Босс для Белоснежки

Глава 18. Его голос

— Надеюсь, вы быстро освоитесь в корпорации, Елизавета, — говорит Батянин, так и не дождавшись от меня ответа.

Его бархатный глубокий голос прокатывается по моей спине приятной вибрацией, и я вдруг ощущаю, что у меня колени подрагивают. Опять же и стул подо мной какой-то неудобный. И странно хочется, чтобы генеральный заговорил снова. Чтобы этот бас прошёлся у меня под кожей ещё раз.

Я хочу… сама не знаю чего. Но уж точно не покраснеть от внезапного телесного дискомфорта.

— Спасибо. Это очень… внимательно с вашей стороны, Андрей Борисович, — бормочу я, стараясь держать интонации ровными. И ни в коем случае не выдать внутреннего жара, который странно разливается под кожей с того момента, как он озвучил моё имя своим великолепным густым тембром.

Слова звучат почти правильно.

В меру благодарно, но без панибратства, спокойно, но с оттенком признательности. Так, словно на самом деле я вовсе не ощущаю, как вибрация его голоса — басистого, плотного, медленного, — только что прошла по моему телу, зацепила в груди и осела где-то внизу живота. И звук не просто прозвучал, а остался внутри, заполнив собой пустоты, о существовании которых я даже не догадывалась.

— В первый месяц может показаться, что структура сложная, — зачем-то продолжает Батянин негромко. — Но вам помогут. Обращайтесь к Тамаре Николаевне по всем вопросам документооборота. И держитесь подальше от тех, кто слишком навязчив в помощи и общении. В будущем, когда уже освоитесь, такие не помогают, а паразитируют.

Я киваю и чувствую каждую вибрацию его тембра уже где-то в межрёберном пространстве.

Ну что же это такое со мной творится, а?.. Кажется, что генеральный директор разговаривает со мной не словами, а прикосновениями, которые проходят сквозь ткань пиджака и касаются плеч, шеи, позвоночника. И самое нелепое что он ведь даже не подозревает о своем влиянии. Не пытается воздействовать на меня и всё в этом духе. Я чувствую. Он просто… такой от природы. И его голос — как вес тела на моей груди, тёплый и по-мужски обволакивающий.

С ним можно засыпать. Или, наоборот, просыпаться…

Чёрт. Кажется, у меня сейчас будет легкая офисная влюблённость в комплекте с приступом острого неловкого уважения за его внимательность ко мне.

— Удачного вам дня, Елизавета, — говорит он наконец и кивком дает понять, что прием окончен.

На последнем слове его голос будто на долю секунды замедляется. Становится как-то плотнее, что ли, и глубже… будто именно в этом месте он захотел поставить паузу, чтобы запомнилось. И мне кажется, что он не имя моё проговаривает, а пробует его на вкус. Разворачивает на языке каждый его слог…

А-а-а, спасите меня кто-нибудь от этого голоса!..

— И вам… Андрей Борисович! — выдыхаю я, слегка кивая, и поднимаюсь.

К выходу стараюсь идти неторопливо и спускаюсь вниз по лестнице сдержанным шагом, делая вид, что всё, абсолютно всё в пределах нормы.

Вот только в реальности — ничего подобного и ни разу не в норме. Потому что я чувствую на спине его взгляд… нет, не как прожектор или рентген, а как лёгкий тёплый ветер. Он почти неосязаемый, но от него дрожит что-то внутри, неуловимое, какое-то девичье, почти забытое.

Захожу в лифт, как во сне.

Мысли в голове похожи на мыльные пузыри. Круглые, переливающиеся и лопающиеся до того, как успеешь к ним прикоснуться. Автоматически нажимаю нужную кнопку. Лифт закрывается… и только затем я обнаруживаю рядом невесть как успевшего заскочить Акулова.

— Ну что, как встреча? — спрашивает он, не поворачивая головы, как бы между прочим. Как будто мы обсуждаем кофе в переговорной.

— Хорошо, — отвечаю нейтрально.

— Он что-то… уточнял? Какие-то указания были? — голос у начальника отдела продаж кажется рассеянным и скользящим, но я слышу в нем интерес. И он его не прячет всерьез, просто маскирует под офисную болтовню.

