Глава XXXV ТУЧА

Тольбот Бёльстрод приехал с женою в Меллишский Парк через несколько дней после возвращения Джона и Авроры. Люси было приятно приехать к своей кузине, приятно, что ей было позволено любить ее безусловно. Люси была признательна своему мужу за его любезную доброту, не поставившую преграды между нею и любимым ею другом.

А Тольбот — кто расскажет мысли, толпившиеся в его голове, когда он сидел в углу первоклассного вагона, по наружности занятый чтением передовой статьи в «Times»?

Желала бы я знать, много ли понял из этой статьи в то утро мистер Бёльстрод? Широкий лист бумаги, на котором печатается «Times», служит удобными ширмами для человеческого лица. Богу известно, сколько было выдержано за этой печальной маской! Замужняя женщина и счастливая мать небрежно смотрит на тот отдел, где печатаются Браки, Смерть, Рождение и, может быть, читает, что человек, которого она любила и с которым рассталась с разбитым сердцем лет пятнадцать или двадцать тому назад, пал где-нибудь в сражении в Индии с простреленным сердцем. Она держит газету твердо перед своим лицом, а муж ее завтракает, мешает ложечкой кофе, разбивает яйцо, между тем как она терпит пытку, вспоминая давно прошедшие дни.

Не лучше ли бы, если бы жены рассказывали своим мужьям сентиментальные истории своей юности до замужества? Не благоразумнее ли свободно разговаривать о черных глазах и усах Чарльза, изъявлять надежду, что бедняжка хорошо служит в Индии, чем держать скелет где-нибудь в темном уголку женской памяти?

Не одни женщины терпят пытку, закрываясь «Times»: мужья читают дурные известия об обществе железных дорог, где они опрометчиво взяли акции на те деньги, которые жена их считает обеспеченными в государственных облигациях; сын, с спорстментскими наклонностями, читает дурные известия о лошади, за которой он держал пари; дружеские ширмы скрывают его лицо, и он имеет время оправиться, прежде чем положить газету, и продолжает спокойно завтракать.

Люси Бёльстрод читала роман, пока ее муж держал «Times» перед своим лицом, думая обо всем, что случилось с ним с тех пор, как он встретился с дочерью банкира: какою давнишнею казалась ему история этой любви с тех пор, как спокойное домашнее счастье началось после его женитьбы на Люси! Он никогда не изменял, даже мысленно, своей второй любви; но теперь, когда он знал тайну жизни Авроры, он невольно спрашивал себя: как он перенес бы это открытие, если бы был на месте Джона, если бы он верил женщине, которую он любил, несмотря на свет, на ее собственные странные слова, которые так увеличили его опасение, так жестоко удвоили его сомнение?

«Бедная женщина!» — думал он. — Неудивительно, что она не хотела рассказывать этой унизительной истории. Я был не довольно нежен, я приставал к ней с моей упорной и безжалостной гордостью. Я думал скорее о себе, чем о ней и ее горести. Я был жесток и неделикатен, а потом удивлялся, что она не хотела довериться мне!»

Тольбот Бёльстрод, рассуждая об этом, видел слабые пункты своего поведения с сверхъестественной ясностью видения и не мог удержаться от горького сожаления, что не поступил великодушнее.

В этой мысли не было неверности Люси. Он не переменил бы свою преданную жену на черноглазое божество прошлого; но он был джентльмен и чувствовал, что он глубоко оскорбил и унизил женщину, вся вина которой состояла в доверчивом сумасбродстве невинной девушки.

«Я оставил ее на полу в той комнате, в Фельдене, думал он. — На коленях, склонившей свою прелестную головку передо мной. О, Боже мой! — могу ли я когда-нибудь забыть агонию этой минуты? Могу ли я когда-нибудь забыть, чего мне стоило сделать, то, что я считал справедливым?»

Холодный пот выступил на его лбу, когда он вспомнил это прошлое страдание, как это бывает с трусом, который вспомнит, как ему выдергивали зуб или отрезали член.

«Джон Меллиш в десять раз благоразумнее меня, — думал Бёльстрод. — Он доверился своему инстинкту и узнал благородную женщину, как только встретился с нею».

