Без жалости

Глава 3

Я отказывалась верить в то, что сказал Винсент. Это что же получается? Что мой отец влюбился в мальчика и ради него бросил всех нас? Более того, вернее, хуже того, оказывается, все эти годы мой отец был жив и умер всего несколько дней назад? От всего этого улыбка у меня на лице стала непроизвольно шириться, а под конец даже вырвался глупый смешок.

— Так отчего же он не приезжал сюда раньше?

Винсент вскинул руки, потом уронил их и покачал головой.

— Как бы я хотел, чтобы вы спросили об этом у него сами!

Жест Винсента был проявлением чувства, но глаза его смотрели холодно. Он продолжал изучать меня.

Я поднялась с места, попыталась налить в чайник воду, затем вылила зачем-то всю ее в раковину и начала сначала. Я никак не могла объять своим разумом то, что стало вдруг мне известно.

Краем глаза я заметила какое-то движение в дверном проеме, повернула голову и увидела Эми, которая стояла, прижавшись к стене, рядом с кухней, и слушала, о чем мы говорили с Винсентом.

— Что стоишь в углу? — хриплым голосом сказала я. — Заходи, раз пришла.

Эми подошла к гостю.

— Это моя дочь Эми, — сказала я, когда она протягивала руку.

— Винсент, — представился гость и потряс руку Эми.

— Значит, вы жили с моим дедушкой? — спросила она. Голос у нее был далеко не такой суровый, как у меня.

Он кивнул и смахнул рукой слезы, которые снова потекли у него по щекам.

— Извините, — сказал он. — Никак не могу свыкнуться с мыслью, что его уже нет.

Потом он закрыл лицо руками и разразился самыми настоящими рыданиями. Мы с Эми обменялись недоуменными взглядами. Его скорбь казалась нам какой-то излишне театральной. Наконец он достал носовой платок и высморкался.

— Извините, — снова сказал он. — По-моему, я все делаю не так. Думаю, Эдварду мои рыдания вряд ли пришлись бы по вкусу.

— Может, хотите чаю? — спросила Эми.

Винсент посмотрел на нее и вздохнул.

— Не откажусь.

Эми направилась к кухонному шкафу, достала три кружки, положила в каждую по пакетику с чаем, включила под чайником газ.

После этого она уселась рядом с Винсентом. Я знала, что все происходящее ужасно интересовало ее. Пока Эми занималась чаем, я, сложив руки на груди, стояла у стойки, напряженная, как стальная пружина.

— А чем Эдвард занимался в Манхэттене? — Поначалу выговаривать имя отца мне было довольно трудно.

— Как чем? Он был архитектором. Разве вы об этом не знаете? Когда вы познакомитесь с его работами, вы, ручаюсь, будете им гордиться. Он был одним из лучших в мире дизайнеров по конструированию частных домов, Люди, у которых не было времени заниматься строительством собственного жилища, целиком полагались на его вкус.

— А сами вы чем занимаетесь? — спросила Эми.

Винсент покривил рот.

— Я был помощником вашего отца. — Его взгляд принялся блуждать по стенам кухни, и я на мгновение увидела ее глазами гостя: закопченные балки под потолком, обшарпанный стол, жирное пятно сажи рядом с печью. Кухню требовалось как следует отмыть, а стены не мешало бы покрасить.

Когда Винсент заговорил снова, его голос прозвучал тихо, как шепот:

— У нас с Эдвардом была небольшая фирма в Нью-Йорке. Сказать по правде, в День благодарения мы должны были обедать с одним из наших клиентов. — Тут Винсент тихонько рассмеялся. — Но Эдвард решил провести этот День благодарения с вами. Он сказал, что другой возможности навестить вас ему уже не представится.

Закипел чайник. Я налила в кружки кипяток, поставила их на стол и присела рядом с Эми. Мне хотелось выяснить, не лжет ли Винсент, а если лжет — то в чем именно. Это позволило бы мне вернуться к прежней, такой удобной для меня теории — что я наткнулась в лесу на труп совершенно незнакомого человека.

— Почему он не подавал нам весточек, не сообщил, что жив? — спросила я.

Винсент кашлянул, деликатно прикрывшись рукой. Потом искоса посмотрел на меня. Взгляд у него был прежний — холодный, испытующий.

— Ваш брат знал, что он жив, — произнес он.

— Этого не может быть, — сказала я. Когда Райан смотрел на труп, в его глазах не промелькнуло и тени узнавания. Я хорошо помнила, как он отступил от трупа на несколько шагов и покачал головой.

— Они встречались с Эдвардом по крайней мере два раза в год. Он, надо сказать, получил от него изрядную сумму денег. — Во взгляде Винсента промелькнуло осуждение.

— Я вам не верю.

— Спросите его сами.

— Обязательно.

— Эдвард не мог не видеться с сыном. Когда он уезжал, мальчику было уже девять лет. Вы-то были еще крошкой, и Эдвард решил, что вам же будет лучше, если вы ничего не будете о нем знать. — Винсент намеренно говорил об этом небрежно, с легкостью — знал, что это причинит мне душевную боль.

Эми посмотрела на меня с сочувствием — как примерно смотрят на человека, которому наступили на ногу.

— Но как ему могло такое прийти в голову? — спросила я. Я слушала Винсента, впитывая каждое слово, и знала, что буду прокручивать этот разговор снова и снова.

Винсент пожал плечами.

— Он был сражен смертью своей жены — вашей матери и, как я полагаю, чувствовал себя ответственным за ее смерть.

— Но с какой стати ему было испытывать чувство вины за смерть матери? Она ведь погибла в автокатастрофе… — Тут я замолчала, поскольку вспомнила, что историю о том, как отец с матерью разбились вдвоем в машине, мне рассказала бабушка. Похоже, ее рассказ тоже нуждался в проверке.

Винсент сложил пальцы на руках вместе и снова тихо заговорил:

— Ваша мать покончила с собой. Приняла большую дозу снотворного… Через неделю после того, как мы уехали.

Внутри у меня все окаменело: только так я могла защитить свою душу и сердце от сыпавшихся на меня все новых и новых ударов.

— Моя мать себя не убивала, — твердо сказала я.

Очевидно, Винсент лжет и обращать внимание на его слова не следует.

— Я сказал вам правду, — произнес он.

— Она погибла в автокатастрофе, — продолжала я настаивать на своем.

