Дикие орхидеи

Глава 15

Форд

Я хотел сказать им, чтоб они сейчас же убирались из моего дома. Я хотел сказать Ноублу, что он мне никогда не нравился, что я всегда видел в нем врага, что с этим жизненным этапом покончено, так что он может садиться в свой ржавый «крайслер» и валить отсюда. Я хотел сказать отцу, чтоб он тоже сваливал. Он для меня никто.

Но я не мог этого сделать.

Даже зная, чего они от меня хотят, я не мог вышвырнуть их на улицу.

Я мог бы разглагольствовать о том, какой я герой, что позволяю им остаться, но, по правде говоря, отец вызывал у меня любопытство, а Ноубл... ну, я в некотором роде скучал по нему. Может, все дело в том, что я старею, или в том, что у меня нет больше семьи Пэт, которой я старался заменить свою, но факт остается фактом: в последние пару лет я все чаше подумывал о том, чтобы снова их навестить. Потом, правда, я вспоминал всю эту чушь типа «ты, конечно, этого не помнишь...» и гнал от себя подобные мысли.

И вот теперь человек, которого я знал только по фотографиям, и двоюродный братец, от которого я все детство терпел измывательства, заявились ко мне «в гости». И я прекрасно понимаю, что идти им больше некуда. Никто не сообщил мне, что отца моего освобождают за много лет до истечения срока (хорошо себя вел? получил докторскую степень по энтомологии?), но Ванесса, старшая дочь Ноубла, писала мне по электронной почте о проделках своего папаши. Она в ярости и готова отречься от родного отца, но меня, скажу честно, эта история развеселила. Дядя Зеб женился на девушке, которая в три раза его моложе, и оставил бедняжку рыдать в одиночестве. А Ноубл как раз вышел из местной каталажки, куда его упекли на месяц за то, что он угрожал застрелить чью-то там вечно лающую собаку. Может, Ноубл и не загремел бы в тюрьму, если б его не застукали на чужой охраняемой территории с заряженным ружьем. Хуже того, Ноубл оказал жестокое сопротивление при аресте и хотел застрелить собаку уже после того, как приехал шериф. Его с трудом повалили на землю и повязали. Он кричал, что если уж его посадят, то пусть сажают за совершенное преступление, а не за то, что он только собирался сделать.

Как бы там ни было, Ноубл тридцать дней провел в тюрьме, предположительно в воздержании, а после этого судьба свела его с сексапильной и чрезвычайно одинокой молодой женой. Ванесса писала, что отца больше и видеть не желает, но я не находил в произошедшем ничего особенного.

Предположу, что Ноубл прознал, что моего отца освобождают из тюрьмы, никому об этом не сказал, а по пути из города подобрал старика. И вот теперь они здесь — два бывших зека без работы, без денег и без крыши над головой.

О да, я понимал, чего они хотят. Уверен, Ноубл хочет «материальную помощь», и как только я дам ему достаточно денег на то, чтобы он открыл какое-нибудь дело, он слиняет — и оставит старика со мной.

И что я буду делать с этим престарелым гномом?

Джеки постучала в дверь и прервала мои размышления. Я пригласил ее войти и сразу же понял, что ей что-то от меня надо. Интересно — что? Посмотрим-посмотрим...

Она заговорила. Ну почему бы ей не избавить меня от ее нотаций? Я могу просто вытащить чековую книжку и подписать все, что нужно. Я куплю Ноублу какой-нибудь бизнес подальше от разгневанных родственников (насколько я их знаю, гневается только младшее поколение; поколение дяди Клайда, наверное, уже надорвало животики от смеха), а старика отправлю в дом престарелых.

Но, увидев лицо Джеки, я решил использовать ее чувство вины, чтобы выяснить, почему она так странно вела себя в последнее время. Однако сначала мне придется выслушать, что она скажет о моей семье.

Она говорила много: что семья нужна каждому, что с возрастом человек дорожит семьей все больше и больше, и что когда-нибудь я пожалею, что не узнал поближе родного отца, и что кто старое помянет, тому глаз вон, и...

Я видел, как мой отец крепко спит, сидя с прямой спиной и широко открытыми глазами. Между тем, как он без необходимости представился мне, и тем, как театрально появилась Джеки в образе мокрой собаки, Тесса полюбопытствовала, как он это делает. Он ответил, что там, откуда он пришел, нужно быть все время начеку. Он сказал, что такой привлекательный мужчина, как он, никогда не должен терять бдительности. Тесса хихикнула: решила, что он шутит насчет своей «привлекательности». Но он говорил совершенно серьезно.

Пока Джеки читала мне лекцию о семейных ценностях, я проверял, унаследовал я эту способность спать с открытыми глазами или нет. Когда я уже понял, что мне это вполне под силу, Джеки замолчала и посмотрела на свои руки. Ого, подумал я. Она от семьи перешла к чему-то другому, а я прослушал. Я порылся в памяти: что же такое она говорила? Ах да, фотоаппарат. Там было что-то про фотоаппарат. Может, про ее новый цифровой фотик? Или этот фантастический маленький принтер, который она недавно купила?

— Где ты его достала? — спросил я. Кажется, это безопасный вопрос.

— Я... — забормотала она. — Я встретила одного мужчину, он одолжил мне...

Даже если бы она выстрелила в меня из ружья — ей не удалось бы разбудить меня быстрее.

— Мужчину?!

— Ты... — Она пристально посмотрела на меня. — Он хотел, чтобы я тебе ничего не рассказывала, потому что ты все выболтаешь Десси. Но я думаю, ты не такой. Ты ведь правда не такой?

— Совершенно, — убежденно ответил я. Я не видел необходимости сообщать Джеки, что безумная страсть Десси была всего лишь спектаклем: она хотела заставить своего молоденького газонокосилыцика ревновать.

Внезапно Джеки выплеснула на меня такой поток информации, что я с трудом мог что-то понять. Возможно, я испытывал проблемы со слухом, но температура моя подскочила градуса на два с половиной. Что ж это за город такой? Я — богатый холостяк. Где же женщины, которым не терпится меня заполучить? Женщины, которые готовы пойти на все, лишь бы заполучить меня? Десси нужен пацан, который умеет только газоны стричь. А Джеки — моя температура подскочила еще на пару десятых градуса— «встретила мужчину».

— Секундочку, — сказал я. — Давай-ка по порядку. Его зовут?..

— Рассел Данн.

— И он?..

— Доцент истории искусств в Университете Северной Каролины.

— Верно. И он подарил тебе?..

— Одолжил мне цифровой фотоаппарат и принтер. Они его, а не мои. На пикнике он отснял пару кадров, напечатал фотографии, и я подумала...

— Этот принтер не работает на батарейках! Как же он умудрился включить его посреди леса?

— Не знаю, может, у него аккумулятор был... В его рюкзаке столько всего напихано, что он кажется волшебным.

Наверное, она хотела насмешить меня этой шуткой, но меньше всего на свете мне сейчас хотелось смеяться.

— Угу. Волшебный.

— Будешь язвить — я тебе вообще ничего не расскажу.

Я извинился. Я умирал от желания узнать, как пишется его имя — чтобы потом, когда буду искать в Интернете информацию о нем, не ошибиться с фамилией.

Я вежливо слушал ее пространный рассказ о том, какой он «милый и замечательный», но мой мозг лихорадочно работал. Должно быть, она познакомилась с ним в воскресенье. Пока я обедал у Десси и налаживал ее личную жизнь, Джеки клеила мужчин... Где?

