Дикие орхидеи

Глава 12

Джеки

Может, я и приревновала к Десси, но мне почему-то так не кажется. Во-первых, с чего бы мне ревновать? Другое дело — если б я была по уши влюблена в Форда Ньюкомба и какая-то женщина попыталась его увести. Тогда, конечно, я бы с ума сходила от ревности. Ну или если бы Десси хотела «захомутать» Форда и я почувствовала, что мое рабочее место в опасности, тогда я, возможно, попыталась бы вбить между ними клин. Но Десси Мейсон не из тех женщин, что увиваются за мужчинами. По правде говоря, я могу представить, как она выходит замуж за Форда и считает, что я стану ее рабыней. Конечно, она выселит меня из лучшей спальни и отправит жить в комнату прислуги, на третий этаж, но вряд ли она захочет меня уволить. Нет, я делаю слишком много работы, чтобы меня увольнять. Я веду домашние дела, исполняю обязанности личного секретаря Форда, готовлю, делаю покупки. Я разве что не сплю с ним — ну так эту работу Десси наверняка с радостью возьмет на себя.

Так с чего бы мне ревновать? А Форд постоянно мне на это намекает. Он столько ухмыляется, что я уже начинаю бояться, что у него лицо перекосится на одну сторону...

В первый же день я поняла: Десси делает ставку на Форда и твердо намеревается его заполучить. А если она его получит, то сделает его несчастным.

Да, Десси красавица. Честно говоря, она даже больше чем просто красавица — она роскошная женщина. Наверное, тысячи мужчин падали ниц перед ней и клялись в вечной любви, по крайней мере я легко могу это представить. На самом деле я подозреваю, что она уехала из Лос-Анджелеса потому, что там слишком много красивых женщин. А здесь красота вкупе с недюжинным талантом делает ее королевой Коул-Крик. Жители городка говорят о ней только шепотом.

И вот Десси решила, что ей нужен мой босс. Не сомневаюсь: она его заграбастает. Форд умен, когда дело касается книг, но в отношении женщин... В тот вечер, когда Десси заявилась на ужин. Форд бегал за ней, как будто она сучка в течке. Откровенно говоря, я думаю, что это отвратительно.

Вообще-то Десси устроила грандиозное шоу из демонстрации новой скульптуры. Да, работа хороша, и, может, я к ней придираюсь, но все-таки, по-моему, она слишком много на себя взяла. Не думаю, что портрет покойных жены и тещи Форда — это вещь, которую она могла сделать, не спросив его согласия.

Ну ладно, сделала она ее — так почему бы не показать ему скульптуру наедине? Зачем было устраивать целое представление с участием зрителей и заставлять Форда прилюдно плакать? У бедолаги слезы по щекам катились с того момента, как он увидел скульптуру, и до того, как на нее вновь водрузили крышку.

Да, я цинична, но я готова биться об заклад, что она никогда в жизни не делала скульптуру бесплатно для бедного человека. Слишком уж большое совпадение: Форд сказочно богат, а она ваяет портреты двух женщин, о которых он написал миллионы слов любви.

Когда он сообщил мне, что в воскресенье идет к ней домой, чтобы обсудить воплощение скульптуры в бронзе, я задала себе вопрос: а что еще он закажет у Десси?

Я убеждала себя, что это не мое дело. Форд имеет право заводить интрижку и жениться на ком угодно. А моя работа... Ну, по правде сказать, я уже точно не знаю, в чем она заключается, моя работа.

На прошлой неделе стоило мне заговорить о расследовании, как Форд туг же менял тему разговора. Он сказал, что работает над другим произведением, и вернется к истории с дьяволом «позже».

Но я-то понимала, что на самом деле он просто боится за меня. Так как мы пришли к выводу, что история про дьявола скорее всего основывается на чем-то, что я видела, будучи ребенком, я не очень огорчалась, что он ее забросил.

Кроме того, я счастлива, что занимаюсь своей фотостудией. Ну ладно, оттого что живу с Фордом, ведь тоже счастлива. Он бывает очень забавным, и если речь идет о книгах, то он невероятный собеседник. Каждый вечер, пока я готовлю ужин, он читает мне выдержки из множества книг по фотографии, которые он заказал, и мы оба узнаем много нового.

И щедрость его безгранична. Я составила заказ на основные принадлежности для фотостудии, которые мне нужны, а Форд добавил туда же еще столько всего, что от обшей стоимости у меня засосало под ложечкой.

— Я никогда не смогу с тобой рассчитаться, — сказала я и протянула список ему обратно.

Форд только плечами пожал:

— Ну, придумаем что-нибудь.

Раньше я бы подумала, что речь идет о сексе, но я уже уяснила, что Форд вообще не думает обо мне в этом ключе. На самом деле мне кажется, что он видит во мне дочь, которой у него никогда не было. И, сказать по правде, меня это удручает. Ладно, когда мы впервые встретились, я твердо стояла на том, что секса между нами никогда не будет. Но ведь в то время я собиралась замуж за Керка! А когда я поехала с Фордом в Коул-Крик, я и слышать не хотела о мужчинах, что и понятно. Но с тех пор... С тех пор многое изменилось. Ну, Форд стал казаться мне весьма привлекательным. Однако после нашего приезда в Коул-Крик он только и делает, что пускает слюни на других женщин. Сначала Ребекка, теперь Десси. Мне остается лишь быть его личным помощником и деловым партнером.

Суббота поколебала нашу устаканившуюся жизнь.

