Царица любит не шутя (новеллы)

Ночь на вспаханном поле (Княгиня Ольга)

Олень уходил, убегал, уносил сиянье полдня на своих молодых, роскошных рогах. О, это был не простой олень — олень-кесарь, зверь-князь! Да, он бежал, он спасался от охотника, но в самом беге его — легком и стремительном — чудился Игорю вызов. Так день уходит от ночи, так лето уходит от зимы, а жизнь — от смерти. Чудилось, не страх придает великолепному зверю прыти, а желание непременно показать человеку, кто воистину властен в этом лесу.

Но Игорь никак не верил в неудачу. Да и не мог поверить! Что с того, что он еще молод? Его отец, великий Рюрик[24], был победителем, и пестун его Олег[25] — победитель, и он рожден быть победителем. Он воспитан и взращен таким, он привык брать не то, что плохо лежит, а то, ради чего надо и кровь пролить, и хрип надорвать, и плечи натрудить, размахивая обоюдоострым мечом, и принимать в лицо последнее проклятие умирающих врагов вместе с их дыханием, и видеть, как жизнь исходит из их обезглавленных тел… И если он вкупе с Вещим Олегом склонил к пятам своим соседние племена, если он топтал хазар и древлян, наводивших страх на слабосильных, так что был ему этот непокорный олень? Еще одна стрела, еще один бросок коня… и зверь будет побежден!

Но стрелы улетали впустую — толком прицелиться не удавалось. А конь засекался, ронял пену с удил, хрипел и косил на всадника красным злым глазом, словно молил о пощаде, словно пытался вразумить: остановись! Не все твое на свете! Не все можно взять силой!

Но всадник не понимал, не хотел понимать. И остановил его не разум, не осторожность. Остановила неумолимая река.

Игорь знал — среди местных жителей она звалась Великой.

Олень, ни на миг не сбавляя хода, возмутил легкими ногами спокойную воду и поплыл, грудью раздвигая плотную серую волну, — закинув горделивую голову, поплыл на другой берег.

Игорь направил коня следом, но на кромке прибрежной травы скакун его рухнул на колени — словно взмолился о пощаде.

Молодой князь скатился с седла, вскочил, ощерился зло. Заметался по берегу. Нечего и думать гнать коня в воду — не выдержит, издохнет. Но ему не жаль было доброго коня, не встревожился он и за свою судьбу: как выберется из леса пешим? Хорошо бы протрубить в рог, кликнуть отставшую свиту, но рог был потерян где-то в лесу, во время этой безумной, безумной скачки.

Да не все ли равно? Игоря все еще дурманил угар погони.

Оленья голова маячила впереди, дразнила, манила. Чудилось, она плавно перекатывается по волнам. Вот еще совсем немного — и зверь ступит на противоположный берег, стряхнет с крутых боков воду и, бросив на неудачливого преследователя последний безразличный — даже не презрительный, а именно безразличный! — взгляд, скроется в чаще.

Нет, еще есть время. Ах, кабы оказаться неведомой силой прямо посредине реки — еще можно выцелить зверя! Его еще достанет стрела! Улль, покровитель охотников, самый меткий из асов[26], поможет! Ах, кабы ему лодку сейчас!..

И тут — похоже, Улль все же услышал этот жадный призыв! — из-за поворота реки вывернулась лодка. Стоя на корме, высокий статный гребец орудовал веслом.

И снова ударило в голову Игоря ожидание удачи, опьянило.

— Сюда! Ко мне! — что было силы закричал он, и лодка повернула к нему, ткнулась в песок.

— Куда тебе? — спросил светловолосый румяный юнец, глядя исподлобья.

Не взглянув на перевозчика, молодой князь оттолкнул лодку от берега и вскочил в нее — да так стремительно, что едва не перевернул.

— Вперед! Вперед! — кричал он, перебегая на нос и снова срывая с плеча лук и колчан.

— А конь твой? — послышался сзади тихий голос. — Неужто бросишь его?

Игорь не оглянулся:

— Греби! Еще успеем!

— Пеший оленя гнать по тому берегу будешь? — промолвил перевозчик, медленно отталкиваясь веслом от близкого дна.

— Не твоя печаль! Греби, кому сказано! — огрызнулся Игорь, почуяв насмешку. — Не понимаешь? Я его стрелой достану! Мой будет, мой!

— Не твой он будет, а водяниц, что на дне реки Великой живут! Жертву им решил принести? — Теперь в голосе перевозчика явственно послышалась усмешка, и князь соблаговолил наконец обернуться.

Игорь пригляделся — да так и замер с полуоткрытым ртом: да ведь это не юнец! Девка!

— Как так? — спросил, недоумевая: надо же, не разглядел он девичьей упругой стати под простой одежонкой из дикого[27] холста?!

— Да вот так, — ответила она, и улыбка вновь приподняла румяные холмики ее щек. — Оленя убьешь — он ко дну пойдет. Кому бы ни достался, а твой не будет!

Глаза у нее были в точности как сизая вода речная. Волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком, сияли под солнцем, словно золото, а иные пряди серебрились, будто степная ковыль-трава.

— Ты кто? — выдохнул Игорь, вмиг забыл про оленя и про все на свете, чувствуя лишь, как блаженная истома наполняет чресла.

— Прекраса.

— Пре… прекрасная!

Истинно так. Красота ее сияла, словно луна в ночи, словно солнечный день в череде пасмурных. А умна, умна до чего! Бесстрашна — смотрит в упор на охотника.

Кто такая? Чья? Волосы распущены — не мужняя жена, юница.

Олень на другом берегу выскочил из воды и, стряхнув с крутых боков сверкающие брызги, скрылся в чаще.

Игорь и бровью не повел. Что олень? Эта добыча будет получше!

— Ты права, — кивнул покладисто. — Поворачивай обратно. Ну! Кому говорят! К берегу!

Его начала бить нетерпеливая дрожь.

Девушка гребла, а сама смотрела прямо, испытующе:

— А не замыслил ли ты недоброе, человече?

— Почему ж недоброе? — Игорь подбоченился, красуясь. — Посмотри на меня. Разве смогу я обидеть такую красавицу? Приласкай — и щедро награждена будешь! Ни одна из моих женщин от меня обиженной не уходила. И ты не уйдешь. Да и зачем уходить? Коли по нраву мне придешься, возьму с собой в Киев, будешь там при мне…

— Видела я, как ты благодаришь того, кто верно служит, — усмехнулась Прекраса, бросая взгляд на коня, который едва-едва мог подняться с колен и медленно потянулся к воде.

— А ты мне не перечь! — сердито крикнул Игорь. — Коли мне что по нраву — я из рук не выпущу! На все пойду, чтобы желание мое сбылось!

— Видела я и то, как ты настойчив! — бросила она в лицо княжичу новую усмешку, взмахом руки указав на противоположный берег, где даже и ветки, скрывшие след оленя, перестали качаться. — Что слабее тебя — силой ломишь. А упорства в тебе нет.

— Увидишь сейчас, есть во мне упорство или нет! — Игорь метнулся вперед, подхватил девушку на руки, выпрыгнул из лодки, которая уткнулась в песок. — Моя будешь — никуда не денешься!