— Где вы познакомились? Где именно? — спросил я на всякий случай — вдруг она уже говорила?

Она неопределенно махнула рукой.

— Это не важно. Я фотографировала цветы, и...

— Ты познакомилась с мужчиной в лесу?! — переспросил я, потрясенный до глубины души. — Я не думал, что ты из женщин такого рода. Но в конце концов, мы с тобой из разных поколений...

Джеки не клюнула на мою удочку.

— Он вырос в Коул-Крик... — Она снова заинтересовалась своими руками. — Он просил ничего не рассказывать тебе из-за твоих отношений с Десси.

Опять Десси. Мне что уже никогда от нее не отделаться только потому, что я с ней пообедал? Сначала Ребекка, потом Десси...

— А какое отношение к этому делу имеет Десси? — спросил я резче, чем намеревался.

— Рассел написал плохой отзыв о ее работе, и с тех пор в городе его считают парией.

Я не смог сдержать улыбки. Пария... Какое старомодное слово.

— Значит, пария, да? — Улыбка исчезла с моего лица. Тут нужна логика. — А что за дело городу до того, какие отзывы получает Десси Мейсон?

— Она же городская знаменитость...

— Правда? А мне вот кажется, что в этом городе никому нет дела до знаменитостей. Возьмем хотя бы меня. Там, где мы с тобой познакомились, мне буквально проходу не давали. А тут нас один-единственный раз пригласили на чаепитие в парке — и все. С тех пор по нулям.

— И что это значит? — Джеки нахмурилась.

— Это значит, что что-то тут не так. — Я видел, что она начинает сердиться, и улыбнулся, чтобы подсластить пилюлю. — А ты уверена, что этот парень попросил ничего мне не рассказывать не потому, что я могу помешать ему добиться желаемого?

Глаза Джеки превратились в щелочки.

— А чего, по-твоему, он хочет?

— Тебя. Затащить в постель.

— И это должно меня шокировать? Ты сам только что сказал: я человек другого поколения. Нет больше вечных девственниц вроде Дорис Дей. Я очень надеюсь, что он хочет затащить меня и постель. Очень-очень надеюсь. Правда. Но мне до сих пор не повезло.

Я не хотел, чтобы Джеки видела мое потрясение. Хотя, может, это и не потрясение вовсе? А лютая ревность?

— Слушай, давай не будем ссориться, — мягко проговорила она. — Я пришла сюда поговорить о твоих родных. Им некуда идти.

Простите, но я не в силах так быстро менять направление мысли. Какой-то человек написал плохой отзыв о скульптуре Десси — и теперь весь город его за это ненавидит? Включая мисс Эсси Ли. Она настолько же напоминает сушеную селедку, насколько Десси — сладкий вызревший плод. Знание человеческой натуры безошибочно подсказывает мне, что такие, как мисс Эсси Ли, не защищают таких, как Десси.

Я хотел подробнее расспросить Джеки об этом человеке. Первым в списке вопросов значился номер его социальной страховки — я хотел облегчить себе поиски. Но, взглянув на Джеки, я понял, что она только что задала мне вопрос. Ах да, Тудлс. Мой драгоценный папаша.

— Ты не писал об этом в своих книгах, — заметила Джеки.

Это меня озадачило. Разве есть какая-то мысль, которую я не вложил ни в одну из книг? Она заговорила снова. А-а, вот в чем дело. За что посадили моего папочку? Верно, как раз эта история не вошла ни в одну из книг. Конечно, я как-то записал ее, но та рукопись занимала тысячу страниц, и Пэт кое-что подсократила. Она сказала, что лучше опустить причину, по которой отец главного героя угодил за решетку, — это добавляет книге загадочности. Она не говорила, что не стоит этого описывать в подробностях, — Пэт умела быть такой же вежливой, как ее мать

— В младенчестве отец упал на голову и с тех пор стал... Ну, не умственно отсталым, а... — Я задумался. — Простым. Как ребенок. Мать говорила, что он все воспринимал буквально.

Я откинулся на спинку кресла. Я только однажды рассказывал эту историю — рассказывал Пэт. Часть меня не хотела оказывать Джеки такую честь и делать ее вторым человеком, который это услышит. В конце концов, пока я налаживал чью-то там личную жизнь, Джеки подцепила в лесу какого-то непонятного мужика, поверила каждому его слову и воспылала к нему животной страстью. Для меня нестерпима была мысль, что она действительно хочет лечь в постель с этим незнакомцем. Неужели я в ней ошибся? Может, она хочет вообще всех мужчин вокруг? Придется ли Ноублу отгонять ее от себя? А моему смешному папаше?

— Мои дядюшки решили грабануть банк. Все они были молоды, самоуверенны и видели в этом отличный способ разбогатеть. Конечно, они не задумывались о том, как позже будут объяснять, откуда у них взялись дома и машины, — это при том, что половина из них безработные. И они разработали надежный план: решили использовать Тудлса как приманку.

— И как же они собирались использовать твоего несчастного невинного отца, чтобы совершить преступление?

— Предполагалось, что он будет сидеть у входа в банк в машине с работающим мотором и ждать, когда они выбегут, чтобы уехать. Но его надули: на самом деле они хотели ограбить банк и сбежать через черный ход, у которого их ждала другая машина. Они прикинули, что успеют пять раз смыться, пока приедет полиция. Полицейские арестуют Тудлса, и это даст им еще фору.

— Они хотели, чтобы твоего отца арестовали?!

— Ну да. Чтобы отвлечь внимание полиции. Тудлс ведь не сделал ничего плохого, что ему могут вменить в вину? Что он сидел у входа в банк в заведенной машине? Дяди прикинули, что полиция отпустит его через пару часов, они разделят на всех награбленное добро и заживут счастливо.

— И полиция не станет искать грабителей? И не заподозрит их? — Джеки широко раскрыла глаза.

— Они были уверены, что полиция ничего не сможет сделать, потому что они обеспечат друг другу железное алиби. Кто станет спорить с одиннадцатью мужчинами, которые клянутся, что были во время ограбления банка вместе где-то еще?

— Ладно. А что пошло не так?

— Мои дяди не знали, что у Тудлса появилась девушка.

— Твоя мать?

— Именно. Она выросла в сиротском приюте. Одна на всем белом свете. Ее скверный характер отпугивал всех кавалеров, к тому же ей было уже за тридцать, и когда за ней приударил Тудлс, она решила использовать последний шанс. — Я пожал плечами. Кто знает, что двигало моей матерью? Со мной она точно никогда не делилась своими переживаниями. — Во всяком случае, мои дяди не знали, что в ночь перед ограблением мои родители пересекли границу штата и мировой судья их поженил. Тремя днями ранее мать сказала Тудлсу, что ждет меня. Уверен, это звучало примерно так: «Смотри, что ты наделал, жалкий кретин!» Но как я уже говорил, мой отец смотрит на вещи не так, как другие люди, и он очень обрадовался, что его девушка ждет от него ребенка, и предложил ей выйти за него. Одна из моих тетушек рассказывала мне, будто мать говорила, что скорее легла бы под поезд, чем согласилась на этот брак, но отец пообещал, что купит ей дом и машину и ей больше не придется доить коров.

— Значит, он был под давлением обстоятельств? — спросила Джеки. — У него на шее беременная жена — и никаких средств к существованию. И вот он сидит в машине и ждет своих братцев с добычей, но вместо этого приезжает полиция. Должно быть, он впал в отчаяние.

