Чудо. Встреча в поезде

36

— Послушай, — четко, напряженно выговаривал Гай в трубку. — Послушай, Бруно! — Бруно казался пьянее, чем когда бы то ни было, но Гай твердо решил любой ценой пробиться в его отуманенный рассудок. Потом ему вздумалось вдруг, что Джерард может находиться рядом, и голос смягчился, дрогнул из малодушной предосторожности. Гай выяснил, что Бруно в телефонной будке один.

— Ты Джерарду сказал, что мы встречались в Институте Искусств?

Бруно ответил, что да. Во всяком случае из его пьяного бормотания можно было понять, что да, так оно и было. Бруно хотел прийти. Гай никак не мог донести до пьяного сознания, что Джерард уже являлся сюда, допрашивал его. Гай швырнул трубку и дернул на себе воротник. Бруно не унимается, продолжает ему звонить! Приход Джерарда материализовал опасность, сделал ее внешней, вещественной. Гай чувствовал, что порвать с Бруно полностью является более насущным, чем даже вместе с ним сочинить версию, сходящуюся во всех деталях. А больше всего Гая бесило то, что из пьяной околесицы, которую нес Бруно, нельзя было понять, ни что происходит с ним, ни даже в каком он пребывает настроении.

Гай был наверху, в студии, вместе с Энн, когда зазвонил колокольчик.

Гай лишь слегка приоткрыл дверь, но Бруно распахнул ее настежь, прорвался, спотыкаясь, в гостиную и рухнул на диван. Гай замер над ним — сначала гнев, потом омерзение сковали ему язык. Жирный, красный затылок Бруно выпирал из воротника. Он казался скорее даже не пьяным, а раздутым, словно ядовитые соки смерти пропитали всю его плоть, даже глубокие впадины глазниц, отчего серые, налитые кровью глаза казались неестественно выпученными. Бруно глянул на него снизу вверх. Гай пошел к телефону вызывать такси.

— Гай, кто это там? — прошептала Энн с лестницы.

— Чарльз Бруно. Совсем пьяный.

— Нет, не пьяный! — внезапно воспротивился тот.

Энн спустилась на несколько ступенек и увидела Бруно.

— Может, мы сразу отведем его наверх?

— Ему тут нечего делать. — Гай рылся в телефонной книге, искал номер какого-нибудь таксопарка.

— Ес-с-сть чего! — зашипел Бруно, как проколотая шина.

Гай обернулся. Бруно смотрел на него одним глазом, и глаз этот был единственным, что еще жило на отекшем, омертвевшем лице. Бруно заунывно бормотал что-то себе под нос.

— Что он такое говорит? — Энн ближе подошла к Гаю.

Гай подскочил к Бруно и сгреб его за воротник рубашки. Нечленораздельное, мерное мычание действовало на нервы. Он попытался поднять Бруно, но тот только пускал слюни прямо ему в ладони.

— Вставай и убирайся отсюда!

И тут он услышал:

— А я все ей расскажу — я все ей расскажу — я все ей расскажу — я все ей расскажу, — бубнил Бруно, и дикий, налитый кровью глаз сверлил Гая. — Не гони меня, я все ей расскажу — я все…

Гай с отвращением отдернул руки.

— В чем дело, Гай? Что он говорит?

— Я отведу его наверх, — сказал Гай.

Собрав все силы, он пытался взвалить Бруно к себе на плечо, но обмягшее тело не поддавалось, висело мертвым грузом. В конце концов Гай оставил его лежать поперек дивана. Сам подошел к окну. Снаружи не было видно никакой машины. Бруно точно с неба свалился. Он теперь уснул и спал совершенно бесшумно, а Гай сидел рядом, смотрел на него и курил.

Бруно проснулся в три часа утра и выпил пару стаканчиков, чтобы прийти в себя. Через несколько минут он принял почти нормальный облик — только в лице осталась некоторая одутловатость. Он был счастлив, что оказался в доме у Гая, и совершенно не помнил, как туда попал.

— Я имел с Джерардом еще одну схватку, — улыбнулся Бруно. — Целых три дня. Читал газеты?

— Нет.

— Ну, ты даешь, даже газет не читаешь! — мягко упрекнул Бруно. — Джерард пошел по ложному следу. Мой кореш — забулдыга, Мэтт Левин. У него нет алиби на ту ночь. Херберт думает, что это мог быть он. Три дня я провел со всеми троими на очной ставке. Мэтт может погореть на этом.

— Его могут казнить?

Бруно задумался, все с той же улыбкой.

— Казнить не казнят, но посадят. На нем уже две или три мокрухи. Копы будут рады заполучить его. — Бруно вздрогнул и допил свой стакан.

Гая так и подмывало схватить тяжелую пепельницу, стоящую перед ним, и вдребезги разбить, расплющить безобразно раздутую голову Бруно, ослабить, наконец, напряжение, которое, он чувствовал, будет расти и расти, пока он не убьет Бруно или самого себя. Он крепко, обеими руками, схватил Бруно за плечи.

— Ты уберешься, наконец? Клянусь тебе, это в последний раз!

— Нет, — сказал Бруно спокойно, безропотно, нисколько не сопротивляясь, с тем безразличием к боли и смерти, какое Гай наблюдал уже во время той давней драки в лесу.

Гай отнял руки, закрыл ими лицо и ладонями почувствовал, как оно дрожит.

— Если твоего Мэтта осудят, — прошептал Гай, — я им все расскажу.

— О, вряд ли. У них мало доказательств. Это, милый, все несерьезно! — Бруно ухмыльнулся. — Мэтт — подходящий тип в свете подстроенных улик. А ты был бы неподходящим типом в свете улик достоверных. Ты же важная птица, Гай, Господи ты Боже мой! — Бруно вынул что-то из кармана и протянул Гаю. — Мне это попалось на прошлой неделе. Как здорово, Гай.

Гай поглядел на фотографию «магазина в Питтсбурге» с траурной черной оторочкой. Это был буклет Музея современных искусств. Он прочел: «Гай Хейнс, которому едва исполнилось тридцать, следует традиции Райта. Его особая, неповторимая манера отличается строгой простотой, лишенной, однако, холодности, и неподражаемой грацией, которую сам он называет «певучестью»»… Гай резко захлопнул книжицу, раздосадованный тем последним словом, что приписал ему искусствовед.

Бруно положил буклет обратно в карман. — Ты на коне. Будешь держаться как следует — никто тебя не заподозрит.

Гай скосил на него глаза.

— И все-таки неблагоразумно нам с тобою видеться. Зачем ты приходишь?

Но он сам знал, зачем. Затем, что его жизнь с Энн притягивала Бруно. Затем, что он и сам получал нечто от этих встреч — некое мучительное, противоестественное наслаждение.

Бруно глядел так, будто знал наперед все его мысли.

— Ты мне нравишься, Гай, но помни — против тебя у них гораздо больше, чем против меня. Если ты меня заложишь, я смогу вывернуться, а вот сам ты — нет. Херберт может вспомнить тебя, и это факт. Энн может вспомнить, как странно ты себя вел в то время. И царапины. И шрам. И все мелкие улики, которые сунут тебе под нос — пуля малого калибра, клочки от перчаток… — Бруно декламировал медленно и с любовью, словно смакуя старые воспоминания. — Против меня тебе не выстоять, поверь.