Блудная дочь

Глава 9

Наше время.

И вот теперь, десять лет спустя, Росс Маккаллум вышел из-за решетки. И вернулся в Бэд-Лак.

Шелби лежала на кровати, закинув руки за голову, невидящим взором следя за размашистыми лопастями старинного вентилятора на потолке. Снова и снова повторяла она себе, что бояться нечего. Она больше не зеленая девчонка, которую может запугать любой негодяй. Десять лет вдали от родных мест, неоднократные беседы с психологами и психотерапевтами, упорная учеба, а затем напряженная и увлекательная работа помогли ей избавиться от проклятия юности и восстановить уважение к себе. За эти годы она окончила колледж в Калифорнии, затем переехала в Сиэтл и устроилась на работу в престижной и процветающей фирме по продаже недвижимости. Правда, студенческая мечта – ученая степень по экономике – так и осталась неисполненной; но, в общем, можно сказать, что нынешняя Шелби Коул – женщина вполне зрелая, уверенная в себе, твердым шагом идущая по жизни.

И голыми руками ее не возьмешь.

Глубоко вздохнув, Шелби спрыгнула с кровати, щелкнула выключателем портативного компьютера и мысленно перебрала в уме первоочередные дела. Прежде всего – поискать в сети что-нибудь об этом частном сыщике, Билле Левинсоне, армейском приятеле Нейва. Не бог весть что за начало, но надо же с чего-то начинать! За десять лет свободы Шелби привыкла к самостоятельности и терпеть не могла, когда кто-то за нее решал, что ей делать и с кем сотрудничать. Кроме того, надо продолжить поиски доктора Причарта и всех, кто с ним связан, – родных, коллег-врачей, медсестер. А еще ведь есть адвокат отца – как там его звали? Оррин Филкинс, кажется. Или Филмор?

Шелби вспомнилось, как отец шелестел бумагами в ящиках письменного стола, разыскивая свое завещание. С быстротой молнии она вылетела из спальни и бросилась в отцовский кабинет, где еще витал дымок утренней сигары. Судьи поблизости не было – вот и отлично. Хотя, по совести сказать, Шелби не видела причин стыдиться. Отец десять лет ее обманывал, отнял у нее целую жизнь – жизнь ее дочери! – а она не вправе даже заглянуть к нему в комнату? Нет, если судья застанет Шелби у себя в кабинете, она краснеть не станет. Что заслужил, то и получил.

Вот почему без всяких угрызений совести она открыла один за другим все ящики стола и обшарила их в поисках документов. Но тщетно. Шелби огляделась в поисках картотеки, или записной книжки, или еще каких-нибудь бумаг, где можно найти имя или название адвокатской конторы. Взгляд ее упал на изящное бюро вишневого дерева. Шелби подергала верхний ящик – заперто. Снова оглянулась вокруг. Ага! На хрустальном подносике рядом с ящиком для сигар лежит кольцо с ключами. На этот раз Шелби ощутила легкий укол совести, но, отмахнувшись от него, принялась подбирать ключи.

Подошел только четвертый. Взору Шелби открылся ряд коричневых кожаных папок: некоторые, судя по виду, были старше ее самой.

Из-за приоткрытой двери доносилось звяканье тарелок; Лидия готовила обед, напевая себе под нос песенку – старую испанскую колыбельную, которую Шелби много раз слышала в детстве. За окном Шелби почудилось какое-то движение; она встрепенулась, но тут же успокоилась – это всего лишь Пабло Рамирес, пожилой садовник, подстригает клумбы. Судьи по-прежнему не видать.

С гулко бьющимся сердцем, стараясь унять дрожь в руках, Шелби взялась за первую папку.

– Здесь должно быть что-то важное, – – сказала она себе... и вдруг замерла, не веря своим глазам.

На папке стояло имя ее матери.

– Господи, это еще что такое?

Дрожащими руками Шелби перебирала папки, одну за другой. Во рту у нее вдруг стало сухо и горько: она поняла, что это такое. Досье на всех родных и друзей судьи, на всех, кто когда-либо на него работал – и не только.

Коул, Элизабет. Ее дочь!

Все папки были надписаны:

Жасмин Коул

Руби Ди

Роман Эстеван

Нелл Харт

Росс Маккаллум

Мария Рамирес

Пабло Рамирес

Нед Причарт

Невада Смит

Педро Васкес

Словно поголовная перепись населения Бэд-Лака.

Шелби вдруг ощутила себя в родном доме незваной пришелицей. Казалось, она стоит на пороге какой-то темной бездны: шаг-другой – и сорвется в неведомую, опасную глубину. А в следующий миг на одной из папок в глаза ей бросилось собственное имя.

Значит, отец и на нее завел досье?

– Папа, как ты мог! – в отчаянии прошептала она.

Послышался звук отворяемой задней двери, а вслед за тем – голос отца. Что-то негромко сказав Лидии, судья неторопливо зашагал к своему кабинету. Его размеренные неровные шаги и постукивание трости вывели Шелби из столбняка: она выхватила из ящика три папки (больше нельзя, он может заметить, что папок не хватает!), бесшумно закрыла и заперла бюро, положила ключи на прежнее место и, крадучись, выскользнула из кабинета. Да, она готова встретиться с отцом лицом к лицу, но вовсе незачем без нужды дразнить гусей. Ни к чему судье раньше времени узнавать о том, как настойчиво Шелби рвется к цели. О том, что она готова без устали копаться в грязном семейном белье, шарить в личных бумагах отца, весь дом перевернуть вверх дном, лишь бы узнать, что сталось с ее дочерью.

Неровные шаги приближались.

Вот черт!

Сунув папки под мышку, Шелби бросилась наутек. Чтобы избежать встречи с судьей, она метнулась в кладовку, пробежала через столовую и гостиную в холл и пулей взлетела по парадной лестнице. Здесь ее застиг голос отца; Шелби замерла, боясь шевельнуться, боясь даже вздохнуть. Сквозь высокие окна над двойными парадными дверями ей виден был сад – тенистые деревья, пышная пестрота клумб, яркая зелень, удивительная для такой жары. Поливальные автоматические устройства мерно вертелись, щедро разбрызгивая алмазные капли драгоценной влаги. Все как обычно. Только ее жизнь летит кувырком.

– Знаешь, я о ней беспокоюсь, – послышался снизу голос судьи. – Шелби сейчас поглощена своей идеей и убеждена, что никому не может доверять.

