Цветы подо льдом

Глава 7

Кэтриона не жаловалась; в северных краях людям не привыкать к пешим переходам. Доминик углублялся все дальше на север, периодически сверяясь с небом, отыскивая в россыпи звезд ту, что указывала путь к их конечной цели – Шотландии. Когда Кэтриона призналась, что Калем Макноррин был ее братом, он ничего не сказал – просто взял ее за руку и повел.

Наконец они выбрались на дорогу, и хотя она уводила к западу, Доминик ступил на нее без колебаний. В одной руке он сжимал ладонь Кэтрионы, в другой нес ее промокшее платье. Она шла в своих порванных юбках и его пиджаке, бодрясь, не обращая внимания на боль между ног и необычную пустоту в сердце.

С опушки леса открывался вид на холмистые поля, которые прерывались темными подлесками и песчаными намывами, казавшимися под луной то светлыми, как слоновая кость, то почти черными. Дорога разветвлялась на несколько троп, сбегавших по краю одной из рощиц; за ней был виден волнистый луг, а еще дальше – берег небольшого озера. По правую руку расположились разросшиеся сады, за которыми находилось нечто, выступавшее над горизонтом.

Тропинка повернула к накатанной дороге. По ней они подошли совсем близко к сонной громаде из камня и двинулись вдоль высокой стены, накрывшей их своей тенью. Они обогнули большой блок надворных построек, и неожиданно перед ними возник фасад здания, испещренный причудливыми тенями.

Кэтриона остановилась как вкопанная, и Доминику тоже пришлось задержаться.

Это был старинный скандинавский замок. Готические башни с белыми шпилями, казалось, доставали до звездной россыпи Млечного Пути; ниже зияли чернотой три огромных церковных окна, а гигантскую центральную арку украшала ажурная кайма из камня с торчащими краями. Правее, отступя от церковного здания, вдоль всей остальной части фасада шли эркеры с причудливыми аркадами и мелкими архитектурными украшениями; на стыке с небом вырисовывался фестончатый узор стены. Позади скрывалось еще множество строений, крыш и дымовых труб.

– Средневековые руины, – проговорила наконец Кэтриона. – Разрушенное аббатство.

– Ньюстедское аббатство, прибежище грешных лордов, – подтвердил Доминик. – Пойдемте.

Они проследовали наверх, и Доминик постучал в дверь. Ожидание длилось долго, но наконец послышался чей-то недовольный, голос:

– Кто там?

– Доминик Уиндхэм, мистер Мюррей. Со мной леди, и у нас несчастье.

– О Господи!

Звякнул засов, дверь отворилась. Из прихожей вырвался поток света. Затем показался дородный, благообразный человек с седеющими волосами, в высоко поднятой руке он держал лампу. На нем был темный сюртук и бледно-желтый жилет – костюм дворецкого, надетый, несомненно, в спешке.

– Боже милостивый! Майор Уиндхэм! Но его светлости нет дома, сэр. – Мужчина деликатно оставил без комментариев их плачевный вид.

– Да, Мюррей, я знаю. Мы можем войти?

Дворецкий пропустил их в дверь и провел в огромный средневековый холл с высокими сводчатыми потолками. Мерцающий свет лампы высветил облупившуюся штукатурку и голые стены. Мебель здесь вообще отсутствовала.

– У меня нет приготовленных помещений, сэр, – несколько смущенно сказал Мюррей.

– Тогда, может, мы воспользуемся личными апартаментами его светлости? – спросил Доминик. – Нам хватит одной комнаты.

Мюррей открыл дверь в дальнем конце холла.

– Сейчас я растоплю для вас камин и принесу что-нибудь перекусить.

Доминик жестом остановил его.

– Мы не хотим ни пить, ни есть. Сон – наша единственная потребность. Показывайте скорее, где тут у вас кровать.

Кэтриона вошла в комнату. Контраст с полуразрушенным холлом, через который они только что прошли, был разительный. Пока она, остановившись, оглядывала небольшую столовую, мистер Мюррей исчез через другой выход.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Чье это жилище?

Доминик сел в кресло. Брюки, высохшие на нем во время ходьбы, натянулись на бедрах и собрались в складки на сгибах.

