Девочки-лунатики

Глава 5

Под вечер в розовом доме отключили электричество.

Какое-то время Наташа еще лелеяла надежду, что дадут, а потом перестала ждать и, забравшись в самую дальнюю комнату, завалилась на грязный, продавленный матрац, хранивший на себе пот десятков людей. На этом ложе новоиспеченные любовники дарили друг другу свои тела под грохот колонок, не особо стесняясь, что их кто-то увидит. Когда комнату закрывали и вешали на дверь оторванный где-то на дороге красный знак с белым кирпичом, посвященные понимали — гнездышко занято для любовных утех. Непосвященных было больше, и они часто врывались в комнату в самый интересный момент, глупо хохотали или извинялись. Некоторые застывали у дверей и с удовольствием наблюдали за происходящим, а иногда просились поучаствовать. Иной раз, если кокаиновая волна оказывалась запредельно мощной, им это позволяли.

Дом все грозили снести, и все не сносили, и мало-помалу Наташа привыкла жить в этом покосившемся замке, не обращая внимания на обваливающуюся штукатурку, кособокую лестницу и бомжей, вечных друзей-паразитов, обосновавшихся на первом этаже. Вода из крана текла, правда, только холодная, лампы горели и даже вай-фай прилично ловил от соседнего дома.

Дальнюю комнату Наташа приспособила для себя и стала убирать матрац во время стихийных вечеринок. Чужие запахи ей давно опротивели. Раскопав в куче старья пару драных полотнищ идеологического красного цвета, прожженных сигаретами и размалеванных маркерами, она, как могла, выстирала их холодной водой с кусочком мыла и приспособила под постельное белье. То, что вместо звезд на полотнищах была свастика, Наташу ничуть не волновало. Как и большинство детей девяностых, она почти ничего не знала о Второй мировой войне, о Гитлере слышала мельком и какую роль он сыграл в истории человечества особенно не представляла.

На этом самом белье красного цвета она принимала двух мужчин. Одного — почти каждую ночь, часто укуренного и упитого в хлам. Второй почти всегда смотрел на нее расширенными кокаиновыми зрачками, но, тем не менее, она всегда ждала именно его, второго, ласкового и нежного.

В розовый дом все так же ходили люди, по вечерам устраивались сумасшедшие вечеринки. Иногда Наташа, устав от общества, вешала на дверь знак и закрывалась в комнате, приперев ее изнутри.

Красный знак — проход закрыт.

Гораздо интереснее были люди, приходившие не пить или развлекаться. Они сидели с Шершнем на кухне и тихо обсуждали что-то серьезное. Среди гостей Наташа дважды видела крикливого политика, уверявшего, что подобно Христу, накормит Россию тремя хлебами. Приходил рок-музыкант, давно потерявший популярность, пил водку и с интересом слушал Наташины песни под гитарку, подаренную Шершнем через пару недель ее проживания там. Приходили и другие: в строгих костюмах и скучными нафталиновыми лицами. Водку не пили, кокаин не нюхали, совали Шершню пакеты с деньгами, а потом тот спешно организовывал какие-то акции протеста, куда Наташу пока не брали.

Она все так же ходила на кастинги, и все так же безуспешно. Теперь, когда кухня шоу-бизнеса показала свою отвратительную изнанку, неудачи уже не расстраивали так сильно. Оставаясь одна в этой прокуренной квартире, она с облегчением заваливалась на свой матрац или шла в гостиную смотреть телевизор. С захватывающим интересом Наташа смотрела, как проходит шоу «Народный герой» и с легким злорадством констатировала, что Ларису выгнали со второго тура.

Ее не особенно волновало, что денег почти нет. Шершень иногда подкидывал ей несколько тысяч, и она бежала на рынок за одеждой, покупала косметику, стараясь выглядеть красивой и опрятной к моменту прихода Миши. Так пролетел остаток лета и половина сентября. А потом, когда в стране начались волнения, в розовом доме погас свет. Проснувшись утром, Наташа увидела под окном готовые к работе бульдозеры.

Выселение из розового дома прошло шумно и весело.

Наташа растолкала Шершня, явившегося под утро, и осоловело таращившегося по сторонам, а уж он, оклемавшись, моментально организовал под окнами настоящий пикет из членов братства, оказавшихся поблизости. Строительная компания, сносившая объект, долго согласовывала время мероприятия, оцепляла район, чтобы не дай бог никто не попал под обломки. То, что в доме до сих пор живут люди, для всех стало сюрпризом.

— «Рубикон», — с непонятным отвращением сказал Шершень, глядя в окно.

— Что? — не поняла Наташа.

— Компания так называется. А руководит ей местный кровопийца, олигарх Боталов. Знаешь такого?

— Откуда? — обиделась она и стала выглядывать из-за его плеча, надеясь увидеть во дворе неизвестного олигарха Боталова. — Я в среде богатеев не вращаюсь.

— Ну да, откуда тебе… Хотя, ты наверняка знаешь его сыночка, Егорку Черского, звездун столичных каналов.

— Знаю, — кивнула Наташа. — Даже лично видела раз. По-моему, он классный.

— Чего это? И где ты его могла видеть?

— На человека похож. Он дневник конкурса вел и дал мне попить. Совершенно не похож на этих надутых звезд, вроде Алмазова.

— Все они одним миром мазаны, — заключил Шершень. — Место тут хлебное, самый центр. Дом снесут, построят супермаркет или офисный небоскреб. Денег огребут кучу. Самое поганое, что народу от этого никакой пользы… Ладно, пошли, выйдем, вон наши подтягиваются…

Наташа мельком подумала: о каком народе говорит Шершень? Ведь дом давно в аварийном состоянии, жильцов расселили, но, видимо, ему было виднее. Однако на всякий случай она, с сомнением бросив взгляд в окно, сунула в карман джинсов кошелек с остатками денег, последние целые колготки и паспорт. В случае, если вернуться не получиться, она сумеет уйти без потерь.

«Наши», действительно подтянулись нестройной разномастной толпой, и пока работники кровопийцы Боталова расслаблено ждали команды сверху, быстро организовали у подъезда баррикаду, преграждая вход взрывникам. Наскоро намалеванные плакатики кричали косыми буквами: «Руки прочь от нашего дома!», «Не позволим рейдерских захватов!» и «Боталов, не взрывай наших детей!» На появившихся демонстрантов рабочие смотрели сперва с усмешками, а потом с откровенной злобой. Видимо, простой был не в их интересах.

— Каких детей? — спросила Наташа, показывая на плакат. Шершень пожал плечами.

— Какая разница? Нам надо телевидения дождаться, чтобы все выглядело красивее, и желательно до приезда ментов.

Подбадривая толпу, Шершень почему-то оставался в задних рядах, не высовываясь, что многих вроде бы вполне устраивало, давая возможность покрасоваться. Наташа была не исключением. Мысль, что ее покажут по телевидению, ужасно понравилась. Она полезла вперед, растолкав других революционеров, и с удвоенным рвением принялась выкрикивать протесты, потрясая маленьким кулачком. Рабочие, гримасничая, наблюдали за ней, а мужчина в куртке с логотипом строительной фирмы, даже плюнул и стал кому-то названивать.

Появление микроавтобуса, откуда торопливо выпрыгнула девица с микрофоном наперевес, и парень с камерой и треногой, Наташа заметила сразу, оживилась и закричала еще сильнее. Девица оглядела скандирующую толпу с интересом, и, дождавшись, пока оператор установит камеру, сунулась с микрофоном к мужчине в куртке с логотипом, представляющего интересы олигарха-кровопийцы.

Мужчина от камеры шарахнулся, как заяц, и моментально скрылся за бульдозером. Прыткая девица бросилась следом, оператор выдернул камеру и побежал за ними. На шум постепенно подтягивались прохожие. Наблюдать за происходящим было невероятно весело.

— Смотрите! — закричала Наташа. — Эти уроды даже не пытаются оправдаться!

Революционеры затрясли плакатиками и радостно загалдели.

