Цугцванг

Глава 20. Откровенно. Амелия

18; Декабрь

Я захожу домой в начале двенадцатого, кидаю ключи на полку и прижимаюсь к двери спиной. Устала и это мягко сказано, а рыдания на протяжении всего обратного пути никак не способствовало улучшению положения. Меня хотел вести Макс, но Марина разумно встала на амбразуру грудью: их отец все еще был в здании, у него имелась куча шпионов и просто людей, которые хотели перед ним выслужиться, так что непременно сообщили бы об этой милой поездке. Как бы я на нее не злилась, звучало это мягко говоря логично: все было бы зря. По итогу поступили мы иначе. Мне, разумеется, никто слова не давал, беседа в принципе велась в формате «ее не существует», и, конечно же, даже не следовало и мечтать о каких-то объяснениях, тем более об извинениях.

«Александровские, видимо, на такой широкий жест не способны по факту своего существования…» — ядовито шиплю про себя, изучая отражение в зеркале.

Моя карета превратилась в тыкву: уезжала я на Кио Рио, ведь на мерседесе, в котором прикатила не вариант на случай осложнений со стороны Властелина мира — такси и только. Чтобы выглядело правдоподобно на все двести, мне пришлось отойти от здания музея на приличное расстояние. В результате платье потеряло свое сияние, когда меня облило грязью, пока я ждала свою машину. Какой-то чертов Бентли пронесся мимо, окатив из лужи; Макияж потек от слез; Прическу я сама расколупала из-за нервов; Туфли…что ж. Их у меня по-прежнему две, и это единственное, что отличает мое скромное, везучее «я» от Золушки.

«Потрясающе…»

Закатываю глаза и стягиваю пальто, затем отшвыриваю плевать-куда туфли. Я правда устала, но больше не физически, а скорее душевно.

«Не могу поверить, что я снова повелась на этот треп…» — грустно вздыхаю, вынимая оставшиеся шпильки из волос, — «Какая же я дура…»

Слезы опять подбираются к «выходу», и мне требуется вся моя воля, чтобы удержать их под замком. Я даже не из-за самой ситуации хочу на стенку лезть, а из-за себя, из-за своей доверчивости, из-за своей глупости. Все же по факту оказалось до боли смешно и до абсурдности очевидно: меня опять использовали, только на этот раз, как отвлекающий маневр.

«Чтобы брата уберечь от пагубного влияния моей сестрички…» — снова она. Снова он. Снова мы втроем. Это какая-то карма, не пойму?

Все как-то разом наваливается: обида на Марину, злость на себя, ярость в сторону Властелина мира, который точно также подстроил обстоятельства, в которых я стала невольным пленником…

«Единственное, чего бы мне сейчас хотелось — это лечь спать и не просыпаться…недели три!» — вместо этого бреду до гостиной, чтобы выпить успокоительного чая.

Я ведь купила все нужные травы, чтобы «как мама в детстве делала», но стоит мне зайти в комнату, как я понимаю — одного чая будет недостаточно. У меня ведь чуть инсульт не случается!

На диване, сложа руки на груди и в свете всего одной напольной лампы-звезды, сидит Макс. Точнее он развалился, как барон-маркиз-король и все в одном флаконе, а я, словно шут, стою у стеночки, за которую держусь, чтобы в обморок от страха не брякнуть, веселю его величество.

— Испу… — наконец начинает своим привычным снисходительным тоном, но я тут же взрываюсь.

— КАКОГО ХРЕНА ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?!

Тяжело дышу, чуть ли не плачу — я ведь действительно испугалась! — да еще и чертово платье, которое я начала расстегивать, и которое теперь мне необходимо поддерживать, чтобы не попасть в-еще-больший-просак…Короче, все снова складывается в одну сомнительного качества мизансцену, Макс ведь не сводит взгляда с моей груди. Говорящего такого. Горячего. От которого я, разумеется, вспыхиваю.

— Не пялься на меня так!

— А как мне можно на тебя пялиться? — говорит тихо, но я слышу угрозу, хмурюсь и немного отступаю.

На самом деле бежать никуда я не собираюсь, тем более убежать и не смогу, так что это скорее для острастки не иначе. Да и хочу ли я бежать на самом деле? Щурюсь, молчу и взвешиваю пару мгновений, вспоминая и угрозу, брошенную на самом аукционе, которая до сих пор сжигает мой телефон, как физическое подтверждение нашей связи. Что я почувствовала в момент ее получения, чувствую и сейчас — мне жарко, и мне хочется, так что нет, я не хочу бежать совершенно точно, а хочу…

— Раз ты здесь, — хмыкаю как бы спокойно и поворачиваюсь к нему спиной, — Помоги расстегнуть.

