Чайка

ГЛАВА XIX

День ее свадьбы прошел для Жуаниты, как странный, смутный сон. Ни один час этого дня, кроме часа утреннего завтрака, не был обычным. Началось это необычное, когда она пришла на работу, и, все разрастаясь, привело девушку в такое смятение, что никогда, казалось ей, не настанет снова в ее жизни какой-нибудь порядок и спокойствие.

В магазине все было, как каждое утро. Негры выметали кучи мусора, вытирали прилавки. Пришедшие первыми служащие, зевая и кашляя от пыли, снимали белые кисейные накидки с товаров.

Ей передали распоряжение зайти в кабинет к мистеру Блэдду. Он иногда вызывал к себе служащих, если желал что-нибудь изменить в отделении. Жуаниту он еще недавно вызвал дважды, и в один из этих приходов очень удивил ее, показав зачем-то портрет жены и распространившись насчет своей верности ей. В заключение же объявил, что миссис Блэдд любит, когда он приводит к ним иной раз обедать кого-нибудь из девушек магазина.

– Я позволю себе заметить, – прибавил мистер Блэдд со значительным взглядом, – что со мной девушке будет не хуже, чем с любым другим.

Жуанита слушала с почтением, смотря на него несколько удивленно. О чем он толковал?

– Если девушка, – продолжал мистер Блэдд, – приходит ко мне и говорит что-нибудь в этом роде: «Рупер, мне осточертели обеды за тридцать центов, хотелось бы, чтобы кто-нибудь угостил когда-нибудь как следует!» – то эта девушка не прогадает, попадет на настоящего человека!

– Благодарю вас. Это все? – спросила Жуанита. И, возвращаясь в магазин, удивлялась про себя, как это человек посылает за занятой работой служащей, чтобы делать такие нелепые и непонятные заявления.

Во второй раз вышло иначе. Было уже почти темно, некоторые из девушек ушли, когда мистер Блэдд послал за Жуанитой. Попросил ее присесть и с улыбочкой, смутно беспокоившей девушку, уверил ее, что им некуда спешить.

Что она собирается делать сегодня вечером? Его жена – у своей матери в Главердэйле (она очень привязана к матери). Он планирует сегодня хороший обед, а затем театр. Что мисс Эспиноза думает на этот счет?

Жуанита вдруг с отвращением поняла, чего добивается этот жирный, лоснящийся маленький человек. Кровь бросилась ей в лицо, и, когда он сделал попытку преградить ей дорогу к двери и схватил за руку, она заговорила так громко и испуганно, что вошел мистер Бэллоу. Мистер Бэллоу обычно в этот час уже отсутствовал: ему было шестьдесят лет, и он был слабого здоровья, поэтому уходил рано. Но, по счастливой случайности, он в тот день оказался в соседней комнате.

Как только он вошел, Жуанита улизнула. И не видела больше мистера Блэдда, пока он не послал за ней, чтобы объявить ей об увольнении.

Даже и сейчас он желал узнать ее адрес на случай, если что-либо изменится. Но она не сказала.

Собрав все свое мужество, она вернулась к рядам расчесок, гармоник, зеленых и красных бус, а в одиннадцать часов получила расчет и оставила «Мэйфер» навсегда.

Было как-то непривычно оказаться праздной на улице в такой час. Стояло весеннее теплое утро. Вымытые тротуары на теневой стороне еще не обсохли и блестели; улицы, кишевшие людьми в восемь часов, когда она шла на работу, теперь казались пустыми, пока она не дошла до верхней части города. В половине первого, в перерыв, она должна была завтракать с Билли.

Сотрудницы говорили ей о двух местах, но оба уже оказались заняты. Когда служишь, мир полон вакантных мест, прекрасных возможностей, а стоит тебе оказаться без работы, и все оказывается занято, все двери закрыты.

Она встретила Билли, как обычно. Они успели справиться с цыплятами, когда она сообщила ему эту новость. Билли сразу начал горячиться, как она и боялась. Черт бы побрал этот старый сарай на Маркет-стрит! Жуанита поспешила его уверить, что она ничуть не огорчена и легко найдет другую, лучшую работу.