Что происходило за бульдозером, со стороны дома не было видно, но через пару минут к воротам подкатила черная иномарка, откуда выскочил пузатый чиновник с кожаной папочкой. Вскоре корреспондентка показалась вместе с ним и представителем «Рубикона», поставила обоих на фоне вяло скандирующей толпы и стала расспрашивать. Чиновник, ожесточенно жестикулируя, что-то говорил. Толпившиеся неподалеку рабочие смущенно кивали, поддакивали.

Решив, что с них хватит эфирного времени, Наташа забралась на баррикаду и задрала майку наверх, обнажив голую грудь. Рабочие одобрительно загалдели, чиновник захлебнулся словами и выронил папку, а оператор, бросив его снимать, навел объектив на Наташу.

Революционеры восторженно взвыли, и вскоре рядом с Наташей оказались еще две незнакомые девчонки, сдернувшие с себя кофточки. Повизгивая от восторга, они размахивать частями туалета, словно знаменами.

Теперь их снимали уже все, выставив вперед хищные рыльца сотовых.

Корреспондентка решительно двинулась к ним, отчаянно махая оператору, снимавшего демонстрантов издали. Наташа обрадовалась, оглянулась на Шершня, ожидая, что идейный вдохновитель окажется рядом, но его почему-то нигде не было видно. Вдали завывала сирена. Революционно настроенная масса вдруг настороженно повела носами и одновременно опустила плакаты. Только в этот момент Наташа вдруг сообразила, что это развлечение может закончиться не так радужно, как намечалось. Нащупав в кармане колготки, она вытащила их и моментально натянула на лицо.

Чулочки трепались по щекам, придавая ей вид то ли взбесившегося домушника, то ли игривого зайчика с перекошенным расплющенным лицом и негритянским носом. Корреспондентка уже ткнула ей микрофоном в нос и решительно спросила:

— Расскажите, против чего направлена ваша акция!

— Мы выражаем свой протест! — крикнула незнакомая девушка слева, не озаботившаяся тем, чтобы прикрыть лицо. — Мы против!

— Против чего? — любезно осведомилась корреспондентка. Девушка смутилась и проблеяла что-то невразумительное. Наташа быстро перехватила инициативу.

— Мы против сноса этого дома, в котором провели много счастливых дней! Мы считаем недопустимой хаотичную застройку Москвы, которая при полном попустительстве мэрии, позволяет обогащаться всяким там… Боталовым! Долой асфальтовые джунгли! Да здравствует Москва без промышленных небоскребов!

Девицы радостно загалдели и стали выдвигать свои требования в услужливо подставленный микрофон. Наташа верещала вместе со всеми. На краешке сознания вертелся навязчивый звук приближающихся сирен.

— Как оказалось, местные жители, несмотря на якобы представленные им квадратные метры, продолжают жить в аварийном доме, — бодро заверещала корреспондентка. — Как нам только что стало известно, акция протеста была организована радикальным движением активистов молодежного крыла партии неонацистов России «Народный Спас», известной своим несогласием с радикальными решениями администрации Москвы…

Наташа сдавлено хихикнула.

Ощутив, что сзади кто-то тащит ее за локоть, она обернулась. Сквозь черный капрон было плохо видно, но ей показалось, что за спиной стоит Миша. Она потянула колготки, освободив один глаз.

— Пошли, — быстро сказал Миша. — Сейчас начнут хватать.

Она не сразу сообразила, что он имеет в виду, но позволила выдернуть себя из толпы, словно молодую редиску. Радостная, что он пришел, Наташа бежала за ним, задрав колготки на лоб. Оба чулочка трепеща крылышками бабочки, летели за ней. Миша решительно оттащил ее в сторону и торопливо спросил:

— Документы, деньги с собой? Ну? Соображай! Или там остались?

— А?

— Бэ! Барахло твое где?

— С собой, — рассеянно сказала Наташа, похлопав себя по карманам. — Там только кофта и штаны.

— Хрен с ними, — отмахнулся Миша. — Пошли скорее, пока менты еще не очухались… О, началось. Бежим!

Наташа обернулась.

На помощь «Рубикону» примчался целый автобус с полицией. Чиновник махал руками и требовал призвать бунтарей к ответу. Из папки на землю сыпались листки бумаги, но он этого не замечал, продолжая вопить с пеной у рта.

Журналисты продолжали снимать происходящее, наблюдая за всем с интересом.

Демонстранты торопливо побросали плакаты и бросились врассыпную. Слаженными действиями полицейские оттеснили журналистов в сторону и стали догонять протестующих, а догнав, волокли в автобус. Сопротивлявшихся награждали пинками, затрещинами, выворачивали руки и, схватив за волосы, швыряли внутрь.

— Садюги, — выдохнула Наташа, а потом добавила недавно услышанное слово. — Гестаповцы!

— Молчи, — сказал Миша. — Береги дыхание.

Они мчались, поминутно оглядываясь, но полицейским, кажется, хватало работы, и двух ускользнувших из бредня рыбешек никто не преследовал. Отбежав на квартал, они спрятались в одном из дворов и, устроившись на детской площадке, облегченно закурили. Миша с усмешкой стянул с головы Наташи болтавшиеся колготки.

— Прикольно ты придумала.

Она закивала, ободренная похвалой, радостная уже от того, что удалось выйти из передряги без особых потерь, и что Миша был рядом, и, чтобы хоть что-то сказать, безразлично поинтересовалась:

— Как думаешь, где Леша? Успел сбежать?

— Шершень-то? — усмехнулся Миша. — Конечно. Он прекрасный стратег. Бросил вперед пушечное мясо, а сам отошел на задний план.

— Пушечное мясо это мы?

— А кто еще? Эх, квартиру жалко, технику опять же… Какие там были вечеринки…

Он мечтательно закатил глаза.

— Теперь придется другое место искать.

— А что, больше негде? — старательно скрывая интерес, спросила Наташа.

Участие в первой подобной акции протеста ее развлекло, заставив кровь бегать по жилам быстрее. Однако сейчас в ней говорил природный крестьянский инстинкт, толкавший не упустить своего.

Борьба против тоталитарного режима власти, разумеется, увлекала, но Наташа не могла обманывать саму себя. Ей нравилась Москва, нравилась веселая разгульная жизнь, нравился Шершень, которого она совершенно спокойно принимала в постели, однако хотелось ей совсем другого.

После первой ночи с Мишей, сжигаемого кокаиновым огнем, она совсем пропала. Потом была вторая, и третья, и еще. Миша часто приходил без своей белесой тощей выдры и оставался с Наташей, на простынях пролетарского красного цвета. Валяясь на них утром, после его ухода, она чувствовала себя немного Мэрилин Монро.

Этот парень с чистыми волосами и ухоженными ногтями, от которого упоительно пахло свежестью дорогого парфюма, был совершенно из другой оперы. Ради него она была готова на все, как героиня детских сказок, бросающаяся в огонь и воду ради прекрасного принца.

Принц курил и смотрел на Наташу веселыми глазами. А потом уходил к правильной Маре, девочке из хорошей семьи…

— Ну… Нет, мы все, конечно, где-то тусим, но не всюду можно пройти, не везде собраться без палева, ну и место удобное было, самый центр, метро рядом, остановка, — сказал Миша.

Наташа стряхнула пепел с сигареты и безразличным голосом произнесла.

— Ну, да. А теперь еще и мне жить негде.

Миша промолчал.

— Ты мне поможешь? — с надеждой спросила она. — Прости, что я тебя так напрягаю… снова. Но сам видишь, ситуация такая…

Миша неожиданно придвинулся ближе и обнял ее за плечи.

— Дуреха, — ласково сказал он. — Неужели ты подумала, что я тебя брошу?

Осень выдалась неспокойной. Москва, и без того шумная, суетливая, просто кипела, перетекая клокочущими людскими массами с одной площади на другую. Опозиционеры, проживающие в счастливых благополучных Европах, зорко следили за российскими событиями, тщательно подогревая настроения толпы, подливая масла в ненасытную любопытствующую пасть. Со стороны казалось, что народ, недовольный властью, лютует сам по себе, однако то тут, то там в газетах мелькали ядовитые комментарии о вливании западных капиталов в подобие бархатной революции.

