Девушка с приданым (дополнительная редакция текста)

Ожидание

Родни стоял, опершись на трость, и выглядывал из окна гостиной Дэвидсонов. Внизу вяло катила свои воды между илистыми берегами речушка Дон. Справа простирались бесплодные холмы Солт-Грасс. За ними вдали виднелись домишки Джероу. Из всех тоскливых пейзажей, что существуют на земле, этот, по мнению Родни Принса, был самым тоскливым. Боже правый! Если бы только он мог избавиться от всего этого раз и навсегда…

Пегги Дэвидсон вошла в комнату, неся в руках поднос.

– Родни! – воскликнула она. – Зачем ты встал? Садись сейчас же и подними ногу повыше. Питер рассердится, когда узнает.

– Терпеть не могу этого пейзажа, – отворачиваясь от окна, проворчал доктор Принс.

– Да. Ужасно, не правда ли? Но я давно перестала его замечать. Садись, Родни. Сюда…

Миссис Дэвидсон погладила рукой мягкую диванную подушку, лежащую на стуле.

– Можно ли так долго прожить с уродством, что перестанешь его замечать? – задал вопрос Родни.

– Да… Думаю, да. Знаешь, я не собираюсь спорить с тобой. Не люблю жарких дискуссий в полдесятого утра. Лучше садись и выпей мясного бульона. Насколько я помню, ты клятвенно обещал Питеру, что если он позволит тебе спуститься вниз, то ближайшую неделю, а то и больше, ты не будешь забивать себе голову всякими пустяками.

Родни улыбнулся и опустился на стул.

– Представить не могу, что со мной было бы без тебя и Питера, – сказал он.

– Такова воля Всевышнего.

– Пегги! Сейчас ты говоришь, как старуха-ирландка. Все же в тебе много осталось от уроженки Джероу.

– И я этим горжусь.

Пегги радовало, что Родни хоть на секунду расслабился и заговорил в своей обычной легкой, добродушной манере. Они с мужем очень беспокоились о его здоровье. Несмотря на всю свою привязанность к Родни, его друзья серьезно подумывали о том, чтобы он для смены впечатлений уехал куда-то ненадолго. Но больной даже слушать не хотел ни о каких санаториях. Несколько месяцев назад, находясь на грани психического слома, Родни поехал к себе домой, предполагая, что зиму проведет там, но через две недели вернулся в еще большей депрессии. Пегги очень хотелось узнать, куда уехала эта дурочка и почему до сих пор не возвращается.

Родни сидел, погруженный в собственные мысли.

«Пегги не способна меня понять, потому что она счастлива. Счастлива…»

Отчаяние вновь нахлынуло на него.

«Кейт! Где ты? Почему не возвращаешься? Ты не можешь не знать, что теперь ничто не помешает тебе спокойно здесь жить!»

Прошлой ночью ему опять приснился сон, после которого Родни пробудился с иллюзией, что любимая наконец рядом с ним. Пару секунд он лежал, купаясь в волнах радости. Покой сошел на измученное сознание Родни, а потом пришло понимание иллюзорности подобной радости, и вместе с этим нахлынуло отчаяние. Впервые он видел этот сон после ампутации ступни ноги. Тогда Родни задремал, и ему приснилось, что Кейт рядом. Он проснулся, зовя ее. Его товарищи по несчастью ничего ему не сказали. Почти каждый из них через это прошел.

Быть военнопленным, мягко говоря, не сахар при любых обстоятельствах, а вот лежать и ждать, когда немецкие врачи будут тебя резать, совершенно не считаясь с твоим мнением, не слушая твоих протестов и жалоб, – это настоящий ад. Он не знал, почему ему не ампутировали левую руку. Немецкие хирурги уже готовились к операции. Мысли о предстоящем почти свели его с ума. Родни смотрел на безвольно лежащую искалеченную руку и кипел от ненависти на хирургов, которые почему-то не торопились. Тогда он решил, что все равно потеряет руку. Он ее даже не чувствовал, а вот ампутированная ступня мучила его фантомными болями.

Вид человека, быстро идущего по улице, вызывал в его душе страшную зависть. Пьяный рабочий, куда-то ползущий на карачках, заставлял терзаться извечным вопросом: «Почему я, а не он?» Ему нужны обе руки и обе ноги. С их помощью Родни смог бы сделать еще столько хорошего и доброго, а вместо этого остается почти беспомощным инвалидом.

