Цветы подо льдом

Глава 5

Он стал зажигать поочередно все канделябры; тонкая свечка в его руке, пританцовывая, двигалась от каминной полки к изголовью кровати. Пламя осветило шторы из дорогого бархата, красивый умывальник с раковиной из тонкого китайского фарфора, походные бронзовые часы и две картины со спаниелями. Серебристый орнамент ковров прекрасно сочетался с рисунком на обивке кресел и длинной софы. Была ли это та самая комната, где он делил ложе с Генриеттой, откуда та рыдая убежала к своим родителям? Не потому ли он сейчас залил ее таким же ярким светом?

– Зачем так много свечей? – настороженно спросила Кэтриона. – Вы боитесь темноты?

Доминик повернул голову и улыбнулся:

– Нет, что вы. Но, как я думаю, мы оба нуждаемся в свете, так пусть его будет как можно больше: может быть, тогда рассеется вся эта проклятая неопределенность. – Он ослабил узел галстука, потом снял его и отбросил в сторону.

– Я вижу, здесь есть на чем спать двоим. – Кэтриона показала на кушетку.

– Вы, конечно, рассчитываете занять кровать. – Он скинул пиджак и пошел вешать его в шкаф.

– Вовсе нет. Я предпочла бы спать на кушетке, – чопорно сказала Кэтриона.

Доминик насмешливо посмотрел на нее.

– Лишаете меня единственного шанса проявить галантность? Как видно, вам хочется еще больше укрепиться в отрицательном мнении обо мне.

– Просто не хочу лежать в этой постели, будучи с вами в одной комнате. – Кэтриона поежилась.

Доминик стянул через голову рубашку.

– Думаете, я подкрадусь ночью и соблазню вас как Спящую Красавицу? Я мог бы с успехом сделать это и на кушетке, если бы захотел.

На его обнаженной спине перекатывались сильные мышцы, и Кэтриона отвела глаза.

– Занимайте кровать, – сказала она, чувствуя, как в тело пробирается предательское тепло. – Я вообще не лягу.

Доминик хмыкнул:

– Дорогая моя, но так мне еще легче будет вас соблазнить! Я полагаю, мы уже имели тому подтверждение.

– Вы собираетесь полностью раздеваться передо мной? – невольно вырвалось у нее.

– Почему бы и нет? Обычно я сплю нагишом. Отвернитесь, если хотите.

– Не отвернусь! – упрямо сказала Кэтриона. – Пусть это будет на вашей совести, если вам самому не стыдно!

Доминик улыбнулся:

– Поверьте, мне нечего скрывать.

Она будто вросла ногами в сине-серебристый ковер, пока колеблющиеся лучи света ласкали его спину с гладкой кожей и сильные мускулистые предплечья, покрытые кудрявыми волосками. Доминик скинул брюки и повесил их на спинку стула; затем, ставя поочередно ступни на сиденье, снял носки. Когда он наклонился, чтобы аккуратно сложить их, как делают солдаты, белое полотняное белье протянулось вдоль его длинных бедер и плотно прилегло в ягодицам.

Кэтрионой овладела безотчетная паника. Она чувствовала, что у нее кружится голова и сердце стучит все сильнее. На нее навалилась такая слабость, что если бы она вовремя не сдержалась, то дышала бы так громко, будто только что преодолела бегом скалистые пики Бен-Уайвиса.

– Вы думаете, я покраснею и отвернусь? – Она спокойно сложила руки, отчего биение пульса стало ощущаться в ладонях. – Валяйте дальше! Мужское тело – довольно обычная вещь, таких в этом мире миллионы.

– Справедливо замечено. – Доминик, по-прежнему стоя к ней спиной, быстро расстегнул три пуговицы на поясе подштанников. – Это, конечно, не тело женщины. – Он потянулся и зевнул. Исподнее немного приспустилось, и упавшая тень очаровательной драпировкой прикрыла белизну его чресл. – Каждое женское тело уникально: распутник имеет возможность изучать его, и в этом состоит львиная доля удовольствия.

Кэтриона понимала, в чем заключалась ее слабость – он был слишком красив, а она слишком остро это ощущала. К тому же он был развращен и знал, как исследовать женское тело.

