Бывшие. Я тебя отпускаю

Глава 24

Никита

Она сидит передо мной и плачет. Совершенно точно у нее истерика. Я бы, может, и подошел к ней, успокоил. Что-то сказал. Но мне тяжело дышать, каждый вздох отдает болью в груди, я просто физически не могу двигаться.

Сказали, что основной удар пришелся в пассажирское место. Туда, где сидел я. Водитель отделался малой кровью.

Теперь у меня не переставая гудит башка, перемотанная бинтом, ногу я вообще не чувствую, хотя меня уверили, что она есть. Лицу больно, я чувствую, как тянет шов на виске. Спроси, что у меня не болит, — и я не найдусь с ответом.

А она продолжает завывать. Тихонечко так, чисто по-женски скулит в раскрытые ладони.

— Ладно, Разина, не реви, — набираю в легкие воздуха, но кислород не доходит до места назначения, боль растекается по грудине, и я стону.

— Сволочь ты, Фадеев. Я-то думала, у тебя амнезия, — вытирает мокрое лицо и смотрит с тревогой.

Я моргаю несколько раз и рассматриваю Ингу. М-да, выглядит она не очень. Измученная, под глазами черные мешки, щеки впали. Глаза красные, будто она плакала несколько часов.

— Какого лешего тебя сюда принесло?

Я злюсь на нее. И за то, что она устроила это представление с

Ромой, и за то, что видит сейчас мою уязвимость.

— Надо было остаться в стороне? — спрашивает устало.

— Надо было, — киваю.

Инга опускает глаза в пол, замирает.

— Прости меня, — говорит тихо, но уверенно.

— За что? — удивляюсь я. — Твоей вины в этой аварии нет. Кто-то не учел погодные условия и набрал слишком высокую скорость, не смог безопасно завершить маневр и спровоцировал аварию.

— Если бы не я, вы бы никуда не поехали в непогоду.

— Это да, — все-таки вздыхаю и тут же кривлюсь от боли.

— Надо было отказаться от поездки с Веремеенко, — она будто разговаривает сама с собой. — Надо было остаться дома. Надо было никогда не возвращаться в этот город.

— Разина, прекрати. Еще надень на себя рясу и уйди в монастырь грехи замаливать. Случилось то, что случилось, — сглатываю. — Как Аделия?

— Она беременна. Ты знал? — отрицательно качаю головой. Не знал, но я не удивлен. — С ребенком вроде как все хорошо, но Роман забирает ее в город, в частную клинику.

— Это хорошо.

— А тебе пока запретили смену больницы.

— Да и похрен. Мне и тут неплохо, — отвечаю безразлично. — Сестре надо бы позвонить, попросить присмотреть за дочерью.

— Я все сделала. Валя плакала. Я не знаю, сказала ли она Жене… — снова закрывает лицо руками. — Господи, Женька…

— Перестанешь ты причитать или нет? Лучше воды дай.

Пить хочется пиздец как. Всю глотку дерет.

Пока Разина шаманит с водой, наблюдаю за ней.

— Инга. Почему ты во вчерашней одежде?

Она бросает на меня короткий взгляд.

— А в чем я должна быть? Мы приехали через несколько минут после аварии.

— Почему не уехала домой?

Что-то давит в груди. Какая-то струна натягивается, готовая вот-вот оборваться.

— Я не могла оставить тебя одного, — пожимает плечами и грустно усмехается. — Я ведь жена твоя. Прости, что сказала это врачу. Иначе к тебе не пустили бы. У них тут вообще бардак. Получается, любая может прийти и представиться твоей женой. Они даже не проверяют. У тебя же нет штампа о браке? В общем, прости за обман.

Молчу. Надо бы сказать что-то… но я упорно молчу.

— Не стыдно тебе? — спрашиваю ее без тени веселья. — Врать не стыдно?

Спрашиваю я о тех объятиях с Ромой? О ее мужиках? О том, что она хотела повесить чужого ребенка на меня? Сам не знаю.

— Стыдно, Никита, — отвечает серьезно. — А тебе, Никит, хорошо спится? Часто вспоминаешь, как отправлял меня на аборт?

Дрожащий голос Инги наливается силой и из слабого, раздавленного превращается в твердый, как камень.

— Практически никогда, — отвечаю ей. — То был не мой ребенок, Инга. Он не имел ко мне никакого отношения.

Я вру ей.

Я часто прокручивал в голове наш разговор. Был ли ребенок моим? На тот момент, когда она пришла ко мне, мы не спали уже больше двух месяцев. О детях узнают раньше, разве нет? Так что этот ребенок был зачат явно после меня. И без помощи меня.

Мои слова часто эхом звенят в ушах. Имел ли я право называть ее ребенка ошибкой? Нет, конечно нет. Я был молод, зол и импульсивен. Все это не очень хороший набор чувств, который привел меня в отправную точку ненависти к Разиной.

Мне хочется сказать Инге, как мне жаль. Хочется сказать ей, как я рад, что она все-таки смогла забеременеть после всего этого и родила прекрасного пацана.

Смотрим с ней глаза в глаза. Она сканирует меня взглядом, а после кивает и отворачивается. Наливает в стакан воды из графина. Подходит ко мне и замирает со стаканом в руке.

Разина поджимает губы, в глазах разгорается злоба. Я вижу, как она хочет выплеснуть эту воду на меня. И, черт возьми, я хочу, чтобы она так сделала. Но Инга видит мою беспомощность. Я не могу даже головой пошевелить. Она понимает: ей придется поить меня из стаканчика, как ребенка, и присаживается рядом со мной на корточки, готовясь сделать это.

— А вот жалеть меня не надо, Разина, — выплевываю со злостью. — Поставь стакан и уходи.

Секунда на раздумья.

Инга встает, с грохотом ставит стакан на стол, разворачивается и уходит. Возле двери замирает, ее спина напряжена.

— Я вернусь вечером, — произносит холодно. И далее, издеваясь надо мной: — Не скучай.

— Сука, — шиплю в закрытую дверь и перевожу взгляд на стакан, сглатываю.

Ощущения такие, будто подохну сейчас без воды, а сил поднять руку нет.

Распахивается дверь, и входит медсестра лет сорока:

— Ну что, касатик, водички хочется?

— Сил нет как.

Она помогает мне попить, а потом дает лекарства, от которых голова практически отъезжает.

— Она попросила вас прийти, да? — я так и не понял, задал ли я вслух этот вопрос, потому что чернота накрыла меня и ответа я так и не услышал.