Как-то неожиданно возник вопрос о свадьбе. Она не помнила потом, как начался этот разговор. Билли, наклонясь через стол, говорил убедительно, но тихо; Жуанита, не поднимая глаз, едва отвечала.

– Теперь или никогда! – говорила она себе в смятении.

– Но почему же нет? Почему?

Пускай она сейчас поедет домой и скажет в пансионе, что уезжает. Он на минуту заедет в контору, и они встретятся в Городском Управлении.

Она взбежала торопливо по смрадной лестнице.

– Кто это? – спросил усталый и добрый голос хозяйки.

– Это я, мадемуазель! Жуанита!

– О дорогая, в такой час!

Жуанита вошла в кухню. Обе мисс Дюваль разворачивали мокрые, шелковистые листья капусты. В кухне остро пахло луком, вареным мясом и жирной мыльной водой, в которой мыли посуду.

Жуанита объявила, что она уезжает на несколько дней и обязательно напишет им. Француженка, проницательно взглянув на нее, спросила, обдумала ли она хорошо то, что делает.

Жуанита поцеловала ее.

– Я выхожу замуж, – шепнула она ей на ухо.

Произнесенное шепотом сообщение для нее самой прозвучало чем-то потрясающим. Все предстоящее сегодня просто пугало ее. Потом промелькнул, как сон, Сити-Холл, где регистрировали их брак, чистенькая гостиная пастора с искусственной пальмой, церемония венчания, во время которого Жуанита, ничего не сознавая, только твердила про себя: «О, Боже, помоги мне быть хорошей, помоги мне быть хорошей!» и, наконец, они снова в автомобиле.

Билли, трепеща от восторга и гордости, поцеловал ее, шепнул что-то, чего она не расслышала. Она машинально улыбнулась ему.

– Ну, теперь, – заявил он, – он должен купить ей свадебный подарок. Он знает, что купить – меховое пальто и шапочку.

– Билли, милый, я не хочу никаких свадебных подарков!

– А я хочу! Ну, пожалуйста!

Несмотря ни на что, приятно было видеть его таким счастливым.

Длинное пальто из серебристо-серого меха и шапочка на светлых волосах так шли ей, что залюбовался даже продавец. Бывшие на ней старые пальто и шляпу Билли спокойно распорядился отослать по адресу Сан-Матео, миссис Чэттертон. Жуанита посмотрела на него ошеломленно, и краска залила ей лицо.

– А теперь, – сказал Билли, когда они снова сидели в автомобиле, – мы поедем в Пэбль-Бич. Там теперь ни души и нам там будет хорошо.

Они помчались мимо парка, набережной, миновали Бэрмингэм и Сан-Матео, и сквозь редкие деревья Жуанита видела, проезжая, величественное здание Чэттертоновской усадьбы.

– Сегодня среда, – размышлял вслух Билли. – В пятницу или субботу мы поедем к матери и отцу.

Он сиял. Болтал, как мальчишка. Завтра они будут играть в гольф, да? Он ее быстро научит. Как удивятся все, когда узнают! Потом посыплются свадебные подношения, – он предсказывал, что их будут груды, когда все узнают о их свадьбе.

«Это – ужасная ошибка… ужасная ошибка… ужасная ошибка!.. – твердил испуганный голос в душе Жуаниты. Снова и снова… Это мучительно! Ужасная ошибка!..»

Жуанита знала, что голос говорит ей правду. «Но отчего? Почему это ошибка?» – лихорадочно спрашивала она у своего объятого паническим ужасом сердца.

Голос звучал так громко, что она ничего, кроме него, не слышала. Но что же ей теперь делать, когда она уже его жена и мчится рядом с ним в автомобиле в Пэбль-Бич навстречу брачной ночи? Что ей делать?

Может быть, все новобрачные так себя чувствуют? Может быть, шумная процедура, сопровождающая свадьбу, имеет целью заглушить сомнения и плохие предчувствия? Утомить их, оглушить, толкнуть через порог, – и потом оставить одних открывать, насколько счастливы они могут быть за этим порогом.

Завтра все кончится – и она, верно, будет спокойна и счастлива! Но она не могла думать о завтрашнем дне, страшная проблема сегодняшнего дня была слишком близка.

