Что, если?

Глава 11

И как-то все в один миг сразу же становится на свои места. Будто с полотна, которое все это время было у него на виду, пелена спадает.

Глаза Глухова потрясенно расширяются. Взгляд тонет в ее льдах. И на фоне абсолютного понимания вдруг мелькает сомнение.

Нет. Ну нет… Совсем ведь не похожа. Ладно, на него непохожа, но и на мать-азиатку.

– Выйдите все.

– Но Герман Анастасыч…

– Вышли! Ты тоже, Коль.

Он сползает с нее медленно. Будто боясь спровоцировать любым неосторожным движением. Садится на четвереньки у ее ног. А вот с взглядом сложнее. Глухов его оторвать не может. Он девчонку будто заново открывает. Ищет в ней. Себя. Дарину… И не находит. А потом ругает себя за то, что это вообще не главное! Что он в принципе думает не о том. Тогда как гораздо важнее сейчас выяснить, как девчонка смогла на него выйти. Потому что после учебки и армии он… Ладно, он несколько раз менял свою биографию. По работе. Его прошлую личность стерли из всех имеющихся тогда баз. А потом банально создали новую.

Девчонка (он, хоть убейте, не может думать о ней как о дочери) переворачивается на бок и, подтянув к груди колени, надсадно дышит. Глухов чуть ее не задушил. А перед этим она сама едва не перерезала себе глотку, поверив, что он отдаст ее на растерзание толпе. Так себе вводные для знакомства с дочкой, не правда ли? И это Герман еще забыл, что ко всему прочему ее еще и избили.

Герман ложится на пол. Рядом. Закинув, испачканные кровью руки за голову, пялится в потолок. Они лежат как ложки в футляре. Только мужчина навзничь, а девчонка ребром. Так близко, что он кожей чувствует исходящее от ее тела тепло.

В голове пусто. В груди тесно. Слов нет. Хотя на языке вертится миллион вопросов! Он их задаст. Наверное… Только бы отдышаться. Ну и свыкнуться с мыслью о том, на кого у него час от часу вставал. Все это время.

Если, конечно, окажется так, что она и впрямь его дочь. А не мудака Игореши, из-за которого Герман в свое время едва не попал под трибунал. Потому что дурным был. И не смог сдержаться, когда лучшего друга со своей невестой застукал. Сейчас бы, конечно, он себя иначе повел. А впрочем, сейчас такая ситуация и не возникла бы. С тех давних пор у него нет друзей. И нет чувств. Чувства в его деле в принципе лишние.

– Твой дед…

– Алтанай, да.

– Ясно.

Одно непонятно. Почему она сразу не призналась о своих подозрениях? Секунду помявшись, Глухов повторяет свой вопрос вслух.

– Хотела присмотреться. Понять, – девчонка замолкает, чтобы облизать пересохшие губы, – нужно ли мне это.

Обдумывая сказанное, Герман на какое-то время виснет:

– А-а-а. Типа, проверить, достоин ли я такого счастья?

– Типа того, – хмыкает. – А почему «подозрениях»?

«У вас есть какие-то сомнения на этот счет?» – повисает неозвученным в воздухе.

Глухов перекатывается на бок, чтобы иметь возможность беспрепятственно наблюдать за Иманой:

– Послушай, я не хочу как-то опорочить память твоей матери, но помимо меня в то время у Дарины были и другие мужчины. Потому далеко не факт, что твой отец именно я.

Так странно об этом говорить. Лежа на твердом полу. Глядя в глаза друг другу…

Ну, давай. Ответь хоть что-нибудь! А она молчит. И медленно опускает веки, с трудом борясь со сном и усталостью. Это Глухов может понять. Бесконтактный бой требует колоссальной энергии. Даже удивительно, что ее хватило так надолго, после случившегося всплеска. По всему, девчонка разряжена в ноль.

Ругая себя, что не сделал этого раньше, Герман достает аптечку. Берет спиртовые салфетки, обтирает рану на шее у девушки. А та даже не морщится.

– У меня о матери нет ни одного светлого воспоминания. Вряд ли ее можно опорочить. Уж точно не в моих глазах, – шепчет Имана, едва ворочая языком: – Простите. Меня, кажется, сейчас вырубит…

И ведь вырубает. Даже когда Глухов поднимает Иману на руки, чтобы отнести ее в спальню, та ни на секунду не приходит в себя. Висит в его руках безвольной сломанной куклой.

– Пиздец, – комментирует Михалыч, когда Герман выходит в коридор.

– Помоги открыть дверь.

Герман осторожно опускает девушку на кровать. Машинально накрывает ее одеялом. Как будто делал это тысячи раз, когда она была маленькой. А поймав себя на этом, хмыкает.