Швырнул ее на берег, навалился было сверху. Она не билась, не противилась: только отвернула губы от его жадного рта, неподвижно смотрела в сторону. Вздохнув, пробормотала:

— Олень ушел от них — ну да ничего, будет водяницам нынче новая подруга.

— Ты о чем? — пробормотал Игорь, зарываясь горящим лицом в прохладу ее спутанных волос, дурея от их запаха и тиская нетерпеливой рукой тугое, сильное тело. Смял на груди рубаху, готовый разорвать.

— Или ты не знаешь, откуда новые водяницы прибывают? — проговорила Прекраса так спокойно, словно не возился над нею распаленный похотью мужчина. — Позора мне не пережить. Вот возьмешь меня насилкою — делать нечего будет, кроме как камень на шею привязать — да и…

Игоря словно в грудь ударили — такая спокойная печаль была в ее голосе. Печаль и обреченность.

Он брал женщин силой — в покоренных селениях. Его возбуждали содрогания беспомощного тела под натиском грубой плоти. Те женщины кричали, молили о пощаде. Боялись.

Эта не боялась ничего. Даже смерти…

Или она заранее знала, чем все кончится? Или она вещая дева? Берегиня этой реки?

Вдруг затрещали ветки, на берег вырвался конь. К гриве припал молодой воин. Асмуд, молочный брат Игоря! Ох, не вовремя явился этот пересмешник!

— Княже! — крикнул встревоженно, а приметливые серые глаза так и метались по берегу. Мигом ухватил взглядом и ошеломленное, взбудораженное лицо Игоря, и девушку, лежащую навзничь… Одетую девушку!

— Дай мне своего коня, — буркнул Игорь. — Мой засекся. Поведешь его в поводу. А ты… — повернулся к Прекрасе. — Скажи, где тебя искать?

— Выбутская весь, — ответила она, садясь и спокойно собирая рассыпавшиеся волосы. — Там я живу. Что, в гости нагрянуть надумал?

Игорь зыркнул исподлобья, сам не зная, какое чувство сейчас владеет им: ярость? Отчаянное нежелание уезжать? Страх перед ее красотой и силой духа?

— Жди меня, а коли сам не смогу приехать, пришлю родича своего, Олега-князя.

— Зачем? — снова послышался ее холодноватый голос, от которого у него кровь начинала кипеть.

Игорь повернул горячего Асмудова коня, подскакал вплотную к Прекрасе — она хоть бы вздрогнула, хоть бы посторонилась! — выкрикнул, не то ярясь, не то смеясь:

— В жены тебя возьму! Поняла? И не смей мне перечить!

Больше не мог он на нее смотреть. Хлестнул коня так, что тот взвился на дыбы и только потом полетел по едва заметной тропе в чащу. Игорь припал к его шее.

«Не оглядывайся! Не оглядывайся!» — твердил себе.

Знал: оглянется — не сможет уехать от нее.

Не выдержал, конечно, — обернулся, но уже сомкнулись за спиной ветви и закрыли от него берег.

Спустя некоторое время Олег, прозванный Вещим, и впрямь привез в дом Игоря девицу Прекрасу. И стала девушка с реки Великой любимой женой князя. Поскольку она была сиротой, Олег был на свадьбе ее посаженым отцом. Оттого и назвали ее Ольгой.

Как гласят предания, было это в лето 6411-е от сотворения мира, или в 903-м — по Рождеству Христову.

— Княгиня, к тебе этот просится… — Отрок замер у порога, переминаясь и отводя глаза.

— Кто? — не сразу отозвалась Ольга, погруженная в размышления.

— Ну этот, черноризец… — Голос отрока подрагивал от сдерживаемого страха.

Ольга с трудом сдержала улыбку. Она уже привыкла, что в Киеве побаиваются Григория — монаха, странника, приехавшего из Византии для того, чтобы устроить соборную церковь Святого Ильи. Ее прихожанами стали хазары и русы, побывавшие в разное время в Византии и принявшие там христианство. Ольга была истинной хранительницей домашнего очага — очага всего города, всего Киева. Рядом с этим очагом должно быть тепло всякому домочадцу. Именно поэтому она покровительствовала новой церкви, привечала монаха у себя, но не более того — не слишком-то вслушивалась в его обольстительные речи о распятом сыне Божием.

Не до того ей стало. В отсутствие князя-мужа всегда столько хлопот… Особенно в это лето — безумное, жаркое, засушливое лето! Измучилась земля, измучились люди. В капищах день и ночь курились священные костры, облакопрогонники[28] прилагали все силы, чтобы нагнать на небеса хоть малую тучку, но все напрасно: видно, разгневался Сварог, отец богов и людей, на своих неразумных детушек и теперь желал их смерти. Рассказывали, некогда боги подвергли людей страшному испытанию, наслав на них Всемирный Потоп, но эта медленная смерть от жары и жажды была куда хуже всякого потопа.

Ольга страдала вместе со своими людьми, но даже и теперь не покидала ее мысль о том, что засуха как-нибудь да избудется, дождь может разразиться в любой день — вдруг, как благословение небес. А вот ее небеса, видимо, прокляли. За что?!

Вот уже сколько лет она замужем, теперь и молодой ее не назовешь, а она все никак не может родить. Диво, что Игорь любит ее, словно в первый день, что до сих пор не отослал от себя. Ведь у него, кроме жены, много и других женщин — наложниц: красивых, молодых, волнующих. Нет же — постоянно навещает ложе Ольги, любит ее, силится заронить в ее лоно свое семя… но все напрасно! Воистину прокляла светлая, весенняя богиня Лада свою жрицу!

А разве Ольга не служила ей? Разве не пекла блины в дни Масляницы и не плела венки в новолунье в честь Мокоши, богини плодородия и судьбы? Когда наступало время пахать землю, а мужчины были в военном походе, именно княгиня пролагала первую борозду в честь Велеса, скотьего бога и покровителя плодородия, второго по значению бога славян после Перуна-громовержца. И ее ничуть не пугало то, что вместо лошади в плуг был впряжен медведь — воплощение Велеса…

И точно так же она первой шла опахивать город, если к нему подступала страшная моровая язва, или коровья смерть, или иная повальная болезнь, которая не щадила ни старых, ни малых.

Служению богам, людям, мужу были посвящены ее годы. Они шли и шли, а Ольга — красавица княгиня, верховная жрица, которой поклонялись, которую любили, которую почитали, — старела. Конечно, старел и ее муж, однако мужчинам года только доблести прибавляют, Ольга увядала, словно бесплодное дерево. Словно так и не расцветший цветок. Чем, чем она прогневила богов? Уж она ли не служила им? Она ли не молила их?

— Княгиня… — подал голос забытый отрок.

Ольга встрепенулась, отогнала тягостные мысли.

— Григорий пришел? Ну, пусть войдет.