— Ага. К тому моменту как подоспела полиция, дяди уже скрылись через черный ход, но отец этого не знал. А его братья не знали, что у него есть пистолет. Где он его взял, так и не выяснили, я думаю — между нами говоря, — что оружие ему дала моя матушка. Полицейским она сказала, что ничегошеньки не знает, но я считаю, отец рассказал ей про готовящееся ограбление. Моя мама не из тех, кто верит кому-то на слово, поэтому если Тудлс пообещал ей дом и машину, она наверняка стала выяснять, где он возьмет столько денег. Так что скорее всего Тудлс посвятил ее в план ограбления. Она имела некоторые подозрения насчет его братьев и поэтому дала ему старенький револьвер — Бог знает, откуда она его взяла. Она хотела быть уверена, что получит то, чего хочет.

Джеки одарила меня одним из «тех самых» взглядов. — А хотела она всего лишь дом для своего малыша.

На это заявление я ничего не ответил.

— Твой отец кого-нибудь застрелил?

— Троих, двое из которых были полицейские. Когда полицейские с пистолетами наголо ринулись в банк, Тудлс думал, что его возлюбленные братья все еще внутри, и открыл стрельбу.

— Другими словами, твой отец рисковал жизнью, чтобы спасти своих непутевых, лживых, подлых, гнусных братьев?!

— Моя мать тоже видела все именно так. Тудлс никого не убил, но ранил двоих полицейских и кассиршу-истеричку — ей он отстрелил мочку уха.

Джеки откинулась на спинку кресла.

— То есть твой отец угодил в тюрьму, а мать отдала тебя на воспитание дядям, когда ты родился? — Она подняла голову. — Кстати, а что произошло с награбленными деньгами?

Я улыбнулся:

— Они не получили ни цента. Одна из кассирш — не та, которую папа ранил, а другая — узнала голос дяди Кэла и позвала его по имени. Они запаниковали и сбежали через черный ход.

Джеки встала и прошлась вдоль книжных шкафов у одной из стен. Я знал, что она не книги рассматривает, а думает о моей семье.

Я решил сменить тему разговора.

— У тебя в последнее время не было видений?

Задавая этот вопрос, я преследовал исключительно корыстные цели. Прежде всего я хотел напомнить ей, как весело было вместе спасать тех людей, которые ей являлись в видениях. Сделал бы Рассел Данн то же самое? Или он усомнился бы в ней и заявил, что это просто сон? Или отвел бы ее к врачу на обследование?

Джеки долго молчала.

— А вдруг я начну видеть зло в человеческих умах?

Ого! Откуда эта мысль? И вопрос интригующий. Такой вопрос может лечь в основу целого романа.

Я выпрямился. А не от парня ли, которого она подцепила в лесу, исходит этот вопрос? Если так, значит, Джеки рассказала ему о своих видениях. Но одно дело — переспать с кем-то другим, а другое... Если она открыла кому-то нашу с ней тайну, это настоящее предательство. Я не произнес ни слова — не мог, — и она продолжила говорить. Хорошо, что она в этот момент стояла спиной ко мне. Увидела б она мое лицо — опрометью бросилась бы из комнаты.

— Представь себе, что мы обедаем с двумя супружескими парами, и вдруг я вижу, что мужчина и женщина, неженатые между собой, завели интрижку и замышляют убить ее мужа и его жену. Как бы ты или я помешали этому?

Мне понравилось, как этот вопрос заставлял работать мой мозг, поэтому я оставил на время мысли о предательстве Джеки и задумался.

— Мы бы предупредили жертв.

Она обернулась и посмотрела на меня.

— Ах, ну да, конечно же. И они сразу же поверят, что их благоверные собираются их прикончить. Ты не подумал о том, что, если бы мужчина захотел убить жену, он был бы с ней невероятно мил? Он бы позаботился о том, чтобы все видели, как сильно он любит свою супругу и что она — самый дорогой человек в его жизни. Если бы кто-то ей сказал, что этот чудесный человек замышляет убить ее, она бы в жизни не поверила.

— Ты уже думала об этом, да?

— Ага. — Она плюхнулась в кресло напротив моего так тяжело, что, если бы оно не было таким мягким, она непременно сломала бы копчик. — Кажется, я знаю, почему убили Амарису.

Даже если бы кто-то приставил к моему затылку пистолет, я бы все равно не признался Джеки, что слышу это имя впервые в жизни. Впрочем, мне потребовалось меньше секунды, чтобы догадаться, кто это такая.

— Почему ее убили? — шепотом спросил я и не удержался — бросил взгляд на дверь. Только бы никто не постучал и не помешал нам.

— У нее были видения. Сначала — такие же, как у меня, но они становились все ярче и сильнее, и в конце концов она стала видеть, что у людей на уме. И она... не позволяла злу свершиться.

Не позволяла злу свершиться... Неужели Джеки намекает на то, что эта женщина, Амариса, убивала злодеев прежде, чем они успевали осуществить задуманное? Но как она могла быть уверенной в том, что они твердо намерены это сделать? Разве все мы не тешимся время от времени фантазиями о том, как здорово было бы кого-то убить?

— Тебе рассказал про нее этот Рассел Данн? — спросил я и разозлился сам на себя: слишком откровенная ревность слышалась в этом вопросе.

— Да. Мне не следовало тебе говорить, но...

— Это почему еще тебе не следовало мне говорить? — рявкнул я. С каких это пор я стал врагом? Чужим человеком?

Джеки пожала плечами:

— Понятия не имею. Рассел рассказал мне это все по секрету, но, может быть, если обнародовать эту историю, люди откроют то, что им известно? И это зло не будет больше висеть над Коул-Крик...

— Если историю сделать достоянием общественности, это все равно ничего не решит, — решительно заявил я и стиснул челюсти.

Джеки взглянула на меня:

— Ты думаешь, люди, убившие эту женщину, до сих пор живы?

- Нет!

— Почему ты так считаешь?

Настал мой черед раскрыть карты.

— Я покопался в Интернете и выяснил кое-что любопытное: несколько человек из Коул-Крик погибли при странных обстоятельствах в течение года после убийства.

— Насколько странных обстоятельствах?

— Ты готова это услышать? Их всех раздавило. Так или иначе, но раздавило.

— Кто это сделал?

— Это я и сам не прочь узнать. Может, твой Рассел Данн знает?

Я съязвил и ожидал, что Джеки, как всегда, меня осадит, но она просто встала и подошла к книжным шкафам.

— Я думаю, что он, вероятно, знает гораздо больше, чем рассказал мне. Это изменило его жизнь — так же, как и мою. На самом деле я думаю... думаю...

— Что твоя мать вместе с остальными завалила... Амарису камнями?

Имя это звучало странно, но очень ей подходило. Часть меня жаждала показать Джеки фото реконструированного лица, но я не мог себе этого позволить. Прежде всего Джеки наверняка увидит свое сходство с этим портретом. И я уверен, что она вспомнит эту женщину. Она помнит все, что касается этого города, почему бы ей не вспомнить и родственницу? Я слышал, что мы никогда не забываем то, что нас травмировало. Сомневаюсь, что Джеки сможет взглянуть на это фото и не вспомнить все, что увидела когда-то.