– Есть хоть малейший шанс, что она сказала правду? – интересуется стоящий за спиной Глухова начбез.

– Есть хоть малейший шанс, что ее признания слышали только мы? – вместо того, чтобы ответить, перефразирует Герман.

– А, да. Ребята слишком далеко стояли. Она же почти шептала. Так это правда, выходит?

– Не знаю. Но, Коль, если это как-то просочится наружу…

– Да ты чего?! – шипит Михалыч. – За кого ты меня принимаешь? Нет, я, конечно, косячу в последнее время, но… Ты тогда меня лучше уволь, к хренам! Но не обижай подозрениями!

На эмоциональную речь начбеза Герман коротко кивает.

– Проехали.

Михалыч немного расслабляется. Чешет плешь:

– Как я понимаю, подробностей от тебя мне не дождаться?

Глухов неопределенно пожимает плечами. Какие бы у него ни сложились отношения с Кабановым, некоторые подробности его жизни были и остаются тайной для всех. Таков его путь. Он не сам его выбрал, но это тот самый случай, когда из игры живым не выйдешь. Слишком много на нем завязано.

– Очевидно, ее видения из той же области, что и способности отмудохать, даже пальцем тебя не коснувшись? – Глухов поднимает на Михалыча строгий укоризненный взгляд. Тот примирительно выкидывает перед собой руки: – Нет-нет, я не лезу… Но, Гер, это как раз видели все.

– Болтают?

– Не-а. Наоборот, притихли. Словно мешком прибитые.

– Значит, расслабься. Уверен, очень скоро они найдут какое-то рациональное объяснение увиденному. Скорее всего, заставят себя поверить в то, что им просто почудилось. Так комфортнее психологически. Да и ты не забивай голову.

– Легко сказать – не забивай. Ага.

Михалыч закатывает глаза. Снова ведет по лысине. Зачем-то кобуру поправляет.

– Что будем делать?

– Жить.

– Мне так всем и сказать? – скисает Михалыч. – Ты же видел, что они, – кивает на дверь, – растерзать ее были готовы.

– Это до того, как ты скомандовал «фас». Потом мужики здорово растерялись.

– А ты бы хотел, чтобы было иначе? – изумляется начбез.

– Да нет, Коль. На кой мне здесь конченые отморозки?

Разговор прерывает телефонный звонок. На том конце связи Елена. Не ответить невесте Герман не может. Тем более что в последний раз он и так ее вызов сбросил.

Так нравящийся ему голос на этот раз скорей походит на визг.

– Ты почему мои вызовы сбрасываешь?! Я напугана до трясучки! Все каналы трубят о том, что на тебя было совершено покушение!

– Эй! Эй… Все нормально. Раздули из ничего проблему. Тебе ли не знать, как журналюги это умеют сделать.

– Точно? Ты же меня не обманываешь?

– Да в чем?

– Ты не пострадал?! Тут ведь сообщалось, что ты находишься в коме!

– Бред. Я цел и невредим. Прилетай и убедись своими глазами.

И вроде Герман говорит это в шутку, но когда Елена начинает лепетать о том, что она не может, что у нее гастроли, он напрягается. И вспоминает почему-то, как Имана однажды закрыла его своим телом, и что только благодаря ей, похоже, он до сих пор жив. Продолжение разговора требует от Глухова некоторого душевного усилия. Елена зазывает к себе. А он не может. У него запланирована долгая поездка на север. Там два важных, практически ключевых для него города. Ничего не отменить и не перенести. Да и не так уж он соскучился по невесте, чтобы вот так срываться. Он же не прыщавый подросток, ну правда. На нем такая ответственность, что ой…

Прощается едва ли не с облегчением.

За окном протяжно воет Волк. Этот звук за последнюю неделю стал для Глухова почти родным. Маленький зверь тоскует. И уже пару раз сбегал, добавляя охране головняков. То подкоп соорудит, гаденыш, то сетку, огораживающую наспех сколоченный вольер, умудрится перепрыгнуть.

Герман плетется в душ. Он дьявольски устал. Но ему еще нужно записать видеопослание, которому полагается развеять кривотолки касательно его состояния. Политтехнологи шутят, что для этого Глухову надо будет выглядеть свежим, как майская роза.

Небольшая съемочная группа приезжает уже под утро. К этому моменту Герман успевает связаться с нужными людьми, которые могут взять образцы и исследовать их на предмет родства тайно и в максимально сжатые сроки.

Так странно. Он думал, что первенца ему родит Елена. Если верить добытым-таки из клиники данным, она действительно делает все положенное для подготовки к беременности. Выходит, зря он ей не доверял.

