Чужая жена

16

Мара стояла посреди гостиной, озираясь, будто очнулась в незнакомом, давно забытом месте. Коллекция старинной утвари, собранная еще Элис, вновь была расставлена по полкам серванта. Первоиздание Хемингуэя и жизнеописания знаменитых охотников, позаимствованные из собрания Руди, вновь уступили место классикам в кожаных переплетах, составлявшим библиотеку Джона. Табурет в чехле из зебровой шкуры исчез, словно его и не было, как, впрочем, и другие предметы, завезенные для антуража. Со спокойной совестью Мара могла доложить Карлтону, что все, что было убрано или переставлено для съемок, вернулось на свои места. И все же ее не покидало чувство, что что-то не так, что-то изменилось в самой атмосфере комнаты, как будто она пережила загадочное превращение, невидимое на первый взгляд. Впрочем, это чувство могло быть и следствием знания, что многие вещи, которые, казалось, застыли на месте, в действительности объявились здесь после временного отсутствия. Словно прошлое ослабило свою незыблемую власть над предметами и Рейнор-Лодж вырвался из его плена, а значит, все может измениться еще раз. Взгляд Мары пробежал по привычным корешкам книг домашней библиотеки, остановившись на потертой позолоте сказок братьев Гримм. «Давным-давно на белом свете…» — прочитала она одними губами и про себя добавила: «За тридевять земель, а именно в Сафариленде».

От нахлынувшей щемящей тоски она закрыла глаза. Не все волшебные сказки заканчиваются хорошо — вот и они с Питером расстанутся вскоре после полудня, и, возможно, навсегда. Вчера ночью они дали друг другу слово — жить не оглядываясь и искать каждый свое счастье. Вчера, когда у водопоя, словно по волшебству, в лучах света среди ночи показались слоны, Мара была твердо убеждена в правильности этого решения. Но сейчас, когда разлука приближалась, с каждой минутой таяла ее уверенность. Зато нарисованное ею будущее стало приобретать очертания темной, пугающей своего высотой горы, одна мысль о подъеме на которую вызывала усталость и опустошенность.

Мара оторвала взгляд от книжного шкафа и подошла к окну. На другой стороне лужайки, очерченной квадратом окна, она заметила край многострадальной микрофонной удочки с покрытым пушистым ворсом микрофоном. Едва она наклонилась поближе, присматриваясь, как показалась группа из четырех человек: Леонарда, Томбы, Джеми и… Питера. Видимо, они записывали какие-то реплики, которые на ночь глядя набросал Леонард, чтобы «залатать» сцены с отсутствующей Лилиан. Из своего окна Мара видела, как Питер пробежал глазами по листу бумаги, затем поднял голову к микрофону. Его губы зашевелились. Каждое слово он подкреплял жестом, словно его снимали на камеру. Закончив фразу, он повернул голову к Леонарду, ожидая его реакции. В знак одобрения тот поднял вверх два больших пальца. Затем Питер оглянулся, пристально вглядываясь в окна приюта.

Он ищет меня.

Мысль окатила Мару теплой волной, хотелось обнять ее и не отпускать от себя, словно она была живым существом. Мара сделала шаг от своего окна, собираясь перейти к другому, где Питер мог бы увидеть ее, но за стеной по скрипучим половицам послышались быстрые шаги и в дверях показалась Хелен. Одета она была как всегда безукоризненно, волосы гладко зачесаны назад, но в лице появилось нечто новое: до сего дня Мара не помнила, чтобы Хелен красила губы; густой красно-оранжевый оттенок удачно сочетался с цветом ее волос.

Встретив взгляд Мары, Хелен улыбнулась.

— Меня впустил мальчик их кухни. Надеюсь, я не помешала? — Она запнулась, словно не была уверена до конца.

— Конечно нет, я всегда рада тебя видеть, — улыбнулась Мара. — Как Лилиан?

Вчера у Лилиан побывал Карлтон, но Мара хотела услышать новости из первых уст.