Тишина. Лишь за окном взвывает вьюга, засыпавшая почти всю Москву, пока мы были там, где продают историю.

«Когда я вышла из здания, чуть не умерла от холода, а сейчас умираю от жара…забавно, однако…»

Сердце подскакивает, когда я слышу, как он поднимается на ноги, медленно подходит. Его энергетика ударяет в спину, точно я у печки стою, а потом она меня и вовсе оплетает. Наверно это своеобразные игры разума, но я будто вижу ее ветвистые щупальца, что создают некий кокон, привлекают ближе. Я же делаю шажок к нему, словно под гипнозом, как это еще объяснить?

Вздрагиваю, когда его ладони касаются предплечий, медленно сталкивая невесомую ткань рукавов. Дыхание учащается, я прикрываю глаза, стараюсь не выдать себя, но когда он расстегивает первый крючок — выдох получается куда как громче, чем я планировала допустить. Именно поэтому меня абсолютно не удивляет улыбка, которую он давит, а я чувствую, бесит только, что краснею, как дура…Ощущение зависимости от него и его эмоций дико раздражает, но по-другому не получается. Стоит ему оказаться в пределах моего личного пространства, тело стартует с нуля до ста, точно крутой, жирный спорткар. Я ничего не могу с собой поделать, как героиновый наркоман не сможет ничего сделать, окажись в поле его зрения доза, даже если он и решил завязать. Точно. Пока я его не видела, иллюзия моей хладнокровности крепла, но иллюзии — это лишь красивая дымка для драпировки правды. Ее развеять — один раз подуть, и я не знаю кто, но кто-то дует так, что все приукрасы слетают напрочь: сегодня, когда я увидела его, все уже было решено…

Чувствую дыхание на своих плечах, прикосновения горячих пальцев, что ловко расстегивают крючок за крючком, при этом медлят, подолгу задерживаясь на голой коже. Ощущаю его запах, жар его тела, его твердые намерения, упирающиеся мне в поясницу, тихо усмехаюсь. Он реагирует сразу, как тень реагирует на объект, от которого отходит:

— Что тебя насмешило на этот раз, котенок?

— Снова ты.

— М. Правда? По мне так отжигаешь ты…

— Я не стану извиняться за все, что сегодня произошло.

— О, малыш, я в этом даже не сомневался…

Поворачиваюсь к нему лицом, как только последний крючок вместе с фразой разрывает все сдерживающие факторы, смотрю ему в глаза стойко и смело. Он оценивает это улыбкой, слегка касается моей щеки, но сегодня я не против. Я не убегаю, а подаюсь вперед, встаю на полупальчики и слегка касаюсь его губ своими с четким понимаем: он мне нужен. Плевать на все, он просто мне нужен.

Макс реагирует рябью. Клянусь, его словно пробивает дрожь, но как-то двигаться, кажется, он не планирует. Напротив, сжимает кулаки. Я опускаю на них взгляд, а после зачем-то слегка касаюсь костяшек. Мне немного страшно, если честно, что он резко отнимет руку, снова причинит этим боль, но вместо оправдания опасений, кулак начинает расслабляться. Тогда я веду себя уверенней: сжимаю, поглаживаю кожу, снова поднимаю взгляд и целую более настойчиво. Все еще придерживая лиф у груди, кусаю за нижнюю губу, не получая ответа, и это работает, черт возьми! Макс слегка приседает, чтобы быть со мной хотя бы не на такой разнице в росте, отвечает на поцелуй, прижимая к себе за спину, и я полностью обо всем забываю. Сцепляю руки в замок на его шее, прилипаю всем телом, тянусь, забывая о платье, что валится на пол. Я готова снова нырнуть на глубину, но неожиданно Макс отстраняется. Он тяжело дышит, уперевшись в мой лоб, я недоумеваю.

— Что-то не так?

— Я здесь не за этим.

Такого моя скромная персона уж никак не ожидала. Отстраняюсь, чтобы заглянуть в глаза, и вижу в них решимость. Но на что она направлена? Непонятно. Макс лишь на миг опускает взгляд на мое тело, потом слегка подкатывает глаза и снимает пиджак, который тут же оказывается у меня на плечах.

— Иди, оденься, пожалуйста…

Клянусь, мне обидно до слез, даже больше, чем обычно.

«Наверно все дело в Лилиане. Конечно, имея одну сестру, вторую — это будет уже странно. Да и понятно в чью сторону перевесит маятник, поставь нас рядом…»

— Амелия… — начинает тихо, словно готовит максимально жалкое оправдание, которое я слышать не желаю.