Если честно, я пребывала в крайне дурном настроении из-за того, как накануне Форд выставил себя дураком перед Десси. Я ничего не имею против того, что он расплакался при гостях — это было даже трогательно, — но мне страшно не понравилось, что он не мог отвести от нее взгляд. Она напялила платье, которое открывало ее огромные сиськи на пределе дозволенного. Расползающуюся талию перетягивал широченный пояс, а пышная юбка наверняка маскировала зад сорока пяти дюймов в объеме. Десси болтала с гостями и смеялась весь вечер, а Форд сидел в уголке с пивом и пялился на нее.

Нет, не думаю, что я приревновала. Если бы Десси вела себя как женщина, которая вот-вот готова влюбиться в Форда, я была бы только счастлива. Ну, если б она, на худой конец, его хотела... Но Элли рассказала, что в Коул-Крик каждая собака знает, что она кувыркается со своим двадцатипятилетним садовником. Один раз я заметила, что она задержала взгляд на Нейте, и тогда мы с его бабушкой одновременно встали между ними. Десси рассмеялась, и это единственная искренняя реакция, которую я видела у нее за весь вечер.

Как бы там ни было, настроение, которое владело мной в субботу утром, никак нельзя назвать радужным. И потому я решила взять камеру и пойти пофотографировать цветы. Но только я собралась уходить, как явился Форд и напросился со мной.

У него много замечательных качеств, но иногда он бывает самым невыносимым человеком на планете. Пока я его снарядила, солнце поднялось высоко, а это означало, что самые интересные тени на цветах я уже упустила. Я от всей души жалела, что не позволила ему провести день с Десси. Пусть бы делала с ним что хотела.

Хуже того, когда мы наконец-то добрались до тропы, он принялся жаловаться на каждом шагу. Мы прошли не больше мили, но послушать Форда, так он совершил марш-бросок на выживание длиной в тридцать миль. Он все время что-то жевал и пил, ворчал и стенал из-за каждой палки на тропинке, и хныкал даже из-за паутинок, натянутых через тропу. Мне хотелось его избить.

Правда, в конце концов оказалось, что мне страшно повезло, что он пошел со мной. Я снова увидела сон про несчастье, только на этот раз я не спала, а бодрствовала. Ну, отчасти бодрствовала. Наверное, я отключилась на несколько минут. Когда я пришла в себя. Форд уже развел костерок, согрел воды в чашке и впихнул в меня один из этих псевдопитательных батончиков, которые он лопает десятками.

Это он догадался, что у меня очередное предвидение. Как только он произнес это вслух, я поняла, что он абсолютно прав. И вот что удивительно: полчаса назад он валялся на земле, как дохлый слизень, а тут в одно мгновение превратился в реактивный двигатель. Он сгреб оба рюкзака, нацепил один на спину, другой на живот и побежал к машине. Да, именно побежал!

А потом мне пришлось держаться изо всех сил. Он засыпал меня миллионами вопросов о сновидении, а я едва могла на них отвечать — так боялась, что машина перевернется. Что меня удивило еще больше, так это то, что он вот так вел машину одной рукой! И это вовсе не казалось ему необычным. Во всех книгах он писал про себя — своего героя, — что он совсем не такой, как его неотесанные родственнички. Но в тот момент ему недоставало разве что сигареты в зубах и ружья на заднем сиденье.

Хотя я то и дело ударялась головой о потолок машины, мне удалось набрать по сотовому номер Десен. Я позвонила именно ей потому, что была абсолютно уверена, что ничто вовсе Десси Мейсон не интересует. Элли забросала бы меня вопросами, ни на один из которых мне не хотелось отвечать.

Спасибо Десси, мы рекордно быстро нашли дом из моего видения, пробрались внутрь через заднюю дверь и затушили огонь, прежде чем пожар захватил весь дом.

Должна признаться, все это изрядно будоражило кровь: сначала кросс по горам, потом безумные гонки на машине, в итоге мы достигли цели и спасли жизнь двум малышам. Ну, короче, меня это завело. Мне хотелось раздеться, облиться шампанским и заниматься любовью до самого рассвета. С Фордом. Да, меня это шокировало, но когда мы ехали домой и смеялись от счастья, я почувствовала, что все это вполне может закончиться в постели. Может, мы прорезвимся и не всю ночь — Форд уже в возрасте, да и форма его оставляет желать лучшего, — но все-таки...

Мы остановились купить пиццы и пива. Я обдумывала, как бы поизящнее предложить... ну, это самое...

Но когда мы приехали домой — о, наш прекрасный дом! — на веранде восседала Десси. Она притащила с собой корзину с шампанским и копчеными устрицами. Она тут же принялась рассказывать, как сильно волновалась за Форда — причем с классическим южным акцентом. Кажется, ей удалось затянуть пояс еще на одну дырочку.

Взгляд Форда говорил «я-ничего-не-могу-с-этим-по-делать». Пришлось сказать, что я устала и хочу лечь спать. Он начал играть в заботливого папочку, но я отняла его руку от своего лба и поднялась наверх. Я закрыла все окна, лишь бы не слышать искусственный смех Десси и их с Фордом болтовню, которая продолжалась до глубокой ночи.

Даже если я и не ревновала, все равно в воскресенье я чувствовала себя очень одинокой. Форд поздно лег, а потому встал только к полудню, и уже тогда я видела, что его мысли витают где-то далеко. Я приготовила ему большой омлет с сыром, подала его на стол и ушла в сад перечитать одну из книг по фотографии. Я намеревалась сходить в церковь, но меня одолевала такая лень, что в церковь совсем не хотелось. В полпервого я позвонила Элли, но никто не взял трубку.

