Четверть часа на супружеский долг

Глава вторая

Сжимает горло душный страхомрак,

Мне вознадежду не подарит враг.

Диэриния А-Риоль замуж не собиралась и благополучно просидела в девках до почтенного двадцатипятилетнего возраста — и планировала сидеть дальше. Общественные проекты, искусства и науки интересовали её куда больше семейной жизни, а брат не давил — политика таких союзов не требовала. Диэри, правда, была ещё и поэтом, и романтические мечты частенько будоражили её сердце, но суровый разум не позволял ей давать своим чувствам ход. Будучи принцессой, она понимала свою ответственность перед династией, и не желала позорить её шлейфом коротких любовных похождений. Она мечтала о большом и настоящем чувстве — на которое не стыдно будет попросить благословение у брата.

Но вместо большого чувства пришла война, а вслед за войной — победа.

Княжество Вера-Несское ниийцы завоёвывали уже не в первый раз — но удержать дольше трёх десятилетий в своих руках не могли, веранессцы вечно поднимали бунты, свергали неугодное правительство, вели партизанские лесные войны и отстаивали свою независимость.

В этот раз королю повезло — младший представитель правящей династии Вера-Несса согласился на союз, и следовало воспользоваться этой ситуацией. Своего законного князя веранессцы свергать не станут, но нужно гарантировать, что ни он, ни его потомки не пойдут против Ниии — и тут-то династический брак оказался лучшим решением!

Для всех лучшим, кроме Диэри.

Все прекрасно понимали, что молодой князь — явно с большим недовольством сменивший титул на маркграфа — полон жаждой мести, и отыгрываться будет на жене. Все понимали. Все.

Но Диэри пожертвовали — ради сложных политических игр.

И никто, никто не заступился! Ни дядюшка, ни двоюродная бабушка, ни канцлер, ни ректор, ни даже сам патриарх! Все знали, на что она идёт, и все — позволили!

Осознание этого, как колючие иглы замёрзшего в лёд репейника, впивалось в сердце.

Диэри, конечно, сдаваться не собиралась — даже если теперь она и осталась одна против всего мира, и из любимой народом принцессы превратилась в навязанную супругу из вражеской страны. Но как же было больно, и обидно, и страшно!

Это тотальное предательство со стороны всех, кого она любила, выжгло в ней всё дотла, оставив по себе лишь едкий туманный дым неопределённости, — и она совершенно не знала, как жить теперь.

И муж ещё! Моложе её на два года, но такой суровый, крупный и злобный! Весь день глядел на неё с плохо скрываемой ненавистью и всячески пытался унизить прилюдно, колол как иголкой каждым взглядом, — даже сомнений не было в том, что брачная ночь её ждёт кошмарная!

Диэри не знала, что делать и как защитить себя, но твёрдо решила, что будет бороться до последнего. Одно только это решение — что она никогда не сдастся! — осталось ей в качестве точки опоры, и она пыталась почерпнуть в нём мужество среди той гнилой прели беспомощности, в которую её швырнули.

Но откуда у девушки в её положении взяться мужеству? Она дрожала от страха, как еловая веточка на ветру, и даже чувствовала себя готовой упасть в обморок — и совершенно не знала, что делать!

Кочергу пришлось отдать; веранессец прав, стать причиной, по которой начнётся новый виток войны, принцесса точно не хотела. И что ж теперь — ждать? Что ещё за страшные веранесские традиции?

Она боялась даже взглянуть в сторону мужа; всё её самообладание уходило на то, чтобы всё же стоять прямо и не дрожать уж очень заметно. И надеяться, что, может, она настолько не в его вкусе, что он просто уйдёт?..

Атьен же, напротив, разглядывал её внимательно.

Сложив руки на груди, он пытался найти достойный выход в липкой паутине сомнений — и не находил.

Жалость к принцессе уже овладела его сердцем, но он отчаянно ей сопротивлялся, полагая недостойной слабостью. Он потерял многих близких людей на этой войне; и то, что теперь он пошёл на союз с врагом, уже казалось ему мерзким предательством. Мысль о том, чтобы проявить сочувствие к сестре врага, к проклятой ниийке — казалась ему изменой и позором. Что сказал бы брат? Так-то он мстит за него?

Прикрыв глаза, Атьен вспомнил дорогие черты; в ушах его стучал дождевыми каплями голос брата:

— Если мне не суждено вернуться — я с чистым сердцем оставляю Вера-Несс в твоих руках, Тьен.

Так он сказал при прощании. Перед битвой, в которой погиб.

«Но разве брат хотел бы?..» — мелькнула в голове Атьена мысль, и тут же в ушах зазвенел другой голос, звонкий и женский:

— Я знаю, ты не подведёшь, Тьен!

