Цветы подо льдом

Глава 19

Она всегда была здесь.

Иногда в углу комнаты, с волосами, такими же пышными, как крылья птицы, и плавными, как река. Они струились поверх белых округлостей груди, изгибаясь у нежной талии, ниспадая до бедер и теряясь в черном озере, растекающемся поперек пола. Временами она проплывала над кроватью, величаво, слегка нахмурившись, с суровыми чертами викинга. Он хотел разгладить морщинки у нее на лбу, пробежать пальцами по ее лицу.

Один раз он поднял руку, чтобы дотронуться до нее.

Рука исчезла.

Он отметил это без особого удивления и ощущения потери. Он знал – ему запрещено трогать ее. Он знал, что заслужил наказание.

Но она всегда была здесь. Всегда.

Она пела песни Валгаллы.

«О Боже! – сказал голос брата. – Что это за песни?»

«Я не знаю, Джек», – отвечал ему Доминик и говорил про себя: «Не Валгаллы!» – и многозначительно улыбался, понимая, что это просто бравада. Потом опять спрашивал себя: «А что, у меня нет руки?» – и снова объяснял брату: «Она поет по-гэльски. И я буду слушать это вечно? Пение женщины, которую я потерял. Песни на языке, которого я не знаю...»

«Глупый мальчик, – ответил ему Джек. – И всегда будешь таким. Всегда, Доминик Уиндхэм».

«Но я люблю ее», – хотел сказать Доминик, но губы лишь беззвучно шевельнулись. Он вглядывался в лицо брата и снова пытался их произнести, но Джек растворился в тумане.

И не осталось ничего, кроме пульсирующей боли.

– Сначала снимите кольцо, – сказал голос. – Всегда снимайте любые кольца.

Джек прохаживался по узкой светящейся дорожке, перекинувшейся в виде арки через ночное небо. Звезды внезапно вспыхнули в темноте, словно распустившиеся белые цветы или выпавший снег. И в полоску света попал заблудившийся ребенок с золотистым венцом волос, как солнечный нимб, как взлет лепестков чистотела. Маленький мальчик стоял на тропинке и плакал.

«Не плачь! – закричал Доминик. – Я иду к тебе! Сейчас у тебя будут игрушки, луна и звезды. И ты станешь играть вместе с другими детьми».

– Граф бредит, – сказал кто-то. – Нужно повторить кровопускание.

Французский берег исчез из виду. Прошло шесть часов, и показались приветливые белые скалы Дувра. Переправа завершилась. На берегу стояли экипажи для лорда и леди Ривол. Небольшая группа слуг ожидала своих хозяев.

Найджел под руку с Франс подошел к встречающим.

– Какие новости?

Маркиз с женой внимательно выслушали все по порядку: квалифицированную сводку последних политических событий, доклад о положении дел в поместье и затем все прочее.

– Да, милорд, еще, – добавил секретарь, – скоропостижно скончался Джек Уиндхэм. Апоплексический удар. Теперь майор Доминик Уиндхэм – лорд Уиндраш. Но последние три недели он тяжело болен. Осложнение после ранения руки. Говорят, он игнорировал предписания, и рана воспалилась. Доктора даже опасались за его жизнь. Боюсь, что другие детали неизвестны.

Пальцы Франс крепче обхватили рукав мужа, ее глаза тревожно смотрели на слугу.

– А сейчас новый граф вне опасности?

– Видимо, да. Я полагаю, миледи, к тому времени, когда вы доедете до Лондона, он встанет с постели.

Приглашение выскользнуло из рук и упало на пол. Доминик поморщился. Как изменчива фортуна! Все-таки титулы способны творить чудеса. Он вдруг стал принимаем в обществе, несмотря на то что рука его все еще плохо действует.

Секретарь наклонился и поднял бумагу.

– Вы позволите, милорд?

Доминик сдержанно улыбнулся. Вместе с титулом, деньгами, домами и землей он унаследовал и преданного слугу, появившегося в доме Джека, когда Доминик был еще ребенком.

– Спасибо, Джеймс. Читайте, а мне нужно упражняться. Врачи говорят, что я должен чаще пользоваться пальцами.

Джеймс быстро развернул лист, необыкновенно белый в пламени свечи.

– Леди Маллей устраивает ужин для избранных. Девятнадцать лет ее дочери, и она впервые выводит ее в свет. Что я должен ответить?

Доминик пытался негнущимися пальцами массировать шрам на ладони. Надо же, еще не всех растерял! Только Кэтриону.

– Джеймс, вам не кажется, что это смешно? Ухаживать за дочерью, после того как я спал с матерью и сделал рогоносцем папашу! – Доминик засмеялся. – К дьяволу званый ужин!

Боль возобновилась, но без озноба. Значит, он выздоравливает. Однако дергало сильно. Рубцующиеся мышцы ответили на разминку болью. Слава Богу, что рана затянулась и дело не кончилось ампутацией.

