Дикие орхидеи

Глава 9

Форд

Проснувшись в понедельник утром, я был наполовину уверен в том, что Джеки уже нет. Вполне в духе ее независимой натуры встать, собрать вещи и уехать, оставив записку на холодильнике. Я лежал и прикидывал, что же в этой записке написано? Какая она — любезная, едкая или просто деловая: позвоню и скажу, куда выслать чек. Все.

Но тут до меня донесся запах, который не спутаешь ни с чем, — запах шкворчащего на сковороде окорока. Я так торопился, одеваясь, что перепутал правый ботинок с левым.

На кухне Джеки стояла спиной ко мне, и обычная крохотная одежда плотно облегала се миниатюрную фигурку. Я был так рад видеть ее, что еле удержался, чтобы не броситься обниматься.

Однако мне удалось взять себя в руки.

— А я думал, ты уезжаешь, — угрюмо проворчал я.

— И тебе доброго утра, — сказала она, снимая со сковороды кусок окорока.

— Джеки, я думал, мы договорились, что ты покинешь этот город.

Она поставила на стол тарелку с окороком, яичницей и хлебцами из цельной пшеницы. Я понял, что это, вероятно, для меня, и сел перед тарелкой.

— Я размышляла об этом, — сказала она и придвинула к себе тарелку с чем-то, напоминавшим заваренные опилки. — Так как никто не знает, что я помню Коул-Крик, значит, никто и не подумает, что я, возможно, видела убийство, будучи ребенком. Верно?

— Думаю, да, — проговорил я с набитым ртом.

Она приготовила яичницу именно так, как я люблю.

— Значит, если никто никому не расскажет, что я помню этот городок, никто и не узнает, что я здесь бывала раньше. В таком случае мы можем задавать вопросы и расследовать это дело, а если убийца до сих пор жив, он...

Она осеклась и взглянула на меня широко распахнутыми глазами.

— Захочет убить только меня, когда я узнаю слишком много, — закончил я.

— Да, наверное, так. — Она уставилась в свою тарелку с перемолотой древесиной. — Не очень хорошая идея, по правде говоря.

Да, по правде говоря, не очень хорошая. Отвратительная идея. Но во мне снова взыграло любопытство: почему, почему, почему?

— У тебя глаза делаются все шире и шире. Как блюдца. Пар из ушей не повалит?

— Только если я подпалю тебе хвост, — огрызнулся я.

Я намекал на хвост дьявола, но Джеки изогнула бровь, как будто я опять пошутил о сексе. Я с отвращением почувствовал, как лицо заливается краской. Она улыбнулась и вернулась к своему блюду «от шеф-плотника».

— Так какой у тебя план? — спросила она.

— Не знаю. — Я беззастенчиво лгал. — Мне надо кое-что написать, это займет пару дней, так что почему бы тебе не... — Я махнул рукой.

— Не заняться своими делами? Отстать от тебя? Пойти поиграть с другими детишками?

— В той или иной степени.

— Отлично. — Она отнесла свою пустую миску в раковину.

Судя по тому, как она это сказала, Джеки что-то задумала, но я прекрасно понимал, что если заставлю ее рассказать что, то мне и самому придется раскрыть карты.

После завтрака я пошел в кабинет, чтобы сделать несколько звонков. С моим издательством сотрудничала одна известная писательница, автор «документальных детективов». Через редактора я добыл ее телефон, и мы имели очень длинный разговор. Я понятия не имел, как расследовать давнее убийство, и она дала мне несколько советов и кое-какие номера из личной телефонной книжки.

Не открывая подробностей, я рассказал ей о найденном скелете, который полиция забрала в лабораторию. Она спросила даты и пообещала перезвонить. Через несколько минут она и вправду перезвонила и дала мне координаты человека в Шарлотте, который знает об этом деле.

Я позвонил ему, представился, пообещал шесть книг с автографами (записал имена, которые нужно подписать), и он выложил все, что знал:

— Мы так и не выяснили ее имени. Пришли к выводу, что это туристка, на которую обрушилась стена.

— Значит, вы так и не узнали, кто ее... Я имею в виду, вы считаете это несчастным случаем?

— А вы считаете, что ее убили?

— Не знаю. Но я слышал, что подростки, которые ее нашли, сочинили историю...

— Про дьявола? Да, один из полицейских мне рассказывал. Кто-то говорил, что она спуталась с дьяволом, поэтому горожане забросали ее камнями.

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, чтобы голос не сорвался. Вот еще один человек, который слышал историю Джеки.

— Это необычно, правда ведь? Я имею в виду, история с дьяволом вроде этой.

— Да нет! Практически каждое тело вроде этого — я имею в виду тело давно умершего человека — имеет свою легенду. А эти останки нашла истеричная девушка, которая заявила, что слышала женский плач.