Фыркаю и отстраняюсь резко, из-за чего запутываюсь в платье и почти падаю, но Макс успевает меня подхватить. Он снова делает это, спасает и улыбается, хочет что-то сказать, а я не даю — вырываюсь, как чокнутая, делаю большой шаг назад, сжимая до белых костяшек пиджак, смотрю на него волком.

— Обойдемся без шуточек. Оставь свое остроумие, как и все остальное, для моей сестрички. Она оценит.

Щеки горят огнем, я ведь считай впервые признаю, что ревную. Это очевидно, он понимает сразу, улыбка то становится шире, за что хочется ему врезать, как тогда на набережной. Сейчас мне этого действительно хочется, а когда он открывает рот…охо-хо-хо…Берегите наследные яйца, господа…

— Ты что…ревнуешь, малышка?

Не думаю. Делаю шаг обратно, хочу причинить ему боль, правда пока не решила насколько сильно, поэтому для начала решаю, что обойдусь пощечиной. Замахиваюсь, только вот Макс, умудренный опытом, успевает перехватит руку за запястье в каких-то паре сантиментов от наглой физиономии. Он не злится — смеется, притягивая к себе на прежнее, слишком близкое расстояние, и шепчет мне прямо в лицо, слегка касаясь носом моего.

— Это точно да.

— Отпусти.

— Тебе не это нужно, — неожиданно серьезно говорит, а я не очень понимаю, о чем конкретно речь.

«Врезать тебе не нужно? Охо-х, милый, ты ошибаешься!»

— Думаешь, что не хочу тебе вдарить?!

— Я не об этом.

— А о чем тогда?

— Про секс. Тебе не он нужен. Другое.

— О, — вырываю руку и ядовито улыбаюсь, — А ты возомнил себя психологом? Или это элегантная возможность сохранить верность моей сестре?

— Твоя сестра здесь не при чем, и я давно не храню ей верность.

— Да ну? Правда что ли?

— Нас ничего не связывает.

— Марина считает иначе.

— Марина ошибается.

— А я тоже ошибаюсь? — тихо спрашиваю, слегка наклоняя голову на бок, выдерживая паузу.

Макс фигурно изгибает брови, хмурится, явно не понимает о чем речь, но пытается сообразить, а может просто вспомнить момент, при котором я могла бы его спалить? Решаю не перетруждать эту чудную головушку и, отступив на шаг, усмехаюсь еще гаже.

— Не трудись вспомнить, я вас не застукивала, но видела своими глазами, как ты на нее пялишься. Сегодня.

— Ты бы не смогла нас застукать, потому что между нами нет ничего, а что касается…

— Мне неинтересно слушать, — холодно отсекаю, сложив руки на груди, — Что ты здесь делаешь?

Молчит. Меня так бесит эта тишина, которая опять причиняет боль — наивная половина моей души так верила, что он пришел ко мне, и теперь в который раз я получаю клинком-разочарованием прямо по ней. Слабой, безвольной, так сильно привязанной к нему части своей души, на которой уже и не осталось живого места. Я даже не могу ответить себе на простой вопрос, когда я перестану верить в чудо? Когда я пойму наконец, что не значу для него все то, что он значит для меня? Когда я увижу, что все, что нас связывало — игра?

«Он здесь не ради меня, а потому что хочет поговорить о том, что случилось между мной и его папашей? Или о том, как смела я припереться туда, где меня никто не ждал?» — тихо смеюсь, так ведь и есть. Касаюсь лба, пару мгновений так и стою, а потом наконец отнимаю руки и смело смотрю в лицо, которое будет сниться мне в кошмарах, когда все кончится.

— Я пошла туда, потому что Марина убедила меня в том, что так надо. Что про твоего папашу — я не стану это обсуждать. Я сделала то, что сделала и не жалею, потому что по факту не боюсь его. Мне насрать. Он заслужил. Ты все выяснил? — скидываю его пиджак, прикрывая нагое тело предплечьем, — Тогда вали. Я устала. Сегодня было слишком много Александровских.

Разворачиваюсь, хочу уйти в свою спальню, спрятаться там, пока он не уйдет, но Макс тут же хватает меня за локоть и разворачивает на себя. В голове сразу проскакивает парочка нелицеприятных картин, где мне крупно достается, но…вместо этого Макс крепко обнимает меня. Я пытаюсь отпихнуться, начинаю плакать, пищать, но он продолжает держать в своих объятиях, молчать и терпеть, возвращая меня обратно в наше лето, когда все было так просто…

17; Август

— …Может быть это действительно не такая глупая идея?

