Чужая жена

ЭПИЛОГ

Оранжевые цветы на длинных, как африканские дротики, стеблях алоэ вера в венчике колючих побегов сплошь покрывали каменистый склон. Мара оглядывала их с вершины холма, где между двух пушистых казуарин[18] приютилась деревянная скамья. Сзади от южных ветров укромный уголок прикрывали огромные валуны. Место носило название «Воронье гнездо китобоя».

Нагнувшись вперед, из своего укрытия Мара могла видеть уютный деревянный коттедж у подножия холма. Ее изначально прельщала элегантная простота его линий и симметрия затейливо переплетенных окон, бегущих в разные стороны от входной двери. Отсюда было заметно дыхание каменного дымохода и различались даже пятна ржавчины на жестяной крыше с подветренной, «морской» стороны. И желоб под крышей, с того края, где кухня. Мара горестно улыбнулась. Когда она переезжала сюда восемь месяцев тому назад, она и представить себе не могла, сколько труда еще придется вложить в ремонт. Ее братья порывались приехать, чтобы оценить недвижимость прежде, чем ее покупать, но Мара отказалась от их помощи — про себя она уже решила: она сюда переедет.

Решение, собственно, было принято, когда ее взгляд случайно упал на выцветшее объявление «Продается», приколоченное к веранде. Мара подняла глаза и увидела сад, взбиравшийся по склону в гору. Сад представлял собой джунгли сизаля, одичавшей остролистой груши, бугенвиллеи и алоэ вера, высаженных и сумевших прижиться на каменистой почве много лет назад. Взбираясь по круче в первый же день, Мара сразу почувствовала себя как дома — это место напоминало ей Африку.

Сменив позицию на своем наблюдательном пункте, Мара перевела взгляд со своего участка на деревню и побережье. Вид, открывавшийся перед ней, был смутно знаком. Вдали, где простиралась зелень трав и кустарника, раньше был разбит летний лагерь «Герлгайдз», будивший в душе Мары безоблачные воспоминания юности. Сейчас прибрежная зона была отведена под заповедник, старые сосны сменила местная растительность, но скалы и дюны остались такими же, какими она их запомнила с детства. В деревушке Бикено открылось несколько новых магазинчиков, у бывшей окраины вырос новый жилой район, но место осталось по-деревенски опрятным и спокойным. Мара скользнула взглядом по крышам зданий, слетевшихся к берегу, словно стая птиц. Затем посмотрела на белые пляжи, полумесяцем огибавшие залив. На глади залива покачивались рыболовецкие катера, сверкая яркими до рези в глазах корпусами. Еще дальше к линии горизонта лежал остров Даймонд в опушке поросших оранжевым лишайником скал среди бирюзового моря. От этой красоты захватывало дух. От того, что и сама она владела маленьким клочком земли на склоне холма, Мару охватывало чувство причастности ко всей этой красоте.

Солнце тонуло в западной стороне неба; женщина ощутила легкий озноб и обхватила себя руками за плечи. На ней была по-летнему легкая рубаха и джинсы. День и впрямь был тёплым и солнечным, но к вечеру с моря потянуло зимней прохладой.

Она совсем уже собралась домой, когда до ее слуха донесся гул автомобильного мотора. Оглядев дорогу, что вилась вдоль холма, Мара и впрямь увидела приближающийся автомобиль, сверкающей тенью скользивший по шоссе в сторону ее участка. Даже не вглядываясь в номера, можно было догадаться, что машина числилась за пунктом проката на «большой» земле. Визитеры частенько наведывались в здешние места, неспешно колеся по округе, словно прицениваясь к недвижимости. Мара опустилась на скамейку, скрываясь от прибывших за зарослями агавы. Она уже вообразила визитеров, рассуждающих о том, во сколько обошелся бы участок со старым домом и садом, заросшим до состояния джунглей, — уж не «спасибо» ли за то, что хоть спросили, и приготовилась дать отповедь: в любом случае вы опоздали. Дом принадлежит ей, и мысль об этом возносила ее в своих глазах.

Стук ржавой велосипедной цепи сопровождал Мару всю дорогу к деревне. Вместе с холодным утренним воздухом Мара вдыхала аромат душистых трав, который источала притороченная к рулю корзина. Собственно, травы и были изюминкой, благодаря которой она устроилась на работу в ресторан. Эти травы она выращивала у себя на участке, и в корзине лежал ее первый собранный урожай. А начинала Мара с того, что сразу определила плодородные участки почвы у подножия холма и оградила их как могла от посягательства опоссумов и бандикутов. Она засадила их лавандой, календулой и гибискусом, с учетом того, что большая часть пойдет на продажу. Крутя педали, Мара бросила взгляд на корзину. Шпинат и рукола приходились как раз в сезон, зато свежую мяту, петрушку, шалфей и тмин мало где можно было сыскать. Мара надеялась, что в ресторанчике Шанталь травы придутся как нельзя кстати. Сама Шанталь, кроме того, что была владелицей ресторана, выполняла еще работу шеф-повара. Она была известна прямотой характера. За те шесть месяцев, что Мара подрабатывала у нее официанткой посменно с ее дочерью-подростком, между двумя женщинами завязалась дружба. Поначалу Мара рассчитывала на временную работу, лишь бы вжиться в новое для себя окружение, но, поработав у Шанталь, незаметно для себя передумала уходить.

Описывая длинный поворот перед спуском в деревню, Мара засмотрелась на запущенный дом отдыха на краю залива. Нежилые корпуса подавленно смотрели пустыми окнами — дома отдыха уходили в прошлое, новое поколение предпочитало селиться либо в меблированных комнатах, либо в пансионе «ночлег и завтрак», либо в туристических домиках безо всяких излишеств. Что не пустовало, так это местный бар, который, как и прежде, оставался неким центром общественной жизни. Вечерами из его окон лился желтый свет, гудели голоса и, наверное, потрескивали поленца в камине, создавая домашний уют для краснолицых обветренных рыбаков, вернувшихся с моря.

Когда Мара проезжала заброшенное зеленое поле для боулинга, до нее донесся узнаваемый мускусный запах горелого эвкалипта, обволакивая ее воспоминаниями о Рейнор-Лодж, где дым костров приветствовал восход и возвращался проводить закат. Мара сглотнула подступивший к горлу комок — на миг ее охватило несбыточное желание вновь оказаться в родных для нее местах, которые остались в прошлом двенадцать лет тому назад. Или хотя бы повидать кого-то из близких, кто понял бы и разделил ее тоску. О многом она могла поговорить с Джесси, собственным сыном, детская память которого сохранила немало воспоминаний о Рейнор-Лодж, но совсем недавно он женился и переехал в Мельбурн, где ему предложили работу. Он и его молодая жена Сара неоднократно предлагали ей перебраться поближе и даже подыскали ей неплохой домик по соседству. И столько же раз Мара преодолевала искушение поддаться на уговоры. Они были очень близки с Джесси с самого момента его рождения, и Мара даже помыслить себе не могла свою жизнь без него. Но наступил момент, когда нужно было просто отступить в сторону и больше не вмешиваться в его жизнь.

