Выгул собак

Будучи скромным клерком, очень скромным клерком, я потратил уйму прекрасных дней на мечты о том, как бы на меня свалилось счастье, богатство и внезапная удача. Эти фантазии о благополучии вдохновили мой первый и, думается, последний экскурс в мир свободного предпринимательства.

Все началось в тот день, когда я прогуливался с собакой по шоссе из столицы. На самом деле асфальтовое покрытие обрывается, чуть-чуть не доходя до нашего городка, и резко переходит из шестирядной автомагистрали в грунтовую дорогу. Это прекращение щедрости испугало не одного беспечного приезжего. Шоссе построили для ПП, который решил, что славная столица, единственный из городов, который его интересовал, должна быть связана с главными центрами деловой активности сетью шоссейных дорог, по которым можно было бы покатать прибывающих с визитом высоких гостей. Так уж случилось, что на Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес нет главных центров деловой активности, да и высокие гости заезжают нечасто, но ПП все равно вознамерился построить шоссе, так что при помощи запутанной фискальной комбинации, в том числе займа с покупательских счетов его жены, были собраны средства и вокруг столицы пролегли несколько ведущих в никуда дорожных артерий. Автолюбители пользовались ими редко, однако в нашем лесистом регионе не сыщешь открытой местности, кроме этих дорог, поэтому они популярны в качестве мест для отдыха, там часто прохаживаются, устраивают пикники и гуляют с детьми, которые обожают там играть.

Я тоже выгуливал собаку на шоссе, когда мимо меня проехал лимузин, за которым бежала здоровенная и с виду дорогая псина. Увидев мою дворнягу, породистый пес отстал от лимузина и, демонстрируя демократическую солидарность, которая весьма обеспокоила бы ПП, проявил инициативу к более интимному знакомству. Ввиду того что пес был размером с теленка, я не стал препятствовать знакам его внимания и терпеливо стоял рядом, глядя в кусты и притворяясь, что сопение и повизгивание у моих ног не имеет ко мне никакого отношения, как вдруг к нам подъехал лимузин.

Из кондиционированных недр возник мужчина в сером костюме и фуражке и представился шофером шведского посла. Он объяснил, что ему поручили выгуливать посольскую собаку, но поскольку сам он не расположен гулять пешком, шофер решил проехать по шоссе, чтобы собака бежала за машиной. Я выразил удивление этим новым методом выгула собак, но он заверил меня, что это не такая уж редкость среди собаковладельцев, у которых денег больше, чем сил и времени. Итак, если к кому-то удача стучится в дверь, то в данном случае она ко мне прямо-таки ломилась. Времени у меня хватало с лихвой, а гулять с собакой было моей страстью.

Я назвал свою компанию «Веселый собачник». Позднее я узнал, что в речи некоторых групп людей это слово имеет некоторые не вполне удачные коннотации, но в то время я о них и не подозревал. Я объехал места скопления иностранцев, раздавая распечатанные на мимеографе листовки с рекламой моих услуг по выгулу собак под несколькими завлекательными девизами: «Ваш любимец будет доволен», «У вас большой пес? Тогда я иду к вам», «Погавкаем, дружок?», «Поднимем ножку вместе!», «Чисто, надежно, дешево: профессиональный собачник» и так далее. Задним числом я понимаю, что все это могли истолковать неверно, и поначалу мне пришлось понервничать, пока за мной вокруг бассейнов ходили возбужденные дипломаты, чье возбуждение только увеличивалось, когда я начинал протестовать и уверять их, что хочу только поиграть с их пуделем. Но в конце концов прошел слух, что предлагаемые мной услуги не подразумевают ничего лишнего, и постепенно у меня набралась клиентура из людей, слишком богатых или ленивых, чтобы собственноручно выгуливать своих собак.