Тольбот Бёльстрод сложил «Times», бросил ее возле себя. Люси закрыла третий том своего романа. Могла ли она читать, когда мужу ее заблагорассудилось перестать заниматься чтением?

— Люси, — сказал Бёльстрод, взяв за руку жену (они одни занимали вагон; это счастье часто случается с теми путешественниками, которые дадут полкроны кондуктору). — Люси, я когда-то очень оскорбил твою кузину; теперь я желаю это загладить. Если с ней случится какая-нибудь неприятность, которую мы не можем предвидеть, я желаю, чтобы ты была ее другом. Как ты думаешь, справедливо я желаю этого, душа моя?

— Справедливо, Тольбот!

Мистрисс Бёльстрод могла только с удивлением повторить это слово. Могла ли она не считать его самым справедливым, самым благоразумным и самым совершеннейшим существом на свете?

Все казалось очень спокойно в Меллише, когда приехали гости. В гостиной и в маленькой комнате возле нее не было никого. Шторы были опущены, потому что день был жаркий; на столе стояли вазы с свежими цветами, но ни открытая книга, ни вышиванье не показывали присутствия Авроры.

— Мистер и мистрисс Меллиш ожидали вас с поздним поездом, сэр, — сказал слуга, вводя Тольбота и жену его в гостиную.

— Пойти мне отыскать Аврору? — спросила Люси мужа, — она наверно в утренней комнате.

Тольбот сказал, что было бы лучше подождать мистрисс Меллиш. Люси осталась. Она подошла к одному из открытых окон и отдернула штору. Яркое солнце облило светом всю комнату. Гладкий лужок пестрел пунцовыми гераниумами, розами и разными разноцветными цветами, но мистрисс Бёльстрод глядела через этот яркий цветник в густой лес.

В этом самом лесу муж ее объяснился ей в любви; в этом самом лесу после того совершилось убийство.

— Этот… человек похоронен, я полагаю, Тольбот? — сказала она мужу.

— Я думаю, душа моя.

— Если бы я была на месте Авроры, я не имела бы охоты жить здесь после этого.

Дверь отворилась, прежде чем мистрисс Бёльстрод кончила свою фразу, и хозяйка дома подошла к ним. Она приветствовала их дружелюбно и ласково, обняла Люси и поцеловала ее очень нежно; во Тольбот увидел, что она страшно переменилась в те несколько дней, которые прошли после ее возвращения в Йоркшир, и сердце его замерло, когда он приметил бледное лицо Авроры и черные круги вокруг ее впалых глаз.

— Неужели она слышала?.. Неужели кто-нибудь дал ей причину предполагать?..

— Вы нездоровы, мистрисс Меллиш, — сказал Тольбот, взяв ее за руку.

— Нет, не совсем. От этой дурной погоды у меня болит голова.

— Мне жаль видеть вас больною. Где я найду Джона? — спросил Бёльстрод.

Бледное лицо Авроры вдруг вспыхнуло.

— Я… я… не знаю, — пролепетала она. — Его нет в доме; он вышел… кажется, в конюшню… или на ферму… Я пошлю за ним.

— Нет, нет, — сказал Тольбот, — останавливая ее руку, протянутую к колокольчику. — Я пойду отыщу его. Верно, Люси будет рада поболтать с вами, Аврора, и не прочь отвязаться от меня.

Люси, обняв рукою стан кузины, согласилась на это. Она с сожалением смотрела на изменившееся лицо Авроры, на неестественное принуждение в ее обращении.

Бёльстрод ушел, радуясь, что поступил очень умно.

«Люси гораздо скорее выпытает в чем дело, нежели я, — думал он. — Между женщинами есть какое-то электрическое сродство, которое присутствие мужчины разрушает. Как смертельно бледна Аврора! Возможно ли, чтобы неприятность, которую я ожидал, настала так скоро?»

Он пошел в конюшню, но не столько за тем, чтобы отыскать Джона Меллиша, как в надежде найти кого-нибудь довольно смышленого, чтобы лучше разузнать об убийстве, нежели он слышал до сих пор.

«Кто-нибудь другой, кроме Авроры, должен был иметь причину желать освободиться от этого человека, — думал он. «Должна была быть какая-нибудь причина: мщение, интерес — что-нибудь еще, никому не известное».