Говорю, как бы невзначай, а сама взгляда отвести не могу от красивейшей луны, висящей над озером у нашего дома, словно огромное, белое блюдце.

Макс слегка улыбается, но не смотрит на меня, лишь на Спутник нашей планеты, хотя я и знаю, что это скорее притворство. Озорство. Игра. На моих нервах и выдержке, само собой.

— Сегодня ночью Луна впервые за много лет подошла к земле так близко. В последний раз это происходило в тысяча семьсот восьмом, а в следующий раз произойдет через триста пятьдесят лет. Мы поколение, которое застало это явление, после нас его увидят только наши пра-пра-пра и, возможно, еще раз "пра" внуки.

— Откуда ты это знаешь? — тихо спрашиваю и смотрю — как он хочет так и делаю — на него.

— В детстве мне очень нравилась астрономия. Я вырос, а увлечение осталось…

Макс медленно опускает на меня взгляд, и черт возьми, как же он красив в голубом свете редкой Луны. Его глаза такие мягкие, такие теплые, и я понимаю теперь, что все, что здесь происходит, никогда и не задумывалось, как какая-то игра. Он хотел показать мне чудо, явление, которое больше действительно никогда не увидит мое поколение, а еще разделить со мной часть своей жизни. И я готова разрыдаться, но держусь, чтобы не портить момент, вместо того спрашиваю.

— Из детства?

— Да. У меня было много книг про звезды, даже телескоп свой. Я как-то спросил у мамы, что там в небе так ярко светит? И она рассказала, что это звезды, на которых живут миллионы разных Вселенных. Миров. Других, не таких, как наш, более счастливых что ли. Ну…мне так всегда казалось. Я верил, что хоть где-то есть мир, где нет всего того плохого, что есть в моем. Больше всего на свете я хотел увидеть в свой телескоп этот другой мир, где все у нашей семьи по-другому.

Мое сердце сжимается. Сейчас здесь я вижу человека настоящего, без мишуры из сарказма и яда, я вижу его. Не красивое лицо, шикарное тело, очарование и обаяние, которыми он, как щитом, вечно прикрывается, а того настоящего Макса. Своего любимого человека. Он часто пускает меня за стену своего льда, и в эти моменты я обычно стараюсь лишний раз не шевелиться, чтобы не спугнуть, но сегодня поступаю иначе. Поднимаю его ладонь, сжатую в своих руках, нежно целую ее, а потом шепчу еле слышно:

— Мне так жаль…

Страшно посмотреть на него и увидеть, что я облажалась и сделала неправильный выбор, но разве я могу поступить иначе? Мне нужно быть смелой, он же смелый, раз рассказывает мне вещи, что так глубоко сидят в его сердце. Смотрю и не вижу злости, не вижу стены, которую он наспех собирает, я все еще вижу только его с легкой улыбкой на губах, теплой и родной, настоящей.

Он поднимает мои руки в ответ, оставляет на них свои поцелуи, но тупит взгляд и хмурится. Я не знаю, о чем он думает сейчас, но решаю не давить — даю ему пространство, чтобы решиться сказать, что он так хочет сказать. Я же знаю, что Макс словно на перепутье…

— Ты потанцуешь со мной?

Если честно, то я ловлю ступор. Краснею. Бледнею. Снова краснею, на что получаю мягкий смешок.

— Боишься?

«Он хотел сказать не это…» — отчаянно шепчет сердце, но я лишь бормочу.

— Музыки же нет…

«Значит еще не время, но я чувствую: однажды он обязательно скажет, просто нужно подождать еще…»

— Это да?

Это да. Вкладываю свою ладонь в его, разве я могу отказаться? Да и не хочу я отказываться. Макс притягивает меня к себе, обнимает за талию, вторую руку держит крепко, но при всей своей силе, нежно. Я слышу мерное, уверенное биение сердца, запах кислых яблок и сигарет, ощущаю его дыхание на своих волосах. Макс прижимается ко мне щекой, слегка ей гладит, улыбается. Я не вижу его лица сейчас, но знаю, что так и есть. Мы медленно двигаемся, а вокруг нас живет мир: кузнечики поют долгую, кажется даже вечную песню, легкий ветерок качает ветви деревьев, камыши. И разве можно сказать, что музыки действительно нет, когда вот она? В моих руках…

За белым стеклом луны…

Ты увидишь тень,

Под тонким дымом сна

Двери, прозрачные для тебя,

И для меня

Нежнее шелка

Ветер

Закрутит листья дней,

Смоет шорох слов,

Тени, растворятся в звездных снах…

Ночь в кустах легла,

Но ковер цветов

Тени, растворились в звездных снах… [19]

Макс поет тихо, хрипло, но бархатно, да даже если бы и нет…если предположить вариант Вселенной, где он что-то делал бы плохо, у меня на губах все равно светилась бы самая счастливая улыбка.