— Никакой автокатастрофы не было. Имело место самоубийство, но родственники, как известно, не любят распространяться о семейных скандалах и драмах… Вы уж мне поверьте, я знаю.

Винсенту удалось пробить возведенную мной стену, которой я пыталась от него отгородиться. Сама того не желая, я ему поверила. То, что он говорил, было страшно и ужасно, но, как ни крути, логика в его рассказе была. Я сразу же вспомнила, что бабушка не любила заводить речь о моих родителях, а если что и говорила, то отец и мать представали в ее рассказах не существами из плоти и крови, а какими-то нереальными, вымышленными, почти сказочными персонажами. Разумеется, положительными — как же иначе? Мне было неприятно думать о паутине лжи, которую бабка за эти годы сплела вокруг меня. Если присовокупить к этому тот факт, что Райан знал о побеге отца и самоубийстве матери, то ложь, которой меня окружили, неизмеримо возрастала.

Впрочем, все было верно только в одном случае: если этот самый Винсент — не помешанный и говорит правду.

Винсент, однако, на помешанного похож не был. Когда я работала в госпитале, мне приходилось диагностировать психические заболевания, но у Винсента, на мой взгляд, никаких признаков отклонения от нормы не наблюдалось.

У меня задрожали ноги, и я, чтобы избавиться от дрожи, скрестила их в щиколотках. Поверить в рассказанную Винсентом историю мне пока было не по силам, и я, чтобы немного успокоиться, переключила внимание на конкретные предметы: на ложечку, которая лежала рядом с моей чашкой, на трещину, которая, извиваясь, шла по столу в конец столешницы.

— Ваша бабушка все еще жива? — спросил между тем Винсент.

— Да, — сказала Эми. — Она у себя в комнате, наверху.

Винсент удивленно выгнул бровь, но ничего не сказал и принялся за предложенный ему чай. Мы с Эми тоже взялись за свой. Ноги затекли, и я ощутила во всем теле неприятное покалывание. Никаких других эмоций или чувств я в этот момент не испытывала и вся словно одеревенела.

— Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, почему у вас не отцовская фамилия? — спросил, нарушая затянувшееся молчание, Винсент. — Думали ли вы, почему она заставила вас взять свою фамилию?

Я так крепко вцепилась в свою чашку, что испугалась, что она вот-вот треснет. Тем не менее, выждав минуту, я заговорила:

— Бабушка в соответствии с законом оформила над нами опеку, когда мне было два года. Мне всегда казалось естественным, что мы носим ее фамилию.

Винсент снова удивленно выгнул бровь, но опять ничего не сказал и продолжал прихлебывать чай.

Лицо мертвого человека, которого я нашла, снова возникло передо мной — с тех пор как я наткнулась на труп, оно появлялось перед моим мысленным взором постоянно. Особенно меня поражали глаза мертвеца — голубые, остекленевшие, похожие на прозрачные камушки. Его каштановые, с сединой, поредевшие волосы чем-то напоминали мне волосы брата — похоже, волосы Райана через двадцать — тридцать лет будут выглядеть точно так же. А еще у меня в памяти отпечатался рот мертвеца, приоткрывшийся в предсмертном вопле. «Мертвец» — так я называла про себя лежавшего на тропинке человека и никак не могла отвыкнуть от этой привычки. А пора бы. Как выяснилось, его звали Эдвард и он был моим отцом.

— Вы можете рассказать мне о том, как умер Эдвард? — спросил Винсент.

— Ну… прежде всего никто не знал, кто это такой. Документов при нем не нашли, — сказала я. Мои слова падали тяжело, словно камни.

— Неужели Райан его не узнал?

— Нет.

— А должен был, — произнес Винсент.

— Вы его сами об этом спросите, ладно? — сказала я. Я тоже готовилась учинить брату по этому поводу небольшой допрос — из-за лжи, которую он вокруг меня нагородил. Что и говорить, я была зла на брата, чертовски зла.

— Когда вы обнаружили его тело? — продолжал Винсент.

Первой откликнулась Эми:

— Сегодня утром. Мама нашла его на тропинке, которая ведет к Депатрон-Холлоу, — неподалеку от водопада, примерно в миле отсюда.

— У полиции уже есть подозреваемые?

— А как же, — сказала Эми. — Мы эти самые подозреваемые и есть. Все до одного.

— Я полагаю, у каждого из вас есть алиби? — задумчиво произнес Винсент.

Во мне начал закипать гнев, и я приветствовала его приход. Я со стуком поставила чашку на стол, едва не расплескав чай.

— Наверняка есть, — продолжал гнуть свое Винсент.

— А у вас? — резко спросила я. — Кто является наследником Эдварда после его смерти — уж не вы ли? Кому теперь принадлежит его бизнес?

Глаза Винсента холодно блеснули, и я подумала, что у меня одним врагом может стать больше.

— Полагаю, копия завещания находилась у Эдварда, — произнес он.

У меня по спине пробежала холодная дрожь — предчувствие опасности.

— Как я уже сказала, при нем не было никаких документов, и потом — с какой стати ему носить при себе копию своего завещания?

— Думаю, Райан мог бы ответить на этот вопрос, — сказал Винсент.

Я отодвинула стул, взяла кружку с недопитым чаем и направилась к мойке.

— Райана не будет дома еще несколько часов.

Мне неприятно было ощущать присутствие этого человека у себя за спиной. Грудь мою теснили не пролившиеся еще слезы, и мне не хотелось, чтобы он их увидел.

Неожиданно на кухню вошла бабушка — в том же траурном облачении, которое она надела, когда мы ждали полицию. При виде сидевшего за столом Винсента она поправила воротник блузки.

— Кто это? — спросила она, заранее растягивая губы в вежливой улыбке. Эми с недоумением посмотрела на нее.

— Меня зовут Винсент Де Лука, — сказал гость вставая.

— Винсент Де Лука, — повторила бабушка, на лице которой не проступило даже тени узнавания.

— Я здесь работал. Тридцать лет назад, — сказал он.

— О Господи, — медленно, чуть ли не по слогам произнесла она.

— Винсент знает того человека, которого я обнаружила на лесной тропе, — сказала я хриплым от волнения голосом. — Он утверждает, что это мой отец.

Бабушка тяжело опустилась на стул.

— Нет, — выдохнула она.

