Что предназначено тебе… Книга первая

16

Стефано громыхнул трубкой. Его душила злость.

— Вот урод… — прошептал он.

— Кто это был? — мгновенно откликнулась Джессика, выглянув из-за угла.

— Один… знакомый.

— Он сказал, что он твой близкий друг, — Джессика испытующе смотрела на него.

Стефано пожал плечами — не хотелось ни врать, ни объяснять. Находиться рядом с Джессикой и было тяжело — но другого жилья он так и не нашёл. А она продолжала уговаривать Стефано, и с тех пор, как он вернулся в её дом, ни разу не напомнила о том, что с ними произошло.

Сама она, правда, стала какой-то тихой. Как человек, который ходит по кромке обрыва и отлично понимает, что после первого же неверного движения может упасть.

— Ты рассказывал ему, где живёт моя мать?

— Что? — Стефано, уже шагнувший было через порог комнаты, оглянулся на неё и замер.

— Он сказал, что знает островок, где живёт моя мать. Что ты рассказывал ему об этом месте и о том, что я каждый сентябрь езжу туда. Вот только… не помню, чтобы я рассказывала об этом тебе.

Джессика задумчиво смотрела на Стефано.

Стефано огляделся по сторонам. Ему казалось, что стены медленно смыкаются со всех сторон.

— Мне надо пройтись, — произнёс он и, подхватив куртку с вешалки, бросился к двери.

Над городом шёл дождь. Сумеречное небо налилось свинцом, и крупные холодные капли барабанили по мостовой — как будто близилась зима, хотя сентябрь ещё едва начал входить в свои права.

Стефано кружил по бульварам и паркам, скользил глазами по огням неоновых реклам — всего за десяток лет, после того как Корсика провела центральную электросеть, весь город окрасился огнями всевозможных цветов. Тут и там сверкали недолговечные афиши кабаре, мерцали искрами колёса судьбы на крышах игорных домов. И тем более несуразно выглядела облупившаяся колокольня, безмолвно взиравшая на мирскую суету.

«Santi i venti, santissima tempesta*», — прозвенел протяжный напев вдалеке — и тут же рядом взревел мотором новенький додж, рассыпая вокруг океаны брызг.

Стефано вытягивал сигареты из пачки одну за другой и медленно брёл, размышляя о том, что делать теперь. Он крепко запутался в паутине, которую, похоже, Доминико плёл специально для него.

Стоило задёргаться давным-давно, когда в руки ему попало дело этого несчастного журналиста — распутывавшееся, вопреки протестам Габино, на удивление легко.

Вычислив владельца машины, которая, как оказалось, была взята на прокат, Стефано через него смог выяснить и имя того, кто машину арендовал. Этот же человек уже вскоре — пришлось, правда, продержать его в камере без туалета пару десятков часов и несколько раз хорошенько ударить по почкам — рассказал множество деталей того, что в ту злосчастную ночь произошло.

Когда Джеффри Конуэлл оставил автомобиль на парковке у своего дома, к нему подошел Феличи Пинто. Пинто был знаком с Конуэллом уже давно. Он представил Конуэллу двоих друзей, сообщив, что они располагают достоверной информацией по делу «Джардино ди Агруми». Позднее, просмотрев архивы номеров газеты, где работал Конуэлл, Стефано выяснил, что это — одна из компаний, поставлявших оптом в кафе и магазины Сартена цитрусовый сок. Продажи её, впрочем, были не столь велики, чтобы она могла представлять интерес для кого-нибудь.

Джеффри той ночью, однако же, был очень заинтересован и сразу согласился поехать на дом к одному из трёх, чтобы, как выразился бандит, «посмотреть товар и столковаться о цене». На квартире, куда привезли журналиста, ему насильно ввели наркотики. Потом их вводили регулярно после каждой серии допросов и пыток.

Всего Конуэлла продержали на квартире чуть более суток — что от него требовалось узнать, Джеффри не знал или не хотел говорить. Затем журналисту ввели очередную порцию наркотика, спеленали простынёй и, утрамбовав уже бесчувственное к тому времени тело в багажник, отвезли на скотобойни. «Он даже не барахтался, когда его швырнули свиньям», — с ухмылкой и непонятной гордостью произнёс Пинто, и Стефано, не сдержавшись, заехал ему по лицу.

Габино, впрочем, тут же оттащил его, и пока допрашиваемого уводили обратно в камеру, принялся составлять отчёт.