Одним из моих первых клиентов стал шофер шведского посла, который был готов заплатить мне из собственного кармана, лишь бы снять с себя эту унизительную обязанность. Он свел меня с посольскими британцами (жирный сопящий Лабрадор и кокер-спаниель с привычкой писать вам на ногу), которые привели меня к американцам (чудовищно дорогая дизайнерская собака с неутомимым аппетитом и прискорбной тенденцией делать кучу на голову какой-нибудь собаки помельче), которые познакомили со мной австралийцев (дружелюбная дворняжка, рядом с которой моя псина сошла бы за победительницу собачьей выставки), которые представили меня новозеландцам (маленькая мирная зверюшка, такая маленькая и такая мирная, что наводила скуку, поэтому иногда я просто про нее забывал), которые жили рядом с французами (второй Лабрадор — стройнее, но еще сопливее британца и мелкая, похожая на крысу декоративная собачка, которая с одинаковым удовольствием как плюнула бы вам в глаза, так и влезла бы на коленки), и так далее, пока у меня в книге записей не оказалось большинство дипломатов, и дело шло вполне успешно.

На том этапе деньги еще не успели меня совсем испортить, но должен признать, что они достаточно разожгли мой аппетит, чтобы я перешел на состоятельных маргамонхийских собаковладельцев, а это было рискованно, притом что в большинстве своем они разбогатели, помогая ПП, причем зачастую такими способами, о которых не говорят в приличном обществе. Вскоре я уже регулярно выгуливал около тридцати собак, и это была очень разношерстная свора, состоявшая из мелких собак, крупных собак, жирных собак, тощих собак, черных собак, коричневых собак, пятнистых собак, гладкошерстных собак, длинношерстных собак и необычайного множества лохматых собак.

На выгул всех этих собак уходило много времени, но у государственных служащих на Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес есть неписаный закон (характерный, насколько я понимаю, и для сильноразвитых государств), по которому невозможно застать двух чиновников за работой одновременно, так что у меня всегда хватало свободного времени, которое раньше я тратил на то, чтобы сочинять эти истории. Однако из-за выгула собак у меня не осталось времени для писанины и еще меньше для бюрократии, и часто я целый день проводил на ногах. Это была нелегкая работа, от которой у меня разработались массивные икроножные мышцы и мощные предплечья, как у тропического супермена, но в финансовом смысле благодарная, и, если бы меня не обуяла жадность, это могло бы продолжаться бесконечно.

Однажды, когда я вышел на восьмую прогулку в день и уже начал уставать, мне стукнуло в голову, что было бы здорово как-то автоматизировать выгул собак. Как бы я ни любил гулять, ежедневный километраж уже казался мне довольно утомительным, даже если я выгуливал нескольких собак за раз, и к вечеру я так уставал, что мне еле хватало сил поднять стакан с пальмовым вином. Машину я не мог себе позволить. Даже с учетом моего возросшего благосостояния я еще не вошел в разряд автовладельцев. Но на пару роликовых коньков я наскреб.

Сначала все шло как по маслу. Прицепившись к двум-трем собакам, я разъезжал взад-вперед по шоссе, рассекая воздух, лавируя между отдыхающими, сияя как медный грош. А если это оказалось так просто, зачем ограничиваться группой из двух или трех собак? Если выгуливать дюжину собак одновременно, можно набрать вторую клиентуру, потому что к тому времени я уже был так хорошо известен, что превращался в новую привычку. На роликах я мог бы выгулять всю свору до завтрака. Мне было нужно только попросить клиентов, чтобы они доставили собак в назначенное место и время. Продолжить до обеда, и я смогу удвоить количество клиентов. Утроить, и я стану богатым человеком.

Не знаю, случалось ли вам ехать на роликах за связкой из десятка разных собак. По зрелом размышлении, едва ли. Как бы то ни было, я не могу от всего сердца рекомендовать вам этот опыт. Собаки не отличаются индивидуализмом. Любящий хозяин может утверждать, что его Бобик выказывает острый ум и удивительно независимый характер, но я вас уверяю, это в большинстве своем стадные животные — то есть я хочу сказать, собаки. Если одной вздумается лизнуть тебя в нос, то и все за ней. Другой захочется пометить территорию, и вся компания задирает ноги. Оставь Ньюхауса где-нибудь рядом со своей ногой, и тринадцать пыхтящих донжуанов будут наперебой запрыгивать лапами тебе на плечи. А как только какая-нибудь сопливая псина решит выложить остатки вчерашнего ужина, то вся компания пристроится к твоим сандалиям. Выгуливание своры собак — не самое лучшее средство поддерживать личную гигиену на высоком уровне. Даже когда я стал заворачивать ноги целлофановыми пакетами, а на голову наматывать полотенце вроде тюрбана, я возвращался с прогулки, воняя, как последний фонарный столб. А что касается роликов, то они и вовсе не поддаются описанию, их приходилось очищать едким натром дважды в неделю.