В ответ на эти комментарии либеральные СМИ начинали галдеть, что олигархи тут совершенно ни при чем, просто народ загнали в угол, и он начинает бунтовать как в семнадцатом году и вот-вот пойдет на баррикады. На митингах появлялись ведущие политики, писатели, артисты и даже скандальные звезды реалити-шоу, под шумок призывающие голосовать за ту или иную партию. Грядущие президентские выборы заставляли заинтересованных лиц драть глотки чаще и больше, на всевозможных углах, лишь бы затащить под свои знамена новую толику избирателей. Несмотря на то, что итоги выборов были вполне предсказуемы, а положение правящей верхушки Кремля стабильным, оппозиция волновалась, как никогда, не стесняясь в средствах.

Самый крикливый кандидат в президенты пообещал защитить права славян, собрав под свои знамена немало союзников и приобретя в качестве врагов все прочие национальности. Выскочивший, как из табакерки, отставной министр пообещал прижать к ногтю всех коррупционеров, заинтересовав тем самым немало людей. Темная лошадка грядущих выборов, миллионер из оппозиции, привлек на свою сторону главную певицу страны, сделав предложение стать его первой леди.

Певица согласилась, а народ, обалдев от такого финта, стал с интересом ждать развития событий.

Кремль мрачно молчал.

Наташа происходящие в стране перемены воспринимала краем уха, акцентируя свое внимание на личной жизни. После разгрома розового дома, она отправилась в квартиру Миши, где провела целых два дня, пользуясь отсутствием его родителей. Сюжет о сносе ее временного жилья показали в новостях, и она с удовольствием посмотрела на собственный демонстративный протест.

Грудь в кадре задрапировали размытыми квадратиками, а сквозь черный капрон колготок никто так и не смог разглядеть ее лица.

— С колготками это ты здорово сообразила, — вновь и вновь хвалил Миша, просматривая новостной сюжет в интернете. — У меня, кстати, по этому поводу, возникла идея.

— Какая? — спросила Наташа.

— Скоро скажу. Надо с одним товарищем посоветоваться… Кстати, не забудь, завтра ты переезжаешь.

— Ладно, — огорченно кивнула она. — А куда?

Два дня в шикарной квартире Миши Наташа провела как в раю. Здесь, внимательно оглядев каждый уголок, она убедилась в своих предположениях.

Михаил Лобов оказался из вполне обеспеченной семьи отечественных дипломатов, никогда не знавшим ни голода, ни нужды. Судьба единственного чада Лобовых была решена еще в младенчестве. Покладистый, вежливый мальчик, отлично закончивший школу, должен гнуть семейную линию и стать как минимум послом. Увлечение молодого парня политикой родители восприняли с радостью, энергично пропихивая Мишу в высшее общество, не имея ни малейшего повода волноваться ни за его будущее, ни за то, как будущий дипломат проводит свое время. Между тем, компания Михаила была настолько разношерстной, что папа с мамой пришли бы в ужас, узнай, кто ходит в его приятелях.

О Наташе благополучные папочка с мамочкой, естественно, не знали, а проведай о ее появлении в жизни любимого чада, пришли бы в ужас. Будущая супруга для Миши была присмотрена, одобрена и обласкана. Девушка из приличной семьи отстановного посла, нынешнего зама губернатора соседней области, Тамара Клюева, называемая всеми просто Марой, по Мише сохла с детства, лелеяла надежду на брак, отчего позволяла красавчику Лобову все, что угодно.

Сказать, что Маре нравилась Мишина вольность нравов, было нельзя, но она терпела, и делала вид, что его полигамность — вполне в тренде. Она смутно надеялась, что вскоре он перебесится, займется полезным делом, вроде работы в каком-нибудь посольстве, и сделает ей предложение, позабыв о новых девочках. К счастью, соперницы, появлявшиеся в ее жизни, так же быстро исчезали, и Миша вновь оказывался рядом. Сердится на него долго Мара не могла. Было в Лобове что-то подкупающее, наивное, как в ребенке.

Наташа о Мише тоже знала немного, но ей хватало сущей малости. Есть крыша над головой, еда, горячая ванна, куда они легко помещались вдвоем, тискаясь и обнимаясь, широкая кровать, где она с готовностью отдавалась Мише по первому зову. Тощая патлатая Мара, маячившая на периферии, раздражала бесконечными звонками, но в квартире не появлялась, и уже этого было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой.

И вот теперь ей надо было съехать.

— Поедешь к нам на дачу, — сообщил Миша. — Правда это за городом, и от Москвы часа полтора на электричке, но тебе понравится. Там такие дубы, под самые небеса! И атмосфера самая благоприятная.

— Почему? — недовольно спросила Наташа и зябко повела плечами. Перспектива переселяться осенью на дачу ее совершенно не привлекала. — Из-за природы?

— Не только. Там храм Серафима Саровского неподалеку. Святое место. Бывает, утром лежишь в кроватке и слышишь колокольный звон. Это так… очищает сознание.

— Миш, я не очень люблю природу… и всякие там колокольные перезвоны, — осторожно сказала она. — Я же совершенное дитя асфальта. Не тянет меня к этим, как их… истокам. Скажи, почему я должна ехать на дачу?

— Завтра родители приезжают, — мягко сообщил он. — Не могу же я тебя оставить тут. Боюсь, что они не поймут.

Наташа многозначительно помолчала, забралась с ногами на диван и прижалась к его спине. Не отрываясь от монитора ноутбука, Миша погладил ее по руке.

— Я думала, у нас серьезно.

Поставив компьютер на журнальный столик, Миша повернулся, и, прижав к себе, тихо сказал.

— Ну, конечно серьезно. Что ты как маленькая?

— Почему тогда ты не можешь сказать им: папа, мама, это Наташа, моя девушка, и мы будем вместе жить.

— Потому что пока не могу, — мрачно сказал он.

Наташа отстранилась.

— Это из-за Мары, да?

— Нет.

— Тогда почему? Или я рожей не вышла? Ах, да, — вдруг произнесла она с нескрываемым ехидством. — Вы же аристократы, а я так, из пролетариев. Папашки нет, мамашка в ателье наволочки строчит. Куда мне до вас.

— Чего ты ерунду говоришь? — вскипел он.

— Скажешь, я не права?

— Не права.

— Тогда почему ты не можешь сказать своим родителям, что я — твоя девушка?

Миша раздраженно оттолкнул Наташу и вскочил с места, забегав по комнате. Подтянув колени к подбородку, она угрюмо наблюдала, как он мечется из угла в угол. Не выдержав ее пристального взгляда, Миша вылетел на кухню, чем-то долго бренчал, а потом до Наташи донесся запах кофе. Чувствуя себя совершенно несчастной, она поплелась следом.

Миша стоял у плиты и помешивал кофе в турке, даже не сделав попытки оглянуться. Наташа встала позади и уткнулась ему лбом между лопаток.

Надо было что-то сказать, но слова не шли.

— Я могу сказать, что ты — моя девушка, — глухо сказал Миша. — В этом нет никакой проблемы. И что ты из простой семьи тоже ерунда, у меня, знаешь ли, прогрессивные родители. Возможно, ты думаешь, что они там у себя на работе только бумажки перебирают, но это не так.

— В чем тогда проблема?

— Нет проблемы. Ты не понимаешь.

— Ну, объясни.

Кофе вскипел черной лавой, и Миша ловко снял турку с огня, аккуратно разлил его в крохотные, почти невесомые чашечки и швырнул пустую турку в мойку. После этого он повернулся к Наташе и голосом, в котором не было слышно прежнего раздражения, сказал:

— У нас в семье не приняты такие вот резкие телодвижения, Наташ. Мы привыкли друг другу доверять, не ранить по мелочам. Если я поставлю их перед фактом, что мы живем вместе, родители, конечно, не подадут вида, но будут в шоке. Их просто надо подготовить. Пусть привыкнут к тебе.

— Ты вроде бы не маленький перед ними отчитываться, — фыркнула она. — Лично я своих не спрашивала. Просто делала, что хотела.

— Вот потому что не маленький, я и отчитываюсь. Я живу в их квартире и, в общем-то, большей частью за их счет. Если у тебя было по-другому, не значит, что все так живут.