Существует ли, действительно, любовь, любовь между женщиной и мужчиной? Кроме страстного влечения, есть ли еще что-то, что ей следовало бы чувствовать по отношению к Билли и чего она не чувствует? Трепет, доверие, страх перед силой своей любви, восторг, что можешь дать так много? Приходит ли все это к новобрачной сразу? Но она, Жуанита, ощущает лишь смятение и стыд, ей тяжело притворяться и пассивно подчиняться Билли.

Нет, это все воображаемые страхи! Она пыталась отогнать их, заинтересоваться видом мест, где они проезжали. Надо же быть рассудительной! Брак – серьезное дело, но ведь все выходят замуж, и через несколько недель… через несколько недель…

Но в горле по-прежнему стоял ком, сердце выстукивало оглушительно: «Ошибка, ужасная ошибка! Тебе не следовало выходить за него!»

– Глупости! – рассердилась она на себя и улыбнулась мужу из своих мехов… – Это идиотство! Он тебе дорог, любовь придет раньше, чем ты оглянешься, и ты можешь сделать его счастливым! Просто ты устала и нервничаешь.

– Прямо не верится, что только сегодня утром этот противный Блэдд уволил меня, – сказала она вслух, чтобы что-нибудь сказать. Сегодня ей было ужасно трудно говорить нежные сентиментальные слова. Даже привычные обращения «дорогой», «милый» застревали в горле. Это смешно, это бесило ее, но она не могла совладать с собой.

– Любишь мужа? – спросил Билли вместо ответа. Она пыталась улыбнуться. Что это, не больна ли она?

Нет, это невозможно, она пройдет через все, не дав заметить Билли, что ничего, кроме покорности, в ней нет. Она будет улыбаться, стараться быть хорошенькой в новом платье, следить за собой, чтобы не огорчить Билли. В своем смятении Жуанита пыталась молиться про себя.

Но она не могла молиться. Все в ней словно одеревенело. И с внезапным сожалением, с какой-то завистью она вдруг вспоминала себя – другую, еще сегодня утром бегавшую в поисках места по учреждениям и вырезавшую из газет объявления.

Они выехали из Сан-Франциско в два часа дня. К шести они увидели мерцающую в сумерках серую поверхность моря и цеплявшиеся по скалам кипарисы вдоль берега Пэбль-Бич.

Комнаты, где очутилась Жуанита и где она сняла свою шубу и шляпу, были великолепны. В окна смотрела необозримая гладь моря.

В маленькой гостинице не было постояльцев кроме них с Билли. Только к обеду появились приезжие из Дель-Монтэ и Монтерей. Им отвели две большие комнаты, выходившие на море. За узкой полосой сосен, под утесами, виднелась издалека миссия Кармелитов.

А далеко-далеко, на много миль ниже, где-то стояла старая церковь святого Эстебана, бежала коричневая бурливая речка Амигос, а за нею – находилось ранчо, где перечники и эвкалипты роняли листья на низкую кровлю над патио, а чайки гуляли с ней, словно голуби…

Одна из двух комнат была спальней, другая – гостиной с балконом на море. Чудесные комнаты, каких Жуанита не видела даже у Чэттертонов и где можно было чувствовать себя, как в волшебной сказке.

На какое-то замечание Билли Жуанита рассмеялась. Ободренный этим смехом, может быть, смутно чувствуя, что она не вполне разделяет его безоблачную радость, он обнял ее и сказал вопросительно:

– Ведь ты рада, что мы, наконец, вместе, да, Жуанита?

– Конечно, – прошептала она, прижимаясь к его груди и не отводя глаз от большой меховой пуговицы на его дорожном пальто.

– Боишься?.. – спросил он.

– Немножко, – созналась она, поднимая глаза.

– Не надо меня бояться, родная!

– Все это так… ново и смущает. И то, что хозяйка назвала меня «миссис Чэттертон».

– Ну, к этому ты быстро привыкнешь, – весело уверил он.

После ванны, в семь часов, они спустились обедать.

За обедом тихонько болтали, а после него Жуанита с застенчивым удовольствием, которое Билли находил восхитительным, нарядилась в свое новое пальто из серебристых шкурок и они отправились гулять при свете луны. Он показал ей площадки для тенниса и ближайшие коттэджи, с хозяевами которых он был знаком.