Посторонние люди стали странно на меня посматривать. Друзья перестали заходить в гости, а на мои приходы реагировали натянутым радушием и демонстративно раскрываемыми окнами. Рада «мыла голову» по шесть раз на день, а Бэгвеллы рано ложились спать — насколько я понял, сразу после завтрака. Что касается Дома Низких Женщин, то они дали мне понять, что они не настолько низки, хотя, если вы спросите меня, совершенно необоснованно, при условии что я просто проходил мимо. Полицейские переходили на другую сторону при моем появлении. А еще я вам клянусь, что по крайней мере дважды в моем присутствии завяли цветы. Единственные существа, среди которых я пользовался безоговорочной популярностью, это были собаки моих клиентов и Мальчики, заходившие по вечерам на огонек, чтобы оценивающе принюхаться и выпить пива, которое я теперь мог себе позволить вместо пальмового вина. Это была не та светская жизнь, о которой можно мечтать, но мною полностью овладела жадность. Конечно, если бы все продолжалось так и дальше, меня бы подвергли полному остракизму и мне пришлось бы всю оставшуюся жизнь общаться только с Мальчиками, однако жажда наживы застила мне глаза, скрывая эту ужасную истину.

Ну и что, что от меня несло? Я шел к богатству семимильными шагами. Кому какое дело, если раздраженные матери грозили капризным детям, что за ними придет Собачник? Какая мне разница, что меня выгнали с церковной службы и велели сидеть снаружи? Ну и пусть, что меня сторонились, что я стал современным прокаженным, который был бы вынужден звенеть колокольчиком для предупреждения, если бы передо мной не бежал мой запах. Я мог заплатить за собственное удовольствие. Мне не нужно было снискивать расположение самого себя. А если некоторые не желали, чтобы им платили за мое удовольствие, то деньги составляли мне компанию.

Мой матрас так распух, что через месяц нового режима работы мне понадобилась стремянка, чтобы залезать в кровать. Я испытывал большое удовлетворение, когда лежал там ночью, касаясь носом стропил, и слушал шелест банкнотов, когда ворочался, ворочался и ворочался, и мне снился столб денег, который когда-нибудь достанет до звезд. Иногда ночью мне виделось, что деньги — это огромная лестница, по которой я поднимался все выше, выше и выше, пока вся твердь небесная не засверкала у меня над ушами, а жалкие нищие на земле наверняка позадирали головы, чтобы подивиться на эту сверкающую в небесах новую великолепную планету, которую делают блестящей расстояние и богатство. Кому нужна лестница в небеса, когда можно построить свою лестницу из кипы денег?

Так это продолжалось до того дня, когда я рассекал по шоссе, намотав на запястье семнадцать поводков, мы сделали поворот — и кровь застыла у меня в жилах. Это не фигуральное выражение. Меня буквально как будто набили льдом. Кот тоже не казался особенно радостным.

Я всегда отдавал себе отчет в том, что это возможно, но мне столько раз везло, что я стал беспечным. В конце концов, кошки домашние животные, они лишь изредка отваживаются помучить кого-нибудь мельче себя в нижних уровнях леса, что, кстати сказать, очень похоже на людей. Они не будут торчать посреди шоссе на палящем солнце, если известно, что этот отрезок асфальта патрулирует свора собак. Как правило. Но этот кот не помнил о правилах и сидел на бетонном разделителе, вылизывая гениталии непростительно провокационным манером. Даже в тот момент, когда авангард моей своры поднял носы, нюхая воздух, я попробовал уговорить себя, что все обойдется. Не может быть, чтобы кот оказался так глуп и остался у них на виду. Кот должен убежать за спасением в лес. Он должен залезть на дерево. Возможно, случится небольшая кутерьма, но не более того. Я ошибся. Кот ничего не был должен, и «кутерьма» могла превратиться в нечто гораздо большее.