— Ты был прав, — сказал он, когда Стефано достаточно успокоился, чтобы вести разговор, — это убийство. Но теперь-то уж мы посадим всех троих и закроем дело с чистой душой.

Стефано тогда непонимающе посмотрел на него.

— Это всего лишь мелкие сошки, — растерянно сказал он, — нам даже мотив не удалось толком узнать.

— Он же тебе сказал, — Габино поставил подпись на отчёте и протянул его Стефано, чтобы расписался и он, — всё дело в статейке, которую этот журналюшка накатал накануне — мол, грёбаные итальянцы захватили весь Альбион. Парни просто решили предупредить тех, кто работал с ним в команде, что такие статьи нельзя публиковать.

Стефано взял в руки отчёт и пробежал по нему глазами. Затем отложил в сторону и подхватил со стола ключи от машины.

— Всё дело в этой «Джардино ди Агруми».

— Чёрт бы тебя побрал, Бинзотти, они просто продают апельсиновый сок! Кто станет убивать человека за стакан сока?

— Вот это я и собираюсь узнать.

Узнать Стефано ничего так и не смог — двери «Джардино ди Агруми» были плотно закрыты для него. Но надежды он не терял — в конце концов, кроме архивов самой фирмы, были архивы её поставщиков — и архивы тех, кто покупал у неё сок.

Последние Стефано удалось увидеть собственными глазами — но единственным, что было возможно из них понять, было то, что «выход» сока был крайне невелик — как будто на один стакан «Джардино ди Агруми» тратила килограмм апельсинов — что, впрочем, незаконным назвать было нельзя. Лимоны же, поступавшие на заводы «Джардино ди Лимони», уходили, кажется, вообще в никуда — впрочем, и это был не криминал.

Стефано почти удалось выбить разрешение на обыск, когда дома его застал звонок Таскони, лучше всего остального подтвердивший, что корсиканцы замешаны в этом деле и продолжают следить за тем, как оно идёт.

Мысль о том, что Таскони просто пытается утолить личную жажду мести, конечно, тоже пришла Стефано в голову — но для человека, который хотел отомстить, корсиканец вёл себя не слишком логично: в самом деле, проще всего было Стефано просто убить. Таскони мог похитить его, как сделал это с Джессикой, или придумать что-нибудь ещё. Советовать ему уехать из города Таскони мог только в том случае, если дело было достаточно серьёзным, и за этим решением стоял не он один.

В голове Стефано мелькнула мысль о том, чтобы заглянуть в участок и ещё раз полистать досье корсиканца — до сих пор его интересовали только личность и возможности Таскони, теперь же стоило узнать, зачем он вообще явился на Корсику и с кем собирался вести здесь дела.

Однако время уже перевалило за девятый час, и Стефано слишком устал. Вместо того, чтобы двигаться к участку, он завернул в бар и, попросив у официантки двойной скотч, устроился в самом тёмном углу. Стефано сидел в полумраке, потягивая его и рассеянно слушал, как певичка с круглыми бёдрами в длинном красном платье, не скрывавшем её форм, выводит скрипучим голосом пошленькие куплеты про любовь.

— Вот ты где, — широкие плечи заслонили ненадолго обзор, а когда глаза Стефано попривыкли к подступившей темноте, он увидел Габино, опускающегося на стул.

— Привет, — Стефано покрутил в пальцах стакан. Он не очень-то хотел видеть Габино, но ещё меньше хотел оставаться один.

— Слушай, я хотел с тобой поговорить.

— Надеюсь, не о делах?

Габино, казалось, задумался.

— А ты можешь думать не о делах? — поинтересовался он.

— Ну, например, перед тем, как ты появился, я думал, как хорошо было бы засадить этой птичке между ног.

Габино обернулся на певичку и усмехнулся.

— Что-то не очень верится, — произнёс он.

— Почему же вдруг? — Стефано поднял бровь.

— За всё время, что ты работаешь у нас, ни разу не видел тебя с девушкой.

— Думаешь, всё это время мечтал засадить тебе? — поинтересовался Стефано и поднёс стакан к губам.

Габино хохотнул — немножко нервно, как показалось Стефано, но в рамках того, что можно было ожидать, когда твой напарник сообщает тебе, что собирается вставить в тебя член.

— Всё может быть, — уклончиво произнёс Габино, — но то, что эта певичка не в твоём вкусе — факт.

— Так расскажи мне про мой вкус?