Пока я слушала в трубке гудки, за окном раздался шум мотора. Я выглянула в окно и увидела, как он отъезжает. И даже не попрощался!

Я села на стульчик у телефона и внезапно остро ощутила себя покинутой. Нет, на самом деле я впервые почувствовала себя его служащей. Да, я знаю, он платит мне зарплату, но все же...

Это чистый абсурд, я понимала, что веду себя как ребенок, но мы с Фордом впервые с момента переезда были порознь.

Может, Десси приготовит ему что-то божественное? Нарядится в черные тореадорские брюки и алую блузку? С вырезом до пупа?

Я вздохнула: надо же, я сама у себя вызывала отвращение. Конечно, я не ревновала, но вела себя почему-то так, словно ревную.

Наверное, мне просто стало скучно. Я позвонила Нейту. Вдруг они с бабушкой захотят прийти ко мне на ленч или пригласят меня к себе... Его бабушка — милая женщина. Мне нравилось говорить Форду, что она его ровесница. Форд отвечал, что все равно ни за что на ней не женится, так что я могу даже не мечтать спать с Нейтом в одной комнате. И как всегда, мы вместе смеялись.

У Нейта тоже никто не отвечал.

— Ну и куда все подевались? — спросила я вслух. — Может, проходит очередное чаепитие, а меня туда не пригласили? И Форд сейчас там? И они с Десси веселятся без меня?

Надо взять себя в руки. И надо придумать какое-нибудь занятие, которое не требует общества других людей. Конечно, фотография!

Меня охватили сомнения. Мне пришлось приложить усилия, чтобы подавить приступ паники. Что, если я пойду в лес и у меня снова будет видение? Кто мне поможет, если я отключусь? И что еще важнее — кто поможет предотвратить ту катастрофу, которую я прозрею?

Я прочла сама себе лекцию о зависимости. Двадцать шесть лет я как-то обходилась без Форда Ньюкомба, проживу уж как-нибудь один день!

Я встала и пошла наверх, в спальню. Пустой дом казался мне слишком большим, слишком старым и слишком скрипучим. В каждом углу мне слышались шорохи. Пчел мы вывели, но вдруг на чердаке остались осы? Или птицы?

Я проверила пленку и батарейки в рюкзаке и спустилась вниз. Я не знала, куда пойти, знала только, что надо убраться подальше из пустого дома.

Я прошагала около мили по узкой дороге и вышла к табличке «тропа». Такие таблички кажутся вырезанными вручную. Встречая их, чувствуешь, будто отправляешься в путешествие.

Это была широкая, утоптанная тропа, из утрамбованной земли торчали голые корни, отшлифованные тысячами ног. Почему же я не помню ее? Я рассмеялась. Мне становится жутко, когда я что-то вспоминаю, и странно, когда я чего-то не вспоминаю...

Спустя каких-нибудь несколько минут я нашла цветы, которые стоили того, чтобы их увековечить. Я поставила свой «Ф-100» на треногу, заправила пленку и сфотографировала пушистую гудайеру на крошечном пятачке света. Нажимая на кнопку открытия объектива, я затаила дыхание, чтобы никакое движение воздуха не поколебало цветок и не смазало изображение. По счастью, ветра в этот момент не было, и я надеялась, что снимок получится четким.

Я правда обожаю фотографировать цветы. Такие сочные краски... я чувствую, как радуется во мне ребенок, который всегда выбирает самые яркие карандаши из коробки. Я могу сколько влезет фотографировать и рассматривать нечто ослепительно розовое, ярко-красное, насыщенно-зеленое — и при этом знать, что я делаю нечто «естественное».

В фотографиях людей я люблю противоположное. Для меня «цвет» в портрете — это выражение лица, эмоции, которые я запечатлеваю. Я пришла к выводу, что цветная пленка часто отвлекает от них внимание: тут кожа слишком красная, тут старческие пигментные пятна. Чувства словно отходят на второй план. А дети? Как, скажите на милость, разглядеть на фотографии выражение детского личика, когда его затмевает зеленая рубашка с оранжевыми носорогами?

За долгие годы я научилась удовлетворять жажду цвета фотографиями ярких растений на самой чувствительной пленке с самым мелким зерном. С ней можно увеличить тычинку до размеров 9x12 — и все равно изображение будет кристально чистым. А любовь к человеческой душе я удовлетворяла с черно-белой пленкой, причем настоящей черно-белой, которую нужно проявлять вручную, а не пропускать через какую-то гигантскую машину.

Я отщелкала четыре «вельвии» и два «эктахрома», сложила все в рюкзак и собралась домой. Было почти четыре часа, хотелось есть и пить, а я ничегошеньки с собой не захватила. Наверное, я привыкла быть все время с Фордом, а там, где Форд, всегда есть еда и питье.

Я испустила долгий, полный жалости к себе вздох, закинула рюкзак на плечи и зашагала по тропе обратно. Признаюсь честно, мне стало намного лучше. Я уже не чувствовала себя покинутой и не злилась на Форда. Я провела отличный день, уверена, у меня получилось несколько шикарных фотографий. Может, стоит выпустить серию поздравительных открыток и продавать их туристам, пересекающим Аппалачи? Может...