— У вас великолепная память, — восхитился я.

— Не-а. Бесс позвонила мне чуть раньше, и я поднял дело. Красивая она была...

— Бесс? — уточнил я, подразумевая автора детективов. Я видел фотографии — красивой ее ну никак не назовешь.

— Нет!— Мой собеседник посмеялся.— Женщина, которую завалило камнями. У нас остался один из гипсовых слепков ее головы.

У меня глаза чуть не выскочили из орбит, как говорит Джеки.

— Скажите, а вы могли бы переслать мне копии всего, что у вас есть?

— А почему бы и нет? Мы показывали фото ее гипсового портрета по всему городу... Как он там называется?

— Коул-Крик.

— Да, точно.

Я услышал на заднем фоне чей-то голос, и мой собеседник на несколько секунд отошел, потом снова взял трубку.

— Слушайте, мне пора идти. Я вышлю вам эти материалы как можно скорее.

Я дал ему свои координаты, повесил трубку, откинулся в кресле и взглянул на потолок. Зачем я все это делаю? Я не сыщик. У меня нет ни малейшего желания как-нибудь темной ночью в грозу повстречаться с убийцей.

Я всего лишь хотел...

Вот в этом-то и кроется основная проблема. У меня нет цели в жизни. Денег у меня столько, что я мог бы безбедно прожить целую вечность, но человеку нужно нечто большее.

Я прикрыл глаза и предался воспоминаниям о первых годах жизни с Пэт. Какое чудесное время! Ничто на свете не сравнится с радостью, какую испытываешь, когда книгу принимают в печать, — глубочайшее удовлетворение, бальзам на душу.

Помню, как я думал: кто-то хочет прочитать то, что написал я! Потом я говорил себе: они же не про меня хотят читать, а про маму Пэт. Как-то я осознал, что все-таки продаю себя. Приятно быть востребованным! Но я все это потерял, потерял эту движущую силу еще до смерти Пэт. С тех пор мне уже не бывало хорошо.

До нынешнего момента. Я чувствовал, как с каждым днем возвращаю частицу самого себя. Я чувствовал, как возвращается прежний Форд — тот, кто будет драться за правое дело не на жизнь, а на смерть. В юности я дрался, как питбуль, за право поступить в колледж. И что бы ни делали и ни говорили мои отсталые, дубинноголовые родственнички — ничто не могло сбить меня с пути истинного. Я ни на секунду не выпустил свою цель из виду.

Но после смерти Пэт я ничего не делал. Я не ощущал потребности писать, не ощущал потребности вообще что-либо делать. Еще при ее жизни я достиг всех целей, какие себе ставил, и еще много чего.

Однако теперь... Теперь все меняется. Может, дело в Джеки? Может, это она возвращает меня к жизни? Только если косвенно, конечно. По правде говоря, тут много факторов: дом, городок... История. История, которая таит ответы на извечный вопрос «почему?».

С каждым шагом я приближаюсь к разгадке тайны. Мне казалось, что я уже доказал правдивость истории Джеки. Однако сегодня я услышал самые лучшие новости. Возможно, страшную историю о смерти этой женщины сочинили местные ребята. Это значит, что, если Джеки в детстве жила здесь, она могла ее услышать от каких-то юных садистов, которые наслаждались, пугая малышей до полусмерти своими россказнями.

С другой стороны, не исключено, что подростки просто выложили все, что знали. Раз останки нашли только в девяносто втором, то и история берет свое начало примерно в это время. Если так, то Джеки была уже достаточно взрослой, чтобы запомнить, услышала ли она все это или увидела...

Я обхватил голову руками. Это уже чересчур для меня. Кроме того, у меня заурчало в животе. Я направился вниз. Интересно, остался ли еще окорок? Кстати, с чего это Джеки изменила мнение? То она категорически не приемлет окорок, то поджаривает мне большущий кусок. Может, она хочет, чтобы у меня случился сердечный приступ? Какие у нее мотивы? Хм... Кроется ли за этим еще какая-то история?

Я успел спуститься ровно на две ступеньки, когда увидел, что Джеки на полной скорости поднимается мне навстречу. Два пролета — а она даже не задыхается!

— Ой, что мы нашли в саду! Ты в жизни не поверишь! — Ее глаза сделались такими большими, что из-за них почти не было видно лица.

— Мертвое тело?

— Слушай, ты когда-нибудь лечился?

— Ну, учитывая события последних дней... — фыркнул я.

Однако Джеки слушать не стала — повернулась и побежала вниз.

Я помчался за ней. Когда я нагнал ее у боковой двери, сердце у меня колотилось как сумасшедшее. Она ничего не сказала, но отметила про себя, в каком я состоянии. Может, стоит некоторое время обойтись без окорока, подумал я.