Кот выгнул спину и зашипел, когда собачья свора дернула вперед и потащила меня за собой. Вцепившись в путаницу ремешков, я удержался на ногах, но собаки не остановились и натянули поводки. Или, скорее, это я натянул поводки, наклонившись назад, а мои подопечные рвались вперед, и дорожные знаки с ограничением скорости ужасающе молниеносно проносились мимо меня. Кот оценил положение и, проявив первый признак разума, спрыгнул с разделителя и бросился бежать. К несчастью, он спрыгнул с нашей стороны дороги, с той стороны, по которой собаки теперь неслись со сдержанным достоинством и грацией набитого гиенами шарабана, объезжающего арену для боя быков. Кот не влез на дерево. Нет, этого кота понесло в столицу, и этот клочок меха во всю прыть летел по шоссе, преследуемый семнадцатью собаками, за которыми, присев, как водный лыжник, несся я. Ветер свистел в ушах, собаки лаяли, ролики с лязгом катились по гудрону, зубы стучали, а мир сузился до подмигивавших мне из-под хвостов семнадцати коричневых глазков, владельцы которых во весь опор мчались за котом.

Что ж, я привык отвечать за свои поступки. Я знаю свои обязанности и не имею желания перекладывать ответственность на чужие плечи. В конце концов, никто не заставлял меня выгуливать собак. Я условился, что буду их холить и лелеять. Я отвечал за них, за их благополучие. Но на скорости около тридцати четырех с половиной миль в час чувство долга становится весьма относительным. Чтобы спасти себя, я должен был отпустить поводки. Я и отпустил. И продолжал мчаться ничуть не медленнее, потому что кожаные ремешки запутались и перекрутились вокруг моих запястий. Я был связан с собаками, а собаки с котом, и мы неслись по шоссе уже со скоростью примерно сорок одна с половиной миля в час, причем скорость увеличивалась, а кот не ослабевал.

Компания отдыхающих бросилась врассыпную, еда взлетела в воздух, а большой жареный банан попал мне прямо в рот. Выплюнув банан, я продолжал мчаться по дороге, лавируя между разложенной едой для пикников. Стайки детей отпрыгивали в стороны, восторженно крича и швыряя в мою сторону одобрительные маракуйи. Один пьяница пару раз взглянул на меня, отшвырнул бутылку и упал на колени в молитвенной позе. Змея, гревшаяся на солнце, проснулась и увидела, что загнулась посередине спины, как кронштейн. Лес пробегал мимо большим зеленым пятном. Гудрон отслаивался под моими ногами. Собаки без устали рвались вперед. Они лаяли, я выл, а кот держал свои чувства при себе. Он перескочил через верхушку холма и исчез внизу с другой стороны. Внизу с другой стороны? Внизу!

По моим расчетам, мы достигли примерно пятидесяти миль в час, когда поравнялись с президентским мотокортежем. О его приближении мне сперва сказали выкрики солдат на ехавшей позади бронированной машине, и, когда мы нагнали их, они наставили на нас укрепленный на машине пулемет. Он казался ужасно большим, примерно четырех с половиной тысячного калибра. Уверенные, что кот вот-вот устанет, собаки припустили вперед с новыми силами, и тут раздалась первая очередь. Набрав около шестидесяти миль в час, мы промчались мимо президентской охраны. Позади меня исчезла большая часть бетонного разделителя, и охранники сильно обрадовались, они кричали и бросали фуражки в воздух и обнимались друг с другом, как мальчишки в кегельбане.

Собаки не ошиблись насчет кота. Он по-прежнему не ослабевал, но мы все-таки его нагоняли, и вскоре ему грозило оказаться в коллективной пасти. И в эту минуту я расслышал какой-то лязг. Лязг не роликов, которые протерлись до металлических втулок, а лязг пуль, отлетающих рикошетом. Собаки почти настигли кота. И кот принял второе разумное решение в жизни, которая явно начинала подходить к концу. Он бросился в единственное видимое убежище. Открытое окно президентского лимузина.

Последовавшие события спутаны. Я мельком заметил ПП и испуганное розовое лицо, выглядывающее поверх его плеча, и в следующий миг обе фигуры потонули в куче завывающих собак, я ослеп, а звуки собачьего теракта замерли вдали.

Ехать сломя голову на дымящихся роликах, когда в воздухе густо от пуль, а глаза перестали видеть, — это еще одно из тех переживаний, которые я не решаюсь вам рекомендовать. Я стал хвататься за то место, где были мои глаза, ожидая нащупать зияющие дыры и комки окровавленного студня, но не нашел ничего более кровавого, чем листок бумаги, залепивший мне лицо. У подножия холма я начал тормозить. Я был один. Ни ПП, ни солдат, ни собак, к тому финальному броску в лимузин все поводки распутались, и остались только я, мои тлеющие ролики и лист бумаги формата А4. Я приковылял домой и позже тем же вечером рассмотрел бумагу.