Он вышел на двор конюшни, но не успел исполнить свое намерение, потому что Джон Меллиш небрежно стоял возле маленькой кузницы, смотря, как подковывают одну из его лошадей.

Молодой сквайр вздрогнул, узнав Тольбота, и протянул ему руку, сказав в приветствие несколько бессвязных слов. Даже в эту минуту Бёльстрод увидал, что в наружности Джона была еще большая перемена, чем в наружности Авроры. Голубые глаза йоркширца потеряли свой блеск, его походка — свою гибкость; лицо его осунулось; он, очевидно, избегал встретиться с глазами Тольбота. Небрежно отошел он от кузницы, идя рядом с своим гостем к калитке, но он имел вид человека, который сам не знает куда он идет.

— Пойти нам в дом, — сказал он, — вам надо позавтракать после вашего путешествия.

Он взглянул на часы, говоря это. Была половина четвертого, час спустя после обычного времени для завтрака в Меллише.

— Я был в конюшне все утро, — сказал он. — Мы приготовляемся к Йоркским скачкам.

— Каких лошадей посылаете вы на скачку? — спросил Бёльстрод, вежливо выказывая, будто он интересуется предметом, к которому он был совершенно равнодушен, в надежде, что разговор о лошадях пробудит Джона из его небрежной апатии.

— Каких лошадей? — повторил мистер Меллиш. — Право, и не знаю. Лэнгли устраивает все это для меня; я… я забыл, как называются те лошади, которых он предложил, и…

Тольбот Бёльстрод вдруг повернулся к своему другу и прямо взглянул ему в лицо. В это время они шли по тенистой тропинке, которая через кустарник вела к дому.

— Джон Меллиш, — сказал Бёльстрод, — так не хорошо поступать со старым другом. У вас есть что-то на душе и вы стараетесь скрыть это от меня.

Сквайр отвернулся.

— У меня есть что-то на душе, Тольбот, — сказал он спокойно. — Если бы вы могли помочь мне, я попросил бы вашей помощи скорее, чем у всякого другого. Но вы не можете — вы не можете!

— Но положим, я думаю, что я могу помочь вам? — вскричал Бёльстрод. — Положим, я постараюсь сделать это — хотите вы или нет? Мне кажется, я угадываю ваши огорчения, Джон; но я думал, что вы гораздо храбрее и не поддадитесь этим огорчениям; я думал, что вы можете бороться с ними благородно и мужественно и преодолеть их силою вашей воли.

— Что вы хотите сказать? — воскликнул Джон Меллиш. — Вы угадываете — вы знаете! Разве вы не имеете сострадания ко мне, Тольбот Бёльстрод. Разве вы не видете, что я почти сошел с ума и что теперь некстати навязывать мне ваше сочувствие? Вы хотите, чтобы я изменил себе? Вы хотите, чтобы я изменил…

Он вдруг остановился, как будто слова душили его, и с гневом топнув ногою, торопливо пошел вперед; друг его все шел рядом с ним.

Столовая казалось довольна печальна, когда они вошли в нее; хотя стол был накрыт очень сытным завтраком, но там не было никого, чтобы гостеприимно угостить их.

Джон уныло сел на конце стола.

— Поди посмотри, придут ли завтракать мистрисс Бёльстрод и твоя госпожа, — сказал он слуге, который вышел и воротился через три минуты сказать, что дамы не будут.

Дамы сидели рядом на диване в утренней комнате Авроры. Мистрисс Меллиш сидела, положив голову на плечо своей кузины. Помните, что у ней никогда не было сестры, и Люси заменяла ей эту близкую и нежную утешительницу. Тольбот был совершенно прав: Люси исполнила то, чего не удалось бы ему; она узнала причину несчастья своей кузины.

— Он перестал любить вас, дружок? — воскликнула мистрисс Бёльстрод, повторяя последние слова Авроры, — невозможно!

— Это правда, Люси, — уныло отвечала мистрисс Меллиш, — он перестал любить меня. Между нами стоит теперь черная туча — теперь, когда все тайны уничтожились. Очень горько мне переносить это, Люси! Я думала, что мы будем так счастливы и согласны. Но — это естественно. Он так чувствует унижение. Как может он глядеть на меня и не вспоминать кто я — вдова его берейтора! Как могу я удивляться, что он избегает меня?

