Цыганский барон

Глава 10

— Куда мы едем? — спросила Кэтрин.

Доминик выпрямился, расправил плечи. На жесткой деревянной скамье сидеть не очень-то удобно. Кэтрин уснула на его плече, и он старался править повозкой так, чтобы не разбудить ее. Один раз он предложил ей пойти поспать в вагончик, но она отказалась, предложила сама подержать поводья, чтобы он мог поспать.

— Мы едем в Рэтис, в Камарджу, на праздник святых Марий. Цыгане уже много лет приезжают туда, чтобы отпраздновать день своей святой покровительницы, Сары-ля-Кали.

— Расскажи мне об этом празднике.

Доминик улыбнулся.

— Никто не знает, когда возникла эта традиция и почему. Известно лишь, что две Марии — сестры Пресвятой Девы, ставите свидетельницами чуда Воскресения, оказались в этих местах после того, как их корабль разбился о скалы. Говорят, женщин спасла их прислужница Сара, цыганка.

— Интересно, — заметила Кэтрин. — Что же было дальше?

— В двенадцатом веке здесь построили церковь, названную Нотр-Дам де Рэтис[3]. С начала тринадцатого века каждый год в середине мая сюда стали приезжать пилигримы-католики, чтобы помолиться в церкви своих святых — Марий, но никто не знает точно, когда это место стали считать святым и цыгане. Только вот с каждым годом их стало приходить сюда все больше и больше. Так что каждый год сюда приезжают цыганские таборы.

— Чтобы отпраздновать «Черную Сару», — закончила за него Кэтрин.

Доминик кивнул.

— Говорят, она молится за Кочевое Племя. Наш народ верит, что собор стоит на ее мощах. Сюда приходят, чтобы помолиться заступнице и попросить святую о помощи. Кроме того, — усмехнулся Доминик, — это прекрасный повод для грандиозной пэшивы.

Кэтрин засмеялась:

— Да уж, вы не упустите случая, чтобы не устроить пьянку.

— Точно. А этот праздник — всем праздникам праздник. Когда еще увидишь столько соплеменников!

— И сколько нам еще ехать? — В вопросе Кэтрин прозвучало детское нетерпение. Она тоже любила праздники!

— Если нас ничто не остановит, завтра приедем.

— А потом, после праздника? Потом ты отвезешь меня домой?

— Да.

Кэтрин вздохнула с облегчением, и Доминик почувствовал укол совести. Бедная девочка! Она даже не догадывается, что ждет ее на родине. Непонимание, отверженность, презрение, может быть. Но все равно он не отступится. Как он задумал, так тому и быть.

В полночь они остановились, чтобы немного поспать. Весь следующий день тоже провели в пути. Сначала ехали по плодородной равнине. Зеленые поля. Виноградники. Постепенно ландшафт менялся: после щедрой природы южного Прованса пустоши и гнилые болота Камарджи казались особенно унылыми. Болотистая равнина уходила за горизонт. То там, то здесь виднелся тамариск, низкорослый, колючий, словно ощетинившийся от обиды на землю, родившей его таким уродцем. Зато птиц было! Чайки, цапли, утки и ржанки кружили над прибрежными болотами. Иногда пролетали и голубые ибисы.

Солнце светило вовсю, на небе — ни облачка, и, если бы не прохладный ветер, неизменно дующий с севера, с гор, жара была бы невыносимой.

— Этот ветер называют мистраль, — сказал Доминик. — Он дует здесь круглый год.

— Холодноватый ветерок.

— По крайней мере, мошкара не кусает, и грязь быстрее сохнет.

Табор проезжал мимо небольших рощиц с хилыми низкорослыми деревьями; по сравнению с ними иногда встречавшиеся кипарисы казались гигантами. Кэтрин сидела черных буйволов, белых мохноногих лошадок, зайцев и маленьких степных черепашек.

— Смотри, Доминик, — воскликнула Кэтрин, показывая в сторону стаи розовых фламинго. На фоне холмов из белого известняка крылья птиц поражали необычной яркостью расцветки, изысканной игрой оттенков оперения. Медлительные птицы, стоявшие в философской задумчивости на одной ноге, вдруг, к немому восторгу Кэтрин, взмывали в небо, словно всполохи волшебного огня.