«Доп. к мба-дикт://СМИЛМ/ПП

Перв. студ.: Оптимальная максимизация дискреционного распределения расходов (особая ссылка на СЗМР-консультирование). Перспективная оценка, базирующаяся на концептуализованном вознаграждении размером в 1 единицу за 20 положений от релитивированных до глобализированных, как предусмотрено в технико-экономическом обосновании проекта, а именно 5 % от высвобожденных капитальных издержек, подлежащих консультативному гонорару (пропорционально подсудебному или квазисудебному административному рисковоздействию на долгосрочные регрессивные цели), причем вознаграждение инкрементирует относительно официализированного статуса в локализованной конфигурации Условной Административной Единицы СЗМР-консультанта, располагающего политически определяемым емкостным потенциалом оперативной фактуализации итогового инициирующего и казуализирующего императива.


Капитальные затраты ($)

Консультативное вознаграждение ($)

Статус СЗМР-консультанта в УАЕ

200 000

10 000

Старший чиновник, за исключением высшего ранга

2 000 000

100 000

Постоянный заместитель министра

20 000 000

1 000 000

Министр / руководитель старшего звена

И выше

10 000 000

Глава исполнительной власти.


Я понял этот документ примерно так же хорошо, как Мальчики понимают квантовую механику, но, по всей видимости, в нем содержалась краткая информация по вознаграждениям правительственных чиновников. Я мог только догадываться, что бумага вылетела из президентского лимузина, когда в него влетели собаки. Больше никто не позволил бы себе переводить бумагу на этакое мутное словоблудие.

Ha следующий день история появилась в «Маргамонхийских ведомостях»:


«НАПАДЕНИЕ ИНОСТРАННЫХ СОБАК


Вчера нашему любимому ПОЖИЗНЕННОМУ ПРЕЗИДЕНТУ едва удалось спастись во время НЕОИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО покушения на его выдающуюся личность, в ходе которого ЗЛОБНЫЕ ПСЫ ВОЙНЫ, оплаченные КРИПТОКОЛОНИАЛИСТ-СКИМИКОММУНАЛИСТИЧЕСКИ-КАПИТАЛИ-СТИЧЕСКИМИ ПРИХВОСТНЯМИ, напали на его мотокортеж и ЗАДЕРЖАЛИ ЕГО ПРОДВИЖЕНИЕ. ПОЖИЗНЕННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ совершал поездку по Большому Интерконтинентальному Шоссе с ВАЖНЫМ гостем, консультантом по философии, когда сто пять Псов Войны вероломно ОКРУЖИЛИ ЕГО КОРТЕЖ. ПОЖИЗНЕННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ героически сопротивлялся и с помощью своей преданной Президентской Гвардии доказал свою неуязвимость для этих натренированных Псов-Убийц, которых он изгнал силой. Один пес был застрелен, остальные задержаны для допроса.

Именно в такое время все БЛАГОНАМЕРЕННЫЕ ГРАЖДАНЕ должны помнить о своем долге. Проезд ПОЖИЗНЕННОГО ПРЕЗИДЕНТА священен и должен быть СВОБОДЕН ОТ ПРЕПЯТСТВИЙ в любое время. Обнаружив ПОМЕХУ на пути ПОЖИЗНЕННОГО ПРЕЗИДЕНТА, ВЕРНОПОДДАННЫЕ ГРАЖДАНЕ должны как можно скорее УСТРАНИТЬ ПРЕПЯТСТВИЕ. Успешные исполнители будут награждены ОРДЕНОМ ПРОЕЗДА ПОЖИЗНЕННОГО ПРЕЗИДЕНТА и почетной табличкой со словами: «Я облегчил ПРОЕЗД ПОЖИЗНЕННОГО ПРЕЗИДЕНТА». Не допускайте того, чтобы вам нечего было сказать на вопрос вашего ребенка: «А что ты сделал для проезда ПОЖИЗНЕННОГО ПРЕЗИДЕНТА, папа?» Мы в «Ведомостях» говорим: «НЕ ЗАГОРАЖИВАЙТЕ ПРОЕЗД ПОЖИЗНЕННОМУ ПРЕЗИДЕНТУ».


