили и с наслаждением ели. Мясо резали на тонкие лепешки, клали на конские спины, сверху накидывали седло, вскакивали сами и трогались в путь. Во время привала лошадей расседлывали, снимали с лепешек и конских спин кровавую пену, намазывали ее на куски сушеной баранины.

Исмаил-ага на первом привале протянул один такой кусок Анжелике, та в ужасе отшатнулась, он удивился, протянул другой кусок, без пены.

На вечернем привале татары снимали с конских спин казавшиеся парными лепешки, ели и запивали кобыльим молоком.

Пленным от всего этого пиршества оставались лишь обглоданные кости да конские кишки.

Ленивой волной колыхался над степью горячий воздух, чаще и чаще свистели бичи над выбившимися из сил невольниками. Кто-то уже упал да так и не поднялся.

Одной Анжелике татары предлагали вдоволь мяса, варева из муки и крови или кобыльего молока. Она отказывалась, не могла преодолеть брезгливость, вместе с другими пленниками изнемогала от зноя и тряски. Исмаил-ага, так своеобразно заботившийся о ней, укоризненно качал головой, цокал языком, потом как-то дал небольшую флягу с украинской горилкой, настоянной на травах, но после первого же глотка отобрал.

Подкрепившись горилкой, Анжелика собралась с духом и съела немного сушеного мяса.

Солнце садилось, жара спала, но голова все еще болела и кружилась. Старая украинка на четвереньках подобралась к Анжелике, сидевшей отдельно от других невольниц:

— Донюшка моя, вельможная пани! Дай старой бабке хоть кусочек…

Замечавший все Исмаил-ага издали крикнул:

— Эй!

Он подошел, подозрительно всматриваясь в старуху.

— Я — ничего… Я тильки поисты… — бормотала та, отползая.

— Якши, — сказал Исмаил-ага, наступая ей на волочащийся подол.

Старуха замерла.

— Что вам нужно от бедной женщины? — вступилась Анжелика.

— Якши, — повторил Исмаил-ага и коленом в бок подтолкнул старуху к Анжелике. — Ходи сюда. Ханум бегать — твой башка резать буду.

Баммат-мирза, наблюдавший эту сцену, улыбнулся, и улыбка его неожиданно успокоила Анжелику и вселила надежду. Юноша, несомненно, храбр и, как все храбрецы, наивен. Именно наивность проглянула в улыбке воина, и Анжелика мгновенно это подметила и оценила. С ее опытом зрелой женщины легко будет приручить этого дикаря. Пусть он везет ее в Крым. А уж в Крыму… Анжелика улыбнулась ему самой обольстительной своей улыбкой, и непобедимый Баммат-мирза, чей аркан должен был захлестнуться на шее Ляхистана, от неожиданности вздрогнул и отвел взгляд.

Облегчение, несказанное облегчение снизошло на Анжелику. Она потянулась с кошачьей грацией и откинулась в высокую мягкую степную траву. Степная теплая ночь с фейерверком запахов, с ласковым, щекочущим ветерком показалась маркизе неописуемо прекрасной.

Весь следующий день Баммат-мирза маячил где-то у горизонта, вдали от еле ползущего табора, словно боялся показаться Анжелике на глаза, а она в мужском, плотно облегающем ее фигуру костюме вольготно разлеглась на крыше кареты, распустила волосы и лениво покачивала носком сапога.

— Назвалась, дура стара, та вже не рада… Краше здохнуть у ридний хати… Ой, лишенько, — бормотала бредущая за каретой старая крестьянка. Она весь день чавкала, не могла прожевать доставшийся ей от Анжелики кусок сушеной козлятины.

Голодными псами смотрели на пышущую соблазном Анжелику татары. Сопел Исмаил-ага, глаза у него, как у быка, налились кровью. Он несколько раз подъезжал к карете, но не находил слов, мотал головой и отъезжал. И лишь Баммата-мирзы не было видно.

На первом же привале одуревшие от жары и вожделения татары бросились насиловать невольниц, а одного из них всполошившийся Исмаил-ага застукал на скотоложстве.

— Закрой морда! — проревел паукообразный главарь, подскакивая к карете, и швырнул Анжелике накидку из плотной темной ткани.

Анжелика самым тщательным образом укутала лицо, но позы не поменяла. Старуха-крестьянка чудом избежала насилия, проворно вскарабкавшись на крышу кареты к Анжелике.

— Шо вы робыте, хлопци! — кричала она хватавшим ее за ноги татарам. — Там все засохло та послипалось!..

На помощь пришел Исмаил-ага и отогнал взбесившихся самцов плетью. Ругаясь, он выбросил из кареты все награбленное, велел перегрузить все на одну из скрипучих арб, а Анжелике показал, чтоб сидела внутри кареты:

— Лезь дыра, дочь шайтана!