— Пошли! — Она была чрезвычайно возбуждена.

Уж не знаю, чего я ожидал, но точно не того, что она мне показала: посреди сада стоял дом, прежде надежно скрытый от глаз диким виноградом и подлеском. Сейчас я видел двойные стеклянные двери, облупившуюся белую краску и выбитые стекла. Рядом стоял Нейт — по пояс голый, потный, ни дать ни взять — модель Кельвина Кляйна. У меня в голове умещалась сейчас только одна мысль: они с Джеки пробыли тут наедине все утро. Все утро.

— Разве он не чудесен? — спросила Джеки. — Его нашла Тесса. Помнишь, когда в пятницу вечером она куда-то смылась и Элли предположила, что она что-то там исследует.

Под страхом смертной казни я не мог вспомнить, кто такая Тесса.

— Дочка Элли. Помнишь ее? — Джеки нахмурилась.

Я взглянул на старое здание, посмотрел на Джеки — и понял, что ей что-то нужно от меня. Никто на свете не станет так радоваться, отыскав в саду огромный термитник.

— Ладно, — проговорил я. — Сколько мне это будет стоить?

Нейт рассмеялся и сказал, что пойдет поработает во дворе перед домом.

— Так что это такое? — поинтересовался я, когда Нейт ушел.

— Э-э... летний домик. Ты мог бы здесь писать.

Она прекрасно знала, что я люблю свой кабинет на верхнем этаже дома с видом на горы, так что не стал даже отвечать на это заявление.

Она вздохнула и открыла одну из дверей, ведущих в домик. Я удивился, что петли еще держатся, и вошел следом за ней. Две комнаты и примыкающая кладовая — вот что представлял собой этот летний домик. Одна комната — большая, с окнами от пола до потолка на две стороны. Широкая дверь в сплошной стене ведет в просторную кладовую. Состояние сада, в котором можно «потерять» дом таких размеров, ничего, кроме отвращения, не вызывает.

Джеки болтала без умолку, показывала мне оцинкованную раковину в углу второй комнаты, восхищалась светом, льющимся из битых окон в рассохшихся рамах в главной комнате.

У меня в животе громко заурчало. Стрелка часов приближалась к двум, я основательно проголодался, а мне приходилось выслушивать всю эту «рекламу», которой конца-края не видно. Кульминацию Джеки явно откладывала на потом.

— Ты голоден! — сладко проворковала Джеки. — Пойдем, я приготовлю тебе ленч.

Пятьдесят кусков. Эта трогательная забота о моем желудке будет стоить мне пятьдесят кусков, не меньше. Я не тешил себя иллюзией, что эта юная леди на меня работает и уже поэтому обязана делать то, что я от нее хочу. Я был женат. Я знаю, что означает этот елейный голосок. Джеки нужно от меня что-то большее.

Я молча прошел за ней на кухню. Молча сидел и смотрел, как она суетится, накрывая на стол. Я получил гигантский сандвич и чашку супа — дорогого, из банки с красивой этикеткой. Да, выглядит ничего, но все равно это не домашний суп.

На протяжении всего обеда Джеки щебетала, развлекая меня. Любая гейша позавидовала бы ее обаянию.

Я ел молча и ждал, когда она нанесет главный удар. К четырем часам мы передислоцировались в заново меблированную малую гостиную. Я начал клевать носом. Я был по горло сыт ее очарованием. В общем и целом, Джеки-язва мне нравится больше.

До моих ушей донеслись слова «деловая сделка». Я понял, что она наконец-то подбирается к сути дела. Я дремал, а потому пропустил многое из того, что она говорила, но кажется, она хотела, чтобы я профинансировал какой-то ее бизнес. Здесь. В Коул-Крик.

Я заморгал, отгоняя сон.

— Еще вчера, — сказал я, — мы говорили о том, что тебе надо как можно быстрее рвать когти из Коул-Крик, потому что ты, возможно, стала свидетелем убийства, а сегодня ты хочешь открыть здесь дело?

— Да. Ну... Я... — Она вскинула руки и взглянула на меня умоляюще. — Ты не мог бы написать книгу о чем-нибудь другом?

— Ах, значит, теперь я виноват. А тебе не приходило в голову, что, если я не буду писать книгу об этой истории с дьяволом, у меня не будет никаких причин задерживаться в этом городе?

— Ой... — Она опустила глаза, потом просияла и снова посмотрела на меня. — Но тебе все равно не удастся продать этот дом, так что я могу остаться здесь и присматривать за ним.

— И заниматься своим делом.

Джеки взглянула на меня так, словно я выиграл приз. Я наклонился к ней.

— Знаешь, ты так долго меня умасливала, однако ни словом не обмолвилась, в чем заключается это дело.