Эми смотрела то на меня, то на бабушку. Ее глаза блестели от возбуждения. У меня сложилось впечатление, что ей хочется посмотреть на то, как мы с бабкой будем ссориться и сводить счеты. Прежде мы выступали против нее единым фронтом, и она, должно быть, надеялась, что, если этот фронт развалится, она, воспользовавшись расколом в наших рядах, получит возможность поступать, как ей вздумается.

Я поняла все это в долю секунды, но сдерживаться была уже не в силах.

— Ты лгала мне на протяжении многих лет, — заявила я бабушке дрожащим голосом.

— Ох, Бретт, — сказала она и протянула ко мне руки, чтобы меня обнять.

— Не надо, — сказала я. — Не дотрагивайся до меня, Эмили.

Услышав, что я назвала ее по имени, она часто-часто замигала.

— Я — твоя бабушка, — сказала она.

— Можешь отправляться к черту… бабушка!

Бабушка поднялась с места, подлетела ко мне и схватила меня за плечи сильными, будто железными, пальцами.

— Мы обсудим все это позже, — сказала она тихим голосом. — А пока что изволь взять себя в руки и успокоиться. Поди в конюшню и проверь, задан ли корм лошадям. Мне все равно, что ты думаешь обо мне в данную минуту, но я не хочу, чтобы этот человек стал свидетелем нашей ссоры.

Я довольно грубо оттолкнула бабушку и, сняв с гвоздя куртку, отворила дверь и вышла из дома. На улице было темно и дул пронзительный ветер, швырявший в лицо пригоршни мокрых снежных хлопьев. К дому, переваливаясь с боку на бок, подъезжал, купаясь в грязи, пикап Райана.

«Пусть Райан разбирается с Винсентом, — злорадно сказала себе я. — Пусть они с бабкой сами с ним разбираются».

Снегопад все усиливался.

«Отлично, — подумала я, — по крайней мере не приедут Фарнсуорт с Дэном».

Я не желала никого видеть. Чтобы переварить услышанное от Винсента, мне требовалось какое-то время побыть наедине со своими мыслями.

Я прошла через двор и подошла к конюшне, где всегда находила прибежище, когда уставала от людей и разговоров и хотелось побыть в одиночестве.

Я открыла дверь и неожиданно увидела Ноа. Остановившись у двери и сжав с досады кулаки, я стала наблюдать за тем, как он при свете тусклой лампочки чистит скребницей Каледонию. У меня было такое ощущение, что мне помешали, хотя это я явилась незваной на конюшню, которая считалась царством Ноа.

Он кивнул мне и вернулся к работе.

— Ну как, вам сейчас лучше? — спросил он, когда молчание стало затягиваться.

«Глупейший вопрос», — подумала я, продолжая молча смотреть на Ноа.

— Похоже, на душе у вас по-прежнему тяжело, — сказал между тем Ноа, принимаясь костяным гребнем расчесывать хвост Каледонии.

Я подошла к загончику и прислонилась к стене. Меня так и подмывало вернуться домой, но я знала, что, пока Винсент сидит на кухне, я не могу этого сделать.

Искоса посмотрев на меня, Ноа спросил:

— Может, хотите присесть?

Стараясь успокоиться, я несколько раз глубоко вздохнула.

Погода продолжала меняться. Теперь в окна конюшни дробно стучала ледяная крупа, а ветер изменил направление и стал поддувать в открытые ворота. Я выглянула в окно. Кругом было белым-бело. Снег успел замести даже мои следы, хотя я вошла в конюшню всего несколько минут назад. Пикап Райана мирно стоял у крыльца рядом с «саабом» Винсента, а окна большого дома уютно светились.

Я вновь переключила внимание на Ноа и, стараясь придать голосу ровное и спокойное звучание, сказала:

— Вообще-то чистить Каледонию должна была Эми.

— Я не против того, чтобы сделать это за мисс Эми.

— Позвольте мне вам помочь.

Двигаясь как автомат, я подошла к стенду, на котором висели различные щетки, выбрала одну из них и стала гладить лошадь по спине. Каледония обнюхала мой карман в поисках своего любимого лакомства — моркови, но, не обнаружив таковой, снова опустила голову и принялась мерно жевать сено. Разглаживая шкуру на спине у лошади, я смотрела, как быстро и аккуратно действует костяным гребнем Ноа, расчесывая хвост кобылы. Он не тянул, не дергал, а тщательно обрабатывал одну прядку за другой.

«Так и надо, — подумала я. — Любое дело можно уладить, только надо подходить к нему методично, не спеша и разбираться с ним постепенно, пункт за пунктом».

— Это вы сняли желтую ленту, которой полицейские оклеивают место преступления? — спросила я.

— Но лошадей, хочешь не хочешь, выводить-то надо, — ответил Ноа.

— Будем надеяться, что полицейские согласятся с вашей точкой зрения.

— Животные не могут находиться в стойле до бесконечности. Не известно еще, когда полиция появится на ферме в следующий раз. Да и стойла надо регулярно чистить.

Ноа, разумеется, был прав. Только я не знала, как отреагирует на его инициативу тот же Фарнсуорт. Темное пятно в центре конюшни исчезло, а на его месте красовалась груда свежих опилок.

Я выглянула из дверей. Снега намело столько, что полицейские машины в ближайшее время вряд ли смогли бы подъехать к дому. Нужно было ждать, пока снег растает, а дороги немного просохнут.

— Полицейские вам ничего нового не сказали? — спросил Ноа.

Я покачала головой.

— Есть у вас подозрения на тот счет, кого все-таки убили? — задал новый вопрос Ноа.

— Да, — сказала я едва слышно.

— Вот оно как. — В голосе Ноа не прозвучало ни удивления, ни заинтересованности, и я невольно спросила себя — с чего бы это? — Я видел парня, которого застрелили. В прошлый вторник — как раз перед тем, как вышел на охоту, — сказал он.

У меня перехватило горло.

— Почему же вы ничего не сказали об этом Фарнсуорту?

Ноа пожал плечами и с минуту помолчал. Потом, когда заговорил снова, голос его зазвучал мягко и проникновенно:

— Фарнсуорт спросил меня, знаю ли я этого человека. Я и вправду никогда его раньше не видел. Но во вторник, когда я шел на конюшню, как раз перед тем, как отправиться на охоту, я услышал, что оттуда доносятся голоса. Говорили двое — вернее, не говорили, а о чем-то спорили. Одним из этих двух был ваш брат. Когда я подошел к двери, они замолчали. Так вот, с Райаном разговаривал человек, которого потом застрелили.

