Чайка

ГЛАВА X

Вышло так, что Кент Фергюсон как будто случайно, совершенно не преднамеренно, разрушил все планы Джейн Чэттертон. В утро того самого дня, когда Билли спрашивал Жуаниту, отчего она уезжает, Джейн занялась осуществлением этих планов, не предвидя, что кто-либо может вмешаться в них.

Она всегда была занята проведением каких-либо планов, дальновидных проектов и манипуляций и, как всякий деятель, часто бывала удивлена тем, как легко люди дают вести себя, как ей хочется. Она говорила им, что они думают, и они и вправду начинали думать так. Она как бы внушала им образ действий, и они поступали именно так, как она говорила.

Она часто вспоминала одну из своих первых «схваток» в свете с важной старой дамой миссис Боннер, приехавшей с визитом к ней, ничтожной выскочке, имевшей дерзость выйти замуж за Чэттертона.

Целью визита миссис Боннер было только соблюсти приличия и вместе с тем осадить молодую женщину, не пригласив ее на парадный прием у себя, являвшийся обычно открытием сезона. Джейн предложила гостье чаю и во время беседы с очаровательной откровенностью молоденькой женщины сообщила ей, что ожидает ребенка, а потом сказала:

– Я прекрасно понимаю, дорогая миссис Боннер, что вы в неловком положении: в обществе колеблются, принимать ли меня, и все в ожидании смотрят на вас. Я легко могу под предлогом моей беременности не выезжать эту зиму, и, если вы не пригласите меня на ваш вечер, я вполне пойму это! Кэрвуд говорил, – прибавила Джейн, пока ошеломленная старая дама откашливалась, – что «тетушка Кэт» (так он вас называет) никого не боится и, если найдет нужным, то представит меня свету, но я, хоть мало в этом сведуща, спорю с ним и нахожу, что в этих случаях люди не всегда могут поступать так, как им хочется…

Несколькими минутами позже старая дама, усевшись снова в карету, с удивлением спрашивала себя, как это вышло, что эта красивая болтушка, на которой женился Кэрвуд Чэттертон, оказалась приглашенной на ее, Кэт Боннер, вечер?! Но Кэт Боннер, раз начав что-нибудь, никогда не отступала, и новая супруга Чэттертона одним прыжком перескочила несколько ступеней социальной лестницы и всегда усмехалась, вспоминая этот первый дебют.

За ним последовал целый ряд триумфов, обдуманных заранее милых промахов, ловких маневров.

Теперь Джейн была умудрена многолетним опытом.

Это зимнее утро между рождеством и Новым годом не предвещало ей ничего дурного. Она позавтракала, как обычно, в постели, просмотрела журнал и несколько писем интимного характера, поболтала за кофе с галантным мужем, часто заглядывавшим к ней в этот час, чтобы посидеть на солнышке у окна, потолковать о новостях в утренней газете и почте и о планах на предстоящий день.

Затем он ушел принимать ванну, и Жюстина напомнила ей, что пора и ей сделать то же самое, а после того началась самая приятная процедура – одевание.

Жюстина осведомилась, что ее госпожа намерена делать. Играть в теннис с мистером Фергюсоном? Мистер Чэттертон и мистер Билли собирались играть в гольф, а затем завтракать в клубе. Таким образом, она сегодня завтракает одна? Пускай Жюстина спросит через Энджера, не придет ли мистер Фергюсон позавтракать в столовую.

Рэтта, вторая горничная, завязывала шнурки ее туфель, пока Жюстина причесывала ее своими ловкими руками. Протягивая Рэтте ногу, Джейн сказала по-французски:

– Жюстина, когда мистер Чэттертон и мистер Билли отправятся на свой гольф, – не раньше, слышите? – позовите ко мне мисс Эспинозу… Кстати, она сегодня уезжает…

– Неужели? Как жаль! – довольно равнодушно воскликнула Жюстина.

– Да, она непременно желает меня оставить. Так прикажите там, чтобы один из автомобилей отвез ее к поезду. Я предупрежу, чтобы она была готова к тому времени. И вот еще что, Жюстина, помните, я не знаю ее нового адреса. Никто, вероятно, не спросит, но говорю это на всякий случай.

– Слушаю, сударыня! – Жюстина не раз участвовала в конспирациях последней. Она обожала интриги. «Мистер Билли будет ловко одурачен», – подумала она.