Слуга продолжал невозмутимо смотреть на него.

– Я пошлю ответ его светлости с выражением сожаления. Читать следующее?

Дались же Джеймсу эти письма! Почему он так заботится о всякой ерунде? Сначала соболезнования, теперь приглашения! Но на сегодня хватит. Достаточно правительственных бумаг и неотложных финансовых вопросов, на которые потрачено бесконечное число часов. Он начал рабочий день еще в постели, а потом полдня сидел со своим поверенным. И что такого экстренного в светских обязательствах?

– Откажите всем! Чертовски длинный день! Я иду в библиотеку! И ради Бога, не пускайте ко мне визитеров! – Он вышел из комнаты и остановился.

Высокий мужчина, только что вошедший в холл, протягивал шляпу и трость лакею. Доминик увидел в зеркале его темные волосы. Гость повернулся и поднял бровь.

– Приказ распространяется и на меня тоже?

– Ни в коем случае! Только если ты откажешься выпить со мной, черт подери! – Доминик подошел к Найджелу и протянул руку. – Когда ты вернулся из Парижа?

– Сегодня утром, – сказал маркиз де Ривол. – Можно пожать?

– Можно, если не слишком сильно. Проходи в библиотеку. Я тебе все расскажу.

– Как ты? – Черные брови маркиза, как два крыла, сомкнулись посередине лба. – Тебе не тяжело принимать гостей?

– О Боже! Нет, конечно! Правда, тонус мой так же высок, как у отжатого белья. Но сегодня утром я наконец поднялся с постели, а то лежал как на больничной койке.

Найджел вместе с ним прошел в библиотеку.

– Я кое-что слышал от Стэнстеда. Мы только что виделись. Он сказал, что ты бредил и тебе что-то мерещилось.

Доминик налил две порции солодового виски из Глен-Рейлэка.

– Отведай-ка эту штуку, – сказал он бесстрастно. – От нее всякое может померещиться.

Мужчины уселись в удобные кожаные кресла. Мерцающие огоньки свечей отражались в высоких окнах. Найджел выразил свои соболезнования в связи со смертью Джека. Доминик поблагодарил, заметив попутно, что не в восторге от перемен в своей жизни.

– Так ты совсем равнодушен и к титулу, и к богатству? – спросил Найджел.

Доминик пожал плечами:

– Это только дало мне еще одно оружие против Ратли. В остальном графство для меня лишь обуза. Я утонул в обязанностях и обязательствах.

– Ты так говоришь, как будто тебя обокрали.

– И обокрали! Теперь у меня нет брата и, что более существенно, времени.

Найджел отпил свое виски.

– Замечательный напиток! Как ты убедил Ратли вложить деньги в винокурню?

– В обмен на обещание проголосовать солидарно в парламенте по некоторым вопросам. Это было еще до того, как я по-настоящему заболел, после известия о смерти Джека. К счастью, герцог не потребовал ничего, что было бы против моей совести. Стэнстед с женой помирились, и теперь у них сын. Он не сказал тебе? Мальчика зовут Эндрю. Есть все основания полагать, что на этом дело не кончится. Хотя Стэнстед может и не быть отцом этого ребенка.

– Не слишком ли ты циничен? – Найджел откинулся назад, наслаждаясь восхитительным ароматом напитка.

Доминик медленно согнул пальцы.

– Надеюсь, что я ошибаюсь. Но если Розмари еще когда-нибудь публично унизит его, я сверну ей ее хорошенькую шейку. Хотя Стэнстед так влюблен, что я уверен, он даже не заметит этого.

Найджел наблюдал за упражнениями Доминика, но не касался больной темы. Вне всякого сомнения, он догадывался – или вытянул из Стэнстеда, – что Доминик слишком перенапрягся в первые дни после своего возвращения. Дорогая цена за вступление в новые права.

– Насколько я помню те времена, Розмари была избалованным, эгоистичным ребенком. До сих пор она романтична, как почти все дебютантки. Не думаю, что эта женщина остепенится и станет образцом добродетели в последующей семейной жизни.

– Я выпью за это, – сказал Доминик, – хотя добродетельная семейная жизнь не моя стезя, а твоя. Но, если честно, я хотел бы, чтобы у них все было так же, как у вас с Франс. Ваш брак – редкое счастье, Найджел, и я вам чертовски завидую!

Найджел лукаво улыбнулся:

– Прежде ты никогда не выказывал зависти, друг мой. Во всяком случае, в такой форме, которая создавала бы неудобство для Франс.

– Я великолепно управляю своими чувствами.

– Лучше сказать, отвратительно! Могу я тебя спросить об одной вещи? Как насчет твоего личного счастья?

Доминик постарался сохранить невозмутимость.

– Если бы кто-то другой позволил себе такую настырность, я бы проткнул его на месте, хоть теперь и не в ладах с клинком.