Похоже, охватившее меня ужасное чувство тревоги сразу проступило у меня на лице, поскольку Ноа опустил гребень и озабоченно посмотрел на меня.

— Если это вас так уж расстраивает, я и словом об этом никому не обмолвлюсь. Мне неохота, чтобы ваш брат попал в беду.

Подумать только! Отец и Райан спорили о чем-то в нашей конюшне — и, вполне возможно, в тот самый день, когда все произошло. Невероятно! Неужели в убийстве замешан Райан? Этого я представить себе не могла — это было, что называется, выше моего понимания.

Я продолжала машинально водить щеткой по спине Каледонии, но мысли метались, а дыхание сделалось частым и поверхностным.

— А о чем они спорили, вы не помните? — выдавила я наконец из себя.

— Они о деньгах что-то говорили и о склонности Райана к азартным играм. — Ноа поднял глаза, увидел мой испуганный взгляд и, обойдя вокруг лошади, взял меня за руку. — Черт, надо было мне все-таки держать язык за зубами: вон как сильно я вас расстроил.

— Вы здесь ни при чем, — сказала я.

Рука у Ноа была большая и теплая, а мои душевные силы были уже на пределе. Я не выдержала и, прислонившись на мгновение к плечу Ноа, всхлипнула. Потом, правда, отпрянула, вытерла глаза и как ни в чем не бывало спросила:

— Как прошла охота?

Он снова взялся за гребень и, небрежно махнув им в воздухе, произнес:

— Неудачно я тогда поохотился.

— А вот я видела у водопада крупного горного козла. Я сегодня утром как раз за ним отправилась.

— Чей это «сааб» стоит у крыльца? — неожиданно спросил Ноа.

— Этот «сааб» принадлежит человеку, который знал убитого.

— Значит, вам уже известно, кого убили? — спросил он.

— Если верить тому парню, который прикатил сюда на «саабе», убитого звали Эдвард Мерси и он был моим отцом.

— Но вы же его не узнали?

— Естественно. Я его не помню. Он бросил нас, когда я была еще младенцем.

— Но что заставило его сюда вернуться?

— Откуда мне знать? Вот Райан — он, может, знает, — сказала я, покривив рот в горькой улыбке. Обхватив руками голову Каледонии, я зарылась лицом в ее густую гриву. Щетка со стуком упала на пол.

— Только не надо так расстраиваться, — сказал Ноа. Он подошел ко мне и обнял сзади. Я повернулась к нему и вдруг расплакалась — уже по-настоящему. От моих слез у него на рубашке стало расплываться большое темное пятно. Впрочем, слезы слезами, но от его прикосновений у меня по телу стал растекаться позабытый уже жар, который чувствует женщина, оказавшись в мужских объятиях. Прошло три года с тех пор, как мужчина прикасался ко мне с нежностью или вожделением.

— Нас будут подозревать — всех, — сказала я, вытирая рукавом залитое слезами лицо и отодвигаясь от Ноа.

— А как насчет того парня в «саабе»? Как его имя?

— Его зовут Винсент Де Лука.

— Его-то что связывало с мертвецом? — спросил Ноа.

— Они были любовниками.

— Вот так штука! — почесав затылок, сказал Ноа.

Я уселась на брикет сена чуть в стороне от загончика Каледонии. Мне хотелось забыть все — в особенности отца, которого я нашла мертвым на лесной тропинке и который бросил меня тридцать лет назад. Я знала, что его образ будет преследовать меня до конца жизни, но думать об этом сейчас как-то не хотелось.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? — сказала я.

— Конечно, — произнес Ноа с виноватым видом. Как будто это он затеял разговор о недавнем трагическом происшествии. — И о чем бы вы хотели?

Я вспомнила, как утром сказала Дэну, что ничего не знаю о том, кто такой Ноа. Почему, в самом деле, он нанялся к нам на ферму три недели назад? Райан платил ему мало, и было ясно, что этот человек мог заработать куда больше в любом другом месте. Может быть, он тоже был знаком с моим отцом и имеет отношение к его убийству? Я хотела знать правду — загадок с меня на сегодня было достаточно.

— Расскажите мне о себе, Ноа.

— Да нечего особенно рассказывать.

— Что-то мне не верится.

— Я говорю правду.

— Это не правда, а полуправда. Вы ведь родом не из этих мест, верно?

— Верно.

— Ну так расскажите мне, откуда вы приехали.

— Я из Таоса, Нью-Мексико. — Он уселся рядом со мной, слишком близко. Я поднялась с места и подошла к Каледонии, чтобы ее приласкать.

— Ну и как там, в ваших краях?

Ноа заложил руки за голову и откинулся спиной на брикеты.

— Там красиво, — негромким голосом произнес он. — Высокие горы… Сангре-де-Кристо знаете? Наш городишко находится прямо у подножия этой горы. Это высоко — семь тысяч футов над уровнем моря.

— А чем вы там занимались?

Ноа задумчиво поскреб подбородок.

— Родился, рос, ходил в школу, работал у отца на ранчо.

— Скажите, сколько вам лет?

Он улыбнулся.

— В августе исполнилось тридцать два.

— Да мы же ровесники! — воскликнула я с энтузиазмом. — И когда у вас день рождения?

— Двадцать седьмого.

— И у меня двадцать седьмого!

Взгляды наши встретились, и мы улыбнулись друг другу. Потом настала минута тишины — я думала, о чем бы его еще спросить.

— У вас там, в Таосе, есть семья?

— Уже нет. В прошлом году у меня умер отец.

— А какой он был, ваш отец?

Сначала Ноа молчал, а когда заговорил, то говорил так тихо, что мне приходилось вслушиваться.

— Он был твердым, как кремень. Справедливым, умным. Никогда на меня не кричал, никогда не тронул меня даже пальцем. Упрямцем он был большим — это да, но учиться любил. Если мне удавалось в споре доказать ему что-нибудь, используя цитату из книги, он всегда улыбался и, по-моему, был этому очень даже рад. Книги он уважал. Даже Чосера читал на староанглийском. «Кентерберийские рассказы» всегда лежали у него на столике рядом с кроватью. Он то и дело их перечитывал.