— Почему тебе так нравится этот мультик?

— Потому что он учит не смотреть на внешность, а видеть суть.

Макс аккуратно поднимает мое лицо на себя, слегка сжав подбородок, и когда я на него смотрю, мне кажется, будто все звезды светят для нас.

— Спасибо тебе, — хмурится, разглядывая мое лицо, — Это было бы просто редкое явление, если бы не было тебя.

Макс приближается, а перед тем как коснуться моих губ, добавляет.

— Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, Амелия, и именно ты заставляешь все вокруг сиять. Я не вижу Луну, звезды, вообще ничего вокруг — только тебя…

Макс целует меня так нежно, так аккуратно, осторожно, что я боюсь пошевелиться, даже вздохнуть боюсь, чтобы ненароком не сломать этот самый лучший момент…этот идеальный миг, когда я абсолютно счастлива. Он утрирует и теплится дальше, когда я оказываюсь внутри кольца его рук, в его крепких объятиях, как в коконе. Мне в этот момент кажется, что нет ничего вокруг опасного, так спокойно и хорошо, как будто он защитит меня от всего на свете…

18; Декабрь

— О чем ты думаешь? — хрипло спрашивает куда-то мне в макушку, вырывая из ночи, что так сильно пахла теплой травой, цветами и зелеными яблоками.

С грустью моргаю пару раз, жму плечами.

— Вспомнила ту августовскую ночь, когда ты водил смотреть Луну.

«И самое смешное, что вспоминая этот момент, я не разделяю «Алекса» и «Макса»…А может быть я просто привыкла уже?…»

Макс бархатно смеется, прижимая к себе теснее, кивает.

— Это была чудесная ночь.

— Что ты хотел сказать мне тогда?

— Я хотел во всем признаться.

Ловлю новый ступор. Я никогда не задумывалась, возникало ли у него желание сказать мне правду, а теперь получаю ее, даже не требуя. Нравится ли мне она? Верю ли я? Не знаю, но когда отстраняюсь, чтобы заглянуть в глаза, уже уверена на все двести процентов: нравится, и да, верю.

— Почему не признался?

— Испугался потерять тебя.

Макс нежно убирает прядь волос с моего лица и тихо цыкает, после на секунду жмурится, а потом смотрит на меня так хитро, словно лис. Улыбается.

— Амелия, я прошу тебя, иди оденься. Ты не представляешь, каких трудов мне стоит не смотреть на тебя, а каких не схватить и оттащить в спальню.

— Я думала, что ты не хочешь?

— Не ври, — усмехается больше, — Ты знаешь, что я хочу тебя. Ты всегда это чувствуешь.

Краснею. Так то оно и есть, я всегда знаю, когда он меня хочет, даже если он меня не касается — читаю его взгляд, как книгу для детей с огромным шрифтом и минимум смысла.

— И в чем тогда проблема? — непонимающе дергаю головой, на что получаю мягкий смешок и еще один поцелуй.

— Тебе не это нужно, я же сказал.

— А что же мне по-твоему нужно?

— Просто поговорить.

Удивлению нет предела, хотя я и думала, что достигла максимума — нет, теперь стою и хлопаю глазами, точно, как дура. Макс же улыбается, даже посмеивается, разворачивает к себе спиной и, сжимая предплечья, шепчет на ухо.

— Секс не решает все проблемы, мой сладкий котенок. Сегодня я хочу просто поговорить с тобой, так что прошу, сжалься надо мной и иди оденься.

«ЧТО?! ОН ЧТО?!» — делаю неловкий шаг в сторону выхода, но оборачиваюсь, чтобы проверить: он ли здесь вообще стоит?

Еще как он. Запихнул руки в карманы, смотрит на меня с жаром и играющими желваками, но стоит, точно приклеенный. Улыбаюсь, ведь понимаю, что ему действительно приходится прикладывать максимум усилий, чтобы не сорваться с места. Макс слегка закатывает глаза и громко, театрально цыкает:

— Я, конечно, действительно знаю, что сексом делу не поможешь, но могу решить, что он лишним тоже не будет. Ты мешаешь мне поступить правильно, — улыбается, выгнув брови, и так тепло, что я невольно отвечаю и убегаю в спальню.

Когда я возвращаюсь в мягкой пижаме и кофте, Макс курит у окна. Он очень задумчив, даже не обращает внимание на мои шаги, словно не слышит их, в чем я убеждаюсь, когда откашливаюсь. Хотела обозначить свое присутствие, а в результате напугала наследника.