Доминик наблюдал за ней с восхищением, глубоко тронутый ее способностью замечать красоту во всем.

— Надо только уметь видеть прекрасное, — сказал он.

Всего лишь несколько месяцев назад Кэтрин только бы фыркнула в ответ. Но сейчас, проехав с табором не один десяток миль по землям, населенным созданиями такими же дикими и свободными, как и цыгане, Кэтрин научилась видеть мир по-другому, считая себя частью природы, частью этой красоты. Дома все будет иначе, невольно подумала Кэтрин. Там не будет свободы.

Чем ближе к Рэтису, тем чаще им встречались стада коров и лошадей.

— Эти крепкие лошадки — арабской породы, — пояснял Доминик. — Пусть они невелики ростом, зато очень выносливы.

Пастухи все как на подбор носили яркие рубахи, коричневые облегающие бриджи и отороченные бархатом куртки.

— Посмотри, в руках у них трезубцы, фишероны, — говорил Доминик Кэтрин. — Пастухи используют его вместе с хлыстом.

В Рэтисе, городе святой Марии, Кэтрин удивляли дома: маленькие, белые, они казались игрушечными. Ощущение это усиливали двускатные красные черепичные крыши и нарядные белые занавески на окнах. Мостовые были выложены камнем. Прически у женщин тоже были кукольными: высоко поднятые волосы перетянуты бархатными или кружевными лентами. Мужчины большей частью были в белых рубахах, носили черные узкие галстуки, подпоясывались широкими красными кушаками.

Церковь была видна издалека: каменное, похожее на крепость сооружение поднималось над поросшей зеленым камышом и болотной зеленью равниной. По всей видимости, в городке справляли свадьбу: колокол празднично гудел, созывая гостей. Цыгане встали табором на пустыре между городом и морем.

Каждый год, как велит традиция, таборы занимают когда-то отведенные им места.

Для пиндаров — племени, к которому принадлежала мать Доминика, обычай этот был как нельзя кстати, иначе им не досталось бы места: пятачок у города был тесно заставлен повозками и палатками.

— Les caraques! — крикнул провансалец проезжающему мимо каравану.

Доминик умело прокладывал путь между крикливыми торговцами и ремесленниками. Женщины вытряхивали одеяла и матрасы. Торговки предлагали купить тканые шерстяные накидки, букетики диких цветов, детские туфельки. Были здесь и зубодеры, и ловцы крыс. Словом — товары и услуги для любого кошелька. Местные жители радовались любой возможности заработать.

Едва встали лагерем, Кэтрин лихорадочно принялась за работу, чтобы осталось время посмотреть город. После полудня началось представление: здесь были и цирковые акробаты, и жонглеры с ножами, и танцующие медведи, и скрипачи, и гадалки. Уличные музыканты играли на флейтах, барабанах и свирелях.

Почти в центре лагеря, окруженная толпой смеющихся ребятишек, выступала толстая дама с дрессированными собачками, одетыми в розовые платьица и штанишки. Одна шелудивая дворняжка сидела на задних лапках на палке, которую поднимали с земли двое темнокожих мужчин. Четвероногая актриса, кажется, светилась от гордости за свою ловкость и всем своим видом опровергала утверждение о том, что собаки не умеют улыбаться.

— Домини!

К ним сквозь толпу пробирался старый Арманд.

— Вижу, ты наконец здесь, — сказал он и улыбнулся Кэтрин своей беззубой улыбкой, — и даже свою леди не потерял.

— После того маленького приключения, — шутливо заметил Доминик, — я стал за ней лучше приглядывать.

— Мудрое решение, mon ami, очень мудрое, — кивнул Арманд, хитро поглядывая на Кэтрин.

Доминик и Кэтрин заглянули в десяток шатров. Потом вернулись в свой табор.

— Мне надо кое с кем повидаться в городе, — сказал Доминик. — Почему бы тебе пока немного не отдохнуть? Сегодня всю ночь будут веселье и танцы, а праздник лучше встречать свежей и бодрой.

«Кроме того, этой ночью я все равно не дам тебе спать», — добавил про себя Доминик.