– Ладно, давай рассказывай, что произошло?

– Дуэль при скверных обстоятельствах, но с успешным исходом. Бог свидетель, из-за этого стоило драться.

Найджел проглотил остаток виски и отставил стакан.

– Так ты, решив довести до конца свою борьбу с Ратли, пренебрег режимом и устроил себе воспаление с лихорадкой? Стэнстед сказал мне, что, к счастью, руку удалось сохранить. По этому поводу ему даже пришлось поссориться с хирургом.

– Слава Богу, что я этого не помню. Мне тогда много чего казалось. Я видел каких-то детей и прекрасную женщину.

– Розмари и Эндрю? – ухмыльнулся Найджел. – Я тоже видел его, только наяву и с няней, естественно. Красивый малыш. Кстати, Стэнстед также привез сюда свою сестру вместе с ее сыном. Я его понимаю. Вероятно, леди Мэри посчитала, что маленький Томас Макноррин должен увидеть мужчину, который так решительно вмешался в его наследные дела.

Доминик закрыл глаза. Плачущий мальчуган на лунной дорожке – Томас, кузен Кэтрионы! Это он, ребенок со странно знакомыми глазами, преследовал его, когда сознание выскальзывало за грани бытия. Стало быть, еще один маленький человечек избавлен от его хлопот, на этот раз даже прежде, чем он его увидел.

– Какой дьявол надоумил их приводить маленького мальчика в комнату к больному? Только напугали ребенка!

– Из того, что рассказывал Стэнстед, я понял, что ребенок не был напуган. Он действительно плакал, но только из-за молока. Так, значит, это его мать была той прекрасной особой? Да, леди Мэри довольно видная женщина. Но, должен тебе признаться, у меня было ощущение, что Стэнстед схитрил, хотя вообще ему это не очень свойственно.

Доминик увильнул от неудобного вопроса, и довольно легко. Даже не солгал, просто не стал на него отвечать. Однако когда он открыл глаза, то увидел, что Найджел все еще ждет. Нет, его друг не давил на него, он только давал ему возможность исповедаться.

Доминик поднялся и забрал стаканы.

– В своих галлюцинациях я видел Кэтриону.

Найджел ласково посмотрел на него:

– А мы с Франс думали, что ты женишься на ней. Жаль. Но ведь она не отказала тебе?

Отодвинув стаканы в сторону, Доминик провел пальцем по горлышку бутылки. Однажды он нечаянно подслушал чужой разговор. Когда Франс в первый раз отказала Найджелу, она произнесла странную фразу: «Это не потому, что я не люблю тебя, а потому, что люблю». Слова, всплывшие в памяти у обоих, на мгновение соединили их.

– Я не спрашивал, – сказал Доминик наконец. – В то время это было бы слишком бессердечно.

– Что так? – Найджел начал прохаживаться по комнате. Доминик кисло усмехнулся:

– Ответ прост: она одержима страстью, любовью к тем местам, и это сидит в ней очень глубоко и составляет ее суть. Я завидую этому чувству – оно как корневище связывает ее с землей предков. Такого я никогда не испытаю. Вероятно, ты испытываешь что-то похожее, когда вспоминаешь о своем поместье, но у нее это возведено в абсолют. Она не может покинуть Шотландию, а мои обязанности вынуждают меня жить здесь, так же как и тебя. И что это за чертово наказание – быть пэром!

– Почему все-таки ты не спросил у нее?

– Потому что я торжественно обещал, что если я ее покину, уеду от нее дальше чем на сто миль, то уже никогда не вернусь и не буду искать с ней встречи.

– Кто тебя просил делать это? – Голос Найджела звучал обманчиво спокойно. – Бес, что ли, в тебя вселился?

– Бес или не бес, теперь это уже не имеет никакого значения. – Доминик протянул гостю наполненный стакан и осторожно прошел назад к своему креслу. – Теперь я живу, жалея об этом каждый день и каждый час. Не уверен, что любовь – самая подходящая вещь для сделки.

– Это просто кощунство. Все равно что торговаться с Богом.

– Ты забываешь, что я долго практиковался в безбожии. Когда мы только встретились с Кэтрионой, я пытался связать ее сделками, одной, другой. С первого дня я клал на весы любовь и отторговывал условия. Теперь я получаю то, что заслужил, даже более того. Но я дал ей слово.

– А сама она не приедет к тебе?

Доминик, встретившись с проницательным взглядом Найджела, засмеялся:

– Тебе нравится надо мной издеваться? Для нее это невероятно рискованный шаг. Ей будет очень тяжело его сделать, физически и духовно. Признать, что она любит англичанина, – это для шотландки что-то из ряда вон выходящее. Почему, черт возьми, она должна подставлять себя под удар?

– Я прихожу к выводу, что она очень горда.