Когда Доминик вылез из своих подштанников, сердце ее забилось как ручей в своем русле во время весеннего разлива.

– Надеюсь, вы не станете поворачиваться, – тихо сказала она. – Не можете же вы позволить себе это даже при вашем бесстыдстве!

– О нет! – сказал Доминик. – Могу.

Руки ее непроизвольно пришли в движение, щеки обдало жаром; однако она по-прежнему стояла неподвижно. Их глаза встретились. Словно бросая вызов, Доминик небрежно зашагал вдоль стен, задувая свечи.

С постыдным запозданием она опустила взгляд – не смотреть же на то, как он возбужден, – это было бы слишком!

К счастью, комната, покрываясь темными тенями, неуклонно погружалась в темноту, но когда он откинул покрывало и двинулся обратно к свету, одному, еще не погашенному огоньку, ее взгляд беспомощно заметался. Разгоряченная, полная стыда, она позволила себе скользнуть глазами по ладной мускулистой спине и в мерцании единственной свечи увидела концы бежевого полотенца, завязанного вокруг его пояса. Несомненно, он взял его с умывальника – полотенце было натянуто спереди, закрывая все, что положено.

Краснея, она подняла голову. На нее смотрели сияющие глаза, но кроме смеха, в них было что-то еще, и это «что-то» удивило ее. Нет, она не могла ошибиться. Это было признание собственной шалости, приглашение разделить с ним шутку. Он дразнил ее!

– Возьмите себе что-нибудь постелить и накрыться вон в том комоде, – не моргнув глазом сказал Доминик. – Без сомнения, я переживу все лишения, пока вы сами не броситесь в мои объятия. Несмотря на только что происшедшее внизу, я в состоянии сдерживать свои аппетиты. – Он быстро взглянул на нее и улыбнулся.

Кэтриона отвела глаза:

– Спасибо вам за урок смирения.

– Нет-нет, не будьте смиренной. Вам это не идет.

Она отобрала все необходимое из постельного белья и постелила себе на диване.

– «Мы все находим усладу в смирении», – процитировала она фразу из Библии и вдруг почувствовала, что ее охватывает ощущение удовольствия.

Краем глаза она увидела, как длинная мускулистая рука выбралась из-под одеяла и загасила свечу.

В полной темноте Кэтриона выскользнула из платья и, нырнув под одеяло, постаралась поуютнее устроиться на приготовленном ложе.

Лорд Стэнстед, стоя перед отцом подобно проштрафившемуся школьнику, чувствовал себя безнадежно несчастным, в то время как герцог Ратли пристально смотрел на него своими желтыми глазами. Стэнстед никогда не мог угадать, о чем думает его отец, и теперь, стоя на пышном турецком ковре, гадал, имеют ли разложенные на письменном столе бумаги какое-нибудь отношение лично к нему.

Когда герцог Ратли поднял глаза, взгляд его не обещал ничего хорошего.

– Вам, видимо, мало вашего позора, и поэтому сегодня ночью вы решили напиться до бесчувствия?

– О нет, не больше, чем... – Стэнстед откашлялся. – Не больше, чем обычно, ваша милость.

– Майор Уиндхэм, часом, не у вас?

Стэнстед вовремя вспомнил про обещание, данное Доминику.

– Нет, отлеживается у себя.

– Это он-то? – Желтые глаза герцога прищурились. – Почему бы вам не сказать мне правду, сэр?

Лицо Стэнстеда сделалось малиновым.

– Это правда, сэр. Он перепил, и ему нездоровится. Слуга сообщил об этом, и не мне одному.

– Меня тоже так информировали, но что-то не верится. Я могу согласиться, что Доминик Уиндхэм предрасположен к ряду недугов, но только не тех, что порождаются избытком вина. Мне не кажется, что он предается возлияниям так сильно, как ему хотелось бы всех нас уверить; пьяница не смог бы достигнуть того, что удалось ему в борьбе против Наполеона. Герцог задумчиво смотрел в зеркало над каминной полкой. Стэнстед тоже поглядел на зеркало, но ничего не увидел, кроме собственного отражения. Молчание затянулось.

– Я могу идти? – нервно спросил он.

Герцог махнул рукой, давая понять, что сын может быть свободен, но вдруг спохватился:

– Хотя, вот еще что...

