Четверть часа на супружеский долг

Глава одиннадцатая

А в сердце разгорелся любосвет:

На всевопрос нашла теперь ответ.

На крыльцо после завтрака они вышли втроём и чуть позже остальных — отряд уже собирался у своих лошадей. Этим утром тумана не было совсем, и лёгкие солнечные лучи заливали всё вокруг мягким янтарным светом. Улучив момент, Атьен благодарно пожал руку Брендана: он понимал, чего другу стоил его поступок.

Не было сказано никаких слов напрямую; но Брендану не нужны были слова. Впервые за долгие месяцы его сердца коснулось тепло — и ему захотелось, в самом деле искренне захотелось сделать что-то хорошее для этой странной принцессы, которая принесла весенние краски в их привычно-пепельное пожарище.

Повернувшись к ней, он чуть громче, чем требовалось — чтобы точно услышал и отряд! — проговорил:

— Вы делаете большие успехи в веранесском, княгиня!

Она смущённо покраснела — забавно, как-то по-деревенски из-за своих совершенно крестьянских круглых щёк, — затем застенчиво поправила:

— Маркграфиня.

Усмехнувшись, Брендан проделал ту штуку, ради которой и затеял разговор:

— Так ведь это Тьену, — небрежным мальчишеским жестом обхватил он друга за шею, — пришлось дать эту дурацкую присягу, — с ясной улыбкой, как будто речь шла не о страшном позоре, а о детской какой-то глупости, напомнил он, и переспросил у Диэри: — Но вы-то, вы-то ведь ему не присягали?

Его странное — а когда-то так обычное для него! — поведение привлекло к ним внимание всего отряда.

— Нет, я ему не присягала, — звонко подтвердила Диэри и упрямо вскинула подбородок: — И никогда не присягну! — твёрдо заверила она, вкладывая в это обещание всю свою обиду на брата.

Было замерший Атьен осознал, наконец, в какую сторону ведёт игру друг, и подхватил её:

— Ну, значит будет теперь у Вера-Несса один маркграф и одна княгиня! — торжественно заявил он, после чего под поражённое молчание отряда отвёл жену в карету.

Брендан, беззаботно насвистывая, первым вспрыгнул в седло под настороженными взглядами товарищей.

— А ведь логично, — раздался во всеобщем молчании спокойный голос старшего. — Она-то никому не присягала, и может быть княгиней.

Ошеломление от этого открытия было слишком велико. И даже те, кто хотел бы и мог возразить — командир, одноглазый и нервный шатен, — в этот раз промолчали.

— Да-да, обставили мы королька, господа! — насмешливо подлил масла в огонь Брендан.

Отряд в молчании расселся по коням. Мысль о том, что они нашли в ультиматуме короля лазейку, слишком их выбила из колеи.

Признаться, эта трактовка выбила из колеи и самого Атьена — он рассматривал Диэри как девушку, о которой он должен позаботиться и которая находится на его попечении, но даже и мысли не допускал, что она может стать самостоятельной политической единицей.

Более того, эта мысль скорее его напугала, всколыхнув старые подозрения и раны. Ниийская принцесса в роли веранесской княгини? О да, должно быть, в этом и заключался коварный замысел врага! Перехватить власть таким путём!

Молча глядя в окно и не желая заговаривать с Диэри, Атьен мрачно рассматривал этот свой страх со всех сторон.

Воображение его легко нарисовало, как умная и волевая Диэри использует своё положение для ниийской игры. Как легко втирается в доверие — всеми отвергнутая, потерянная, несчастная. Как старательно завоёвывает симпатию — фальшивым интересом к языку, культуре и истории. Как постепенно очаровывает сердца и прибирает власть к своим рукам…

И — что дальше?

Атьен прикусил губу. В какой момент и как она может воспользоваться своим положением, чтобы начать ниийскую игру?