Джейн, уже одетая, в белом костюме для тенниса с короткой юбкой, надела мягкую белую шляпу, белые перчатки и, по внезапному побуждению, заглянула в свой кошелек.

Сто долларов новенькими бумажками – этого хватит. Она решила дать их Жуаните.

«Я пошлю вам еще, милочка, задолго до того, как вы израсходуете эти. Но я знаю, как девушки любят иметь на руках побольше денег, – готовилась она сказать Жуаните. – Будьте уверены, что когда бы вы ни обратились ко мне… Да, и еще одно, – скажет она, как бы вдруг вспомнив что-то, – я намерена просить вас не оставлять здесь своего адреса никому, кроме меня». – Но какое придумать объяснение? Ах вот! Можно сказать ей, что мистер Чэттертон – против моей возни с домом святой Моники. «Вы знаете, мужчины иногда ужасно несносны со своими фантазиями и предрассудками. Так никому не говорите ничего, а, когда я буду в городе, я постараюсь, конечно, повидать вас».

Вот. И с этим будет покончено. Кент в три часа едет в Лос-Анджелес по какому-то делу, Билли и его отец в половине второго будут доигрывать еще только четвертую партию. А вечером она объяснит им всем, со справедливым возмущением, что маленькая Эспиноза нашла себе, по-видимому, другую службу и, спокойно заявив об этом, уехала как раз накануне праздничного обеда, обещая прислать адрес. Как эти девушки нахальны!

«Конечно, я не собиралась оставлять ее, потому что она ничего не умеет делать, но, все же, такое поведение я называю нахальством».

Этим она выиграет время. А ей нужно время, чтобы основательнее все устроить, чтобы лучше все обдумать. Затем она отправилась играть в теннис с Кентом в это холодное, но солнечное утро, а возвратившись в дом, взвесилась, переоделась и сошла вниз завтракать.

Войдя в великолепную, аккуратно убранную столовую, она сделала удивленное лицо. – Только два прибора? Ах, да! Мистер Чэттертон и Билли в клубе.

Шторы были до половины спущены, в комнате царил мерцающий полусвет, солнечные лучи, пробиваясь, играли на серебре и хрустале, отражаясь в больших зеркалах. В низкой серебряной вазе нежно благоухали фиалки. Над столом, искрясь и покачиваясь, позванивали подвески венецианской люстры, словно отзвуки давно умолкнувшего смеха.

Кент сидел на том же месте, где обычно, когда его приглашали к завтраку, – направо от нее и так близко, что, когда был подан десерт и они остались вдвоем, они могли разговаривать самым конфиденциальным образом. И тут-то Джейн получила первый из ударов, предназначавшихся ей в тот день.

Ее разговоры с Кентом были всегда коротки и как-то странны. Во время тенниса она ограничивалась односложными замечаниями, сопровождаемыми пристальными взглядами без улыбки, а иногда, когда ей хотелось подразнить его или, наоборот, когда у нее появлялось серьезное настроение, касалась при этом его руки, или вставляла слова «дорогой», «милый».

Кент же, быть может, считал эти прикосновения случайными. Быть может, думал, что и они, и это ласковое «милый», вкрадывавшееся в минуту усталости или воодушевления в ее речи, она не замечает сама.

К чему были Джейн слова? Она и без того видела, что тлеет в печальных глазах Кента, когда она сходит со своим супругом вниз, изысканная, благоухающая, жизнерадостная и позволяет ему подать ей шубу. Она ловила на себе его взгляд, как бы ненароком поднимая глаза от карт или книги. Она угадывала, что кроется под его почти грубым утвердительным бормотанием, когда она говорила мужу: – Не беспокойся, мой друг, меня отвезет Кент. Это вас не затруднит, Кент?

Смех в ее красивых глазах, шутливая ласка в глубоком голосе должны были напоминать ему, что все это только забавно, смешно, не более. Ведь он это понимает? Он коротко отвечал, что да, конечно. «И ради Бога», – добавлял он нелюбезно, – «не лучше ли поговорить о чем-нибудь другом».

– Кент, милый, – сказала она однажды. – Мне – за сорок, а вам – тридцать два.

– Совершенно верно, Джейн.

– Так не нелепо ли с вашей стороны разыгрывать драму?