– Так уж случилось, что мы попали к шотландцу. Это убежище Джорджа Гордона, лорда Байрона. Еще один мужчина, чья жена не сумела сохранить верность своему мужу.

Кэтриона с любопытством рассматривала причудливую резьбу каминной полки, выпуклый герб и картины вокруг него – с них смотрели вниз, на камин, три головы в шляпах шестнадцатого века. Она невольно отметила, что краска на портретах давно полопалась.

– Дом лорда Байрона, поэта?

– Да. Сейчас лорд в Европе, но я уверен, он будет счастлив предоставить нам свое убежище. Очень великодушный человек.

Кэтриона чувствовала себя неловко и слегка растерянно. Слухи о недостойном обращении Байрона с женой, равно как и развязка скандальной истории, дошли даже до северных краев.

– Мы отправимся в его спальню на голодный желудок?

Доминик лениво разглядывал свои ботинки.

– Мы и без того создали достаточно неудобств Джо Мюррею. Он, вероятно, сладко спал, а мы вытащили его из постели. Ну где он сейчас будет добывать нам еду – вы же видите, большая часть этого замка необитаема.

На это Кэтриона ничего не сказала, хотя очень стосковалась по горячей пище.

В дверь тихонько постучали, и Джо Мюррей, заглянув в комнату, сказал:

– В спальне все готово, сэр.

Кэтриона и Доминик молча последовали за дворецким, который повел их по галереям и коридорам к винтовой лестнице, спрятанной в древних стенах.

Спальня оказалась небольшой, но уютной; самым выдающимся предметом в ней была кровать с пологом в форме домика и со столбиками, увенчанными баронскими коронами. Расстояние от нижнего края кровати до пола составляло несколько футов, поэтому рядом на коврике стояла лесенка. Цвет и узоры на коврике были подобраны в соответствии со стилем и тоном общего убранства; в сравнении с нижним этажом, где помещения хранили печать средневековья, спальня выглядела на редкость современно, а у кровати висели дорогие гардины из вощеного ситца с изображением золотисто-зеленых китайских пагод.

– Слава Богу, кровать. – Доминик закрыл за собой дверь. – Сейчас мы будем спать как младенцы. Я даже не стану вас трогать.

– Вы даже не спрашиваете, как я... Вы сердитесь? – Кэтриона замолчала и опустила глаза.

Доминик усмехнулся:

– Гнев – завтрашний грех, а сегодняшний уже прощен. Поэтому давайте используем остаток ночи для сна.

– Значит, вы сердитесь, – сказала она. Доминик покачал головой:

– Нападение, убийство, опрокинувшаяся карета – не слишком ли много для одного дня? Все последствия мы обсудим завтра, а пока снимите, ради Бога, этот несчастный пиджак и отправляйтесь в постель. Здесь вам ничто не угрожает. Сейчас мы согреемся и уснем; все остальное не имеет значения, по крайней мере до утра.

Кэтриона посмотрела в окно: где-то в лесу, вероятно, за ними по-прежнему охотятся. Ее бросило в дрожь.

– Успокойтесь, все будет хорошо.

Доминик подошел к ней, посадил на кровать и снял с ее ног туфли, потом осторожно стащил с нее нижние юбки, отвернул покрывала и, уложив Кэтриону в постель, молча задул свечи, а затем разделся сам, скользнул между простынями и лег рядом.

Так же молча он притянул ее к себе и держал в объятиях, пока она не уснула.

Ее дыхание мягко касалось его плеча. Она была голая, теплая, бесконечно желанная, и плоть его достигла крайнего возбуждения. Жгучие ощущения не давали ему заснуть.

Доминик всматривался в темноту ночи и ругал себя последними словами. Ребенок в Эдинбурге не принадлежал Кэтрионе, а Калем Макноррин оказался ее братом. Она была девственницей. Сплошные ошибки. В результате он обольстил сестру человека, которого любил, и лишил ее целомудрия. Правда, ей казалось, что она сама этого хочет, но он-то знал, что такое соблазнить женщину, и сделал это безжалостно, как и обещал в первый же день, когда они встретились.