Когда спазмы душевного самобичевания принимали невыносимый характер, Родни Принс утешал себя тем, что он мог бы потерять обе руки и ноги.

Когда ему впервые сказали, что надо будет ампутировать все конечности, его разум отказался воспринимать это всерьез. Родни впал в оцепенение. В такое время жалость может погубить, разрушить как тебя, так и тех, кто рядом с тобой. Разумнее упиваться ею не допьяна. Ты смеешься… Ты сквернословишь… Ты клянешься… Ты клянчишь… А немецкий врач, это Родни Принс хорошо помнил, никогда не ругался, а был вежливо холоден и постоянно торопился.

Страшно даже подумать, что случилось бы с его измотанной нервной системой, если бы не помощь и поддержка со стороны Питера и Пегги Дэвидсонов. После возвращения Родни из плена Стелла изменила свое отношение к нему. Ее доброта и забота удивили и неприятно озадачили выздоравливающего раненого. Жена проявляла неусыпное внимание к его нуждам, но ее постоянная забота не разожгла ни искорки огня в погасшем очаге его страсти. Как раз наоборот. Родни тяготился обществом Стеллы. Они не переписывались, пока он был на фронте. Первое письмо от жены Родни Принс получил накануне своего отбытия в Англию. Каждая строка в нем излучала любовь и беспокойство о его здоровье. Хорошо понимая, что горбатого могила исправит, Родни спрашивал себя: «Что ей от меня нужно?»

Ему не терпелось встретиться с Кейт, но, будучи зависимым от милости посторонних, Родни не мог даже написать ей письма. Поэтому он поручил Питеру связаться с ней. Друг не выразил своего удивления, не стал надоедать советами, а просто сказал, что пойдет и переговорит с Кейт от его имени.

Принесенные Питером новости так обеспокоили Родни, что, несмотря на все уговоры, он вскоре предпринял отчаянную попытку научиться ходить на протезе. Стелла предприняла все возможное, чтобы удержать мужа. Единственное, чего она не сделала, так это не заперла Родни в его спальне.

Когда он все же добрался до района Пятнадцати улиц, миссис Маллен объяснила ему перемену, произошедшую со Стеллой, и причину исчезновения Кейт.

– Она, должно быть, нашла себе работу, доктор, – сказала миссис Маллен Родни. – Вчера я получила от нее письмо с четырьмя фунтами, которые она взяла у меня в долг перед отъездом. Обратного адреса нет, но на конверте – лондонский штемпель.

От миссис Маллен он направился прямиком к Питеру и попросил приятеля на некоторое время его приютить. Родни не осмеливался приближаться к Стелле сейчас, прекрасно осознавая, что на этот раз не сможет сдержаться. Однако жена никак не реагировала на его переезд до тех пор, пока не узнала, что Джон Суинберн приезжал к ее мужу и уговаривал того подать на развод.

Родни не был готов к внезапному появлению Стеллы. Жена налетела на мужа, подобно бурлящей, раскаленной добела лаве. Стелла отрицала правдивость всего, о чем говорил ему доктор Суинберн. Холодная сдержанность на этот раз ей изменила. Даже не питая иллюзий относительно ее настоящего лица, Родни был поражен, какой Стелла оказалась на самом деле. Она заявила, что раздавит мужа, что он никогда больше не сможет заниматься профессиональной деятельностью. Родни ответил, что и без ее угроз это весьма проблематично.

– Медицина – многосторонняя профессия, – сказала жена. – Я помню, что у тебя были определенные планы. В моей власти сделать так, чтобы разрушить их раз и навсегда. Кроме твоей связи с горничной, о которой знают все в городе, у меня есть еще это.

Стелла показала ему копию письма леди Кутберт-Гаррис.

Родни был неприятно изумлен.

– Ты и сама знаешь, что все это ложь! – заявил он жене.

– Конечно, ложь, – согласилась Стелла. – Ты смог бы это доказать, но прежде я так поработаю над ее обвинениями, что тебе ни за что не отмыться от грязи.