— Идет на поправку. Хочет, чтобы ей доставили ее вещи. Раньше я думала послать Джозефа, а потом решила, что если он что-то забудет или потеряет, то виноватой себя буду чувствовать я.

— Вещами Лилиан занимается Кефа, по крайней мере, он уже должен был распорядиться на этот счет. Идём, я провожу.

Мара провела Хелен к опустевшему рондавелю Лилиан, в котором прибирался Кефа. Хелен без лишних слов поспешила ему на помощь. Сама Мара задержалась у входа, оглянувшись на тропу, ведущую к хижине Питера. Интересно, он уже собрал вещи или еще нет? Она представила себе, как он складывает в стопку знакомые ей рубашки, кладет в несессер флакон с лосьоном после бритья с запахом корицы, в уже готовую стопку бережно вкладывает семейные фотографии. Все опускает в дорожную сумку. Туго затягивает шнурок.

Мара обернулась к хижине Лилиан, когда Кефа уже выносил два красных чемодана. Вслед за ним, щурясь от яркого солнца, вышла Хелен. В руках у нее было несколько тетрадок для рисунков и фотография в рамке с туалетного столика.

— Лилиан просила не забыть фотографии какого-то Тео, но я не нашла ни одной, кроме этой. — Хелен протянула снимок лохматой, взъерошенной овчарки.

— Это он и есть, — кивнула Мара, — Тео — вся ее семья.

Зеленые глаза Хелен сверкнули жалостью и недоверием.

— Бедная девочка, — пробормотала она. — Что ж, в любом случае она будет рада, увидев рисовальные принадлежности. Подумать только, ей уже скучно лежать в кровати. Лилиан начала рисовать портреты на обороте листов с меню. У нее неплохо получается, правда, она, похоже, понятия не имеет о строении тела. Мне пришлось дать ей взглянуть на «Анатомию Грея» Тони.

У Мары перехватило дыхание. Одно дело — думать, что Лилиан не помешало бы немного объективной критики, и совсем другое — представить, как она на нее отреагирует.

— Она была в восторге, — между тем продолжила Хелен. — Сомневаюсь, что Тони получит книжку обратно.

Мара удивленно подняла брови.

— Так все в порядке?

— Да, — сказала Хелен. — Она спит, ест. Девочки ее обожают. Лилиан собирается помогать им с уроками, когда немного поправится.

— Как со стряпней, справляетесь?

— Да, без проблем. Пришлось перейти на комплексные блюда в горшочках — так мне легче относить еду ей в палату.

Мара с трудом сдержала улыбку.

— И она ничего не говорила о раздельном питании?

— Ну, вообще-то, когда девочки принесли ей еду в первый раз, она упоминала что-то в этом роде. Но Хилари просто объяснила ей, что нужно есть все, что дают, и быть за это благодарной. Больше никаких уговоров не понадобилось. — Хелен наклонилась ближе к Маре, словно собиралась поделиться с ней секретом. — Тони считает, что Лилиан нужно остаться еще как минимум на неделю, если не больше, чтобы окончательно поправиться. Я надеюсь, она согласится. Ее присутствие для нас только в радость.

Слушая Хелен, Мара уверилась в том, что в ее понимании миссия — это прежде всего приют для обездоленных. Она представила себе Лилиан в окружении девочек Хелен, как те расчесывают ей волосы, а она, прикрыв глаза, слушает их детские разговоры, песни, смех…

— Спасибо вам за то, что вы позаботились о ней, — сказала Мара.

— Приятно, когда рядом с тобой есть хоть одна европейская женщина. Вы просто обязаны заехать к нам, как только отойдете от приезда всех этих гостей. — Хелен сочувственно улыбнулась Маре. — Бьюсь о заклад, вы ждете не дождетесь, когда они наконец уедут. Из того, что рассказывала Лилиан, можно понять, что жизнь здесь била ключом. Да и, наверное, вы с нетерпением ожидаете возвращения Джона.