То, что Миша, который вне стен дома казался совершенно другим, до сих пор заглядывает родителям в рот, не могло не раздражать. Наташа, привыкшая к определенной независимости, подумала, что до добра это не доведет. Если слишком долго сидеть у маминой юбки волей-неволей станешь мямлей и размазней. Но потом, молча прихлебывая из почти кукольной чашечки кофе, она подумала, что увлечение Михаила оппозиционными течениями и разного рода телевизионными проектами сродни подростковому бунту, который она пережила давным-давно. И внезапно ей стало жаль Мишу, с его детскими привязанностями к тому, что самой казалось уже ненужным.

— Что за дача-то? — спросила она с умеренным любопытством. — Там поди холодища.

— Нет, там газовое отопление, — усмехнулся Миша. — Нормальный такой деревенский домик. Сегодня поедем. Но перед этим зайдем к одному товарищу. Я хочу тебя ему показать.

— К какому еще товарищу? — ворчливо спросила она.

— Увидишь, — загадочно ответил Михаил.

С Мишей они поехали на дачу не сразу. Долго кружили по Москве, забравшись куда-то к черту на рога, в спальные районы, где облетала побитая ночным холодом листва, вошли в самую обычную многоэтажку, исписанную корявым графитти и позвонили в дверь.

Подъезд был достаточно темным, выкрашенным, как это часто бывает, пополам: белый верх, синий низ. На беленой половине остроумцы писали признания в любви, прижигали послания спичками, внизу, на синей масляной краске писали черными маркерами эпохальное: «Машка — праститутка».

Наташа озиралась по сторонам с вялым любопытством. Хозяева не торопились открывать, хотя внутри явно кто-то был. Изнутри глухо долбили басы какой-то незнакомой рок-композиции. Наконец, внутри зашаркали шаги, глазок потемнел, и дверь открылась, выпуская какофонию звуков.

Она, наверное, по глупости настроилась на нечто романтическое, потому, когда двери открыл Бабай, Наташа испуганно ойкнула, шарахнулась за спину Миши, откуда сверкала блестящими, круглыми, как пятаки глазами.

В детстве бабушка, стремясь приструнить непослушную Наташу, стала запугивать ее Бабаем. Мол, живет в темноте нечесаное чудище, которое хватает за бок детей, тащит их в темную берлогу под кроватью, и там делает что-то ужасное. Что конкретно, бабушка не сообщала, но многозначительно поджимала губы и кивала головой. Примерно с трех лет Наташа научилась бояться темноты замкнутого пространства, не изжив иррациональный детский страх до сих пор.

Она не боялась ходить по плохо освещенным улицам, не боялась шпаны и насильников. Улица не вызывала такой безотчетной паники, как погруженная во мрак спальня, с шебуршащимися под кроватью тенями. В постель Наташа прыгала с разбегу, не подходя к той границе, когда Бабай сможет дотянуться до незащищенной ноги когтистой лапой. И уже в постели, если вокруг было темно, она сжималась в комочек под одеялом, твердо зная, что это — абсолютная защита, броня от любого страха.

Любой нормальный человек знает: Бабай хватает только из-под кровати. Стоит забраться на нее, и он ничего не может поделать!

Сколько раз Наташа «благодарила» бабушку за посеянные в душу зерна мистического ужаса, не сосчитать. И ведь прекрасно понимала, что никакого монстра, вроде голливудского Бугимэна не существует, и все равно продолжала с опаской подходить к кровати в темноте. А однажды ей даже померещилось, что худые руки-ветви скользят по ковру и, цепляясь за простыню, тянут вниз, в душный пыльный ужас.

Следом за музыкой в подъезд вывалилось лохматое чудовище, полностью соответствующее детским ночным кошмарам. Монстр посмотрел на гостей налитыми кровью глазами, сверкающими из под шапки жирной, спутанной гривы и прорычал хриплым голосом:

— А, Миха… Заходи.

Миша вошел, таща за собой на буксире упирающуюся Наташу. Монстр, покачиваясь, шел по темному коридору в гостиную, служащую одновременно и спальней и столовой. Выглядывая из-за Мишиного плеча, Наташа обнаружила, что ноги, торчащие из сползающих с тощего зада трусов чудовища, вполне человеческие: волосатые, немного кривые, с лихой татушкой в виде синих зигзагов. Сообразив, что Бабайки вряд ли делают тату, Наташа приободрилась.

— Пиво будешь? — все еще хрипло, но вполне миролюбиво, спросил Бабай.

— А есть? — осведомился Миша. Чудовище пожало плечами.

— С утра было. Пошарь в холодильнике. Может, еще пожрать найдешь чего-нибудь. Я со вчерашнего не хавал.

Оставив Наташу в комнате, Миша потопал обратно в коридор. Она смущенно потупилась, бросая из-под ресниц быстрые прицельные взгляды.

Сейчас, когда страхи улеглись, она поняла, как похоже это темное логово на то, в оставленном розовом доме. В центре стоял темно-серый диван, наполовину прикрытый бурым покрывалом, прожженный сигаретами, с круглыми отметинами от чашек и бутылок. На потолке висела одинокая лампочка на толстом проводе. В углу притулилась барабанная установка, рядом стоял исторгающий рев гитар музыкальный центр. Темные, на первый взгляд стены, были таковыми от обилия плакатов и постеров, на которых, если верить глазам, скалил зубы хозяин квартиры, в окружении таких же патлатых парней, с гитарами наперевес. Прищурившись, она даже прочитала подпись.

Группа «Королевские тарантулы». Какая прелесть!

На кухне бренчало, потом тихо хлопнула дверь холодильника, и снова забренчало, задвигалось. Хозяин квартиры, рухнув на диван, смотрел на Наташу снизу вверх без особого интереса.

— А что вчера было? — крикнул Миша с кухни.

— А?

— Что вчера было?

— Концерт. В клубешнике у Саранчи. Народу немного, все свои. Посидели потом, поорали, выпили, — сообщил Бабай, выключил звук на музыкальном центре, и почесал живот под грязной майкой. Миша вплыл в комнату с артистично зажатыми между пальцами одной руки бутылками, и стаканами в другой.

— Ой, да ладно, я из горла попью, — сказал Бабай. — Кстати, что за красавица тут стоит? А, знаешь прикол? «Если красавица в рот брать стесняется, дай ей по печени, пусть покривляется!»

Получив свое пиво, хозяин противно захихикал. Наташа вспыхнула от раздражения, а Миша вяло зевнул.

— Старо. Познакомьтесь, кстати, а то у меня и правда из головы вылетело. Это Упырь, лидер группы «Королевские тарантулы» и мой большой друг. А это Натаха. Я тебе про нее говорил.

— А-а, — прищурился Упырь. — Королева интернета! Наслышан-наслышан. Ну, садись. Я Володя, кстати. Это только эти укурки меня Упырем зовут.

— Очень приятно, — холодно сказала Наташа, но садиться не стала. Вот еще, чести много!

— Да садись, подруга. Чего выеживаешься?

Бросив взгляд на Мишу, Наташа неохотно села, взяла стакан с пивом и сделала осторожный глоток.

— Твои сиськи сейчас впереди планеты всей, — похвалил Упырь. — Очень мне понравился этот твой трюк с колготками. Прикольно.

— Она еще и талантливая, — похвастал Миша. — Наташ, спой, а?

— Давай-давай, — подбодрил Упырь, отхлебывая пиво. — Можешь так, можешь под гитарку. Сама слабаешь или помочь?

— Сама, — спокойно ответила она. Упырь вытянул из кучи барахла гитару и передал Наташе. Она побренчала по струнам, а затем начала петь песню, которую исполняла на конкурсе. Упырь слушал внимательно, но потом вдруг остановил ее взмахом руки. Глаза его были тухлыми, как у пыльного чучела лисы, которое она когда-то видела в музее.

— Это интересно, да, — сказал он, слегка скривившись. — Не попса, конечно, но Миха говорил, ты вообще безбашенная. А можешь что-нибудь про Россию-матушку? О том, как нам хреново живется, и как нам гадят в душу?