Содержание письма и кривотолки, которые поднимутся, стоит только сделать его достоянием общественности, нависли над Родни грозовой тучей. Когда Стелла упоминала об «определенных планах» мужа, она имела в виду вполне конкретные профессиональные мечты Родни, о которых он прежде часто ей рассказывал. Теперь же, после ранения, это, пожалуй, было единственной возможностью сохранить врачебную деятельность. Доктору Принсу давно уже хотелось заняться исключительно больными детьми, и больными не физически, а душевно. Детская психология, как Родни понял, представляет для него куда больший интерес, чем лечение одряхлевших тел да хрупких костей. Если он сможет не допустить того, чтобы из некоторых неуравновешенных детей в будущем выросли мрачные, склонные к насилию личности, это будет серьезной победой. И эти мечты Стелла способна была разрушить.

Однако, несмотря на угрозы жены, Родни воспользовался свидетельскими показаниями, предоставленными Джоном Суинберном. Как ни странно, молодой человек нравился сейчас доктору Принсу гораздо больше, чем прежде. И дело было даже не в том, что Суинберн помогал ему избавиться от ненавистного брака. Родни прекрасно понимал, под каким психологическим давлением находится его бывший ассистент. Молодой человек пытался поступить по справедливости, так, как он эту справедливость понимает. Суинберн признался, что был не в состоянии побороть страсть к Стелле. Он старался, но ничего не мог с собой поделать. Страсть одолевала все его сомнения и укоры совести. Карьера без Стеллы ничего для него не значила. Он предложил ей бежать и начать новую жизнь где-нибудь за границей…

Родни искренне ему сочувствовал. Обманутый муж прекрасно понимал, что Стелла из тех женщин, которые ничего не в состоянии предложить мужчине. Единственное, на что она мастерица, так это создавать иллюзию влюбленности. Однако эта иллюзия настолько пленительна, что способна свести мужчину с ума.

Разрушительную силу чар Стеллы в полной мере испытал на себе и Баррингтон. Хотя незадачливый влюбленный и подозревал, что его опередил более удачливый соперник, сила страсти Герберта Баррингтона росла прямо пропорционально тому, как уменьшались его шансы. Своей кульминации безумие достигло после того, как, прочитав в газете посвященную бракоразводному процессу статью, Баррингтон помчался к Стелле. В результате Родни получил свободу, но не как разведенный супруг, а как вдовец. Эта трагедия произвела на выздоравливающего больного такое сильное впечатление, что он едва не лишился рассудка.

За обедом Родни был молчаливее, чем обычно. Мысли о Кейт вновь заполнили все его существо. Он чувствовал себя прикованным к этому месту. Некая иррациональная уверенность, что любимая рано или поздно вернется сюда, в район Пятнадцати улиц, довлела над доктором Принсем/Принсом.

Только услышав, как Питер, обращаясь к своей дочери, приказал ей: «Перестань трещать, Кэтлин», – Родни осознал, какое впечатление производит на окружающих.

– Боже милостивый, Питер! – воскликнул он. – Не стоит просить ее помолчать из-за меня. По-моему, пришло время перестать обходиться со мной, словно я беспомощный инвалид. Продолжай, Кэтлин. Я слушаю…

– А кто говорит, что я прошу ее немного помолчать, заботясь о твоем здоровье? У меня выдался чертовски трудный день, и теперь я хочу отобедать в тишине и спокойствии.

– Дядя Родни! Я вам не мешаю? – спросила Кэтлин.

– Конечно, не мешаешь.

Он улыбнулся и подмигнул девочке.

– Дядя Родни, – вмешался в разговор Майкл. – Вам обязательно надо посмотреть конструкторы, выставленные в витрине магазина на Кингс-стрит в Шилдсе. Там есть модели кранов. Они перегружают малюсенькие ящики с кораблей в вагоны поездов. Это настоящий маленький док. Просто здорово!

– И впрямь здорово, – согласился с ним Родни.

Затем, понизив голос, произнес:

– Интересно, согласится ли доктор Дэвидсон свозить нас туда сегодня вечером на своем автомобиле?

– Ни за что на свете! – воскликнул Питер. – У меня сегодня еще осталось несколько вызовов, а ты только недавно начал ходить.

– Пожалуйста, папочка!

– Хороший врач сказал бы, что приятные впечатления и перемена места – это то, в чем я сейчас нуждаюсь, – сказал Родни. – К тому же мне ужасно надоело любоваться вон той грязной рекой за окном.