— Да нет, обычные рекомендации. Тамаре Николаевне можно вопросы задавать, и с навязчивыми коллегами поаккуратнее, — отвечаю с лёгким красноречивым оттенком, который транслирует недвусмысленное: больше не скажу ни слова.

Акулов как-то неоднозначно хмыкает.

— Андрей Борисович у нас не часто советы раздает. Занятно… — и умолкает.

А я не отвечаю, потому что именно в этот момент у меня внутри что-то щелкает. Будто там включили свет, озаряя то, что всё время лежало на виду, в темноте.

Его голос…

ГОЛОС.

Он медленно поднимается из памяти, как тёплая волна. Не яркий, не отчётливый — сначала просто оттенок, вибрация, воспоминание тела, а не разума. И я чувствую, как вместе с этим воспоминанием в груди нарастает что-то тёплое и щемящее. Как будто я снова стою там, в сумерках, вдали от света фонарей.

Потому что этот голос… этот голос я слышала когда-то. В другом месте и в другой жизни.

Только там он был чуть тише, чуть более уставший — в парке, поздним вечером, посреди сумрака и чужих бед. Тогда я записала побои в травмпункте, а он ждал новостей о своей матери. Он стоял в темноте и говорил со мной, как это делают случайные незнакомцы, которых свела на минутку судьба. А я слушала и запоминала, не зная, что именно запоминаю.

И всё это время он говорил этим голосом.

Низким. Глубоким. Обволакивающим. Как будто не словами, а теплом. Как будто он не собеседник, а укрытие. Тогда он был просто силуэтом в темноте. Но голос… этот голос невозможно забыть полностью.

Сердце трепещет, как обезумевший мотылек в груди. Ладони влажнеют, а колени кажутся ватными. В одно мгновение всё во мне встало на места, как мозаика, вдруг сложившаяся в картинку… и сокрушительно четкий мужской образ целиком: не просто привлекательный генеральный директор, а человек с начинкой. Благородный, сильный, волнующий, харизматичный.

Не эффектная обёртка, а тот, кто однажды стал для меня тихим маяком… врезался в память как эталон, каким вообще может быть настоящий мужчина.

Я медленно выдыхаю. И всё.

Да, это был он.

Он…

И не сказал мне ни слова о прошлом. Кажется, и правда не узнал меня. Я уверена. Он просто… пожалел, ведь он эмпатичный человек по отношению к матерям в трудном жизненном положении, это я помню. Случайно услышал от Акулова про мои обстоятельства и… решил поддержать. По-своему. По-мужски.

Наверное, я тогда для него так и осталась просто силуэтом в ночи. Случайной тенью с побитым сердцем.

Конечно, он меня не узнал. Ну, с чего бы? Тогда я была в гипсе, с осунувшимся и серым от недосыпа лицом и тусклыми глазами с синяками, как у панды. Да еще и в сумерках. И вообще — это не та картинка, которую хочется помнить. Он просто сделал своё доброе дело и пошёл дальше. А теперь вот пустил в свою корпорацию и даже не догадывается, что уже когда-то держал мою жизнь на кончиках пальцев.

Я даже знаю, почему он так себя ведёт.

Он из тех, кто, увидев женщину на краю, может одним словом вытащить её обратно. Не потому, что влюбился, а потому что внутри есть какой-то свой код чести. А ещё потому, что у него парализованная мать, которую он любит и о которой говорил с особой болью. И после такого уже не проходишь мимо тех, кто в одиночку тянет тяжёлую ношу.

Так что да, это у него жалость. Но правильная. Та, что не унижает, а выпрямляет спину. И пусть это слово некрасивое — я не обижусь. Потому что именно эта жалость однажды не дала мне утонуть.

Я прижимаюсь затылком к холодной стенке лифта, не зная, смеяться мне или плакать. В груди разливается что-то тёплое… благодарность и грусть одновременно… и трепетное, стыдливое волнение, которое не может объяснить ни один здравомыслящий человек.

Только женщина. Только я сейчас.

Потому что этот голос мне понравился тогда. А теперь нравится ещё больше. Только сказать ему об этом, увы, нельзя. Между нами пропасть служебной субординации.