У Мары в горле застрял комок, и все, что она смогла сделать, — это кивнуть в ответ. Внезапно ей захотелось последовать примеру Лилиан и тоже спрятаться от всего в надежном, дышащем спокойствием мире Хелен. В этот миг на пороге возник Кефа с розовым сомбреро и духами Лилиан «L’Air du Temps» в руках.

— Это последние ее вещи.

Хелен взяла у него шляпу, но даже не притронулась к духам.

— Я не возьму их. Лилиан хочет, чтобы ты оставила их себе, Мара.

Мара взяла в руки флакончик, пробка которого, отлитая из стекла в форме двух голубков, тут же привлекла ее внимание. Когда Мара впервые увидела этот символ любви, ей стало грустно — уж слишком он напоминал ей о собственной безрадостной судьбе. Тогда она и представить себе не могла, чем обернутся для нее последующие несколько недель.

Теперь она взглянула на голубков другими глазами и увидела то, что ускользнуло от ее внимания в прошлый раз. Голуби были изображены с распростертыми крыльями — они не сидели на ветке, а встретились в полете. Еще один взмах крыльев — и они разлетятся в разные стороны. Призрачная, хрупкая фактура стекла запечатлела лишь мимолетное мгновение, но это мгновение будет длиться столько, сколько будет жить стекло. Как ни странно, но образ приносил успокоение. Мара поднесла флакон к лицу. Даже не снимая колпачка, можно было уловить насыщенный и яркий аромат.

— Изящная работа, — кивнула Хелен, будто прочитав ее мысли.

— Несомненно, — согласилась Мара.

Кефа вынес из хижины последний чемодан. Подхватив самый маленький из них под мышку, он ухватился за два больших, чтобы унести все за один раз.

— В вашу машину? — спросил он у Хелен.

— Да, будьте любезны, — ответила она, склонив голову в знак благодарности. — Повезло тебе — у тебя такой хаус-бой, — обратилась она к Маре.

— Хаус-бой? — как эхо, повторила Мара. У нее язык не поворачивался назвать сорокалетнего мужчину, отца пятерых детей, хаус-боем. Ей вспомнилось, как споро и добросовестно Кефа взвалил на себя ее вчерашние заботы, и покачала головой. — Кефа вовсе не хаус-бой. Он — управляющий приютом.

— Я прошу прощения. — Хелен взглянула на Кефу. — Должно быть, я не расслышала то, что сказал поваренок.

Она перевела взгляд с платья Мары на рубашку африканца.

— Мне следовало догадаться при виде униформы.

— Пожалуйста, не стоит извиняться, — вежливо сказал Кефа. Затем на мгновение склонил голову. Когда он поднял ее, Мара увидела слезы, заблестевшие в темно-карих глазах.

Хаус-бои загружали багаж в полосатый «лендровер». Машина, которую разбила Лилиан, являла собой плачевное зрелище: передний бампер сняли, грязезащитных щитков не было, одна из фар была разбита. Как сказал Дуду, «передвигаться он все еще мог, но лишь с одним глазом».

Мара в оцепенении наблюдала за тем, как в багажнике исчезал чемодан за чемоданом. Питер не захотел ехать в «лендровере» и решил присоединиться к Карлтону и Леонарду, которые вылетали на самолете чуть позже. Но Мара остро ощущала, что с каждым отбывшим членом съемочной команды разлука с Питером неумолимо приближалась. Формальные слова прощания были уже сказаны. Персонал приюта вместе со съемочной группой собрался на лужайке перед столовой. Лица собравшихся светились дружелюбием и юмором, к которым примешивалась доля горечи из-за предстоящей разлуки. Мару поразило, насколько сегодняшнее прощание отличалось от того, что происходило на парковке в день прибытия гостей.