Когда они вернулись в пустую гостиную, она медлила идти наверх, пытаясь отодвинуть то, что ее ожидало. Стала рассматривать большие фотографии в рамках – сцены охоты, игры в поло, в гольф. Билли смотрел через ее плечо, узнавая на фотографиях некоторых знакомых.

– Погляди-ка, – заметил он вдруг, – вот Кент Фергюсон верхом. Они были здесь в прошлом году, в октябре, перед самым отъездом мамы на восток. А вот и она, за ним, и отец, – все они провели здесь несколько дней.

Жуанита помнила это время. День, когда море заливало Солито.

– Кент – неплохой ездок, – заметил Билли. – По посадке можно сразу узнать.

Они поднялись к себе. Но только войдя в комнату, Жуанита обернулась и, из глубины души, терзаемой непонятными ощущениями и предчувствиями, промолвила, положив руку на рукав мужа:

– Билли?!

– Да, я знаю, дорогая, – с готовностью откликнулся он, – Я пойду покурю.

Когда через полчаса он пришел в спальню, то решил, что жена спит. Она утомлена, сегодня весь день была на себя не похожа… И ему не хотелось будить ее. Она лежала с разбросанными по подушке волосами, и дышала тихо и ровно.

Но когда Билли уснул крепким сном усталого и здорового человека, голубые глаза его жены открылись и без сна блуждали по мягким драпировкам абрикосового цвета, словно ища чего-то, словно стремясь приблизить завтра и следующий за этим завтра день, чтобы убежать от первой ночи ее замужества.

Билли со своим милым характером, юношеской живостью и ласковостью, Билли со своими пустыми разговорами и этим ликованием сегодня – сразу исчез из ее мыслей после единственного взгляда на фигуру человека на большой фотографии внизу.

На Кенте была та самая куртка для гольфа, в которой она в первый раз увидела его. Он улыбался той знакомой ей улыбкой, менявшей его лицо. Кент…

Одна мысль о нем словно разбудила се от тревожного дикого сна. Вмиг она снова стала только Жуанитой Эспинозой, не дипломаткой, не актрисой, запутавшейся в противоречиях, а девушкой, как все другие, созданной для простой жизни и любви.

Страшно было очнуться. Страшно понять, что то, что она сделала, было нечестно! Нечестно быть здесь, в спальне Билли Чэттертона, в качестве его жены, раз существовал на свете тот человек. Она пыталась представить себе будущую жизнь, когда она должна будет принимать гостей, веселая, хлопотливая, разливать чай, наряжаться, всегда встречать Билли улыбкой, всегда притворяться.

Это было не так трудно. Другие женщины делали это, храбро лгали в течение долгих медленных лет, и она тоже должна стать одной из таких женщин.

Сокровища любви, естественная радость – не для нее. Но она будет любима и не будет несчастна, это она знает, если не будет в ее жизни той большой любви, о которой мечтают девушки, зато будет все остальное.

– А если бы сегодня была ее брачная ночь с Кентом? – Кровь прилила к ее сердцу, все в ней взметнул вихрь ужаса и счастья.

Но это безумие! Надо же подумать о Билли. И зачем, зачем он привез ее к морю? Острый стыд поднялся в ней снова.

Нехорошо было с ее стороны выйти за него замуж, нехорошо позволять ему думать, что она рада этому.

И снова – Кент; и все часы, проведенные с ним. Кент, провожавший ее молча из церкви. Кент, чье лицо она надеялась увидеть, пробегая по лестнице или открывая какую-нибудь дверь в Чэттертоновском доме; Кент, купивший специально для их пикника английский ящик со льдом. Все его короткие фразы, интонации голоса… Все эти воспоминания были полны значения и сладкой муки.

Она забылась, наконец, но проснувшись на заре, оделась тихонько, как вор, и сошла вниз побродить по берегу. В девять вернулась в гостиницу разбудить Билли, но он был уже почти одет.

После завтрака он учил ее играть в гольф. Он был Воплощенное терпение, Но через час Жуанита устала, предпочла сидеть неподвижно, не заражаясь веселостью Билли, но довольная его безоблачным настроением, и смотреть на скалы и море, на чаек над водой.