Стэнстед уже направился к двери, и ему не сразу удалось повернуться.

– Да, сэр?

– Шотландская девушка. Куда она подевалась? – Желтые глаза сузились. – Послушайте, не стройте удивленное лицо. Там была дюжина свидетелей, и каждый видел ее в экипаже лорда Уиндраша.

Стэнстед почувствовал легкую панику.

– Я не знаю, ваша милость, правда, не знаю! Может, она... – Внезапно его осенило, и он брякнул невпопад: – Возможно, они с Уиндхэмом в его апартаментах?

Лишь выскользнув на широкую мраморную лестницу, Стэнстед осознал, что плод его вдохновения был не слишком удачен – Доминик мог его не одобрить.

План игры, несомненно, был так же далек от идеала, как мел от угля. Проснувшись с этой мыслью, Доминик первым делом посмотрел на диван. «Если вы хотите заполучить в компаньоны испорченного мужчину, вы должны сопровождать меня как распущенная женщина. Я твердо вам заявляю, мадам, – никаких вариантов! У вас нет другого способа заставить меня покинуть Лондон». Так его еще никогда не заносило. Нет, с разумом у него явно что-то случилось.

А теперь еще и Кэтриона куда-то исчезла.

Всю ночь он подсознательно ощущал ее присутствие – тихое присутствие женщины в комнате, предназначенное только мучить, как плоды над головой Тантала. Но женщина ушла – неслышно, не потревожив спящего, аккуратно сложив одеяло и простыни. Он быстро провел по ним пальцами, затем взял подушку и поднес к лицу: она еще сохраняла слабое тепло и запах душистых волос. Значит, Кэтриона не могла уйти далеко.

Доминик влез в черный шелковый халат, подошел к окну и выглянул в сад. Было еще очень рано. Над лужайками курился туман, на траве блестела роса.

Из зарослей доносились звонкие птичьи голоса – маленькие певуньи, неутомимые, как Кэтриона Синклер, изливали свои сердца. Она наверняка здесь, среди тумана и птиц, иначе и быть не может – без него путь в Эдинбург для нее заказан.

Доминик позвонил в колокольчик и велел вошедшему слуге принести ему горячей воды.

Зачем он привез сюда эту напористую шотландскую женщину? Думал, что ее присутствие развеет воспоминания о Генриетте? Не спеша пройдя по коридору, он бесшумно открыл дверь, и воспоминания хлынули рекой. Перед самым несчастьем Генриетта сидела здесь, у кровати, в пеньюаре цвета слоновой кости, с волосами, отсвечивающими золотом на кремовом фоне бархатных занавесей. Новобрачная была настолько очаровательна, что за нее он не пожалел бы жизнь отдать; он сделал бы это ради одной ее улыбки.

К их венчанию Джек надлежащим образом отремонтировал дом, предложив взять его в аренду на пять лет, и он, как последний дурак, согласился, а потом ничего здесь не менял, надеясь, что Генриетта когда-нибудь захочет вернуться. Она сама выбирала отделку для их спальни, и теперь комната сияла подобно снежному берегу в солнечный день.

Доминик потянул шнурок колокольчика. Через минуту появилась горничная.

– Вы звонили, сэр?

– Скажите экономке, что я хочу переделать эту комнату и для начала избавиться от всего этого светлого бархата.

– Но, сэр...

– Можете поделить его между слугами. Идите и выполняйте!

Девушка сделала книксен и быстро выпорхнула из комнаты.

Кэтриона вдохнула полной грудью. Густой воздух был напоен запахами Англии, ее лесов и влажной земли, но в нем не было никакого намека на соленое дыхание так манящего к себе морского простора. Ни одного холма, встающего из-за деревьев, ни одной горной вершины, темнеющей на фоне неба. Только широкая долина с речкой в узкой лощине.

Интересно, нравилось ли Доминику это место?

Густой и пышный покров лужайки холодил ноги, в ушах стоял звон от громкого птичьего пения. Кэтриона наклонилась и коснулась мягкого суглинка, покрытого упругой, как пружина, травой.