Когда-то Мара могла делиться воспоминаниями с Лорной, своей матерью, тем более что та, преодолев расстояния, ухитрилась приехать в Рейнор-Лодж как раз накануне рождения Джесси. Как же им было неловко в первые мгновения, когда они оказались вместе, один на один, после долгих лет отчуждения. С той поры они, как тайну, хранили одно и то же воспоминание, которое не могло не вызвать невольную улыбку у обеих: разволноваться по поводу своей встречи они так и не успели, поскольку, пока Лорна распаковывала чемоданы, у Мары начались схватки — за две недели до срока.

Мара мысленно вернулась в тот незабываемый день. Едва начались схватки, они тут же снарядили новый «лендровер» в миссию: Кефа сидел за рулем, а Лорна и Мара устроились рядом. Схватки усиливались с каждой минутой, и уже на полпути стало ясно — рожать придется в дороге. Кефа свернул на обочину, помог Маре выйти из машины, поднял боковое сиденье в кузове и расстелил на полу китенге.

— Вы знаете, что делать, — кивнул он Лорне и удалился на пристойное расстояние в готовности бежать обратно, если позовут.

Глаза у Лорны расширились.

— Я знаю, что делать, я знаю, — твердила она беспрестанно, словно пытаясь убедить саму себя, — кому знать, как не мне — как-никак, а я родила семерых, уж кто-кто, а я-то знаю…

Сквозь туман подступающей боли Мара едва замечала Лорну, которая старалась определить время между схватками и давала ей советы, как правильно дышать. Но даже сквозь приступы мучительной боли Мара чувствовала нежную руку матери, которая ласково гладила ее по волосам. Голос Лорны, спокойный и уверенный, доносился до нее сквозь пелену страданий. Схватки накатывали вновь и вновь. Затем Мара почувствовала, что ей надо помогать ребенку, и стала тужиться. Как ей показалось, прошло лишь несколько мгновений — и Лорна положила крошечное живое существо на голый живот Мары.

— Мальчик, — объявила Дорна. — Прекрасный маленький мальчик.

Прошло немало времени, прежде чем Мара смогла отвести удивленный взгляд от малыша — от его маленьких ручек, розовеньких ножек, светлых волосков, прилипших к влажной головке. Но когда его первые крики разорвали тишину и она наконец подняла глаза, встретившись взглядом с Лорной, то почувствовала неразрывную, глубокую связь, отныне объединившую ее с матерью. Да и не только их двоих, но и младенца, который, являясь частью каждой из них, был в то же время единственным и неповторимым.

— Он само совершенство, — проворковала Мара, дотронувшись до крохотных кулачков.

— Ты тоже была совершенством, — улыбнулась Дорна.

До них донесся голос Кефы:

— Все в порядке?

Мара улыбнулась, накрыв рукой маленькую, покрытую нежным пушком головку, и взглянула на Лорну глазами, полными слез:

— Скажи ему, что все в порядке. Все в полном порядке.

Ее взгляд скользнул к распахнутой настежь задней дверце «лендровера», где, словно в окне, виднелся резко очерченный прямоугольник ясного неба. Боль прошла, уступив место всеобъемлющему чувству радости.

Это твой сын, Джон. Твой малыш.

В последние дни, которые Лорна провела в Рейнор-Лодж, она была воплощением оптимизма и кипучей деятельности. Ни малейших признаков усталости, ни намека на головную боль — казалось, с рождением Джесси она и сама будто заново родилась. Она могла с утра до вечера возиться с малышом, обучая Мару, или помогать Менелику на кухне. Вместе с Дуду она собирала овощи на огороде, прилегавшем к приюту, или расставляла в комнатах свежие цветы. Если Мара отдыхала или была с ребенком, Лорна брала на себя роль хозяйки приюта, встречая и обхаживая гостей, которые возвращались с местными проводниками после ставшего бескровным сафари.

Но вскоре Лорна засобиралась в дорогу. На прощание она взяла с Мары слово писать ей каждую неделю, и на протяжении долгих лет Мара честно выполняла данное обещание, описывая едва ли не по дням каждое мало-мальски значимое событие в жизни Джесси, который быстро стал любимцем не только обитателей приюта, но и всей ближайшей деревни. Каждый новый шаг, совершенный Джесси, любая неудача, болезнь или недомогание, и каждая, пусть даже самая маленькая победа добросовестно отмечались Марой на тонких листах голубой бумаги, которые затем запечатывались в авиаконверт и отправлялись в долгое путешествие по земному шару.

Одно время они с Лорной вынашивали план еще одной поездки в Танзанию, но дальше разговоров дело не сдвинулось. А много лет спустя Мара и Джесси сами вернулись в Тасманию. Так большая семья объединилась, и они с Лорной долго не могли наговориться, делясь общими для них воспоминаниями, как давними, так и новыми. Но и эти дни канули в небытие — Лорна умерла год назад, пережив своего мужа всего на несколько недель, словно повинуясь напутствию: жена да прилепится к мужу своему. Она безропотно последовала за ним по тому пути, что избрал он. Но Мара была рада и тому, что ее мальчик застал их обоих в живых и даже успел завоевать суровое сердце своего деда. То был еще один аргумент, подтверждавший правильность ее мучительного решения бросить все в Рейнор-Лодж и покинуть Танзанию.

Мара хорошо помнила тот день, когда сделала окончательный выбор. Джесси собирался в Академию Рифт Велли в Кении. Мара уже оплатила один семестр. До этого уровня они как-то дотянули с помощью заочного обучения, как до них поступила и семья Холден. Но сейчас мальчику было без малого тринадцать, а значит, пора было задуматься о чем-то более серьезном, возможно, школе-интернате. Мара съездила к Бине в ее торговый эмпориум и купила обшитый жестью чемодан, на крышке которого, стараясь унять внезапно возникшую дрожь в пальцах, краской вывела имя Джесси, при этом уговаривая себя, что Кения, как-никак, пусть не близкая, но все еще Африка, а не далекая Англия. Да и образование там приличное. Но все аргументы, которые услужливо подсказывал разум, разбивались о глухое молчание опустошенного сердца. Складывая вещи сына, Мара готова была разрыдаться; несколько раз она ловила себя на том, что просто стоит у открытого шкафа и вдыхает запах того, что можно было назвать мальчишеством — запах кожи, карандашей и клея, сохнущего на авиамоделях.

