Бывшие. Я тебя отпускаю

Глава 29

Инга

Степан настойчиво звонит, но я упорно отклоняю вызов за вызовом. В конце концов он присылает сообщение:

«Инга, прошу, прости меня за несдержанность. Давай поговорим?»

Игнорирую.

В ближайшее время мне предстоит решить важный вопрос. Мой договор с Веремеенко закрыт. Проект завершен, поэтому отныне я безработная. Однако я не имею на это ни малейшего права. У меня сын, ремонт, который сжирает львиную долю отложенных денег. Да и свои потребности мне тоже хочется закрыть.

Пока что у меня нет ни единой идеи насчет работы. Беру себе пару дней безделья, чтобы выдохнуть, потому что последние недели выдались адовыми. Выставка, помощь Никите, сын, ремонт. Жуть.

Недавно Никите сняли гипс, и я больше не нужна ему.

После того, что было в лифте, мы пришли к молчаливому соглашению — не обсуждать. Но что-то ощутимо изменилось. Никита перестал быть обозленным, взгляд его больше не посылает лучей ненависти.

Мы не друзья, не враги. Не возлюбленные и не любовники. Я не понимаю, кто мы друг другу.

— Бабуль! — захожу в нашу квартиру.

Совсем скоро и мы переедем сюда. Почти все готово, осталось дождаться кухню, и вернемся. Можно и сейчас, но что-то держит. Знаю я, что держит. Просто признаться себе в этом — значит капитулировать и забыть о том, что было.

Бабушка выглядывает в коридор.

— Инга? Не ждала тебя сегодня.

— И тебе привет, бабуль, — целую ее и прохожу в гостиную, устало присаживаюсь на диван и спрашиваю: — Ты знала об отце?

Тихий вздох, и бабушка подходит к старинному комоду. Берет мундштук, вставляет в него сигарету, прикуривает. Подходит к окну и распахивает его. Смотрит задумчиво вдаль.

Наконец-то настала весна. Совершенно неожиданно.

Снег сошел, температура уверенно ползет вверх.

— Ты знала, — киваю. Ответ мне больше не нужен. — Почему не сказала?

Матильда Адамовна затягивается сигаретой и отвечает, одновременно выдыхая дым:

— Он овощ, Инга, — мое сердце болезненно дергается. — Ну вот сейчас я сказала. И что? Кому хорошо сделала?

— Я имела право знать, — стараюсь говорить твердо, но голос срывается.

Бабушка вынимает из мундштука сигарету, тушит ее о пепельницу и садится обратно в свое кресло.

— Конечно имела, Инга. Ты тянешь на себе тяжеленный воз. Все это не для женских плеч, но ты упорно идешь вперед, — она смотрит на меня белесыми глазами, прожигает взглядом. — Ты молодец, девочка. Я горжусь тобой. А твой отец… — вздох. — Он мужем моей дочери был никчемным, свел ее могилу. И отцом таким же отвратительным стал. Хочешь и его взвалить на себя?

Расстроенный голос бабушки пропитан злостью.

— Я не позволю тебе этого сделать. Да и ты ничего не сможешь. Он в клинике, за ним ухаживают. Увидеть хочешь? Ну так съезди, посмотри на раздутое от отеков лицо, — я зажимаю рот ладонью. — Нет там больше твоего отца, Инга. Не жилец он.

Слезы текут по моим щекам, и бабушка проводит ладонью по своим тонким губам.

— Прости, детка. Все это было слишком жестоко. Я хотела как лучше. Да и Арам не заслужил твоей доброты.

— Не говори так, — всхлипываю.

— Да, ты права, — кивает, вмиг осунувшись.

— Все так плохо? Может, есть какая-то надежда?

— Нет ее, — качает головой.

— Откуда ты знаешь? — удивляюсь я. — Ты что же, ездила к нему?

Кивает.

— Но как ты узнала?

— Я еврейская бабка, — хмыкает. — Я всегда и все знаю.