Я пристально на него посмотрела. Та же самая книга лежала и на моем прикроватном столике. Интересно, он знал об этом? Бывал ли он вообще в моей комнате? Я не верила в совпадения, а это выглядело совсем уж неестественно — как подстроенное, даже, возможно, тщательно продуманное. Другими словами, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Между прочим, это изречение с полным основанием можно было отнести и к самому Ноа. Иногда мне казалось, что он слишком хорош для этого мира и таких людей, как он, не бывает.

— А как ваша мама?

— Ушла от нас, когда я был еще ребенком. Отец говорил, что в ней было слишком много цыганской крови, но я так думаю, что причиной ее ухода были бурные шестидесятые. Знаете, тогда были в моде всякие хипповские коммуны — вот она и уехала в Сан-Франциско, чтобы пожить в одной из таких коммун. Может, ее сейчас уже нет в живых, но я, сказать по правде, ничего о ее судьбе не знаю.

— Скажите, Ноа, почему вы работаете на нашей ферме?

Ноа опустил глаза и стал рассматривать свои руки.

— После смерти отца мне пришлось уехать из Нью-Мексико. У меня было такое ощущение, что тень отца незримо следует за мной, куда бы я ни пошел. Для меня была непереносима сама мысль о том, что мне теперь предстоит жить на нашем ранчо в одиночестве. Я продал ранчо и решил немного попутешествовать. Сказать по правде, я направлялся в Новую Шотландию, когда вышел из машины выпить кофе и за кофе от нечего делать полистал журнал «Итака джорнал». Там я и увидел объявление вашего брата о найме работника, которое показалось мне очень заманчивым. А что? Контракт на один только зимний сезон, предоставляют отдельное бунгало да еще предлагают работать с лошадьми. Я от лошадей с детства без ума, а вот ездить на машине на большие расстояния ненавижу.

В том, что говорил Ноа, были и смысл, и логика, а его голос звучал естественно. Кроме того, рассказывая о своей семье и доме, он зримо расслабился и даже язык его тела служил лишним подтверждением того, что он не лжет. Вот если бы не странное совпадение с Чосером…

— А как у вас обстоят дела? — в свою очередь спросил он.

— Что вы имеете в виду?

— Я слышал, вы ушли из медицины. Это правда?

Я обдумала этот вопрос. В самом деле, перестала я быть врачом или нет? В душе, возможно, я им все еще оставалась, но возвращаться на работу в госпиталь не хотела ни при каких условиях.

— Даже если я бросила медицину, какое, в сущности, это имеет значение? — сказала я. — Одним врачом больше, одним меньше — какая разница? В любом случае медицина не в состоянии справиться с голодом в Африке. Кроме того, врач не в силах сбросить коррумпированное правительство, которое наживается на своих гражданах и не может остановить гражданскую войну.

От таких разговоров я быстро выдыхалась и уставала, поэтому мне ничего не оставалось, как плюхнуться на сено рядом с Ноа.

— И чего же вы хотите от жизни? — спросил он.

Этот вопрос разбудил в моей душе забытые, какие-то стершиеся воспоминания и мечты о собственном наполненном цветами саде, о кресле-качалке, о билетах на концерты хороших оркестров, об уроках бальных танцев, о раскрытом рояле, где бы в пюпитре меня ждали ноты, о ночных экскурсиях по Вене…

— Много всего, — сказала я.

— Но как я понимаю, врачом вы больше работать не хотите?

Я пожала плечами.

— Пока не хочу.

— Стало быть, решили послать к черту высшее образование?

— Мое высшее образование останется при мне.

Он исподтишка, прикрываясь рукой, посмотрел на меня, и я впервые заметила, какие у него красивые синие глаза.

— Скажите, вы счастливы? — спросил он.

В свое время я ждала этого вопроса от Дэна. Ждала-ждала, да не дождалась. На удивление, этот вопрос задал мне почти посторонний человек, который сидел со мной рядом, — Ноа. Я тоже посмотрела на него исподтишка — не шутит ли? Ничего подобного. Выражение его красивых синих глаз было абсолютно серьезным. В ожидании ответа Ноа смотрел на меня очень внимательно.

— Когда я вернулась из Африки, то сильно болела и не могла передвигаться без посторонней помощи, — медленно, чуть ли не по слогам произнесла я. — И не только тело было у меня больным, но и душа. Слишком много смертей я видела. Я и сейчас не могу сказать, что преодолела этот кризис, хотя после моего возвращения прошел целый год.

— Что ж, с этими кошмарными видениями вам придется жить и дальше, — спокойно сказал Ноа. — Вряд ли вы так просто от них избавитесь.

— Я никак не могла отделаться от мысли, — продолжала я свой рассказ, — что единственное, что остается врачу, который перевидал столько смертей, — это умереть самому. Так сказать, достойно уйти вместе с теми людьми, которых он лечил, но вылечить не сумел…

Я говорила так тихо, что едва слышала собственный голос. Признаться, в Штатах я никому еще не рассказывала о том, что мне довелось увидеть и пережить в лагере беженцев. Даже бабушке и Райану. Да они никогда и не выражали особенного желания слушать мои рассказы об Африке.

Но Ноа слушал меня внимательно.

— Когда я приехала в Америку, то весила не больше сотни фунтов…

— Должно быть, с тех пор вы все-таки набрали вес, — произнес Ноа. — Потому что выглядите вы прекрасно.

Я вспыхнула и бросила на Ноа быстрый как молния взгляд.

— Родной дом излечивает и не такие раны.

— Между прочим, вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Ноа.

Я опустила глаза и принялась механически разглаживать куртку. «В самом деле, счастлива ли я? Нет, конечно. Во всяком случае, уж никак не сегодня. Как может быть счастлив человек, когда хладный труп его отца лежит на мраморном столе в городском морге?»

— Мои мысли о том, что такое счастье, изменились. Сейчас счастье для меня — это роскошь, которая не имеет никакого отношения к действительности, — сухо произнесла я. Поднявшись с места и оправив куртку, я добавила: — Думаю, дома уже волнуются — гадают, куда это я подевалась. Я, пожалуй, пойду.

— Если у вас найдется свободное время, заглядывайте сюда, — сказал Ноа.

Я с удивлением на него посмотрела, и мне вдруг пришло в голову, что он очень одинокий человек.

