Босс для Белоснежки

Глава 20. Беглянка

Я ещё чувствую на ладонях мокрый холод от дождя и гладкую поверхность скотча на коробке, когда мне отвечает не моя девочка из коммуналки, не та, что сидела по ночам на кухне и молчала, глядя в окно, а ее измененно-низкий, странно чужой голос. Угрюмый и настороженный, как фальшивая нота в песне.

— Тише! — шикает она. — Никакой Яны больше нет, забудь о ней. Пожалуйста!

Она определенно чего-то боится. И кажется, я даже знаю, чего именно. Я приглушаю голос: уличный воздух расплющивает звуки, и всё равно кажется, что нас слышит весь проулок.

— Почему? — губы у меня сухие, слова выходят шёпотом сами собой. — Это из-за того здоровенного мрачного мужика, который к нам однажды в гости приходил? Твоего начальника?

…Это было спустя, наверное, неделю после того, как Яна исчезла — тихо, как кошка с подоконника.

В то время после развода я металась, как белка в колесе, между детьми, рынком, коммуналкой и этим полуразобранным домом. И мне всё казалось, что бегаю я по мосткам над водой. Стоит оступиться, утону без шума. И тут — стук в дверь. Не такой, как у соседей: не торопливый, не нервный. Дважды — будто перед фактом поставил, что пришёл; а третий у него вообще прозвучал как точка.

Я открыла и увидела его.

Высокий, мрачный, в темном пальто, а взгляд спокойный, как лезвие ножа в магазине: лежит себе на прилавке, никого не режет… пока не возьмут. Я до сих пор помню, как ладони тогда вспотели. Рядом с ним позвоночник сам тянулся «по струнке», сухость моментально проступала в горле, как от мороза. Когда мужчина такого гнетуще-равнодушного типа смотрит на тебя, ты волей-неволей чувствуешь себя маленькой и ничтожной.

Он не хмурился, не повышал голоса. Просто смотрел, и от этого мне было не по себе. Я тогда ещё подвинула ему стул — глупость: как будто у меня могли быть стулья, на которых такие люди сидят. Он не обращал внимания на мою суету и стоял. А потом, когда я чай ему предложила по привычке быть вежливой, он равнодушно сказал: «Не заморачивайтесь формальностями, Лиза. Где Яна?»

И вот это его «Лиза» прозвучало так, будто он знает обо мне уже всё. Досконально. Как будто держит в руках подробное досье с моей фамилией, моими ежедневными маршрутами и пометкой, сколько денег у меня в кошельке.

Короленко спрашивал чётко: с кем она общалась, куда ходила, не замечала ли я, что кто-то интересовался её делами. А потом совершенно без выражения поинтересовался, не знакома ли я с кем-то по фамилии Мрачко.

Фамилия показалась мне смешной, как прозвище из двора, я даже чуть не фыркнула. Зато ему смешно не было. Он смотрел так тяжело, что я моментально посерьезнела и старательно перебрала в голове всех случайных знакомых. Но Мрачко у нас точно не было.

В итоге я растерянно пожала плечами, а он поднялся и напомнил ещё раз: «Это не ваша забота, в любом случае. Забудьте обо всем.»

И всё.

С той встречи у меня осталась странная, тяжелая уверенность: он не просто «начальник», не просто «мужик с каменной мордой». В том, как он спрашивал, была не работа, а какая-то личная боль, которой он не позволял выйти ни на миллиметр. И от этого становилось ещё страшнее. Я закрыла за ним дверь, а потом долго сидела на табурете, гадая, что произошло с Яной, и вздыхала.

Прямо как сама Яна сейчас.

Она вздыхает коротко, как человек, который слишком вымотался морально от всего и теперь экономит дыхание даже на словах.

— Не только…

По другой стороне улицы кто-то медленно тащит пакеты из магазина. Пакеты шуршат, и шорох этот остро бьёт по нервам. Я замечаю, как Яна опускает голову ещё ниже, пряча лицо под капюшоном, и понимаю: сейчас главное — не дать нам обеим превратиться в два столба под осенним ливнем. Надо сказать что-то громкое и обыденное, что прикроет нас обеих. Просто на всякий случай, если это так важно для Яны.

Я хватаю ее за рукав дождевика и почти силой втягиваю внутрь, за калитку. Затем немедленно повышаю голос до буднично-ворчливого:

— Так… не буду расписываться в получении, пока свой миксер не проверю лично! А то знаю я, как вы иногда впариваете доверчивым клиентам бракованный товар! Глаз да глаз за вами нужен…

— Лучше бы мне не заходить… — бурчит Яна, но переставляет ноги через порог покорно, как человек, который давно привык терпеть и холод, и жар, лишь бы не вмешивались.