Я резко остановилась и огляделась по сторонам: я не узнавала места. Передо мной бежал узкий ручеек, но по пути сюда я не переходила ни через какой ручей. Я повернула назад в поисках своей тропы и размечталась о том, как расстроится Форд Ньюкомб, когда придется отправлять Национальную гвардию на мои поиски. «Нельзя было оставлять ее одну», — скажет он...

Я шла минут двадцать, но до сих пор не увидела ничего знакомого. Я уже начала беспокоиться, когда слева заметила солнечный зайчик. Он двигался. Мне стало любопытно, однако в то же время я испугалась, потому что не знала, где нахожусь. Я отступила с тропы в лес. Я старалась производить как можно меньше шума, шагая по мягкой земле, и мне это удавалось. В лесу царил полумрак, подлесок рос густо, но я все равно видела солнечный зайчик. Сердце колотилось где-то в области горла: а что я там увижу? В голову настойчиво лезли мысли о Джеке Потрошителе и блестящем лезвии ножа.

Добравшись до края леса и выглянув из-за деревьев, я едва не расхохоталась от облегчения: передо мной лежал чей-то задний двор. На дальней стороне старый забор кренился под тяжестью увивавших его роз. Налетел легкий ветерок, и лепестки облачком опустились на землю.

Я закрыла глаза и с наслаждением вдохнула божественный запах свежескошенной травы. С одной стороны стоял лес, с двух других — забор, с четвертой тени от деревьев ложились так плотно, что я не видела дома, который, должно быть, находился выше по склону.

Но по правде сказать, даже если бы там помещался Белый дом, я вряд ли обратила бы на него внимание.

Под гигантским тенистым деревом на парковой деревянной скамье сидел мужчина. Невероятно, сказочно красивый мужчина, высокий и стройный, с черными как вороново крыло волосами, которых едва ли когда-то касалась краска. Он был одет в голубые джинсы, серые походные ботинки и джинсовую рубашку темно-синего цвета на кнопках спереди. Солнечный зайчик отражался от его чашки — он пил что-то горячее из высокого алюминиевого термоса, который стоял на земле у его ног.

И там же, на земле, стоял синий брезентовый рюкзак, из которого торчал длинный тонкий французский батон. А рядом с рюкзаком... Я затаила дыхание, и мои глаза распахнулись до такой степени, что стало больно. Рядом с рюкзаком стояла биллингемская сумка для камеры. Биллингемские сумки делали в Англии, и выглядели они как вещи, которые носят исключительно герцоги. А герцогам они достаются по наследству от других герцогов. Принц Чарлз как-то сказал, что, по его мнению, твид никто не покупает, твид просто у людей есть. И с биллингемскими сумками то же самое — они как будто просто «есть». Их шьют из кожи и брезента, с медными пряжками... Не слушайте принца Чарлза, поскольку биллингемскую сумку можно купить, только стоит она, как самолет.

Так я и стояла за деревьями, словно какая-нибудь вуайеристка, и вожделела к сумке для камеры. И тут я ощутила на себе взгляд. И точно — мужчина смотрел прямо на меня. Легкая улыбка тронула его губы, и темные глаза светились теплом.

На моем лице сменились, наверное, четыре оттенка красного. Я страстно желала умчаться обратно в лес. Как единорог. Вот только любой единорог, наверное, без труда найдет из лесу дорогу, если захочет.

Я сделала глубокий вдох, попробовала притвориться взрослой и двинулась к нему.

— Я вовсе не хотела за вами шпионить, — сказала я. — Я просто...

— Вы хотели убедиться, что я не местный серийный убийца?

Вблизи он оказался еще красивее, и голос у него был прекрасный: густой, бархатистый. О нет, подумала я. Кажется, я попала.

Он отодвинулся на край скамейки, жестом приглашая меня присесть рядом. Он поражал такой утонченной, элегантной красотой, что я, снимая рюкзак, старалась смотреть на розы.

— Они прекрасны, не правда ли?

— Да. — Он повернулся взглянуть на них. — Я знал, что они сейчас в цвету, потому и постарался прийти сегодня.

Я поставила на землю свой рюкзак из винила и брезента рядом с биллингемской сумкой. Дихотомия Старого и Нового Света. Какая прелесть.

Сидя на противоположном краю скамейки, я старалась сфокусировать взгляд на розах, но мужчина сидел между мной и ними, и поэтому мой взгляд бродил туда-сюда.

Он повернулся ко мне: глаза блестят, на губах играет милейшая улыбка. Узнав Форда поближе, я перестала обращать внимание на его взгляды, но с этим человеком я чувствовала себя как школьнииа-заучка наедине с капитаном футбольной команды.

— А вы, должно быть, Джеки Максвелл?

— Коул-Крик — большая деревня, — простонала я.

— О да. Так всегда в маленьких городках. Меня зовут Рассел Данн. — Он протянул мне руку для рукопожатия.

Я коротко пожала ее и отпустила. Ох и нелегко же отпустить такую большую, теплую ладонь!

— Ваш дом там, наверху? — Я попыталась рассмотреть, что за деревьями, но увидела только еще больше деревьев.

— Нет. По крайней мере уже нет.

Я хотела спросить, что это значит, но не стала. Меня так тянуло к этому мужчине, что по телу словно пробегал электрический ток.

— Вы, случайно, не голодны? Я взял с собой слишком много еды. Ее придется либо съесть, либо тащить обратно. — Он взглянул на меня из-под длинных, стрелочками, ресниц. — Она тяжелая, так что вы мне очень поможете, если разделите со мной ленч.

Ну и что мне делать? Отказаться ему помочь? Ха-ха.