– А разве она не права? – мягкий грудной голос Лидии.

– Разумеется, нет! – досадливо фыркнул судья. – Хочу тебя попросить: присматривай за ней, когда меня нет рядом.

– Она уже не девочка.

– Знаю, знаю! Но Росс Маккаллум вернулся.

– Dios! – выдохнула Лидия. – Этот человек... он... elDiablo![12]

– Вот именно. Дьявол во плоти.

Он помолчал. Шелби напряженно прислушивалась, боясь упустить хоть слово.

– Да уж, выбрала дочка время, чтобы наведаться в родные места! – проворчал наконец судья.

– А мне думается, оно и к лучшему, – мягко возразила Лидия. – Да и вам, судья, пора бы рассказать ей правду.

– Ты так считаешь?

Шелби крепче сжала папки. Сердце ее билось отчаянно, мешая вслушиваться в разговор. Что это значит? О какой такой «правде» говорит Лидия? Выходит, экономка тоже в сговоре? Прислонившись к перилам, Шелби разглядела внизу серебристые носки ковбойских сапог отца.

– Si'. Так будет лучше. Слишком уж много тайн в доме Коулов.

«Это уж точно!» – заключила Шелби и сделала мысленную зарубку: поговорить с Лидией.

– Поверьте моему слову, судья. Лучше, чтобы девочка узнала правду.

Итак, экономка – женщина, заменившая Шелби мать, – знает о ее семье куда больше, чем сама Шелби. Острая боль пронзила сердце. Отцу Шелби не доверяла никогда; но от Лидии – женщины, которая пела ей колыбельные, утешала в детских печалях, смазывала йодом разбитые коленки и утомляла бесконечными советами и нравоучениями, – она не ждала предательства. Но, выходит, и экономке доверять нельзя. Как и судье. Кбму же тогда верить? На кого положиться?

Суровое лицо Нейва Смита встало у нее перед глазами.

«Думаешь, на него полагаться можно? Последние мозги потеряла, Шелби Коул?»

– Послушай, Лидия, – проговорил судья, – я хочу, чтобы моей дочери ничто не угрожало, и для этого делаю все, что могу. Безопасность Шелби – вот что главное.

Должно быть, Лидия скептически подняла брови или еще как-то дала понять, что сомневается в его словах, потому что судья повторил:

– Да, это главное! Черт возьми, думаешь, я сам не знаю, что настало время повести дело начистоту? Но, знаешь, не так-то легко своими руками открывать старые шкафы и вытаскивать на свет божий те скелеты, что там хранятся. Я это сделаю, даю слово. Рано или поздно сделаю. Только не торопи меня.

Лидия только недоверчиво хмыкнула в ответ. «О каких скелетах он говорит?» – в смятении подумала Шелби.

– Ладно, я уезжаю на ранчо. К обеду меня не жди.

– Значит, там и обедать будете? – уточнила Лидия, и в голосе ее Шелби расслышала непонятную интонацию – что-то вроде ласкового и чуть печального упрека.

– Перехвачу что-нибудь по дороге.

– Но доктор сказал...

«Доктор? Какой доктор? Не Причарт, это ясно. Но что это значит – неужели судья болен?» Здоровье у Джерома Коула было железное; сколько Шелби помнила отца, он никогда и ничем не болел.

– Да ладно тебе, Лидия, – с раздражением откликнулся судья. – В конце концов, что это изменит?

«Господи, а это еще что значит? Чем он болен – и насколько серьезно?»

Неровные шаги отца послышались на лестнице. Сообразив, что стоит посреди дома с уликой в руках, Шелби бесшумно взбежала на второй этаж и проскользнула к себе в спальню. Здесь она сунула папки под матрас, бросилась на кровать и закрыла глаза – на случай, если отцу вздумается заглянуть к ней перед уходом.

Он не заглянул.

С сильно бьющимся сердцем Шелби слушала, как тяжелые мужские шаги удаляются в сторону хозяйской спальни, как хлопает дверь. Наступила тишина; только мягко гудел, вращая лопастями, вентилятор, да жужжала под потолком одинокая муха. Шелби ждала: от нетерпения сводило мышцы, в голове роились тысячи вопросов, на которые только предстояло найти ответ. Наконец она услышала, как открывается и закрывается дверь, как неровные шаги отца удаляются в сторону задней лестницы и стихают.

Внизу хлопнула дверь. Подождав еще немного и убедившись, что отец не вернется, Шелби вскочила, вытащила из-под матраса свою добычу и устроилась на любимом месте – в огромном мягком кресле у окна, где когда-то Жасмин Коул, держа на руках маленькую дочь, пела ей колыбельные песни.

Нет, о матери она сейчас думать не станет. Ни о жизни ее, ни о смерти. Еще будет время оплакать женщину, которая подарила ей жизнь, но сама ушла из мира, не позволив дочери узнать ее и полюбить. Сейчас у Шелби есть более неотложные дела.

Она открыла первую папку – с надписью «Элизабет Коул». Досье на ее дочь оказалось на удивление тоненьким: свидетельство о рождении да свидетельство о смерти – вот и все.

Шелби шумно вздохнула, подавляя нахлынувшее разочарование. Слезы защипали глаза. Черт побери, копии этих двух документов она перечитывала столько раз, что и вспоминать не хочется!

«А что ты надеялась здесь найти? – язвительно отозвался внутренний голос. – Фотографии? Детские рисунки? Школьные табели? Или, может, фамилию и адрес приемных родителей?»

Шелби больно прикусила губу и приказала себе продолжать. Легко и просто ничего не бывает. Попытка – не пытка. Не удалось прорвать паутину лжи прямым ударом – значит, зайдем с другой стороны.

С этой мыслью она открыла вторую папку, озаглавленную «Невада Смит». Эта, разумеется, была куда толще. Чувствуя себя незваной гостьей на чужой территории, Шелби перелистывала документы один за другим. Свидетельство о рождении Невады Эванса Смита. Скудные сведения о родителях: горький пьяница отец, беглая мать. Медицинская карточка. Школьные отчеты об успеваемости (ниже среднего, мальчик умный и способный, но не проявляет интереса к учебе). В старших классах – несколько приводов в полицию за хулиганство. Характеристика от армейского начальства: сообразителен, инициативен, ответствен, в опасных ситуациях проявляет выдержку и хладнокровие, но отмечены проблемы с соблюдением дисциплины, имеет взыскания.