По глазам Кэтрин он видел, что ждал достаточно. Сегодня наконец она будет его.

— Я вернусь к тому времени, как ты проснешься, — сказал он.

Кэтрин начала было уверять его в том, что совсем не устала, но Доминик был непреклонен. Кэтрин решила, что нет смысла спорить с ним. Он уйдет, и тогда у нее будут развязаны руки. Доминик все равно не узнает, чем она занималась без него.

Как только шаги его удалились, Кэтрин выскочила из вардо. Перса уже устроила у входа в лагерь нечто вроде гадательного салона. Кэтрин решила пойти к цыганке, но на полпути остановилась. Зачем ей идти туда? Она уже видела, как работает Перса, разгадала большинство её трюков. Действительно, по выражению лица клиента нетрудно догадаться, каких слов от нее ждут. Что, если попробовать самой?

Ее уже и так звали «бала камериско» — солнцеволосая цыганка. Она может заработать деньги для Доминика и его людей, как и другие цыганки. Впервые она сможет стать настоящей помощницей.

Кэтрин торопливо вернулась в вагончик, залезла в сундук возле кровати, нашла золотые монетки с дырочками, те самые, что однажды уже давал ей Доминик. Там же лежали и ленты. Кэтрин продела ленты в кружевную отделку блузы, вплела монетки в волосы. Взглянув в зеркальце, осталась довольна. Сейчас ее трудно было не заметить.

Перса продавала «иерихонские цветы» — необычные растения из Красного моря. Доминик как-то показывал Кэтрин, как совершенно мертвые растения со скрюченными побуревшими листьями и безобразными сухими стеблями, если их поставить в воду, зеленеют на глазах. Цыгане говорят покупателям, что, купив этот «цветок», приобретаешь амулет, хранящий от всех болезней и приносящий долголетие.

Кэтрин рассмеялась. Сейчас она попробует сыграть цыганку. Кэтрин пристроилась рядом с Персой, уговорив одного торговца уступить ей свое место на несколько часов.

— Ты ведь наверняка хочешь есть. И отдохнуть. Ну вот, иди себе спокойно, а я присмотрю за твоим товаром. Да еще и приплачу тебе.

Мужчина усмехнулся.

— Смотри, через два часа я приду и потребую выплаты долга — деньгами или как-нибудь еще, — проговорил он, выразительно посмотрев на пышную грудь Кэтрин.

— Получишь ты свои деньги, — уверенно заявила Кэтрин, Ей стало страшновато. А вдруг не получится? Что, если ей не поверят? Что, если потребуют деньги назад? Но теперь отступать было поздно.

Кэтрин начала зазывать народ. Оказалось, ее страхи были напрасны. Первый же прохожий с улыбкой дал ей монетку. Кэтрин опустила монету за пазуху так, как делала это Перса,

Внимательно взглянув на мужчину — лет тридцать — тридцать пять, одет в домотканую рубаху и парусиновые штаны, из кармана торчит уголок кружевного платка, очевидно, подарок женщине, — девушка решила, что у нее хватит жизненного опыта, чтобы «погадать» этому простофиле. Бобов и барабана у Кэтрин не было, поэтому она гадала по руке.

— Однажды у тебя были большие проблемы с родственниками и друзьями.

Мужчина задумался, сдвинув брови.

— Точно! Однажды мой лучший друг убежал с девчонкой, на которой я хотел жениться. Как ты узнала?

Кэтрин только улыбнулась в ответ и вновь принялась изучать линии руки.

— Трижды ты был на краю гибели.

Крестьянин задумался.

— Я очень болел ребенком… потом я свалился с крыши сарая… и еще меня друг чуть не пришил из-за той девчонки. — Крестьянин поднял на нее полный восхищения взгляд. — Что… что ты еще можешь сказать?

Тогда Кэтрин рассказала ему про женщину, которую он любит, и он посмотрел на нее с суеверным ужасом.

Когда посетитель ушел, Кэтрин стала богаче еще на одну монету. Так прошел час. Люди приходили один за другим, и звонкие монеты одна за другой летели за пазуху.