— Разумеется, — согласилась я.

Он встал и потянулся. Да, конечно, я понимала, что он красуется, демонстрирует свое убийственно роскошное тело, но все же...

Я заставила себя отвернуться. Он вытащил из рюкзака скатерть в красно-белую клетку. Пошловатая расцветка, но на темно-зеленой траве она смотрелась великолепно.

— Не поможете мне? — спросил он, усаживаясь на скатерть.

Через неприлично короткое время я уже сидела рядом с ним на скатерти, лицом к розам, и накрывала на импровизированный «стол».

Должна сказать, что ему удалось очень многое впихнуть в сравнительно небольшой рюкзак: бутылку холодного белого вина, два хрустальных бокала — такие тоненько звенят, если постучать по ним ногтем, — тарелки от «Виллерой и Бош». Угощение было великолепным: сыры, оливки, мясные закуски и три вида салата.

— Ну, прямо хлеба и рыбы, — заметила я.

Он озадаченно взглянул на меня:

— Что вы имеете в виду?

А он не часто бывает в церкви, подумала я. Я рассказала ему, как Христос накормил толпу народу хлебом и рыбой. История, кажется, его развлекла: он улыбнулся.

— Ничего библейского, просто я хорошо умею паковать вещи.

Будь на его месте кто-то другой, я бы подумала, что шутка моя не удалась. Но он так тепло улыбался, что я улыбнулась в ответ. Он разлил по бокалам вино, наломал хлеба и протянул мне тарелку с сырами и оливками. Это же мое самое любимое блюдо!

Утолив голод, я стала потягивать вино и смотреть на розы.

— Расскажите мне про себя, — сказала я.

Он засмеялся: густой, мягкий звук. М-м-м...

— Лучше вы мне расскажите кое-что, что хочет знать весь Коул-Крик: что у вас с Фордом Ньюкомбом?

Я оторопела:

— А кому какое до этого дело?

— Ну, вы же по какой-то причине хотите знать обо мне «все»...

— Туше, — улыбнулась я. Я начала расслабляться. Меня так сильно влекло к нему физически, что я сама себе не доверяла, но теперь я понемногу освоилась с этим чувством и успокоилась, вновь обретя способность говорить и думать. — Кто начнет?

— Может быть, на «камень, ножницы, бумага»? — предложил он.

Я снова рассмеялась: мы с папой так решали, кому выполнять самые нудные дела по дому. Я выиграла.

— Так кто вы? Почему не присутствовали на ежегодном чаепитии в Коул-Крик? Что случилось с вашим домом? — Я искоса взглянула на густые тени в лесу.

— О'кей.

Он прожевал, проглотил, отряхнул руки, встал, поклонился мне и прижал правый указательный палеи к виску.

— Рассел Данн. Тридцать четыре года. Доцент истории искусств в Университете Северной Каролины в Роли. Я жил в Коул-Крик, пока мне не исполнилось девять, потом мы переехали, но иногда возвращались навестить родственников. Моя мать выросла в доме, который стоял вон там, но лет десять назад он сгорел. Был женат, ныне вдовец, детей нет, серьезных привязанностей, по сути, тоже нет. На чаепитии я не присутствовал, потому что в Коул-Крик не живу и членом местного общества меня не считают. — Его глаза смеялись. — Что еще?

— А что в Биллингеме?

— Ага, значит, вот что вас на самом деле заинтересовало, — сказал он с напускной серьезностью. — А я-то думал, что это моя харизма. Ну сыр, на худой конец.

— Не-а! — Я с радостью притворилась, что вовсе не обдумываю, кого позову в подружки невесты. — Так что там лежит?

Он шагнул к скамье, взял сумку, поставил ее на край скатерти и извлек оттуда камеру, которую я видела только в каталогах, — «Никон Д 1-Х».

— Цифровая? — спросила я не без разочарования в голосе. Мне нравится автоматический фокус на камере, но это — предел моей современности. Я ненавижу объективы с зумом: они не дают такой четкости изображения, как стационарные. Цифровые фотоаппараты — это штучки для мистера и миссис Обывателей. Хотя я знаю, что корпус его камеры — я уж молчу об объективе — стоит несколько тысяч, в моем представлении это все равно не настоящая фотокамера.

Он развернул камеру к залитым солнцем розам и сделал несколько снимков, потом вытащил из камеры пластиковую карточку. Я попивала вино. Он достал из рюкзака небольшой аппарат — два таких уместятся в обувную коробку. Сначала я приняла его за портативный DVD-плейер. Интересно, что ж за кино он собрался мне показать? Надеюсь, там не слишком много секса, иначе я просто не удержу себя в руках.

Он сунул карточку в аппарат, и я застыла с бокалом вина в руке. Кажется, я даже не дышала, пока аппарат не выдал первые фотографии. Рассел протянул их мне. Я поставила стакан. Вот это чудо! Я с удивлением рассматривала фотографии размером 4x6 удивительной яркости и четкости. Я видела даже шипы на стеблях роз.

— Ого... — Никакие другие слова мне на ум не приходили.

— Конечно, фото можно перенести на компьютер и обработать, и есть принтеры получше этой штуковины, но общую концепцию ты понимаешь.

— О да. Понимаю. Что-то вроде «Полароида» нового тысячелетия.

— Но еще я использую вот это, — объявил он и вытащил из сумки огромный «Никон Ф-5». Возьмите мою камеру, добавьте наворотов и пару фунтов весу — и получите «Ф-5».