Любил ли он эту землю, ему не принадлежащую, арендуемую у брата? Может, он и сам ни к чему не принадлежал? Как мог он иметь душу, когда во всем Божьем мире не было уголка, который бы он любил всем сердцем? Без привязки к определенному месту, к своим корням, человек не может иметь чувства собственного достоинства. Откуда ему взяться, как не из родной земли – из рябиновых деревьев, скал и водопадов.

Вообще этот англичанин был слишком странным, чтобы она могла его понять, однако вчера вечером, находясь рядом с ним, она постигла суть плотского желания и не могла не презирать себя за это. В Глен-Рейлэке за ней ухаживали мужчины, ей не раз представлялась возможность выйти замуж; и все же прежде она никогда не испытывала такого жара и такого сильного плотского голода: тело ее словно само тянулось к этому мужчине. Она соглашалась с его словами, сказанными прошлой ночью: если они поддадутся страсти только ради удовлетворения своего естества, в этом не будет ничего бесчестного, так как тем самым они уничтожат, сожгут ее. Участие сердца необязательно, в этом она ему верила. Два взрослых человека смогли бы избавиться от одержимости и после «очищения» ехать себе дальше.

Едва Кэтриона начинала думать об этом, как ее мысли снова возвращались к Эдинбургу, где ее ждал ребенок, и одной-единственной цели – спасти его.

Угрюмый, с впалой грудью и покатыми, как у ястреба, плечами, этот человек напоминал шарманщика, жадно тянущего шляпу в ожидании монет. Перед тайным приемом его довольно долго продержали в прихожей. Герцог Ратли с легким содроганием подавил брезгливость. Он не сомневался, что гость хорошо знает свое дело, но все же предпочел бы вовсе с ними не знаться.

– Ну, что вы можете сказать по интересующему меня вопросу, сэр?

Джерроу Флетчер сделал глубокий вдох, отчего грудь его на глазах расправилась, и низко поклонился.

– Как вы и предполагали, ваша милость, женщина, называющая себя Кэтрионой Синклер, вовсе не та, за кого себя выдает.

Прищурив глаза, герцог откинулся на спинку кресла.

– Итак?

– Ваше беспокойство насчет шотландских дел не напрасно, она в самом деле имеет к этому касательство.

Лицо герцога оставалось безучастным.

– Вы опросили служанку, которая убирает в резиденции графа Уиндраша?

– Опросил, ваша милость. Шотландская женщина покинула дом вчера рано утром вместе с Домиником Уиндхэмом.

Герцог помолчал, прислушиваясь к тиканью часов. Расстояние от неприятия до отвращения быстро сокращалось. Флетчер выглядел слишком нетерпеливым, он заискивал как собака, уставшая сидеть на цепи. И все же, как бы он ни был противен, Ратли не мог прогнать его пинками, как какого-нибудь завшивевшего пса, и поэтому сдерживал себя.

– Вы знакомы с майором Уиндхэмом?

– Встречались на Пиренеях, ваша милость.

– Я хочу, чтобы вы прибыли в Эдинбург раньше, чем они. Подумайте, как это сделать.

Джерроу Флетчер поклонился.

– Я все исполню, ваша милость.

Ратли кивнул, и мужчина покинул комнату.

Герцог закрыл глаза и стал пощипывать узкую переносицу. Пресмыкающееся животное часто бывает очень опасным. Ластящаяся дворняжка через минуту может прыгнуть и вцепиться в яремную вену. Может, распроститься с этим человеком и найти кого-то еще, пока пружина еще не раскрутилась? В то же время ему не хотелось упускать такого опытного профессионала. Лучше Флетчера никто не сможет провернуть «шотландское дело».

Доминик мешкал не более секунды, перед тем как повернуть дверную ручку, трудности никогда не отпугивали его.

Кэтриона, одетая в темное платье, стояла возле печи: лицо ее раскраснелось.

– Сколько я могу вас ждать? Вы будете спать весь день?

На каменной плите перед печью стояли медная ванна, наполненная горячей водой, и латунное ведерко. Тут же подогревались разложенные полотенца.

Доминик закрыл за собой дверь и, стараясь сохранять мягкость в голосе, ответил:

– Вам нужно было разбудить меня.

– Я хотела оставить вас одного, чтобы не мешать вам собраться. Прошло столько времени, а вы даже не оделись. Нам уже пора ехать.