Получается! Кэтрин даже захотелось, чтобы Доминик вернулся пораньше, пошел ее искать и увидел ее за работой. Может быть, ему понравится ее ловкость, у него улучшится настроение, и тогда можно будет снова поговорить о возвращении домой. И теперь она расскажет ему правду.

С этими мыслями она опустила за пазуху очередную монету. Вдруг чья-то смуглая рука беззастенчиво полезла к ней за пазуху.

Кэтрин вскочила. Перед ней стоял Доминик. В глазах его полыхала ярость.

— Я, кажется, велел тебе спать, — с тихой яростью проговорил он.

«Что я такого сделала?»

— Я не хотела спать.

— Отлично, — пробормотал он и, схватив ее за руку, потащил за собой. Когда они добрались до повозки, Доминик одним прыжком оказался наверху, распахнул дверь и толкнул Кэтрин внутрь.

— Что случилось? — растерянно спросила Кэтрин. — Доминик, что с тобой?

— Тебе нужны деньги? — зло спросил Доминик, срывая пояс со своей красной шелковой рубахи.

Кэтрин в ужасе смотрела, как он достает из потайного кармана деньги.

— Так бери, у меня их больше, чем нужно, а у тебя в достатке прелестей, за которые я готов заплатить!

— Что? Как ты смеешь…

— Дело даже не в том, что ты оскорбляешь кохайи, притворяясь, будто владеешь их ремеслом, дело в том, что ты ничего мне не сказала.

— Я не хотела никого оскорбить. Я делала это для тебя и остальных. Я думала, что так смогу быть вам полезной.

— Не выкручивайся, Кэтрин. Правда в том, что денег, которые ты у меня украла, не хватит, чтобы добраться до Англии, до твоего чудесного женишка. Я сказал, что отвезу тебя. Так нет, ты не веришь. Ты упорно хочешь добраться туда сама.

— Ты сошел с ума!

Доминик скинул рубаху и бросил в угол.

Кэтрин стало не по себе. Она попыталась проскользнуть к двери. Но не тут-то было: Доминик поймал ее за руку и потащил к кровати.

— Тебе только кажется, что ты любишь его.

Он сел рядом с ней на кровать и стянул сапоги. Они с тяжелым стуком упали на пол. Затем он встал и принялся расстегивать брюки.

Кэтрин в ужасе смотрела на его плоский живот, на обнажившуюся полоску темных курчавых волос, уходивших треугольником вниз, на распиравшую бриджи припухлость.

— Что ты делаешь? — дрожащим голосом спросила она. От его голодного взгляда пересохло во рту. Кэтрин медленно отодвинулась к краю, готовая вскочить и броситься наутек, но Доминик опередил ее, поймал в свои могучие ручищи и прижал к себе.

— Ты никуда не пойдешь. Хватит. Я слишком долго ждал.

Он прижался к ее губам, требовательно, грубо. Кэтрин уперлась руками ему в плечи, замотала головой.

— Я говорю правду! — с трудом высвободившись, воскликнула она.

Он схватил ее за плечи и тряхнул изо всех сил. Потом повалил ее на кровать. Кэтрин почувствовала, как жадно он сжимает ей грудь, затем услышала звук рвущейся ткани.

— Теперь я возьму то, что уже брали другие.

— Доминик, — пробормотала она, еле живая от страха, — прошу тебя… ты не понимаешь. Прошу, не делай этого!

Но он уже ничего не соображал от страсти. Распяв ее на кровати, он пытался поцеловать се, прижимаясь к ней всем телом.

— Умоляю, выслушай!

Прошло несколько долгих минут, пока ее слова, ее мольбы дошли до его сознания. Он взглянул в ее глаза и не увидел желания — один только страх.

«Что я делаю?» Доминик перевел дыхание, тряхнул головой. Он отпустил ее, и она села на кровати.

— Ты хочешь получить то, что брали другие, — тихо сказала она. — Но других не было. — Зеленые глаза ее светились смущением. — Никогда не было.

Доминик нахмурился. Сердце колотилось, как бешеное.

— Ты что, девственница?

Ее бледные щеки окрасил слабый румянец.

— Да.

— Но этого не может быть. В цыганском таборе? Нет. Не поверю. Только святой не посмел бы взять тебя.