Я люблю тяжелые фотоаппараты. Правда. Как-то раз я призналась в этом Дженнифер, и она ответила: «Ага, они как тяжелые мужчины».

Может, это и вправду сексуально, но в любом случае в тяжелых камерах есть некая фундаментальная надежность, и как я ни старалась, мне не удалось приучить себя к маленьким.

То, что он показал, произвело на меня впечатление, но я не хотела ахать и охать и рассыпаться в восторгах по этому поводу.

— А что еще там у вас есть?

Он заглянул под плоскую крышку.

— Сканер. Пара прожекторов. Фон или два. Мотоцикл, на котором я поеду домой.

Мы оба рассмеялись.

Может, насчет мотоцикла он и шутил, но все-таки вытащил цифровой «Никон» размером с ладонь. Я знала, что это новинка на рынке и его расхваливают на каждом углу.

— Это последний, честное слово. Давайте, попробуйте его в деле.

Но когда я навела фотоаппарат на него, он закрыл лицо руками:

— Только не меня!

Если б я сидела тут с Фордом, я нащелкала бы десяток кадров, не важно, закрывался бы он или нет. Но с этим человеком я не чувствовала себя в безопасности настолько, чтобы идти против его воли. Может, я просто, как настоящая женщина, хочу ему угодить?

Я сфотографировала розы и стала вертеть камеру в руках и нажимать на кнопки, чтобы посмотреть, что получится.

— Ваша очередь рассказывать про себя.

— У нас с Фордом Ньюкомбом ничего нет, — с нажимом проговорила я. — И вообще у него сегодня свидание с самой большой знаменитостью Коул-Крик.

— А-а, — сказал Рассел, и что-то в его тоне заставило меня взглянуть на него повнимательнее.

У него был потрясающий профиль: красивые, четкие черты, будто высеченные из камня. Десси наверняка захотела бы изваять его портрет.

И тут до меня дошло, что это за странный тон в его голосе.

— Вы знаете Десси? — тихо спросила я.

— О да. А какой мужчина не знает таких Десси?

Ничего себе! Никогда не слышала большего презрения в голосе. Я поклялась здесь и сейчас никогда не подбивать клинья к Расселу Данну. Что-то мне не хочется, чтобы он — равно как и любой другой мужчина — отзывался обо мне таким образом.

— Она... — Я не знала, как сформулировать вопрос. — Насколько велика опасность, нависшая над моим невинным, наивным боссом?

Рассел повернулся ко мне. Вся веселость сошла с его лица. Темные глаза смотрели пронзительно, и под этим взглядом мне хотелось сжаться в комочек.

— Послушайте, окажите мне услугу.

— Просите что угодно, — сказала я. Увы, я это и подразумевала.

— Не говорите никому в Коул-Крик, что видели меня. Особенно Ньюкомбу. Он может проболтаться Десси, а Десси расскажет остальным, и дело может обернуться... хм... неприятностями. Меня не любят в Коул-Крик.

— Но почему?

Он меня ошеломил. Человека с такими манерами и обаянием — и не любят? Да по сравнению с ним Джеймс Бонд — неотесанный деревенский олух!

Рассел улыбнулся так, что мне захотелось тут же лечь на спину и раскрыть ему объятия.

— Вы льстите моему самолюбию, мисс Максвелл.

— Джеки. — Я с трудом заставила себя перевести взгляд на камеру. — Ладно, я сохраню ваши тайны, но я должна узнать их все!

Я очень старалась казаться веселой и остроумной. Я игралась с зумобъективом, заставляя его выдвигаться и втягиваться обратно. Потом щелкнула на кнопку просмотра и взглянула на снимки, которые он сделал. Пейзажи один другого краше.

Через некоторое время он отвернулся и посмотрел на розы. Я наконец-то расслабилась.

— Я написал плохой отзыв о выставке Десси. Я подрабатываю на стороне: пишу отзывы и обзоры. Я написал что думал, и в Коул-Крик меня так и не простили.

Я, конечно, не пустилась в пляс от радости, но мне очень хотелось. Да, знаю, подло с моей стороны радоваться, что Десси получила плохой отзыв, но все-таки...

— И все? В городе вас не любят из-за того, что вы написали плохой отзыв о выставке одной из жительниц?

Он улыбнулся уголком губ.

— Из-за этого — и еще из-за того, что я изгой, которому известно, что они задавили камнями женщину.

Я едва не выронила камеру. Даже падая со скалы, я не выпустила бы из рук фотоаппарат и до последнего прижимала его к груди, желая уберечь, но, услышав слова Рассела, едва не уронила этот прекрасный инструмент.

— Вы в шоке? — Он пристально смотрел на меня.

Я сумела лишь кивнуть.

— В шоке от того, что я сказал, или от того, что я это знаю?

— От того, что знаете, — ответила я хрипло и прочистила горло.

Он смерил меня долгим взглядом и в конце концов отвернулся.

— Дайте угадаю. Ньюкомб напал на след этой истории, но когда он начал задавать вопросы, выяснилось, что в Коул-Крик никто и слыхом про это не слыхивал.

Я готова была убежать с этим мужчиной на край света и закрутить безумный роман, но не была готова открыть ему то, что выяснила по приезде в город. Если я начну, то могу сорваться и выложить ему правду о своих видениях и воспоминаниях. Я решила, что о том, что знаю, скажу ему как можно меньше.

— Именно. Он имел дело с мисс Эсси Ли.