Я протянула к нему руку и коснулась его щеки. Он улыбнулся, заключил мою руку в свои ладони и, прежде чем выпустить на свободу, нежно пожал. Что и говорить, момент был интимный, и осознание этого пронзило меня.

Ноа был приятный, милый человек, и я неожиданно поняла, как долго была лишена простых женских радостей — таких, например, как нежное прикосновение мужской руки к своему телу.

— Спасибо, — смутившись, сказала я и заторопилась к двери.

Когда я вышла из конюшни, меня поразило очередное изменение, которое произошло с погодой. Снег уже сыпал не переставая, а ветер завывал, как злой дух. За короткое время норд-вест набрал силу и дул теперь так, что едва не валил меня с ног. В одно мгновение снег запорошил мне лицо, глаза, набился в рот. Стоявшая у подъездной дорожки высоченная сосна под тяжестью снега и под напором ветра треснула и сломалась посередине. Засыпанный снегом пруд казался чем-то вроде парковочной площадки при ресторане.

Хотя вокруг машин у крыльца намело порядочные сугробы, я разглядела очертания «сааба». Стало быть, Винсент никуда не уехал — а я так на это рассчитывала.

Неожиданно мне пришла в голову мысль, что снежная буря никому не позволит уехать или уйти с фермы и мы окажемся запертыми в одном доме вместе с убийцей. Хотя эта мысль показалась мне чудовищной, делать было нечего. С трудом поднявшись по заснеженным, обледенелым ступеням порожка, я толкнула кухонную дверь, вошла в помещение и с силой захлопнула ее за собой.

— Он не может здесь оставаться, — заявила бабушка, устремляя колючий взгляд на Райана.

Это было первое, что я услышала, когда вошла в дом.

Я взяла топорик и, подойдя к печи, принялась колоть сосновые поленца, пирамидкой сложенные у очага. С каждым моим ударом поленца раскалывались на аккуратные белые чурбачки. В эту минуту мне особенно хотелось что-нибудь расколоть или разбить — так, и только так, я могла дать выход своим противоречивым эмоциям.

Бабушка некоторое время пережидала шум, который я подняла, а потом, воспользовавшись мгновением тишины, повторила:

— Этот человек не должен оставаться у нас в доме, Райан.

Тот ткнул пальцем в оконное стекло, за которым бушевала пурга.

— Толщина снежного покрова уже достигла фута, ба. Как он, спрашивается, сдвинет машину с места? Или ты предлагаешь мне выдать ему пару лыж? Или того лучше — просто открыть дверь и сказать: «Проваливай!»

Я собрала чурбачки и стала засовывать их в печь, всякий раз громко хлопая заслонкой. Разговаривать со своими близкими я по-прежнему не хотела, но продемонстрировать им, что я чертовски на них сердита, стремилась изо всех сил.

Они как раз стояли около открытого холодильника. Одного взгляда в мою сторону им было достаточно, чтобы понять, что я еще не созрела для серьезного разговора, и они стали обсуждать проблему обеда. От вчерашней праздничной трапезы в честь Дня благодарения оставался небольшой кусочек индейки, которого было явно недостаточно, чтобы накормить всех нас, включая гостя. Райан закрыл дверцу и вздохнул.

— Матерь Божья, — сказала бабушка, — нам ведь еще и ужином придется его кормить. Нет, мы никогда от него не избавимся.

Подойдя к дверному проему, она глянула в гостиную, где на стуле с высокой спинкой, вытянув ноги, сидел Винсент.

— Ты видел, как он на нас смотрит? — спросила бабка. — Уверена, у него что-то на уме.

— Омлет — вот что, — произнес Райан. — Только не знаю, хватит ли у нас яиц.

— Нечего было являться сюда без приглашения, да еще в такую дурную погоду. Пусть теперь расплачивается за собственную непредусмотрительность, — пробормотала бабушка.

— А не думаешь ли ты, что, если мы выгоним его на улицу в такую погоду, его подозрения на наш счет только усилятся? — спросил Райан.

Бабушка внимательно посмотрела на внука.

— Он не таков, каким кажется, Райан, так что будь с ним поосторожнее. Имей в виду: он опасен.

— Но это же просто смеху подобно, — произнес Райан, но в его голосе не хватало уверенности и убежденности в собственной правоте.

— Он нам доставит немало неприятностей. Я их предчувствую. Уж лучше дать ему лыжи. Пусть добирается до города, как хочет.

— Он слишком убит горем, чтобы доставить неприятности кому-либо.

— Лично у меня нет ни малейшего желания осушать ему слезы, — сказала бабушка.

Я взяла тряпку и принялась оттирать от сажи руки. Если бы я так не злилась на своих домашних, я бы, пожалуй, выступила единым фронтом с бабушкой. У меня тоже не было ни малейшего желания, чтобы Винсент оставался у нас. Против этого восставали все мои инстинкты. Я, как и бабка, предчувствовала беду. Сначала убийство, а потом как снег на голову на нас сваливается этот Винсент. Зачем он приехал? В самом ли деле из-за того, что переживал за Эдварда? Я лично считала, что он явился, чтобы в силу каких-то неизвестных мне причин нарушить покой нашей семьи. В самом деле, стоило только этому типу появиться, как ему удалось в считанные минуты настроить меня против моих домашних и заставить подозревать их во всех смертных грехах. Я ненавидела Винсента: он явно что-то затевал.

Райан молча мыл руки над кухонной раковиной. Видно было, что говорить ему не хотелось, поэтому он уделял повышенное внимание рукам: старательно вычищал грязь из-под ногтей, дважды намыливал ладони, каждый палец и запястья — можно было подумать, что он готовится к хирургической операции.

Покончив с мытьем рук, он открыл холодильник, вынул оттуда картонку с яйцами и протянул ее бабушке.

— Выбей их все в миску. А я пока нарежу лук.

— А как насчет бекона?

— Пожалей свое сердце, бабуля.

— Ерунда, кусочек бекона не помешает. Не так уж много там холестерина.

— Бекон никак нельзя назвать здоровой пищей.

— А мне наплевать. Я хочу яичницу с беконом.

— Ну и пожалуйста. Добивай свои сосуды. Уверен, не было бы этого парня — не было бы и желания поесть бекона. Это ты в знак протеста на беконе настаиваешь.