За окошком сгущался сумрак. Были слышны веселые голоса, пение. Доминик обхватил руками голову.

— Я предназначалась паше, — сказала Кэтрин. — За невинную девушку они собирались получить огромные деньги. Потом был Вацлав. А потом… ты сам знаешь.

Доминик не верил своим ушам.

— То, что я рассказала тебе насчет денег, тоже правда, — продолжала Кэтрин. — Я делала это для тебя и других. Я хотела помочь. Я надеялась, что ты будешь мной гордиться.

Глядя в ее честные глаза, он чувствовал, словно тяжкий груз падает с плеч, и вина ложится на сердце.

— Проклятие, — выдохнул Доминик.

Тело его болезненно ныло от желания. Ее грудь виднелась сквозь дыру в блузе, и нежные алые губы припухли от поцелуев. Господи, как он ее хотел!

Неужели она и вправду девственница?

— Прости. Я увидел, как ты брала деньги, и что-то во мне перевернулось. Я был не в себе.

Она робко улыбнулась. Она простила его. Сейчас она была такой невинно-трогательной, такой милой и от этого еще более желанной.

— Ничего страшного. Я не обиделась.

— Я никогда тебя не обижу, — сказал он нежно. Никогда, никогда он не посмеет сделать ей больно. — Поверь мне, Кэтрин. Что бы ни случилось, ты должна в это верить.

Улыбка се потеплела. В глазах ее он прочел благодарность. Доминик наклонился и поцеловал ее, нежно, ласково. Кэтрин колебалась всего лишь секунду, прежде чем вернуть ему поцелуй. Осторожно коснулась языком его языка.

Но когда она хотела отстраниться, он чуть-чуть углубил поцелуй, словно просил побыть с ним еще немного. Губы ее потеплели, стали податливее, мягче. А Доминик опять напрягся. Он хотел заполнить ее собой, целовать ее грудь, ласкать ноги. Но усилием воли сдерживал себя.

— Прости, мой огненный котенок, — шептал он, — я должен был тебе верить или хотя бы дать объясниться.

Он целовал ее сладко, словно извиняясь, и нежность его убеждала Кэтрин в том, что он говорит искренне.

Когда Кэтрин обняла его, он стал смелее. Рука его скользнула вверх, в прореху на блузке, к груди. Приятная тяжесть на ладони, отвердевший под пальцами сосок. Кровь закипала у него в жилах.

— Кэтрин, — жарко прошептал он, словно призывая ее вернуть ему такой же сладкий поцелуй. Было мгновение, когда Кэтрин поняла его, позволила творить волшебство, но вдруг словно что-то сломалось в ней. Отстранившись, тяжело дыша, она проговорила:

— Нам надо остановиться.

— Нет еще, — ответил он и снова стал целовать. Доминик призывал на помощь весь свой опыт, все искусство обольщения, все, чтобы вызвать в ней страсть, способную заглушить рассудок. Пальцы его нежно ворошили золотые волосы, легко касались лица.

— Мы… должны… остановиться, — с трудом проговорила Кэтрин, — пока не будет… слишком поздно.

— Уже поздно, — ответил он, лаская ее.

Он осторожно уложил ее на кровать, и она застонала под тяжестью его крепкого тела. Маленькие ладони ее уперлись ему в грудь, но, словно налитые свинцом, бессильно опустились. Он целовал ее, а рука его скользнула под юбку.

— Господи, — прошептала она, когда его пальцы, лаская мягкое золотистое гнездышко, нашли атласные складки. Едва палец его скользнул вглубь, Кэтрин застонала, изогнувшись ему навстречу. С беспредельным терпением он рисовал пальцем причудливые узоры, следя за ее нарастающей страстью.

— Ты бы никогда не пришла ко мне сама? — прошептал он.

Рука его остановилась. Кэтрин вскрикнула, словно умоляя продолжать.

— Нет, — ответила она тихо.

— Но ты ведь хочешь меня, не так ли? — Не услышав ответа, он поцеловал се долгим дразнящим поцелуем. — Не так ли?

— Да, — дрожа, ответила Кэтрин.

Доминик перевел дыхание. Кэтрин развеяла последние его сомнения. Он будет заботиться о ней, ей будет с ним хорошо.