Замолкаем. Я плачу и ничего не могу поделать с этим. Мне жаль отца. Жаль его глупость. Он не увидел своего внука, хотя тринадцать лет мог быть рядом с ним. А все из-за чего? Из-за каких-то предубеждений, правил, которые для всех канули в лету давным-давно. Жаль, что меня не было рядом. Может быть, я смогла бы предугадать эту болезнь? Или вовремя помочь?

— Ты съезди к нему, внучка. Попрощайся. Наверное, так будет лучше.

Собираюсь и еду за город, в больницу. Нервничаю так, будто он лично встретит меня. Отчитает, отругает, обматерит. Скажет, какая я непутевая, что будущее меня ждет подзаборное. Вместо этого меня встречает серебристая решетка ворот и охранник.

Он внимательно изучает мой паспорт, звонит кому-то, и в конце концов меня пускают.

Когда я вижу возле палаты Рустама, не удивляюсь. Это верный пес моего отца, начальник охраны. Сидит под дверью и караулит его. Рустам чуть моложе отца, но даже он сдал за эти годы.

— Здравствуй, Инга, — он поднимается, когда видит меня.

— Здравствуй.

— Я думал, ты придешь раньше, — выдавливает улыбку.

— Мне только недавно сказали, — пожимаю плечами, не видя смысла оправдываться.

Рустам все знает, я уверена. И то, почему я уехала. И то, что это было не моим добровольным решением, а результатом ультиматума.

— Врач сказал, к нему можно, но ненадолго.

Киваю болванчиком, но заходить не спешу.

— Как это произошло?

Рустам пожимает плечами:

— Он потерял сознание. Приехала скорая, увезла. Констатировали инсульт. В себя так и не приходил. Прогнозов никаких нет. Да ты и сама все поймешь, когда увидишь его.

— А ты почему здесь?

Охранник отца усмехается.

— У меня гипертрофированная преданность твоему отцу. Знаешь, он ведь был неплохим человеком. Матери моей помог очень. И жене.

Ага. Всем помогал. Да. Человек большой души.

А дочь вычеркнул из списка живых.

— Сколько ему осталось? — в груди сдавливает.

— День? Месяц? Может, пару? То неведомо.

— Ясно.

Возле двери переминаюсь с ноги на ногу, но все-таки дергаю ручку.

В нос ударяет запах медикаментов, спирта, хлорки. Палата светлая, куча приборов. На больничной койке лежит тело. Я по-другому и назвать его не могу.

Очертания человека раздуты, он обмотан трубками. Зрелище страшное. Закрываю глаза и зажимаю рот рукой. К горлу подкатывает ком, но я держусь. Даю себе пару минут, перевожу дыхание и придвигаю стульчик ближе к кровати.

Сажусь рядом с отцом.

Минута, другая.

Так много хочется сказать, но слова застревают. Молчу, а после тихо начинаю рассказ:

— Его зовут Саша. Александр. Ему почти тринадцать, и он самый лучший мальчик на всем свете. Отзывчивый, умный, порой вредный и несносный, — усмехаюсь.

Чем больше говорю, тем легче становится.

— Иногда мне очень тяжело. Но бабушка и сын — мой самый надежный тыл. Не было ни одного дня, когда я пожалела о том, что родила.

Я и сама не замечаю, как по щекам текут слезы.

— Я не злюсь на тебя, отец. И если тебе нужно мое прощение, то оно есть у тебя.

Говорю, говорю. Вспоминаю смешные моменты из детства Сашки. Рассказываю о том, как стала преподавать в художке, о том, как весело нам жить втроем с бабулей.

Ухожу так же тихо, как и пришла.

Возле двери оборачиваюсь и бросаю на отца прощальный взгляд. Теперь точно все.

Домой еду выжатой как лимон. Едва ли не разваливаюсь на части. В квартиру захожу тихо. Сашка спит, и я ложусь рядом с ним. Провожу рукой по его волосам:

— Несмотря ни на что, я всегда буду любить тебя.

А как иначе? Ведь мой ребенок — самое ценное для меня.