— Избегает вас, душа моя?

— Да, избегает меня. Мы едва сказали десять слов друг с другом после нашего возвращения. Он был так добр ко мне, так нежен и предан, пока мы возвращались домой, повторял мне беспрестанно, что это открытие не уменьшило его любви, что все неприятности, весь ужас прошлых дней показали ему только великую силу его любви, но в тот вечер, когда мы воротились, Люси, он переменился — переменился внезапно и необъяснимо; и теперь я чувствую, что между нами есть бездна, которую никогда уже нельзя перейти. Он отчужден от меня навсегда.

— Аврора, все это невозможно, — возражала Люси. — Это ваша болезненная фантазия, душенька.

— Моя фантазия! — с горечью закричала Аврора.

— Ах Люси, вы не знаете, как я любила моего мужа, если думаете, что меня может обмануть его взгляд или тон его голоса. Фантазия ли это моя, что он отворачивается, когда говорит со мною? Фантазия ли это моя, что его голос изменяется, когда он произносит мое имя? Фантазия ли это моя, что он бродит по дому как привидение, и ходит взад и вперед по своей комнате половину ночи? Если все это моя фантазия, да сжалится надо мною Господь, Люси, потому что я, должно быть, сошла с ума!

Мистрисс Бёльстрод вздрогнула и поглядела на свою кузину. Возможно ли, чтобы неприятности последних двух недель расстроили рассудок этой бедной женщины?

— Моя бедная Аврора! — прошептала она, откидывая волосы с заплаканных глаз своей кузины. — Моя бедная, милая Аврора! Возможно ли, чтобы Джон переменился к вам! Он любил вас так нежно, так преданно! ничто не могло отчуждить его от вас.

— Я сама так думала, Люси, — прошептала Аврора печальным, тихим голосом. — Я думала, что ничто никогда не разлучит нас. Он сказал, что последует за мною на край света; он сказал, что никакое препятствие на свете не разлучит нас никогда, а теперь…

Она не могла кончить этой фразы, а судорожно зарыдала и спрятала свое лицо на плече кузины, замочив своими горячими слезами хорошенькое шелковое платье мистрисс Бёльстрод.

— О, мой возлюбленный, мой возлюбленный! — жалобно воскликнула она. — Зачем я не убежала и не спряталась от тебя? Зачем я не доверилась моему первому инстинкту и не убежала от тебя навсегда! Всякое страдание было бы лучше этого.

Ее отчаянная горесть перешла в истерический плач. Она страдала в эти последние дни гораздо более, чем когда-либо случалось ей страдать.

Люси понимала все это. Она принадлежала к числу тех людей, нежность которых инстинктивно понимает горесть других. Она знала как обращаться с своей кузиной; и менее чем через час после этого взрыва чувств Аврора лежала на постели бледная и истощенная, но спокойно спящая. Она несла тяжесть своего горя в молчании последние дни, и проводила бессонные ночи, все думая о своем горе. Ее разговор с Люси бессознательно облегчил ее, и она спокойно заснула после бури. Люси сидела возле постели и смотрела на спящую несколько времени, а потом на цыпочках вышла из комнаты.

Она, разумеется, пошла сказать своему мужу все, что случилось, и посоветоваться с его высокой мудростью.

Она нашла Тольбота одного в гостиной; он печально завтракал в обществе Джона, и хозяин немедленно оставил его после завтрака. В это утро на песчаной дорожке не было слышно стука колес; после возвращения Джона в Меллишский Парк, гости не приезжали, потому что по всему графству распространились ужасные слухи; и те, которые говорил о молодом сквайре и его жене, серьезно спрашивали друг друга: не нужно ли сделать какой-нибудь шаг относительно дела, которое у всех было в голове.

Люси рассказала Тольботу все, что Аврора сообщила ей. По мнению молодой жены, тут не было нарушения доверия, потому что разве она и муж ее не составляли одно существо? и как могла она иметь от него секреты?

— Я так и думал, — сказал Бёльстрод, когда Люси кончила свой рассказ.