Вся история трудного взросления одинокого, озлобленного, никому не нужного мальчишки проходила у Шелби перед глазами.

Ей вдруг стало не по себе – показалось, что Нейв стоит у нее за плечом и смотрит, как она роется в его прошлом. Шелби невольно оглянулась, но тут же упрекнула себя за глупость. Разумеется, никого здесь нет – если не считать мухи на стене. Откинувшись в удобном кресле, под бесшумное вращение вентилятора Шелби вчитывалась в невеселую биографию человека, которого когда-то любила, но совсем не успела узнать. Человека, от которого, возможно, она зачала Элизабет.

«Что еще за «возможно»?» – тут же одернула себя Шелби. Разумеется, Элизабет – дочь Нейва. Иначе и быть не может. Иная возможность так ужасна, что нет сил произнести эту мысль вслух – даже наедине с собой.

Шелби вздохнула и потянулась за третьей папкой – со своим собственным именем на обложке. Этот миг она оттягивала, сколько могла; но наконец пришло время ознакомиться с досье на самое себя.

Вообще-то ей здесь находиться не полагалось.

Но Катрина с юных лет усвоила, что наглость – второе счастье, а посему стучала каблучками по гулким коридорам так бойко, словно больница Заступницы Скорбящих – ее; дом родной. Ей повезло: никто из персонала не попался навстречу, и в палату Калеба Сваггерта она проникла беспрепятственно.

«Господи, ну и вид у бедолаги!» – мысленно охнула она, остановившись на пороге. Калеб лежал, немигающим взглядом уставившись в телевизор, с экрана которого какой-то проповедник распинался на тему возмездия за грехи. Высокие боковины кровати были забраны блестящими стальными прутьями – видимо, чтобы пациент не упал и не поранился; но выглядело это так, словно умирающего держат в клетке. Старик был худ, как скелет, мертвенно-бледная плоть обвисла рыхлыми складками; волос на голове почти не осталось, глубоко запавшие карие глаза казались совсем черными.

Бренное тело Сваггерта обвивали десятки трубок и проводков. Казалось, до могилы бедняге осталось каких-то полшага – да так оно, по всей видимости, и было. Но не жуткий вид Калеба заставил Катрину остановиться в дверях – она ожидала чего-то подобного и была к этому готова. Поразило ее обилие религиозных символов в палате. На столе – три новехонькие Библии, на стенах – множество иконок Иисуса и Девы Марии, на подоконнике – не меньше десятка статуэток спасителя. Даже на прикроватной тумбочке, помимо обычного больничного набора – стакана с водой, упаковки салфеток, расчески, электробритвы и нераспечатанных хирургических перчаток, – красовался миниатюрный вертеп, хотя до Рождества оставалось не меньше полугода.

Словом, к смерти Калеб Сваггерт подготовился на совесть.

«Если у дьявола есть хоть капля мозгов, он в эту палату и носа не сунет!» – пошутила про себя Катрина, но тут же обнаружила, что улыбаться, даже мысленно, ей совсем не хочется.

Выглядит этот парень так, словно готов отдать концы в любую минуту. Если она хочет взять интервью, – а Катрина, собственно, за этим сюда и явилась, – лучше поторапливаться, пока Калеба не посетила иная, куда менее приятная собеседница.

– Мистер Сваггерт! – окликнула журналистка.

Калеб резко обернулся. На мониторе над его головой вспыхнули и запрыгали высокие зубчатые волны.

– Я Катрина Неделески.

Осторожно, мелкими шажками, словно приручая пугливого жеребенка, она двинулась к постели больного. «Смешно, право! Думаешь, этот убогий сейчас вскочит и убежит?» – спросила она себя. Катрина глубоко вздохнула и выдавила улыбку, от всей души надеясь, что Калеб не разглядит в ней неискренности.

– Из журнала «Лон стар». Помните меня?

Калеб наморщил голый, испещренный пигментными пятнами лоб; затем на лице его отразилось узнавание.

– Вы получили договор, который я вам посылала? Стараясь не выказывать отвращения, Катрина подошла к кровати вплотную. Честно говоря, на многое она не надеялась. Старина Калеб подошел к смертному порогу вплотную – неудивительно, если дела мира сего изгладились из его памяти. И едва ли ему удастся вспомнить, что произошло одной ветреной ночью десять лет назад.

– Так это вы та журналистка? Голос его даже голосом не назовешь – какое-то сиплое карканье.

– Ну да, – энергично кивнула она. «Слава богу, хоть что-то помнит!» – Вы обещали мне эксклюзивное интервью. По поводу ваших свидетельских показаний на процессе Росса Маккаллума.

– Помню. – Глаза его неожиданно блеснули острым огоньком, и Катрине подумалось, что старик, пожалуй, не так слаб, как кажется. – Мы с вами заключили сделку, верно?

– Совершенно верно.

– Мне-то деньги уже не понадобятся. Хочу помочь дочке. Селестой ее зовут. Селеста Эрнандес. Я вам посылал ее адрес.

– Да-да, мы это уже обговорили. – «Не меньше двадцати раз». – У меня записаны имя и адрес Селесты.

Пожалуй, не такой уж он пропащий, этот Калеб Сваггерт. Не может быть до конца испорчен человек, который на смертном одре так заботится о дочери. Повезло Селесте с отцом, невольно отметила Катрина. Не всем так везет.

– Я с ней, бедняжкой, за всю жизнь и словечком не перемолвился. – В голосе больного появились плаксивые нотки. – Ведь мы с ее матерью расплевались, когда Селеста и на свет еще не появилась.

Значит, старик просто заглаживает старые грехи. «Что ж, – подумалось Катрине, – и такая родительская любовь лучше, чем ничего. Как говорится, лучше поздно, чем никогда».

– Половина пусть Селесте отойдет, а вторая половина – церкви. Здешней церкви, Заступницы Скорбящих, при больнице этой. – Он рассмеялся сухим, кашляющим смешком. – Только сперва не забудьте за похороны заплатить!

– Да, уже все устроено. Я привезла вам все документы. – Катрина расстегнула портфель и достала оттуда пухлый коричневый конверт из плотной бумаги. – Это ваши копии. Я их оставлю здесь.

Она хотела положить конверт на тумбочку рядом с младенцем Иисусом, но Калеб замотал головой:

– Не оставляйте на виду, в шкаф уберите! А то оглянуться не успеешь – живо сопрут!

– Кто же здесь может... э-э... спереть?