Закончив приготовления, бабушка вытерла руки кухонным полотенцем.

— Как ты думаешь, мертвец, которого нашла Бретт, и в самом деле Эдвард? — озабоченно спросила она у Райана.

«Вот лгунья, — подумала я. — Ты же отлично знаешь, что это Эдвард. Я любила тебя, а ты мне лгала каждый день на протяжении многих и многих лет». Предательство бабки было столь же непереносимо для души, как воспоминание о голубых остекленевших глазах Эдварда. Я прислонилась к стене, сложила на груди руки и сказала:

— Так как же ты ответишь на этот вопрос, Райан? Тот мертвый человек на носилках — и вправду наш отец? — Голос у меня был неестественно высокий и срывался на фальцет.

Райан вздохнул:

— Да, это был он.

Глаза бабушки воткнулись в него, как две булавки.

— Откуда ты знаешь?

Райан достал луковицу и нож и принялся нарезать лук тонкими кружочками.

Я знала, что настал момент истины. С приездом Винсента необходимость во лжи, ставшей привычной частью нашего домашнего обихода, отпадала. Мной овладело любопытство: я хотела препарировать фантазии, в которые меня приучили верить, и посмотреть, что скрывается за ними. Теперь уже я хотела знать о своем отце всю подноготную.

Райан заговорил, старательно отводя глаза, но голос у него, как ни странно, был ровный и спокойный. Можно было подумать, что он не раз репетировал эту свою маленькую речь, прежде чем произнести ее перед своими домочадцами.

— Когда я учился в седьмом классе, учитель предложил мне выйти из класса, объяснив, что меня ждет посетитель. Был хороший погожий день. Я выбежал из школы и сразу же увидел отца, который, дожидаясь меня, стоял, облокотившись о металлическую ограду бейсбольного поля. Прошло три года с тех пор, как я видел отца в последний раз.

— Как он выглядел? — спросила я.

— Как всегда. Правда, немного нервничал и слишком часто улыбался, но выглядел прекрасно и вид у него, я бы сказал, был весьма процветающий.

— Ты всегда знал, что он жив, или бабушка тебе тоже лгала? — Я не могла не задать этого вопроса, хотя знала, что трещина, возникшая в наших с бабушкой отношениях, после этого вопроса превратится в настоящую брешь.

Райан бросил взгляд на бабулю, которая в этот момент взбивала веничком яйца и избегала смотреть на кого-либо из нас.

— Я знал, что никакой автомобильной катастрофы не было. Я знал, что он бросил нас и убежал с Винсентом. По этой причине я предполагал, что он жив.

На душе у меня было мерзко. Мысль о том, что любовь, которую мои близкие демонстрировали по отношению ко мне всю мою жизнь, — такая же ложь, как сказочка об автомобильной катастрофе, не давала мне покоя. Почему они молчали? Думали, быть может, что я слишком деликатна или, наоборот, слишком тупа, чтобы правильно воспринять и оценить истину?

— Чья это была мысль — не говорить мне правду? — спросила я надтреснутым, каким-то чужим голосом. — Почему все-таки мне не сказали о том, что произошло?

— Все это было для нас слишком болезненно, Бретт, — произнес Райан. — Нам хотелось поскорее забыть про Эдварда. Когда отец приехал ко мне в школу, я тогда никому об этом не сказал — даже бабушке.

— Он не имел права приезжать в школу и ставить тебя в такое двусмысленное положение, — произнесла бабушка.

— Когда я увидел его, то испытал настоящий шок. Мне даже дышать в тот момент стало трудно. Но прошло несколько минут, я как-то примирился с его появлением, мы даже пожали друг другу руки и немного поговорили — так, о всякой ерунде: как дела? как живешь? Короче, задавали друг другу вопросы не очень хорошо знакомых людей при случайной встрече. Причем отец на некоторые мои вопросы прямого ответа не давал.

— Почему ты не сказал мне тогда об этом? — спросила бабушка у Райана. В ее голосе отозвались боль и страдание.

Я поморщилась, как от зубной боли: все это напоминало мне какую-то детскую игру.

— Как ты можешь предъявлять ему претензии, когда сама лгала мне на протяжении тридцати лет?

Бабушка только вскинула руки, и я поняла, что она опечалена до такой степени, что и говорить-то, в общем, не в состоянии. Мы — все трое — мучились и молчали.

— Он дал мне в тот день сто долларов, — наконец выдавил из себя Райан. — Я сказал что-то, что его рассмешило… тогда он достал бумажник и отсчитал мне пять двадцаток.

— А ты, значит, взял? Да как ты мог?! — Я сразу перешла на крик. Наверняка Винсент меня слышал, но мне было на это наплевать.

Райан продолжал говорить тихо и спокойно, но щеки его горели.

— Даже не знаю, как это вышло. Это были деньги, много денег — я таких никогда и в руках не держал. Мне тогда показалось, что они просто свалились на меня с неба. Это было вроде выигрыша в лотерею…

— Ты ведь с ним потом встречался, верно? — спросила я.

— Да, но тогда он уехал и даже не сказал, будем мы с ним видеться или нет. И вот после его отъезда эти деньги в буквальном смысле стали жечь мне карман. Мне стало ужасно стыдно. Я понял, что это своего рода взятка. Определенно, отец решил, что купил меня за сто долларов с потрохами и эта сотня свяжет нас с ним навсегда. Но я этого не хотел. Более того, я стал желать ему смерти. Я его возненавидел.

Хотя я гневалась на брата, мне было нетрудно представить, как он себя тогда чувствовал. Ему было несладко — выходило, что он продал всех нас за какую-то жалкую сотню. Если бы Дэн попытался в той же манере дать взятку Эми, чтобы, к примеру, заручиться ее благосклонностью и отвадить от меня, я сделала бы все, что в моих силах, чтобы он никогда больше не увидел дочь.

Райан между тем продолжал говорить:

— Я стал проматывать доставшиеся мне деньги — хотел от них побыстрее избавиться. Самые крутые парни нашего класса выстраивались в очередь, чтобы сходить со мной пообедать. В кафе я заказывал чуть ли не все меню, катал своих приятелей на такси и, избавляясь от очередной двадцатки, чувствовал, что на душе становится легче.

— Почему ты не сказал полицейским, что узнал тело? — спросила я. — Не кажется ли тебе, что это выглядит как минимум странно?