Но у меня не получалось совладать со своей обидой. С первого дня нашего знакомства я был с Джеки честен. Я рассказал ей все про свою жизнь. Ну ладно, на самом деле я записал историю своей жизни, продал ее и сколотил на этом состояние, но так или иначе, а Джеки знает обо мне все. Да, может, я и не рассказал ей всей правды про обед с Десси, но тогда я и не выяснил ничего такого, чем мог бы поделиться с Джеки. Ну разве что у Десси в шкафу заперты интересные скульптуры... И одна из изображенных женщин — наверняка мать Джеки. Тем не менее ничего сравнимого с тем, что Джеки скрывала от меня, я не утаивал. Кроме, может быть, пакета от человека из Шарлотты.

— Джеки, — мягко проговорил я, — если у тебя снова будет видение, ты же расскажешь мне, правда? Мне, а не кому-то другому, кого ты почти не знаешь.

Она посмотрела на меня так, словно решала, стоит на такое отвечать или нет. И кому первому она расскажет — мне или ему.

Чем этот мужчина заслужил такое доверие с ее стороны? Она не могла пробыть с ним очень долго, потому что в последние дни Джеки почти все время проводила со мной. И все-таки она размышляет, кому из нас — мне или этому чужаку — первому рассказать про то, что я привык считать нашей с ней тайной!

— Да, я скажу тебе, — ответила она, помолчав, и улыбнулась уголками губ. — Но что, если...

— Если ты увидишь зло в чьих-то мыслях? — Я понятия не имею, что тогда делать. Философу жизни не хватит, чтобы найти ответ на этот вопрос. Я решил разрядить обстановку. — Посмотри мне в глаза и скажи, что я думаю о Расселе Данне. — Я наклонился к Джеки и уставился на нее.

— Что ты хочешь, чтобы он переехал сюда жить вместе с твоим отцом и двоюродным братом, — быстро ответила она без тени улыбки.

Я застонал и откинулся на спинку кресла.

— Очень смешно. Тебе надо пойти в юмористы.

— Не могу — я должна присматривать за твоим домом. Так что мы будем делать с твоей семьей?

— Почему бы нам не спросить Рассела?

— До или после того, как мы спросим Десси?

Я прикусил язык и, слава Богу, не успел сболтнуть, что между нами ничего нет. В этот момент я пожалел, что, как славный малый, наладил отношения Десси и ее юного бой-френда. Надо было схватить ее и поцеловать взасос прямо перед стеклянной дверью. Тогда по крайней мере у меня сейчас была бы подружка — в противовес дружку Джеки.

Я с трудом удержался, чтобы не спросить Джеки, удастся ли заштопать ее прошлое подвенечное платье, — вместо этого я заявил, что мой отец и Ноубл никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не будут жить со мной в этом доме. Как я и рассчитывал, это отвлекло Джеки от мыслей о Расселе Данне.

Мне выпала еще одна возможность потренироваться спать-сидя-с-широко-открытыми-глазами, и у меня почти получилось, когда восхитительный запах вдруг просочился сквозь рассохшийся пол.

— Это еще что такое? — спросил я и по лукавому взгляду Джеки понял, что она что-то задумала.

— А ты в курсе, что твой кузен замечательно печет?

Я заморгал. Однозначно, это день потрясений. Скажи Джеки, что Ноубл — это Спайдермен под прикрытием, она не сумела бы удивить меня больше.

— Судя по запаху, он только что вытащил что-то из духовки. Пойдем снимем пробу?

Я хотел продемонстрировать равнодушие. Я хотел сказать Джеки, что у меня много работы и я не могу отвлекаться на такие приземленные вещи, как пончики. Или рулеты с корицей. Или что там еще так божественно пахнет.

Но я пошел за ней, как пес на поводке. Стол посреди кухни был завален выпечкой, и по общему количеству ее нетрудно было догадаться, где Ноубл научился так готовить. Готов поспорить, он привык печь на много человек сразу. Может, даже на целую тюрьму.

Тудлс и Тесса уже восседали за столом, каждый со стаканом молока и с белыми «усами». Во мне снова вспыхнула ревность. Сначала какой-то незнакомец отнимает у меня личного помощника, теперь вот родной отец отнимает закадычную подругу...

Ноубл вывалил гору жирных, клейких булочек с корицей на блюдо в четырех дюймах от моего носа и хлопнул меня по плечу.

— Похоже, у вас тут идиллия.

Основная проблема с родственниками заключается в том, что они слишком хорошо тебя знают. Если ты рос среди них, то они помнят тебя еще в том возрасте, когда ты не умел прятаться под масками. Если мне удавалось скрывать свои чувства от Джеки, которая узнала меня недавно, то с Ноублом этот фокус не пройдет. Он сразу понял, что я ревную, глядя, как моя бывшая подруга Тесса чуть ли не сидит на коленях у моего папаши.

Съев пару сдобных штучек, которые испек Ноубл, я решил помолчать и обмозговать кое-что. Мне надо понаблюдать за тем, что происходит, и кое-что решить. Нет, конечно же, я не «надулся», как утверждала Джеки.

Я взял книгу, устроился в гамаке в саду и принялся наблюдать за остальными. Ладно, на самом деле я искал причину, чтобы отправить отца в дом престарелых и сказать Ноублу, чтобы он шел своей дорогой. Я охотно дал его детям путевку в жизнь, но самому Ноублу я ничегошеньки не должен.

Но почему, черт подери, все это так приятно?!

Выяснилось, что мой отец знает тысячу способов себя занять, не сходя с места. Я как завороженный следил за каждым его движением, когда он показывал Тессе, как играть в «веревочку», — свивал из завязанного петлей шнурка, надетого на руки, то качели, то гребную лодку. Легкое движение запястьями — и готово дело. Такое я видел только в книжках, в жизни — никогда.

Но по-настоящему поразили меня его слова о том, что моя мать посылала ему в тюрьму книги, в которых показано было, как делать то и это. Я точно знал, что мать никогда не навещала отца в тюрьме. Она даже на суд не пошла. Насколько мне известно, в последний раз она видела его в первую брачную ночь. Сказать, что она не вдохновила меня повидаться с отцом, — это значит ничего не сказать. Пэт когда-то уговаривала меня съездить к отцу, но я даже не потрудился ей что-нибудь ответить.

Но я слышал, как Тудлс сказал, что его жена — это слово он произнес с гордостью и любовью — посылала ему забавные книжки из серии «Сделай сам» и он научился делать множество интересных вещей.

— Она слала ему детские книжки, — тихонько пояснил Ноубл, заметив, что я таращусь на них.

Я уставился в книгу и сделал вид, что мне нет до них ни какого дела.

Ноубл всегда считался полезным человеком. С младых ногтей он обращался с инструментами так же, как я со словами. Я дошкольником воображал разные штуки, а он — мастерил их.

Первым делом Ноубл взялся за виноградные лозы, которые разрослись поверх небольшой беседки. За несколько минут он обрезал их совершенно профессионально. Нейт стоял рядом и благоговейно наблюдал за процессом.

— Где вы этому научились? — спросил он.

— Несколько лет батрачил на ландшафтную фирму, — отозвался Ноубл и пошатал старый каркас, на котором росла лоза.

— Я помогу вам это выдрать, — сказал Нейт, но Ноубл его остановил.

— В нем еще есть прок. Найдутся у тебя какие-нибудь доски, чтобы я мог это починить?

— Конечно! За домиком Джеки куча досок!

«Домик Джеки» — это, как оказалось, ее студия. Поверх книги я наблюдал за тем, как Нейт и Ноубл скрылись за студией в поисках досок, о наличии которых я даже не подозревал. Тем временем ревность снова вспыхнула во мне: я увидел, как мой папочка исчезает в тоннеле, ведущем в тайное убежище Тессы. Хотя какое оно тайное, если она водит туда всех в округе?