– Уж не знаю кто, – проворчал больной, – но я никому не доверяю, кроме господа и спасителя нашего.

– Что ж, возможно, вы и правы, – с невольным сарказмом в голосе ответила Катрина и, распахнув шкаф, где покоились истрепанный халат и рваные шлепанцы, положила бумаги на полку. – У меня с собой диктофон, – проговорила она, закрыв шкаф и возвращаясь к кровати, – так что можем начать прямо сейчас.

– Что это вы собираетесь начинать? – послышался требовательный голос с порога.

В комнату решительным шагом вошла грузная седая медсестра в очках с толстыми стеклами. Внешностью и повадками она чрезвычайно напоминала бульдога. Именная табличка на халате гласила: «Линда Рафкин». С первого взгляда на нее Катрина заподозрила, что в выборе профессии мисс Рафкин ошиблась: ей бы надзирательницей работать. В тюрьме строгого режима.

– Я эту леди сам пригласил. Нам с ней кой о чем потолковать надо, – объяснил Калеб.

Печатая шаг, медсестра подошла к кровати, проверила капельницу и показания монитора, привычным движением поправила покрывало.

– Меня зовут Катрина Неделески. Мы с мистером Сваггертом договорились об интервью.

– Только не у нас в больнице!

– Оставьте девушку в покое, – проскрипел Калеб. – Говорю вам, я сам ее сюда пригласил.

– Я не стану расстраивать мистера Сваггерта, – лучезарно улыбаясь, заверила Катрина. Медсестра нахмурилась:

– Мистеру Сваггерту вредно любое напряжение сил. Калеб снова рассмеялся сухим безрадостным смешком; смех перешел в приступ кашля.

– Что мне вредно, я уж сам буду решать. Я ведь умираю, – спокойно продолжал он, пока медсестра привычно мерила температуру, считала больному пульс, – и никакими распроклятыми градусниками делу не поможешь. Так что дайте мне остатние деньки прожить, как я хочу. – Он слабо махнул рукой в сторону двери и усмехнулся, показав прокуренные желтые пеньки зубов. – Идите по своим делам, сестричка. Мне с этой красавицей охота поболтать наедине.

Рафкин смерила Катрину откровенно презрительным взглядом, поколебалась немного.

– Полчаса, – отрезала она наконец. И, постучав мясистым пальцем по циферблату своего «Таймекса», добавила: – Я буду следить за временем.

И удалилась, негодующе шелестя накрахмаленным халатом.

– Вы на эту стерву внимания не обращайте, – ободрил Катрину Калеб, когда они остались наедине, под строгими взглядами бесчисленных Иисусов на стенах. – Лучше прикройте-ка дверь да посмотрите, не толчется ли кто в коридоре. Нам чужие уши ни к чему. – И он дрожащим пальцем нажал на кнопку пульта, убрав звук в телевизоре.

Катрина спорить не стала. Выглянула в коридор, цепким взглядом окинула окрестности, убедилась, что поблизости никого, и плотно прикрыла дверь. Потом пододвинула к постели больного единственный и на редкость неудобный стул, включила портативный диктофон и поставила его на стол, между двумя Иисусами; затем вооружилась карандашом и блокнотом, чтобы записывать попутные наблюдения, и начала интервью.

– У меня к вам много вопросов, – начала она. – По большей части они касаются той ночи, когда погиб Рамон Эстеван.

– По большей части? А еще о чем спрашивать будете?

– В основном меня интересует тот вечер. Когда вы пришли в лавку, что там делали, что видели и слышали – словом, все, что там произошло. Но прежде я хотела бы задать несколько общих вопросов.

– Это каких же? – подозрительно осведомился Калеб.

– Ну, прежде всего мне хотелось бы составить общее впечатление о городе. Так что хорошо будет, если вы расскажете что-нибудь о Бэд-Лаке, о его выдающихся гражданах – ну; например... – Она сделала вид, что раздумывает. – Хотя бы о судье Джероме Коуле и его дочери Шелби.

– Что-то я вас не пойму, – заморгал Калеб. – При чем тут Рыжий Коул? Его на том процессе и близко не было. А дочка его к тому времени и вовсе свалила из города.

– Возможно, но, поверьте, я спрашиваю не просто так. Это мой репортаж, у меня есть свои соображения, так что просто поверьте мне. Судья ведь, кажется, был женат?

– Да нет, в то время – уже нет. Женился-то он давным-давно. На Жасмин Фолконер. Ох и штучка была эта Жасмин! Теперь таких днем с огнем не сыщешь!

– Она скоро умерла, правильно?

Калеб замотал головой, и голый пергаментный затылок его сухо зашелестел по накрахмаленной подушке.

– Не просто умерла – руки на себя наложила! Наглоталась таблеток и легла в ванну, у судьи ванна огромадная, мраморная, не нашим чета! Судья зашел зубы почистить, а она уже мертвая.

Катрина поморщилась. Не то чтобы ей было жаль Жасмин – к семейству Коул она не питала никакой симпатии, – просто от картины, которую с таким смаком описывал Калеб, тошнота подступила к горлу.

– Почему же она покончила с собой? – кашлянув, поинтересовалась она.

Калеб хмыкнул.

– Вы судью Коула видели?

– Не имела счастья.

– Увидите – поймете, – коротко и емко объяснил он. – Жасмин была женщина порядочная, нашим городским шлюхам не чета. А Рыжий Коул... да что он мог смыслить в порядочных женщинах?

– А вы что в них смыслите? – не удержалась Катрина. Калеб дернул иссохшим плечом и промолчал.

– Расскажите мне о детях судьи, – сменила она тему.

– Дети? Всего одна дочка-то и есть – вот эта самая Шелби. Ей, мне сдается, еще и тридцати нет. А вам она зачем?

– Я ведь объяснила, мне нужна общая картина происшедшего. Насколько я понимаю, у Шелби был роман с Невадой Смитом, офицером из департамента шерифа, который вел расследование по делу Маккаллума. Мне рассказывали, что эти двое – Смит и Маккаллум – были давними врагами и за несколько недель до убийства между ними произошла крупная драка.

Старик прикрыл глаза, и Катрине на миг показалось, что он сейчас погрузится в дремоту. Но нет – он просто вспоминал.

– А ведь верно! Про драку-то я совсем позабыл. Точно, было дело. Ну уж и отмутузили они друг дружку – оба в больницу загремели! Говорили, Смит Маккаллуму все ребра поломал. Но и тот оказался не промах – выхватил нож да так Смиту заехал, что тот чуть не окривел на один глаз. А все из-за того, что Маккаллум неровно дышал к Шелби Коул.