– Вы босая.

Кэтриона опустила глаза: у нее из-под подола выглядывали пальцы, такие же розовые, как ее щеки.

– Я выходила из дома.

– Босиком?

– Почему бы нет? Туфли могли намокнуть от росы.

– У вас только одна пара обуви?

– У меня есть все, что нужно, – с вызовом ответила Кэтриона. – Довольно терять время, нам нужно уезжать!

Доминик сложил руки на груди:

– Я еще не успел искупаться.

– Так займитесь же этим наконец и собирайтесь.

Доминик взглянул на нее с усмешкой.

– Любовница предлагает мне помощь?

– Если это необходимо. Может, лед наконец тронется, а то мы никогда не уедем. Надеюсь, что моя помощь будет достаточно квалифицированной, хотя у меня нет такого опыта, как у ваших постоянных любовниц.

Непостижимая женщина! Он ожидал возражений и бегства. Неужто она говорит это всерьез? Однако синие, как колокольчики, глаза были полуприкрыты, и он ничего не понял.

Доминик посмотрел на ее щеки, потом на кончики пальцев на ногах – они были нежны, как у херувима. Он почувствовал, как в паху нарастает напряжение. Когда она станет обтирать его губкой, его плоть будет все больше твердеть. «Это уже становится системой», – печально констатировал он.

– Ладно, я вполне в состоянии вымыться сам, но слуги здесь, как выясняется, недостаточно усвоили мои привычки. Обычно я принимаю душ.

Она наклонилась и погрузила ведерко в горячую воду.

– Зачем вам куда-то идти, когда рядом есть женщина, готовая вам услужить?

– Но вы все делаете неправильно. Мои любовницы всегда первыми лезли в ванну.

Он потянулся за ведерком, но Кэтриона быстро подняла его и опрокинула у него над головой. Вода ручьями потекла по его волосам.

Доминик ощупью забрался в ванну и наклонился вперед, проглатывая смех и смахивая руками воду с лица.

– Идите сюда и начинайте тереть.

Кэтриона быстро двинулась к ванне, но вдруг остановилась.

– О нет! Так вы еще, чего доброго, затащите меня к себе, – проворчала она.

Доминик открыл один глаз и посмотрел на нее.

– Пустяки, вы и так мокрая.

Она прижала обе руки ко рту, ее лицо светилось как зажженная лампа.

– Это... это высохнет.

Он неуклюже повернулся в воде, намыливая подбородок.

– Вы не могли бы передать мне бритву?

Кэтриона протянула ему бритву и небольшое зеркало и стала смотреть, как он скребет подбородок.

– Вы сказали, у вас нет наследства, как же при этом вы можете позволять себе траты, подобные расходам на содержание этого дома?

– Точнее, на аренду. Не забывайте, дом принадлежит моему брату. Что касается денег – у меня есть доли в некоторых фондах. Обзавелся в свое время.

– Каким образом?

Кэтриона не могла скрыть своего любопытства. Доминик этому не слишком удивился. Подоплекой ее интереса была, несомненно, корысть.

– Просто мне крупно повезло. Операции с акциями – кратчайший путь к умножению капитала. Прибыль идет на погашение аренды этого дома, и кое-что мне еще остается.

– Следовательно, у вас нет необходимости кому-либо завидовать. Но это касается денег. А если задать вопрос по-другому: вы не заритесь на жену ближнего, его слугу или служанку?

Доминик быстро взглянул ей в глаза.

– О да, только речь идет не о ближнем. Этот человек живет неподалеку, возможно, через день-два вы с ним встретитесь. Мой старый друг, маркиз де Ривол. Это старинная нормандская фамилия. Когда-то я посягал на его жену.

Произнеся эти слова, Доминик нырнул под воду и потому не мог слышать ответа Кэтрионы.

Почему-то ее очень взволновало столь странное признание. Разумеется, он желал чужих жен, но тон признания заставлял ее думать, что за его словами скрывалось нечто большее.

Кэтриону ничуть не удивляло возбуждение, которое он испытывал в ее присутствии. Эко диво! У нее дома, на ферме, было достаточно жеребцов и быков. Но теперь она знала: ему нужна была другая женщина – маркиза де Ривол, так что незачем ей больше беспокоиться.