Я огорчился, узнав, что одну собаку застрелили, и еще больше расстроился через несколько дней, когда меня взяли люди ПП и пригласили обсудить это дело в Большом Зале Народа. Однако так и должно было случиться. Как только личности собаковладельцев были установлены, они без угрызений совести принялись спасать свои шкуры, метафорически в случае дипломатов и буквально в случае урожденных маргамонхийцев, и выдали меня как главного заговорщика. Меня проводили в подвал и оставили обдумывать свои неприятности в тесной камере, то есть практически выполнили рекомендацию тети Долорес, которую она давала мне еще с тех пор, как я был мальчишкой. Но я не успел обдумать свое положение. Через десять минут ко мне явился посетитель.

Кроме нашей мимолетной встречи на шоссе, я не видел ПП с тех пор, как мы разделили постель в конце Великой Войны За Народное Избавление, так что меня удивил его меланхоличный вид. В Радиной кровати он казался игривым, даже чуть-чуть развязным, но ПП, которого я увидел в тюрьме, явно был чем-то удручен, и, как мне подумалось, не задержанным проездом. Он, конечно, щеголял внушительным фонарем, но в остальном выглядел не хуже обычного. Что-то другое волновало его.

— Разумеется, это у вас моя… методичка, — сказал он после долгого молчания таким похоронным голосом, что я уже был готов услышать смертный приговор.

— Да? — посмел сказать я, не желая восстанавливать его против себя несогласием.

— Насколько я понимаю, именно поэтому вы… Чем это пахнет? — Он оглядел камеру, очевидно рассчитывая найти в углу что-то мертвое и разлагающееся.

— Это я пахну, — признался я.

Он пристально посмотрел на меня:

— С вами же ничего такого не сделали? Я велел не распускать руки. Но они же рады стараться. Это все американская и английская подготовка. Набрались премудрости у англичан и американцев, теперь руки чешутся применить на практике. Я правда велел им ничего такого не делать. Но вы же знаете, меня никто не слушает.

— Я вас слушаю, — сказал я.

Он наморщил нос и стал хлопать себя по карманам, пока не нашел носовой платок.

— Ужасная вонь. Что же они с вами сделали?

— Нет, это мой нормальный запах. То есть в последнее время.

— Ужасная, — повторил он сквозь платок. — Вы бы одеколоном пользовались, что ли. Современные ароматы маскируют большинство телесных запахов. Моя жена… — Он резко замолчал и рассеянно потрогал пальцем синяк. — О чем я говорил? — сказал он, овладевая собой.

— О вашей методичке.

— Ах да. Американцы, они умные. Они разработали программу обучения на магистерскую степень по управлению бизнесом для людей в моем необычном положении. У меня был урок по финансам. На магистра по СЗМР. Это моя специализация, понимаете. Специализированное Знание Местных Реалий. Мой преподаватель говорит, что на это есть спрос.

Он помолчал, но я не мог придумать никакого ответа, кроме того, что академики нашли интересный иносказательный подход к тому, что обычно называется взятками, и решил, что разговор о взятках — это вовсе не то, чего требует ситуация. Видимо, чувствуя мое неодобрение — абсолютно воображаемое, — ГШ попытался оправдаться.

— Понимаете, это все жена, — сказал он, снова щупая глаз. — Она великая женщина. По-настоящему великая. И очень требовательная. Точно. Именно что требовательная. Она все время от меня что-то требует.

— Я очень рад за вас, — сказал я, довольный, что могу опять вступить в разговор. — Думаю, каждый мужчина стремится к тому, чтобы великая женщина много требовала от него.

— По-моему, вы не понимаете.

— Прекрасно понимаю, — настаивал я, — правда-правда.

— Нет! Я вам говорю, ничего вы не понимаете. Никто не понимает. Никто меня не понимает. Никто не знает, что мне приходится выносить. Проблема в том… — Он ошибочно убрал носовой платок от носа, чтобы вытереть лоб, но быстро вернул его на место. — Понимаете, я должен много зарабатывать, чтобы финансировать эту самую великую женщину. Это тяжелое бремя. Вы даже не представляете, насколько это тяжелое бремя. — Он явно не помнил меня по Большой Кровати Радости, что, в общем, и к лучшему. Вряд ли его воодушевил бы образ, который вызвали у меня в уме его слова. — Меня никто не ценит, — заключил он траурным тоном.