– А она была девушкой Невады.

– Помнится, да.

Старик задумался. Из коридора донеслось глухое позвякивание – должно быть, медсестра катила мимо палаты столик на колесах.

– Не знаю, много ли правды в этом было, – проговорил он наконец, – а люди в городе болтали, что они спят вместе. Сами понимаете, Рыжий Коул – человек заметный. В то время у наших сплетников и разговоров-то иных не было, как только судья да судейская дочка.

Катрина кивнула. Она понимала.

– Перейдем к убийству. Если я правильно помню, в ту же ночь под утро Росса Маккаллума обнаружили на дороге к югу от города. Он попал в аварию и чудом остался жив. Причем ехал он на угнанной машине Нейва Смита. Это правда?

– Точно, так и было. В ту же ночь и машину спер. Нейв, помню, даже заявил о пропаже. Парни еще смеялись – как же так, у шерифа работает, а у самого из-под носа грузовик угоняют? Ну а наутро нашелся грузовик вместе с угонщиком. Росс Маккаллум ехал из города и по пьяни вмазался в дерево. Чудо, что вообще жив остался. Говорят, дуракам счастье, а пьяным везет.

– Рамон Эстеван к этому времени был уже мертв. Застрелен из револьвера тридцать восьмого калибра.

– Точно.

Калеб поднял руку, чтобы почесать подбородок. При виде иссохшей, исколотой старческой руки, из которой торчала игла капельницы, Катрина поморщилась, но не забыла черкнуть несколько строк в блокноте.

– А у Росса при себе оружия не было.

– Отчего же, было. Только не то.Охотничья винтовка Нейва, старый «винчестер».

Катрина напряглась – об этом она еще не слышала.

– Но это не орудие убийства?

– Да нет, конечно. Вы же сами сказали – Району башку продырявили из револьвера. Тридцать восьмой калибр.

Катрина черкнула еще несколько слов, покосилась на часы и сменила тему расспросов. Еще немного, и эта сторожевая медсестра здесь появится – если, конечно, она и вправду следит за временем. Но у Катрины сложилось впечатление, что мисс Линда Рафкин слов на ветер не бросает.

– Теперь поговорим о ваших показаниях.

– Валяйте, спрашивайте. – И Калеб плотно сжал губы.

– Тогда, на суде, вы солгали. Поколебавшись, он коротко кивнул:

– Верно.

– По телефону вы сказали мне, что вам заплатили за ложь. Вы сказали, что видели той ночью в лавке Росса Маккаллума, потому что кто-то вас подкупил, так?

– Точно. Только не спрашивайте кто – я и сам не знаю. Просто сказал, что видел Маккаллума в лавке и что подъехал он на грузовике Нейва Смита, и получил за это пять штук баксов.

– А на самом деле вы его не видели?

– Да ни черта... гм... ничего я не видал.

– Кто вам заплатил?

– Говорю же, не спрашивайте – самому невдомек. Деньги мне оставили в мусорном баке, что позади «Белой лошади», в коричневом пакете. Я их достал, пересчитал и сказал на суде то, что велено. Вот и сказке конец.

– Почему же теперь в этом признаетесь? Ведь солгать под присягой – уголовное преступление!

– Знаю, только мне теперь без разницы, – усмехнулся Калеб.

С этим спорить не приходилось. Шестеренки земного правосудия движутся медленно, и похоже было, что на сей раз правосудие небесное его опередит.

Калеб зевнул и прикрыл глаза. Катрина поняла, что лучше поторапливаться.

– Как вы думаете, кто же убил Рамона Эстевана?

– Чего не знаю, того не знаю. Да кто угодно мог его прикончить. Сукин сын был этот Эстеван, у всех в городе был словно бельмо на глазу. Пил запоями, жену и детей колотил, сколько раз по пьяни стекла вышибал у себя в лавке. Ну, до этого-то чужим дела нет – главное, всех доставало, что дела у него идут на лад. Выскочка он был, вот кто. Своего места не знал. У нас в Бэд-Лаке таких не любят.

– Это оттого, что он был латиноамериканцем?

– А что, этих мокроспинников теперь так называть положено? – усмехнулся Калеб. – Ну да, мексикашка он был. Да даже не в этом дело – просто чересчур высоко нос задирал.

– Враги у него были?

– А у кого в Бэд-Лаке их нет?

– Я о таких врагах, которые могут убить, – настаивала она.

Ну, один-то точно был!

Кто?

– Да тот, кто его и прикончил!

Катрине захотелось схватить старика за костлявые плечи и встряхнуть как следует.

– Но вы не знаете, кто это мог быть?

– Понятия не имею.

– Что же вы вообще знаете? – из последних сил сдерживаясь, спросила она.

– Все, что знал, рассказал.

Он снова зевнул. Дверь отворилась, и на пороге, выразительно вздымая брови, появилась сестра-надзирательница Рафкин.

– Благодарю вас, – произнесла Катрина, поднимаясь и выключая диктофон. – Завтра я еще к вам загляну.

– До скорой встречи, – усмехнулся Калеб.

Убирая диктофон в портфель, Катрина заметила, что больной не сводит с нее плотоядных глаз. Вот старый козел: сам еле дышит, а пялится на женщин! Даже думать об этом было противно; но жалость взяла верх над отвращением, и Катрина наклонилась, чтобы Калеб полюбовался, как обтягивает стройные бедра короткая юбка. Пусть старикашка порадуется напоследок, сказала она себе. Вреда от этого не будет.

Бам!

Нейв Смит вогнал в изгородь последний гвоздь. Взялся за верхнюю, только что прибитую перекладину, потряс изо всех сил. Перекладина не шелохнулась. Вот и отлично.

Жалкий клочок земли, подаренный Неваде судьбой, постепенно становился ему домом.

Нейв смахнул пот со лба и перевел взгляд на южный выгон, где пасся его табун. Как обычно, прежде всего в глаза бросилась единственная аппалузская кобыла. В одиночку она стоила больше, чем все прочие его лошади, вместе взятые, – и, казалось, об этом догадывалась и гордилась собой: не столько щипала траву, сколько прохаживалась по лугу, осторожно переставляя тонкие ноги в гнедых «чулках», встряхивала пышной гривой – тем же кокетливым движением, каким хорошенькая девушка откидывает волосы с лица.