Настал день, когда Мара и Джесси уезжали в аэропорт Аруша. Обитый жестью чемодан был погружен в кузов «лендровера», и весь приют вышел попрощаться. В последний момент мальчик вцепился в бивни при входе и ни за что не хотел их отпускать. Сначала Мара стыдила его, затем уговаривала, но в конце концов сама отцепила детские руки, до сих пор тонкие и слабенькие, и подтолкнула ребенка к машине. На его лице, обычно живом и открытом, выступили желваки. Светловолосый, с голубыми глазами, он смотрел на Мару так, как смотрел бы на нее Джон в его возрасте. Она пыталась поймать взгляд вначале Менелика, потом Кефы. Но те не выказали никаких чувств, чтобы не повлиять на ее решение. Она повернулась к Джесси, в молчании наблюдая, как маленькая фигурка бредет от нее прочь. Его не по размеру большие новые ботинки оставляли на пыльной земле какие-то странные, словно чужие, следы.

Вынести этого Мара уже не могла. Она подбежала к «лендроверу», открыла дверцу и вытащила чемодан из машины. Джесси повернулся к ней с таким взглядом, который она не смогла забыть и долгие годы спустя.

— Я не хочу уезжать от тебя, — сказал он, — никогда-никогда.

Мара притянула его к себе:

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Но это означало возвращение в Тасманию. Мара понимала, насколько важно в современном мире получить хорошее образование, чтобы самому распоряжаться своей судьбой. Она продала приют Абасси, владельцу отелей в Кикуйю, на том условии, что Кефа станет партнером в бизнесе, а Менелик — он уже собирался на пенсию — и дальше будет жить в своем флигеле. Сборы и прощания разрывали сердце. Но, с другой стороны, они с Джесси теперь не расстанутся.

Со временем, как это бывает в жизни, каждый из них пошел своей дорогой. Джесси вырос и должен был искать свой путь в этом мире. Насколько ему это удавалось, Мара не бралась об этом судить, но была уверена в одном: любая мать, любой отец могли гордиться таким сыном.

Как она скучала по нему — казалось, даже кости ныли от тоски…

Мара попыталась отогнать от себя грустные мысли. Еще минуту назад, напомнила она себе, жизнь представлялась ей спокойной и безоблачной: как-никак, а у нее был собственный дом и сад, люди поблизости и работа в деревне. О чем еще мечтать? Пройдет время, и она научится жить в одиночестве, не чувствуя себя одинокой. Научится готовить на одного и даже станет находить утеху в том, чтобы завтракать и ужинать, имея в собеседниках одно лишь радио. И ведь придется. Выбора-то, в любом случае, нет.

…Став на педали, Мара одолела последний подъем перед заездом к ресторану. Дальше перед ней откроется знакомый вид на улицу, выстроенную еще во времена короля Георга, с вывеской, обещающей посетителям настоящее французское меню.

Затормозив у палисадника, который являл собой заросли герани, Мара замешкалась, поправляя черную юбку и белую блузку и проверяя, не выбились ли волосы из «французской» прически, обязательной для обслуги в ресторане, после чего отцепила корзинку от руля и смело направилась к входу.

Входная дверь подалась, издав натужный скрип. Сколько раз Мара уговаривала Шанталь смазать петли, на что та всякий раз отвечала, что скрип дверей действует на нее как колокольчик, предупреждая о посетителях, и потому она ничего не хочет менять. Вот и сейчас Мара застала Шанталь за разделочным столом с ножом в руках, но взгляд ее был обращен к входу.

— Добрый вечер, — тут же откликнулась она. По голосу Мара догадалась, что хозяйка заведения пребывала в благодушном настроении. О том свидетельствовал и диск с песнями Нины Симон, и бокал с красным вином у разделочной доски. В зале было тепло благодаря растопленной дровами печке.

Мара поставила корзинку с зеленью на стойку, и Шанталь кивнула в знак признательности. Потом взяла в руки нож и продолжила резать. Ее ловкие, быстрые движения напомнили Маре Менелика, когда тот орудовал на кухне своим драгоценным ножом. Мара отвернулась и принялась сервировать столики. Ею овладело знакомое настроение. Как будто прошлое витало в запахе дыма. Сейчас оно взывало к ней, проявляясь везде, куда бы Мара ни глянула.

— Пригуби вина! — предложила Шанталь.

Мара перегнулась через стойку, протягивая руку за предложенным бокалом, и Шанталь спросила:

— Ты ела сегодня?

— Сандвич, — ответила Мара.

— Этого мало. — Шанталь посмотрела на Мару с укором, но ее голос звучал ласково. Казалось, она всегда угадывала настроение Мары. Мара же думала, что, наверное, француженка, как и она сама, жила памятью о другой жизни в другой стране. Шанталь уехала из Парижа пятнадцать лет назад, после развода с мужем. Она скучала по дому, но не хотела возвращаться — во всяком случае, не больше, чем Мара хотела вернуться в Танзанию. Они обсуждали друг с другом закрытые главы своей жизни. Женщины понимали, что иногда прошлое сильнее и ярче, чем то, что происходит здесь и сейчас.

Прибыли первые посетители, и Мара провела их к столику, ближе к печи. Их было трое, две женщины и мужчина. Немного полноватые, они носили удобную, практичную одежду. Мужчина был седой, а одна из женщин, немного сутулая, двигалась медленно, будто боясь, что споткнется обо что-то. Пока они располагались за столом, укладывая вещи на свободный стул и очки на стол, Мара увидела, что перед ней люди преклонного возраста.

И только потом, всмотревшись в лица, сосредоточенные на меню, Мара поняла, что им не более шестидесяти. Они всего на десять лет старше, чем она. Назвав им дежурное блюдо, Мара вздрогнула, шокированная мыслью. Они выглядели намного старше, чем она себя чувствовала. Она внезапно поняла, почему после продажи семейного дома в Хобарте, где они жили вдвоем с Джесси, ей тут и там советовали купить простенькое и доступное жилье. Она улыбнулась, вспомнив о том, что на самом деле выбрала. Деревянный дом с покатой крышей, облупившейся краской и ржавым водостоком. Маре понравилась эта мысль. Отвернувшись от стола, она подняла голову и расправила плечи. Она снова представила Менелика, уже не нарезающего еду, а стоящего рядом с ней на равнине, ветер колыхал его халат.

Завтра будет новый день.