— Кажется, что мы поменялись местами. Теперь твоя очередь меня пугать?

— Ты хотел поговорить?

— Думаю, что ты тоже хочешь поговорить.

— У нас как-то с разговорами не очень складывается.

Подхожу к холодильнику, откуда достаю травы, лишь бы не отвечать на его требовательный взгляд. Не хочу. Мне не по себе от воспоминаний о том, как мы уже пытались о чем-то поговорить в его доме, и он это чувствует.

— То, что тогда произошло — моя вина.

— Будешь чай?

Игнорирую попытку, но Макс подходит ближе, беря меня за руку. Заставляет смотреть себе в глаза, и я смотрю, как будто не могу и вовсе оторваться…

— Я знаю, что ты злишься. Я тебя обидел тогда, и мне очень жаль. Это звучит, как оправдание, но после его приезда мне было сложно себя контролировать.

— Ты обвинил меня во всех смертных грехах.

— Знаю. Я очень злился. Ты видела то, что я не хотел тебе показывать.

— А еще приехала в Москву и разрушила твои отношения. Я помню.

Вырываю руку и подхожу к кухонной гарнитуре, где раскладываю все, что обычно добавляла мама: немного мелиссы, мяты и ромашки. Макс молча за мной наблюдает, я же, как бы грустно это не звучало, жду от него объяснений. Никогда в этом не признаюсь, но знаю: так и есть. Мне страшно, наверно, что он снова меня разочарует, а все равно это не поддается контролю. Я жду. Хотя бы чего-то нормального, жду. И наконец получаю.

— Я не виню тебя в том, что случилось, потому что знаю — ты последний человек, который в этом виноват. К тому же, уверен на сто процентов, что Лилиана все равно поступила так, как поступила. Просто с тобой у нее появился «благородный щит», которым он могла прикрыть свое предательство.

— Мне жаль, что так вышло, но я здесь не при чем.

— Головой я это понимаю, но эмоции всегда брали надо мной верх.

— Тогда научись себя контролировать! — повышаю голос, хмурюсь и смотрю на него.

Макс сидит на подоконнике, повинно опустив руки и голову, наблюдает за тем, как тлеет его сигарета и кивает.

— Ты права… — резко поднимает глаза, — Но мне сложно контролировать свои эмоции, особенно рядом с тобой. Ты порождаешь в моем сердце смуту.

— Да ну?! Тупая малолетняя сучка, которую так прикольно использовать?

Вздыхает и откидывается к стеклу спиной. Молчит. Я же снова возвращаюсь к заварке чайника. Чувствую, что мне это нужно и даже слишком — не могу себя контролировать, хотя его обвиняю в том же самом. Будто не понимаю, что значит «смута в сердце», Макс же тоже провоцирует меня на все эти бури. Вот только следующе-сказанным разрушает их, тушит, удивляет…

— Спор родился внезапно из дикой ярости.

Я резко перевожу на него взгляд, Макс отвечает стойко, не мигая, затягивается. Молчит-молчит-молчит, словно строя в голове объяснение, и вместе с дымом выдыхает его…

— Отец выдернул меня из университета. Думаю, он узнал о том, что я купил квартиру на Мосфильмовской и не доложил ему, за что решил меня наказать. Миша сказал, что он объяснил тебе политику партии, так что ты теперь понимаешь, что в нашей семье под строжайшим запретом любые вольности.

— Он должен контролировать каждый ваш шаг.

— Именно. Я приехал домой, как мне было велено, а в его кабинете застал как он трахает Лилиану на столе. Стоило мне открыть дверь, он тут же уставился мне в глаза, чтобы я точно знал — все это спланировано, а я снова попался. Меня это вынесло. Я не думал, что сможет, но вынесло. Было очень больно, а потом пришла ярость.

Слышать о его «боли» мне было неприятно, но о «боли, связанной с Ли», еще хуже. Саму кольнуло в самое сердце, и я опустила глаза, а он тихо вздохнул и уставился в потолок.

— Спор родился от моей ярости. Все знают: Лилиана любит свою маленькую сестричку, как безумная. Ты и твое участие причинило ей гораздо больше боли, чем я когда-либо смог бы сам. Если бы не все это, я бы к тебе не приблизился, потому что все еще помнил маленькую, милую девочку, сошедшую с самолета в красивом, пышном платье…

— Боже… — покраснев, я жмурюсь теперь сама, а потом вдруг издаю смешок и смотрю в его сторону, — И какого это было трахать меня? Если опираться на эти воспоминания, м?

Макс улыбается в ответ хитро, потом отгибает уголки губ и пожимает плечами.