– Помолчите! – обращаясь к своим детям, приказал доктор Дэвидсон.

Переведя взгляд на Родни, он добавил:

– Тем, кто хочет перемены пейзажа, я бы посоветовал взирать на мир из окна, выходящего на задний двор.

Сердитый взгляд метнулся в сторону Пегги.

– А тебе, женщина, я скажу, что, если и впредь в этом доме мне откажут в возможности спокойно поглощать мой обед, я буду есть в ресторане.

Пегги спокойно ответила на угрозу:

– Если Родни хорошо оденется, то мы сможем устроить его на заднем сиденье. Там ему будет удобно. Дети вдвоем уместятся впереди, возле водителя. По правде говоря, я не вижу, почему бы не поехать. Сегодня, в конце концов, сочельник.

– После обеда мне еще надо будет заехать к нескольким больным, – сказал доктор Дэвидсон жене.

– Родни и дети тебе не помешают. Оставишь их в машине, а сам быстро все сделаешь и вернешься.

– Нет. Я так не смогу. Если дети хотят поехать в Шилдс, то для этого существует трамвай. Что касается тебя, – Питер мотнул головой в сторону Родни, – то это просто неразумно…

В комнате воцарилась тишина. Домочадцы не отрывали от доктора Дэвидсона глаз.

– Ладно, – улыбнувшись, пошел на попятную Питер. – Но только после вечернего чая. До этого времени я занят.

Ярко украшенные витрины. Толпы людей на базарной площади. Радостные детские лица. У Родни улучшилось настроение, но ненадолго. При мысли, насколько приятнее было бы оказаться сейчас здесь в обществе Кейт и Энни, он вновь впал в хандру. Впрочем, не желая портить хорошее настроение детям, а тем более тревожить Питера, и без того слишком сильно обеспокоенного душевным состоянием друга, доктор Принс сохранял видимость приподнятого настроения.

Уже на обратной дороге в Джероу Родни почувствовал, что силы его покидают. Тогда он прилег на заднем сиденье автомобиля.

– Не против, если я зайду к одной моей пациентке, живущей в районе Пятнадцати улиц? – поворачивая голову к другу, спросил доктор Дэвидсон. – Думаю, если я загляну к ней сейчас, то это избавит меня от дальнейших хлопот.

– Конечно, не против, – ответил Родни. – Не волнуйся. Поезжай, куда нужно.

– Я оставлю тебя здесь, на главной улице, – останавливая автомобиль у бордюра, сказал Питер. – Нужный дом совсем недалеко отсюда, на Слейд-стрит.

Кэтлин забралась на сиденье отца и затеяла с братом оживленный спор насчет того, кто из них научится водить машину раньше, когда вырастет.

Внезапно брат воскликнул:

– Гляди, Кэтлин! Старуха идет. Какая пьяная! Во-о-о! За фонарный столб схватилась.

– Точно. В стельку пьяная, – глядя через ветровое стекло, вторила Майклу сестра. – Она идет в нашу сторону, а за ней – мальчишки. Дядя Родни! Она вот-вот упадет!

Родни приподнялся на заднем сиденье автомобиля. Заметив, что шатающаяся фигура, появившаяся в кружке света от уличного фонаря, Дорри Кларк, Родни быстро нырнул обратно. Ему не хотелось, чтобы эта ведьма, выкравшая его письма, приближалась к автомобилю. В мозгу Родни зазвучал голос Стеллы, зачитывающей ему отрывки из его любовной корреспонденции. Жена не скрыла, каким образом эти письма очутились у нее.

Дети молча наблюдали за приближающейся женщиной. Ее преследовали какие-то сорванцы.

Поравнявшись с машиной, пьянчужка привалилась к радиаторной решетке и завопила:

– Бог вас покарает! За что вы обижаете старую женщину?

Кэтлин и Майкл тихонько захихикали.

Дорри Кларк погрозила им кулаком и закричала:

– Чего смеетесь? Сегодня Рождество!

Старуха приблизила лицо к стеклу и, брызгая слюной, завизжала:

– Вы, маленькие выскочки!

Ее трясущаяся на толстой шее голова изогнулась в попытке заглянуть на заднее сиденье.

Родни, опустив лицо вниз, притворился, что с интересом читает газету, но предательский свет уличного фонаря падал прямо на него.