Среди прочих было два или три добрых коня – хоть аппалузке они и в подметки не годились. Но в основном это были беспородные техасские лошадки: выносливые, неприхотливые, но годные разве лишь на то, чтобы тащить плуг.

Нейв сунул молоток за пояс и прошелся вдоль изгороди, оценивая свою работу.

За южным выгоном начиналась земля старика Адамса, которую Нейв купил несколько лет назад. Повезло ему с этим участком. Да и с самим стариком, коль уж на то пошло. Когда-то, в незапамятные времена, Оскар Адамс дружил с отцом Нейва – и двадцать лет назад, когда Смит-старший сгорел от пьянства, в память о старом приятеле взял заботу о мальчишке на себя. Для Нейва и его двоюродного брата, Джо Хоука, он был кем-то вроде доброго дядюшки – единственный в городе, кому было дело до сирот-полукровок. А много лет спустя, когда повзрослевший Невада уволился из полиции и принялся хозяйствовать у себя на ранчо, старина Адамс предложил ему сделку, которая стала для Нейва настоящим подарком судьбы – хоть поначалу он и не соглашался покупать землю и дом за бесценок.

– Сам подумай, – уговаривал его старик, – детей у меня нет, оставить ранчо некому. Умру – кому оно достанется? Не хочу, чтобы на моей земле хозяйничал чужой человек. А ты мне хоть и не родной, а все же кем-то вроде сына приходишься.

Так Нейв подписал договор – и за сущие гроши сделался владельцем обширного выпаса, заброшенной шахты, небольшого садика, кедровой рощицы и озерца, не пересыхающего в самые жаркие дни, а также двухэтажного дома. Дом, правда, был не в лучшем состоянии – после смерти жены Оскар там не жил – и настоятельно требовал ремонта; но Нейв тяжелой работы не боялся. Он не мог дождаться дня, когда же наконец приведет дом Адамса в порядок и покинет свою осточертевшую лачугу!

«Спокойно, приятель, – посоветовал себе Нейв, чувствуя, как вновь охватывает его знакомое нетерпение. – Не гони коней. Всему свой срок».

Свистнув Крокетту, он направился к заднему крыльцу. Надо бы еще раз позвонить Левинсону.

Три дня назад Нейв столкнулся на улице с Шелби и узнал, что у него, возможно, где-то есть дочь. Все эти дни Шелби рылась в Интернете, а он сам поддерживал постоянную связь с Левинсоном – однако за семьдесят два часа расследование не продвинулось ни на шаг: И это в наш электронно-информационный век – ну не смешно ли?

У них нет ответа даже на главный вопрос – есть ли на свете девятилетняя девочка по имени Элизабет Жасмин Коул? Шелби уверена, что ребенок на фотографии – их дочь и все, что от них требуется, – ее найти. Но Нейв, прирожденный скептик, понимал, что анонимное послание может оказаться плодом чьей-то больной фантазии. Жестоким розыгрышем. Или приманкой, призванной заманить Шелби в родные края.

Но зачем? И кто за этим стоит?

Отряхнув руки, Нейв перешагнул порог. В комнате было темно, но стояла та же удушливая жара. Он распахнул окно – без толку: на улице не было ни ветерка.

Кто бы ни прислал Шелби фотографию – ясно, что теперь этот человек затаился и не желает напоминать о себе. Вот еще вопрос: почему именно сейчас? Какого дьявола он выжидал девять лет? Что изменилось? Что случилось такого, что кому-то в Бэд-Лаке срочно понадобилась Шелби Коул?

За последние несколько недель в городе произошло лишь одно заметное событие – вышел на свободу Росс Маккаллум. Никаких иных связей Нейв не видел.

Хорошо, что знает об этом деле Росс? Пожалуй, настала пора выяснить. Нейв потянулся к телефонной трубке – как вдруг старенький аппарат оглушил его дребезжащим звонком. Не раздумывая ни секунды, Нейв схватил трубку:

– Смит слушает.

На том конце провода – молчание.

– Алло!

Тишина. Только откуда-то издалека доносится музыка.

– Вы меня слышите?

Молчание. Несмотря на адскую жару, Нейв почувствовал, как по спине пробегает неприятный холодок.

– Кто это? – резко спросил он. Раздались короткие гудки.

Нейв не сразу повесил трубку. Должно быть, кто-то ошибся номером, сказал он себе. Такое случается сплошь и рядом, и нет нужды раздувать историю из пустяка.

И все же он не мог отделаться от странного чувства, почти забытого чувства – и потому еще более неприятного.

Того, что зовется страхом.

Бросив трубку на рычаг, Нейв взял со стола связку ключей и вышел на крыльцо. Слепящие лучи солнца ударили в лицо, и поврежденный глаз откликнулся ноющей болью, напоминая, что у Невады Смита есть смертельный враг – враг, жаждущий мести.

Как будто Нейв мог об этом забыть.

Из коричневых папок Шелби ничего интересного не почерпнула – если не считать нового представления о характере и привычках ее отца. Точнее, любопытных сведений было хоть отбавляй, да все не о том. Она узнала, как звали родителей Нейва, какими болезнями он болел в детстве, за какие грехи попадал в полицейский участок в ранней юности; выяснила, что учителя не знали с ним сладу, а вот армейское начальство осталось им довольно. Но, хоть убей, не понимала, чем это все может помочь в ее изысканиях.

Документы последнего периода – когда Нейв служил под началом у шерифа – остановили на себе ее внимание. В сухих отчетах и рапортах Шелби нашла и драку с Маккаллумом, и историю с угнанным грузовиком, и расследование убийства Эстевана. А вот и заявление об увольнении – «по собственному желанию». Как же! Никаких официальных обвинений против Нейва выдвинуто не было, но по недоговоренностям и случайным обмолвкам в документах Шелби чувствовала – он ушел не по своей воле. Не зря отец говорил, что его «вышвырнули».

Шелби открыла собственное досье. И здесь не было ничего особенного – свидетельство о рождении, медицинская карточка, школьные табели, несколько грамот за хорошую учебу, заявления о приеме в колледж. О беременности или ребенке – ни слова. В медицинской карте значилось, что в три года Шелби переболела ветрянкой, а в семь– сломала ключицу; но ни словечка о том, что в семнадцать она забеременела и родила.

Как будто отец старался об этом забыть.

– Ох, папа... – покачав головой, прошептала Шелби.