Ньеса. Подруга детства, жена брата. Она не оставила мужа — была умелой лучницей и сражалась с ним вместе, и вместе с ним умерла.

Как наяву встали перед Атьеном её горящие зелёные глаза, и он содрогнулся.

«Что бы она сказала?..» — с ужасом и горечью подумал он.

Не нужно было уметь разговаривать с мёртвыми: он прекрасно знал, что она никогда, никогда не одобрила бы его сегодняшнего поведения, а, если бы узнала о его гнилых замыслах, — сама бы его и побила. Она отлично умела драться, в отличие от него.

Ньеса первая встала бы на защиту ниийки — и защитила бы её ото всех, потому что она ненавидела, когда зло вымещали на невинных и беззащитных.

Атьену стало мерзко от самого себя, словно он вдохнул затхлый, прелый воздух запертого на годы подвала; так мерзко, что он поморщился и поёжился. Теперь, взглянув на дело как оно есть — признав тот факт, что пытался отомстить не самому врагу, а ни в чём не повинной девчонке, — он позабыл про все свои размышления о мести и мужестве. Хорошо мужество! Мстя за насилие — множить это самое насилие!

Его перекосило.

Он снова взглянул на девчонку — та, зажмурившись, обхватила себя руками за локти в попытках спрятать дрожь.

Ему сделалось жалко, совсем уж мучительно её жалко — она-то в чём виновата, право! И как ему вообще пришла в голову мысль мстить ей?..

Щека досадливо заныла, как будто Ньеса была жива, как будто Ньеса была здесь — и залепила ему вполне натуральную пощечину.

Подруга так и маячила перед мысленным взором; слышался её яростный монолог, блестели в темноте искры глаз. Ньеса первая бы бросалась на выручку несчастной молодой жене, чтобы её успокоить.

Атьен был совершенно уверен, что ей бы — удалось.

Зубы скрипнули от боли и безнадёжности.

Ньесы больше нет.

Она никому больше не поможет. Никого не утешит.

И успокаивать девчонку тут некому — кроме него самого.

Нужно было срочно придумать какую-то традицию — пустяковую и милую — которая поможет ей понять, что не так страшны веранессцы, как их ниийцы малюют.

Никакой подходящей традиции сходу не вспоминалось, но Атьен выудил из закоулков памяти прочитанную когда-то в дневниках прабабушки историю, и решил взять за основу её.

— У веранессцев, — заговорил он, и принцесса, вздрогнув, подняла на него пронзительный взгляд, — есть особая брачная традиция для пар, которые не были знакомы перед свадьбой, — она нервно сглотнула и, кажется, слегка пошатнулась. — Вместо исполнения супружеского долга традиционным способом им надлежит, — он чуть запнулся, подбирая слова, — проводить по вечерам четверть часа вместе, обнявшись и разговаривая. Чтобы узнать друг друга лучше, — голос его окреп и набрал силу к этому выводу.

«Ну, что бы ты сказала на это, Ньес?»

Принцесса стояла, глупо моргая и глядя на него с потрясённым выражением.

Атьен с горечью подумал, что, видно, она всё же ожидала какой-то варварской гадости. И что жаль, что он не привёз с собой никаких женщин, на которых мог бы теперь переложить почётную миссию по успокаиванию принцессы — опасаясь ловушки, в Ниию приехали лишь крепкие мужчины. И ни один из них, совершенно точно, не годился в роли утешителя.

С полминуты Диэри молчала, потом нерешительно переспросила:

— И вы предлагаете?..

Выглядела она, впрочем, так, будто мысль о том, чтобы обнять его, пугала её не меньше, чем полноценное исполнение супружеского долга.

Атьен мысленно дал себе оплеуху. Прабабка, в самом деле, познакомилась с его прадедом в день свадьбы, вот они и договорились до этого милого обычая, чтобы сблизиться; но он-то — он-то уже был в глазах девчонки врагом и насильником! Естественно, мысль о том, чтобы прикоснуться к нему, должна казаться ей кошмаром!

Она выглядела такой перепуганной этими перспективами, что он хмуро сдал назад:

— Что ж, если для вас это неприемлемо…

— Нет-нет! — испуганно перебила его принцесса, подумав, что он решил отказаться от своей веранесской традиции в пользу обычного исполнения супружеского долга. — Прекрасный обычай! — пылко заявила она, и, превозмогая страх, сделала несколько быстрых шагов к нему.

В самом деле!

Всего-то четверть часа! И без всяких кошмарных вещей!

Атьен, который планировал просто свалить, растерялся и приглашающе развёл руки.