Райан вздохнул и отложил нож, которым крошил зелень. Он по-прежнему избегал смотреть мне в глаза.

— Даже и не знаю. Теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что сделал обыкновенную глупость. Но тогда, увидев отца в пластиковом мешке, я испытал сильнейшее потрясение. Конечно, в полиции со временем дознаются о том, что это наш отец, но ты-то в тот момент ничего о его судьбе не знала. Я привык говорить о том, что он погиб, и был не в силах открыть тебе секрет перед лицом всех этих чужих людей.

— И часто он приезжал, чтобы с тобой повидаться? — спросила бабушка.

Райан перевел взгляд.

— Он объявлялся каждый год — раз или два, не чаще. И еще — он просил меня никому о его визитах не рассказывать.

— Он давал тебе деньги всякий раз, когда приезжал? — спросила я, не пытаясь скрыть горечь.

— Да, — последовал ответ.

— Это тогда ты начал играть? — спросила я, зная, что тем самым наношу по своим отношениям с братом сильнейший удар. Но иначе я не могла: окружавшая меня стена из тайн и секретов должна была быть разрушена.

Райан пожал плечами.

— Когда я видел его и брал у него деньги, меня начинало тошнить. Причем в прямом смысле. Как-то раз после его визита меня вырвало. У меня начались боли в желудке, и я, пока учился в школе высшей ступени, вечно таскал с собой болеутоляющие таблетки.

— Бедняжка, — сказала бабушка, — а я ни о чем таком даже не догадывалась.

Райан сухо улыбнулся.

— Ладно, все это уже в прошлом.

Он сжал бабушку в объятиях и прошептал ей на ухо — но так, чтобы я тоже слышала:

— Ты не волнуйся, все кончится хорошо.

— Надеюсь, ты прав, — сказала бабушка, прислонясь щекой к плечу Райана.

Я смотрела, как они сжимали друг друга в нежных родственных объятиях. Это напоминало мне актеров, разыгрывающих пьесу для одного-единственного зрителя — для меня.

— Иди к нам, Бретт, — произнес Райан. Бабушка тоже протянула руку.

— Прошу тебя, дорогая, — сказала она сладким голосом.

Они предлагали мне принять участие в этом трогательном празднике семейного единения, но я никак не могла забыть про ложь, которой они меня опутывали на протяжении тридцати лет. Я смотрела на них и не двигалась.

Зазвонил телефон, и праздник единения завершился. Райан и бабушка отпрянули друг от друга.

— Может, я возьму трубку? — подал голос из гостиной Винсент.

— Я сама возьму, — сухо ответила я и прошла через гостиную, где Винсент стоял у книжных полок, разглядывая от нечего делать альбом со старыми фотографиями. Меня это задело. — Это личное, — сказала я, проходя мимо, нырнула в коридор и подняла трубку.

На противоположном конце провода, прерываемый помехами, послышался голос Дэна:

— Это ты, Бретт?

— Да. Новости есть? Ждать нам в гости Фарнсуорта или нет? — Я говорила тихо, почти шепотом, — не хотела, чтобы меня слышал Винсент.

— Медицинский эксперт утверждает, что неизвестный, которого ты обнаружила на лесной тропинке, был убит во вторник, примерно между часом и тремя пополудни. Полиция будет всех вас допрашивать. Всем вам будут задавать вопросы — где вы были и что делали в это время. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Я все отлично понимаю, — сказала я. — Только мертвец уже известен. Один человек, разыскивающий его, приехал к нам вскоре после вашего отъезда. Он и сказал, кто этот погибший.

— Шутишь? И кто же он?

— Мой отец. Эдвард Мерси.

— Разве твой отец не умер?

— Да, мне всегда об этом говорили Райан и бабушка, но они лгали. Райан видел его несколько раз за последнее время, а бабушка всегда знала о том, что он жив. Брат сказал, что не хотел идентифицировать труп в моем присутствии.

— Не могу сказать, что это хорошая новость, — произнес Дэн.

— Мне она тоже не нравится, — сказала я. — Зато Фарнсуорту, уверена, наоборот.

— Постарайтесь составить себе алиби на вторник, желательно со свидетелями. Кстати, кто этот тип, который разыскивал умершего?

— Его любовник, Винсент Де Лука.

— Господи помилуй! Твой отец был геем?

— Очевидно.

— Я попробую проверить данные на этого самого Де Лука. Как, говоришь, его зовут — Винсент? Он все еще у вас?

— Да. Нас тут всех замела метель, Дэн. На земле слой снега толщиной с фут. Мы никак не можем избавиться от этого типа.

— Понятно. В городе примерно та же картина, и, говорят, будет еще хуже. У нас уже все магазины закрылись. Даже чашки кофе нигде не купишь. По ящику говорят, что это будет стихия века.

— Очень мило. Придется нам сидеть с непрошеным гостем неизвестно сколько времени. А если Винсент — убийца, всем нам, возможно, угрожает опасность. — Но я, честно говоря, боялась другого: общение с Винсентом превратит членов нашего семейства в абсолютно чужих друг другу людей.

— Знаешь что? — сказал Дэн. — Ведите себя с этим парнем поосторожнее.

— Когда полицейские смогут сюда приехать?

— Они появятся у вас с ордерами, как только будут в состоянии подъехать к вашему дому. Как там Эми? С ней все нормально?

— У нее все отлично.

— Позови ее к телефону. Я хочу с ней поговорить.

Я положила трубку рядом с аппаратом, торопливо поднялась по лестнице на второй этаж и, пройдя по коридору, толкнула дверь в комнату дочери.

Эми полулежала на кровати, подогнув под себя ноги, и, укрывшись стеганым одеялом, что-то читала. Застать Эми в таком спокойном, расслабленном состоянии было почти немыслимо — особенно с очками на носу, которые она ненавидела и обычно не надевала. Поэтому, увидев дочь, я замерла на месте и почувствовала, как у меня от нежности к ней запершило в горле — такой красивой в тот момент она мне показалась.

Потом мой взгляд упал на исписанный сверху донизу мелким почерком лист гербовой бумаги, который она держала в руках и прилежно изучала.

На первой строчке документа большими готическими буквами было напечатано: «Последняя воля и завещание», а ниже, на второй строчке, синими чернилами от руки аккуратно выведено: «Эдварда Мерси».