Не переставая целовать ее, он снял с нее разорванную блузку, затем спустил через бедра юбку. Теперь она лежала перед ним нагая. Ее длинные огненно-рыжие волосы рассыпались по подушке, а высокая грудь, поднимаясь вверх острыми пиками сосков, казалось, стремится дотянуться до его ладоней. Кожа ее белела, как алебастр. Тонкая талия. Округлые бедра. Красивые стройные ноги. Маленькие ступни. Кэтрин не пыталась укрыться, глядя ему в глаза, словно ожидая одобрения.

— Я знал, что ты красива, — сказал он чуть хрипловатым голосом. — Нет, ты не красива, ты прекрасна.

Кэтрин закрыла глаза. Теперь она понимала: чувства победили разум. Битва была проиграна. Она внимала его ласкам и знала, чего хочет, чего хотела все это время. Пальцы его, умелые, умные, такие невероятно терпеливые, заставляли ее временами проваливаться в какой-то страстный туман.

Его руки ласкали грудь, превращая соски в твердые бутоны. Он гладил бедра, ласкал ее в самом заветном месте. Он брал ее сосок в рот, обводил его языком, затем нежно посасывал.

Кэтрин чувствовала, как тепло, непередаваемая сладость окутывают ее, как обжигает ее желание. Его руки, его губы, язык были повсюду, его пальцы точно угадывали то место на теле, которое больше всего желало его ласки.

Доминик стянул с себя бриджи.

— Доминик, — прошептала она, когда он опустился на нее.

Она хотела его. Да, хотела. И ни одной мысли не было больше в ее голове.

Она погладила его налитые мышцы, провела ладонью по груди. Как долго хотела она сделать это? Как могла она столько ждать?

Доминик поцеловал ее вновь, и она почувствовала, как горячая твердая плоть его прижалась к ее ноге. Кэтрин не испугалась, нет. Она боялась только, что это может вдруг закончиться. Он, словно почувствовав ее желание, взял в рот сосок и начал ласкать его медленными дразнящими движениями, сводя ее с ума.

— Прошу тебя, — выдохнула она, выгибаясь перед ним дугой,

Но он вдруг замер.

— Англичанин, — сказал Доминик. — Скажи мне, что любишь его, и этого не произойдет.

Голос разума молчал. Кэтрин подумала о том, сколько горя причинила ему ее ложь, сколько боли может принести эта, новая.

— Ты любишь его? — настаивал Доминик.

— Нет.

Она почувствовал, как ему сразу стало легче.

— Слава Богу.

Доминик поцеловал ее, страстно, нежно. Использовал язык, губы, руки, все свое тело, чтобы довести ее до беспамятства. Она чувствовала жесткие волосы на его нотах, мускулистую грудь и твердую, настойчиво требовавшую входа плоть. Кэтрин раскрыла ноги ему навстречу, и Доминик тихо застонал.

— Кэтрин, — шептал он, раздвигая ей ноги еще шире и осторожно входя в нее. На секунду он остановился, и лицо его в тот момент было таким заботливым, таким нежным, что у Кэтрин екнуло сердце.

— Мне придется сделать тебе больно — только один раз. Прости.

Кэтрин обвила его шею руками и приблизила его губы к своим. Доминик вернул поцелуй, дразнящий, сладкий, волнующий, затем раздвинул языком губы и в тот же момент вошел в нее поглубже.

Кэтрин вскрикнула от неожиданной боли, пальцы ее впились ему в спину. Доминик стал целовать ее шею, щеки, глаза. Когда рука его коснулась ее груди, нежно погладила шелковистую кожу, Кэтрин, решив, что больше он не сделает ей больно, расслабилась. В тот же момент Доминик вошел еще глубже.

— Тебе не больно? — спросил он.

Кэтрин мотнула головой. Она чувствовала себя наполненной им, связанной с ним так плотно, так крепко, как, казалось бы, не могут быть связаны люди.

— Худшее позади. — И Доминик начал медленное движение внутри нее.

Кэтрин расслабилась, отдавшись, как музыке, ритму его движений, Доминик, почувствовав ее готовность следовать за ним, увеличил темп.