Объятия у них, впрочем, не получились; принцесса сробела, и всё, на что хватило у неё духа — положить ладони ему на плечи, движением почти невесомым. Похожая на напуганную птицу, она застыла рядом с ним, уткнувшись взглядом в пуговицу на его рубашке и опасаясь пошевелиться.

Атьен замер. Потом подумал, что, раз уж месть отменилась, нужно теперь придумать, как позаботиться о девчонке, у которой теперь никого нет, кроме него, и которую он успел уже до смерти перепугать.

Он почти таким же невесомым движением, как её, положил одну руку ей на талию — не столько положил, сколько удержал в воздухе за её талией, почти не касаясь её.

Пародия на объятья стала выглядеть ещё более нелепой.

— Прекрасная… прекрасная, право, традиция! — пролепетала принцесса, пытаясь было посмотреть ему в лицо, но тут же отводя глаза обратно к полюбившейся пуговице с неровным узелком коричневой хлопковой нитки.

Она покраснела от того, что её попытка затеять светский разговор явно провалилась, потому что её поведение слишком заметно контрастировало с её словами.

В душе Атьена поднялся стыд, горький и едкий, как дым от костра из сырых, прелых веток.

— Я должен принести вам свои извинения, — вдруг заговорил он, пытаясь решить проблему на ходу.

Диэри вздрогнула, бросила на него быстрый взгляд — и опять вернулась к пуговице.

— Я вёл себя грубо и враждебно по отношению к вам, — мужественно продекларировал Атьен, — вымещая злость, к которой вы не имеете никакого отношения и в которой вы никак не виноваты.

Он надеялся своими извинениями закрыть главную проблему в их отношениях — им же и созданную — но, вопреки его ожиданиям, принцесса не успокоилась. Напротив, губы её ощутимо задрожали. Несколько секунд она собиралась с духом, потом подняла на него взгляд и тихо, но твёрдо сказала:

— Нет, вы правы, мы враги. Я ведь… — голос её дрогнул и сорвался, но она всё же договорила: — Я помогала нашей армии.

Ему пришлось несколько раз сморгнуть, чтобы осознать, что она действительно считает его неприемлемое поведение обоснованным — только по той причине, что она, как это и положено благочестивой принцессе, работала сестрой милосердия и помогала раненым ниийцам.

Стыд совсем уж глубокий пронзил всё его существо, сосновыми иголками впился в сердце.

— Вы в самом деле считаете?!. — гневно начал он, но тон его так её напугал, что она машинально отшатнулась от него — и чуть не повисла на его руке, про которую уже и успела забыть, что она находится прямо у неё за спиной.

От неожиданности она чуть не упала; неловко взмахнула руками, цепляясь за него, и он машинально сам сжал её крепче за талию, пытаясь удержать. В этот момент их объятья вышли почти настоящими, но оба, испугавшись этого, тут же вернулись в прежнюю позицию — когда едва касались друг друга.

— Вы исполняли свой долг милосердия, — куда как мягче сказал, наконец, он. — И это не делает нас врагами и не оправдывает моей злости.

Принцесса промолчала, обдумывая его слова.

Она вполне понимала, что толкало его быть к ней жестоким — ему не требовалось этого объяснять. Но вот его человечность она никак объяснить не могла — то, что он говорил и делал теперь, казалось слишком рыцарственным, чтобы быть правдой.

Точнее, Диэри побоялась поверить в это — чтобы потом не разочароваться.

«Должно быть, он в самом деле рассматривает возможность союза», — нашла она рациональную причину для него и порадовалась, что подобрала верный подход.

— Что ж, — наконец, подняла она на него глаза, — надеюсь, иных поводов злиться на меня у вас больше не появится.

Он чуть заметно улыбнулся и, хотя заявленные четверть часа ещё не прошли, пожелал ей доброй ночи и вышел.

Глубоко выдохнув, Диэри с минуту стояла с закрытыми глазами, пытаясь совладать с собой, потом подошла к кровати и села.

«Неужели обошлось?..» — нерешительно подумала она, вцепившись пальцами в стёганное покрывало с миртовым узором.

Верить в это было страшно — но, кажется, как минимум прямо сейчас ей больше ничего не угрожало.

«Ничего, Диэри! — потёрла она лицо усталым жестом, пытаясь унять и панику, и отчаяние, и безнадёжную тоску, и понимание, что она осталась одна, совсем одна, перед лицом сотен неприятностей. — Завтра будет новый день, и ты придумаешь план получше!»

Раз уж супруг оказался согласен идти на договорённости и компромиссы — это открывало гораздо больше возможностей, чем она смела надеяться!