— Ах да. Неподражаемая мисс Эсси Ли. — Рассел нехорошо улыбнулся. — А знаете, она ведь тоже там была. Укладывала камни на бедняжку.

Я пыталась сохранить спокойствие.

— Кого-нибудь судили? — выдавила я из себя.

— Нет. Это дело замяли.

Я задала вопрос, который так любит Форд:

— Но почему? Почему они так поступили?

Рассел пожал плечами:

— Подозреваю, что из зависти. Многие любили Амарису, но кое-кто и ненавидел.

— Амарису?

— Женщину, которую убили. Будучи ребенком, я встречал ее и думал, что она очень добрая. Она... Вы уверены, что хотите все это услышать?

- Да.

Я отложила фотоаппарат, подтянула колени к груди и приготовилась слушать.

— Брат Амарисы, Рис Ландрет, приехал в Коул-Крик управлять маленькой фабрикой по производству керамики. В окрестностях города богатые залежи хорошей глины, туристы любят эти места, и владельцы решили, что этот бизнес принесет неплохие деньги. Рис открыл фабрику, нанял местных рабочих. Но у него начались неприятности, потому что самая красивая девушка в городе, Коул...

— Из рода отца-основателя, — вставила я.

— Верно. Генриетта Коул. К ней сватался Эдвард Белчер, его я тоже помню, такой напыщенный зануда... Однако мисс Коул страстно жаждала выбраться из Коул-Крик, а потому руками и ногами вцепилась в мужчину, который мог свободно переезжать с места на место.

— Молодого и красивого горшечника.

Он на секунду умолк.

— Разве я упоминал, что он был молод и красив?

— Наверное, где-то слышала, — промямлила я, проклиная свой длинный язык.

— Как бы там ни было, — продолжил Рассел, — после свадьбы Рис узнал, что Генриетта — городская шлюха. Она превратила его жизнь в ад. Ирония заключается в том, что она выскочила за него, чтобы уехать из Коул-Крик, а потом отказалась бросать родителей. Когда Рис окончательно понял, что его жена ни за что не покинет Коул-Крик, у них уже подрастала дочка, в которой Рис души не чаял. Так что он оказался в ловушке.

Я молчала. У меня нет никаких причин считать, что я и есть та дочка. То, что мои воспоминания идеально вписываются в эту историю, еще ничего не значит.

— А какое отношение к этому имела Амариса? — спросила я.

— Ее муж умер и оставил ей неплохое состояние, но она не хотела жить одна. Поэтому, когда брат попросил ее переехать в Коул-Крик, она с радостью согласилась. Помню, мама — она презирала Генриетту Коул — говорила, что Амариса узнала, что ее брат в беде, и приехала его выручать. И это правда: к тому моменту, как она переехала в Коул-Крик, фабрика закрылась и Рис работал на своего тестя. Мама рассказывала, что Рис работал по четырнадцать часов в сутки, а старый Абрахам Коул загребал себе всю прибыль.

— И Амариса спасла брата?

— Да. Она поддержала его и его маленькую семью. — Рассел сделал паузу и взглянул на меня. — Однако проблема заключалась не в деньгах, а в том, что все в городе любили красавицу Амарису. Она умела слушать, и люди охотно поверяли ей свои тайны.

Он замолчал. Я посмотрела на него:

— Думаете, она знала слишком много тайн?

Рассел принялся убирать остатки еды обратно в рюкзак.

— Мне неизвестно доподлинно, что там случилось, но я помню, мама говорила, что люди Коул-Крик стали завидовать Амарисе, и от этого начались все беды.

— Значит, они убили ее из зависти? — Даже не зная подробностей, я легко могла представить, какие тогда кипели страсти.

— Так рассказывала моя мать. Я помню, как однажды вечером она билась в истерике и кричала: «Они убили ее! Убили!» Я лежал в постели и притворялся спящим, но слышал все до последнего слова. На следующий день отец усадил нас с матерью в машину и увез. Домой мы больше не вернулись.

У меня по спине побежали мурашки. Нас с этим человеком многое объединяет. Меня тоже когда-то завернули в одеяло, усадили в машину и увезли из дома навсегда. Только меня увезли еще и от матери. Была ли это «городская шлюха» Генриетта Коул?

— Но вы же приезжали сюда навещать родственников?

— Когда мне исполнилось одиннадцать, мама умерла, и мы с отцом действительно приезжали сюда, — тихо проговорил Рассел. — Нечасто, ненадолго — и никогда не останавливались в нашем старом доме. Не знаю почему. Может, у отца было связано с ним слишком много воспоминаний. Я точно знаю, что моя мать навсегда изменилась после того вечера, когда прибежала домой в слезах. — Он помолчал немного, а когда посмотрел на меня вновь, его глаза потемнели от боли. — Я думаю, в тот день они убили мою мать вместе с Амарисой. Просто мама дольше умирала.

Мы помолчали. Это было особое, доверительное молчание. Понятия не имею, чтобы произошло дальше, если бы внезапно не полил дождь. Никогда в жизни я не встречала человека, прошедшего в жизни через то же, что и я. Я была младше Рассела, когда «потеряла» мать, но нас обоих когда-то вырвали из привычного мира и увезли бог знает куда.

Но возможно, по-настоящему нас связывает одна и та же трагедия. Смерть Амарисы разрушила наши жизни.

Мы сидели на скатерти, любовались розами в угасающем свете дня и молчали. Каждый думал о своем. Но едва на землю упали первые капли дождя, мы начали действовать. Защитить оборудование! Мы оба выполняли этот негласный приказ. Я вытащила из рюкзака желтый дождевик, Рассел из своего — синий, мы натянули их на головы и прижали к груди драгоценные фотоаппараты.