Приняв заказы, Мара вернулась к барной стойке. Люси, дочь Шанталь, только-только появилась из жилой части дома, вырядившись как на свидание по последней молодежной моде: короткая юбка, чулки и ботинки на шнуровке чуть ли не до колена. Было заметно, что и макияж делался не на ходу, а волосы тщательно уложены, каскадом ниспадая на плечи.

— Выглядишь просто фантастически, — ничуть не лукавя, признала Мара.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулась Люси, — вообще-то я собиралась поужинать с Эндрю в баре.

— Хотелось бы надеяться, что голодной ты не останешься, — заметила Мара, улыбнувшись в ответ.

— Можно не надеяться, — рассмеялась Люси, — готовить там точно не умеют. Но раз у тебя выходной, то не станешь же ты проводить его на рабочем месте! — Она повернула голову, откинув волосы. — А как сережки, идут мне?

— То что надо, — одобрила Мара. Ей льстило, что такая юная девушка, как Люси, обращается за советом по поводу нарядов к ней, хотя Мара была старше ее матери. В глазах Люси она была человеком если и не из высшего общества, то уж во всяком случае соприкасавшегося с ним в далекой экзотической Танзании. Представитель нового поколения, Люси ничего не слышала ни о Лилиан Лэйн, ни о Питере Хите, ни о братьях Миллер; и даже название совместного оскароносного фильма не говорило ей ровным счетом ничего. Тем не менее, сам факт такого знакомства ее весьма впечатлял.

Люси закинула на плечо сумочку, уже собираясь уходить, но на мгновение замешкалась, сдвинув брови.

— Чуть не забыла. Вчера здесь была пара из Америки. Мужчина заказал crepe Poulet du Mara и все допытывался, откуда у нашего фирменного блюда такое странное название.

Мара кивнула. Собственно, рецепт придумала Шанталь, она же первая и приготовила блюдо на день рождения Мары, а затем попросту внесла его в меню. Так что вопросы о том, что это за блюдо, от посетителей приходилось слышать и прежде.

— Я ему сказала, что это в честь нашей официантки. Он, как бы это сказать, очень разволновался. Стал расспрашивать о вас. Сказал, что, возможно, знает вас, поскольку Мара такое редкое имя. Еще спрашивал, как вы выглядите.

Мара удивленно подняла бровь:

— И что же ты?

Люси повела плечом.

— Сказала, как есть: длинные волосы, слегка тронутые сединой. Темные глаза, высокая. Да ладно вам — я же больше ничего не сказала! Наоборот, пыталась выведать, кто он такой. Кстати, интересный мужчина.

Мара покачала головой, пытаясь догадаться, кто же это мог быть. Кто-то из Хобарта? Или из школьных друзей еще из Нортл? Тасмания тесный мирок…

Но Люси сказала, что он американец. Мара почувствовала смутное беспокойство. Корзинку с хлебом, которую она держала в руках, пришлось поставить на ближайший столик.

— А как он выглядел? — ее голос предательски дрогнул.

Люси с сомнением поглядела на нее.

— Ваших лет, ни молодой, ни старый. Да я и не присматривалась. По правде говоря, я больше разглядывала его спутницу. Красавица — с ума сойти! Представьте себе: длинные рыжие волосы и голубые глаза — с ума сойти!

— Ну да ладно, — отмахнулась Мара, стараясь, чтобы голос больше не выдавал ее, — это не так уж и важно.

Люси кивнула и повернулась к висевшему на стене над аппаратом зеркальцу, чтобы проверить перед выходом макияж.

Мара опустила глаза и заметила, что на сцепленных руках у нее блестели костяшки пальцев. Мысли метались, сменяя одна другую. Американец. Ее возраста. Спрашивал о ней. С ним красивая рыжеволосая женщина с голубыми глазами. Это казалось невероятным, но другого объяснения не было.

Питер.

Из далекого прошлого выплыло видение. Выгоревшая на солнце голубая рубашка. Свет, падающий откуда-то сбоку, отчего на одной стороне лица видна каждая морщинка, а другая сторона — словно в тени. Неровная, из-за той же тени, знакомая застенчивая улыбка. Двадцать пять лет прошло с тех пор, а память об их последней встрече жила в ней, словно это было вчера.

Мара глубоко вздохнула, пытаясь обрести спокойствие.

Питер.

И Пола.

Но почему они здесь?

Всему можно найти объяснение, сказала она себе. Питер — австралиец. Почему бы не показать Поле места, где прошли его детство и юность? Мара живо представила себе, как они едут в Сидней, как отправляются на Бонди Бич, где в прежние годы Питер наверняка проводил большую часть дня и где впервые встал на доску для серфинга. Почему бы заодно не махнуть в Тасманию — так, собственно, поступали многие отдыхающие. Помнится, Питер говорил, что так и не удосужился побывать на этой стороне пролива Басса.

Затем в голову пришла и другая мысль: а что, если он снимается в новом фильме? Когда-то Мара дала себе слово не следить за его карьерой в кино. Еще в бытность хозяйкой приюта после смерти Джона она тщательно избегала разговоров даже о фильме, когда кто-то из постояльцев заводил разговор о новых ролях Питера. Переехав в Тасманию, Мара даже не пролистала ни одного киножурнала и ни разу не бросила взгляд на колонку «киноафиша» в воскресных газетах. За все эти годы она, если и видела фотографии Питера в какой-то газете, то только мельком. И, разумеется, ни разу не побывала в кино на фильме с его участием. Это было бы выше ее сил. И кроме того, неправильно, что ли — словно таким способом она хотела присвоить себе частицу его, которая вовсе ей не принадлежала.

Люси наконец оторвалась от зеркала и снова наморщила лоб:

— Чуть было не забыла! Я, кажется, обмолвилась, что сегодня вечером вы будете на работе. Но это не страшно, правда?

Мара попыталась выдавить улыбку, преодолевая состояние, близкое к обмороку.

— Нет, конечно. У меня врагов нет.

Люси виновато покосилась в сторону кухни:

— Только ничего не говорите маман. У нее страсть всегда меня поучать.

— Не переживай, — кивнула Мара и снова взяла корзинку с хлебом, наклонившись над ней, чтобы скрыть смятение.

— Тогда всем пока. — Люси помахала рукой в сторону кухни, где работала Шанталь, и выскользнула за дверь.