Кэтриона тихо застонала и заворочалась в постели: он убрал руки, чтобы позволить ей уйти, но она изогнула гибкую спину и пристроилась у него на бедре, как в гнездышке. Он решительно отвернулся, сердито кляня себя за безалаберность. Нет, каково? Иметь возможность обладать и бездействовать – худшего наказания и быть не могло. Проявленное им благородство сейчас прямо сказывалось на его самочувствии и не устраивало его ни в малейшей степени. Но и это еще не все. Она была девственницей, и, безусловно, он должен жениться на ней. Вопрос заключался в том, нужен ли ей такой супруг, за которым охотятся старые враги, грозя смертью?

Чтобы отвлечься от требований плоти, он принялся размышлять о Джерроу Флетчере. Черт бы его побрал! Зачем он собирался перехватить их в Шервуде? И какая ему надобность убивать их?

Он проснулся от птичьего пения, когда Кэтриона еще спала. Ее растрепанные волосы разметались по подушке, а верхняя губа, словно отогнутый лепесток, вызывала безумное желание поцеловать ее. Доминик почувствовал соблазн, но не поддался ему – вместо этого он быстро встал и зашагал в туалетную комнату, где Джо Мюррей уже разложил все необходимые принадлежности.

С мрачной ухмылкой он влез в халат и, взяв полотенца, пробежал по лабиринту лестниц и коридоров к старинным аркадам. За молельней располагался высокий сводчатый проход, который хозяин замка переоборудовал под бассейн. Доминик сбросил халат и нырнул в ледяную воду.

Через час, искупавшись, побрившись и облачившись в свой выстиранный и отутюженный костюм, Доминик пошел за Кэтрионой. Он застал ее в небольшой столовой: на ней было темное платье, тоже выглаженное; чисто вымытые волосы заплетены в аккуратные косы. Неутомимый Мюррей позаботился обо всем, в том числе и о завтраке – их ждал накрытый стол с обилием пищи.

Доминик сел, положил себе хлеб, мясо, яйца, не забывая исподтишка наблюдать за Кэтрионой, которая намазывала мармелад на ломтик обжаренного хлеба. «Вы меня обесчестили», – казалось, говорили ее опущенные глаза.

– Мы поженимся, – быстро проговорил Доминик.

– Потому что я оказалась девственницей? Но моя девственность – это моя собственность, и я сама решила расстаться с ней.

– Большинство женщин рассматривают свое целомудрие как бесценный дар...

– В самом деле? Интересно, что бы вы сказали, если бы ваша первая женщина настаивала на браке только потому, что отняла у вас невинность? Пока вы думали, что у меня до вас были мужчины, вы вели себя иначе – тогда вы не хотели жениться, зато теперь упиваетесь своим благородством. Я не нуждаюсь в ваших сожалениях и презираю вашу трогательную заботу!

– Послушайте, почему вы упорно пытаетесь представить меня каким-то монстром? – Доминик не чувствовал вкуса пищи, она казалась ему отвратительной, как глина. – Могу же я в конце концов испытывать хоть чуточку угрызения совести! Я был безжалостен к вам, причинил вам боль, и мне это вовсе не безразлично.

– Я не знала, что будет так больно. – Кэтриона отложила нож. – Могли бы быть и поосторожнее.

При этих словах Доминик едва не подавился и вдруг от души расхохотался.

– Вы правда так считаете?

Кэтриона посмотрела куда-то мимо него. Утренний свет падал на ее резкие скулы и бледную кожу, на которой поразительным контрастом сияли синие глаза.

– Дважды в жизни мне встречались мужчины, близкие моему сердцу. Первый раз, когда мне было семнадцать, и потом в двадцать один. Но я не могу их сравнивать с вами. – Теперь она смотрела прямо на Доминика. – Я могла бы выйти замуж за того или другого, но между нами ничего не было. Мне не приходилось трогать их, как я трогала вас прошлой ночью.

– Конечно, нет. Ведь они не были распутниками.

– Они были благородны, и оба оставили меня умирать девственницей.

– Вот как? Что же с ними произошло?

– Вимейро и Сьюдад-Родриго – эти названия говорят вам о чем-нибудь?

Две битвы, восьмого и двенадцатого годов. Доминик поднялся и подошел к окну.

– Значит, ваши мужчины были солдатами, – сказал он. – Шотландские горцы, оба погибли на Пиренеях.

Итак, она могла выйти замуж, если бы один из них вернулся живым, но, обнаружив их имена в списках убитых, осталась одна.