Наташа опустила голову, копаясь в памяти, а потом запела с глухим надрывом:

Брюки с лампасами, пиво,

Семечек полон карман,

Нынче, наверное, красиво

Потомками быть обезьян.

Присели на корточки дружно.

Пугая ворон и собак,

С колонок охрипших натужно

Базлает шансон и клубняк.

Ее слушали в полной тишине. Упырь даже пиво отставил в сторону, а на лице Миши блуждала довольная улыбка. Воодушевленная успехом, Наташа продолжила:

Какая-то такая Россия,

Какой-то такой тут народ,

Какой же, мать вашу, мессия,

Когда каждый пятый — урод?!

В финале, она взяла неверный аккорд, запуталась и сконфуженно замолчала, однако судя по лицу Упыря, впечатление произвела неизгладимое.

— Ну, мать, ты даешь, — восхищенно сказал он. — Это сильно, да. Можешь.

— Спасибо, — сконфуженно сказала она.

— Да не за что. Мих, ты был прав, она супер. И стихи твои?

— Мои.

— Атас. Нет, это кульно, отвечаю. Плюс характер, смелость. Натах, да ты просто находка. Такой самородок грех скрывать, да, Мих?

— Конечно, — ответил Миша. — К тому же у меня появилась идея. Как насчет того, чтобы сколотить девчуковую группу?

Упырь скривился.

— Хрень полная. Сколько их, групп этих, а толку?

— Нет, — помотал головой Миша. — Нам не надо этих клонов группы «Золото» или «Сверкающие». Там ни голосов, ни харизмы, сиськи одни. И тексты на уровне юбочки из плюша. Я предлагаю другое. Три девчонки-оторвы, где-то фрики даже, это самый простой путь.

Вспомнив слова Ларисы, Наташа энергично возразила:

— Не желаю я быть фриком!

— Ничего ты не понимаешь, — с жалостью сказал Миша. — Фрик — это круто. Пусть другие берут красотой, таких вон вагон. Мы возьмем харизмой. Используем твою идею, только колготки будем надевать на головы такие… детские, разноцветные, с пришитыми на место глаз лоскутками. И песни надо писать цепляющие. Не просто ля-ля-ля, любовь-морковь, хочу-не хочу, а проблемные. Например… ну, скажем, про аборты. Тем самым мы подчеркнем, что против абортов. Или против загрязнения окружающей среды. Или против тоталитаризма.

— Кто нас с таким репертуаром пустит в телевизор? — усмехнулась Наташа. — Сам знаешь, что сейчас крутят. Про родину может петь только Газарин или вечно живой Гонзон. Сильно сомневаюсь, что нас пригласят на «Голубой огонек».

— Ничего ты не понимаешь, — рассмеялся Миша, и в его смехе послышались незнакомые истерические нотки. — Наша аудитория — молодежь. А ей плевать на телик давно уже, они все в интернете. А там не нужны деньги, не страшны цензоры. Один клик — и о тебе узнает вся страна, а то и мир. Главное, как себя подать.

Наташа замолчала. От страха в животе вдруг забурлило, заурчало, требовательно, желая выйти наружу. Она сжала коленки и зажмурилась. А Миша, змей-искуситель, продолжал:

— Ты только представь. Три девочки, на головах колготки: красные, голубые, желтые, поют песню о вреде абортов, о том, как затрахало нас правительство, как воруют наши деньги… Да мы через месяц станем известными! А если это подкрепить какой-нибудь веселенькой картинкой…

— Вроде сисек, — встрял Упырь, ухмыляясь.

— А хоть бы и сисек! А что? Все показывали сиськи: и Мадонна, и Милен Фармер, чем мы хуже? Тогда мы за два месяца забьем всех наших звездулек. А, Наташ? Что скажешь?

В животе урчало все сильнее. Спустив гитару на пол, она поднялась и робко спросила:

— А где у вас туалет?

Упырь мотнул подбородком. Наташа стремглав выбежала в прихожую, заперлась в ванной и торопливо включила воду. Миша и Упырь проводили ее взглядом.

— Это ведь то, что я думаю, Мих? — спросил Упырь.

Миша медленно кивнул.

— Хорошая девочка. Смелая, — сказал он.

Упырь оскалился, обнажая нездоровые желтоватые зубы.

— Ага, — серьезно сказал он. — И глупая.

Домик в подмосковном Ашукино оказался совсем маленьким, деревенским, с рассохшимися ставеньками, выкрашенными в голубой цвет, по случаю отсутствия хозяев наглухо закрытыми. Привыкшая к роскоши московской квартиры Лобовых, Наташа удивилась, походила по огородику с засохшими цветами и брошенной в кучу картофельной ботвой, глянула на покосившуюся будку туалета и вздохнула.

Больше полутора часов на электричке до Москвы. И там еще как минимум столько же. Три часа, которые она могла бы провести с Мишей, псу под хвост!

Пока Миша, чертыхаясь, разгребал разбросанные у входа бебехи, вроде старых ведер, черенков от лопат и грабель и разномастных калош, Наташа медленно прогулялась по небольшому участку, стараясь ступать на дорожки между грядками с увядшими побегами овощей. В углу стояло приземистое строение из темных старых шпал, обмазанных желтой глиной, с маленьким окошком и дощатой дверью, закрытой на внушительный замок.

«Наверное, курятник, — подумала Наташа. — Только куры сдохли от голода».

Она подошла ближе, и даже в окошко заглянула, рассчитывая увидеть тушки кур, но внутри не было ничего интересного: железный котел с печкой, скамейка, да пара тазиков. В уголке висело что-то странное: то ли метла, то ли веник.

Заскучав, она отошла в сторону и решительно нырнула в кусты, с виду напоминавшие вишневые, споткнулась о торчащий из земли колышек, зло пнула его ногой и, сдержав рвущееся из груди проклятие, посоветовала себе быть спокойней.

Нет, ей здесь не место!

— Не ожидала, что у вас такой дом, — крикнула она из глубин вишневых зарослей, на которых еще кое-где висели подсохшие ягоды, сухие, сморщенные, словно старушечьи лица.

— Что? — крикнул в ответ Миша, боровшийся с навесным замком. Наташа вернулась на дорожку и подошла ближе.

— Говорю, что этот дом, он… ну, не соответствует вам что ли. Деревенька какая-то глухая, ничего нет. Мне кажется, что вы могли бы рассчитывать на что-то большее.

Замок, наконец, поддался, и красный от натуги Миша, распахнул дверь.

— Уфф… Заходи. Погоди, я пробки вверну. Да будет свет!

Внутри тоже не было ничего особенного. Две комнатки, с немудреной мебелишкой, крохотная кухонька, загроможденная печью, да верандочка, холодная, с тонко дребезжащими от сквозняков стеклами, заваленная стопками отсыревших книг и газет. На полу старые домотканые половики из прошлого века. Наташа такие видела только в детстве, когда ездила в деревню. На стенах — пошловатые натюрморты, с яркими, неестественными цветочками в вазах.

Пока она осматривала дом, Миша открыл ставни, впуская внутрь остатки дневного света.

— Да, не дворец, — капризно сказала Наташа. — Это что, ваш старый дом?

— Что ты, мы никогда тут не жили. Купили, чтобы было, где летом воздухом дышать. Когда торфяники горели, мы только тут и спасались. Помнишь, может быть, лет двадцать назад все поголовно бредили акциями «МММ»?

— Меня тогда на свете не было еще, — рассмеялась Наташа. — Но родители рассказывали. А что?

— Мои тогда подсели на эту заразу, набрали акций вагон. Но им повезло. Мамина подруга работала у Мавроди и вовремя предупредила. Он ведь сотрудникам сам говорил: это игра, главное соскочить. Ну, естественно, все знающие люди вовремя соскочили, в том числе и мои родители. На вырученные деньги купили первую машину, квартиру и вот этот дом. Недвижимость в Подмосковье сама знаешь сколько стоит. Даже двадцать лет назад это было недешево, а сейчас и подавно. Когда-нибудь, за этот дом можно будет получить уйму денег.

— Я бы от этой рухляди прямо сейчас избавилась, — проворчала Наташа под нос, стараясь, чтобы Миша не услышал.