Хитрая интрига перестала сходиться: как ни крути, а стоило бы Диэри начать продвигать ниийские интересы и ниийскую политику — тут-то и конец её влиянию в Вера-Нессе.

…змейкой пролезла в сердце мысль о вчерашнем вечере.

Такое не играют.

Изобразить истерику так достоверно невозможно.

Если бы Диэри была ниийским агентом, она не стала бы так переигрывать, она плакала бы изящно и сдержано, стараясь понравиться ему и вызвать его жалость. Возможно, она воспользовалась бы случаем, чтобы соблазнить его и вернее привязать к себе…

Мысль о пытающейся соблазнить его Диэри снова всколыхнула в нём волну жарких желаний. Волевым усилием он подавил их и постарался вернуться к своим мыслям.

«Либо я верю ей, — глядя на сосны за окном, подумал он, — либо проведу всю жизнь в сомнениях и подозрениях».

Он вздрогнул, представив себе эту жизнь — ежечасно отравляемую злыми фантазиями и страхами.

«Если я подозреваю её, значит, война продолжается, — развил свою мысль он. — И продолжаю её я».

Этот аргумент стал решающим.

Он не хотел быть тем, кто продолжит войну. Он хотел быть тем, на ком она закончится.

Выбросив из головы подозрения, он повернулся к Диэри и завёл разговор об истории Вера-Несса.

С яркой улыбкой, полной облегчения, она подхватила нить беседы.

И день понёсся вперёд, подчинённый ритму колес. Они говорили об истории, о поэзии, о мелочах — и с каждым часом неловкость таяла, как иней на солнце. К тому моменту, как карета остановилась у постоялого двора в следующем городке, Атьен ловил себя на мысли, что просто разговаривает с женщиной, которая ему интересна, и ему хочется продолжать говорить с нею снова и снова. Её острый ум и тонкие замечания совершенно очаровали его.

Поужинали они снова втроём. Хотя остальной отряд продолжал бросать на их стол мрачные и недовольные взгляды — в этот раз колких разговоров не велось. Поступок и слова Брендана заставили каждого задуматься.

Старший просто не хотел продолжать конфликт: он видел в своей жизни слишком много ненависти и устал от неё. Командир просчитывал в голове варианты, как чужеземная принцесса в роли княгини может изменить политический расклад, — ему не нравились эти расчёты, но он не готов был обсуждать их. Его заместитель молчал, потому что его, по совести сказать, давно уже не волновало вообще ничего, и он жил как-то по инерции, цепляясь за друга.

Самые смутьяны — одноглазый и нервный шатен — тоже в этот раз были тихи, осмысляя идею «это не нам навязали проклятую девчонку — это мы хитростью вырвали у короля этот трофей, чтобы использовать в своих целях». Ненависть их к ниийскому королю была велика, и мысль о том, что они в чём-то обставили его, доставляла им больше удовлетворения, чем попытки задеть Диэри.

Они не приняли её — но и перестали сопротивляться факту её присутствия. Расклад изменился, и они пока не знали, что с ним делать.

Атьен полагал это успехом — но гораздо больше его обрадовал тот факт, что Брендан снова шутил и смеялся. Он не видел друга таким с войны, и уже боялся, что жизнь никогда не вернётся в его черты. Однако за ужином, когда он перешучивался с Диэри, в его голосе звучали старые довоенные интонации — как будто сквозь пепел пробивались молодые ростки. Как будто и брат, и Ньеса всё ещё были с ними…

В душе Атьена расцветала благодарность к девушке, благодаря появлению которой произошли эти перемены. Он понимал, конечно, что Брендан скорее лишь изображает лёгкость, чтобы поддержать Диэри, но всё же надеялся, что это станет первым шагом к его настоящему возрождению.

Вечером, проводив её до её комнаты, он сказал:

— Вот видите, вы уже что-то меняете в нас.

Она смущённо зарделась. В обращённом к нему взгляде горели благодарность и радость, и взгляд этот так глубоко проник в его душу, что ему незамедлительно захотелось её поцеловать.