– Все, что ей остается, это держать свои чувства в узде. Я не вполне могу объяснить, в чем тут дело. Но она не приедет. Чего ради она поедет в этот дом, проклятый дом английского графа, где я оскорбил ее и даже угрожал при первой встрече? Она знает, что я принимал здесь других любовниц, и поэтому скорее умрет, чем приедет сюда.

– Не потому ли, что ты лишил ее непорочности? – Спокойный голос Найджела исчезал в затененных углах комнаты и эхом возвращался обратно. – Ты сознательно соблазнил ее и потом покинул, не так ли?

– Зачем же добивать? – Доминик откинул голову и вытянул ноги. Правая рука его совершала неловкие движения. – Мы с Кэтрионой довольно часто говорили о грехе. Я изводил ее этой идей. Но грех оказался полностью на мне. Я хотел разрушить ее гордыню, разбить ее сердце, и вот вместо этого она разбила мое...

– ...А ты в качестве ежедневной епитимьи заставляешь себя страдать. – Найджел пожал плечами.

Доминик, прищурив глаза, пристально взглянул на друга.

– Хочешь быть моим утешителем? Я признаю все свои грехи и раскаиваюсь. Но есть нечто более ужасное, чем семь грехов, которым я первоначально бросил вызов. Куда грешнее опутывать любовь условиями.

– Франс, когда ежедневно школит меня, говорит, что любовь – это только мост к невозможному. Если Кэтриона узнает, как ты болел...

Доминик улыбнулся:

– Приди она сейчас из жалости, я бы отверг ее. На самом деле она, вероятно, вышла замуж за кого-нибудь из своих – там все родственники по крови. Так что тебе не придется драться с инвалидом, чтобы отомстить за ее честь. Но если ты настаиваешь на дуэли, я согласен.

– Господи, да сейчас любому ничего не стоит отправить тебя на тот свет! – Найджел встал, собираясь уходить. – Слишком уж легким способом ты хочешь покинуть этот мир!

– Это то, что я собирался сделать с тобой, когда мне казалось, что ты предал Франс. – Доминик попытался заставить непослушные пальцы сомкнуться вокруг стакана. Стекло едва не выскользнуло, и его пришлось спасать левой рукой. Небольшое унижение, с которым он начал смиряться. – Конечно, я был тогда не прав. А какую кару ты предлагаешь мне?

Найджел остановился в дверях и повернул голову.

– Я не священник и не утешитель – я только твой друг. Решение придется искать тебе. Но я буду чертовски разочарован, если вместо этого ты погрязнешь в жалости к себе и в пьянстве.

– Виски тем и хорошо, что никогда не вызывает похмелья.

Доминик усмехнулся. «Пение женщины, которую я потерял. Песни на языке, которого я не знаю...»

– Спасибо, что зашел, Найджел. Ты отчитал меня по делу. Все правильно. Я заслуживаю дисциплинарного взыскания. Отныне я буду выполнять все свои обязанности в графстве и не застрелюсь.

– А я в этом и не сомневался. – Найджел позволил себе слабое подобие улыбки. – Приятно слышать, что ты наконец нашел что-то, ради чего стоит жить. Но ужасно досадно видеть, что у тебя по-прежнему так мало веры в любовь.

Маркиз де Ривол еще раз поклонился и вышел из комнаты.

Доминик отпустил слуг, и теперь огромный особняк всей своей неимоверной протяженностью навис над ним. Помимо городского дома графа Уиндраша, ему принадлежали большая усадьба в предместье, имения в Норфолке и Дербишире. В Рейлингкорте уже нет, слава Богу. Он устало улыбнулся – его недуг циркулировал у него в венах. В самом деле, пора в постель.

Доминик отправился в спальню, прежде бывшую покоями Джека, где его ждала величественная кровать с пологом.

Ступив в коридор, из которого лестницы уходили в бесконечную пустоту, он взял свечу в левую руку и стал подниматься наверх. Дойдя до последней ступени, он остановился, чтобы передохнуть, кляня ослабевшие мышцы, изнуренные болезнью и кровопусканиями.

Рядом скрипнула дверь, и свет из комнаты хлынул в коридор.

– Лорд Уиндраш?

Кэтриона остановилась в дверях, сложив руки на груди, не сводя с него жгучего, синего, как колокольчик, взгляда. Волосы ее уже достаточно отросли, чтобы их можно было зачесывать наверх и скреплять заколками.

На мгновение Доминик потерял дар речи. Он поспешил поставить шандал на столик в холле, пока не выронил свечи и не устроил пожар в доме.

– Кэтриона? – Ему захотелось встать на колени у ее ног. – Вы являлись ко мне в моих видениях.

Она не двигалась с места. Пол под его ногами вдруг начал кружиться. Нет, падать нельзя! Нужно удержаться! Что, если сделать шаг вперед и дотронуться до нее... Тогда он почувствует изгибы ее тела, легко скользящие под его руками, пальцами проследит ее гибкую спину, округлые бедра, вдохнет ее аромат...