Она заметила деревенского резчика, который в нерешительности замер в нескольких шагах от нее — его присутствие выдавал сырой зеленый аромат древесного сока. Резчик начал долгое, торжественное приветствие, перемежаемое вопросами о домашних делах, работе, еде, здоровье.

— Нцуру ту, — без конца повторяла Мара. — Все хорошо.

Все хорошо. Все хорошо.

Слова звучали будто заклинание. В ней поднималась сумасшедшая, дикая надежда на то, что, если произнести их много-много раз, они смогут изменить неизбежное и воплотить в жизнь невозможное.

— Я не спал, не ел, только работал, — сказал ей резчик. — Я вырезал. И вырезал нечто особенное. — Он улыбнулся во все зубы, с черной каймой, как будто он грыз древесный уголь. — Всем, кто видел, очень нравится. Остались последние образцы.

Он пошарил в корзине и извлек на свет один из них. То была гемма, выполненная вполне в традиционном стиле, вот только надпись на ней гласила «Рейнор-Лодж», а под ней были вырезаны два профиля. Резчик и впрямь постарался — с той же точностью, как на других работах угадывались силуэты животных, на этой — угадывались лица.

То были портреты Лилиан Лэйн и Питера Хита.

Мара провела кончиками пальцев по линиям лица Питера. Отчего-то все это напомнило ей свидание с кладбищенскими стелами. Она вернула гемму.

— И впрямь хорошая работа, — сказала она замершему в ожидании резчику и устремила взор вдаль, пытаясь стереть из памяти увиденное.

Тем временем отъезжающие начали собираться снаружи. У арки толпились Руди, Брендан, оба Ника, рейнджер и Джеми — кто-то шутил, кто-то смеялся, а кто-то молча курил. Внезапно поднялась веселая суматоха. Мара огляделась в поисках причины. В поле ее зрения сразу попал Томба, вылетевший на открытое пространство, словно за ним гнались, при этом он никак не желал выпустить немалой величины тюк, который крепко прижимал к груди. На нем были новые брюки, а ковбойская рубаха была свежевыстирана и отутюжена. Лицо освещала торжествующая улыбка от уха до уха, с каковой он и метнул свои пожитки в кузов ближайшего «лендровера». Только сейчас Мара вспомнила, как Доди однажды обмолвился, что может порекомендовать Томбу неким киношникам в Дар-эс-Саламе, которые занимались съемками дикой природы. Когда Мара поймала взгляд Томбы, улыбка расцвела на его лице с новой силой. Поддавшись этой заразительной улыбке, Мара неуверенно улыбнулась в ответ. Надо бы расспросить его подробнее о его планах, подумалось ей, но не успела она сделать и шаг навстречу, как на стоянке появился сам Доди в сопровождении одного из хаус-боев, несущего на голове большую картонную коробку с яркой наклейкой: «Правительство Танзании. Министерство Информации». Доди направлялся к ней. Одет он был как на торжественный прием — в строгий коричневый костюм и начищенные до зеркального блеска туфли.

— Все поработали на славу, — подытожил он. — Выпуск этого фильма важен для всей страны. Народ Танзании оценит его по достоинству. Кабея будет доволен. Сам президент будет доволен. Вы справились со своей задачей.

— Спасибо, — склонила голову Мара. — Я также ценю ту помощь, которую вы оказали съемочной группе. Насколько мне известно, Карлтон и Леонард вам тоже чрезвычайно признательны.

Мара нисколько не кривила душой. Во время съемок Доди пытался помочь чем только мог, будь то простая договоренность с жителями деревни или содействие Кефе, когда тот не мог справиться со строптивыми работниками-сомалийцами. Единственный раз, когда его помощь можно было назвать вмешательством в съемочный процесс, случился тогда, когда Леонард захотел заснять молодых пастухов. Тогда Доди настоял, чтобы им сперва выдали набедренные повязки, аргументируя это тем, что нельзя допустить, чтобы танзанийцев показали всему миру оборванными и грязными.