– Согласен с вами, – только и сказал он.

Он никогда ей не надоедал, никогда не касался даже ее руки. Но Джейн знала, что трепетало в них обоих, почему его лицо так хмуро, почему он ходит по дому, как дикое, молчаливое, неприрученное животное.

– Не лучше было бы для вас, Кент, если бы… если бы вы оставили свою работу у мистера Чэттертона и стали снова сотрудничать в газете, и не видели бы… одной особы? – спросила она его как-то.

– Да, это было бы гораздо лучше, – ответил он тоном, не поощрявшим к дальнейшему разговору. – Так что же из этого?

– Вы хотите сказать (они в это время гуляли по тропинке в высокой части парка за домом. Дело было осенью, за несколько дней до ее отъезда в Вашингтон). Вы хотите сказать, что не сделаете этого?

– Не могу! – ответил он, насупясь. И хотя Джейн вздохнула, пожала плечами и неодобрительно покачала головой, какое-то бурное ощущение счастья, что-то жуткое и сладостное затрепетало в ней. И никакие удовольствия, новые впечатления, фимиам лести, возбуждение не могли изгнать из ее памяти эту осеннюю прогулку.

В день отъезда Жуаниты, за завтраком, в их разговоре не проскользнуло ни единой интимной ноты. Да и Кенту это было не нужно: ему было достаточно того, что он наедине с нею, в том была уже сладкая и волнующая интимность. Мягкий свет, мелодичное позвякивание люстры, отблески солнца в зеркалах, аромат фиалок сливались в одно впечатление, которое производила на него эта женщина – впечатление чудесной, напряженной, трепетной жизни.

Ее белые руки двигались так близко, ее ясные карие глаза, каждую минуту готовые зажечься смехом, то смущенно, то вопросительно смотрели в его глаза, и ему казалось, что только в эти опасные и сладкие часы он жил полной жизнью.

– Вы уже одеты для поездки? – спросила она.

– Да, я собрался наскоро. Самый неподходящий час для поездки. Но мне надо говорить всю дорогу о делах с одним субъектом.

– Ужас! – повела плечами Джейн. – А какого рода дела?

– Да насчет нового помещения для «Солнца».

– Ах, эта громада на Мишн-стрит! Что же, разве она еще не куплена мистером Чэттертоном?

– Да, теперь она – его собственность. Только кое-какие пункты еще не ясны. Кстати – Билли говорит, что если он окончит в июне университет, он тоже начнет работать в «Солнце», – добавил с интересом Кент.

– Я хочу, чтобы он сначала попутешествовал по свету. Я думаю, решение будет зависеть от его отца.

Имя Билли напомнило Кенту о другом, и он сказал:

– Да, между прочим, Билли говорил мне, что мисс Эспиноза от вас уходит?

Земля вдруг заколебалась под ногами Джейн Чэттертон.

– Да, – ответила она просто, но сердце у нее упало. «Да что, что такое произошло?» – спрашивала она себя.

– Билли спрашивал ее об этом, – продолжал Кент. – Он, мне кажется, немного огорчен.

Зимнее солнце по-прежнему смотрело в окна, часы тикали, в зеркалах отражалась сверкающая люстра. Но все качалось вверх и вниз, медленно качалось перед глазами Джейн.

– А у вас нет никакого основания, – Кент спрашивал спокойно и медленно, – оставить эту девушку здесь?

– Основания? – пробормотала она, заикаясь, смачивая языком губы, глядя на него, словно слепыми глазами.

Лакей предложил ей что-то – кажется, это был фруктовый компот, – но она отказалась жестом и встала, опершись одной рукой на стол.

– Пойдемте в библиотеку, мне надо поговорить с вами, – сказала она, неровно дыша, делая страшное усилие казаться спокойной.

– Нет, не надо кофе, скажите ему, что не надо! Она прошла вперед, Кент, встревоженный, за нею.

– В чем дело, Джейн, – спросил он с беспокойством, когда она опустилась в кресло и, беззвучно пошевелив губами, указала ему на место напротив. – Я чем-нибудь огорчил вас?

– Почему вы спросили меня, – сказала она обычным любезным тоном, но почти шепотом и хрипло. – Почему вы спросили, нет ли у меня оснований оставить эту девушку здесь?