Но может, она не хочет? Зачем он ей, такой убогий?

– Кэтриона, как вы... – Шрам на ладони ожгло болью. – Что вы здесь делаете, черт подери?

Она быстро оглянулась.

– Я находилась здесь с лордом Стэнстедом и леди Розмари и каждый день навещала вас, но вы были в бреду. Вы не узнавали меня, а потом у вас появились более важные дела.

Это было подобно удару молнии. Кэтриона ему не верила даже сейчас. Не верила, что для него нет ничего более важного, чем она, несмотря на то что никакое будущее для них невозможно.

– О нет, я вас узнавал. Просто не думал, что вы настоящая. – Он боялся, что его пальцы могут раскрошить резной набалдашник на стойке перил. – Боже мой! Вы были здесь все это время? Но почему, черт возьми, мне никто не сказал?

– Я так просила.

Ответ буквально сразил его.

– Так вы все сговорились? Все – и Стэнстед, и мои слуги! Даже Найджел. Боже, да что же это такое!

– Лорд Ривол ничего не знал. – В глазах Кэтрионы вспыхнул упрямый огонек. – Зачем вы встали здесь и утомляете меня бесполезными мелочами? Что мне оставалось делать? Разве вы не догадываетесь, чего мне стоило прийти сюда? Лорд Стэнстед с трудом убедил ваших слуг позволить мне ночевать в этой комнате втайне от вас. Вы думаете, мне легко было слушать все это? Но как бы я добилась вашего разрешения, когда вы были больны?

– Итак, вы позволяете мне принимать вас за прекрасное видение? Боже милостивый!

– О, я вполне реальна. – Кэтриона сверкнула глазами и, шагнув вперед, протянула к нему руки. – Вы сумасшедший человек, если можете говорить подобные вещи! И потом – вам нужно лечь. Позвольте, я помогу вам вылезти из вашего жилета и ботинок.

«Вы будете снимать с меня эти одежды, что так оскорбляют вас. Медленно, каждую вещь по отдельности. Вы станете расстегивать пуговицы и стягивать с меня эти чертовы брюки. И как только я останусь нагой, я унесу вас в свою постель. Я буду неутомим и не дам вам покоя, пока не воспламенится ваша кровь и легким не станет хватать воздуха. Пока вы не заплачете наконец и не оставите на минуту свои мысли. И тогда вы перестанете считать, что обречены».

Все не так! Он все сделал неправильно!

– Я хочу вас, – прошептал Доминик, – еще хотя бы один раз. Но я не уверен, что у меня хватит сил.

– Всего один раз? – Голос ее еще не утратил своей страстности. – Ну и ну! Распутник – это навсегда! Даже еле стоя на ногах, даже умирая, вы не перестаете думать о проказах! А что, если другой мужчина предложил мне выйти за него замуж и я приняла его предложение?

– Замуж? – Легкие Доминика словно сковало морозом, дыхание остановилось. – За кого?

– О, это не важно! Скажу одно: любая женщина была бы рада иметь такого мужа.

«Они обернут свою гордость вокруг горя, как плед...»

– В таком случае желаю вам всяческого счастья.

– Вы нездоровы. – В глазах Катрионы блеснули слезы. – И не надо мне ваших пожеланий. Счастье не рождается из печали. Пойдемте, я помогу вам лечь в постель, пока вы не упали.

Он опять видел во сне ту дорогу через небо. Макноррины упрямо шли по ней на запад, расшвыривая ногами звездную пыль. Он наблюдал, как они идут. Заболевший тоской по Кэтрионе, он искал ее повсюду и не мог найти. Из тумана слышался детский плач – какому-то малышу было там слишком неуютно.

Шорох штор заставил Доминика проснуться. Камердинер проверял, правильно ли подобрали одежду и все ли готово для утреннего ритуала: ванна, бритвенный прибор и прочие туалетные принадлежности. Этой ночью Кэтриона помогала ему снимать жилет и ботинки. Она уложила его в постель и оставила одного. Так он столкнулся с двумя величайшими по силе, но разнонаправленными чувствами – радостью и страхом. Она пришла, но выходит замуж за другого.

Доминик вошел в столовую. Кэтриона сидела за столом и ела поджаренный хлеб с маслом. Даже при тусклом свете лондонского утра она была очаровательна. Ее шея светилась белизной над вырезом муслинового платья цвета слоновой кости.

Она выйдет замуж за кого-то еще.

Доминик остановился в дверях, наблюдая за ее ловкими движениями.

– Так, значит, вы не сон.

– Я – нет, – сказала она, не глядя на него. – А вот вы чуть все не проспали!

– Как праздный лежебока. – Он прошел к столу и налил себе чашку чая. Горячая жидкость расплескалась и запятнала белую скатерть, когда он неуклюже поставил чашку на стол. – Почему вы приехали, Кэтриона?