Дверь скрипнула и захлопнулась. Мара тут же бросилась к притаившемуся в уголке служебному столику. Среди запасных графинов и стаканов, помимо прочего, на нем возвышался старый кассовый аппарат и допотопный терминал для считывания кредитных карточек. Здесь же находился штырь на подставке, куда накалывали оплаченные счета. С него-то она и начала. Третий счет сверху был на пулярку и бутылку выдержанного тасманийского вина. Сняв наколотые счета, Мара прикинула заказ на общую сумму. Затем открыла кассовый аппарат и пробежалась по цифрам, пока не нашла подходящую платежку. Имя держателя кредитной карты было пробито в верхнем левом углу. Дрожащими пальцами Мара поднесла листок бумаги к глазам, вглядываясь в буквы, набранные курсивом: Питер М. Хит. Сглотнув, она внимательно изучила подпись. Та была небрежной, едва угадываемой. Тем не менее в начале подписи угадывалась заглавная английская «Пи». А «Эйч» читалось и вовсе безошибочно.

Едва Мара вернула счет на место, как вновь всхлипнула входная дверь. На мгновение женщина застыла на месте, затем медленно обернулась. На пороге стояла молодая японская пара, улыбаясь в пространство ресторана. Мара превозмогла минутную слабость, и, подхватив меню, пригласила их за столик. По растерянности на их лицах она уже догадалась, что английского они почти не знают, и вздохнула с облегчением, когда в руках у женщины заметила японско-английский словарик. Мара оставила им меню с упрощенным описанием дежурных блюд и отошла в сторонку, давая возможность сделать выбор. Она вернулась к своему столику, невидящим взглядом скользя по его полированной поверхности в паутинке царапин и трещинок. Значит, вчера Питер был здесь — ни о чем другом она думать не могла. Он стоял на этом самом месте, где сейчас стоит она, и она о этом ничего не знала. Это было неправильно. Она должна была почувствовать его присутствие, здесь, рядом…

В голове, как карусель, кружились вопросы. Вернется ли он, чтобы разыскать ее, или уже уехал? Почему она не расспросила Люси подробнее? А почему та решила, что он разволновался? А какой у него был голос? А что читалось в глазах? А вдруг все его вопросы лишь плод праздного любопытства? А что, если весть о том, что нынче она проживает в Бикено, лишь добавила легкой пикантности к уже запланированной поездке? Двадцать пять лет — немалый срок.

Для первого стола поспели холодные закуски. Мара подхватила их со стойки и плавно перенесла на стол. Она старалась двигаться быстро и незаметно, чтобы у посетителей не было даже предлога начать с ней разговор. С молчаливым кивком она приняла заказ у японской пары, мысленно поблагодарив их за то, что, кажется, они разобрались с меню и без ее помощи, и потому ей не придется изображать ни утку, ни цыпленка, ни корову.

Передав заказы Шанталь, Мара быстрым шагом пересекла зал и открыла дверь, ведущую в сад. Вдохнув полной грудью прохладный воздух, она прибавила шагу и почти бегом припустила по узкой тропе, ведущей к умывальникам. Вечерами Мара любила выходить сюда, чтобы подышать пряным запахом лаврового дерева, смешанным с терпким ароматом лаванды, растущей вдоль тропинки, и, задрав голову, постоять минуту-другую, наблюдая за звездами. Но сейчас, не поднимая головы, она ринулась в дверь с надписью «леди» и плеснула холодной воды на пылающие щеки. Наконец, медленно подняв голову, она вгляделась в небольшое покрытое патиной зеркало над раковиной. Даже при слабом свете единственной лампочки под потолком она разглядела на лице печать возраста. Кожа обветрена. В уголках глаз лучи морщин, от губ идут бороздки, зато щеки были по-прежнему бархатисто-гладкими. Да и волосы при этом свете казались почти черными. Мара прищурилась, изображение расплылось. Сквозь туман времени она словно увидела себя в прошлом. Юная, привлекательная…

Нагнувшись над раковиной, она напилась прямо из-под крана и вытерла рот тыльной стороной ладони. Затем, смахнув мокрые волосы с лица, поспешила на рабочее место. Боковая дверь отворилась тихо, не привлекая к ней лишнего внимания. Мара проскользнула к стойке, с облегчением отметив, что свежеприготовленных горячих блюд на ней пока что нет. За своим столиком молодая японка безуспешно пыталась разделать свою порцию утки с помощью ножа и вилки. Маре подумалось, что надо бы принести ей палочки. Но на полпути к створчатым дверцам кухни она замерла. В проеме главного входа она краем глаза заметила силуэт. Ее сердце забилось, словно хотело выпрыгнуть из груди. И даже не успев понять почему, Мара уже знала — это он.

Она медленно обернулась, настолько медленно, будто время растянулось, а все движения давались ей с трудом. Их взгляды встретились, он сделал шаг вперед и оказался в круге света.

Она почувствовала, как ее непреодолимо влечет к нему. С трудом преодолевая эту силу, она остановилась лишь на расстоянии вытянутой руки, жадно всматриваясь в его лицо. Время наложило на него отпечаток, но то же самое она могла сказать и о себе. Виски тронула седина, морщинки от улыбки стали заметнее и глубже. Но в сущности он оставался таким же, каким и был: та же небрежность в одежде, прядь, спадающая на лоб…

Тишина вокруг них сгустилась. Стук кастрюль на кухне стал доноситься будто бы издалека. Голос Нины Симон обволакивал их, словно долетал откуда-то из иных, параллельных миров. В этом же мире все стало нереальным и несущественным, кроме одного — внезапного осознания непостижимого: как и двадцать пять лет тому назад, они стоят лицом к лицу, здесь и сейчас.

— Выйдем? — донесся до нее сдавленный, будто шепот, но отчетливый, в отличие от других звуков, голос Питера. Мара не шевельнулась. Он взял ее за руку. — Идем же, ну на минутку, пожалуйста.

Входная дверь громко скрипнула, взрывая видимость тишины и впуская внутрь остальные звуки: гул разговора за столиками, шипение кухни и музыку, вновь заполонившую зал. А в следующее мгновение Мара уже оказалась снаружи. Она бежала с Питером через патио под сень лиллипилли.

— Для тебя все так неожиданно, извини, — сказал он.

У Мары открылся рот. Его голос был таким, каким она его запомнила.

— Но я должен был увидеть тебя.

Мара глядела на него во все глаза, до сих пор не веря в то, что все происходит наяву. В смятении она лишь покачала головой.

— Как ты узнал, что я здесь, в Бикено?

— А я и не знал до вчерашнего вечера. Я здесь с дочкой, Мелани, катаю ее по всей Тасмании.

— Мелани, — эхом отозвалась Мара. Внутренне она даже посмеялась над собой — это же надо было вообразить себе Полу ничуть не изменившейся с тех пор, как она видела ее на фотографии. Впрочем, Пола, какой Мара себе ее представляла, могла произвести впечатление на кого угодно, на ту же Люси. А ведь Мелани сейчас должно быть около тридцати — тогда она была еще совсем кроха…

— Верно, — улыбнулся Питер.