— Просто прекрасно. Каждый раз.

— Не смешно. И вообще, вдруг ты бы облажался, м? Ты же не видел меня, а я могла стать жирной, например?

— Ты была бы прекрасна в любом размере, но и это не совсем так. После заключения спора, я поехал посмотреть на тебя в Академию. Вы как раз ставили какой-то спектакль…

— Я в нем не участвовала.

— Как же? Ты была деревом.

«Боже…» — мысленно чертыхаюсь, но не могу сдержать тихого смеха.

— …Все вокруг что-то делали, а ты лежала на сцене и играла солнечным зайчиком с котенком…

«Я совсем забыла о Бантике!» — расширяю глаза, выуживая воспоминание, когда как раз распределяли роли. Самое интересное, как по мне, было заставить Бантика бегать по кругу, когда как мои одноклассницы шипели, дергали текст и соревновались в остроумных шпильках в сторону актерских способностей друг дружки.

— Так вот почему котенок! — осеняет внезапно, и Макс коротко кивает, — А наврал про лестницу…

— Не наврал. Ты действительно ведешь себя, как котенок. Одно лишнее действие — бежишь. Надо вести себя аккуратней, чтобы не спугнуть.

— Какая проницательность, — фыркаю, сложа руки на груди, — И? Как тебе перспективка со мной спать?

— Очень неплохо. Ты лежала кверху своей чудной попкой, а потом и вовсе встала на…

— Бла-бла-бла! Молчи!

— Ты сама спросила, — с какой-то странно нежностью парирует, а потом пожимает плечами и добавляет, — Ты очень красивая, Амелия, и я больше не видел в тебе ребенка. Я тебя захотел.

«Трогательное признание…» — пронеслось в голове с тихой грустью, Макс также тихо прошептал.

— Ты сама спросила.

Макс снова смотрит на меня прямо и твердо, потом и вовсе встает и подходит близко. Нас разделяет всего шаг, он изучает меня с высоты своего роста, пока не вздыхает и, расправив плечи, продолжает, словно подсобрав смелости.

— Я не буду врать, что все изменилось сразу, как мы познакомились — это была бы неправда. Все было в силе даже когда я переехал к Кристине, но когда ты впервые мне отказала, тогда я понял. Все будет иначе.

— Когда это я тебе отказала?

— В квартире Адель.

Бам! То, о чем я так долго думала, подтвердилось, и я не знаю, как мне реагировать. Смотрю на него, вижу в глазах стыд? Раскаяние? Сожаление? Не уверена, но решаю тихо уточнить.

— Вы собирались…

— Да, — с неохотой, но признается, — Мы хотели развести тебя на секс втроем. Даже поспорили, выйдет или нет.

Оглушающий шлепок. Не знаю, в сотый раз, наверно, я даю ему пощечину, почти рыдаю и отступаю на шаг, но сейчас он не злится. Макс стойко принимает мою реакцию, его голова повернута вбок, он молчит. Нет ни тяжелого дыхания, ни игры желваками, нет никакой злости — он смиренно выжидает, потом поворачивает на меня голову и кивает.

— Я заслужил.

— Ты мудак…

— Знаю, но я не хочу тебе врать и что-то утаивать. Я хочу рассказать всю правду, какой бы дерьмовой она не была.

— И какую же правду я должна узнать еще, а?!

— Что я хотел не только выиграть, но и получить тебя.

Я закрываю лицо руками, стараюсь взять себя в них, потому что не хочу рыдать перед ним. Да и разве я могу быть слабой в его присутствии? Выдыхаю. Убираю волосы назад, молчу, не смотрю на него больше, потому что не хочу. Он причиняет мне боль, его поступки и решения причиняют, но, наверно, я все же хочу услышать историю целиком, поэтому не ухожу. Я слушаю…

— Все началось со спора, потом с ним смешалось желание. Меня к тебе тянуло, и я тебя хотел.

— Почему ты не отправил полное видео своим друзьям?

— Из-за того, как ты пришла ко мне тогда.

Макс пожимает плечами. Он кажется спокойным, хладнокровным и даже отстраненным, но лишь внешне. В глубине его глаз я читаю другие чувства: ему некомфортно, он немного напуган, не хочет говорить мне все, но говорит дальше.

— Ты была такой милой, такой напуганной, а старалась держаться, и я просто…не смог. Посчитал, что будет достаточно куска.

— Его было достаточно?

— Нет, конечно, — коротко усмехается и смотрит в сторону, — Тогда я чуть не проиграл.

— Какая жалость…и о каких изменениях ты говоришь?!

— О том, что довольно быстро я понял, что влюблен в тебя, и спор уже не имел никакого значения.