Она походила по комнатам, в которых витал неприятный запах затхлости, выглянула в окно и даже задрала голову, прижавшись к стеклу лбом. За забором росли здоровенные дубы, подпирающие небеса, и ей хотелось увидеть их вершину. Миша бренчал на кухне кастрюлями, открывал воду и вроде собирался кипятить чайник.

— Я что, буду тут одна жить? — скривилась Наташа.

— А что? Тут довольно тихо, — ответил Миша, и в этот момент ветер донес в неплотно прикрытую форточку приглушенный орудийный залп. От грохота разрывов стекла жалобно звякнули. Наташа подпрыгнула на месте, Миша даже не шелохнулся.

— Что это? — испуганно спросила она.

— Где?

— Ну, вот это… бумкнуло.

— А… Это воинская часть тут рядом. Наверное, учения какие-то по плану. Кстати, если захочешь в лесу прогуляться, в ту сторону ходить не советую. Мало ли… У них там стрельбище.

— Какой лес, о чем ты, — возмутилась она и, надувшись, ушла в спальню, села на старую железную кровать с высокими спинками, и приготовилась страдать.

Ей не нравилось вынужденное переселение, но Наташа понимала: выхода нет. Денег на съем комнаты в столице у нее не было, а идти работать продавщицей или уборщицей не хотелось, хотя она периодически натыкалась глазами на такие объявления. Нет, такая жизнь не для нее! Гораздо веселее было тусить в компании Шершня и Михаила, слушать идеи по спасению мира или хотя бы этой конкретной страны.

— Магазин тут рядом, — сказал Миша. — На станции, куда мы приехали. Газ, вода в доме. Туалет, правда, во дворе, ну, ты, наверное, уже видела… Банька там же, можешь затопить, если хочешь.

Она представила, как останется в этом доме, с его ночными шорохами, совсем одна, будет топить баню и таскать воду на коромысле, как в старой сказке. От нарисованной воображением картинки стало совсем плохо.

— Ты что, сегодня уедешь? — оторопело спросила Наташа, хлопая ресницами. Губы у нее затряслись, а из глаз покатились слезы. Миша удивленно вскинул брови, а потом уселся рядом, прижал ее голову к своему плечу и стал гладить по волосам, баюкая, как маленькую.

— Ну, что ты разревелась-то?

— Я, между прочим, боюсь тут одна. А вдруг кто придет?

— Кто придет?

— Не знаю. Кто угодно… Эти…как их… пьяные дембеля. Сбегут из части и сюда!

— Здесь патруль ходит, — успокоил Миша. — Офицерский дом вон там стоит, недалеко, так что если дембеля и сбегут, сюда точно не сунутся, если не хотят попасть на губу.

— Куда попасть? — заинтересовалась Наташа, всхлипнув.

— Неважно…

От старого покрывала кровати душно пахло сыростью и пылью, старые пружины прогибались с хриплым протестом. И все-таки другого способа задержать Мишу, Наташа не видела. Что там будет в Москве, когда он уедет и оставит ее тут? Революционно настроенные массы найдут другой угол, где будут пить, обсуждать политику и трахаться по углам. Даже Наташа, с ее дырявой головой, помнила из уроков истории, что у революционеров-социалистов все было общим: еда, жилье и… женщины.

Внутри живота что-то екнуло, оставив неприятный жирный осадок. Наташа вспомнила, что совершенно спокойно отдавалась Шершню, не думая о том, как это может воспринять Миша, если узнает.

Может, он уже знал? Мужики такие же сплетники, как и бабы, только вид делают, что это не так.

Миша все гладил ее по волосам и шептал ласковое на ухо, и неприятная тяжесть растворилась, уступая место привычному сладкому жару. Наташа глубоко и часто задышала. Ее руки требовательно зашуршали в районе ремня, а потом ладошки скользнули под Мишину кофту, к горячему животу.

— Ты останешься сегодня? — прошептала она.

— Конечно, — ответил Миша на ухо. — Разве я могу теперь уехать?

День, который так скверно начался, закончился волшебно.

Засыпая на пыльной, слегка отсыревшей постели, Наташа представила, как утром встанет рано-рано, сбегает в магазин за горячим хлебом, поищет вездесущих бабок с парным молоком, ведь наверняка кто-нибудь держит корову или козу. Еще можно нажарить картошечки, да с грибами, чтобы Мишу разбудил этот пьянящий запах. И еще было бы замечательно, чтобы на столе стояла плошка с ягодами. Может быть, кто-нибудь продаст?

То, что на дворе стояла глубокая осень, в голову совершенно не приходило. По мнению Наташи, жители московских пригородов непременно должны были держать коров, собирать грибы и ягоды, а потом предлагать их балованным москвичам прямо на перроне. В сериалах, во всяком случае, показывали именно такое: сытые деревни, парное молоко с ржаным хлебом, и ягодки в плошках.

Радужная картинка была заманчивой. Сладко зевая, она старательно удерживала ее в голове и не заметила, как уснула на неудобной шишковатой кровати под теплым Мишиным боком.

Из планов поразить любимого ничего не вышло. Утром она проснулась от мелодичного звона, перевернулась на другой бок, щурясь от яркого света. Постель была пуста. В кухне односложно бубнил раздраженный Мишин голос, но сквозь закрытые двери ничего нельзя было разобрать. Наташа потянулась, а потом, свесив ноги с кровати, сунула их в разношенные тапки без задников, найденные вчера. В комнате было прохладно, с запотевших окон стекали капли. Наташе захотелось подойти и оставить на них отпечаток ладони. Накинув на себя покрывало, она так и сделала, и пару секунд любовалась на влажный отпечаток.

Красиво. Романтично. Как в фильме «Титаник».

Что там по плану дальше? Трогательный поцелуй, горячие тосты или круасаны с чашечкой кофе, и вот она, закутанная в шерстяной плед, сидит и смотрит, как герой в шерстяном свитере с высоким воротом разжигает камин. По радио поют сентиментальные французы с их картавыми согласными, а герой потом поворачивается с робкой улыбкой…

Наташа толкнула дверь.

На кухне не было камина, только печка, холодная, растрескавшаяся. И круасанов с горячим кофе на столе не наблюдалось. Стояли две пластиковые чашечки с лапшой быстрого приготовления, от которых неаппетитно пахло острыми специями и синтетикой, валялись пара пакетиков растворимого кофе, да надкусанная булка. Миша стоял у окна и хмурился, прижимая к уху телефон.

— С добрым утром, — хрипло произнесла Наташа. Он кивнул и повел пальцем вокруг стола, мол, угощайся.

— Да, да, мы приедем, конечно, — сказал он в трубку. — Не знаю, часа через три. Нет, не могу раньше, я за городом. Сразу туда. Хорошо…

Сунув телефон в карман джинсов, Миша уселся за стол и, брезгливо поковырявшись в своей порции лапши, отодвинул ее в сторону.

— Мы куда-то едем? — робко спросила Наташа. — Или ты едешь один?

— Едем, — ответил Миша. — Сегодня митинг на Манежной. Надо поддержать товарищей. Завтракай, и поедем. Только быстрее, нас уже ждут.

Наташа, не снимая одеяла, торопливо сбегала в туалет, ежась от холода. За ночь температура упала ниже нуля. Трава, подернутая белесым инеем, под ногами хрустела и ломалась.

Вернувшись в кухню, Наташа без особого удовольствия умылась холодной водой, нашла на полочке початый тюбик зубной пасты и мокрую зубную щетку, которой только что пользовался Миша. Нерешительно повертев ее в руке, Наташа решила, что это придаст их отношениям еще большую интимность, как у супругов со стажем, которые не стесняются сидеть на унитазе, в то время как второй бреется или красит глаза.

Убедившись, что он не смотрит, Наташа понюхала щетку. Она пахла зубной пастой и немного Мишей, а, может, ей это только показалось?

В электричке, полупустой и немного сонной, они сидели, прижавшись друг к другу, словно воробьи и почти не разговаривали. Наташа считала станции, мелькавшие в окнах, загибая пальцы: Пушкино, Мытищи, Лосино-Островская… Сколько еще до Москвы? По вагону шастали пассажиры, продавцы всякой бесполезной хрени и попрошайки, поголовно отставшие от поездов, спалившие дома и нуждающиеся в срочной операции на сердце, почки и голову. Каждый раз, когда они подходили, Наташа делала вид, что дремлет.