Выглянув из горловин и обменявшись взглядами, мы расхохотались. Брезентовый мешок с едой — точнее, с ее жалкими остатками — мок под дождем. Куртка Рассела осталась на скамейке — но зато фотооборудование цело и невредимо.

Рассел подобрался ближе ко мне, и, держа дождевики за передние края, мы соорудили из них некое подобие палатки. Сумки с оборудованием стояли между нами. Дождь барабанил по пластиковой «крыше», но внутри было тепло и уютно. Слишком уж уютно, говоря по правде.

— Я хочу, чтобы вы взяли это «поиграться», — сказал Рассел, протягивая мне маленький фотоаппарат и крохотный принтер. Фотоаппарат с разрешением пять миллионов пикселей? Ого-го! Любопытно, и куда девается вся щепетильность, когда заходит речь о халяве? Может, я с таким пренебрежением относилась к цифровой фотографии только потому, что не могла себе позволить цифровую фотокамеру?

— Я не могу. Правда.

Но он уже засовывал обе штуковины мне в рюкзак.

— Я просто их вам одалживаю, — улыбнулся Рассел.

Он сидел так близко, что я чувствовала его дыхание.

Цветы обзавидовались бы.

— Кроме того, чтобы забрать их, мне придется снова вас повидать.

Я опустила глаза и попыталась смущенно улыбнуться. На самом деле мне страстно хотелось вытатуировать свой адрес и телефон у него на бедре.

— Ладно, — согласилась я, выдержав паузу для приличия.

— Ну конечно, если у вас с Ньюкомбом точно ничего нет.

— Абсолютно ничего, — улыбнулась я. Я не стала говорить, что вполне могло бы быть, если бы Форд не забыл обо мне в ту самую секунду, как узрел декольте мисс Десси. Декольте — и ее талант. Мне вовсе не хотелось быть справедливой, но мое проклятие — способность видеть проблему с двух сторон.

Рассел высунул голову из-под дождевика. Дождь и не думал стихать.

— Наверное, нам стоит идти, пока не стемнело.

А разве это будет трагедия? — хотела спросить я, но не осмелилась. Я сходила с ума от того, что мы до сих пор не обменялись телефонам и, но не хотела навязываться.

Рассел разрешил мою проблему, достав из кармана куртки пару визитных карточек и ручку.

— Не могли бы вы быть столь любезны и продиктовать мне свой телефонный номер? — спросил он.

Я могла сказать, что продиктовала бы ему номер своего банковского счета, но я уже один раз продиктовала — Керку, и вот что получилось. Я написала на обратной стороне одной из карточек телефон дома Форда, но прежде, чем отдать ее Расселу, перевернула. Там значились только имя, фамилия и номер телефона — в левом нижнем углу. Я озадаченно взглянула на него. Он понял мой немой вопрос.

— Я печатал их, когда собирался переезжать. Так и не решил, какой указать адрес — старый или новый. — Он пожал плечами — подкупающий жест. — Ну как, вы готовы? Нам нужно выбираться отсюда, пока не поздно.

Если уж мы не можем провести вместе ночь, то я пойду за ним куда угодно. Спустя несколько минут мы уже шагали по тропе, склонив головы под проливным дождем. Фотоаппараты были надежно укрыты под непромокаемыми накидками, под ногами чавкала грязь. По дороге я твердила себе, что надо узнать его нынешний адрес.

Остановился ли он неподалеку? Или приехал на машине из самого Роли? И когда собирается вернуться к своей настоящей жизни? Но дождь и быстрый темп ходьбы мешали мне задавать вопросы. Я просто шагала, низко опустив голову, смотрела на его пятки и понятия не имела, куда он меня ведет.

Через какое-то время мы вышли на асфальт, но дождь все еще лил как из ведра, и я не поднимала головы. Странно, но хотя я только сегодня познакомилась с этим человеком, я доверяла ему абсолютно и твердо верила, что он знает, куда идет. Я шла за ним, как ребенок за отцом, не задавая вопросов.

Он остановился, и я едва не налетела на него. Посмотрев вверх, я с удивлением обнаружила, что мы стоим перед домом Форда. Дождь шумел так сильно, что мы не могли поговорить. Я жестом пригласила Рассела войти и выпить чего-нибудь горячего.

Он показал на воображаемые часы на запястье и покачал головой, вытер воображаемые слезы пальнем и шмыгнул носом. Как и большинство людей, я всегда ненавидела мимов, но он заставил меня изменить мнение о пантомиме.

Я опустила уголки губ вниз и изобразила глубокую печаль. Попыталась изобразить. На самом деле мне хотелось пригласить его домой и сказать Форду, что я нашла его в лесу. Можно мне его оставить? Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Рассел улыбнулся, приблизил ко мне свое прекрасное лицо и поцеловал меня в щеку, а потом в мгновение ока исчез из виду, словно растворился в воздухе.

Какое-то время я просто стояла на месте, вздыхала и вглядывалась в пелену дождя. Какой необыкновенный день, думала я. Честное слово, необыкновенный.

Я повернулась и зашагала к дому, поднялась на веранду, вошла в дом. Точно в каком-нибудь молодежном фильме пятидесятых годов, я проплыла вверх по лестнице. Больше всего на свете я хотела принять горячую ванну, надеть сухую одежду и помечтать о Расселе Дане.