Спустя несколько минут Джеки вынесла из кухни на подносе высокие стаканы с лимонадом и очередную порцию выпечки Ноубла, на этот раз — остренькой, приправленной сыром, луком и колечками черных оливок. Мне досталась целая тарелка этих штучек. Я очистил от оливок две из них и взялся за третью, как вдруг услышал возглас, от которого едва не выронил все из рук.

Ноубл вышел из-за студии с большой черной папкой в руках.

— Это потрясающе! — Он пролистал фотографии и взглянул на Джеки. — Это лучшие фотки, которые я видел в жизни!

Джеки поставила Ноубла в известность, что он не имел права рыться в ее личных вещах. Однако Ноубл оттарабанил долгую историю о том, как он, поднимая доску, «случайно» открыл окно студии, «случайно» уронил доску внутрь и полез за ней, а потом «случайно» же задел папку и «случайно» увидел фотографии. Едва он успел перевести дух, как Джеки уже просила его оценки. Молила о ней.

Ноубл покосился на меня. Его лицо потемнело от долгих лет на ветру и солнце, но я все равно заметил, что он покраснел. Он врал, и мы оба это знали. Куда только мы не лазили с ним в детстве! Меня толкало на это неуемное любопытство, его— тяга к запретному. В итоге никто в семье не мог ничего утаить. Нейт позвал Тудлса и Тессу из укрытия, которое я до сегодняшнего дня считал нашим с Тессой, чтобы перекусить и посмотреть фотографии. Я остался лежать в гамаке и закрылся книгой, пока они там охали и ахали, восхищаясь фотографиями, которые Джеки мне не показала. Что там изображено? Рассел Данн? В какой-то момент Тудлс поднял фотографию над головой Тессы, и мой взгляд упал на нее. Я был в нескольких футах от них, но даже с такого расстояния я увидел, насколько эта работа хороша. Джеки показала Тессу такой, какая она есть, — не прелестным чадом, а ребенком, который живет в своем собственном мире.

Когда восторженные отзывы иссякли, Джеки собрала у всех фотографии, сложила в папку и принесла мне. Она поставила стул рядом с гамаком и протянула мне папку, словно приглашая к чему-то.

С величайшей торжественностью я взял у нее из рук папку и одну за другой пересмотрел фотографии. Черт возьми, до чего хороши! Она потрясла меня до глубины души.

Хоть я и писатель, я не в силах был придумать слова, которые в точности бы выразили, что я думаю об этих фотографиях. Я достаточно знал Тессу, чтобы оценить, как здорово у Джеки получилось запечатлеть ее характер, но даже если б я ее совсем не знал — по этим фотографиям я мог бы написать эссе о Тессе.

Я закрыл папку. Как же объяснить Джеки, что я чувствую? Но ни в одном из человеческих языков нет слов, которые выразили бы мое удивление и восхищение. А потому я просто повернулся и прижался губами к ее губам: это единственное, что казалось мне сейчас уместным.

Поцелуй, который изначально призван был поведать ей, что ее работы восхитительны, внезапно превратился в нечто большее. Я касался ее только губами, но в какой-то момент у меня в ушах будто зазвонили колокола. А может, это звезды зазвенели, как маленькие серебряные колокольчики? Отстранившись, я изумленно посмотрел на нее. Еще одно потрясение этого дня посрамило бы средней силы землетрясение. Кажется, Джеки тоже ощущала нечто подобное, потому что она просто сидела, остекленев, и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

— Не знаю, как остальные, а я голодный, — заявил Ноубл и тем самым разрушил чары, окутавшие нас с Джеки.

Обернувшись, я увидел, что все четверо стоят и глазеют на нас. Мне пришлось пару раз моргнуть, чтобы зрение прояснилось. На лице Ноубла появилось выражение «ну, что я вам говорил?». Нейт выглядел смущенным. Тесса хмурилась, а Тудлс взирал на меня, кажется, даже с любовью — как отец смотрит на сына. Я отвернулся и принялся изучать фасад студии Джеки.

Уже через минуту все пришли в норму. Я решил, что хватит уже лежать в гамаке и наблюдать за всеми, поэтому встал, мы подчистую умяли все эти сырные штучки, которые напек Ноубл, а потом я помог ему починить старую беседку. Я притащил ящик с инструментами отца Пэт. Ноубл про инструменты поначалу ничего не сказал, но, испачкав один из них, извинился. Я сказал, что ничего страшного не произошло. Минутой позже он пробормотал:

— Сожалею о твоей жене.

Я не ответил, но его слова многое значили для меня. Они выражали сочувствие, это так, но более того — они свидетельствовали о том, что Ноубл потрудился узнать, о чем я писал в своих книгах.

К вечеру Нейт ушел домой. Элли пришла забрать Тессу, и я подумал, что Тудлс сейчас расплачется. Элли во все глаза смотрела на него, стараясь не таращиться, но у нее не получалось. Он ведь и вправду выглядит престранно. Тудлс и Тесса держались за руки и смотрели на Элли так, словно она — злой социальный работник, который пришел разлучить Тессу с любимым дедушкой. Джеки спросила, можно ли Тессе остаться на ночь.

— Ты хочешь сказать, что я могу провести вечер в свое удовольствие? Долго-долго проваляться в горячей ванне? Посмотреть по телевизору кино с постельными сценами? Выпить вина? Нет, я не заслуживаю такого счастья!

Она умчалась почти вприпрыжку — пока никто не передумал.

Ноубл и Джеки направились на кухню готовить ужин, а мы с Тудлсом и Тессой остались в саду. Тесса гонялась за светлячками, а я сидел на стуле рядом с отцом.

Какая странная мысль: мой отец. Всю жизнь он представлялся мне головой на групповых фотографиях. Кажется, нет ни одной фотографии, где он один. И мои дяди никогда о нем не говорили. Да, трудно поверить, что такое возможно в моей семье, но они, по-моему, чувствовали себя виноватыми перед ним. Хоть что-то хорошее получилось из ареста моего отца: ни один его брат никогда впоследствии не преступал закон. По крайней мере в здравом уме и трезвой памяти.

Мы с Тудлсом мало разговаривали. Нет, по сути дела, мы вообще не разговаривали. Я, мастер художественного слова, категорически не мог придумать, что сказать. Ну, пап, рассказывай: каково это, сорок три года просидеть за решеткой? Ты ненавидишь братьев? А может, спросить, есть ли у него на жилетке мой любимый майский жук?

Джеки позвала нас ужинать, и Тесса умчалась в дом. Было уже поздно, мы все основательно проголодались. Я пропустил отца вперед, но в дверях он остановился. Он смотрел не на меня, а на Джеки с Ноублом, которые собирали на стол.

— Оставишь меня? — спросил он меня с таким сильным акцентом, какого я не слыхал многие годы.

На мгновение мне показалось, что земля остановилась. Даже светлячки застыли в воздухе, ожидая моего ответа.

Ну что на это скажешь? Как правильно заметила Джеки, его посадили, потому что он пытался раздобыть денег на содержание жены и сына. Меня.

Кажется, настал мой черед его содержать.

Как говорит Джеки, с возрастом я стал сентиментальным. Надо ответить что-нибудь эдакое, чтобы не разреветься здесь и сейчас.

— Только если научишь меня играть и «веревочку».

И тут выяснилось, откуда во мне столько сентиментальности. Я пытался сохранить спокойствие, но папа не стал себя сдерживать. Спрятав лицо у меня на груди, он зарыдал. Цепляясь за мою рубашку изо всех сил, он ревел так, что штукатурка едва не сыпалась со стен.