Как бы там ни было, она нашла что искала. На нескольких документах стояла подпись отцовского адвоката – Оррина Финдли. Шелби переписала его адрес и телефон на листок бумаги. Пожалуй, стоит съездить в Сан-Антонио и нанести ему визит.

Звонить и заранее договариваться о встрече Шелби не стала. Не стоит давать ему возможность предупредить отца. Она просто переоделась в легкое хлопчатобумажное платье, сунула ноги в босоножки, уложила смену белья в старую спортивную сумку, которую разыскала в шкафу, и сбежала по лестнице вниз. Отца дома не было. Шелби спокойно прошла к нему в кабинет, отперла бюро и положила досье на место. Она уже собиралась закрыть ящик, как вдруг внимание ее привлекла папка с надписью: «Больница Заступницы Скорбящих».

Та самая, где появилась на свет ее дочь!

Не раздумывая, Шелби вытащила папку. Досье оказалось тоненьким – всего два письма, одно от больничного администратора, другое от совета директоров. Оба благодарили Джерома Коула за щедрый благотворительный взнос, сделанный в память о его покойной жене. Сумма взноса в письмах не упоминалась, зато упоминалась дата – два месяца спустя после рождения Элизабет.

– Так-так... – протянула Шелби.

Все интереснее и интереснее. За что заплатил им отец? За молчание? За подделку медицинских документов? Почему он так боялся, что правда о ребенке выйдет наружу? А может, это просто совпадение? Чего на свете не бывает? Может быть, судье понадобилось отмыть деньги или он просто решил сделать доброе дело.

Ну нет! Кому, как не ей, знать, что Джером Коул добрых дел не делает!

Нахмурившись, Шелби записала фамилию администратора на тот же клочок бумаги, что и адрес и телефон адвокатской конторы, убрала листок в сумочку, затем, потирая лоб (кажется, начиналась головная боль), заперла бюро и выскользнула из кабинета.

Из кухни доносилось мягкое воркование музыки; его перекрывала взволнованная испанская скороговорка. Заглянув на кухню, Шелби обнаружила, что Лидия, стоя у окна, говорит по телефону. Не спуская глаз с садовника, подстригающего кусты, мексиканка сердито тараторила что-то на родном языке. На такой скорости Шелби не понимала ни слова, но нетрудно было сообразить, что у Лидии какие-то неприятности, и, не желая подслушивать, Шелби громко откашлялась с порога.

Лидия резко обернулась – и Шелби поняла, что она и впрямь расстроена; добродушное лицо экономки раскраснелось, темные глаза горели, улыбчивые губы сжались в тонкую линию. Казалось, она едва сдерживает слезы.

– Dios!– охнула Лидия. – Ой, nina, как ты меня напугала! Прости...

И, бросив несколько слов в телефон, повесила трубку, словно смутившись от того, что ее застали на работе за личной беседой. Растерянно оглянулась, явно не зная, что сказать... и тут взгляд ее упал на садовника за окном. Лидия постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание старика, погрозила ему пальцем:

– Пресвятая Дева, этот дуралей сам не понимает, что делает! Прости, nina.

И Лидия вылетела за дверь. В следующую секунду она уже костерила садовника на все лады, а тот, затягиваясь сигаретой, терпеливо пережидал поток ее испанских проклятий. Через несколько минут, отведя душу и немного успокоившись, Лидия вернулась на кухню.

Для Шелби эта сцена осталась непонятной. Почему Лидия, всегда спокойная и выдержанная, так вышла из себя? И за что набросилась на беднягу садовника? Сколько Шелби могла разглядеть, он ничего дурного не делал. А впрочем, не стоит поднимать шум из-за пустяков. Она взволнована открытиями в кабинете отца – неудивительно, что теперь ей повсюду мерещатся тайны и заговоры!

– Hombres! – вздохнула Лидия, остановившись на пороге и выразительно закатывая шоколадные глаза.

– Жить с ними нельзя, а пристрелить жалко, – машинально откликнулась Шелби, чтобы поднять экономке настроение. Лидия от души рассмеялась; кажется, ей и вправду стало легче.

– Si, si. Хорошо сказано! Я запомню. Ох уж эти мужчины!

– Что случилось? – немного помявшись, решилась спросить Шелби. – Ты, кажется, расстроена?

– Расстроена? – подняла брови Лидия.

– Да, телефонным разговором.

– Ах, это... Да ничего страшного. Семейные неприятности. У Марии, моей племянницы, что живет в Галвестоне, с дочкой проблемы.

Она достала из холодильника блюдо, прикрытое фольгой, развернула обертку, и по кухне поплыл аппетитный запах маринада.

– Точно ничего серьезного?

– Si, – глядя в сторону, ответила Лидия. Шелби решила не настаивать. Обычно экономка охотно болтала о своих многочисленных родственниках, но порой словно вспоминала, что хозяев ее семейная жизнь не касается, – вот и сейчас, как видно, был как раз такой момент.

– Куда-то собралась? – Лидия указала вилкой на сумку Шелби.

– В Сан-Антонио. Может быть, вернусь только завтра.

– По делам? – поинтересовалась Лидия.

– Да нет, на свидание, – через силу улыбнулась Шелби.

– С сеньором Смитом? Улыбка Шелби померкла.

– Вот ты меня и поймала. Я пошутила, Лидия, никакого свидания. Просто хочу пройтись по магазинам. – Она взяла с блюда на столе виноградинку и отправила ее в рот. – И кстати, для сведения: я с сеньором Смитом на свидания не хожу!

Лидия недоверчиво вскинула бровь – она хорошо изучила свою воспитанницу.

– И что же, будешь весь день ходить по магазинам?

– А что такого? Я не взяла с собой почти никакой одежды, а как с этим в Бэд-Лаке, сама знаешь.

Лидия вяло усмехнулась в ответ.

– Если позвонят с моей работы из Сиэтла, скажи, что я завтра перезвоню. Если позвонит мистер Левинсон, запиши его номер, и я перезвоню сегодня же. Если куда-нибудь уйдешь, включи автоответчик.

– Хорошо. – Стуча ножом по деревянной доске, Лидия принялась нарезать мелкими ломтиками мясо. Каждый ломтик она окунала в маринад, а затем аккуратно клала на политую жиром сковороду. – Знаешь, твой отец этому не поверит. Ведь ты приехала, чтобы найти дочь, – разве не так?

– Так.

– И ты всегда была такой... especifico.

– Особенной, – перевела Шелби.