Она подняла голову. Синие глаза с удивлением посмотрели на него.

– Вы думаете, в Глен-Рейлэке не умеют ценить доброту? Что, разве никто не может приехать поблагодарить вас?

Горячий чай выбрасывал в воздух крошечные волны пара.

– Я не ждал благодарностей.

Она быстро опустила веки и принялась изучать свою тарелку.

– Даже за Рейлингкорт?

Как он жаждал этой непреклонной шотландской красоты! Он хотел видеть ее сдобренной сиянием солнца, мечтал провести свои дни в стране вечного лета, в лугах, усеянных цветами, без всякой ответственности, без вторжения жестокой действительности.

– Рейлингкорт был единственной собственностью без ограничений в праве отчуждения, – сказал он. – Поэтому я мог им свободно распоряжаться. В том не было никакой жертвы.

– Вы отдали Рейлингкорт – дом, фермы и все, что там есть, маленькому Томасу Макноррину в обмен на несколько высокогорных равнин вокруг Глен-Рейлэка. Это стоит только части вашего имения. Почему? Ратли, вероятно, подумал, что заключил сделку с простаком.

– Уиндраш может позволить себе некоторые потери. Разве внук Ратли стал бы когда-нибудь следить за своими шотландскими поместьями? Герцог уже позаботился о его воспитании. Он думал, что его внук будет приезжать в Дуначен только развлекаться: охотиться, удить рыбу и устраивать балаган с переодеванием в подражание предкам. Можно представить, в какой ад может превратиться долина, когда мальчик достигнет совершеннолетия.

– Поэтому вы и отдали ему большой дом в Англии? – спросила Кэтриона.

– Вкупе с винокурней это должно обеспечить внуку герцога приличный доход. – Доминик помешал чай. – Я же многим обязан тем горам с летними пастбищами. Поэтому Глен-Рейлэк никогда не станет подножным кормом для овец из южных долин. Больше там никогда не будет чисток, и Макноррины будут сами распоряжаться своими горами.

– Разве после этого я не должна была приехать и поблагодарить вас?

– Нет, если ваш приезд не имеет другой цели! – Ложка сердито зазвенела о чашку. – Это так?

Она подняла глаза и встретилась с его пристальным взглядом.

– Вы забыли о моем замужестве.

Доминик сделал глубокий вдох с твердым намерением не выдать голосом своего огорчения, хотя знал, что у него все равно ничего не получится.

– Я должен сделать вид, что это мне безразлично, поинтересоваться тем, кто жених, и поздравить?

Нож ударился о ее тарелку.

– Вы уже поздравили меня этой ночью.

Что, если сейчас обнять ее и поцеловать? Сможет ли она отказать?

– Я пытался прикрыться гордостью, которой теперь у меня мало осталось. Кто этот человек?

– Алан Фрезер.

Один из ее клана. Из своих. О Боже! Способен ли Алан Фрезер сделать ее счастливой? Любит ли он ее? Знает ли он, что она была в любовных отношениях с английским распутником и покинута им?

– И вы согласились?

Кэтриона сидела молча, положив руки на стол и внимательно разглядывая их.

– Я поставила одно условие, – медленно проговорила она.

Доминик вскочил со стула. Чашка звонко стукнулась о стол, расплескав свое содержимое.

– Боже милостивый! Разве мы не научены горьким опытом? Неужели случайности так и будут править нами?

Резким движением Кэтриона откинула голову назад; глаза ее сверкали.

– Но я же заключила сделку не с вами! Что вам до нее?

– В самом деле, что? – громко воскликнул Доминик. – Я признаюсь, что раньше никогда этого не делал. Я не препятствовал ни одной из моих любовниц выходить замуж, если они находили себе избранника. Мы расставались спокойно, когда отношения прекращались или когда я пресыщался!

Ладонь застыла над скатертью, будто высеченная из мрамора. Участившееся дыхание Кэтрионы заставляло ее судорожно подниматься и опускаться, на бледных скулах рдело по малиновому пятну.

– Вы поступали, как и подобало английскому аристократу, но разве теперь вам кто-то ставит условия? Вы не можете уехать отсюда и отречься от своих обязанностей, да я бы и не стала просить вас. И все равно у меня нет защиты от вас.

– Так вот почему вы выходите замуж за Фрезера? – Доминик хотел прикоснуться к ней, но боялся показаться чересчур сентиментальным. – Теперь Шотландия нас разлучит навсегда?

Кэтриона отвела взгляд.

– Вы разлучите нас, милорд!

– Лорд Уиндраш! – Салфетка упала из его руки на край стола и сложилась как белые лепестки цветка. – Боже, для меня это пустой звук! Но есть бесчисленные души, зависящие от этого титула, не считая свиты слуг в домах и поместьях, фермеров, арендаторов. Мой брат Джек вложил много средств в самый разный бизнес во всех уголках страны. Теперь все свалилось на меня, подобно идущему вперед большому кораблю. И земельные дела тоже на моем попечении. Если все пустить на самотек, сотни невинных людей могут потерять заработок и их дети останутся голодными. Это не то, что я искал или чего хотел, и я бы снял с себя эту ответственность, если бы мог.