Баммат-мирза прискакал к лагерю, когда стемнело. Он переговорил о чем-то с Исмаил-агой, отдал распоряжения и, наконец, нерешительно подошел к Анжелике. Она сидела, прислонясь к колесу кареты, утопая в высокой траве, встретила его спокойной улыбкой.

Баммат-мирза помялся возле нее, опустился на корточки и, пряча за усмешкой смущение, протянул к лицу Анжелики ладонь, пошевелил длинными пальцами:

— Ххх! Боишься меня?

Анжелика отрицательно покачала головой и запрокинула руки за голову, так, чтоб разрез у шеи приоткрылся еще больше. Она не отвечала, только улыбалась. Татарин глубоко вздохнул, потупился и, будто убегая от соблазна, поднялся и ушел.

Утро было росным. Вся степь светилась бледно-зеленым сиянием, и горизонт вдали казался огромным, сливающимся с небесами шаром. Взошло солнце, высушило траву и долго калило землю и все живое на ней. Потом оно устало и покатилось на запад, все быстрее и быстрее.

Табор становился на ночлег. Татары разбивали шатры: вчетверо сложенную конскую попону разворачивали и натягивали на два кола. Старуха ворчала и кряхтела, разводя костер. И Баммат-мирза подошел, когда стемнело, к ее костру.

Он дразнил Анжелику белозубой, ослепительной в отблесках костра улыбкой:

— Едем, красавица, я покажу тебе край земли у теплого моря. Море плещет, устали не знает, камни на берегу целует. Вода у берега желтая, как янтарь, камни красные… Древняя там земля — века спят на раскаленных скалах. Облака вверху плывут белые, края у них розовые, как крылья фламинго. Фламинго — птица такая… За скалами речка течет — Чуруксу. Прекрасная, как сказка Шехерезады, глубокая, как сон могильного кургана. Сердится речка, пеной брызжет, пена до луны взлетает. Миндаль цветет, пахнет горько… Поедем, красавица!..

«О, господи! Да он мне стихи читает…» — подумала Анжелика.

От Баммата, как и от других татар, пахло конским потом и дымом, и еще один неясный запах вплетался в этот грубый степной букет. Анжелика узнала его, это был запах горькой блекло-голубой травы.

Баммат замолчал. Он, видимо, не подозревал, что Анжелика понимает некоторые слова.

— Нет, не поедем, — вздохнул он и произнес, глядя в сторону, как задумавшиеся люди говорят сами с собой. — Речка — вечность, а нам Бог даровал лишь мгновение, вот эту степь…

«О! Он, оказывается, еще и философ…»

Протяжный низкий вой недалеко от лагеря заставил Анжелику содрогнуться. Опять! Эти звуки она не спутала бы с сотней других… Прянули кони. Она невольно придвинулась к мирзе. Он тоже обернулся на вой, посерьезнел, почесал суставом согнутого пальца крыло тонкого носа. Глаза его еще больше сузились.

— Это не наш… — произнес он вполголоса.

Некоторое время они вслушивались в степь, потом Баммат-мирза поднялся, пошел к краю лагеря, завыл по-волчьи, оглянулся на испуганную Анжелику и беззвучно засмеялся, снова блеснув из темноты зубами.

Ответа не последовало. Степь молчала. Поджав хвосты, забились под арбы полудикие собаки, испуганно косились прижавшие уши кони, в глазах их красными бликами отражалось пламя костров.

Баммат-мирза вернулся к дрожащей Анжелике, внимательно посмотрел на нее, что-то крикнул другим татарам и шагнул от костра, собираясь уходить. Анжелика поймала его за руку.

— Останься… Мне страшно…

Она произнесла эти слова по-турецки. Татарин быстро взглянул на нее, удивленный не столько словами, сколько тем, что прекрасная пленница говорит на его языке.

— Я скоро, — сказал он, жестом отстраняя Анжелику.

Они долго вполголоса говорили с Исмаил-агой, оглядываясь на черную затихшую степь. Анжелика не находила себе места. Ее раздражал храп заснувшей в карете старухи. Черные тени, казалось, подкрадывались со всех сторон к освещенному кострами лагерю.

Баммат и Исмаил-ага о чем-то договорились. Несколько караульных, зорко всматриваясь в темноту, поехали в сторону странного и страшного звука.

Прошло время. Час или два… В степи ночью трудно определить. Баммат-мирза вернулся к костру Анжелики, но уже ничего не говорил, молча смотрел на огонь. Он снял свою кунью шапку. Обритые волосы за время похода отросли, они были светлее бороды и усов и на затылке завивались.

На западе, в той стороне, куда ушло солнце, крикнул караульный. Кто-то крикнул в ответ. Баммат-мирза равнодушно поднял голову. Подбежавший татарин сказал, что святой человек с посланием от султана Магомета IV, проездом в Крым, хочет говорить с великим Баммат-мирзой.