Когда я возвращаюсь на первый этаж, Юля сидит на месте, привычно склонившись над бумажками, а вот Маргоша… Маргоша стоит у стены, держа в руке планшет. И выглядит так, будто держит гранату без чеки. На лице у неё — смесь из обиды, злости, бессилия и… растерянности.

Я прохожу мимо и молча сажусь на своё место.

— О-о-о! — Юля встречает меня, как репортёр звезду на красной дорожке. — Смотрите, это к нам вернулась наша Лиза из пентхауса. Мне только что Арина Радимовна из бухгалтерии шепнула, от нас ничего не утаишь!.. Итак… — она демонстративно оглядывает меня, — целая, живая, без следов пыток, и, кажется, пахнет дорогим кофе и начальственным вниманием… м-м… Марго, понюхай — не каждый день такое учуешь.

Маргоша отрывает взгляд от планшета так резко, будто ее током дернуло. Глаза так и прожигают.

— И долго ты там… задерживалась? — произносит она так, что мне прямо-таки чудятся саркастические кавычки в воздухе над ее головой.

— Минут пятнадцать, — спокойно отвечаю я. — Андрей Борисович пожелал удачного дня.

У Марго чуть дёргается бровь.

— Он пожелал… — медленно повторяет она, — …удачного… дня… тебе?

— Да, — улыбаюсь, глядя прямо на неё. — Сказал, чтобы держалась подальше от навязчивых коллег. Я подумала… это очень мудрая рекомендация. Прямо на первое время.

Юля хрюкает в кулак. Охранник у турникетов кашляет так громко, словно подавился бейджем. Маргоша раздраженно раздувает ноздри.

— Ну, раз уж тебе так повезло, — ледяным голосом произносит она, — займись, пожалуйста, этим списком пропусков. В нём сорок пять позиций, и тридцать из них — срочно. Вдруг твоя… удача поможет и тут?

— С радостью, — говорю самым солнечным тоном и принимаю у неё планшет. — Люблю срочность. В этом есть азарт.

— Со своим азартом топай на десятый, — бурчит Марго. — А на первом у нас дисциплина.

— Не, на десятом — румянец и доброе утро от генерального, — хихикает Юля, поглядывая на меня. — Кстати, Марго, тебе не кажется, что наша Лиза вернулась с лёгким… как бы это… загаром высших этажей? Щёки розовеют, глаза блестят. Как после солярия для карьеры.

Я невольно смущаюсь, чувствуя, что щеки и впрямь горят.

— Я просто слишком много ходила, — оправдываюсь неловко. — Вот и жарковато стало.

— Да-да, лучший фитнес — служебная лестница, — подмигивает Юля, ничуть не купившаяся на отмазку.

Маргоша театрально закатывает глаза.

— Юля, у нас офис, а не стендап для твоих шуточек. Лиза, за работу, пожалуйста! И без ошибок, — она-таки не может удержаться от завистливого замечания, — насколько позволит тебе раздутое самомнение в такой удачненький день, конечно.

— Насколько позволит дисциплина, — поправляю я.

— И здравый смысл, — кивает Юля. — Особенно когда хочется устроить служебную дораму, но охрана не любит сериалов.

Кто-то позади демонстративно откашливается. Мы втроем одновременно оборачиваемся: к нам подходит Тамара Николаевна. Она окидывает нас строгим взглядом и говорит:

— Доброе утро. Лиза, вы уже в теме по “Эмеритеку”?.. Прекрасно. Юля, помогите с печатью пропусков, Маргарита, у вас сверка по спискам. И, девочки… — она чуть мягче прищуривается, — на первом этаже у нас не дорамы. На первом — порядок.

— Как скажете, Тамара Николаевна! — отвечаем мы почти хором.

Я опускаюсь на свой стул. Экран мигает. Внутри… какая-то лёгкость и слабый трепет. Потому что где-то глубоко, в самом укромном месте души, хранится тёплая память о голосе, который однажды вытащил меня из темноты, а сегодня просто сказал: “Доброе утро”. Не больше.

И этого осознания мне сейчас, как ни странно, вполне достаточно, чтобы сосредоточиться на работе. Грея внутри свой тихий маленький секрет.