– Боже всемилостивейший!

Родни не оторвал взгляда от газеты. Дети молчали. В их расширенных глазах читались изумление и страх.

– Ты можешь не смотреть на меня! – закричала Дорри. – Смотри в газету. Смотри… Я же говорила, что расквитаюсь с тобой. Бог – он все видит. Как Дорри Кларк сказала, так и вышло. Ты думал, что ты настоящий врач, а на самом деле ты недостоин ботинки чистить доктору Келли! Ха-ха-ха! Кто ты сейчас? Ты даже не мужчина!

Родни опустил руки с газетой на колени и уставился, не моргая, перед собой. Его лицо приобрело землисто-серый оттенок.

Две женщины, идущие в их направлении по Слейд-стрит, услышали крики пьяницы и поспешили к машине.

– Убирайся отсюда, старая дура! – сказала одна из них. – Ты попадешь в большую беду.

– Что?! – как ужаленная, повернулась к говорящей Дорри Кларк. – Попаду в беду за то, что говорю сволочи правду?! Уберите от меня свои руки! Я еще ему не все рассказала о его крале!

– Уходи отсюда, старуха!

– Оставьте меня в покое! Уберите свои грязные руки!

Вырвавшись из цепких пальцев женщин, старуха всем телом навалилась на дверцу автомобиля. Устояв на ногах, она снова заглянула внутрь салона.

– Уехала, сбежала от тебя! Зачем калека такой, как Кейт Ханниген? А ты даешь объявления в газеты… Ну и умора!

Затем пьяная старуха, ударив кулаком по стеклу, дурным голосом загорланила строку из популярной песни:

– «Вернись, любимая, в наш Эрин… [11] Вернись, любимая, в наш Эрин…» Что ты готов отдать за то, чтобы узнать, где она сейчас? Свою вторую ногу? Дорри Кларк может тебе сказать. Да, я могу тебе сказать. Как насчет этого?

Вдруг страшная сила отбросила старуху от автомобиля и голос Питера Дэвидсона произнес:

– Миссис Кларк! Если это повторится, я прослежу, чтобы вами занялась полиция.

Сев в автомобиль, врач без излишних угроз уехал прочь от пьяной старухи.

Дорри Кларк застыла, прислонившись к стене, куда ее отпихнул доктор Дэвидсон.

– Еще один чертов выскочка! Полицией мне угрожает!

– Убирайся, пока еще в состоянии сама ходить, – посоветовала одна из женщин.

– Ты серьезно знаешь, где Кейт Ханниген? – спросила другая.

– Да не знает она ничего, – возразила ее подруга. – Это в ней джин чудит.

– Джин! – завопила Дорри. – Джин! Ты думаешь, я не знаю, куда она уехала? Ошибаешься! Я все знаю!

– Доктор неплохо заплатит, если ты ему скажешь.

– Я ни за что не возьму его чертовых денег. Не возьму даже тогда, когда буду умирать с голоду, буду лазать по канавам в поисках выброшенной корки хлеба…

Старуха демонстративно рухнула на колени, но женщины подхватили и помогли ей подняться на ноги.

– Не будь полной дурой, Дорри.

– Даже если он вручит мне поднос, полный золотых соверенов, я скажу ему: «Вали отсюда, одноногий урод!» А потом я плюну ему прямо в бесстыжие его зенки! Он никогда не вернет себе Кейт Ханниген… никогда. А знаете почему? Она мертва, как дверной гвоздь!

– Мертва?!

– Да, мертва. Вы думаете, я пьяна? Думаете, во мне говорит джин? Но у меня голова свежая, как никогда… Она мертва. Если бы она была жива, то вернулась бы к своему чертову доктору. Но она мертва, жарится сейчас в аду, где ей и место.

Один из мальчишек, что тащились за Дорри Кларк, вдруг крикнул:

– Глядите, кто там идет!

Он слегка тронул ближайшую к нему женщину за локоть и указал другой рукой на трамвай, остановившийся на противоположной стороне широкой улицы.

– Боже мой! Вот неожиданность!

Дорри Кларк часто заморгала подернутыми туманом опьянения глазами. Ее нижняя челюсть отвисла и непроизвольно задвигалась туда-сюда. Высокая женщина в сопровождении девочки прошла мимо них. Старуха медленно сползла по стене на мостовую.