– Мне очень жаль! – Теперь его голос звучал серьезно.

– Это так грустно. – Кэтриона вздохнула. – Но я не поэтому отказываю вам. Не хочу принадлежать ни одному мужчине, особенно титулованному англичанину наподобие вас, с вашей страстью к моде, комфорту, развлечениям. Вы привыкли жить в ночи, как вампир, питаясь кровью других. Какое будущее нас ожидает?

– Не знаю.

Доминик задумался. Она считала, что ей грозит смерть, и потому решила расстаться с девственностью. Холодно, без страсти, заранее обдумав свой поступок.

– Я вас разгадал! С того самого дня, как мы встретились, с тех пор, как вы втянули меня в эти нелепые планы, вы все время мне лжете! Я начинаю сомневаться, действительно ли Калем Макноррин был вашим братом. Черт возьми, кто вы на самом деле?

Кэтриона встала, выпрямила спину и подняла подбородок.

– Меня зовут Кэтриона. Мои отец и мать носили фамилию Макноррин. Я выросла у дяди в Дуначене, в Глен-Рейлэке, что означает «Долина звезд». В том замке есть такие же кресла, как здесь, серебро, ковры. А вы, наверное, думали, что у нас там захолустье и мы живем в бараках да хибарах, ничего не читаем и ничего не знаем?

– Вовсе нет. С чего вы это взяли? Калем был очень образованным и культурным человеком. У него в мизинце было ума больше, чем у многих наших офицеров в голове. Он доверял мне, и поэтому я знаю про Глен-Рейлэк. То, что я содеял прошлой ночью, есть откровенное попрание его чести. Если бы Калем был жив, без сомнения, он заколол бы меня.

– Точно, заколол бы, – охотно согласилась Кэтриона. – Да я и сама могла бы это сделать. Когда мы были детьми, Калем учил меня всему, чему учили его. Двуручный меч был слишком тяжел, зато кинжал и пистолет я освоила очень неплохо.

– Я уже заметил. Один из нападавших вчера испытал это на себе. Кэтриона, надеюсь, теперь вы расскажете мне все?

– Не здесь, не в этих стенах. Идемте на воздух.

Они покинули столовую и прошли по коридору в монастырский парк. Лучи утреннего солнца ярко освещали восточную стену аббатства, перед которой располагался огороженный английский сад, вернее, то, что от него осталось. Доминик следил, как она шла, отмечая мягкие линии ее плеч и выступающие округлости груди. Воспоминания о ее сладостной наготе жгли ему ладони, растекались медом по языку и возбуждали безумное желание.

Давно не кошеные лужайки полого спускались к большому четырехугольному пруду; за ним тянулись молодые лесопосадки, на фоне которых выделялись две белые статуи.

Не доходя до них, Кэтриона остановилась перед большим монументом, возвышающимся над садом.

– «Здесь покоятся останки того, – начала она читать вслух, – кто обладал красотой без тщеславия, силой без дерзости, мужеством без жестокости и всеми мужскими добродетелями без пороков. Сие восхваление не есть бессмысленная лесть, начертанная на скрижалях, а лишь дань памяти Боцману – псу, родившемуся в Ньюфаундленде в мае 1803 года и умершему в Ньюстеде 18 ноября 1808 года».

– В доме висит его портрет, – охотно пояснил Доминик. – Отличный был пес. Байрон хочет, чтобы, когда придет время, его тоже похоронили здесь, вместе с ним.

Кэтриона, загораживая глаза от солнца, смотрела на посвящение.

– Тщеславие, дерзость, жестокость? Ваш друг лорд Байрон не очень-то чтит собственный род.

– Так же, как и вы...

Она резко повернулась к нему и вдруг густо покраснела. В глазах у нее появился яркий блеск.

– Неправда. Люди в Глен-Рейлэке скоро узнают нечто о собственном роде, и это немаловажно, так как их жизнь всецело зависит от властителя. Он один правит целой долиной и распоряжается всем, что там есть: землей, арендой, фермами, каждой хибарой. Хотя клан поселился там еще до появления Адама, судьба каждой семьи находится в руках помещика.

– Я полагал, что это ваш дядя.