От его улыбки Маре почудилось, будто все прошедшие годы испарились без следа. Все было так, как тогда: они с Питером в Рейнор-Лодж, выбирают деревянные фигурки, изображающие животных, для детворы.

Но улыбка сошла с его лица, и видение исчезло. Мара вздохнула.

— Какими судьбами в здешних местах? — сухо, если не холодно осведомилась она.

Словно в ответ на внезапную перемену в ее настроении Питер постарался, чтобы его ответ прозвучал как можно беззаботнее.

— Мы были в Сиднее. Выдалось пару свободных деньков. Когда еще будет такая возможность, подумалось мне, побывать там, где никогда не был? — Питер отвел глаза, виновато уставился в землю. — Но честно говоря, хотелось увидеть твои родные места. Помнишь, ты рассказывала, как жила в палаточном лагере на побережье у местечка с французским названием. Ты и произносила его на французский манер: Бикено. Ну, а кроме того, у вас здесь живут пингвины. Я-то думал, что вы с Джоном все еще в Африке.

Мара промолчала. То, что она должна была сказать, не помещалось в короткий ответ, а все остальное казалось каким-то мелочным. И лишним.

— Можно я напрошусь в гости? — внезапно спросил Питер. В его голосе послышалась настойчивость. Его взгляд вновь коснулся ее лица. Затем Питер в ожидании замер. От этого взгляда ее рука сама собой откинула прядь со лба — привычка, оставшаяся с тех времен, когда ее волосы были вольны расти и спадать, как им заблагорассудится.

— Я помню, что мы договорились больше не видеться, — по-своему истолковал ее молчание Питер, — но раз уж я здесь, не могу же я просто сказать «привет» и ехать себе дальше. У меня и в мыслях не было вмешиваться в твою личную жизнь, разбивать семью. Я просто хотел поговорить.

Мара сдержанно кивнула, стараясь не выдать бурливших в ней чувств.

— Я живу выше, за поворотом. Неприметный домик на склоне холма под скалой.

— Я знаю, — улыбнулся он.

Мара вспомнила машину, которая после полудня, проезжая по шоссе, остановилась неподалеку.

— Ты проезжал там днем.

— Было дело, — признал Питер. — Я поговорил с человеком в скобяной лавке, и он показал мне дорогу. Я сказал, что мы давние друзья.

Вот, значит, кто они? Давние друзья, которые встретились после долгой разлуки?

— Я тогда подумал, нехорошо заявиться незваным гостем, и решил разыскать тебя, спросить, если ты с Джоном не против…

Мара закусила губу. Последние слова все еще звучали у нее в ушах, когда он повторил их снова. «Вы с Джоном». Этих слов она не слышала так давно, что ей заново пришлось проникнуть в их смысл. Она помолчала, не зная, как сказать об этом. Слова пришли сами, короткие и сухие, как телеграмма.

— Джона больше нет.

У Питера расширились глаза. Он беззвучно шевелил губами, видимо, тоже подыскивая слова.

— Прости, я не знал. Когда это произошло?

Мара покачала головой. Не то было время, да и не то место, чтобы рассказывать, когда это произошло и, тем более, как.

Питер не стал настаивать. Достаточно было и того, что он поглядел ей в глаза и, словно разделяя с нею боль былой утраты, коснулся ее плеча. В его ладони чувствовались надежность и тепло.

В этот момент раздался внезапный визг входной двери. Мара обернулась, и ладонь, лежавшая на ее плече, упала. У входа, покачиваясь, стоял седовласый джентльмен преклонных лет. В руке он держал бутылку.

— Так и будем здесь стоять или кто-нибудь откроет? — осведомился он, глядя на парочку под сенью дерева. Взгляд его задержался на Питере. Лицо изобразило недоумение, будто он точно знал, что видел его, но где и когда — припомнить, хоть убей, не мог.

— Извините, я сейчас! — отозвалась Мара. Заглянув вглубь зала, она заметила, что Шанталь уже выставляет на прилавок готовые блюда. Мара обернулась к Питеру и беспомощно пожала плечами, махнув рукой в сторону столиков с посетителями. — Мне и впрямь пора…

Больше ничего она сказать не успела — на тропе, ведущей к ресторану, показалась шумная компания с полдюжины человек.

— Мы увидимся завтра? — спросил Питер вдогонку.

Мара заставила себя улыбнуться.

— Приезжай утром на чай. Вместе с Мелани. Очень хотелось бы познакомиться. Расскажете, как живете, как семья, — как можно более непринужденно постаралась сказать она, сама ощущая в своих словах показную беззаботность. Махнув рукой, она поспешила к двери.

— Мара…

Она обернулась на голос у входа, выжидая, пока через патио пройдет вся компания. Но пока она всех пропускала внутрь, придерживая дверь, Питер исчез. Там, где он стоял какой-то миг назад, лишь сиротливо насупилась в сумерках тень дерева лиллипилли.

Откинувшись на спинку кресла, Шанталь согревала в ладонях бокал с коньяком. Она так и не удосужилась сменить фартук, расцвеченный всевозможными оттенками разных соусов, кетчупов и подлив. Умиротворение, которое источало все ее естество, было следствием опустошенности после кипучей деятельности последних часов. Мара поднесла свой бокал к губам, обнаружив, что пальцы ее мелко дрожат. Старясь, чтобы никто этого не заметил, она сжала ножку бокала покрепче. Она не сказала Шанталь, что видела Питера. Ее так и подмывало выговориться, но разум был слишком смущен, чтобы облечь чувства в слова. Поэтому она сочла за лучшее делать вид, что ничего не случилось, и сейчас от нечего делать лишь нехотя обозревала опустевший зал с голыми столами, с которых она собрала скатерти, в конце концов позволив себе отрешиться от суеты.

…Завтра они увидятся вновь. Она, Питер и его дочь Мелани. Поразмыслив, можно было понять, почему они путешествуют вдвоем — помнится, Питер упоминал о том, что Пола не из тех, кого манят дальние странствия. Мара пригубила коньяк, который словно крапива тут же обжег небо. Острое ощущение на мгновение отвлекло ее от мыслей, но после глотка они вернулись вновь, на сей раз обратившись в будущее. Мара отчетливо представляла себе завтрашний приезд Питера. Свои вопросы: мастерит ли он по-прежнему мебель? Убедил ли Полу хоть раз пройтись с рюкзаком по лесу?

Счастлив ли он был все эти годы?

Шанталь поерзала в кресле и встала:

— Пойду, пожалуй, приготовлю кофе…

Она ушла на кухню, а Мара сосредоточилась на созерцании золотистого напитка в своем бокале. Словно магический кристалл, он перенес ее в далекое прошлое.