— Ваш муж будет очень доволен. — Доди махнул рукой в сторону приюта у себя за спиной. — Теперь дела у вас пойдут на лад. Но вам понадобится танзанийский партнер, африканец. Это тропа, ведущая в будущее.

Мара кивнула:

— Спасибо за совет. Хорошей вам охоты.

Доди пожал ей руку, тепло улыбнувшись. Затем повернулся к «лендроверу».

— Доди! — позвала его Мара. — Погодите минутку.

Он обернулся, удивленно приподняв бровь.

— Вы позаботитесь о Томбе, правда? — обратилась к нему Мара. — Если он не найдет себе работу, отправьте его обратно. Я возмещу вам все расходы.

Доди улыбнулся, но покачал головой:

— Томба уже не ребенок. Он взрослый мужчина.

Подойдя к машине, он разогнал хаус-боев, выпрашивающих чаевые у гостей.

— Вам уже заплатили сполна. Перестаньте клянчить. Где ваша гордость?

С печалью во взгляде он обернулся к Маре. Она улыбнулась в ответ, ощутив симпатию к человеку, который в поте лица своего трудился на благо будущего своего народа так, как он его понимал, нисколько не смущаясь тяжестью возложенных на него задач.

Едва Доди умостился на своем месте, водители завели двигатели и отъехали, выстроившись в колонну друг за другом. Хаус-бои побежали следом за ними, да так, что их белые пятки то мелькали, отрываясь от поверхности, то снова исчезали из виду, касаясь обожженной солнцем земли. Мара махала до тех пор, пока «лендроверы» не скрылись из виду, оставив позади лишь густое облако пыли.

Кофе Менелик приготовил отличный — сладкий и крепкий. Леонард, Карлтон, Питер и Мара сидели в гостиной, потягивая из миниатюрных глиняных пиал густое черное варево.

На Питере была голубая рубашка — та самая, которая была на нем и в день его приезда. Мара не могла наглядеться на мягкую льняную ткань, слегка смятую на жаре. Она вспомнила их знакомство, когда ошибочно приняла Питера за члена съемочной группы и попросила его подыскать себе другое жилье. Казалось, с тех пор прошли годы, тогда как на самом деле — немногим более двух недель. Шестнадцать дней. А столько всего изменилось за этот недолгий срок!

Питер поднял голову, поискал ее глазами. Он молчал — время разговоров прошло, да и все уже было сказано. Все, что осталось между ними, — это невидимый для других электрический ток.

В воздухе витал аромат ладана, сжигаемого в жаровне, которую Менелик установил у двери. Этот запах пробуждал ощущение веками освещенного ритуального действа, которое имело сокровенный смысл. Единственное, что было реальным, — это приглушенные голоса хаус-боев, которые убирали в рондавелях. Мара представила себе, как они подметают пол в комнате Питера, снимают с кровати простыни, уничтожая следы его присутствия.

Карлтон зашевелился, взглянув на часы.

— Вы уверены, что он прилетит?

— Да, — отозвался Менелик. — Из миссии прислали сообщение. Все остается в силе. Самолет будет здесь с минуты на минуту.

В неподвижной тишине было слышно, как в оконное стекло бьется бабочка. Незаметно пролетали минуты или, может, часы.

Затем наконец послышался вначале едва уловимый, а затем набирающий силу, словно обозленный пчелиный рой, гул самолета.

Все встали. Путешественники потянулись за своими камерами, флягами с водой и жилетами. Багаж уже был на летном поле под присмотром крепкого юноши из местных, в чьи обязанности, помимо всего прочего, входило отгонять животных от посадочной полосы при приближении воздухоплавательных средств. Мара вернулась к барной стойке, где оставила винтовку и ленту с боеприпасами на случай внезапного выезда в саванну.

— Теперь ты снова рейнджер, — вздохнул Питер.

— Это для вашей же безопасности, — усмехнулась Мара, сама удивляясь тому, как спокойно прозвучал ее голос.