— Ты что думал, дружок?

— Что разрыв между Джоном и Авророй серьезен. Не гляди так печально, моя душечка. Соединить этих разъединившихся любовников будет наше дело. Ты будешь успокаивать Аврору, Люси, а я Позабочусь о Джоне.

Тольбот Бёльстрод поцеловал жену и прямо пошел к своему другу. Он нашел Джона Меллиша в его комнате — в той комнате, где Аврора писала к нему в день своего побега; в той комнате, откуда было украдено убийственное оружие чьей-то неизвестною рукою. Джон спрятал заржавленный пистолет в один из запертых ящиков его бюро; но нельзя было предполагать, чтобы его открытие можно было утаить: об этом разговаривали в людской, и кто будет сомневаться, что слухи разнеслись дальше и по другим домам?

— Я желаю, чтобы вы пошли прогуляться со мною, мистер Джон Меллиш, — сказал повелительно Тольбот. — Наденьте же вашу шляпу и пойдемте в Парк. Вы самый приятный хозяин, какого когда-либо случалось мне посещать, и внимание ваше к гостям поистине замечательно.

Меллиш не отвечал на эти слова. Он стоял перед своим другом бледный, молчаливый и угрюмый; он так же мало походил на веселого йоркширского сквайра, которого мы знали, как и на виконта Пальмерстона или лорда Клейда. Его преобразовало какое-то великое горе, тяготившее его душу; и будучи детски правдивого и откровенного характера, он не мог скрыть свою тоску.

— Джон, Джон! — вскричал Тольбот, — мы были вместе мальчиками в Регби, мы заступались друг за друга в детских драках. Разве это хорошо с вашей стороны лишать меня теперь вашей дружбы, когда я приехал сюда с намерением быть вашим другом — вашим и Авроры?

Джон Меллиш отвернулся, когда его приятель произнес это имя и это движение не было потеряно для Бёльстрода.

— Джон, зачем вы отказываетесь довериться мне?

— Я не отказываюсь. Я… Зачем вы приехали в этот проклятый дом? — вскричал запальчиво Джон Меллиш. — Зачем вы приехали сюда, Тольбот Бёльстрод? Вы не знаете, что это место и те, которые живут в нем, обесславлены, а то вы боялись бы приехать сюда как в зараженный чумою город. Знаете ли вы, что с тех пор, как я воротился из Лондона, в этот дом не приезжало ни одной души? Знаете ли вы, что когда я и… и… моя жена ездили в церковь в воскресенье, все отступали от нас, как будто мы были заражены тифозною горячкой? Зачем вы приехали сюда? Над вами будут насмехаться, вас будут осуждать. Уезжайте в Лондон сегодня же, Тольбот, если вы не желаете свести меня с ума.

— Я не уеду, пока вы мне не расскажете вашего горя, Джон, — твердо отвечал Бёльстрод. — Наденьте вашу шляпу и пойдемте со мной. Я хочу, чтобы вы показали мне то место, где было совершено убийство.

— Найдите кого-нибудь другого, кто покажет вам, — угрюмо пробормотал Джон, — а я туда не пойду!

— Джон Меллиш! — вскричал Тольбот, — должен ли я считать вас трусом и глупцом? Клянусь небом над нашими головами, что я буду вас считать и тем и другим, если вы станете продолжать эти глупости. Пойдемте в Парк со мной, я имею на вас право давнишней дружбы и не хочу отступаться от этих, прав по милости вашего сумасбродства!

Оба они вышли на луг. Джон довольно угрюмо исполнил просьбу своего друга, и молча шел через Парк к той части леса, где был убит Джэмс Коньерс. Они дошли до одной из самых уединенных и тенистых аллей в лесу и находились недалеко от того места, где Сэмюэль Проддер смотрел на свою племянницу и на ее спутника в ночь убийства, когда Тольбот вдруг остановился и положил руку на плечо сквайра.

— Джон, — сказал он решительным тоном, — прежде чем мы подойдем к тому месту, где умер этот дурной человек, вы должны рассказать мне ваше горе.

Мистер Меллиш гордо выпрямился и взглянул на Тольбота с угрюмой недоверчивостью в лице.