После электрички они нырнули в метро, и снова долго ехали. Наташа уже пожалела, что не осталась на даче, так ей надоели эти хаотичные перемещения. К тому же коротенькая курточка грела слабо. Она мерзла и все теснее прижималась к Мише, засовывала руки в его карманы, вроде как погреться.

Сперва они поехали к нему домой. Оставив ее во дворе, Миша поднялся к себе, проверить, приехали родители или нет, захватить денег и переодеться. Наташе не очень понравилось, что он не пригласил ее подняться. Надувшись, она залезла в детский домик, спрятавшись там от пронизывающего ветра, сунула руки в карманы и уткнулась подбородком в воротник и уставилась на дверь подъезда. Миши не было минут двадцать. Наташа успела окончательно закоченеть.

На короткий момент ей вдруг показалось, что во дворе появилась ее одноклассница Карина, так ни разу и не позвонившая. Во всяком случае, девушка с рыжими волосами, торопливо забежавшая в подъезд, была очень на нее похожа, но расстояние не позволило разглядеть ее отчетливо.

Миша выскочил из дома и завертел головой, разыскивая ее. Наташа помахала рукой и неуклюже вылезла из низеньких дверок домика.

— Приехали родители?

— Что? А, нет еще.

— А чего тогда ты мне не позвонил? Я бы поднялась, погрелась бы хоть немного, — обиженно сказала она.

Миша пожал плечами и поежился от ветра, растрепавшего его длинные волосы.

— Честно говоря, не подумал. Начал хватать все, а тут звонки один за другим. Шершень рвет и мечет, говорит, чтобы мы торопились. Кстати, ты не боишься толпы? Можно выступить прямо там, перед тысячами людей…

Мысль, выступать перед многотысячной аудиторией, как настоящие звезды, показалась Наташе захватывающе волнительной. От неожиданного предложения она проблеяла что-то маловразумительное, а потом еще минут десять, пока они ждали маршрутку, крутила перспективу в голове, пока не почувствовала требовательное урчание в животе.

— Я есть хочу, — жалобно сказала Наташа. — Давай зайдем куда-нибудь?

— Давай, — равнодушно ответил Миша, который явно замерз, и даже нос у него покраснел. — Я бы тоже перехватил горяченького. Там неизвестно сколько стоять придется. Это обычно долго продолжается.

— Давай не пойдем? — осторожно предложила она. — Может, ну ее в пень эту площадь с митингами и всем прочим?

— Надо, — веско сказал Миша. — Я Шершню обещал. Да и не в нем дело. Там серьезные люди будут, между прочим, с большими деньгами. Им надо показаться, понравиться.

— Зачем? — глупо спросила Наташа.

— Затем, — ответил он и потащил ее к Макдональдсу.

Внутри было тепло и вкусно пахло. От головокружительных запахов, жирного чада и тепла, Наташу быстро разморило. Захотелось забраться на красный кожаный диванчик с ногами и заснуть, а еще лучше, как мыши забраться внутрь гамбургера, накрыться котлеткой и потом, отдохнув и выспавшись, проесть путь наружу.

— Что тебе взять? — спросил Миша.

— Гамбургер, фри и кофе. Нет, два гамбургера!

— Ладно, — рассмеялся он. — Иди столик займи.

Наташа сдернула курточку, размотала жиденький шарфик и уселась у окошка, лениво разглядывая зал и посетителей, жующих свой обед. Миша стоял в очереди, иногда оборачивался на нее, и вяло улыбался. Наконец, он подошел к стойке, и сделал заказ. Кассирша, замордованная десятком посетителей, вдруг неожиданно ему улыбнулась и вроде бы заинтересованно захлопала ресницами.

Глупая корова!

Наташа раздраженно отвернулась, чтобы не видеть этого телячьего взгляда и натолкнулась взглядом на нескладную девушку в клетчатой рубашке и красной кепке-козырьке, собиравшей по залу грязную посуду.

«Что-то у меня с голодухи глюки, — удивленно подумала она. — Уже двое знакомых померещились за последний час».

Девушка подошла ближе. К своему изумлению, Наташа поняла, что не ошиблась. Она даже привстала и подалась вперед, чтобы разглядеть знакомую получше. Уборщица обратила внимание на это движение и подняла глаза.

— Лариска? — удивленно произнесла Наташа.

После того, как подруга вылетела со второго тура конкурса, Наташа перестала интересоваться, чем там кончилось дело. Иногда, переключая каналы, она видела знакомых и незнакомых участников, тужившихся на сцене в попытке понравиться звездному жюри и публике, неуклюже отбивающихся от ядовитых реплик ведущего Егора Черского. Каждую неделю кто-то покидал проект в слезах, а кто-то получал индульгенции. Но Наташу эта возня теперь занимала мало. Она почти не вспоминала Ларису, а если вспоминала, то с чувством превосходства. И сейчас, увидев ее в кафе, осознание собственной значимости только возросло.

Лариса тоже узнала ее, покраснела, как рак и, суетливо сбросив пустые упаковки и стаканчики в пакет для мусора, сделала шаг назад, наткнулась на столик и, споткнувшись об его ножку, едва не рухнула на пол. Подобрав оброненный пакет, она стремительно бросилась прочь и исчезла на кухне, так и не подойдя к Наташе.

Это позорное бегство, признание собственной вины и никчемности, так развеселило Наташу, что она сразу забыла все прежние неудобства. Вальяжно развалившись на диванчике, она все ждала: выйдет случайная подруга и случайная любовница в зал или побоится?

Не вышла. Только разок высунулась из проема и снова спряталась кепка-клюв. Ах, как жаль, что это всего лишь Макдональдс, а не шикарный ресторан, а она, Наташа, не в дорогом платье, увешанная бриллиантами. В ресторанах чаевые положено давать. Как было бы забавно сунуть Лариске купюру и процедить сквозь зубы что-то вполне аристократическое, вроде: «Это вам, милочка, на пропитание».

Хотя, и так неплохо. Уборщица в Макдональдсе! Ниже упасть некуда.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Миша, поставив на стол поднос.

— Да так, — усмехнулась Наташа. — Ты знал, что Земля — круглая?

— Ну, вообще, да. А что?

— Ничего. Так вот и бывает иногда: сделает тебе человек гадость, а потом ты его видишь в чмошном прикиде, вытирающего грязь, а то и вовсе нищим, как те побирушки, что сегодня ныли в метро.

Миша подозрительно оглядел зал, и, не увидев ничего интересного, спросил:

— Это ты к чему?

— За все надо платить, — пафосно произнесла Наташа и рассмеялась. — Жуй свой чизбургер, нам еще через всю Москву пилить.

Площадь бурлила, словно кастрюля с супом, вскипая флагами и транспарантами, колыхающимися сверху, как куски сырого мяса. Народа было так много, что они стояли плечом к плечу, бурно реагируя, когда с импровизированных трибун вещали народные избранники, призывающие свергнуть существующее правительство. Из-за того, что таких площадок было несколько, а народные трибуны выступали одновременно, усиленное колонками эхо превращало призывы в рваный неразборчивый лай.

До сцены, наскоро сколоченной, и украшенной багровыми полотнищами, Наташа и Михаил пробрались с трудом. Люди стояли плотно, прижимаясь друг к другу для тепла. Дул пронизывающий ветер, и только эта живая человеческая масса хоть как-то преграждала ему дорогу. Протолкавшись сквозь них, Миша протащил Наташу к заднику сцены, где топтались на месте Шершень и Упырь, по очереди прикладываясь к бутылке с водкой.

— А вот и наша королева эпатажа, — невесело хмыкнул Шершень, кивнул Наташе и коротко пожал Михаилу руку. Обменявшись рукопожатием с ним и Упырем, Михаил взял бутылку, глотнул и, скривившись, занюхал рукавом куртки.

— А, блин… Паленая что ли?