— Ну что ж, пора! — возвестил Карлтон. Нарочито бодрая нотка в его голосе удачно попала в тон его яркому тропическому наряду.

Добавить к его словам было нечего. Посторонние звуки сами собой растаяли в воздухе. Прозвучавшие затем шаги казались приглушенными и замедленными, словно время утратило значение, став частью сновидения.

А в следующее мгновение, словно очнувшись ото сна, все оказались уже снаружи: первым шел Карлтон, за ним — Леонард, следом Питер. Мара семенила за ним с болтающейся на плече винтовкой. Она видела перед собой его ноги и почему-то старалась попасть в такт его шагам. За собой она чувствовала дыхание Менелика и Кефы и догадывалась, что за ними следуют хаус-бои и поварята.

В таком порядке все и миновали арку с нависшими над головой старыми слоновьими бивнями. Так же все выстроились и на аллее, ведущей к посадочной полосе. Здесь Маре показалось, что Питер сбился с шага, как будто раздумывал, не повернуть ли обратно, но затем твердо пошел вперед.

За аллеей открывалась голая равнина. На секунду все замерли, вглядываясь в небо — темной птицей среди голубого сияния вырисовывался самолет.

Вдоль посадочной полосы побежали полуобнаженные жители ближней деревни. Размахивая палками, которыми погоняли скот, они спугнули стаю гусей, какое-то время летевшую вдоль полосы, затем стадо газелей, среди которых затесались редкие для здешних мест дик-дики, смешно взбрыкивающие задними ногами при приближении опасности.

Самолет описал круг над приютом, опускаясь все ниже. Стала видна расцветка: черно-белая зебра в фирменных цветах «Маньяла лендроверз» — такие самолеты сюда еще не залетали, но Мара смогла оценить мастерство пилота, заходившего на посадку; оба колеса шасси коснулись земли одновременно, и крылья почти не дрогнули, когда самолет побежал по полосе.

Вдруг самолет замер. Пропеллер продолжал вращаться, вздымая облако сухих травинок и рваной палой листвы. Чтобы приблизиться, Маре пришлось прищуриться и отвернуться от колючего ветра, насылаемого самолетом. В каких-нибудь десяти шагах она остановилась в ожидании, пока летчик заглушит мотор, но тот и не думал — дверца кабины распахнулась, и летчик показался сам, помахивая сложенной картой.

— Рейнор-Лодж? — перекрикивая шум мотора, спросил он. Мара только кивнула в ответ, отметив, что пилот вздохнул с облегчением.

— Я здесь впервые! — Пилот выкрикивал слова с заметным южноафриканским акцентом. Он вытянул вперед руку с часами и постучал по циферблату. — Нам надо взлетать без задержки.

Мара в отчаянии лишь покачала головой — даже слова прощания будут украдены этим гулом.

— У меня очень жесткий график, простите! — словно понимая ее состояние, крикнул пилот.

Мара окинула пилота невидящим взглядом и молча кивнула своим хаус-боям, давая знак подносить чемоданы. Перекрикивая работающий мотор, пилот поторапливал пассажиров:

— Скорее! Сейчас взлетаем!

Услышав его зов, Карлтон и Леонард разом поспешили к самолету. Питер отстал на несколько шагов.

— Будете в Лос-Анджелесе, — поравнявшись с Марой, выкрикнул Карлтон, — обязательно разыщите нас!

— И удачи вам во всем! — пожелал Леонард.

Они по очереди церемонно пожали ей руку, что здесь, среди равнин, выглядело как нельзя более забавно и неуместно, на сквозном ветру, который швырял в лицо песчинки и хлопал фалдами одежд. Обменявшись улыбками с Кефой, Менеликом и мальчишками, пригнувшись и прикрывая лицо от порывов гонимого пропеллерами ветра, они побежали к пассажирской дверце.

Проводив их быстрым взглядом, Мара отвела взор от самолета. Рядом стоял Питер. Встречный ветер убрал волосы со лба, отчего его лицо казалось по-детски беззащитным.