– Он умер. Теперь наследником считается Томас, сын его младшего брата, моего второго дяди. И тот дядя тоже умер, еще раньше – упал с лошади и разбился. Томас пока находится на попечении своей матери, рыжей англичанки по имени Мэри, но их будущее зависит от ее отца. Герцог Ратли контролирует все земельные владения и наследство.

– Ратли?! – Доминик был готов взорваться, словно пороховая бочка. – Глен-Рейлэк в руках Ратли? А тот ребенок в Эдинбурге, Эндрю, он-то, черт возьми, кто?

– Сын прежнего помещика, моего первого дяди. Он и есть фактический наследник. Макноррин женился дважды, второй раз на англичанке по имени Сара. Первая жена была бесплодна и умерла, не оставив потомства. В Шотландии с некоторых пор стало модно брать невест с Юга, они приносят с собой английские манеры и деньги. Так вот Эндрю – сын Сары.

– И вы хотите, чтобы он сместил внука Ратли?

– Еще как хочу! А вы должны мне помочь в этом.

Кэтриона с непреклонным выражением на лице продолжала стоять против каменного постамента; в этот миг она была прекрасна.

– С чего вы решили, что я стану встревать в чужие споры, разбираясь во всей этой путанице? По-вашему, для меня так важно, кто из младенцев унаследует какое-то поместье в Шотландии? И зачем, черт побери, вы сказали мне, что Эндрю – сын Генриетты?

Доминик, прищурившись, взглянул на головку с упрямым подбородком – выражение лица Кэтрионы ничуть не изменилось.

– Сара покинула Дуначен в четырнадцатом году, как раз во время летней победы. Эта женщина не любила горы, она была истинной англичанкой, и ей не нравилось жить со старым мужем. Поэтому она уехала в Эдинбург. Я думаю, тогда она уже носила дядиного ребенка, но еще не знала об этом, а потом уже не могла сказать никому.

– Но почему?

– Не успела она доехать до места, как через два дня дядю хватил удар; позже ему полегчало, но говорить он уже не мог. Когда его спрашивали, известить ли Сару, он только качал головой и ревел, как бык. До конца дней он не желал поддерживать с ней никаких связей, да и она тоже к этому не стремилась. Он умер месяц назад и перед смертью не позволял нам даже упоминать о ней.

Кэтриона очень волновалась – это было видно по тому, как дрожал ее подбородок.

– Как вы узнали, что у Сары есть ребенок? – спросил Доминик.

– От кондитеров из Эдинбурга. Они приезжали к нам перед похоронами готовить десерт, и кто-то из них сказал, что у жены помещика Сары родился мальчик и его нарекли Эндрю. Это было весной пятнадцатого года. С тех пор ребенок жил в приюте «Души милосердия». Я отправилась на розыски, но когда приехала в Эдинбург, Сара уже умерла, а в «Душах милосердия» мне сказали, что это ребенок Генриетты.

– А что сказала моя жена о младенце – что это проказы эльфов?

– Генриетта не отрицала, что это ее ребенок, но я знала, что она говорит неправду – мальчик был темноволосый и голубоглазый. Перед самой смертью она призналась, что существуют важные бумаги, дневники Сары и документы на Эндрю, из которых станет ясно, кто он есть на самом деле. У меня нет на них легального права, зато вы, как муж Генриетты, можете потребовать передачи ее вещей вам и удостоверить, что Эндрю законный наследник Глен-Рейлэка.

Доминик с изумлением слушал столь странное повествование.

– Так ради этого вы решили использовать меня? Поэтому я должен ехать в Эдинбург? Вызволять бумаги Сары и в конечном счете подтвердить, что у Генриетты не было приблудного ребенка?

Кэтриона кивнула.

– Но какого дьявола вы сразу мне не сказали?

– Узнай вы сразу, что Эндрю не ваш сын, вы бы не согласились, поехать со мной.

Доминик недовольно нахмурился:

– Понятное дело, вы представляли, что такому аморальному типу, как я, недоступны тонкие чувства и он никуда не поедет просто ради того, чтобы восстановить справедливость.

– Я так думала, – сказала Кэтриона.

От прилива крови на лице ее зажегся румянец, глаза заблестели.

Доминик отвернулся, чтобы солнце не попадало в глаза.

– Вы позволите мне покинуть вас ненадолго? – наконец сказал он. – Мне нужно подумать обо всем этом.