— Что ты с ним сделал? — завопила Джеки, схватила Тудлса за руки и попыталась оттащить от большого злого меня.

Одна часть меня желала сжать отца в объятиях и поплакать вместе с ним, но другая оторопела от такого спектакля. Тудлс продолжал выть, прижимаясь к моей груди. Он говорил, что любит меня, что рад, что я его сын, что ужасно гордится мной, и знавал людей, которые читали мои книги, и что любит меня и хочет прожить со мной всю жизнь...

Ноубл откровенно наслаждался моей неловкостью, а Джеки все пыталась оттащить Тудлса от меня. Полагаю, она не понимала, что он говорит. Надо вырасти среди людей, которые говорят с таким акцентом, чтобы понимать его, — особенно когда человек рыдает, а рот его набит рубашкой.

Джеки тащила изо всех сил, но Тудлс не отцеплялся — он хоть и маленький, но крепкий. Я держал его за плечи, однако каждый раз, когда пытался оттолкнуть его, он говорил, что любит меня, и мои руки превращались в разваренные спагетти. Я никогда прежде не слышал от кровного родственника слов «я тебя люблю». Бог свидетель, моя мать такого никому не говорила.

В конце концов Ноубл сжалился надо мной, оттащил от меня отца и усадил его за стол. Тудлс, понурив голову, продолжал рыдать. Тесса подвинула к нему свой стул, взяла его руки в свои и заикала, силясь сдержать собственные слезы. Она поглядывала на меня озадаченно: не понимала, сделал я что-то плохое или, наоборот, хорошее, отчего ее дорогой друг так плачет.

На меня навалилась такая слабость, что я едва мог сидеть.

Мы являли собой странную группу. С одной стороны стола сидели Тудлс и Тесса. Он рыдал так, словно у него разрывалось сердце, а она держала его за руку и икала. Джеки во главе, кажется, сама готова была расплакаться — только не знала почему. Я сидел напротив Тудлса и ощущал себя как сдутый мяч, а Ноубл восседал напротив Джеки и смеялся над всеми нами.

В конце концов Ноубл взял миску картофельного пюре, вывалил целую гору на тарелку перед Тудлсом, добавил столько же мясного рулета и зеленого горошка. Я понял, от кого мне достался хороший аппетит.

Но Тудлс даже не взглянул на еду.

— А тебе известно, что Форд — мастер рассказывать истории? — громко спросил Ноубл, обращаясь к Тудлсу. — Он плохой работник, не отличит одного конца лома от другого, но истории рассказывает лучше всех на свете. Моя мамаша говорила, что с отъездом Форда ужины стали уже не те.

— Правда? — удивился я.

— Правда, — подтвердил Ноубл. — А отец говаривал, что в тебе воплотилось все краснобайство Ньюкомбов, и поэтому ты врешь лучше всех на свете.

— Да?— снова спросил я. Это высокая похвала. Я взглянул на Джеки: отметила она это или нет? — но она, кажется, не поняла, похвалил меня Ноубл или сказал гадость.

Тудлс шмыгнул носом, Джеки протянула ему салфетку. Он высморкался так громко, что Тесса захихикала, подмигнул ей, взялся за ложку и попросил:

— Расскажи мне что-нибудь.

И я уважил его просьбу.

После ужина я сказал Ноублу, что хочу с ним поговорить. Я желал услышать правду о том, что происходит. Я знал его слишком хорошо и слишком давно, а потому подозревал, что он что-то задумал. Мы взяли упаковку пива и поднялись ко мне в кабинет, где могли поговорить по душам, как мужчина с мужчиной.

— О'кей, выкладывай, почему ты здесь и чего от меня хочешь, — сказал я. — И прежде чем соврать, подумай дважды, с кем разговариваешь.

— Враки — это твой конек, — ответил Ноубл, правда, тихо и робко, и я не обиделся.

Меня так просто не проведешь. Ноубл — взрослый, здоровый мужчина. Даже если он и отсидел несколько раз в тюрьме, он все равно может без труда найти работу, тогда что привело его сюда? Почему он приехал ко мне? Ноубл оправдывал свое имя. Он гордый, и я предполагал, что мне придется потрудиться, чтобы выяснить, что у него на уме.

Мне не сразу удалось его разговорить, но когда это наконец произошло, я испугался, что он уже никогда не заткнется.

Он встал с дивана и навис надо мной, сверкая глазами.

— Я здесь потому, что ты сломал мне жизнь. Ты мне задолжал.

— А как мне это удалось? — холодно спросил я, удерживая собственный гнев в узде. Какая вопиющая неблагодарность! Я никогда не считал, сколько денег потратил на образование многочисленных племянников и племянниц, в том числе и отпрысков Ноубла, законных и незаконных, но это немалая сумма.

Он продолжал сверлить меня взглядом.

— Я был счастливым человеком. Ребенком я любил возиться с дядьками и обожал отца. И знаешь что? Оглядываясь назад, я думаю, что мы с тобой здорово проводили время. Да, мы частенько задавали тебе трепку, но такой сноб, как ты, вполне этого заслуживал. Ты всегда смотрел на нас сверху вниз.

Он замолчал, ожидая, что я что-нибудь отвечу, но что я мог сказать? Отрицать, что смотрел на них свысока? Чувство собственного превосходства всегда было моей единственной зашитой.

— Когда ты уехал в колледж, я радовался, что больше никогда тебя не увижу, но знаешь что? Я скучал по тебе. Ты всегда нас смешил. Мы всегда умели управляться с ножиками и грузовиками, а ты единственный здорово управлялся со словами.

Он сделал глоток пива и улыбнулся своим воспоминаниям.

— Я страшно бесился, когда ты уезжал в колледж. Помнишь, как я проехался трактором по твоему чемодану? Ты ехал посмотреть мир, а у меня была беременная подружка, и ее отец грозил пристрелить меня, если я на ней не женюсь. Тебе известно, что к двадцати одному году я дважды женился и дважды развелся, и наплодил троих детей, которых нужно было кормить и одевать? А ты в это время учился в колледже и гулял с городскими девчонками.

Ноубл снова пригубил пиво и уселся на другом конце дивана. Его злость утихла. Мы были просто мужчинами на пороге зрелости, которые предаются воспоминаниям.

— А потом ты опубликовал книгу, и все тетки ее прочитали и сказали, что она про нас. Только ты описал нас так, будто мы ужинаем падалью с дороги. Жена дяди Клайда сказала: «Я не знаю, о ком он говорит, но точно не о нас». И после этого мы дружно решили, что ты нас совсем не помнишь, а поэтому выдумал каких-то людей и пишешь себе про них. — Ноубл скривился в улыбке. — Ты и представить не можешь, сколько раз меня спрашивали, не родня ли я «этому писаке», и знаешь, что я отвечал?

Он не стал ждать, пока я отвечу. Наверное, он уже достаточно ждал возможности высказать мне это все. По сути дела, не исключено, что он проделал весь путь сюда только для того, чтобы высказать все, что думает обо мне.

— «Нет». Я говорил им «нет». Каждый раз, когда кто-нибудь спрашивал, не родня ли я Форду Ньюкомбу, я отвечал: нет.

Я пытался философски отнестись к тому, что слышал, но он все-таки причинил мне боль. Каждый человек хочет, чтобы родные гордились им.