Весь день она была весела и мила. Они ходили в Монтерей покупать глупые сувениры – корзиночки, вещицы из раковин и кожи, булавки. Человек из гостиницы должен был доставить их автомобиль к определенному часу в указанное место. Они хотели ехать в Санта-Мария, Санта-Барбара, а, может быть, остаться ночевать в Дель-Монтэ. Пока же они брели по кривым улицам, останавливаясь, чтобы полюбоваться на старинную стену или розовую черепичную кровлю. В восклицаниях Жуаниты восхищение смешивалось с печалью.

И внезапно она поняла, что должна уйти от Билли, что, если ей суждено любить его, то не сейчас, в этом настроении, когда каждое слово было вымучено и лживо, все мысли были с другим мужчиной. Это было нестерпимо. Она теряла голову. Любит она Билли или не любит? Она не знала. Она знала только, что должна бежать. Пока он так близок, и вместе с тем так безнадежно далек ей, она ни думать, ни действовать разумно была не в состоянии.

– Билли, родной, – сказала она торопливо, когда они шли к автомобилю в четыре часа, – ты должен простить меня. Я не могу… не могу дольше выносить это!

От ошеломленного взгляда Билли ей стало стыдно. Не простое удивление и разочарование омрачило его голубые глаза. Было похоже на то, что он угадывает истину, чувствует, что надвигается.

– Жуанита, отчего? – спросил он беззвучно.

– Билли, прости меня. Через некоторое время… через несколько дней… мне нужно время подумать… Поверь, я бы не поступила так, если бы я не была так несчастна… Я сама не знаю, что со мной.

– Ты мне не веришь, Жуанита? – спросил он наивно. – Но ведь ты знаешь, что я все сделаю так, как ты захочешь. Я не буду… ты можешь положиться на меня. И мы ведь женаты, не забывай этого!

Он трогательно пытался быть мужчиной, хозяином положения.

– Билли, милый, ты должен отпустить меня. Мне так тяжело, я не прошу тебя простить. Но дай мне сделать так, как я хочу, – или я сойду с ума! Это моя вина, Билли. Я знала, как ни нежно я тебя люблю! Слышишь – как ни нежно я тебя люблю! Что это не настоящая любовь. Что он… – сказала она совсем тихо, – что он был всегда со мной.

– Кент, – скорее сказал утвердительно, чем спросил, Билли. И наступило молчание.

Они стояли неподалеку от бухты, где скользили рыбачьи суденышки, а на берегу лежали перевернутые старые лодки, полузарытые в песок, были разостланы сети, густым покровом лежала рыбья чешуя и кокосовые скорлупки. Багровый закат казался ужасно далеким.

– До тех пор, пока таково будет твое желание, – сказал Билли с неуклюжей прямотой, весь красный, – мы будем только… друзьями, если тебя это смущает.

– Нет, не только это, милый, – возразила она торопливо, извиняющимся тоном, не в силах видеть это пораженное и огорченное лицо. – Мне надо побыть одной, подумать… Я совсем больна от тревог и сомнений. Отпусти меня, Билли, и я пошлю за тобой или приду к тебе очень скоро, через день-другой. И я так буду любить тебя за то, что ты сумел меня понять и пощадить.

– Не вижу, зачем тебе уходить, – сказал он недовольно и нетерпеливо. – Я знаю, я ошеломил тебя, ты устала. Ты совсем извелась в этой проклятой лавке! Но почему ты хочешь покинуть меня?

Он был так мил, так юн и так ужасно глуп! Девушка сделала снова отчаянное усилие убедить его.

– Мне кажется, я смогу отдохнуть только в одиночестве. – Сердце в ней исходило кровью, потому что она видела, что он все еще надеется.

– Садись, – показал он на автомобиль, и она села. – Знаешь, Жуанита, – начал он, медленно направляя машину к Дель-Монтэ. – Не верю я всем этим разговорам о Кенте. Это – твоя фантазия. Кент как-то так умеет обращаться с девушками, что всем им начинает казаться, будто они в него влюблены.

– Да, ты прав, вероятно, – выдавила она из себя, так как Билли остановился, ожидая ответа.