— По-моему, вы слишком уж строго к себе относитесь, — участливо сказал я. — Я вас ценю. Я вас очень сильно ценю.

— Вы просто так говорите, — обидчиво буркнул он.

— Нет, честно. Правда, ценю.

— Вы только так говорите, потому что если не скажете, то мои люди разделают вас и по-английски, и по-американски. Никто здесь честно со мной не говорит. Кругом одни холуи и подхалимы. Никто не скажет мне в лицо, что думает на самом деле. Во всяком случае, сначала.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал я слабым голосом.

— На вас? — презрительно бросил он. — Это вы-то скажете, что думаете? Что ненавидите меня? Что я подлый и порочный диктатор? Что от моего морального разложения уже ангелам тошно? Скажете, что ждете не дождетесь, пока меня свергнут? Что хотите видеть, как я качаюсь на виселице?

— Ну, только если вы уверены, что вам хочется это слышать, — пролепетал я.

— Ха!

От этого «ха» у меня чуть не случился сердечный приступ, оно прозвучало почти как выстрел.

— Ха? — шепотом повторил я.

— Да, ха. Все вы одинаковы. Никто не говорит со мной начистоту. Я так одинок. Никто не знает, как я одинок. Никто не знает, что такое быть Пожизненным Президентом. Никто не знает, что мне приходится выносить. Никто! Никто!

Он стал тереть глаза, но наполнявшая камеру обонятельная катастрофа вскоре положила этому конец. Мой запах даже мне самому стал казаться слишком уж крепким в отдалении от моих благоуханных денежных пачек.

— А вам, кстати, блюз не нравится? — спросил я, искренне заинтересованный.

Его слезы тут же высохли, и он уставился на меня с явным подозрением.

— БЛЮС? — резко спросил он. — Какой такой БЛЮС? Какой-нибудь Бестолковый Либеральный Юношеский Союз? Не люблю я аббревиатуры. И союзы. Где он заседает, кто им руководит? Я их всех по-английски отделаю. Как вы считаете, они все в эту камеру поместятся?

— Нет, я имел в виду музыку. Блюз. Никто не знает, как мне тяжело, ну и прочее.

— Музыка? Ха! — Мне очень хотелось, чтобы он перестал это говорить. — У меня нет времени на музыку. Я несу на себе государственное бремя. А оно очень тяжелое. Моя жена… моя жена… — застонал он, и его плечи обвисли. Мадам ПП явно набрала еще несколько лишних фунтов с тех пор, как я ее видел, по крайней мере в своих запросах, если не в толщине. — Только она говорит со мной начистоту. Она все время говорит: «Сейчас я тебе скажу пару ласковых». И говорит. Она постоянно говорит мне пару ласковых. Просто постоянно.

— Ну, надо быть благодарным за приятные мелочи, — сказал я, но он как будто не услышал.

— Она никогда не останавливается. И говорит очень громко. Такая громкая женщина, вы не представляете. И мне за это приходится платить. За честную и откровенную жену, которая говорит пару ласковых… как будто стреляет.

— Стреляет, вы говорите?

— Ну да, стреляет, — подтвердил он, потом мгновение колебался, но посмотрел на меня и хитро добавил: — Прямо-таки расстреливает.

По крайней мере, тетя Долорес была бы довольна. Ничто ее не радует так, как хорошие похороны, и мне всегда казалось, что мои будут ей особенно приятны.

— Никто не знает, как я много работаю, чтобы обеспечить моей жене тот образ жизни, к которому она хочет привыкнуть. Ее пара ласковых обходится очень дорого. Я днем и ночью ломаю голову, как бы мне вывернуться.

— Конечно, это очень трудно, — сказал я, торопясь его успокоить. Учитывая мои своеобразные обстоятельства, мне совсем не хотелось говорить о том, как что-то ломают и выворачивают. — Наверняка это для вас очень тяжело.

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, наверняка это для вас очень тяжело. И жена… и все остальное.

— Что вы об этом знаете?! — рявкнул он, разглядывая меня со все возрастающим недоверием.

— Ничего. Совсем ничего. Я просто… вы же сами сказали… Я хочу сказать, ваш президентский пост. Наверняка это… очень сложное дело. Я вам правда сочувствую. Правда-правда.