Вообще-то Григорий ей очень нравился. Это был умный, образованный человек — грек, отлично знающий обычаи многих стран, ибо он всю свою жизнь только и знал, что путешествовал. А уж как он умел рассказывать! Ольга называла его своим скальдом, своим Бояном — песнопевцем, сладкоголосым соловьем, баюном. На сей раз Григорий поведал ей историю о франкском короле Хлодвиге[29] и его жене Клотильде. Он жил лет за пятьсот до княгини Ольги и был основателем Франкского королевства. Жену себе он выбрал по великой любви, а вовсе не по династическим интересам, однако эта любовь долго не была увенчана рождением детей. Хлодвиг был язычником. А Клотильда — христианкой. После смерти отца она несколько лет провела в одном из монастырей Бургундии. И задумалась: а не даруют ли небеса детей ей и Хлодвигу, если она обратит мужа в христианскую веру?

— И что же произошло? — с трепетом душевным спросила княгиня Ольга.

Григорий сурово повел бровью:

— Королева молилась… она долго молилась! Хлодвиг сначала противился ее воле, однако он очень любил жену и как-то раз решил: быть может, ее бог и впрямь могущественнее его идолов? Он принял крещение, он стал первым христианнейшим франкским королем.

Григорий помолчал, строго глядя на княгиню, а потом изрек:

— После этого у них родились три сына!

Ну да он врал, конечно. Ибо сыновья Хлодвига (Хильперик, Сигеберт и Гонтран) появились на свет еще до того, как франкский король прошел обряд крещения. И, между прочим, были у них с Клотильдой и другие дети, да только умирали они во младенчестве, сколько ни молила своего бога рыдающая королева. А крестился Хлодвиг вот почему: аллеманы[30] — дерзкие грабители и разбойники — вторглись во Франкское королевство и захватили Эльзасскую равнину. Хлодвиг и его войско пытались остановить их продвижение, но удача отвернулась от них и обратила свой благосклонный лик к врагу. Тогда король в полном отчаянии воззвал к богу Клотильды — и тотчас после этого аллеманы бежали. Франки одержали победу — и король принял решение креститься, посвятив себя Господу Богу Иисусу Христу.

Эту военную байку Григорий рассказывать Ольге не стал: знал, что не произведет нужного впечатления. Для нее сейчас имели значение только дети. Хотя бы один ребенок! Сын!

Наблюдая, как омрачилось лицо княгини, как задумалась она, Григорий уже мысленно потирал руки: кажется, дело почти слажено. И только собирался ввернуть какое-нибудь подходящее к случаю библейское изречение, к примеру, насчет того, что вера горами двигает, как вновь появился отрок-слуга и передал княгине, что ее хочет видеть Святослав, жрец из святилища Сварога.

Только в этот храм да еще в капище Перуна-громовника не имела права войти великая княгиня. Ведь то были божества мужчин! Тем более удивительным показалось Ольге, что Святослав, хранитель огня Сварога, явился к ней.

Выразительно поглядев на Григория, Святослав опустил глаза и не сказал ни слова, пока священник, поджав обиженно губы, не удалился.

— За что ты не любишь его? — спросила Ольга, оскорбившись за своего друга.

Старый, словно бывший при начале мира, жрец только блеснул на нее глазами — и заговорил о другом, как бы и не слыша пустого вопроса:

— Княгиня, господин наш в походе. Я пришел к тебе. Помоги народу своему.

Ольга напряглась. Она понимала, о какой беде говорит Святослав. Только сегодня утром ей сообщили, что ночь унесла еще несколько жизней. Сухой южный ветер высасывал здоровье из старых и малых.

— Я не спал уже несколько ночей, — сказал Святослав, не сводя с Ольги усталых глаз. — Я вглядывался в изменчивый узор светил небесных, пытаясь найти ответ на страшный вопрос: неужели нынче же и окончит свой путь по земле род людской? Наконец я уснул, сморенный духотой и усталостью, и, видно, Сварог сжалился над своим верным служителем, потому что ночью увидел я вещий сон. Теперь я знаю, как заклясть дождь! Мы сами виноваты в том, что разразилась засуха.

— В чем же мы виноваты? — нахмурилась Ольга. — Разве мы не приносим богатые жертвы в храм Сварога, отца нашего? Вспомни: как только войско князя возвращается из похода, оно щедро одаривает святилище. И когда Игорь вернется вновь, он тоже не пожалеет даров!

— И все же боги гласят, что мы сами виновны в своей беде, — твердо повторил Святослав. — Воины в далеких краях льют человеческую кровь, словно воду. Воротясь из одного похода, они сразу отправляются в другой. Все мужчины беспрестанно с кем-нибудь сражаются, а в селах остаются одни женщины, дети и немощные старцы. С утра до ночи они заняты непосильным трудом. Они пашут и сеют, они валят лес для новых домов, они собирают урожай. Ты водительствуешь ими, княгиня. Ты тоже не щадишь себя… И мужчины, и женщины слишком заняты, чтобы любить друг друга: одни поглощены войной, другие — работой. Женщины даже начали пить злые зелья, которые мешают зачатию, потому что беременные не могут работать. Вот ты, княгиня, помнишь, когда в последний раз в твоем граде родился ребенок? Нет? И я не помню. У нас осталось совсем мало детей! Если так дальше пойдет, не понадобится никакая Божья кара: люди сами себя выведут под корень.

Княгиня призадумалась. А ведь Святослав прав! Жажда славы и воинских почестей совершенно затмила взоры мужчин. Они расплескивают свое семя в побежденных городах, силою беря чужих женщин, а на своих не остается сил.

— Что надо делать? — сердито спросила Ольга.

И ей вспомнился рассказ Григория. Как странно, что именно сегодня он приходил и рассказывал про короля франков и его супругу-христианку! Не знамение ли это? Не знак ли небес?

Но эта мысль мелькнула и исчезла, потому что Святослав заговорил о том, что видел во сне. Княгиня так и ахнула от изумления, а жрец вздохнул:

— Жаль, что я немолод…

— Но я тоже немолода, — пробормотала Ольга, краснея. — Ты не можешь требовать, чтобы я участвовала в этом. Я — княгиня. Мой муж в походе. Я не могу…

— Мужья других женщин тоже в походе, — прервал Святослав. — Ты предлагаешь и им остаться дома? Кто же исполнит обряд? Неужто только незрелые девы? О нет, не это я видел во сне!

— Но кто… но с кем?.. — начала спрашивать Ольга помертвелыми губами, сама стыдясь своего смущения: казалось бы, не ей, нет, не ей, княгине-жрице, участнице самых тайных и сокровенных обрядов, стыдиться того, о чем говорит Святослав. Она знала, что княгиня-жрица стоит между своими людьми и богом, стало быть, она первой должна исполнять провозвещание небес. Откуда же в ней эта робость, эта дрожь губ, трепет пальцев, холодок, бегущий по спине?

— Не трудись вопрошать, — понял ее смущение жрец. — Пусть земля ждет. Сварог пошлет ей потоки дождя.

Ольга не посмела спрашивать. Смысл загадочного ответа был ей понятен. И хоть возроптала в ней верность любимому мужу, хоть противилась княгиня внутренне тому, что придется свершить в нарушение этой верности, она все же знала: долг правительницы и жрицы велит ей подчиниться воле Сварога.

И княгиня подчинилась: вызвала к себе трех жриц и наказала им до наступления ночи обойти все дома в городе и передать, что нынешняя ночь станет ночью жертвоприношения.