Кэтриона прикрыла глаза.

– Место в палате лордов дает большие привилегии. Вы можете влиять на законы, финансы, торговлю – все, с чем связано будущее Британии и Европы. От вас зависит развитие винокурен, вы можете изменять тарифы на виски. В ваших руках большие ресурсы, способные спасти жизнь огромному множеству людей. И вы станете уверять меня, что вам этого не хочется? Почему вы не можете быть со мной честным?

Доминик круто повернулся и посмотрел на хрупкие плечи под белым муслином.

– О Боже, Кэтриона, я всегда был честен с вами! Это вы все скрывали от меня и отказывались мне верить. С того дня как мы встретились, вы не открывали мне своих секретов. Чтоб мне сгореть в аду, если я не прав! Вы никогда не были со мной откровенны.

– Я не могла. – Голос ее звучал как-то надтреснуто, словно ломающийся ледок. – Глен-Рейлэк висел на волоске. Как я могла доверять вам, англичанину, когда вы запугивали и принуждали меня с самого начала? Я отправляла вас обратно, но вы меня не слушали, и тогда я воспользовалась вашей силой и добротой, потому что нуждалась в этом. А теперь я не могу обременять вас, поскольку и так кругом вам обязана. Я больше не приду к вам со своими нуждами. Но почему вы отрицаете, что положение изменилось? Почему вы пытаетесь убедить меня, что вам не нравится быть графом и пользоваться властью?

– О Боже! Конечно, в какой-то степени это льстит мне. Но вы думаете, я хочу этого? Я бы отказался от всего, что есть здесь, – он обвел рукой комнату, – вместе с титулами, благополучием и ответственностью, если бы это привело вас ко мне.

– Но вы не можете. – Она сидела неподвижно, темные волосы, ускользнувшие от заколок, змейками вились у нее по щеке. – И не сможете никогда. Я уже сказала, что не жду от вас этого. Вы должны оставаться в Лондоне, который так любите, это место, где у вас есть возможность в полной мере проявить свои способности.

Он хотел разбить китайский фарфор, взять кувшин с водой и бросить его в окно, чтобы увидеть, как обожженная глина превратится в тысячу осколков. Вместо этого его левая рука сомкнулась вокруг спинки кресла.

– От этого я мог бы и отказаться, но все остальное напрямую связано с титулом. Мой собственный капитал вложен в винокурни Глен-Рейлэка. Доход от этого дела в первые десять лет обещан Ратли для Томаса. Если я откажусь от графства, что я смогу предложить вам? Только нищету и еще в придачу – убогого сухоручку. – Доминик жестом остановил ее, когда она попыталась возразить. – Я говорю это не из жалости к себе! Я был офицером, у меня нет другого ремесла. Как я могу просить вас выйти за меня замуж? Обрекать жену и детей на жалкое существование...

Кэтриона уронила руки, и синий цвет ее глаз засиял в лучах солнца. Не скрывая облегчения, она выдохнула:

– А вы бы сперва спросили будущую жену. Возможно, она ни в чем не стала бы вам перечить, за исключением одного: она никогда не позволила бы вам жить вдали от Лондона, довольствуясь подачками Ратли, не позволила бы ради нее жертвовать собой, своей душой, отказавшись от дарованного судьбой предназначения. В этом вы правы.

– Значит, для нас всякое будущее исключено? Я привязан к Лондону, вы – к Дальнему Северу. Мое предназначение – мой же бич? Я готов отказаться от всего, чтобы жениться на вас, но, оказывается, и это не решит дела...

– Вы, как всегда, все переиначиваете, Доминик Уиндхэм, – сердито сказала Кэтриона, – и опять пытаетесь подтолкнуть меня к безумной сделке с судьбой. То, что вы себе предрекаете, никогда не случится – в этом я уверена. И потом – разве только вы заслуживаете страданий? Я также виновата. Разве есть такой грех, в котором не было бы моей вины, разве только вы можете приносить жертвы?

– Не понимаю, о чем вы говорите... – Доминик резко повернулся.

– Простите, но в этих вещах я откровеннее вас. – Кэтриона потупилась. – Я приехала сюда из-за вас, из-за того, что существует между нами. Я пришла к вам потому, что меня мучила тоска. Это было невыносимо. Я отрицала свои чувства и без конца внушала себе, что не люблю вас. – Ресницы ее увлажнились и заблестели. – Вы думаете, я не способна смирить себя, отбросить ради вас свою гордость и тщеславие, не могу быть честной? Я с радостью приму вас – таким, какой вы есть, со всем, что делает вас Домиником Уиндхэмом, с вашим английским титулом, вашим упрямством, гордостью и покалеченной рукой. Со всем этим!