— Я никому не скажу того, чего не намерен говорить, — сказал он твердо.

Потом, с внезапной переменой в лице, которую страшно было видеть, он закричал запальчиво:

— Зачем вы меня мучите, Тольбот? Говорю вам, что я не могу вам довериться, я не могу довериться никому на свете. Если… если я вам скажу… ужасную мысль, которая… если я вам скажу, ваш долг будет… я… Тольбот, Тольбот, сжальтесь надо мной, оставьте меня в покое… уйдите от меня… я…

Неистово топнув ногой, как будто он хотел растоптать трусливое отчаяние, за которое он презирал самого себя, и ударив себя по лбу сжатыми кулаками, Джон Меллиш отвернулся от своего друга, прислонился к стволу большого дуба и громко зарыдал. Тольбот Бёльстрод подождал, пока прошел этот пароксизм; но когда друг его несколько успокоился, он взял его под руку и увел почти так же нежно, как если бы огромный йоркширец был печальной женщиной, нуждавшейся в мужской помощи.

— Джон, Джон, — сказал он серьезно, — благодарение Богу и за это, благодарение Богу за все, что разламывает лед между нами. Я знаю ваше горе, бедный старый друг, и знаю, что вы не имеете к нему причины. Поднимите вашу голову и глядите прямо на счастливое будущее. Я знаю черную мысль, которая грызет ваше бедное, сумасбродное сердце: вы думаете, что Аврора убила берейтора!

Джон Меллиш вздрогнул и судорожно затрепетал.

— Нет, нет, — проговорил он, задыхаясь, — кто это сказал… кто сказал?..

— Вы это думаете, Джон, — продолжал Тольбот Бёльстрод. — И вы делаете ей самое ужасное оскорбление, когда-либо сделанное женщине; более постыдное оскорбление, нежели какое сделал я, когда думал, что Аврора Флойд виновна в какой-нибудь низкой интриге.

— Вы не знаете… — пролепетал Джон.

— Я не знаю! Я знаю все и предвидел неприятности для вас, прежде чем вы видели тучу на небе. Но я никогда не воображал этого. Я думал, что глупые соседи будут подозревать вашу жену, как это всегда бывает. Люди стараются обвинить в преступлении именно то лицо, в котором это преступление было бы особенно ужасно. Я был приготовлен к этому; но думать, что вы — вы, Джон, когда вы уже должны были бы хорошо знать вашу жену — думать, что вы станете подозревать женщину, которую вы любили, в гнусном и вероломном убийстве.

— Почему мы знаем, что этот человек был убит? — запальчиво закричал Джон. — Кто говорит, что это было сделано вероломно? Он мог вывести ее из терпения, оскорбить ее гордость; мог уколоть ее в самое сердце, в безумном гневе, имея в руках этот несчастный пистолет… она могла…

— Постойте! — перебил Тольбот, — какой пистолет? — вы сказали мне, что оружие не найдено?

— Оно было найдено после нашего возвращения.

— Хорошо, но зачем же вы обвиняете Аврору? Что вы хотите сказать, говоря, что пистолет был в ее руках?

— Потому что… О Боже мой! Тольбот, зачем вы допытываетесь всего этого от меня?

— Для вашей собственной пользы, и для оправдания невинной женщины. Помоги мне Господь! — отвечал Бёльстрод, — не бойтесь быть откровенным со мною, Джон. Ничто не заставить меня считать Аврору Меллиш виновною в этом преступлении.

Йоркширец вдруг повернулся к своему другу, и, облокотившись о плечо Тольбота Бёльстрода, заплакал во второй раз во время этой прогулки по лесу.

— Да благословит вас Господь за это, Тольбот! — вскричал он с пылкостью. — Ах! Мой ангел, моя возлюбленная, каким злодеем был я к тебе! Но Бог мне свидетель, что даже в самой крайней степени сомнения и ужаса любовь моя не уменьшилась. Она никогда не могла уменьшиться — никогда!

— Джон, старый приятель, — весело сказал Бёльстрод, — может быть, вместо того, чтобы говорить этот вздор, который не разъясняет мне ничего из того, что случилось после вашего отъезда из Лондона, вы сделаете мне одолжение и объясните причины этих сумасбродных подозрений.