Как только знойный день сменился жарким вечером, а в немилосердно чистом небе начали неохотно зажигаться первые звезды, все женщины, не посмевшие ослушаться своей княгини, поспешили выйти за городские ворота на большое поле. Трава на нем пожухла от зноя, земля была грубой и жесткой, словно берег соляного озера. Женщины стояли и ждали.

Княгиня стояла не впереди, как обычно, а среди них, в самой простой одежде. Впрочем, лишь только сгустилась тьма, как Ольга первой медленно развязала пояс, первой спустила с плеч рубаху и позволила ей упасть на землю. Все остальные тотчас последовали ее примеру.

Тишина стояла вокруг — сухая, грозовая тишина! Но вот земля слабо вздрогнула от топота. И задрожала сильней. К полю бежали люди — много, много. Вот вдали, в сумерках показались белые тени. Это были мужчины. Много мужчин. Нагие мужчины бежали к нагим, терпеливо ждущим женщинам.

— Принесите жертвы Земле-Матери любовью и чадородием! — послышался громовой голос. Это старый жрец Святослав взывал к людям.

Жаром зажгло кровь. Сердца застучали быстрее. Мужчины смотрели на женщин, а женщины смотрели на мужчин. Губы смыкались, сплетались руки. Пары возлегали на лоно земли и предавались страсти. И казалось людям, будто они изведали вкус любви впервые в жизни.

Одна только Ольга еще не лежала на земле, раздавленная чужим жадным телом. Мужчины обегали ее, словно она была защищена незримым щитом.

Мелькнувшее было облегчение тотчас исчезло, сметенное отчаянным, только женщине понятным чувством стыда и заброшенности.

«Я стара! Я страшна! — подумала княгиня в ужасе. — Никто не хочет меня! Я никому больше не нужна!»

Слезы горькой обиды ожгли глаза, и вдруг чья-то рука легла на ее плечо.

Ольга обернулась так стремительно, что чуть не упала. Но ее поддержал мужчина, стоящий рядом.

— Свенельд? — выдохнула она. — Ты здесь?!

Это был один из лучших воевод Игоря. Возрастом несколько младше князя, он изумлял своей отвагой на поле боя и мудростью в управлении уделом. Игорь уже давно отдал ему дань с угличей и право селиться в их землях. Если бы кто-то осмелился трепать языком о причинах такой щедрости, он мог бы сказать, что Игорь удалил Свенельда потому, что красивый молодой воин слишком пристально смотрел на юную жену князя. Да и она поглядывала на него с удовольствием. Может, Игорь убил бы Свенельда, но у него были одни только подозрения, а таких храбрецов, как этот удалец, было еще поискать!

Это случилось двадцать пять лет назад. С тех пор Свенельд наведывался в Киев лишь изредка. Он сопровождал Игоря во всех походах, однако нынче оставался в своих землях. И вот он здесь!

Ольга поняла, что имел в виду Святослав, говоря о потоках дождя. Он привел в Киев дружину Свенельда!

— Это не Сварог послал засуху, — проговорил вдруг Свенельд. — Это… это моя тоска по тебе иссушила землю!

О да, земля была сухая, она царапала спину Ольги. Воспаленное дыхание княгини заглушало сладострастные стоны, раздававшиеся со всех сторон. Увлажнилась земля под телами, обильно политыми любовным потом. И вдруг стало темно. Ольга открыла глаза, затуманенные любовной истомой, — и увидела за плечом Свенельда, что лик луны скрылся за черной пеленой. Тучи заволокли небо, а в следующий миг первые капли дождя упали на обнаженные, разгоряченные тела.

Дождь превратился в ливень, но чудилось, люди этого не замечают. Никто не ушел с поля до самого утра!

Святослав стоял на краю поля, смотрел на смутное колыхание тел, слушал слитные стоны счастья, утирал с лица потоки ливня, и чудилось ему, будто сам отец Сварог-Небо не мог остаться равнодушным к буйному любодейству и явился оплодотворить Мать-Землю.

«Жаль, что я немолод», — снова вздохнул Святослав.

Когда дружина князя воротилась в Киев, о засухе уже не вспоминали. Но память о чародейной ночи сохранилась. Воины обнаружили в своих домах беременных жен. Никто не посмел их пальцем тронуть, никто не посмел недоброе слово сказать: ведь они зачали от посланцев Сварога, и каждый ребенок был теперь как бы сыном бога, сыном благодатного ливня и вспаханной земли.

Молчал и Игорь. Глаза его были устремлены на беременную жену с прежней любовью, и Ольга поняла: Игорь так же, как она, мечтал о сыне, так же боялся наступающей старости и бесплодного засыхания. И так же, как она, радовался, что небеса отозвались на его моленья…

Ольга мечтала лишь об одном: чтобы Игорь никогда не узнал, никогда не догадался, в чьем именно обличье Сварог явился к его жене!

И вот родился сын. Сын родился у великой княгини! Игорь явился к жене и, по обычаю, спросил, каким именем желает она назвать сына. Губы Ольги уже дрогнули сказать: «Свенельд!», но что-то кольнуло в сердце. Страх? Осторожность? Или жалость к мужу? Поэтому она вымолвила:

— Святослав.

Игорь кивнул: так звали жреца Сварога. Хорошее имя — Священная слава. Имя для настоящего воина.

— Святослав! — закричал Игорь, показывая новорожденного собравшейся дружине.

Ольга опустила веки. Славяне говорят, что у каждого человека должно быть еще одно имя — тайное, сокровенное, никому не ведомое, кроме бога, под покровительством которого он рожден. Пусть один лишь Сварог знает, что тайное имя Святослава — Свенельд. Пусть одному лишь Сварогу будет известно, кто истинный отец мальчика!

Но ведал сие не только Сварог…

Прошло три мирных года. Ольга чувствовала себя счастливой — как никогда раньше. Подрастал сын, пестуном его был Асмуд — молочный брат Игоря, и под водительством этого могучего воина Святослав чуть не с колыбели начал тянуться к оружию. Ольга все никак не могла поверить в чудо: у нее — сын! Она расцвела от счастья. И чудилось ей, что никогда раньше, даже в юные годы, не была она такой красавицей. Впервые за последнее время без страха, а с гордостью смотрелась Ольга в зеркало, привезенное ей мужем из греческого похода.

Но спокойные времена в ту баснословную эпоху были редкостью… И вот как-то раз вспыхнула ссора между дружинниками Игоря. Военная добыча подошла к концу, а рать богатеет не миром, но битвой. И стали дружинники смутьяниться, упрекать князя за то, что давно не платит им жалованья:

— Отроки[31] Свенельда богаты оружием и одеждой, а мы все обносились, словно нищие, а не княжьи воины. Пора, господине, идти за данью. И себе добудешь, и нам.