– Si. Особенной. – Она сполоснула руки и вытерла их бумажным полотенцем. – Он не поверит, что ты уехала на целый день в город за парой туфель.

Шелби отправила в рот еще одну виноградинку.

– Знаешь, Лидия, меня совершенно не волнует, чему поверит судья Коул. Пусть думает что хочет.

Она пошла было прочь из кухни, но остановилась в дверях, вдруг сообразив, что лучшего времени для откровенного разговора может и не представиться:

– Послушай, вчера я случайно услышала твой разговор с отцом.

– Si, si, – рассеянно откликнулась Лидия; она натирала сыр на терке.

– Вы говорили обо мне и о каких-то семейных тайнах. Я стояла на лестничной площадке и все слышала.

Руки Лидии на мгновение замерли.

– Si... – повторила она.

– О чем шла речь? Что у вас за секреты?

Не прекращая работу, Лидия пожала плечами:

– Много секретов.

– Например?

– Не спрашивай, nina. Я тебе ничего не скажу. – Лидия обернулась к ней – и Шелби отшатнулась: такая бездонная печаль плескалась в карих глазах мексиканки. – Спроси своего отца.

– Если это меня касается, я должна знать!

– Спроси отца. – И Лидия отвернулась.

– Лидия...

– От меня ты ничего не услышишь. Поговори с судьей. – Она взглянула на часы. – Он скоро вернется.

– Но он ничего мне не ска...

Шелби осеклась, по упрямо сжатым губам экономки поняв, что ничего от нее не добьется. Лидия была непоколебимо верна хозяину – почему, Шелби никогда не могла понять. Конечно, он хорошо ей платил, и в доме она была полной хозяйкой, но неужели этого достаточно, чтобы хранить верность такому негодяю, как Джером Коул?

Еще в детстве Шелби подозревала, что ее отец – дурной человек. Что он играет людьми, словно куклами, кого – обманом, кого – насилием подчиняя своей воле. Тогда она почти не задумывалась над этим, а теперь все отчетливее понимала, насколько верны были ее детские подозрения.

– Послушай, Лидия, – решительно заговорила она. – У меня есть право знать, где моя дочь. Если у тебя есть хоть какие-то предположения...

В этот момент зазвонил телефон, и Лидия схватила трубку.

– Алло! – проговорила она, вытирая свободную руку о передник. – Алло! – Брови ее сдвинулись, губы тревожно сжались. – Алло! Кто это?

Она повесила трубку.

– Diosmio!

– Что такое?

– Уже второй раз за день. Звонят и молчат.

– Должно быть, кто-то ошибся номером, – предположила Шелби.

– Тогда бы он хоть что-нибудь сказал! Idiota!

– Слушай, Лидия... – не давая увести себя от интересующей ее темы, снова начала Шелби. Но экономка уже прильнула к окну, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по стеклу.

– Ох уж этот Пабло – лентяй, да и только! Не понимаю, что моя сестра в нем нашла? Хоть он и приходится мне сиnado, но я всему свету скажу, что он бездельник! – И она отчаянно замахала, стараясь привлечь внимание садовника.

– Значит, Пабло Рамирес – твой деверь? – спросила Шелби. Это для нее было новостью.

– Si, si, муж моей сестры Карлы. – Лидия досадливо прищелкнула языком. – Не понимаю, как судья до сих пор его не уволил!

– Подожди минутку, – твердо прервала ее Шелби. – Мне кажется, ты просто стараешься уйти от разговора. Мы говорили о моей дочери.

– Nina, прошу тебя! О твоей дочери я ничего не знаю. Тот разговор, который ты слышала, был о твоей матери, упокой господь ее душу. – Она торопливо осенила себя крестом. – И об этом тебе лучше поговорить с отцом.

За окном раздался рокот автомобильного мотора – должно быть, вернулся судья. Поговорить с отцом? Отлично! Сейчас она выложит ему все, что думает. Однако, выглянув в окно, Шелби не увидела там серебристого отцовского «Мерседеса» – нет, к заднему крыльцу подруливал облупившийся зеленый пикап Нейва Смита.

– Ладно, Лидия, – вздохнула она. – Сейчас я с тобой спорить не собираюсь. Но наш разговор не окончен. Если отец не скажет мне правду – прежде всего о моей дочери, но и обо всем остальном тоже, – я вцеплюсь в тебя и не отстану, пока ты не выложишь все, что знаешь! И это будет справедливо, тебе не кажется?

– Девочка моя, – вздохнула Лидия, – жизнь не всегда к нам справедлива.

– Но она должна быть справедливой, черт побери, должна! Даже в Бэд-Лаке!

С этими словами Шелби вылетела на крыльцо.

Нейв припарковал грузовик у гаража и заглушил мотор. Напрасно Шелби твердила себе, что не хочет, не должна задерживаться, что у нее куча дел, – стоило ему распахнуть дверцу и легко спрыгнуть с подножки, как глупое сердце ее забилось, словно безумное. Что толку обманывать себя? Да, сама фигура этого ковбоя излучает какую-то неведомую силу, властно влекущую Шелби к нему. Да, ей не хватает сил противостоять его грубому, терпкому обаянию.

«Ну и что?» – возразила себе Шелби. Пусть ее влечет к нему – это ровно ничего не значит. Обыкновенная физиология, буйство гормонов. При чем тут вообще какие-то чувства?

Он – отец ее ребенка. И не более того. Все, что когда-то их связывало, давно в прошлом. Положим, она имела глупость ответить на его поцелуй, но ведь и это ничего не значит! Нормальная, естественная реакция одинокой женщины на близость привлекательного мужчины. И все же...

Взгляды их встретились: ее – смятенный, его – суровый и жесткий, словно каменистая земля Техаса. Неторопливо, плавной бесшумной походкой хищника он двинулся к ней. Суровое, безжалостное лицо, плотно сжатые губы. Потертые джинсы. Запыленные сапоги. Широкий пояс. Рубашка, знававшая лучшие времена. Настоящий ковбой двадцать первого столетия – неукротимее мустанга, опаснее степного пожара.

Шелби твердила себе, что его не хочет, но сама понимала, что лжет. Глупо и бессмысленно обманывать самое себя. Как бы она ни убеждала себя в обратном, правда, огромная, словно далекие горы, и пугающая, словно грозовые тучи, стояла у нее перед глазами.

Десять лет вдали от родины ее не излечили – единственным мужчиной на белом свете для Шелби остался Невада Смит.