Ободренный, он продолжал:

– И единственное, что тебе нужно, это, приехавши со мной в отель Дель-Монтэ, лечь в постель, хорошенько выспаться, позавтракать одной, если тебе этого хочется. Обо мне не беспокойся, я весь день завтра буду играть в гольф, на биллиарде, в бридж, если найду с кем. И мы так можем жить две недели, если ты хочешь. Я тебе не буду надоедать. И нам нет надобности возвращаться в город раньше, чем через две недели.

Жуанита, слушая, удивлялась себе. Что такое с ней? Почему она не может поступать, как разумное существо? Она всегда раньше возмущалась, когда на сцене или в книгах девушка заявляла, что, хотя счастье семьи зависит от этого, она не может, просто не может выйти за того или другого мужчину. Она считала это себялюбием и слабостью.

А тут ее собственный случай учит ее другому. Может быть, после, через неделю-другую… Но сейчас она не может. Она задыхается, как вытащенная из воды рыба. Есть, видно, что-то сильнее человеколюбия, жалости, рассудка, терпимости, всего, что, казалось ей, заставляло остаться с Билли.

Но это ощущение бесчестия, чего-то постыдного, не проходило. Не могла она войти снова в отель, слушать музыку, сидеть напротив Билли за столом.

«Безумная! – говорила она себе. – Если даже ты и несчастлива, не любишь его, – отчего ты не можешь вести себя просто и естественно, постараться не причинять ему горя, не думать о себе?» Но это не помогало.

Билли немного сбился с дороги и остановил машину. Дорога, образуя кривую, вела к гостинице; налево виднелась ветряная мельница, группа темных деревьев и едва видные во мраке тропинки. Он случайно выбрал эту вторую дорогу.

В трехстах футах от них, на маленькой станции, остановился поезд. Донесся звонок. Автобус из гостиницы ожидал пассажиров. Билли заметил, что, если они пустят машину полным ходом, то будут на месте раньше этого старого автобуса.

– Тут должна быть другая дорога, покороче, мимо мельницы. Погоди минутку, я спрошу у этого парня, – сказал он, вглядываясь в темноту.

Он выскочил из автомобиля и побежал к рабочему, проходившему по дороге шагах в ста от места, где они остановились.

Вмиг Жуанита была на ногах, схватив свой саквояж. Она трепетала от страха, чтобы Билли не остановил ее. «Это глупо, – говорила она себе, – поезд простоит еще двадцать минут, и Билли поймет, куда она убежала, и вернет ее…»

Но она была уже в вагоне, маленьком, тускло освещенном старомодными лампами. Кроме нее, там было несколько усталых пассажиров.

Жуанита была как в истерике, покуда поезд тронулся. Наконец, он тронулся и его одинокий свисток пронесся над Монтерей!

Сумрачные леса, голая линия берега и моря, снова леса. Поезд прибавлял ход.

Она нервно вскочила. Рядом стоял кондуктор. Но, взглянув в спокойное, мужественное лицо шестидесятилетнего старика, Жуанита сразу овладела собой. Открыла кошелек, взяла билет.

– Свободна! О, какой восторг ощущать это после тридцати часов тюрьмы! Свободна!

Она не знает, как будет дальше. Может быть, скоро она придет к нему с раскаянием и скажет:

– Билли, ты был так терпелив. И вот я снова с тобой. Я была просто в истерике, не понимала саму себя. Ты мне даешь все, я тебе – ничего. И теперь мне очень жаль, что я была жестока к тебе!

Она жадно смотрела на темные массы деревьев, на мигающие над морем звезды.

В половине восьмого – Солито. Жуанита не решилась идти в гостиницу, так как старик Фернандец знает ее. Она накупила в лавке сэндвичей, пирожных, у нее было такое ощущение, что она найдет ранчо заброшенным, опустевшим. Грязный маленький таксомотор стоял на улице.

– Знаете ли вы ранчо Эспиноза?

– Да, мэм. Вниз, вдоль Амигос, мимо старой миссии Сан-Эстебано, не так ли? – Он взял ее саквояж.

Все так приветливы. Она преисполнилась благодарности к этому человеку, помчавшему ее по любимой дороге. Она слышала, как море окликает ее, приветственно шумит в темноте.