Она сидит в темном зале кинотеатра, некой тихой заводи посреди круговорота жизни в центре Дар-эс-Салама. По обе стороны от нее пустые ряды кресел. Лишь в стороне компания явных выходцев из Индии, о чем свидетельствовал запах самосы и сигаретный дым, витавшие в воздухе.

Уже с началом тигров Мара обеими руками впивается в ручки кресла. Потом начинается фильм. Средь осыпающихся каменных строений по узким улочкам Занзибара бредут Лилиан и Питер. На них умопомрачительной красоты одежда, которой Мара не только никогда не видела, но и представить себе не могла. Более того, они сняты таким образом, что попросту кажутся неземными существами, явившимися то ли с небес, то ли из Голливуда, что в общем одно и то же. А потому первая половина фильма проносится перед ее взором сплошным мельканием красок и кадров. В любом случае, она ждет того, что будет дальше.

И вот они — Мегги и Люк, среди родного пейзажа Рейнор-Лодж. Идут, едва ли не взявшись за руки, вдоль освещенного солнцем склона. Из-под ног осыпаются камешки, запуская круги в озере с розовыми фламинго. И вот наконец тростниковая хижина. Отражение луны на коже и блеск глаз. Руки, лежащие на плечах. Губы, которые сольются вначале нежно и нерешительно, а затем — в отчаянном порыве страсти.

Глаза Мары заволакивает туманом, но в неясном свете прожектора этого не видно, и она позволяет себе расплакаться по-настоящему. Слезы стекают по щекам. Никто, как она, не понимает, что вслед за счастливым смехом, пробежавшим искоркой, и чудом, которое возникает между двумя людьми, подкрадывается разлука и подступает боль от того, что они не могут быть вместе. Как они с Питером. А дальше — расставание, сужающееся в точку от самолета, растворяющегося в небе.

Когда фильм заканчивается, Мара остается на месте. Она все еще не может прийти в себя. Напоследок она всматривается в бегущие по экрану титры: Питер Хит — первое, что она замечает — написано на ее взгляд слишком мелким и незамысловатым шрифтом, чтобы была понятна его роль в этом фильме. Затем мелькает имя Лилиан Лэйн, а дальше — Леонарда и Карлтона Миллеров, отчего-то в одном кадре, а за ними — уже все подряд, включая всех тех, кто на то время был в Рейнор-Лодж. Здесь и Доди Ньема, и Кефа Никема. И Томба «Бвана Бум» Миленге. Менелик Абдисса был упомянут как отвечающий за снабжение на съемках второй части. Затем ее собственное имя: Мара Сатерленд, дублер мисс Лэйн. Последовали благодарности, а затем финальная строка титров заполнила весь экран: «Снято в Танзании, Восточная Африка».

Музыка затихла, экран потемнел. Не в силах оторвать взгляд от черного квадрата, Мара чувствует себя так, будто вглядывается в собственную жизнь, где все так же недосказано, как в кино. Кажется непостижимым, что еще минута-другая — и она будет на залитых солнцем улицах Занзибара спешить по своим делам. Ее пальцы сжимают спинку впередистоящего кресла. Мара роняет голову на руки и, более не сдерживаясь, дает волю слезам, размазывая их по лицу.

Какое-то время она сидит неподвижно, закрыв глаза. Перед ее мысленным взором картины из фильма. Все это происходит через год после того, как съемочная группа — и Питер — нежданно-негаданно появились в Рейнор-Лодж. За этот год произошло многое. Смерть Джона. Рождение Джесси. Приезд Лорны. Возрождение старого приюта. Столько всего случилось, и все же воспоминания годичной давности не оставляли ее, словно все это было вчера. Все-таки правильно, что она решила посмотреть фильм без посторонних. Очень скоро его будут показывать в Кикуйю. Ей придется смотреть его снова, а вокруг будут знакомые лица. Впрочем, за свою роль в кино она была спокойна — как и обещал Леонард, все кадры с ее участием были вмонтированы в ленту так, что не вызывали ни малейших подозрений, что в кадре мог быть кто-то другой, а не Лилиан. О том, что произошло на самом деле, посторонним узнать не дано. По крайней мере до тех пор, пока Мара сама себя не выдаст. Подняв голову, Мара смотрела на красную штору, закрывавшую экран. Хотелось просто сидеть здесь, в тихой темноте, скрываясь от реальности.

В тысячный раз она спрашивала себя — хотела бы она никогда не встречать Питера? Никогда не влюбляться в него? Стоили драгоценные воспоминания той боли, что она испытывала, отпустив его, или тоски по нему? Или осложнений, возникших в их с Джоном отношениях? Стоило ли все это тех мук, которые она сейчас испытывала?

Мара знала, что стоило. Это чувство было глубоко внутри нее, такое сильное. Что бы ни сулило будущее, она знала, что любовь к Питеру поможет ей выдержать.

Семя. Спящий вулкан.

Мара поставила стакан, расплескав коньяк на пальцы. Потом долго рассматривала скатерть. Тело одеревенело. Она внезапно поняла, что сделал Питер, приехав сюда и найдя ее. Он сорвал аккуратную обертку, покрывавшую прошлое. Теперь же освобожденное прошлое озарилось ярким светом, призывая семя снова к жизни.

Появилась Шанталь с кофеваркой. Мара встала, отодвинув стул.

Шанталь удивленно взглянула на нее:

— Что-то не так?

— Мне нужно идти, — сказала Мара.

Шанталь озабоченно нахмурилась:

— Ты в порядке?

— Да.

Хозяйка подняла брови:

— Расскажешь как-нибудь, что происходит?

— Расскажу, — пообещала Мара.

Последнюю фразу она произнесла уже на ходу.

Она крутила педали велосипеда, время от времени резко поворачивая, чтобы не налететь колесом на внезапную выбоину. Она проехала мимо старого пансиона в колониальном стиле, где, как она знала, хозяева предоставляли такую немаловажную для путешественников услугу как завтрак. Не останавливаясь, Мара взглянула на парковку у главного входа, но та была пуста. Следующим пунктом были меблированные комнаты для отдыхающих, появившиеся в поселке совсем недавно, но и на тамошней небольшой стоянке взятого напрокат автомобиля не оказалось. Как не оказалось его и у мотеля. Уже обливаясь потом, несмотря на ночную прохладу, Мара свернула в сторону дома отдыха. Несмотря на поздний час бар был открыт — в освещенных окнах, словно в театре теней, мелькали молчаливые силуэты. Машин здесь было гораздо больше: в основном рыбацкие пикапы, или, как их здесь называли, «юти», была пара-тройка старинных «универсалов», покрытых въевшейся в краску пылью, один фургон, судя по номерам, из Квинсленда, и даже бывший армейский джип. Вот и все.