Он замер, борясь с этим желанием. Меньше всего на свете ему хотелось теперь всё испортить — он уже понимал, что ему недостаточно того, чтобы Диэри стала его союзницей. Он хотел теперь, чтобы она стала его женой — настоящей женой, возлюбленной и любящей.

Страх напугать её своей поспешностью сковал его сердце. Атьен подумал, что ему стоит теперь и уйти — пока он не сказал и не сделал чего-то, что могло бы оттолкнуть её. Однако реализовать своё решение он не успел — она сама подошла к нему, обняла и доверчиво прильнула всем телом, пряча лицо у него на груди.

Сердце его забилось гулко и взволнованно, откликаясь на эту близость и это доверие.

Руки его легли на её спину, но он не успел толком насладиться этим моментом — ему пришла в голову страшная мысль, что обнимает она его вовсе не потому, что ей того хочется, а потому, что верит в придуманную им брачную традицию, и пытается честно её соблюдать.

Приятное волнение тут же схлынуло с него, оставив по себе лишь горечь и разочарование.

Он не хотел, чтобы она обнимала его только потому, что так надо.

— Диэри, я должен вам признаться, — отважно заявил он, но тут же смешался, когда она подняла на него доверчивый внимательный взгляд.

Сердце рухнуло под рёбра; он боялся её реакции, но ещё больше боялся лживых объятий, дающих ложные надежды.

— Нет в Вера-Нессе никаких особых брачных традиций, — глядя ей не в лицо, а на волосы, сдавленно произнёс он. — Я её придумал.

Он опустил руки, ожидая, что она тут же отпрянет от него — и она, в самом деле, чуть отстранилась, глядя на него с большим удивлением. Руки её, впрочем, остались лежать у него на груди.

Он продолжал упрямо смотреть ей на волосы, чувствуя, что краснеет.

— Но ведь прекрасная была бы традиция, — вдруг тихо произнесла она.

Атьен пожал плечами, отворачиваясь.

Наконец, случилось то, чего он ждал — она сделала шаг назад, от него, её руки бессильно скользнули вниз.

— Вы знаете, — задумчиво произнесла Диэри, — а ведь если бы написать о такой традиции балладу — она ведь и могла бы стать настоящей!

Атьен заставил себя посмотреть на неё.

Она стояла, чуть наклонив голову набок, и немного раскачивалась взад и вперёд. На её сосредоточенном лице читалась работа мысли.

— Балладу? — переспросил он, не совсем понимая, к чему это.

Одарив его быстрым ярким взглядом, Диэри всплеснула руками:

— Да, балладу!

Затем она начала быстро и нервно расхаживать по комнате, бурно жестикулируя и объясняя:

— Знаете, да, про жениха и невесту, которые познакомились только в день свадьбы, и вот, придумали такую традицию! — голос её зазвенел воодушевлением. — Вы знаете, я немного пишу стихи, — она остановилась и бросила на него смущённый взгляд, — и я могла бы попробовать, когда немного выучу веранесский!

Лицо её рассиялось самым ярким солнцем. В этот момент она казалась очень красивой — свет вдохновения и радости так и струился из её глаз.

Атьен нервно сглотнул, не желая её разочаровывать, но всё же сказал:

— Диэри, у вас не получится написать балладу на веранесском.

— Отчего ж? — шагнула она к нему, глядя с большим недоумением. — Вы думаете, я так безнадёжна?..

Он поспешно покачал головой.

— Нет, конечно, нет! — заверил он. — Но…

Ему сложно было это признать.

Он горячо и пылко любил поэзию — и он прочитал, должно быть, всё, что когда-либо было создано на веранесском.

Он ни за что бы и никогда не признал этого вслух — но внутри себя он не мог не понимать, сколь беден его язык, и сколь дурны эти поэтические опыты, если сравнивать их с ниийскими.