— Ты унизил нас перед всем миром, но это не самое страшное, что ты с нами сделал. Ты изменил наших детей. Моя дочка Ванесса, которая родилась сразу после твоего отъезда в колледж, — она такая же, как ты. Она даже внешне походила на тебя — пока ей не поправили нос. Она еще ребенком прочитала твою книжку и после этого решила не иметь с нами, Ньюкомбами, ничего общего. — Ноубл открыл еще одну банку пива. — Ты не представляешь, сколько позора я натерпелся из-за дочки. Поговаривали, что она твоя, а не моя. — Он взглянул на меня поверх банки. — Помнишь ее матушку? Малышку Сью Энн Хокинс? Ты не...

Разумеется, я помню Сью Энн Хокинс. Все молодые парни и несколько мужчин в возрасте в радиусе двадцати миль от е дома прошли через ее постель. Конечно, Ноублу про это никто не говорил: ни тогда, ни сейчас. Тогда мы все держали язык за зубами и в день свадьбы желали им счастья. Потом вся округа вздохнула с облегчением, когда девочка родилась с ньюкомбовским носом. От кого ей достался этот нос, от Ноубла, от меня или еще от кого-то из нашей многочисленной родни, неясно. Этот вопрос не обсуждался даже вполголоса — все боялись легендарного правого хука Ноубла.

Ноубл взмахнул рукой.

— Нет, не отвечай. Девчонка поклялась, что у нее, кроме меня, в жизни никого не было, и если б я ей не поверил, я б ни за что на ней не женился, невзирая на ружье ее папаши. Но если она была такая непорочная, почему ж потом перекувыркалась с каждым... — Он осекся. — Ладно, не будем об этом. Скажу только, что мать Ванессы так опустилась, что дочка жила со мной с тех пор, как ей исполнилось четыре. Но, прочитав твою книжку, она жила с тобой в башке. «Дядя Форд то», «дядя Форд это»... В конце концов я пожалел, что спас тебя, когда ты упал в ручей и ударился головой. Помнишь? Помнишь, как я полторы мили тащил тебя на своем горбу домой? Я весил ровно столько же, сколько и ты, но я тебя нес. А потом дядя Саймон гнал на старом пикапе через поля и заборы, чтобы побыстрее довезти тебя до больницы. Ты два дня не приходил в себя. И мы все решили, что ты уже нежилец. Помнишь?

Я помнил. Но, как ни странно, я забывал об этом, когда писал книги.

— И знаешь что? — Ноубл посмотрел на меня. — Моя дочка не поверила, когда я рассказал, как спас тебя. Она сказала, что, если бы это было правдой, ты написал бы об этом в своей книге, потому что ты написал в ней обо всем. А так как этого там нет, значит, такого и в жизни не было. Почему, скажи мне, ты не поместил в книгу эту историю?

Мне пришлось отвернуться: я не знал ответа на этот вопрос.

— Ладно, как бы там ни было, ты отправил всех четверых моих детей в колледж. Черт, ты даже моей третьей жене выслал денег, чтоб она смогла доучиться и стать учителем начальной школы. Проработав в школе год, она развелась со мной: мол, я недостаточно образован для нее. А теперь мои образованные детки не желают иметь со мной ничего общего. Они желают видеть тебя — тебя, кого видали, может, пару раз в жизни, — а родного отца видеть не хотят. Но ты же не хочешь иметь с нами дела, не так ли? Разве что писать про нас...

Он сделал еще глоток пива. Я молча ждал, когда он продолжит. Должен признать, меня задел за живое этот взгляд на то, как я «сломал Ноублу жизнь». Кроме того, я прикидывал, может ли умная малышка Ванесса быть моей дочерью.

— Короче, когда нам прислали весточку, что Тудлс выходит на свободу, я решил, что пора тебе заплатить за все, что ты сделал с нами — и в частности, со мной. Кинг? Зачем ты называл меня в книгах Кингом? «Ноубл» — недостаточно плохое имя?!

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я. — Ты ведь приехал сюда не для того, чтобы ронять слезки в пиво, так чего на самом деле ты хочешь?

Ноубл ответил не сразу.

— Дома я угодил в неприятности. Я не имею в виду тюрьму. Ты сам знаешь, я не впервой увидел ее стены изнутри. На этот раз на меня свалились семейные неприятности.

Я не собирался рассказывать ему, что Ванесса уже поведала мне свое видение «семейных неприятностей».

— В последний раз я вышел из тюрьмы без гроша за душой. Три бывшие женушки обчистили меня до нитки, а никто не горит желанием брать на работу бывшего зека, так что единственное, что мне оставалось, — это вернуться домой. Дядя Зеб предложил пожить у него: сказал, что я могу занять заднюю комнату, которую он не топит, — ты же помнишь, какой он скупердяй. И вот лежу я там, стучу зубами от холода, и тут является она — молодая жена дяди Зеба. Жалко, ты ее не видел: ей лет двадцать пять, и она — точная копия Джой Хизертон. Помнишь такую? Одному Богу известно, почему она согласилась выйти за этого старого дурня. Ну, короче, просыпаюсь я от того, что она забирается ко мне в постель. Сам понимаешь, я мужик, бабы у меня не было сто лет, почему бы и не дать ей того, что она хочет? На следующее утро она молчок — и я молчок. Подумал, может, и обошлось все. А через три месяца она едет к дяде Кэлу, ревет и заявляет, что она — честная жена, но однажды днем, когда она прилегла вздремнуть, я пробрался к ней в постель, а теперь она беременна.

Я хотел заметить, что такая история в нашей семье не новость, но Ноубла понесло.

— Когда мы были детьми, люди с большим пониманием относились к подобным проделками. Но ты разрушил нашу семью. Во времена нашего детства дяди просто посмеялись бы над подобной историей. И более того, девчонка бы держала язык за зубами. Чего ей жаловаться-то? Она вышла за старика, который не в силах дать ей всего, что она хочет, и это дал ей я. Какие проблемы? — Он глубоко вдохнул, чтобы умерить свой гнев. — Но теперь все иначе. Пока она рыдает перед дядюшками, рядом оказывается кто-то из детей и все это слышит. И он заявляет, что «в нашей семье больше так не делают». Именно так и говорит — все они теперь так изъясняются. И случается сущее светопреставление. Моя собственная дочь — та, которую ты испортил первой, — велит мне убираться. Она говорит, что стыдится меня и я должен уйти. Знаешь, какую моду они теперь взяли? Семейные советы! Звучит как из «Крестного отца»... — Ноубл покачал головой. — Ты отправил наших детей в колледж, и что мы получили? Они «продвинулись в развитии», как они заявляют, так что теперь мы вроде как мафия. Ничего себе «продвижение», да?

Я с трудом сдерживал смех, однако понимал, что, если рассмеюсь, Ноубл на меня набросится. Не то чтобы я не могу ему противостоять, но сами понимаете, сидя за компьютером целыми днями, теряешь форму...

— А знаешь, что еще ты с нами сотворил? Ты разрушил нашу землю. Трейлеров больше нет. Один из «малых» — они теперь такие чистенькие, что я не отличаю одного от другого, — стал архитектором и спроектировал кучку маленьких домиков на земле Ньюкомбов: аккуратненькие домишки с гаражами, в которых нужно прятать машины. Он продумал даже собачьи будки, подходящие по стилю. И купил в каждый дом... знаешь что? Специальный совок, чтобы убирать за собаками какашки! Так и сказал: какашки. И это взрослый мужчина! Так что трейлеры убрали, а старый пруд засыпали только потому, что там жило несколько пиявок. Понастроили этих домиков... Они все похожи друг на дружку, только капельку отличаются один от другого. Как горох. И правила! Теперь повсюду правила. Никаких покрышек снаружи, даже если ты сажаешь в них цветы. Никаких неисправных машин. Никаких сорняков. У нас в тюрьме и то меньше правил было! — Ноубл прищурился на меня. — А знаешь, что по-настоящему хреново? Наша земля теперь получает награды. Один из племянников дал ей имя, подал заявку на какой-то конкурс — и мы победили. Теперь наши земли называются «Поместье Ньюкомбов». Представляешь?