– Я вам объясню. Вы знаете, Джейн, – успокаивающе сказал Кент, – что у вас во всем мире нет более преданного друга, чем я.

– Да, я знаю. Милый, милый мой мальчик, разумеется, я знаю это!

Она лихорадочным жестом сплела вместе тонкие пальцы и уставилась в огонь.

– Мне казалось, что вы знали ее мать.

Ее быстрый, подозрительный взгляд напоминал взгляд дикого зверька в капкане.

– Это она вам сказала? – спросила она резко. – Так я и знала! В таком случае… она все время лгала, притворялась передо мной.

– Нет, она мне ничего не говорила. Она вообще никогда об этом со мной не говорила.

Джейн облегченно перевела дух. Панический ужас ее сразу перешел в спокойствие. Она еще задыхалась, кусала нижнюю губу и зорко следила за лицом Кента. Но она уже овладела собой – он это видел – и готовилась к схватке.

– Объясните же! – скомандовала она.

– Помните день, когда вы, мистер Чэттертон и я в последний раз ездили в Пэбль-Бич? – спросил он.

Она утвердительно кивнула, снова бледнея.

– Помните, как на следующее утро вы уехали одна в маленьком автомобиле, притом чужом.

– Да, автомобиле Эдит Дэй.

– Вот именно. А для вас из города пришло известие, очень важное по мнению Жюстины…

– И вы поехали за мной на велосипеде, взятом в гостинице, и мы встретились в кабачке – как называлось это место? – Ах, да, Солито!.. И вы передали мне поручение и уехали обратно.

– Да, только я не уехал обратно!..

– Вы поехали за мной?! Зачем?

– Потому что… – Он пожал плечами. – Да потому же, почему я… всегда следую за вами, Джейн!

– Вы были на старом ранчо, отрезанном водой?

– Да. И встретил эту девушку.

– Жуаниту?!.. И… мою кузину, сеньору?

– Так она была вашей кузиной?!

– Нет… не по крови. – Торопливый, повелительный голос вдруг оборвался. – Но мы любили друг друга, – медленно закончила она потом.

– Нет, я ее не видел; никого не видел, кроме Жуаниты. Я застрял так, как и вы, и видел, как вы уезжаете утром.

Поехал за вами, добрался к полудню до Пэбль-Бич, придумал какое-то объяснение, как и вы, и эпизод был окончен. Позднее, когда вы были в Вашингтоне, я снова побывал там – меня занимала эта девушка. Я узнал, что ее мать умерла, ничего ей не оставив. Она нашла в газете объявление мисс Руссель. Мне подумалось, что вы будете рады оказать ей поддержку, и я посоветовал ей обратиться по объявлению. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но я думал, что вы откроете ей объятия. Очевидно, вы этого не сделали. Что же, вам виднее! Но я полагаю, что выбрасывать такое славное создание на улицу – это позор…

Фраза словно повисла в воздухе, и наступило молчание.

Джейн была уже гораздо спокойнее. Со сдвинутыми бровями и опущенными глазами она, видимо, оценивала ситуацию.

– Ей все это известно?

– Только то, что какая-то дама приезжала к ее матери. Сеньора, по ее словам, не отличалась откровенностью.

Джейн снова задумалась, нервно кусая губы, потом сказала сдержанно:

– Ничего не имею против того, что вы знаете о моей близости с ее матерью. И даже против того, чтобы она знала это, хотя мне этого не хотелось. Первой моей мыслью, когда я увидела ее здесь, было, что она каким-то образом узнала о моей дружбе… моем знакомстве с ее семьей. Но, скорее всего, я ошибалась. По разным причинам… – Ее голос снова замер. – По разным причинам неблагоразумно оставлять ее здесь, и я позаботилась о том, чтобы устроить ее в другом месте. Погодите минуту, дайте мне подумать!..

Она встала и, подойдя к камину, остановилась, опустив голову, держась одной рукой за медную решетку, тогда как другая выделялась белизной и сверкающими перстнями на темном фоне платья.

– Я хотела бы развязаться с этим делом, – сказала она откровенно. – Но не следует возбуждать ее любопытства, показав ей слишком ясно, что я хочу от нее избавиться.

– Тем более, что на Билли это произвело большое впечатление. Он, очевидно, к ней неравнодушен.

– Да?! – Глаза Джейн казались совсем черными на внезапно побелевшем, как мел, лице.