Несколько минут он с силой глубоко вонзался в нее, и Кэтрин выгибалась навстречу каждому его толчку. Мышцы ее напряглись от того, что что-то сладкое и ни с чем не сравнимое росло в ней, набухая, разрастаясь, что-то настолько невероятное, что, казалось бы, не могло существовать на земле. Она вся отдалась наслаждению.

Чувствуя, как приближается Кэтрин к высшей точке наслаждения, Доминик увеличил силу и глубину движений. И вспышки огней, блистательный мир раскрылся перед Кэтрин. Он был так красив, так неописуемо сладок, что она невольно облизнула губы.

Когда, достигнув вершины, Кэтрин медленно заскользила вниз, у нее было ощущение, что крохотную частичку того мира ей удалось унести с собой, сохранить навсегда.

Уже потом она почувствовала руки Доминика, обнимающие ее, увидела мелкие, словно капли утренней росы, бисеринки пота, покрывавшие его тело.

Любовь.

Когда это случилось? Наверное, в тот изумительный момент, в те секунды, когда они держали друг друга в объятиях, когда аромат того запредельного мира, в котором они только что побывали вдвоем, еще щекотал ноздри, словно шлейф дорогих духов.

Она любила его,

Она знала это. И она будет любить его всю жизнь. Что бы ни случилось, куда бы ни закинула ее судьба, ничто не сотрет из ее памяти этого часа, этих минут, этого чувства.

— Тебе хорошо? — спросил Доминик, убирая с ее лба влажную рыжую прядь.

— Да. Это было прекрасно.

— Я не сделал тебе больно?

— Только чуть-чуть. Господи, никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Видит Бог, ты дал мне райское наслаждение!

Доминик приподнялся, посмотрел ей в лицо. Губы ее припухли от поцелуев. Румянец окрасил щеки.

— Ты самая удивительная женщина на свете, — сказал он. — Я думал, ты будешь плакать, винить меня за то, что я принудил тебя к этому. Я думал, ты научишься чувствовать наслаждение раз по меньшей мере на четвертый.

Кэтрин улыбнулась.

— Надо было остановиться, я знаю. Но дело сделано, и упущенного не вернешь, так зачем же сваливать всю вину на тебя. Как бы там ни было, я навсегда запомню этот день как самый счастливый в моей жизни. Я всегда буду вспоминать его с радостью.

«И любовью», — добавила она про себя.

— С радостью? — спросил он чуть разочарованно. — Это все, что ты можешь сказать?

— А ты что сказал бы?

Действительно, что бы он сказал? Что говорят мужчины о самом остром, самом мучительно сладком мгновении своей жизни? Доминик не поверил бы, что такое возможно, расскажи ему кто об этом раньше. Может, такое и случалось с кем-нибудь другим, но не с ним. Может быть, дело было в том, как она отдала себя — целиком, без остатка.

Он не заслужил такого счастья.

Он негодяй. Только негодяй мог неделями вынашивать план совращения юной девственницы. Конечно, вначале он не знал, а потом… Впрочем, поздно сожалеть. Она не любила англичанина, а если бы и любила, едва ли тот обрадовался бы возвращению бывшей невесты.

— Я бы назвал это чувство волшебным, нет, не просто волшебным — возвышенным, дивным.

— Да, — улыбнулась Кэтрин, — дивно — это верное слово.

Кэтрин коснулась пальчиком его груди, заставляя напрячься мускулы. Ее собственное тело напряглось при воспоминании о том, как чудесен был мир, открытый для нее Домиником.

— Мне интересно, не могли бы мы…

Доминик плотоядно улыбнулся:

— Ах ты, маленькая лиса.

Доминик перекатился, оказавшись на ней сверху, и прижал ее к мягкой перине. Он был уже горячим и твердым, Вот только сейчас он опасался, что она еще слишком юна и неопытна!

— Надеюсь, кошечка, ты сама ответишь на свой вопрос.

Кэтрин нежно рассмеялась, и Доминик накрыл се рот поцелуем. Сегодня они будут любить друг друга столько раз, сколько потребуется, чтобы иссякли ее «мне интересно…». А утром он развеет ее сомнения насчет будущего — он расскажет ей остальную часть его плана.