Она раскрыла рот, видимо, намереваясь возразить, что не «умасливала» меня, но вдруг подскочила, перемахнула через оттоманку и помчалась наверх. Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Можно вздремнуть, это помогает думать.

Но минуты через три вернулась Джеки и бросила мне на колени две книги. Сверху лежала большая красочная книга в мягкой обложке — о том, как фотографировать детей. Она раскрыла се на последних страницах — там располагались поистине удивительные портреты детей, сделанные Чарлзом Эдвардом Джорджесом. Джеки уселась на оттоманку у моих ног.

— Все сделаны при естественном освещении.

Не надо быть гением, чтобы сложить два и два. Шесть разворотов его фотографий. На фоне — подоконники с облупившейся краской.

Я пролистал книгу: чудесные детские фотографии, черно-белые, цветные, сепия. Студийные портреты, случайные снимки. Несколько сделаны в пышном саду. Таком, как мой.

Я отложил эту книгу и взял другую — тоже в мягкой обложке, но меньшего формата. Издана Университетом Северной Каролины и посвящена орхидеям Южных Аппалачей.

Я посмотрел на Джеки.

— Хобби, — пояснила она, имея в виду, что людей будет снимать за деньги, а цветы — просто так, для себя.

Я отложил обе книги и откинулся в кресле.

— Ну, теперь рассказывай. Все.

В конце концов я примерно понял, почему она сбежала с собственной свадьбы и почему так злилась на бывшего женишка. Этот сопляк украл все ее сбережения, на которые она хотела открыть небольшую портретную студию.

Я заметил, что она могла бы подать на него в суд, однако она ответила, что отец ее бывшего жениха — судья, а кузен — президент банка. Я вырос вне круга судей и президентов чего бы то ни было, но прекрасно знал, как работает круговая порука.

Пока я ее слушал, меня посетила мысль позвонить знакомому адвокату и разузнать, что можно сделать в подобном случае. Пока я это обдумывал, Джеки сказала нечто, что привлекло мое внимание.

— Что? — переспросил я.

— Я зацепилась за имя «Генриетта». Ну и даты, конечно.

— В смысле?

Я видел, что у нее язык чешется брякнуть что-нибудь едкое по поводу моей невнимательности, но так как она добивалась от меня денег на свое дело, она не осмелилась ничего сказать. Боже ты мой! Меня одолевало искушение проверить, сколько она сможет вытерпеть, притворяясь милашкой.

— Генриетта Коул, — подчеркнуто терпеливо повторила она. — Это имя меня зацепило. Понимаешь, мой отец... ну, он немножко помешался на Генриетте Лейн. Это...

— Племянница президента Джеймса Бьюкенена. Сногсшибательная... — Я показал руками, что именно у нее было «сногсшибательное».

Я с удовольствием отметил, что глаза Джеки расширились от удивления. Мало кто знает такие подробности.

— Верно, — медленно проговорила она, косясь на меня. — Во всяком случае, я испугалась, услышав это имя, потому что у меня сразу же возникли ассоциации с отцом и я подумала: это и есть моя мать?

Она ничего мне не говорила, но я сам тогда, на вечеринке, подумал о чем-то подобном. Мне сложно представить, что чувствует человек, который не знает, кто его произвел на свет. Да, конечно, я сам ни разу в жизни не видел отца, но я по крайней мере точно знал, где он. Черт возьми, я знал даже номер на его робе.

— Значит, ты возомнила себя в безопасности, — подытожил я. — Мол, ты ничего не видела, и в городе тебя никто не знает. И все только потому, что ты нашла полусгнивший деревянный дом под тонной дикого винограда.

Она улыбнулась:

— Примерно так.

Я не собирался ей говорить, но кто-то внутри меня подпрыгивал и вопил: «Аллилуйя! Аллилуйя!» Не знаю, в чем дело, но этот городишко начинал мне нравиться.

— О'кей, — сказал я.

До нее не сразу дошло, что я сказал «да» ее проекту. Она подскочила, обняла меня за шею и принялась осыпать поцелуями мое лицо, словно я был ее отцом.

Может, она и испытывала ко мне дочерние чувства, но я уж точно не испытывал к ней отцовских.

Чтобы не выставить себя дураком перед ней, я вытянул руки по швам и сжал губы — и убирал их, когда она подбиралась опасно близко.

Она, продолжая обнимать меня за шею, чуть отстранилась.

— Я сожалею о Ребекке, — мягко сказала она.

Одна часть меня хотела оттолкнуть ее, другая — прижать к себе. Если в ближайшее время она не отодвинется сама, то победит вторая часть.

— И о твоей жене.

И это решило все. Я положил руки ей на плечи, отстранил от себя и встал.

— Ремонтируй эту развалину. Чеки я подпишу.