Гриша, наш полковник в перьях, стоит в проходе глыбой белого характера, шипит «ш-ш-ш», но на меня косится понимающе: сама хозяйка тащит добычу домой — значит, пропускаем.

Я изнутри закрываю калитку, и дождь вместе с липкой уличной тягучестью остаётся там, где ему место — за деревянной доской с облупившейся краской.

— Детей сейчас дома нет, никто тебя не увидит, — говорю ей уверенно. — Садись, чаю хоть выпьем горячего, с малиновым вареньем. А то, если работаешь в такую погоду на улице, то и простудиться недолго.

— Ничего, как-нибудь переживу.

Вот ведь упертая. Стойкий оловянный солдатик, блин. А ведь ей реально надо отогреться, а то, того и гляди, простуду подхватит.

— Садись, говорю! У тебя же губы совсем побледнели…

И только когда она послушно опускается на наш старый скрипучий стул у стола, я позволяю себе расслабиться.

Тихо радуюсь, что кухня у меня хоть и маленькая, но в такой промозглый день особенно тёплая. На подоконнике в жестяной банке стреляет листиками базилик, на плите посвистывает чайник. А котёнок, наш Капитан Хвост, осторожно высовывает нос из коробки — шмыг-шмыг, принюхивается к чужому запаху. Затем, решив, что пришелец не страшнее гуся, чихает и снова укладывается клубком.

Я ставлю чашку чая перед Яной, затем машинально пододвигаю сахар и ложку. С грустью замечаю, какой тонкой кажется ее шея, да и лицо заметно осунувшееся. Мокрые от дождя ресницы слиплись, а глазищи такие насторожённые, прямо как у оленёнка, готового в любую секунду сорваться с места.

— Он тебя искал, — говорю ей прямо, решив не тянуть с тем, что жгло язык. — Мужик этот с каменной мордой. Чуть душу из меня не вытряс. Отстал только после того, как узнал, что я о твоей пропаже заявление собралась в полицию писать. Но он сказал, что это не моя забота и мне не следует лезть не в свое дело. Знаешь… нехорошим тоном таким сказал. Вот я и поостереглась. Толком ведь ничего и не знаю о тебе. А потом всё переживала… гадала, во что ты ввязалась…

Девушка мешает сахар, разглядывая расходящиеся круги в чашке.

— Не надо гадать, — вздыхает она. — Чем меньше знаешь, тем спокойнее живешь. И безопаснее. Лучше расскажи, как сама жила всё это время.

— Нормально жила. Тихо, мирно. Комнату в коммуналке мне продать пришлось, чтобы вот этот родительский дом отремонтировать. Плюс оплатить учебу старшенького и курсы офис-менеджера для себя. Чтобы на нормальную работу наконец устроиться.

По правде говоря, я и не думала сначала продавать комнату. Всё тянула и тянула с решением, прикидывала, что может ещё обойдётся.

Но тогда так вышло, что какой-то чудак сам вышел на меня через соседей, загоревшись идеей поселиться именно в этом доме. Он с ходу, не торгуясь, предложил такую сумму, что у меня челюсть отвисла. Это была ровно та цифра, которая позволяла мне заткнуть дыру в бюджете, оплатить долги и позаботиться о детях. Хотя бы на время.

Разубеждать странного покупателя я, конечно, не стала. Согласилась мгновенно. И ещё долго удивляясь редкой удаче.

— Ну и как, получилось? — любопытствует Яна.

— Получилось! — я позволяю себе добавить в голос крошечную гордость. — Меня долго отовсюду футболили без опыта. Но, к счастью, у моей преподавательницы с курсов нашлась хорошая знакомая в кадровом отделе корпорации Сэвэн. Вот она меня и порекомендовала взять с двухмесячным испытательным сроком.

— Поздравляю.

Она произносит это коротко, но я замечаю, как забилась у нее жилка на виске при упоминании, что я теперь работаю в приличном месте. Наверное, ей болезненно сейчас слушать о том, как у кого-то благополучно складывается жизнь, в то время как у нее самой…

Я смотрю на ее потрепанный дождевик и хмурюсь.

Надо будет переговорить с той знакомой из кадров. Вдруг там и для Яны местечко потеплее найдется? Всё-таки не дело молоденькой девчонке бегать по улицам, таская всякую кухонную утварь по адресам, словно грузчик…

Какое-то время мы пьём чай молча, думая каждый о своем. В кухне слышно, как на чердаке деловито шаркает вернувшийся Каркарыч. Небось перекладывает свои «сокровища».

— Как к тебе обращаться теперь? — спрашиваю я наконец.