– Это увлечение, если оно серьезное, было бы смертельным ударом для его отца. Но есть выход из всего этого…

Кент восхищался про себя мужеством, с каким эта женщина собирала свои силы.

– Я думала, что выйдет иначе… Но теперь, пожалуй, было бы умнее оставить девочку здесь, пока Билли уедет в колледж, а тогда, быть может…

Она соображала.

– Он едет четвертого. А Элиза Кольман уезжает на пароходе в Манилу восьмого. Она будет в восторге заполучить такую компаньонку, как Жуанита, она ведь едет с ребенком. Пожалуй, самое благоразумное – усыпить интерес Билли ко всей этой истории, устроив девушку у Элизы.

– А не лучше ли поговорить с ней самой, сказать ей все откровенно? – рискнул предложить Кент. – Малютка рассудительна. Ее интерес к тайне ее рождения был вызван только утратой этого старого ранчо, к которому она так привязана. Ей бы хотелось, вероятно, доказать свое право на ранчо, или на часть его, на имя Эспиноза. Мать, умирая, наказала ей разыскать какого-то родственника, человека, который ей поможет все выяснить.

– Кто же он такой? – спросила Джейн резко.

– Не знаю, как его зовут. Она не может его найти. Но, мне кажется, Джейн, что бы ни скрывалось за всем этим, никакого вреда не будет, если потолковать с нею.

К Джейн снова возвратилась обычная властная, спокойная манера.

– Нет, этого я не сделаю. Во всяком случае, не теперь. Лучше вести поменьше разговоров, это – во-первых. А во-вторых, она ничего не выиграет, узнав то немногое, что мне известно. Сеньора Мария Эспиноза, действительно, посылала за мной этой осенью, у нас был разговор относительно будущего этой девочки в случае смерти Марии. Я в то время не подозревала, что она так больна. Может быть, у нее было предчувствие…

Бедная Мария!.. Во всяком случае, я сделаю для девушки все, что смогу. Я знаю кое-что о ее происхождении, – она говорила медленнее, с трудом подыскивая слова, – и знаю поэтому, что мистер Чэттертон никогда не простил бы мне, что я подвергаю Билли риску… Он бы не одобрил и моего участия в чужой тайне, поездки ночью на берег, того, что я не посвятила его во все это, когда увидела девушку в его доме…

Да, это все была глупость с моей стороны… Но то дела давно прошедших дней, когда Мария Эспиноза была молодой женщиной, и, собственно, мне нечего рассказывать и я не могу это сделать, – заключила она с улыбкой. – Мне важно, чтобы она и Билли не имели случаев встречаться…

Может быть, я преувеличиваю опасность… Но девушка так красива…

– Она больше, чем красива… – неожиданно для самого себя сказал Кент.

– Вы находите ее привлекательной тоже? – стремительно подхватила Джейн.

– Не знаю, кто бы мог это отрицать. – Кент серьезно посмотрел в глаза собеседнице. – У нее есть одно свойство, не знаю, как его определить… Она – как сестра, такой славный товарищ… Не встречал девушки симпатичнее! Она мне очень нравится.

Миссис Чэттертон ничего не ответила, пристально и немного удивленно изучая лицо Кента.

– Когда я помещу ее где-нибудь в городе, в случае ее возвращения с Филиппинских островов ранее, чем мы уедем за границу, вы будете навещать ее, Кент?

– Охотно, – ответил он просто.

– Моя ошибка в том, что я слишком старалась сделать из всего этого тайну. Таково уж свойство моей натуры, – говорила миссис Чэттертон наполовину про себя. – В этом виновата моя жизнь, Кент. Я выбивалась в люди, сама прокладывая себе дорогу. История, в которую впутана и Жуанита, произошла как раз в то время, когда мистер Чэттертон ухаживал за мной. У меня голова кружилась от надежд. Расскажи я ему тогда о моем участии в этом деле, он, несомненно, отнесся бы к этому очень просто. Женщины понимают это, только выйдя замуж. Можно открыть мужчине, что угодно, пока он желает вас одну…

Но я тогда еще не знала этого. Моей политикой всегда было – ничего не говорить. Я ни Кэрвуду Чэттертону, ни женщинам, с которыми встречалась, не говорила, что родилась в жалкой квартире над трактиром на Фользом-стрит. Я не сказала им, что брат мой посажен в тюрьму за подлог и там умер…

Кент никогда ранее не видел ее в таком настроении. Всегда величественная, самоуверенная, она никогда не проявляла слабости. Теперь она, видно, оглянувшись на годы побед, почувствовала себя банкротом, почувствовала, что все эти победы не стоили усилий, на них потраченных; что-то было низменное, слепое стремление к ничему в конце концов. И увидеть ее в таком унынии, упавшей духом, значило – открыть другую, новую Джейн, и эта новая была ближе его сердцу.