Ольга, которая была при сем разговоре, увидела, как лицо Игоря окаменело. На воре, всем известно, шапка горит: она не могла спокойно слышать имя Свенельда и сейчас почуяла вещим сердцем беду. Дошли до князя какие-то смутные слухи, или, может быть, он уже не мог спокойно видеть черные глаза сына. Ведь и он сам, и Ольга были светлооки, как истинные варяги-русь, а Свенельд, матерью которого была смуглая женщина из племени радимичей, зачаровывал всех своими глубокими черными глазами. Игорь потерял голову и утратил всякую осторожность. Подавленная, глубоко запрятанная ревность вырвалась из бездны души и ослепила его. С женой простился, как никогда раньше, холодно. Ну а Ольга, впервые утратив привычную сдержанность, зарыдала в голос, когда завилась пыль за последними конями двинувшейся в поход дружины. Горько было — невыносимо, томила смертная мука. А может быть, она уже чуяла, что больше никогда не увидит Игоря живым?

Так оно и вышло.

Взято было у древлян много — столько, что увезли дань с трудом. Однако Игорю показалось этого мало. И, отправив домой большую часть дружины, он с оставшимися воинами вернулся в Искоростень — главный град земли древлянской — и потребовал еще дани. Узнав о его возращении, древляне мрачно рассудили:

— Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит!

Они убили Игоря и дружину его, так как было ее мало. И зарыли тела в лесу.

Это было самым страшным для Ольги. Не гибель мужа — вернее, не только она. Воин должен быть готов к гибели, это участь его! Она была в ужасе прежде всего от того, что князя, воина, потомка варягов зарыли в землю, словно падаль…

Викинг, варяг попадал в Валгаллу, рай для воинов, только в том случае, если тело его было сожжено в погребальной ладье. Именно этот корабль доставлял его в обитель мертвых, только огонь возрождал для новой жизни на том свете. А Игорь был лишен этой чести. Его закопали в землю, будто смерда… На тот свет он придет наг и нищ, без оружия, без боевого коня, без необходимого припаса. Бедняком придет, хотя собрал в своем доме множество драгоценностей и прекрасных, редкостных вещей. А главное — он явится на тот свет один-одинешенек, без боевого коня и раба, без наложниц своих. И — без любимой жены…

Неведомо, взошла ли бы Ольга на погребальный костер мужа в знак своей нескончаемой, непереносимой скорби. Может быть, да. А может быть, и нет: ведь у нее подрастал сын, которому необходима материнская любовь и забота. Он слишком мал был еще, чтобы остаться один! Однако то, что ее, княгиню, лишили права выбора, что не удалось решить для себя: жить или умереть, — это приводило ее в бешенство и лишь усугубляло скорбь.

Но что же было делать? Пришлось смириться с навязанным ей жребием и остаться жить — остаться правительницей, великой княгиней. Государыней.

За свои неоспоримые права владычить в Киеве Ольга могла не опасаться: она осталась, как говорили в старину, матерою вдовою: матерью при сыне-наследнике. Именно она должна была сидеть на вдовьем стольце, то есть сидеть на княженье, управлять землею, домом, владением, имуществом умершего князя. Это был старый обычай, общий для славянской земли. И она управляла землею, как подлинный князь. В самом деле — она поступила как истинный правитель и воин (неслучайно употребляются эти слова в мужском роде!). Первым делом правитель показывает врагу свою силу и мощь. Первым делом воин требует кровь за кровь.

Ольга первым делом отомстила за мужа.

В истории, которая будет рассказана дальше, поражает наглость древлян. Воистину это было дикое, безбожное племя, даром что говорило на славянском наречии. Только древляне — среди множества всех других соседних племен и народов! — усомнились в праве Ольги владеть Киевским престолом. Что за глупости?! Женщина — правительница? Не должно такого быть. Надобно выдать княгиню русов замуж за князя древлян Мала и дать ему править в Киеве и владеть всей окрестной землей! Вот как решили они.

Древлянам понадобилось усугубить свою победу над Игорем. В принципе, их можно понять — одолев князя, они сочли княгиню легкой добычей: «Вот убили князя мы русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала, и Святослава возьмем, и сделаем ему, что захотим».

И в беспримерной наглости своей они отправили двенадцать лучших мужей сватами к Ольге. Их ладья пристала под Боричевым подъемом.

Ольга в то время была в Киеве уже не одна: ее охранял, во-первых, Асмуд, пестун Святослава, а во-вторых… в Киев прибыл Свенельд. Причина приезда была приличная: он привез своего сына Мстишу, Мстислава, чтобы был друг у маленького княжича. Сам Свенельд стал вторым воспитателем Святослава. Естественно, что Ольга позвала отца для воспитания сына. Однако если и делила она украдкой ложе с храбрым воеводою, то никому в Киеве сие не было ведомо.

Итак, пришла весть о том, что чужие в городе и требуют принять их. Ольга позволила пропустить древлян к себе, на княжий двор. Великолепие города поразило этих полудиких лесных жителей. Княжий терем был каменный! Идолы богов были позолочены и посеребрены!

Но куда больше ошеломили послов красота и разумная речь княгини. Глаза у них разгорелись. Они уже воображали, как князь их Мал станет владеть этой величавой женщиной, а Киев отдаст им на разграбление. Разум у них помутился от жадности — и поэтому они слышали только то, что хотели слышать. А между тем Ольга смеялась над ними. Даже издевалась — каждым словом своим издевалась!

— Гости добрые пришли! — лукаво провозгласила Ольга, глядя на сватов, участь которых была ею определена еще до того, как они ступили на песок днепровский.

Перед ней стояли мертвецы — правда, они пока не знали этого. И, в самонадеянности своей, не разгадали первой загадки княгини. Кого называли русы добрыми гостями?

Конечно, Смерть! Ольга сообщила гостям, что они уже мертвы…

— Пришли, княгиня! — с тупой важностью ответствовали послы.

— Говорите, зачем пришли сюда? — спросила княгиня.

— Послала нас Деревская земля с такими словами, — дерзко объявили послы: — «Мужа твоего мы убили, ибо муж твой, будто волк, расхищал и грабил. А наши князья — хорошие, потому что ввели порядок в Деревской земле. Пойди замуж за князя нашего за Мала!»

Княгиня молча смотрела на послов. Свенельд, стоявший на полшага позади нее, схватился было за меч, пораженный такой беспримерной неучтивостью подданных по отношению к повелительнице. Однако Ольга лишь плечом повела, даже не оглянувшись, и воевода опустил руку.

Послы ничего неладного не заметили: сочли, что княгиня ошеломлена предложенной ей честью, оттого и молчит.

— Любезна мне речь ваша, — наконец проговорила Ольга. — И правда: мужа моего мне уже не воскресить… Но хочу вам честь завтра воздать по заслугам перед моими людьми. Идите сейчас к своей ладье, а когда утром придут за вами мои посланные и станут звать ко мне, вы им скажите: «Не поедем на конях и пеши не пойдем, но понесите нас в ладье!» И принесут вас в ладье на мое подворье, как добрых гостей!

Древляне ушли, совершенно ошеломленные оказанным приемом, вне себя от восторга. Ольга смотрела им вслед, пока не закрылись ворота. Потом обернулась — и встретила жесткую улыбку Свенельда.

— Верно ли я понял, княгиня моя? — спросил он негромко, и Ольга только кивнула в ответ, радуясь, что ничего не надо объяснять.