Она поднимает взгляд, и в нём проскальзывает настороженность, как у человека, которого много раз дёргали за больное место.

— А оно тебе надо вообще? Общаться с такой мутной личностью, как я?

Я украдкой вздыхаю, сдерживая привычный возглас: «Ой, да перестань».

— Надо, — уверенно киваю ей. — Уж поверь, я за свои годы дурных людей достаточно повидала и научилась ценить действительно хороших.

— Это я-то хорошая?

Уж не знаю, почему, но меня всегда умиляют люди, которые так настороженно воспринимают добрые слова в свой адрес. Сразу чувствуется — не долюбили их в детстве, не приучили к тому, что быть хорошим для кого-то просто так — это нормально.

Я безудержно улыбаюсь, глядя на нее.

— Хорошая, хорошая, — подтверждаю уверенно. — Я это еще с того раза поняла, когда ты к моему домашнему таракану по-человечески отнеслась, хотя он тебя шокировал. Качества людей вообще легко прочитать через их отношение к животным… а тут целый таракан, который к симпатии вообще не располагает. Так что мой тест-драйв ты, считай, прошла уже давно и играючи… Ну так как мне тебя теперь называть? — напоминаю и на всякий случай шутливо угрожаю: — Иначе я от тебя так просто не отстану. Буду заказывать товары и требовать одного и того же курьера! Пока у тебя совесть не проснется… потому что кое-кому так и разориться с нынешними ценами недолго.

Ее губы чуть вздрагивают, словно она хочет удержать лицо непроницаемым, но не вышло. И сразу отворачивается к окну, не показывая глаз.

— Это прозвучит странно, — отвечает наконец неохотно, — но теперь я даже не девушка. Мое имя — Ян.

И правда, странно.

Мужское имя «Ян» звучит крепко, как топор, и рядом с ним её тонкий девичий голос даже в нарочито пониженном варианте всё равно звенит, как ложка о стакан. Маска вроде есть, но держится на честном слове.

— Рада познакомиться, Ян, — я невольно фыркаю. — Только знаешь что… если хочешь маскироваться и дальше, то лучше помалкивай. Твой голос никого не обманет.

Она смеётся — коротко, будто сама от себя не ожидала. Смех сразу разгоняет холод в комнате. Сверху тут же откликается Каркарыч бодрым карканьем, как будто поддакивает: «Так-то лучше!»

Я ставлю перед Яной тарелку с домашними ватрушками. Она благодарно кивает и задерживает взгляд на стуле у стены: там висит синий шарф Павлика, связанный Машкой из остатков разноцветных клубков. На концах болтаются смешные кисточки.

Яна смотрит на них некоторое время и вздыхает.

— Я быстро уйду, — тихо говорит она. — Не хочу, чтобы кто-то видел.

— Уйдёшь, когда согреешься, — отвечаю я твёрдо. — Когда дождь поутихнет. И когда я заверну тебе баночку варенья. И не спорь.

Она хмыкает, впервые за всё это время улыбнувшись открыто. И мне становится легче.

Я подхожу к буфету, достаю баночку малины и аккуратно упаковываю её в пакет с цветочками. Добавляю туда ещё три ватрушки в пакетике. В голове мелькает неприятная мысль: а если опять объявится тот, с каменным лицом? Как его там… Короленко, да.

От этого плечи сами собой напрягаются. Гоню тревогу прочь и оборачиваюсь к Яне.

— Слушай, есть одно условие, — говорю я, протягивая пакет. — Обязательно будь на связи. Хоть через электронку. Мне нужно знать, что ты жива-здорова.

Она кивает.

Ближе к вечеру дождь утихает. Наевшаяся до отвала Яна, сумевшая даже меня, мать двух троглодитов, удивить своим аппетитом, уже гораздо более расслабленно потягивается и обнимает меня на прощание с тихим: “Спасибо тебе, Лиза”.

Я открываю ей ворота и калитку. Воздух пахнет мокрым железом крыши и сырой землёй.

— Береги себя, Ян, — говорю ласково.

Она набрасывает капюшон, поворачивается полубоком. Глаза из тени смотрят прищуром — неожиданно жёстким, взрослым. И в этом прищуре на миг проступает что-то до боли знакомое.

Я невольно вздрагиваю.

Этот взгляд… почему он мне так сильно вдруг напомнил Батянина?.. Что за глюки такие странные?..

Но Яна уже отворачивается, и ее серая фигура растворяется в дождливом воздухе. А у меня внутри так и остаётся это ощущение нереальности, как будто картинка мира сдвинулась и дала сбой.

Ну надо же. Чего только не померещится в сумерках!