— Да, Михася, это вам не мартини гомосятское в клубах сосать, — загоготал Упырь. — Это наше, исконно-русское.

— Па-апра-асил бы, — жеманно протянул Миша и расхохотался. Бросив короткий взгляд на сцену, он ткнул пальцем в хрипло кричавшего в микрофон мужчину:

— Этот укурок долго еще базлать будет?

— Кому укурок, а кому и томатный спонсор, — меланхолично произнес Упырь. — Погоди, дядя еще не наорался. Наорется, выпустим кого-нибудь на разогрев. Девочку, например. А, Натах? Хочешь про Россию-матушку спеть на публику?

— Хочу, — храбро сказала Наташа. — А можно?

— Можно. Чего ж нельзя то? Щас папа допоет свою лебединую песню про кремлевских оккупантов, и выйдешь. Красиво так, с помпой.

— Красиво и с помпой пусть Алмазов выходит, — хмыкнул Шершень. — С дымом и искрами из задницы. А мы люди простые, нам душевно надо. Чтобы проняло.

— Мне бы гитару, — напомнила Наташа.

— Будет тебе гитара, — буркнул Упырь, а потом потянул Мишу в сторону: — я тебе вот чего хочу сказать…

Наташа проводила их взглядом, но подойти не решилась. Поначалу она думала, что речь идет о ней, но потом Упырь начал тыкать пальцем куда-то за сцену, и в сторону гудящей толпы. Наташа внимательно проследила за взмахами его рук, но ничего интересного не увидела. Ну, толпа. Ну, полиция в серой форме. Ничего особенного.

За сценой тоже не было ничего интересного. Несколько бритоголовых парней торопливо засовывали под куртки бутылки. Наверное, с водкой от томатного спонсора, замерзли, сердешные…

Придушив аудиторию кремлевскими страшилками, спонсор на прощание призвал население быть бдительным, не терять веры в народных избранниках и поддержать их на грядущих через несколько месяцев выборах. Закончив, он вскинул руку в приветственном гитлеровском жесте. Толпа вяло зааплодировала, а кто-то особенно смелый из первых рядов даже крикнул:

— Долой правительство!

Спонсор, довольный произведенным эффектом, отошел в сторону. Наташа внимательно разглядела его снизу, отметив нездоровый цвет лица, вздувшиеся красные капилляры, редкие седые волосы, окружившие чахлым венчиком красную лысину. Его длинное черное пальто напоминало неудобный кокон, в котором возилась зачехленная жирная куколка, бесконечно далекая от людских забот.

В детстве Наташа с подружками развлекалась, представляя учителей и других нелюбимых взрослых в неприглядном виде: лысыми, в диких одеждах. И сейчас она, вспомнив детскую забаву, едва не расхохоталась, представив солидного спонсора в майке-алкоголичке и трениках, вытянутых на коленках. Мужчина вытащил из кармана скомканный носовой платок и торопливо вытер нос. Заметив, что Наташа наблюдает за ним, спонсор торопливо сунул платок в карман и нахмурился.

Она безразлично отвернулась и посмотрела, кто там теперь призывает население к активности хрипловатым визгливым голосом.

Активисткой оказалась гламурная телевизионная дива. Еще недавно она с торопливым придыханием расспрашивала знаменитостей о творческих планах, вела ток-шоу о женских хитростях и мужских слабостях, и крутила в Куршавеле роман с миллиардером. Нарочито скромный наряд только подчеркивал его баснословную цену. Снизу Наташе были хорошо видны сапоги дивы, стоившие ровно столько, сколько автомобиль среднего класса. Левый сапог был слегка вымазан, видимо, дива где-то неудачно провалилась в подмерзшую лужу.

Мысль, что на ноги можно небрежно нацепить автомобиль, да еще и вымазать его грязью, Наташе невероятно понравилась. А мысль, что дива, проматывающая миллионы на горнолыжных курортах, всерьез озабочена судьбой голодающего народа, показалась смешной.

Толпа, видимо, была того же мнения, потому диву встречали прохладно. Подошедшие Упырь и Миша потащили Наташу к сцене.

— Давай, давай, сейчас самое время, — торопливо сказал Упырь. Миша сунул Наташе в руки нечто розовое.

— Надень.

— Что это?

— Маска.

— Что за фигня? — возмутилась Наташа, разглядывая уродливое нечто.

Маска, при ближайшем рассмотрении, оказалась детскими колготками с прорезанными в них дырками для глаз и рта. На носочках были повязаны красные ленточки, явно оторванный с ближайшего агитплаката.

— Не надену я это!

— Наденешь, — с неожиданной жесткостью сказал Миша и стал трясти ее за плечи. — Ты что, забыла? Мы именно это и планировали. Хочешь славы, а? Хочешь?

— Хочу.

— Тогда иди и делай то, что тебе говорят. И поверь, твое выступление запомнят надолго!

— Давай-давай, подруга, — торопливо подтолкнул ее в спину Упырь. — Цигель-цигель ай-лю-лю.

Она натянула шапочку и на деревянных ногах поднялась наверх, сопровождаемая удивленными взглядами. Шершень ринулся на сцену, вырвал гитару у музыканта, сунул ей и схватил микрофон.

— А сейчас для вас выступит молодая многообещающая певица…

Он запнулся и беспомощно обернулся на Наташу, которая, замерев от ужаса, уставилась на него во все глаза. В дикой панике они позабыли, как надо ее представить. Миша, сложив руки рупором, что-то проорал снизу, и Шершень, кивнув, крикнул в толпу.

— …солистка группы «Crazy Rabbit» Наталья…

Фамилия потонула в гуле. Увидев перед собой фрика в розовых колготках на лице. Толпа одобрительно загудела, зафыркала. В сторону сцены полетели смешки. Перепуганная Наталья вцепилась в гитарный гриф и с ужасом уставилась на первую в жизни настоящую публику. Сотни глаз смотрели прямо на нее, а лица слились в одно целое. Впечатление от увиденного было кошмарное. Ей показалось, что она видит разноцветный блин со злыми огоньками лазерных прицелов, направленных прямо в лицо. Коленки затряслись, и Наташа едва не свалилась прямо на сцене.

Куда там до этого «Народному герою» со всем звездным жюри!

— Пой, давай! — прошипел Шершень.

Господи, как же страшно!

Ее пальцы с первого раза взяли нужный аккорд. Не слыша и не видя больше ничего, Наташа робко запела песню о России.

К середине второго куплета, плоский блин, слепленный из человеческих лиц, рассыпался на отдельные составляющие. Сдавливающий грудь страх отступил, и, отчаянно терзая струны, Наташа пела, одновременно разглядывая людей. Теперь публика была ее подругой, внимательно слушая слова песни, одобрительно кивая и притоптывая, то ли в такт, то ли от холода.

Ей хотелось думать, что в такт.

Она не знала, что слов песни почти не разобрать из-за плохой акустики, ей нравился сам процесс. Вот она, вот сцена, вот микрофон. А там, по другую сторону, публика, благодарная, внимающая, сопереживающая. Сотни глаз, сотни лиц, на пару минут принадлежащие ей одной. С полутораметровой высоты, Наташа видела только людские головы, плакаты и мечущиеся вправо-влево флаги.

Позади на Моховой гудели клаксонами автомобили. Впереди угрожающе шевелилась серая лента полицейских, облаченных в защитные жилеты, вооруженных дубинками и железными щитами.

Полицейские не предпринимали никаких действий, поскольку акция была заранее спланированной, разрешенной, одобренной, пусть и с неохотой, на самых верхах. Им не было дела до какой-то певички с закрытым маской лицом. Сырой воздух, многочасовое оцепление, подкравшийся голод и жажда, и невозможность отлучиться, раздражало всех. Впрочем, толпа вела себя достаточно мирно, не пытаясь нарваться на неприятности. Потому все слегка расслабились и даже не заметили, что прямо от сцены, расталкивая людей, идет группа молодежи.

Никто не успел заметить, как в воздух полетела первая бутылка с «коктейлем Молотова» и ударилась в железный щит. Яркое пламя взметнулось вверх под яростные крики и проклятия. В тот момент, когда Наташа допела свою песню, в полицейских полетело еще шесть бутылок.