Они дошли до развалившейся беседки и до пруда с стоячей водой, на берегу которого Джэмс Коньерс был убит. Бёльстрод сел на кучу срубленных деревьев, Джон Меллиш ходил взад и вперед по траве между беседкой и водой и рассказывал, довольно бессвязно, как нашелся пистолет, взятый из его комнаты.

— Я видел этот пистолет в день убийства, — сказал он. — Я особенно его приметил, потому что чистил ружья в это утро и оставил их в беспорядке, когда пошел в северный коттедж к берейтору. Когда я воротился, я…

— Ну что же тогда?

Аврора убирала ружья.

— Следовательно, вы заключаете, что ваша жена взяла этот пистолет.

Джон жалобно взглянул на своего друга, но серьезная улыбка Тольбота успокоила его.

— Никто другой не имел позволения входить в эту комнату, — отвечал он. — Я держу там мои бумаги и счета, и никто из слуг не смеет входить туда, кроме только когда они убирают комнату.

— Но я полагаю, комната не бывает заперта?

— Разумеется, нет!

— А окна часто остаются открытыми?

— Почти всегда в такую теплую погоду.

— Стало быть, любезный Джон, кому-нибудь очень было возможно войти в эту комнату и без позволения для того, чтобы украсть этот пистолет. Спрашивали вы Аврору, зачем она сама убирала ваши ружья, — прежде она никогда этого не делала?

— О, напротив, очень часто. Я имею привычку оставлять их после того, как вычищу, а моя милая Аврора понимает это дело так же хорошо, как и я. Она часто убирала их за меня.

— Стало быть, нет ничего необыкновенного, что она делала это и в день убийства. Вы спрашивали ее, как долго оставалась она в вашей комнате и помнит ли, что видела этот особенный пистолет между другими?

— Спрашивал ли я ее! — воскликнул Джон, — как мог я спрашивать ее, когда…

— Когда вы были так сумасбродны, что подозревали ее. Нет, мой бедный, старый друг, вы сделали ту же ошибку, какую сделал я в Фельдене. Вы предполагали виновною любимую вами женщину и вы, из трусости, не решались рассмотреть улики, на которых основывались ваши подозрения. Если бы я был довольно благоразумен и вместо того, чтобы слепо расспрашивать эту бедную, смущенную девушку, просто сказал ей, что я подозревал, неопровержимая истина сверкнула бы из ее сердитых глаз и негодование ее показало бы мне, как я низко оскорбил ее. Вы не сделаете той ошибки, какую сделал я, Джон. Вы должны пойти прямо и безбоязненно к жене, которую вы любите, сказать ей о подозрении, затемняющем ее репутацию, и умолять ее помочь вам, насколько она в силах, открыть тайну смерти этого человека. Убийца должен быть найден, Джон, потому что, пока он не будет найден, вы и ваша жена будете жертвами каждого писаки, у которого будет недостаток в параграфе.

— Да, — с горечью отвечал Меллиш — в газетах уже довольно жестко говорилось об этом, и последние дни около нашего дома все бродит какой-то человек, которого я имею сильную охоту приколотить. Должно быть, какой-нибудь стенограф, собирающий сведения.

— Должно быть, так, — задумчиво ответил Тольбот. — Какого рода этот человек?

— Довольно приличной наружности, должно быть, лондонский житель… Постойте! — вдруг воскликнул Джон. — Вот идет к нам человек и, если я не ошибаюсь, это он.

Меллиш был прав. В лесу позволено было ходить каждому, кто предпочитал воспользоваться приятной тенью раскидистых ветвей и гладким ковром дерна, чем уныло шагать по пыльной большой дороге.

Подходивший незнакомец был человек приличной наружности, в черной одежде и не чванившийся своим бельем, потому что его сюртук был застегнут до подбородка. Он поглядел на Тольбота и Джона, когда проходил мимо них — не дерзко, даже не с любопытством, а одним быстрым и проницательным взором, которым, по-видимому, хотел обнять в самых мелочных подробностях наружность обоих джентльменов. Потом, отойдя на несколько шагов, он остановился и задумчиво поглядел на пруд.

— Это самое место, господа, — сказал он откровенно и непринужденно.