Доминик почувствовал привычное жжение в правой руке.

– Увы, мне не нужно любви из жалости.

Кэтриона вскочила и протянула к нему обе руки.

– Из жалости? Упрямый глупец! О Боже, вы ничуть не изменились – такой же неуемный галантный герой, настроенный на встречу с драконом, даже несмотря на угрозу испепеляющего огня! Почему вы не хотите поверить, что я без всякой жалости могу любить вас? Разве вам недостаточно этого? И разве этого недостаточно мне?

Доминик замер.

– Достаточно – для чего?

– Чтобы жить с вами в Англии, в Лондоне! В сточной канаве, если потребуется, хотя в этом не будет никакой надобности. А что, если мне нравится тоже, что и вам: театр, политика, новости из мира науки?

Доминик поднял упавшее кресло и, оседлав его, прижался лбом к его спинке. Надежда оживала подобно вздымающейся волне, подхватывая его с такой силой, что он испугался.

– Я боюсь, вдруг вы умрете здесь, как дерево, у которого обрубили корни!

Кэтриона прижала обе руки к груди и повернулась к нему лицом.

– Так вот что вас удерживает?! – воскликнула она. – Вы думаете, я не смогу покинуть Шотландию ради вас?

Его лицо побледнело.

– Вы сами сказали, что ваше сердце умрет внутри вас, что вам не хватит смелости столкнуться лицом к лицу с новой жизнью, что вы не мыслите себя без ваших гор.

Кэтриона тряхнула головой.

– Это правда. Но тогда я думала, что расстанусь с Россширом навсегда. Теперь я познала новое чувство, неудержимое, как морская волна. Страстное желание не покидает меня. А те холмы я всегда ношу здесь, в моем сердце. Пока я знаю, что существует Ачнадрочейд и черные коровы щиплют траву в круглых впадинах, я не умру как дерево с обрубленными корнями – неужели вы не можете этого понять! Откуда я могла знать, что история моего народа преподаст мне неправильный урок? Какая может быть привязанность к месту без любви? Что мне дом без мужчины моего сердца? Моя душа прикипела к вам. Вы – мои корни и моя жизнь. Я не смогу жить без вас!

– Тогда почему, черт побери, вы обещали Алану выйти за него замуж? – Доминик с силой отшвырнул кресло, и ножки его подломились. – Довольно с меня сделок! Я могу только предложить мое сердце. К какому бесчестью вы принуждаете меня? Я вдребезги разбил свою гордость и с радостью расстанусь со всеми почестями, но я не могу предать Алана Фрезера и после этого жить спокойно!

Кэтриона вскочила, но при этом не успела разжать руки, которыми вцепилась в скатерть, та соскользнула со стола, и столовое серебро водопадом посыпалось на пол. Тарелки с золотой каймой, фужеры разлетелись, не выдержав удара, на мелкие кусочки, чашки превратились в осколки.

– И я не могу! – Кэтриона сияла улыбкой, которая притягивала словно магическая радуга. У Доминика перехватило дыхание. – Не могу и не буду. Я не предаю Алана, потому что мое сердце принадлежит вам, а не ему. Несмотря на то что вы англичанин, я с великой радостью признаюсь, что люблю вас! Вы можете продолжать жить здесь, в Лондоне, и я останусь с вами, если вы только этого пожелаете.

Китайский фарфор и стекло хрустели у него под ногами, пока Доминик подходил к ней, чтобы заключить ее в объятия. Страсть взыграла еще сильнее, как весенний сок, побежавший под корой дерева, заставляющий вмиг распуститься листья, так как он знал, что стоит ему сейчас поцеловать Кэтриону, и она ответит с таким же жаром, как пламя, с ревом пожирающее сухую древесину. Но теперь он хотел предложить ей нечто гораздо более существенное. В коридоре послышался звук шагов.

– Слуга! – Кэтриона замерла. – Он идет убирать со стола!

– Какого черта! Здесь и так чисто.

Он отстранился от нее и зашагал к двери. Ключ со щелчком повернулся в замке. Доминик вернулся и наклонился к ней.

– Вы сказали однажды, что я порочен. – Он закрыл глаза. – Вероятно, это так. Я возложил добродетель на ступени греха и потребовал в награду ваше сердце. – Он опустился на колени. – Я люблю вас больше жизни! Сознаюсь, я не хотел этого. Я был полон гордости, тщеславия и высокомерия. Вы многому научили меня. Я понял, что такое настоящая любовь, и все равно остаюсь жалким англичанином. Скажите, можете вы любить меня со всеми моими грехами? Можете вы ради меня расстаться с Шотландией? Вы выйдете за меня, Кэтриона?

– А как вы думаете? Зачем же еще я здесь? – Ее чистый голос звенел как колокольчик. – Я выйду за вас замуж! С радостью! С гордостью!