Не оглядываясь, он быстро удалился через террасы старого английского сада, где деревья словно распахнули ему свои объятия, когда он ступил под их сень.

Кэтриона неподвижно наблюдала за тем, как он уходит. Когда Доминик исчез из виду, она опустилась к подножию памятника Боцману, и высокая трава скрыла ее с головой. «Ох уж эта мне смышленая малышка Кэтриона! – часто повторяла ее нянька Магейд. – Она не сделает много ошибок в жизни, но те, которые совершит, будут очень большими».

Предсказания сбылись. Она совершила несколько ошибок подряд, и все они оказались грандиозными. Мелочи были отработаны до совершенства, но весь проект рухнул, поскольку теперь, после того как она открыла ему правду, Доминик Уиндхэм никуда не поедет, и одной ей не добыть бумаг Генриетты, без которых она не сможет бороться за права Эндрю. Доказательства мог достать только Доминик Уиндхэм, мужчина, которому она только что отдала свою невинность.

Нужно ли обещать ему выйти за него замуж, чтобы заставить его поехать в Эдинбург? Кэтриона горько усмехнулась. Старая Магейд не зря говорила про большие ошибки – Доминик Уиндхэм, как выясняется, не очень годится в мужья!

Небольшая рощица закончилась у садовой стены, и Доминик, присев, привалился спиной к теплому камню. Прикрыв глаза, он стал думать о Кэтрионе. Она использовала его так же, как те лондонские леди, но от них он другого и не ждал – то были равные сделки. С Кэтрионой все обстояло по-другому. С ней он предавался любовным утехам как с настоящей возлюбленной, искренне, страстно. И что получил в результате? Лучше всего ему уйти он нее, вернуться в Лондон, к своему приятелю и к их совместному безрассудному проекту, чтобы продолжить его, невзирая на смерть Генриетты, – может, в этом случае хоть Стэнстеду улыбнется счастье. Пожалуй, он бы так и сделал, если бы не одно немаловажное обстоятельство – Джерроу Флетчер замыслил убийство.

Доминик поднял сучок и нарисовал на земле маленький кружок. Генриетта – корень всех проблем. Еще тремя кружочками он обозначил Розмари, Сару и Кэтриону – женщин, так или иначе соприкасавшихся с его женой, затем нацарапал линии, соединяющие их с Генриеттой. Получилось что-то вроде колеса со втулкой и отходящими от нее спицами. Четыре женщины, встретившиеся в Эдинбурге, и два рода, чьи судьбы переплелись. Из рассказов Калема он составил некоторое представление о шотландской линии, родословную Ратли и Стэнстеда знал лично. Остальное только что дополнила Кэтриона.

Теперь перед Домиником лежали два генеалогических древа, начертанных им на земле обломком сучка. Английскую ветвь возглавлял герцог Ратли со своими двумя детьми: дочерью, леди Мэри, и сыном, лордом Стэнстедом. Мэри долгое время была замужем за потомком старинного рода Глен-Рейлэка, недавно умершим помещиком. Стэнстед был женат на черноволосой Розмари, увезшей с собой Генриетту и ныне живущей в «Душах милосердия». Таким образом, Стэнстед не мог иметь отпрыска, и потому единственным наследником состояния оставался Томас – сын Мэри и внук Ратли.

У шотландцев вверху расположилась голубоглазая черноволосая троица из Глен-Рейлэка: покойный старый помещик, его сестра и младший брат, женившийся на Мэри. Мэри и стала связующим звеном между двумя семействами, свившимся подобно корням двух старых дубов. Далее по нисходящей линии шли: Эндрю, сын Сары и старого помещика, Калем с Кэтрионой, дети его сестры, и Томас – сын его младшего брата.

Доминик прочертил горизонтальную линию от одного ребенка к другому. Эндрю, подлинный наследник Макноррина, и Томас, внук Ратли, приходились друг другу двоюродными братьями. Оба были сыновьями двух родных братьев и их английских жен, но только одна из них имела в отцах герцога. Если Эндрю будет признан законным наследником Глен-Рейлэка, Томас потеряет шотландское поместье. Ратли никогда этого не допустит, потому что маленький внук – это, вероятно, все, что останется от его собственной крови. Если Стэнстед сам не обзаведется сыном, по прямой линии герцогский титул будет потерян.