Доминик шагнул из ванной на пол и принялся энергично вытирать волосы полотенцем.

Затем он прошел к шкафу и распахнул дверцы. Такого количества белья, невольно подумала Кэтриона, увидев плотно набитые снизу доверху полки, хватило бы населению целого города. Весьма тщательно хозяин всего этого великолепия отобрал сорочку, носки, нижнее белье и тут же ловко натянул все это на себя. То же самое было проделано с бежевыми панталонами, а затем с голубым жилетом. Встав перед зеркалом, он начал расчесывать волосы, и это вызывало у Кэтрионы странное чувство.

– Вы щеголь.

– Возможно. Все это для того, чтобы завлекать, разумеется. – Доминик протянул руку и дернул за шнурок колокольчика. – Надеюсь, вы не остались равнодушны к моим ухищрениям?

Кэтриона отвела глаза. Такому мужчине, как он, чтобы завлекать, одежда не нужна.

Когда ванна была вынесена, мокрые полотенца подобраны, пол вытерт, появилась целая вереница горничных с поклажей. Они прошли в комнату и аккуратно сложили пакеты на кровать.

Как только девушки ушли, Доминик указал на пакеты.

– Откройте их.

– Зачем?

– Я же сказал, загляните в них, доставьте себе удовольствие хотя бы на минуту. Это для вас. Берите все, что вам понравится.

Кэтриона неуверенно подошла к кровати. Коричневый сверток медленно раскрылся в ее руках – в нем лежал голубой шелк. Она открыла другой пакет – муслин слоновой кости с розовыми разводами. Когда были развернуты все обертки, постель превратилась в буйство красок.

От неожиданности у Кэтрионы перехватило дыхание. Шали, перчатки, чулки – вещи сыпались из бумаги как из рога изобилия.

– Что все это значит? – недоумённо спросила она.

– Подарки для вас.

– Зачем? Я не хочу!

Доминик быстро подошел к ней.

– Потрогайте их, и вы почувствуете, как они прекрасны. Он коснулся ее щеки краем шелковой шали, которую держал в руках.

– Но зачем мне столько? – Кэтриона отстранилась. – К чему такая расточительность? Послушайте, мне это вовсе не нравится. – В ее голосе звучала тревога, которую она не могла скрыть.

Лицо Доминика приняло обиженное выражение, но он тут же поднял глаза и улыбнулся.

– Подарки – традиционная часть процесса искушения. Боже милостивый! – Он внимательно присмотрелся к ней. – Да вы и впрямь ничем не интересуетесь...

– Почему вы придаете этому такое значение?

Несколько секунд Доминик стоял неподвижно с шалью в руках, затем зарылся лицом в мягкие складки.

– Неужто вы не подвержены ни одному из грехов?

– Алчности – нет! Я равнодушна к материальным благам. Но гнев, зависть и лень мне знакомы не меньше, чем всем остальным.

Он поднял глаза, в которых обида сменилась иронией.

– Вы пропустили мой любимый грех – похоть. И потом, кто же так обращается с грехом? Грех должно смаковать – в этом вся соль. Скажите, Кэтриона Синклер, вы совсем невосприимчивы к соблазнам, вас не соблазняют мои покупки?

– Только одна. Эта. – Она коснулась узорчатой шали. – Что я буду делать с такими платьями в Глен-Рейлэке?

– Надевать на собрания в Инвернессе.

– Дома у меня есть платья, – сказала Кэтриона. Может, он действительно хотел сделать ей приятное? Их глаза встретились. Она слышала его дыхание. Он окутывал ее запахом чистого мужского тела и манил своим чувственным ртом.

Внезапно Доминик наклонился вперед и легонько провел ртом по ее губам. Прикосновение, легкое как перышко, длилось одно мгновение.

Ее пальцы непроизвольно коснулись губ, словно желая задержать и сохранить ощущение этого короткого поцелуя.

– Примете вы от меня шаль или нет, все равно я соблазню вас.

– Это теперь-то, когда я знаю все ваши хитрости? – Кэтриона встала. – На какой обман вы пойдете, чтобы справиться со своей задачей?

– Я не знаю, – сказал он и вдруг засмеялся. – Видит Бог, это чистая правда.