Асмуд был тугодум, ему потребовалось больше времени, чтобы догадаться, зачем Свенельд от имени княгини велел вдруг копать яму на теремном дворе вне града. Но в конце концов понял и он — и содрогнулся, словно приоткрылось ему печальное будущее и послов древлянских, и всей Деревской земли.

Наутро появились на берегу Ольгины посланцы, и с поклонами пригласили сватов на княжий двор:

— Зовет вас Ольга для чести великой!

Те, раздуваясь от спеси, отвечали, как было подсказано, не ведая, что сами произносят свой смертный приговор:

— Не едем ни на конях, ни на возах, ни пеши не идем! Несите нас в ладье!

Ольгины люди отвечали с притворной горестью:

— Ох, нам неволя! Господин наш убит, а княгиня хочет за вашего князя!

И склонили свои гордые головы, и водрузили на согнутые спины древлянскую ладью, а послы сидели, избочась, надутые до такой степени, что даже не сразу сообразили: а несут-то их не на княжий двор, а неведомо куда! Где им было вспомнить тот самый варяжский обычай, согласно которому умерших в последний путь несли в ладьях, на плечах друзей и сородичей… Ни за что не разгадать им было Ольгину изощренную загадку — последнюю в их жизни. Несколько мгновений — и ладью вместе с послами швырнули в глубочайшую яму.

Едва живые послы возились там — в крови, не владея переломанными членами, — а Ольга подошла к краю ямы и, чуть склонясь, спросила глумливо:

— Хороша ли вам честь?

— Пуще нам Игоревой смерти! — раздался стон снизу. А княгиня бросила в яму первую горсть земли и велела своим людям:

— Засыпайте могилу!

И древлянских послов засыпали землей — живьем.

Ольга могла быть довольна: погребальный обряд по Игорю исполнялся — постепенно, но исполнялся. Сначала ладья… Теперь черед за огнем… И огонь не заставил себя долго ждать.

Свенельд, впрочем, был обеспокоен. Он предвидел, что древляне либо придут мстить, либо зашлют новых сватов с оскорбительным для чести киевской княгини предложением.

Свенельд уговаривал Ольгу выйти замуж за него — и это, в общем-то, было разумное предложение. Родовитостью он был почти равен и Ольге, и Игорю, воинской доблестью и славою побед своих тоже мог поспорить с покойным князем. Его уважали дружинники, его почитали жрецы. А главное — он был отцом Святослава! Именно Святослав, по мысли Свенельда, и должен был стать связующим звеном между своими родителями.

Но именно сын развел их навеки…

Нет, Ольга продолжала любить Свенельда. Она пускала его на свое ложе и приходила на ложе его. Но — тайно. Ночью! Явь, свет дневной, молвь людская — это было не для них. При всей своей внезапной, запоздалой любви к этому человеку, при всей своей благодарности ему — ведь Свенельд дал ей Святослава! — она не была готова подчиниться мужчине и уступить ему власть.

Кроме того, Свенельд уже имел жену. Она была дочерью вождя угличей, и отвергнуть ее принародно означало нажить себе новых врагов. А у Ольги и без того хватало хлопот. Но главное было в том, что Свенельд уже имел сыновей от этой угличанки — Мстишу, несколькими годами старше Святослава, и второго — Свенельда, названного в честь отца, и третьего, еще маленького, — Люта. Ольга не хотела даже мысли допустить о том, что у Святослава может появиться соперник. Киевский стол может и должен принадлежать только ее сыну!

Она любила Свенельда всей душой — но… не верила ему. А потому отказала.

Ему пришлось оставаться ночным гостем княгини — и пестуном ее сына, Святослава Игоревича… Свенельд вынужден был довольствоваться тем, что ему предлагали, — чтобы не потерять всего.

Итак, немедленно после «погребения» древлянского посольства Ольга спешно послала в Искоростень своих людей с посланием.

Ольга обращалась напрямую к князю Малу: она-де с великой охотой пошла бы за него, но киевский народ мало чести для своей княгини увидел в первом посольстве. Желают киевляне, чтобы свататься к ней прибыли наилучшие, наибогатейшие, первейшие и отважнейшие мужи земли древлянской.

Ничего дурного не подозревая, древляне спешно отрядили новых сватов.

Едва те ступили на киевскую землю, как вышла к ним сама княгиня и предложила обмыться в бане — перед встречей с ней.

Послы согласились, даже не подозревая, что Ольга продолжает свою игру в загадки. Ну уж такую-то простую разгадать могли даже недалекие древляне! Ведь у всех народов существует обычай обмыться перед решающей битвой, чтобы чистому встретить смерть. Да и вообще — обмывают перед погребением покойников. А встреча с Ольгой должна была стать для древлян встречей со смертью.

Но древляне даже в голову взять не могли такую степень коварства и хитроумия! Они потащились в баню покорно и безропотно, словно жертвенные животные. И… были сожжены в ней заживо по велению княгини киевской.

Итак, один погребальный костер в честь Игоря уже был возжжен, однако Ольге этого все еще казалось мало. Мечталось, чтобы погребальным костром князю-мужу стала вся земля Деревская!

Она спешно собрала небольшое войско. Медлить нельзя было ни в коем случае: даже древляне, при всей их недалекой самонадеянности, рано или поздно должны были обеспокоиться о судьбе своих посольств, канувших в Киеве, словно камни в воде. Во главе войска пошел Свенельд — Асмуд остался в Киеве при Святославе. В Искоростень отправились послы с известием: Ольга готова выйти за Мала. Однако ей надо справить погребальную тризну по Игорю. Пусть-де древляне в знак примирения с княгиней наварят меды для поминального пира и пришлют лучших своих мужей вместе с Ольгой оплакать покойного князя. Тризна была в обычае у славян. И у русов.

— А где люди наши, те, что мы послали за тобой? — спросили встречавшие ее древляне.

— Идут следом, — ответила Ольга глумливо. — Идут с дружиною мужа моего.

Древляне удовольствовались ее ответом, даже не пожелав задуматься над заключенным в нем зловещим намеком. «Дружина мужа моего…» Ведь эта дружина была истреблена под Искоростенем вместе с Игорем! Не дивно ли, что вместе с нею идут послы древлянские?!

Ничего не заметили, ничего не поняли — в который уже раз!

Ольга лелеяла надежду, что из города выйдет сам князь Мал. Однако тот, видимо, счел, что больно много чести этой женщине окажет его присутствие на поминальном пире по ее мужу. Да и где это видано: плакать на могиле убитого тобой врага? Мал не появился на тризне — и этим на некоторое время отсрочил свой смертный час, — а послал других древлян из самого Искоростеня. И жителям ближних городов[32] приказал почтить княгиню киевскую.

Сидеть на куче земли, в которой гниют кости любимого мужа, Ольге было тошно. Еще невыносимее была мысль, что Игорь убит врагом. Она знала, что в его обычае и в обычае многих славянских воинов было, почуяв поражение, самому вонзить в сердце меч, самому пресечь жизнь, ибо, убитый врагом, он должен будет служить ему на том свете, а воины таким образом хотели сохранить свою вольность и в будущей жизни. Варяги-русы считали иначе — для них всякий убитый в бою был эйнхерием и получал право вечной жизни в Валгалле. Но ведь Игорь пал не в бою! Его казнили, как преступника, как вора!