Появившаяся рядом со столиком официантка ненадолго прервала разговор. Габино тоже заказал скотч и дождавшись, пока стакан появится на столе, принялся отвечать на вопрос.

— Ну… — предположил он, — я думаю, вкус у тебя странноват. И дело даже не в том, что ты предпочитаешь мужиков.

— Вот как?

— Да. Если бы ты был по мальчикам, типа тех, что шастают по улицам в красных балахонах и поют «Santa vento» в соборах по вечерам — я бы мог это понять. Но ты, кажется, предпочитаешь… — Габино замолк, подбирая слова, — ты предпочитаешь играть с огнём, — наконец серьёзно закончил он.

Стефано не стал отвечать. Лекция о морали и нравственности от Габино абсолютно определённо не была ему нужна. Он снова повернулся к певичке и, поймав на себе её хитрый, как у лисички, взгляд, подмигнул.

— Я предпочитаю скотч, — после долгой паузы, когда перестрелка глазами была закончена, продолжил Стефано, — это лучший любовник на одну ночь.

— Это точно, — согласился Габино и сделал глоток.

Они поговорили ещё — обо всякой ерунде. О том, как тяжело стало пробиваться сквозь пробки по утрам, о том, как много стало в городе машин — и о том, как тихо было в Сартене десять лет назад.

— Я вырос здесь, — сказал Габино, когда официантка ставила перед Стефано очередной стакан, — ты приезжий, Стефано. Ты не понимаешь здесь ни черта. А я вырос в этом городе. Это мой дом.

— А я вырос в Палермо, — ответил Стефано и сам удивился тому, какой злостью были наполнены его слова, — чёртова война смешала мой город с дерьмом. Но это не значит, что я полный идиот.

Он залпом осушил стакан и начал вставать, но Габино поймал его за руку и заставил опуститься назад.

— Не злись, — сказал он, — давай выпьем ещё.

И они выпили ещё, и снова завели какой-то бестолковый разговор, так что домой Стефано вернулся уже в шестом часу утра — Габино подвёз его до угла.

— Дальше сам, — хохотнул он, — а то соседи решат, что ты спишь со мной.

Стефано кивнул, выбрался из машины и, пошатываясь, направился домой.

Лифтёр тихонечко дремал в углу, и Стефано не стал его будить — поднялся по лестнице на свой этаж и, не раздеваясь, пробрался в спальню, где рухнул на кровать и без единой мысли провалился в сон.

Проснулся он ближе к двенадцати — солнышко весело заглядывало в окошко сквозь полупрозрачную пенку штор.

Какое-то время потребовалось ему, чтобы прийти в себя, подняться на ноги и двинуться навстречу новому дню.

— Джессика! — окликнул он девушку, заметив светлые пряди волос, разметавшиеся по диванной подушке. — Доброе утро.

Джессика не отозвалась.

Стефано прошёл в ванную и, сбросив с себя пропотевшую и пропахшую скотчем одежду, забрался в душ. Тугие струи воды ударили по загривку, и Стефано замер, наслаждаясь. В голове по-прежнему стоял гул.

Наконец, выбравшись из ванной и обмотав бёдра полотенцем, он вернулся в комнату, намереваясь достать из комода свежее бельё. Джессика оставалась на том же месте, только рука её упала с края дивана вниз.

— Джесси… — осторожно произнёс Стефано и, углубившись в гостиную, сверху внизу взглянул на неё. Девушка лежала, откинув назад голову, будто спала. Только ни тени дыхания не колебало её грудь. Рядом с диваном на полу, там, куда опустилась тонкая рука, валялась на боку корзина, полная алых роз.

Стефано провёл языком по губам.

— Джессика… — позвал он скорее машинально, чем ожидая, что она откликнется. Затем присел на корточки и, наклонившись к корзине, потянул красную открытку, украшавшую букет. В следующую секунду раздалось шипение, и блестящее длинное тело рванулось к нему.

— Вот дерьмо! — выдохнул Стефано, чудом успев перехватить хищника за шею, и теперь глядя в маленькие чёрные блестящие глаза. Раскинув радужный капюшон, кобра выбрасывала вперёд длинный острый язычок и с ненавистью смотрела на него.

Стефано рванулся к окну и, открыв форточку, вышвырнул туда змею, а затем вернулся и снова поднял с пола упавшую открытку:

«Самому упорному из наших друзей. Мы наблюдаем за тобой», — значилось в ней.

*Святые ветры, благословенный шторм