Больше искать было негде, и Мара свернула на дорогу, ведущую к дому. Надо как-то пережить эту ночь и дождаться утра, а утром Питер приедет сам. Правда, убеждала она себя, неизвестно еще, как он, да и Мелани, восприняли бы столь поздний визит. Да и что бы она сказала, заявившись едва ли не за полночь? Тем не менее, поднимаясь в гору, Мара чувствовала, как у нее все больше холодеет внутри. А что, если до завтра Питер передумает и не приедет?

А что, если они и вовсе не увидятся, никогда-никогда?

Вписавшись в последний поворот, Мара вцепилась в руль так, что едва не свело пальцы — на обочине прямо у ее дома стоял автомобиль. На какой-то миг она сбилась, а затем, встав на педали, помчалась вперед. С разгона влетев в поворот на подъезде к дому, не сбавляя скорости, Мара пронеслась по узкой тропинке, что вела к входной двери, и, затормозив у самого крыльца, бросилась по ступенькам внутрь, уронив велосипед.

Одного взгляда в освещенную лунным светом жилую комнату было достаточно, чтобы понять — там никого нет. Мара выбежала на задний дворик, озираясь по сторонам. В лунном сиянии ее участок, взбирающийся по склону холма, казался настоящими джунглями, отлитыми из серебра. Кусты алоэ с затейливо изогнутыми листьями в обрамлении тонких шипов и стрелами стеблей выглядели так, словно вышли из-под руки искусного ювелира. Все замерло в дреме, не нарушаемой даже легким дуновением ветерка. Лишь издали доносилось уханье совы и неумолчно шумел океан. Окинув взглядом сонный сад, Мара побрела обратно к дому. Она пересекла веранду, закрывавшую входную дверь от непогоды, прошла к открытой ее части.

Стоя к ней спиной, Питер смотрел на море. Он обернулся на звук шагов.

— Мара.

Она замерла. Открыла было рот, но только посмотрела на Питера. Сейчас, найдя его, она уже не знала, что сказать. «Он все еще кому-то принадлежит», — думала она.

— Мы договорились, что никогда не увидимся снова, — наконец выдавила Мара. — И придерживались этого все эти годы. — Она покачала головой. — Но раз уж ты здесь…

Питер поднял руки, будто удерживая ее.

— Пола умерла два года назад. У нее был рак. — Он запнулся, сглатывая подступивший к горлу комок. Затем заговорил снова, сухо и бесстрастно. — Она стойко держалась до самого конца. Никто даже не догадывался, чего ей это стоило. Временами казалось даже, будто болезнь отступает. А потом ее вдруг не стало… — Он вновь замолчал, в его глазах блеснула влага. — Так что вот, теперь я один…

От жалости у Мары сжалось сердце. Она понимала, что, какие бы ни были сложности в отношениях Полы и Питера, Пола была матерью его детей и вместе они прошли долгий путь. Горечь утраты и чувство одиночества — Мара сама испытала все это и теперь ощущала его боль как свою. В сухом горле стоял ком.

— Я тоже… одна, — прошептала она в ответ.

Мара вглядывалась в глаза Питера. Ее терзали противоречивые чувства. Растерянность от известия, что Пола умерла, сострадание к Питеру. И… медленное осознание того, что нет больше между ними никого и ничего, что помешало бы им быть вместе.

Ослепительный свет надежды. И ощущение нечаянного счастья.

Свет тут же меркнет за тучами налетевших сомнений: как можно обрести друг друга вновь после выпавших испытаний? Разгорится ли костер, за которым давно не следили? Да и те, кто не следил, теперь уже совсем другие.

В глазах у Питера, словно в зеркале, отражались похожие чувства. Но кроме смятения в них читалось кое-что еще. Мара напомнила себе, что у него было время свыкнуться с новой жизнью.

Мара отвела глаза, окидывая взглядом гавань, где, мерно покачиваясь на волнах, стояли на якоре корабли, и попыталась вобрать в себя их спокойствие.

Внезапно с крыши донесся скребущий звук. Мара повернулась и увидела, что Питер настороженно смотрит на водосток.

— Что это? — спросил он.

На самом краю крыши виднелся силуэт мохнатого опоссума. Заметив Питера, он остановился, смерив человека взглядом единственного, желтого глаза.

Даже в тумане собственных чувств Мара не удержалась от улыбки:

— Это Матата, опоссум, мой постоялец. Его зовут так в честь одного человека, которого прозвали «Беспокойник».

Питер подошел к животному поближе.

— Я не видел опоссумов с детства.

Мара уловила восторг в его голосе и заметила выражение живого интереса на лице. Сейчас Питер казался молодым и таким знакомым. Она почувствовала, как спадает напряжение и рассеиваются сомнения.

— Он пообъедал все почки на моей вишне, — сказала Мара. — Соседи советовали поймать его, но я никак не могу себя заставить. По-моему, это нечестно. Он живет здесь гораздо дольше, чем я. И к тому же у него всего один глаз.

— Давно ты здесь?

— Восемь месяцев.

— Тут хорошо. — Он указал на участок.

— Да, хорошо. Мне тут нравится, — ответила Мара. Она окинула взглядом фасад дома. — Правда, ремонт не помешал бы.

Питер коснулся деревянной ограды. Часть поверхности была содрана и обнажилась желтая древесина. Мара заметила в руках у Питера небольшой перочинный ножик.

— Балтийская ель, — сказал он, облокотившись на ограду. Отколол еще один кусочек. — Внутри оно такое же крепкое, как в тот день, когда был построен этот дом. Немного подправить — и у тебя будет хорошенький маленький домик.

Мара поймала его взгляд.

— Сначала нужно найти плотника.

Питер помолчал. Потом сказал:

— Я как раз искал работу. Конечно, я не профессионал…

Мара откинула прядь со лба, подняв глаза на Питера.

— А это и не нужно. Для начала вообрази, что так и будет, а дальше, ты увидишь, будет именно так.

Она улыбалась, чувствуя себя молодой женщиной в красном платье. Волосы, не тронутые сединой, ниспадают на плечи. Ее сердце разрывается от любви, а тело пышет желанием.

Внезапно Мара всем своим существом поняла, что если что-то было настоящим в прошлом, таким останется и теперь. Она взглянула в лицо Питера, и на глаза навернулись слезы. Судьба подарила им чудо. И сколько бы им ни довелось быть вместе — день, неделю, месяцы или годы, — они будут благодарны за каждый миг.

Их история, начавшаяся так давно и так далеко, была тогда оборвана на полуслове. Но сейчас, в другое время и в другом месте, начиналась новая глава.