Их взгляды встретились. К горлу подступила боль. Мара обхватила себя руками за плечи, чтобы не задрожать и не разрыдаться.

Сквозь пелену, застилавшую глаза, она увидела, как он протянул руку, и с удивлением заметила, что ее собственная рука тянется навстречу. Их руки соединились, согревая друг друга. Пальцы сплелись. Ладони крепко сжались.

Бесконечно длинное мгновение казалось, что они сжимают руки столь крепко, что еще немного, и их тела сольются воедино.

Затем Питер отступил, отпустив ее руку. Отвернувшись, он едва ли не бегом направился к самолету — фотоаппарат болтался у него на боку, а рубашка хлестала его голое тело.

Поставив ногу на подножку, он на миг обернулся и исчез внутри самолета. За мутными стеклами иллюминаторов его лицо казалось размытым пятном.

С глухим стуком, донесшимся сквозь шум мотора, пилот захлопнул пассажирскую дверь. Отдал честь Маре и вернулся на свое место в кабине.

Сперва медленно, затем все набирая скорость, самолет покатился по взлетной полосе. Африканцы кричали и махали руками на прощание, но Мара стояла неподвижно и молча. Обжигающая боль расползалась по ее венам, следуя за плавной траекторией движения самолета. Мара наблюдала за тем, как он вздымается все выше и выше, пока вновь не стал лишь темной птицей на фоне яркого неба.

Она проследила взглядом за тем, как самолет описывает дугу над равнинами, приближаясь к горизонту. Мара слышала, как остальные расходятся по своим делам — хаус-бои трещали о чем-то своем, время от времени их звонкие голоса перекрывали низкие мужские. Но Мара продолжала стоять без движения, словно это могло оттянуть тот миг, когда время продолжит свой ход.

Наконец самолет превратился в едва заметную точку, а затем и вовсе исчез за горизонтом.

— Они уехали.

До нее донесся голос, звучный и бархатистый, послышались шаги и шелест одежды. Она вдохнула едва уловимый аромат ладана.

Менелик стал напротив нее, худой, неестественно прямой на фоне яркого неба. Ветер развевал его белую робу, а лучи солнца играли на коптском крестике, висевшем на шнурке у него на груди.

Старик пристально и твердо вгляделся ей в лицо. Их глаза встретились, и Мара ощутила, как энергия его личности окутывает ее, пробиваясь сквозь пелену боли. На миг ей показалось, что Менелик знает о ней все. Словно пророк, он был наделен способностью видеть то, что оставалось скрытым для остальных. Он знал, что она сейчас чувствовала. Волна облегчения захлестнула ее. Глаза наполнились слезами, которые, перелившись через край, заструились по щекам.

Менелик не двинулся с места. Он не стал расспрашивать ее или утешать. Он просто стоял и наблюдал, как она плачет. От него исходило спокойствие, и постепенно Мара почувствовала, как оно окутывает ее, принося целебное утешение.

Наконец, когда поток слез превратился в едва заметный ручеек, старик кивнул в сторону приюта.

— Пришло время идти, — позвал он.

Взгляд его был мягким, но голос прозвучал твердо. Он направился к дорожке, через каждые несколько шагов оглядываясь через плечо на Мару, чтобы удостовериться, что она идет следом.

Подтянув ремешок винтовки на плечо, она пошла за ним, приноравливаясь к его скорости, ступая за его уверенными шагами по обожженной солнцем земле.

Они шли молча. Тишину нарушал лишь звук их шагов и крики водоплавающих птиц. Вскоре они дошли до того места, где тропинка вилась между деревьями. Менелик повернулся в который раз и посмотрел на Мару. Сейчас на губах его играла улыбка. Когда он заговорил, голос его прозвучал громко и отчетливо:

— Кешьо ни сику ньингине, — промолвил он.

Завтра будет новый день.