Мысль о том, что князь ее должен будет на том свете прислуживать ничтожным древлянам, своим убийцам, заставляла сердце Ольги гореть. Она с трудом сохраняла спокойствие во время тризны, только знай приказывала своим отрокам подливать меды древлянам снова и снова. Наконец эта пытка для ее терпения закончилась. Княгиня отошла от кургана, кивнув Свенельду. Ей подвели коня. Как только всадница, сопровождаемая небольшим охранением, скрылась в лесу, Свенельд подал знак. Его воины выхватили мечи, и… началось истребление древлян! Их побили около пяти тысяч — без различия пола и возраста, мирных жителей и воинов.

А спустя малое время из Киева вышло в Деревскую землю огромное войско. Наконец-то уразумел князь Мал, что все это время хитрая княгиня водила его за нос. Ярости его не было предела. Но воспоминание о том, как легко удалось справиться с Игорем, окрыляло. А уж когда сошлись два войска в чистом поле, как водилось в те времена, тут уж князь древлянский едва со смеху не помер: вооруженных киевлян возглавлял… Святослав! Четырехлетний ребенок сидел верхом в полном воинском облачении и с крошечным копьецом в руке!

Войско древлянское разразилось смехом, когда, по знаку Свенельда, Святослав метнул свое копье — оно пролетело между ушами коня и ударило его в ногу. Древляне все еще хохотали, не могли угомониться, когда Свенельд провозгласил:

— Князь уже начал — последуем, дружина, за князем!

Ну, тут-то древлянам стало не до смеха. Которые не были побиты сразу, те обратились в бегство и полегли на пути к своим городам. Иным повезло скрыться за высокими стенами. Иным даже удалось добежать до самого Искоростеня! Потом-то они позавидуют тем, кто был убит в бою, но пока благодарили своих богов…

Ольга начала осаду Искоростеня. Длилась осада целое лето. Древляне и помыслить не могли сдаться: понимали, что неистовая княгиня не намерена их щадить за убийство Игоря. И вновь Ольга удивила врагов — послала к ним своего человека, который от имени великой княгини вопросил:

— До чего хотите досидеться за стенами этими? Все ваши города уже сдались мне и обязались выплачивать дань. Там уже возделывают свои нивы и земли, а вы, отказываясь платить дань, собираетесь, видно, с голоду умереть?

Древляне озадаченно отвечали:

— Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего!

— Я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву в первый раз и во второй, а в третий раз мстила, когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить — хочу только взять с вас дань помалу и, заключив с вами мир, уйду прочь.

Древляне не в силах были поверить в такое счастье и спросили с опаскою, ожидая неведомо чего:

— Что хочешь от нас? Мы рады тебе дать мед и меха…

Ответ Ольги был таким:

— Нет у вас ни меда, ни мехов, а припасы все приели, я знаю. Поэтому и прошу у вас мало. Дайте мне от каждого двора по три голубя и по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас мало.

Древляне были слишком глупы и напуганы, чтобы услышать: Ольга просит только… Мала. Их князя!

Он должен был умереть лютой смертью, чтобы стать на том свете рабом Игоря, ибо если убитый отомщен, то он получает власть над своим убийцей.

Она вознамерилась заполучить жизнь Мала любым путем, любой ценой, любой хитростью, даже если для этого пришлось бы извести под корень весь народ древлянский! Но, верная своей привычке играть в загадки, Ольга не заявила этого прямо, а не смогла отказать себе, женщине, в удовольствии перехитрить воинственных мужчин. Сначала — перехитрить и только потом — уничтожить.

Древляне, обрадовавшись, собрали от каждого двора по три воробья и по три голубя и послали к Ольге с поклоном. Ольга сказала им:

— Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти — идите в свой город, а я завтра отступлю от него и пойду в Киев.

Древляне с радостью вернулись в Искоростень, а Ольга, раздав воинам кому — по голубю, кому по воробью, приказала брать трут[33], завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждой птице. И, когда стало смеркаться, приказала своим воинам пустить голубей и воробьев.

Птицы полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи, и там все сразу загорелось — где голубятни, где клети, где сараи, где сеновалы. И не было двора, где бы не горело! Побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. От Искоростеня остался только пепел. Городских старейшин по приказу Ольги забрали в плен: кого-то потом убили, кого-то она отдала в рабство воинам своим, а остальных оставила платить дань.

Итак, погребальным костром по Игорю стал целый город! Вот это, по мнению Ольги, была достойная тризна по ее князю!

Княгиня вернулась в Киев победительницей. Время мести кончилось — настало время устройства собственного дома — то есть всей Русской земли.

Муж Ольги, князь Игорь, делил время между военными походами и набегами на собственные земли. Со своими подданными он обращался примерно так, как с врагами. За что, собственно, и поплатился, пожадничав с древлянами. Великая княгиня решила навести порядок в деле взимания дани. Для этого ей надо было все увидеть своими глазами, побывать во всех землях, что Ольга и делала в течение нескольких ближайших лет. Об этих ее походах жила память много веков спустя: Ольгины ловища, Ольгины становища, села Ольжичи, Ольгины погосты на столетия вперед оставались на карте Руси.

Святослав все это время жил в Киеве под присмотром Асмуда. Свенельд сопутствовал Ольге.

Почему она вынудила его сопровождать себя? Не могла расстаться с человеком, которого продолжала тайно любить? Или дело все же было в недоверии, которое она питала к отцу своего ребенка? Асмуду — о, этому старому, мудрому человеку она доверяла безоговорочно. В Свенельде же подозревала опасность. Может быть, и зря… Так или иначе, горе ее было неподдельным, когда тот погиб при переправе через разлившуюся реку Великую. Плот, на котором переплывали всадники, перевернуло волнами, Свенельд пытался спасти коня своего, но утонул вместе с ним.

Тела его так и не нашли. Могилой его стала неистовая река…

Одна утеха была Ольге — рядом со Свенельдом лежит на дне реки его боевой конь, а сам воин увешан тяжелым оружием, облачен в панцирь. Именно эта тяжесть и потянула его на дно — она же останется при нем на далеком том свете. Вот только беда: не попасть Свенельду в Валгаллу, рай для воинов! Ведь он не пал в бою, а утонул… как дитя малое, неразумное…

Ольга не подавала виду, но душа ее была отравлена страшным горем.

Как несправедливо устроен мир! Ей никогда не встретиться после смерти ни с Игорем, ни со Свенельдом. С мужем она могла бы соединиться, взойдя на его погребальный костер, но у него не было этого костра. И Свенельд был потерян теперь навеки, до скончания мира.

И тут из тени, куда он отступил на время, выглянул Григорий… Да-да, тот самый христианский священник, некогда бывший советчиком княгини, с которым Ольга старалась в эти последние годы не встречаться. Ведь каждое ее действие вызывало его суровое осуждение. Благословенная ночь на вспаханном поле — это же было прелюбодеяние с точки зрения христианина! Поход в Деревскую землю — жесточайшая месть, совершенно недопустимое, греховное действо! Походы по землям и собирание их под свою власть Григорий тоже осудил, считая делом не женским.