Веранесский был разговорным языком народа. В основном он состоял из бытовых, простых понятий — всё сложное, возвышенное и абстрактное веранессцы называли по-ниийски.

Вся веранесская поэзия делилась только на два типа. Либо это были очень простые и безыскусные народные песни, лишённые рифмы и эстетики, либо это были более интеллектуальные опыты, подражающие ниийским поэтам и обильно заимствующие ниийские слова.

Веранесская поэзия выглядела жалко, и начитанный Атьен видел это ясно, и это причиняло ему глубокую, сильную боль — потому что он искренне восхищался поэзией ниийской, обожал её всей душой, и презирал самого себя за это, чувствовал униженным и себя самого, и свой народ, и свой язык. Он в жизни своей не сказал ни одного хорошего слова о ниийских поэтах и ни одного дурного — о веранесских, но внутри себя он знал правду, и правда эта мучила его и жгла своей беспощадностью.

Сказать об этом прямо?

Сказать об этом ниийке!

— Но?.. — поторопила его не дождавшаяся пояснений Диэри.

Она смотрела простодушно и ясно, и Атьен понимал, что она не хотела ничего дурного, — но ему был невыносим этот разговор.

Он дёрнул плечом и отвернулся.

— Возвышенный. Проникновенный. Созерцание.

Он произносил эти слова тихо, медленно, не глядя на неё.

— Свершение. Упоение. Непостижимый.

Она хмурилась, не понимая, о чём он, к чему этот поток не связанных друг с другом понятий.

— Всех этих слов нет в веранесском, Диэри, — наконец, взглянул он на неё прямо, и от горечи, которая стояла в его глазах, ей сделалось больно. — Веранесский не создан для поэзии, — тяжёлым камнем упал его безнадёжный вердикт. — Вы просто не найдёте в нём нужных слов.

Лицо его застыло в глубокой скорби человека, столкнувшегося с роковым непреодолимым обстоятельством.

Диэри смотрела на него несколько секунд в немом удивлении.

Губы её беззвучно зашевелились, а затем она тихо произнесла по-веранесски:

— Благо-да-рение.

Слово сияло свежестью и радостью, как первый луч солнца, пробившийся сквозь тучи, и в нём была вся мягкая уверенность зарождающейся надежды.

Атьен вздрогнул.

Его пронзительный взгляд метнулся к её лицу.

— Благо-дарение, — тихо повторил он.

В веранесском не было такого слова, но было «благодарю» и «варенье», которым он сам научил её.

Диэри победно улыбнулась.

— Тьен, — звонко сказала она, — но ведь для того и нужны поэты, чтобы придумывать новые красивые слова!

Невольно эта победная её улыбка отразилась и на его лице. Сердце забилось гулко и радостно. Она… была права.

Она была права!

Он рассмеялся.

— Диэри, я ведь говорил, что вы меня восхищаете? — с глубокой искренностью в голосе сказал он.

Она рассмеялась тоже.

— Что-то припоминаю! — в два быстрых шага подошла к нему и снова положила руки ему на плечи, затем хитро прищурилась и огорошила: — Но ведь в веранесском этого слова нет?

Атьен покачал головой; но вместо привычной боли и стыда почувствовал любопытство и надежду: она открыла ему, что язык его может куда как больше, чем он полагал.

— Я пока не могу его придумать, — честно призналась Диэри, и тут же заверила: — Но скоро смогу!

От улыбки у него заболели скулы.

С нежностью он погладил её по щеке, произнеся по-веранесски: «Любимая».

Глаза её широко распахнулись; она впервые слышала это слово, но догадалась о его значении. И взгляд, и голос его были сплошь наполнены этим чувством.

Её собственное сердце гулко и пылко отозвалось на это чувство, и она потянулась к нему, чтобы поцеловать.

Их губы встретились — нежно, бережно и мягко.

Это были первые шаги их долгой и искренней любви.