Вскоре тяжело нагруженная лошадь показалась меж кострами, меж вьюков примостился всадник в чалме, казавшейся в отблесках костра красноватой. Что-то в облике его показалось Анжелике странно знакомым. Всаднику указали на нужный костер. Баммат-мирза, вздохнув, поднялся навстречу.

Анжелика попятилась, не веря своим глазам.

— Вижу ли я грозу неверных, славного Баммат-мирзу? — спросил всадник.

— Да, это я.

Широко улыбнувшись, будто собираясь сообщить что-то очень приятное, человек в чалме достал из-за пояса пистолет и выстрелил Баммату в лицо. Мелкие кости, кровь и мозг брызнули из затылка молодого татарина на колени Анжелике.

Баммат молча обхватил простреленную голову руками и стоял, покачиваясь.

Татары вскочили…

— Бий! Забий! — грянуло в степи, и глухой конский топот с трех сторон стремительно полетел на лагерь.

Татары бросились к лошадям, падали животами поперек конских спин, уносились в степь.

Всадник в чалме грудью своего коня налетел на державшегося на ногах Баммата и опрокинул его на замершую Анжелику. Какой-то татарин вынырнул из темноты, занося саблю, но выстрелом из второго пистолета был выбит из седла и упал прямо в костер, подняв кучу искр.

Анжелика откатилась в сторону и ужом скользнула под карету.

Лавина всадников ворвалась в лагерь, крича, размахивая саблями и стреляя из пистолетов и самопалов. Через минуту все было кончено. Всадник, застреливший Баммата, сорвал с головы чалму, содрал с лица приклеенную бородку.

— Сюда! Она должна быть здесь! — указал он на карету, еле различимую во тьме.

Всадники окружили карету. Это был отряд польской пограничной стражи, называемой «оборона поточна», которая обычно патрулировала степь, пресекая ордынские набеги, а теперь вела партизанскую борьбу с ханом и казаками Дорошенко.

Граф Раницкий (а это был именно он) спрыгнул с седла на землю, шагнул к карете и, склоняясь в поклоне, сделал широкий приглашающий жест и распахнул дверцу.

Прятавшаяся внутри старуха вывалилась к его ногам.

— Поздравляем, пан Раницкий, — расхохотались всадники. — Отхватил красавицу!

— И ради этой старой коросты вы подняли всю хоругвь?

— Здесь что-то не так! Она должна быть здесь, — растерялся граф.

Пользуясь тем, что всадники спешились и столпились у раскрытой дверцы кареты, Анжелика выбралась из-под экипажа с противоположной стороны, отряхнула свой мужской костюм и шагнула в толпу.

— Вы кого-то ищете, господа? — спросила она по-французски.

Поляки обернулись и расступились полукругом.

— Она и впрямь красавица, — произнес кто-то вполголоса.

Несколько мгновений Анжелика и воины рассматривали друг друга. Высокий, вислоусый поляк, видимо, главный, прокашлялся, шагнул вперед и опустился перед изумленной Анжеликой на одно колено.

— Я — Рушич, — сказал он по-латыни. — Полковник собственной хоругви. Счастлив припасть к ножкам несравненной пани маркизы.

Он протянул руку, намереваясь взять и поцеловать подол платья, но Анжелика была в мужском костюме, и полковник, секунду помедлив, склонился и поцеловал отворот ее сапожка.

— Виват! Виват! Виват! — прокричали поляки.

Мгновенно выстроилась очередь. Каждый хотел запечатлеть свой поцелуй на отвороте сапожка прекрасной незнакомки, вырванной из лап бусурман. Офицеры обходили тело содрогавшегося в последних конвульсиях Баммата, склонялись перед Анжеликой, и соревновались друг с другом в цветистых комплиментах. Все это казалось Анжелике сном.

— Коня! — скомандовал, наконец, полковник Рушич. — И карету пани маркизе!

Солдаты уже впрягали лошадей, и кто-то из них разбирал вожжи на козлах.

— Что будем делать с отбитым полоном? — спросили из темноты полковника.

— Надо бы вернуть их в посполитство прежним владельцам, да времени нет. Мы и так далеко зашли. Сам Дорош где-то поблизости. Пусть коней татарских ловят и бегут. Поймают коней — их счастье… Ну, готовы? В путь, паны-братья! Вельможная пани, прошу в карету!

Один офицер, став на одно колено, держал подножку, другой распахнул дверцу, еще двое подсаживали Анжелику под локти.

— Век бы так поддерживать локоточек вашей милости!..

Анжелика не разбирала слов, но ясно было, что ей делают комплименты.

— Трогай!

Лошади рванули. Карета, плавно колыхаясь, тронулась и покатилась все быстрее и быстрее. Анжелика в изнеможении откинулась на спинку сидения. Голова ее безвольно моталась при толчках. Блаженное забытье продолжалось несколько мгновений.

— Кто здесь? — вскрикнула маркиза, почувствовав в карете чье-то присутствие. — Старая, это ты?

— Увы, это всего лишь я, — отозвался из угла кареты голос графа Раницкого.