Тольбот поглядел на него с участием.

— Если вы говорите о том месте, где было совершено убийство, то это здесь, — отвечал он.

— Да, — отвечал незнакомец без всякого смущения.

Он глядел на берег то с одного места, то с другого, точно какой-нибудь искусный обойщик снимал мерку для мебели. Потом медленно обошел вокруг пруда и как будто измеривал глубину стоячей воды своими маленькими, серыми глазками.

Тольбот Бёльстрод наблюдал за этим человеком, пока тот мысленно снимал фотографию с этого места. В его обращении было какое-то деловое спокойствие, совершенно не походившее на любопытство сплетников и празднолюбцев. Бёльстрод встал, когда этот человек отошел, и медленно пошел за ним.

— Останьтесь здесь, Джон, — сказал он, оставляя своего спутника. — Я узнаю, кто этот человек.

Он нагнал незнакомца ярдов за сто от пруда.

— Мне нужно сказать вам несколько слов, прежде чем вы выйдете из Парка, — сказал он спокойно. — Если я не ошибаюсь, вы полицейский сыщик и присланы сюда по делу.

Незнакомец покачал головою с спокойною улыбкой.

— Я не обязан рассказывать всем о моем деле, — отвечал он холодно. — По этой тропинке, кажется, могут ходить все?

— Послушайте меня, — сказал Бёльстрод. — Может быть, для вашей цели нужно говорить обиняками; но я не имею на это причины и, следовательно, нам лучше тотчас приступить к делу. Если вы посланы сюда для того, чтобы найти убийцу Джэмса Коньерса, вы будете самым приятным гостем для хозяина этого дома.

Он указал на готические трубы видневшегося замка.

— Если те, кто послали вас, обещали щедрую награду, мистер Меллиш охотно утроит, сумму, обещанную вам ими. Он не даст вам причины пожаловаться на его щедрость, если вам удастся исполнить данное вам поручение. Если вы думаете, что вы выиграете что-нибудь тайными средствами — вы очень ошибаетесь, потому что никто охотнее не подаст вам помощи, как мистер и мистрисс Меллиш.

Сыщик — он безмолвно сознался в своей профессии — сомнительно взглянул на Тольбота Бёльстрода.

— Вы, верно, стряпчий, — спросил он.

— Я Тольбот Бёльстрод, член парламента и муж двоюродной сестры мистрисс Меллиш.

Сыщик поклонился.

— Меня зовут Джозеф Гримстон, я служу в полиции и, конечно, не вижу никаких препятствий к тому, чтобы нам действовать вместе. Если мистер Меллиш будет действовать справедливо, я готов быть с ним заодно и принять всякое вознаграждение, какое щедрость его может мне предложить; но если он и его друг желают провести Джозефа Гримстона, то им лучше не приниматься за это — вот и все.

Бёльстрод не обратил внимания на эту угрозу и посмотрел на свои часы, прежде чем отвечал сыщику.

— Четверть седьмого, — сказал он, — мистер Меллиш обедает в семь часов. Можете вы быть у него хоть в девять часов сегодня? Тогда вы получите всю помощь, какую только мы в состоянии оказать вам.

— Непременно буду, сэр, в девять часов сегодня.

— Мы будем готовы принять вас. Прощайте.

Гримстон поклонился и спокойно пошел под тенью буков, а Тольбот Бёльстрод воротился к своему другу.

Воспользуемся этим случаем, чтобы объяснить причину появления сыщика в Меллишском Парке. На другой день следствия два безымянные письма, написанные почти одним словом и одним почерком, были получены начальником донкэстерской полиции и начальником лондонской.

Эти безымянные письма, написанные рукою, которая, несмотря на все старания переменить почерк, удержала все особенности женской калиграфии, указывали на Аврору Меллиш как на убийцу Джэмса Коньерса. Мне не нужно говорить, что писала эти письма мистрисс Поуэлль. Она навсегда исчезла из моей истории и я не желаю чернить ее характер понапрасну. Вдова прапорщика действительно думала, что Аврора Меллиш была виновна в этом убийстве. Для завистливой женщины так легко верить дурному в более счастливой женщине, которую она ненавидит.

Загрузка...