– Дайте мне все рассказать вам, потому что я не часто имею удовольствие говорить честно, – продолжала она с грустной усмешкой. – Рассказать о той борьбе, какую я вела перед моим замужеством. Я была ничто, бедна, честолюбива, стыдилась всегда, с тех пор как себя помню, пьяницы-отца, матери, никогда ничего не делавшей, и этого несчастного брата, который навлек на нас горе и позор. Я работала… в шляпной мастерской, Кент. И там я встретила одного сотрудника газет, славного, серьезного малого, ирландца, по имени Вальсингам. Мы обручились. Через него я познакомилась с одним разведенным издателем; он был красив, блестящ, первый большой человек на моем пути. И я бросила бедного Томми Вальсингама и стала невестой Руфуса Миллера. Он, с его автомобилем и восемью тысячами в год, был таким головокружительным достижением для меня, что я только боялась, как бы мне не умереть до нашей свадьбы! За месяц до нее он представил меня Кэрвуду Чэттертону, собственнику газеты, сорокалетнему бездетному вдовцу…

Вы, конечно, догадываетесь, что я сделала. И, пожалуй, девушка имеет полное право обручаться и бросать женихов столько раз, сколько ей угодно. Но я все скрыла от Кэрвуда. Я никогда не упоминала о Руфусе и Томми. Я оставила это позади. Все, все оставила позади: то, что я делала до первого дебюта в свете, мои ошибки, женщин, с которыми некогда была в дружбе. И историю этого бедного ребенка, вставшего передо мной, как призрак, в тот вечер в моей спальне.

– Сеньора не была ее матерью? – спросил Кент, потрясенный ее исповедью больше, чем мог выразить.

– Нет.

– И еще один вопрос. Она – законная?

– Нет, – медленно ответила Джейн после минутного колебания. – Ее мать была маленькой актрисой и умерла много лет тому назад. А я… – она остановилась.

Кент смотрел на нее, но она не отводила глаз от кончика своих туфель.

– Не брата ли вашего она дочь?

Она взглянула удивленно.

– Нет.

Кент больше не задавал вопросов.

– Брак с Кэрвудом Чэттертоном был счастьем, превосходившим все самые смелые мои мечтания; боясь отпугнуть его, я не сказала ему ничего ни о моей родне, ни о работе, ни о брате. Я им посылала деньги, тайно навещала их, пока они были живы. Но муж ничего не знает, я и не хочу, чтобы теперь он узнал что-нибудь.

Она через плечо посмотрела на Кента, подошедшего, пока она говорила, к камину и стоявшего за спиной.

– Ну вот, теперь вы знаете обо мне больше, чем все другие люди. Может быть, это поможет вам понять меня. Я позову Жуаниту и придумаю предлог оставить ее здесь до отъезда Билли. А если все примет дурной оборот, – прибавила она с усмешкой, – и мой супруг будет настаивать… на разводе… Придете ли вы навестить меня в моем изгнании, в маленькой квартирке в Париже? Могли бы вы любить меня в унижении так же, как во время моего величия? Оставаться другом женщины, которая так плохо вела свою игру?

Он поднял и поцеловал ей руку.

– Испытайте меня, – сказал он охрипшим вдруг голосом.

Она сжала обеими руками его плечи и, когда откинулась назад с закрытыми глазами, он видел, как бьется жилка на ее белой шее.

– Кент, – шепнула она, – может быть, я это сделаю.

Когда спустя несколько минут он ушел, чтобы поспеть на поезд, Джейн послала за Жуанитой, и можно было видеть по ее спокойным и решительным манерам, что минута слабости миновала. Кент застал по возвращении обычную мирную картину, словно ничего и не случалось.