Ольга раздражалась: по мысли Григория, единственное, что надлежало делать великой княгине, это сооружать в Киеве новые и новые церкви Христовы, попирая прежнюю веру народную во многобожие. А ведь за этой верою — века и века! Разве можно отнять у народа сотни его богов и дать им взамен какого-то одного терпеливого страдальца?! Да и нужен ли он людям? Его учение — это одни сплошные запреты.

Так думала Ольга еще недавно. Но вот теперь она как-то внезапно осознала: ей за пятьдесят. И хоть она полна сил, а старухой ее может назвать только безумец, рискуя распроститься при этом с болтливым языком и глупой головой, а все же смерть — гостья нежданная. Она может настигнуть княгиню в любой миг. Настигла же Игоря и Свенельда! И… где окажется после кончины душа Ольги? В каком темном, мучительном, безотрадном вместилище? А ведь Григорий уверяет, что терзаний ада можно избегнуть, если принять христианство, если креститься.

Что, если он говорит правду? Может, попробовать? И тогда она не только сама обретет вечное блаженство, но и вымолит пред небесным престолом пощаду на Страшном суде для двух своих возлюбленных, двух мужей, явного и тайного: для Игоря и Свенельда…

Эта мысль завладела Ольгой. Но она пока не могла принять судьбоносного решения. Григорий не был настолько ею уважаем, чтобы довериться только его словам. Она должна узнать все о христианстве из первых рук. В столице христианского мира — в Царьграде. От самого императора Константина!

И вот в 955 году она решилась на путешествие, на которое отважился бы в ту пору далеко не каждый мужчина.

Константин Багрянородный не ждал ее с распростертыми объятиями, хорошо знакомый с хитроумием и коварством русов и славян. Он заставил суда Ольги выстаиваться на подходе к Константинополю, и только через некоторое время, убедившись в миролюбивости и чистоте намерений гостей (роль переговорщика сыграл тут все тот же Григорий), император пустил гостей в свой град. Впрочем, прием Ольге был оказан весьма роскошный и пышный. Константин даже показал ей какие-то совершенно немыслимые по тому времени технические чудеса: механических рычащих львов и искусственных птиц, которые чирикали на разные голоса. Обед в честь русской гостьи был дан настолько торжественный, что это вызвало всеобщее удивление. Ольга и вся ее свита получила великолепные подарки, а затем Константин словно бы вскользь сказал:

— Достойна ты царствовать с нами в столице нашей.

Ольга встретилась с ним глазами, вспомнила взгляды, которые Константин бросал на нее весь этот день, и мгновенно сообразила, в чем тут дело.

Она прекрасно понимала, что Константина привлекает в ней то же, что привлекало и князя Мала: не только и не столько ее собственная женская прелесть, цвести которой оставалось считаное время, сколько вечная, неувядающая красота, богатство и сила Русской земли! Если русы и славяне с давних пор мечтали не только водрузить щиты на вратах Царьграда, но и завладеть всей Византией, то почему бы Константину не лелеять подобные замыслы относительно Руси? Но, в отличие от воинственных славян, греки предпочитали действовать с поистине византийской хитростью.

Любовь, поклонение — наикратчайший путь к сердцу женщины. И какое имело значение, что Константин в то время был женат? Патриарх допустил бы расторжение брака императора, если бы взамен под его длань были приведены новые многочисленные подданные. Приведены мирным путем — обращением в истинную веру.

И что с того, что Константин был автором знаменитого трактата об управлении империей, в котором категорически протестовал против браков представителей царствующего дома с представителями варварских государств, поскольку это непоправимо вредит престижу Византии! Он, кстати, и письмо написал своим внукам, Василию и Константину, заклиная их «держать и не пущать» варваров в царствующий византийский дом.

Кстати, это письмо стоит того, чтобы его процитировать. Ведь оно всплывет и в последующие годы, когда внук княгини Ольги, великий князь киевский Владимир, начнет сватать цареградскую царевну Анну, внучку Константина.

Итак, Константин Багрянородный писал:

«Если когда-либо народ какой-нибудь из этих неверных и нечестивых северных племен попросит о родстве через брак с василевсом ромеев[34], то есть либо дочь его получить в жены, либо выдать свою дочь василевсу ли в жены или сыну василевса, должно тебе отклонить и эту их неразумную просьбу, говоря такие слова: «Об этом деле также страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина начертаны на священном престоле вселенской церкви христиан Святой Софии: никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейскими устроениями, особенно же с иноверными и некрещеными…»

Написать, конечно, можно все, что угодно. Особенно о роли государства. И все же государство государству рознь. Одно дело, к примеру, какая-то крошечная Кроатия[35], и совсем другое — огромная, богатейшая Русь. Ради такого пирога можно многим поступиться. И сделать тонкий намек прекрасной княгине киевской…

Да, император хитер. Но ведь и Ольге было не занимать стать хитрости! Своей собственной, женской.

— Как же мы можем царствовать вместе? — спросила она, глядя в его черные глаза своими — светлыми и переменчивыми, словно река в ветреный день. — Я — княгиня русов, и страна моя верит во многих богов. Ты — христианин и владыка земли христианской. Сначала мне нужно креститься и принять твою веру.

— Так за чем же дело стало?! — радостно вскричал Константин. — Мы устроим это немедленно!

— Немедленно? — притворно испугалась Ольга. — Но я еще не готова… А впрочем, я согласна — только при одном условии. Ты сам приведешь меня в новую веру.

Константин был вне себя от восторга. Обряд крещения провели с невероятной скоростью. Сам патриарх Константинопольский крестил новообращенную, ну а восприемником от купели, то есть крестным отцом ее, стал император. Нарекли Ольгу после крещения Еленой — в честь матери императора Константина Великого, которая была одной из первых провозвестниц христианства в Византии.

— Ну, теперь мы равны перед Богом, — сказал Багрянородный Ольге. — Хочу взять тебя в жены.

— Как же это возможно?! — отпрянула Ольга. — Не ты ли сам крестил меня и называл дочерью? Даже поганые не берут дочерей в жены — неужто христианскому императору дозволено сие?!

И проговорил обескураженно император:

— Перехитрила ты меня, Ольга!..

Где было ему знать, что он оказался лишь одним из многих, кого перехитрила эта поразительная женщина.

Однако… однако это было ее последнее лукавство!

Дальнейшие события из жизни Ольги — перечень дел великой правительницы, которая, словно по волшебству, забыла веру отцов своих и ратовала за установление христианства на Руси. Впрочем, неофиты всегда отличались почти чрезмерным усердием в насаждении нововведений. Это докажет внук Ольги — Владимир, прозванный Святым, тот самый, который силком загонит соотечественников в Днепр, Волхов и другие реки и примется крестить их огнем и мечом. Но все же первой проложила этот путь Ольга.

Она делала это и во имя державы, и во имя спасения собственной души, и во имя сына Святослава, конечно.

Того самого сына, коего она зачала без мужа на вспаханном поле.

И это осталось ее тайной, которую погребли века.