— Правда? — Для ПП это явно было что-то новое. — Серьезно?

— Так серьезно, что вы даже представить себе не можете, — убежденно сказал я.

— Тогда вы понимаете, почему мне приходится изучать эти вопросы в моей «методичке»? Исследовательский практикум. Знаете, это все очень секретные документы. Совершенно необходимые для моих исследований. И очень дорогие. Очень дорогие, очень необходимые и очень секретные. Не для чужих глаз. Не для журналистов, например… если сказать первое, что приходит в голову… Вы же понимаете, да?

— Конечно, понимаю, — сказал я. Если это приходит ему в голову, а не мне, то пусть говорит что угодно. — Я с радостью верну вам любые необходимые для ваших занятий документы, которые я мог невольно, совершенно случайно и непредумышленно забрать. И еще позвольте мне выразить глубокое сожаление этим происшествием с собаками, но это был чистый несчастный случай. Не может быть и речи, что кто-то против вас злоумышлял. Я вас уверяю, мне бы и в голову не пришло препятствовать вашему проезду.

Сначала он как будто был озадачен, словно бремя коррупционных исследований и подкаблучного существования ослабило его память, но потом его лицо просияло.

— А, вы об этом! Даже не берите в голову. Все кончилось очень хорошо. Дипломаты очень смущены и выражают готовность посодействовать нам в нескольких проектиках, если только в прессу не просочатся сведения об их собаках. Мне кажется, это может плохо сказаться на их карьере. Знаете, жуткая вещь — эта пресса.

— Не сомневаюсь, — сказал я, а душа у меня ушла в пятки. Говорить о прессе было ничуть не приятнее, чем о выворачивании и ломке.

— Во всяком случае, у меня-то с прессой все в порядке, — добавил он, как будто уступая по какому-то ключевому вопросу дискуссии.

— Я вам верю, — поспешно сказал я. — Демонстрации не требуется.

— Демонстрации? Кто это еще устраивает демонстрации? Опять этот БЛЮС? Я им устрою. Они у меня попляшут и по-английски, и по-американски! Разделаю, как бифштекс, а потом поджарю, как гамбургер. Не люблю я демонстрантов. Возмутительные типы.

— Никто не устраивает демонстраций. Во всяком случае, здесь. Во всяком случае, я. Мы вообще-то говорили о прессе.

— Ах, о прессе! Да, у меня-то с прессой все в порядке. Она понимает свой долг. Но вот эти иностранные журналисты… Суют нос куда не надо, пишут всякие гадости о кристально чистых людях, которые не желают, чтобы о них писали гадости. Знаете, никакой личной жизни.

— О, это ужасные люди! — выдохнул я, чуть не в истерике от радости. — Спасибо. Спасибо вам огромное.

Я дернулся вперед, целясь поцелуем в его ботинки, но он поспешно отскочил.

— Я рад, что вы понимаете. Значит, вы могли бы вернуть мне тот документ…

— Непременно, — выпалил я. — Немедленно.

Я так и сделал сразу же, как только меня выпустили. Если бы у меня было время поразмыслить о своем положении, я бы ни за что не подумал, что все может так хорошо закончиться. Но, как видно, мое сочувствие к незавидному положению деспота-подкаблучника и готовность вернуть его список с расчетом подкупов побудили ПП к акту милосердия, и меня освободили в тот же день. Больше того, вернувшись на службу, я с изумлением обнаружил, что за время отсутствия меня повысили. ПП, довольный тем, что я дал ему рычаг для давления на дипломатов, приказал продвинуть меня по карьерной лестнице. Я по-прежнему скромный клерк, но уже не такой скромный, как раньше.

Естественно, я уже не делал вылазок на территорию свободного предпринимательства и довольно резко отшивал тех дипломатов, которые впоследствии наводили справки о «Веселом собачнике». Выгуливать собак — это слишком ненадежный способ обогатиться. И вообще, кому нужно это богатство? Достаточно приятно пахнуть и мало работать, наслаждаться солнцем, веселиться с друзьями, вкусно есть и без труда входить в Дом Низких Женщин — если, конечно, такие развлечения вас интересуют. Чума на ваши деньги! Я счастлив сам по себе, когда просто гуляю с собакой — то есть со своей единственной собакой.

Загрузка...