О чем Глухов понятия не имел, так это о том, что у него, возможно, уже есть ребенок. Взрослая дочь, мысли о которой вносят в его душу сумбур. Чтобы поменьше об этом думать, Герман сосредотачивается на отчете о произошедшем, который ему нужно отослать куратору. Но потом, все же сдавшись, тайком, как вор, прокрадывается в спальню к Имане. В свете торшера, крепящегося прямо к мягкому изголовью, он может сколько влезет наблюдать за девушкой в попытке найти с ней что-то общее.

Глухов имеет слабое представление о родительстве. Он не знает, что радует в детях обычных среднестатистических мужиков. Потому что сам по себе Герман – экземпляр единичный. И потому совершенно нерелевантный. Но если бы его сын обладал качествами Иманы, он, наверное, был бы страшно горд. Потому что воспитать такого человека дорогого стоит. Проблема в том, что она… не сын. И что ему делать с такой дочкой, Герман совершенно не представляет.

Он до этого вообще не встречал таких.

Глухов не знает, плоть ли она от его плоти. Но… Блядь, как так вышло, что она душа от души его?

Ощущения, которые Герман столько времени от себя отгонял, накатывают и топят. Смотреть на нее практически больно. Он отходит к окну, а там, за стеклом, капель… Неожиданно. Ночью-то. Так, глядишь, и снег сойдет, а он в круговерти жизни этого и не заметит.

Кап-кап…

Шкряб-шкряб…

Герман опускает взгляд ниже и ловит умный волчий взгляд.

Окна здесь выполняют также функцию двери. Впустить зверя в дом Герман не может. Вместо этого он сам выходит на террасу, буквой «Г» опоясывающую периметр.

– Что, Волк? Соскучился по…

Он хотел сказать «мамке». Но потом вдруг подумал, что тогда, вполне возможно, он Волчонку приходится дедом. И осекся. Еще чего не хватало.

– Р-р-р-р.

– Да-да, я в курсе. Ты злой и страшный серый волк.

С такими нельзя свысока. Зверь это как агрессию воспринимает. Вот почему Глухов садится так, чтобы их глаза с волчонком были плюс-минус на одном уровне. Мелкий, конечно, крут, но пока он слишком маленький, чтобы конкурировать с Глуховым в борьбе за роль вожака в стае. Поэтому, еще чуть повыпендривавшись для порядка, тот со всех лап плюхается на пузо. Смешно…

Улыбаясь, Герман чешет волка за острыми ушами. И осторожно касается его мохнатого лба своим.

– Р-р-р-р.

– Ой, все.

– Р-р-р.

– Ну что? Скучно тебе без Иманы, да? Одна она с тобой, неблагодарная ты морда, возилась? Или благодарная? Ты чего пришел, м-м-м? Убедиться, что хозяйка в порядке?

– Р-р-р…

– Не хозяйка? Ну да. Чего это я. Ты у нас самостоятельный, да? Никто тебе не указ? Ну и что мне с вами обоими делать?

– Не знаю, как Волк, а я бы хотела все же поработать на вас. Хотя бы до окончания предвыборной гонки.

Плечи Глухова каменеют. Он забыл, что кто-то может так бесшумно передвигаться. Стареет!

– Разве не родителям полагается защищать своих детей?

– Может быть. Только вы уже не справились. А я еще могу.

– Что значит, не справился? – оборачивается. – Пока ты жива, у меня всегда остается шанс прийти тебе на помощь.

Девчонка, кутаясь в одеяло, пожимает плечами:

– Сейчас я сама себе лучший защитник.

– Да уж, я имел возможность в том убедиться, – хмыкает Глухов не без уважения. – И все же. Или… ты еще что-то видела? – вдруг хмурится он, провожая настороженным взглядом подошедшего к девчонке Волка.

– А-а-а, да нет. Ничего такого. Просто чувствую, что пока мое место здесь.

Глухов переминается с ноги на ногу. Волк нарезает вокруг Иманы круги, а та такая слабая, что еще немного, и он просто сшибет ее с ног. Шикнув на зверя, Глухов делает шаг вперед, оттесняя девушку к двери:

– Давай, заходи уже, тебе нельзя стоять на холоде после болезни.

– Примеряете на себя роль отца? – кривит губы в улыбке та. – Может, сначала все же дождемся результатов теста?

– Откуда ты знаешь, что… – настораживается Герман, на что девчонка демонстративно закатывает глаза.

– Как будто трудно догадаться, что вы захотите проверить мои слова.

– И что? Ты не против?

– Нет, конечно. Хотя и будет обидно ошибиться.

Сердце Глухова пропускает удар. А потом резко сокращается подряд два раза.

– Почему?

– Потому что тогда придется признать, что я ошиблась.

Имана будто вскользь касается сердца. И его опять прошибает этим странным ощущением абсолютного с ней родства.