Все приготовления к большому новогоднему обеду были закончены. Билли собирался в этот вечер на танцы в клуб. Джейн была ясна и спокойна и нашла случай сказать Кенту, что через несколько дней едет в Сан-Франциско и берет с собой Жуаниту.

– Хочу повидать Элизу Кольман до ее отъезда. Я ей звонила насчет мисс Эспинозы, она очень рада, так как не может найти подходящего человека, а с шестимесячным крошкой нельзя же ехать одной. Ее муж приедет туда позже, а с ним его брат Гарольд, говорят, преинтересный холостяк…

Если мне удастся уговорить Жуаниту, то я на другой же день после отъезда Билли (он едет с Гамильтонами на два дня в Дель-Монтэ) отвезу ее, быстро все устрою, куплю ей дорожное платье и шляпу и…

– И развяжусь с ней, – договорил Кент. – Да, Джейн, вы это можете сделать. Никакая другая не сумела бы, а вы сумеете. Но и для нее это хорошее разрешение вопроса. А видели ли вы когда-нибудь Гарольда Кольмана? – добавил он небрежно.

– Она, может быть, будет упрямиться, – пробормотала про себя Джейн, не отвечая. – Но, впрочем, не думаю. – И она пошла к себе одеваться.

Позже Кент мельком увидел Жуаниту, утомленную, возбужденную предстоящим зрелищем, с растрепавшимися золотыми волосами. Она носилась по коридорам, хлопоча о чем-то, интервьюируя слуг, декораторов, поставщиков.

– Не правда ли, здесь сегодня, как в раю?! – спросила она Кента вечером. – Как пахнет эта зелень! И в деревне уже трубят в рог! А еще только восемь часов. Я все попробовала: и холодную индейку, и начиненные маслины, и ромовую бабу, и пирожное, и я хочу спрятаться здесь, за пальмами, и посмотреть, как все войдут.

– И я тоже, – шепнул Кент, становясь за ней, когда внизу открылась входная дверь и из темноты начали появляться закутанные фигуры гостей, и послышались голоса и смех.

– Смотрите, вот и она! – шепнула, выглядывая из-за листьев, Жуанита. И Кент обернулся, чтобы увидеть миссис Чэттертон, медленно спускавшуюся с верхних ступеней лестницы.

На ней было платье из шелка цвета слоновой кости, оставлявшее открытыми ее безупречно красивые округлые руки, плечи и шею, и на темных волосах заколка «а ля Джульетта» из крупных жемчугов. Такой же жемчуг, знаменитый чэттертоновский жемчуг, на шее. Жуанита в первый раз видела этот тройной ряд чудных зерен розоватого оттенка, бросавших нежные тона амбры на сверкающую белизну кожи и даже, казалось, зажигавших мягкий блеск в темных глазах.

Кэрвуд Чэттертон, сияя от гордости, встретил ее на полдороге и с поклоном подал ей руку.

Группы гостей сошлись с ними, начался шум приветствий и разговоров.

– Джейн, не унывайте! – донесся до Жуаниты веселый мужской голос. – Красота еще не все! Вы будете прехорошенькой женщиной, когда подрастете!

– О, боюсь, что этого уже никогда не будет, Том, – отвечал с шутливым огорчением звучный голос. – Об этом не может быть и речи!

«Об этом… не может быть и речи!..»

Фраза растаяла в воздухе. У Жуаниты вдруг все поплыло перед глазами, сердце забилось, как в испуге. Она уже слышала эту фразу… и этот голос… где-то в другом месте, раньше…

Внезапно она снова увидела себя в гасиэнде, на узком усеянном листьями балконе, на заре, наблюдавшей сквозь ветви двух женщин.

Пальцы ее впились в плечо Кента, взволнованное лицо почти касалось его лица.

– Кент! Кент!.. Вот кто это был! Она та самая женщина… та, за которой вы ехали на велосипеде… та, которую я видела у нас… правда?! Правда?!

– Тсс! – успокаивал ее Кент, сам заражаясь ее смятением. – Не так громко! Вас услышат!..

– Нет… Но, Кент, вы слышали? О! – задыхалась Жуанита, снова глядя сквозь листья пальмы. – О, теперь я нашла ее… Это первый шаг!

– Пойдемте наверх, вы, дикая чайка! – прошептал Кент. – Я думаю, что вы не ошиблись. Но идем наверх, там поговорим.