Кстати, говоря о наградах, я мог бы получить приз за сдерживание смеха. Чтобы скрыть распиравшее меня веселье, я держал банку с пивом у рта столько, что у меня замерзли губы.

— В общем, они собрали семейный совет и решили, что я совершил непростительное злодеяние и должен уехать. И ни один дядя не вступился за меня. Их богатые, обученные в колледжах детишки содержат их и делают за них «капиталовложения», так что они только целыми днями смотрят телик да убирают собачьи какашки перед приездом какого-нибудь чада с заносчивыми внучками. Эти детишки сказали, что я — «атавизм Темных веков». Представляешь ты, чтоб в нашей семье так выражались? Если бы мы в детстве ляпнули что-то подобное, нам бы надрали задницы так, что мы по сей день не могли бы сидеть! Короче, они сказали, что я должен уйти, потому что я порочу имя Ньюкомбов. Я спросил: а как же Тудлс? Кто-то из детей — может, даже моих, я не помню, — заявил, что Тудлс преступник, так что пусть идет своей дорогой. У этих детей нет чувства семьи. Никакого. И я сказал, что заберу Тудлса с собой. Я надеялся сыграть на их гордости: пусть бы хоть отправили Тудлса в какой-нибудь приличный дом престарелых. Но никто на это и слова не сказал, так что я сел в одну из старых машин дяди Кэла и уехал восвояси. Всю дорогу до федеральной тюрьмы, где держали Тудлса, я думал: куда ж мне с ним деваться? Мне самому негде жить и нечего есть, как я буду содержать умственно неполноценного старика? И вот прямо у ворот тюрьмы меня осенило: Форд разрушил нашу семью, пусть Форд и расплачивается. В тюрьме я спросил кузена Фаннера — помнишь его?., так вот, он стал надзирателем, кадровый офицер теперь, — не знает ли он, где ты живешь, на что он ответил, что если у тебя есть в собственности хоть что-то, он тебя разыщет. Когда Тудлс собрался на выход, у меня в кармане уже лежал твой адрес. И вот мы здесь.

Здесь и останетесь, хотел добавить я. Я много дурного сказал про своих родственников — и они это заслужили, — но я точно знал, что чувство семьи у них есть. Да, они иногда покидали родные места — мои родственники обсуждали плюсы и минусы разных тюрем, как бизнесмены порой сравнивают аэропорты, — но всегда возвращались домой. Дом много значит для Ньюкомбов.

Я молча сидел рядом с двоюродным братом и прокручивал в уме его историю. Я понимал, что он в действительности хочет мне сказать. Ему нужен дом, «база». Может быть, когда завтра утром мы проснемся, Ноубла уже не будет, но он обязательно оставит что-нибудь из своего: рубашку, перочинный нож — что-то, что будет означить, что теперь его дом здесь. И вся его долгая история сводилась к одному: он хотел сказать, что сейчас у него нет дома, ему негде привязать конец своего поводка.

Я слишком хорошо знал, что он чувствует. После смерти Пэт у меня много лет не было дома.

И все же мне трудно было сказать ему «да»: я понимал, что это будет иметь далеко идущие последствия. Мы сто лет владели «Землей Ньюкомбов». 146,8 акра земли находились в совместной собственности всех взрослых Ньюкомбов. Когда юноше или девушке исполнялось двадцать один, его или ее имя вписывалось в общий договор. Землю нельзя было разделить или продать без письменного согласия всех владельцев. Так как нынче их насчитывается более сотни, вряд ли нечто подобное когда-нибудь вообще случится.

Если я разрешу Ноублу и папе остаться, я дам своего рода клятву Ньюкомбов. Мне придется самому осесть в Коул-Крик. Если я решусь переезжать, мне потребуется на это согласие отца и Ноубла.

Да, знаю, что это глупо. Этот дом — мой, и я могу продать его, когда мне вздумается. Но мне еще в детстве накрепко вбили в голову определенные правила (вроде табу на инцест — в моей семье такого не было — или на передачу кровного родственника в руки закона).

Я глубоко вздохнул.

— На втором этаже есть две свободные спальни и ванная. Вы с... — И как мне его называть?! — Вы с папой можете занять их.

Ноубл кивнул и отвернулся — не хотел, чтобы я увидел улыбку облегчения на его лице.

— Этот дом того и гляди рухнет, но у меня нет инструментов, чтобы его подремонтировать, — сказал он наконец.

— Бери мои, — ответил я после недолгих колебаний. — Те, что в дубовом ящике.

Казалось, мои слова потрясли Ноубла.

— Нет, я не могу, — покачал он головой. — По крайней мере без тебя не могу. Ванесса мне про них рассказывала. Говорила, что они знаменитые. Что они... — Он задумался. — Она говорила, что это «символ великой любви». — Он нахмурил брови. — Она сказала, что эти инструменты мета... мета... что-то.

— Метафора. — Я тоже нахмурился. Если в колледже Ванессу научили так выражаться, зря я посылал деньги.

По правде говоря, мне не по душе была мысль о том, что земля Ньюкомбов превратилась в «поместье», которое теперь побеждает на каких-то конкурсах. Я раньше не задумывался об этом, но теперь понял: мне бы хотелось, чтобы мои дети — я имею в виду законных — раскачивались на тарзанке и прыгали в пруд Ньюкомбов. Ну и что, что там пиявки? Как-то раз, когда я учился во втором классе, учительница сказала: «У нас в классе учится Ньюкомб, поэтому пусть он расскажет нам все, что знает о пиявках». Я тогда едва не лопался от гордости, не понимая, что учительница ехидничает. Но шутка ее не удалась: я вышел к доске и изобразил пиявку снаружи и изнутри. Когда я сел на место, учительница и одноклассники странно на меня поглядывали. Только много лет спустя я узнал, что в тот день в учительской меня окрестили «умный Ньюкомб».

Одно дело — умный, а другое — самодовольный. А моя племянница — дочь? — Ванесса слишком высоко задирает нос.

— Это просто инструменты! — отрезал я. — Вот и используй их по назначению.

Ноубл, довольный, осклабился: понял меня. Может, ему и не хватает образованности, чтобы поставить на место свою зарвавшуюся дочку... зато мне хватает.

— Точно. По назначению, — пробормотал Ноубл и вышел из комнаты, все еще улыбаясь.

Через три минуты я уже подключился к Интернету и вбил в строку поиска имя Рассела Данна. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем на экране всплыло сообщение: такого не существует. По меньшей мере такого, который подходил бы под описание Джеки.

Я пошел спать в полночь. Ни в одном из университетов Северной Каролины ничего не преподавал никакой Рассел Дани. Черт, мне предстоит сообщить Джеки, что этот образчик добродетели — лжец и мошенник. Черт, черт, черт... Я счастливо улыбнулся. Может, рассказать ей при свечах, за бутылочкой шампанского? Смягчить удар...

Я заснул, широко улыбаясь.