То, что Ратли так заботится о шотландском наследстве, не вызывало вопросов. Но почему это так важно для Кэтрионы? Оба маленьких мальчика – ее двоюродные братья. Почему такая разница в отношении? Это Доминику пока оставалось неясно.

В стороне от обоих рядов располагался один кружок – личность, не связанная общей кровью ни с той, ни с другой ветвью. Генриетта. Она находилась в центре колеса со спицами, его несчастная жена, дарившая свою преданность другим женщинам, – сначала Розмари, потом Саре. Генриетта взяла на сбережение бумаги Сары, и только он мог заявить права на них.

Одним движением подошвы Доминик свирепо стер свою диаграмму. Все это его не касается.

Зато касается ребенка.

Не его ребенка, не Генриетты и даже не Кэтрионы, а чужого темноволосого мальчика с голубыми глазами. Малыша, не знавшего своего отца и до сих пор находившегося на попечении женщин. Сейчас же у него не осталось никого.

Доминик уронил голову на руки. Нет, он не может бросить беззащитного ребенка, тем более что ко всему этому имеет касательство Ратли. Но если Кэтриона докажет права мальчика, как отреагирует герцог, узнав о существовании соперника? Не по-доброму. Это точно. Ратли не станет пассивно наблюдать, как наследство уплывает от его единственного внука, не допустит, чтобы оно было присуждено Эндрю.

В памяти всплыли козьи глаза герцога во время их встречи в Сент-Джеймсе.

Тогда Доминик посчитал, что герцог просто грубо прошелся по его адресу в связи с нашумевшими историями о его подвигах на любовном фронте, но, возможно, это был намек на что-то большее. Прослышал ли герцог что-то про мальчика, живущего в «Душах милосердия», или он думал, что это ребенок Доминика? Нет, хуже. Ратли мог узнать, что ребенок, коего приписывали Генриетте, сын Сары. Тогда нужно предупредить миссис Макки, которая сейчас опекала малыша, послать ей письмо с новыми указаниями, так, на всякий случай. Не исключено, что слухи о новом наследнике могли дойти до чутких ушей герцога.

Кляня все на свете, Доминик вскочил на ноги. В одном Кэтриона права – никто, даже английский герцог не может заставить «Души милосердия» отдать собственность Генриетты кому-либо, за исключением ее мужа. Сие означало, что все должно решиться в пользу этого чужого для него ребенка и в ущерб малолетнему племяннику лорда Стэнстеда, Томасу. Но тут уж ничего не поделаешь.

Сидя на ступенях возле дома, Кэтриона чувствовала себя не лучше, чем побитая собака. Конечно, он не поедет, и ей придется самой каким-то образом добывать бумаги Сары. А то, что произошло между ними у озера, это... Ярко вспыхнувшие воспоминания на миг обожгли тело. Вот они, «большие ошибки», о которых говорила Магейд...

Доминик размашистым шагом подошел к дому.

– Больше не будет больно, – сказал он. – Это только в первый раз. Так что теперь мы можем сполна насладиться. Я заранее предвкушаю кульминацию нашего удовольствия.

Кэтриона вспыхнула.

– О чем вы говорите? – Глаза ее пылали гневом. Доминик присел рядом с ней, не касаясь ее, но так близко, что от одного его запаха кровь охватило огнем.

– Я просил Джо Мюррея разыскать для нас экипаж, чтобы мы могли продолжить наше путешествие.

– Я спрашиваю, что вы подразумеваете под «нашим удовольствием» ?

– О, дорогая! – Он откинулся назад, лениво вытягивая ноги во всю длину, как дикий зверь. – Начинаете играть в стеснительность? Вы согласились ехать как моя любовница, и прошлой ночью, когда на вас снизошло вдохновение, это стало реальностью. Неужели теперь вы пойдете на попятную? Я имел дело с лучшими шлюхами Лондона – разве вы не хотите узнать все непристойности, которым они меня научили, познать те неестественные вещи, в которых я хотел попрактиковаться с Генриеттой? – Зеленое свечение его глаз было подобно отблеску солнца на траве, маленькая вмятина на щеке углубилась. – Я намерен в полном объеме опробовать на вас все эти восхитительные порочные штучки.