— Влю…блен? Влюблен, значит?!

— Я должен был скинуть целую папку с видео подтверждениями, как с каждым разом толкаю тебя ступить все дальше и дальше, но не отправил ни одного. Я проиграл. Моя машина, на которой ты так классно покаталась с Лексом, теперь принадлежит ему.

— Мне посочувствовать?!

— Я не прошу у тебя сочувствия! — повышает голос в ответ, — Я просто…я хочу все объяснить!

— Что ты хочешь объяснить?! — усмехаюсь в ответ, быстро стирая слезы, — И с каких пор ты вообще хочешь что-то мне объяснять, а?! Ты должен был мне все рассказать! Не сразу, но хотя бы после того, как меня забрал!

— Я много раз хотел тебе признаться…

— И что тебе мешало, а?!

— Да я не знаю, как оправдаться за то, что я сделал!

Орет, а потом резко спихивает с кухонной гарнитуры заварочный чайник и также резко отходит обратно к окну вместе со звоном стекла. После этого комната погружается в тишину: Макс молчит, стоит ко мне спиной и смотрит себе на руку, где как раз покоится змея.

— Ты спрашивала, что значит эта татуировка? — хрипло, тихо спрашивает, не поворачиваясь, — Я набил ее после того, как увидел свою девушку в объятиях своего отца. Это что-то вроде напоминания о том, что случилось, и что с этого момента я не позволю себе упасть в любые чувства к женщине, кем бы она не была. Но я упал…

Вздыхает и поднимает голову, пару мгновений снова молчит, только после них поворачивается.

— С тех пор, как я понял, что влюблен в тебя, больше всего на свете боялся, что ты узнаешь всю правду. Не только из-за того, что это осложнило бы мне жизнь, но и потому что тебе было бы больно. Я этого не хотел. Когда я заключал спор, ты была лишь разменной монетой, никто даже не думал о том, что ты почувствуешь, а потом только это и осталось. Я миллион раз хотел рассказать тебе кто я на самом деле, что делаю в квартире Кристины и какие отношения связывали нас с Лилианой…

— Но не рассказал.

— Потому что я боялся тебя потерять. Это малодушие, но такова правда. Я и сейчас боюсь, что ты никогда не сможешь меня простить, даже не смотря на то, что все действительно изменилось.

— Ты ждешь, что я поверю?…

— Я жду другого.

— И чего?

Макс подходит обратно ко мне, и так как я не успеваю отреагировать (да и не знаю в действительности хочу ли отступать), берет мое лицо в ладони.

— Я хочу, чтобы ты дала мне шанс все исправить. Знаю, что о многом прошу, но…черт, да, то, что я сделал — отвратительно и ничтожно, но сейчас я перед тобой полностью честен. Я жалею о том, что предложил этот спор, жалею, что долго следовал глупому плану, и жалею, что не рассказал тебе всю правду сам.

— Зачем ты просишь меня об этом? — также тихо спрашиваю, отстраняюсь и опускаю глаза в пол, неловко потирая предплечье, — У тебя есть чувства к моей сестре…

— Это неправда.

— Макс, я сама видела.

— Иногда я отвечаю на ее взгляды, потому что так проще держать ее под контролем, но я ничего к ней не испытываю.

— Когда я в прошлый раз тебя спрашивала…

— Я не говорил, что люблю ее.

— Но ты промолчал! Иногда этого достаточно, чтобы все понять.

— Ты застала меня врасплох, но я клянусь, что ничего к ней не испытываю. Мне нужна ты, а не она. Я долго прятал голову в песок, но правда в том, что уже достаточно давно Лилиана для меня ничего не значит.

— Оксана сказала…

— Знаю, что она тебе сказала, но она видела только то, что видели все. Мы с ней были знакомы шапочно, она не мой друг, чтобы делать выводы о моих чувствах. Оксана меня совсем не знает. Лилиана была моей первой, настоящей девушкой, и наши отношения были бурными, я не отрицаю. Мои чувства к ней тоже были яркими, но их больше нет. Отец зажимает ее каждый наш публичный выход, и если раньше я горел изнутри, сейчас полный штиль. Но когда сегодня я видел, как он на тебя смотрит, клянусь, готов был убить его, и я бы убил, если бы он к тебе приблизился, даже не смотря на то, что не могу этого сделать.

— Я не знаю… — мотаю головой и делаю таки шаг назад, — Я не знаю, могу ли тебе верить. Я…

— Ты сказала, что вспоминала ту августовскую ночь?

— И? При чем здесь она?

— Ответь всего на один вопрос: в ту ночь, когда ты смотрела мне в глаза, что ты видела?